Валерия, или Музыка в душе Сергей Гайдаш

«Звук должен быть чистым и свободным, как голос твоего сердца…»
Фраза из фильма «Филипп Траум»


Буквы ложатся на бумагу ровными строчками. Аккуратные, можно сказать, каллиграфические буквы образовывают короткий текст, самая суть которого улавливается сразу при его чтении.


«Валерия! Какое красивое, притягательное и дорогое мне имя.

Одним, может, просто нравится произносить имя Валерия. Других, вероятно, притягивает значение данного имени: Valeria (лат.) – крепкая, бодрая.

И на самом деле, произнося имя Валерия, вы ощущаете нечто сильное и надёжное, что-то несокрушимое. А может быть, это только кажется.   

Наконец, существует третий разряд людей. Они связывают имя Валерия с мифом о Конане-варваре из Киммерии. Согласно преданиям, Конан в конце героического пути всё же нашёл свою суженую, императрицу Валерию, и обрёл заслуженный покой.

Однако лично для меня с именем Валерия связано нечто большее, нежели просто приятные воспоминания и ассоциации. Прежде всего, это моя сестра. Родная, горячо любимая кузина. Невероятно привлекательная женщина.

Женщина, по моему собственному суждению, попавшая в беду. Убеждён, Валерия оказалась в беде, хотя никаких внешних проявлений этого нету. Сама Лера, похоже, даже не ведает о своём положении».


Текст закончен, содержание проверено, ручка отложена в сторону. И автор данных строк откинулся на спинку стула и предался воспоминаниям.
Валерия была года на полтора младше нашего героя. Сколько бы эти двое ни виделись, Лера всегда в глазах брата оставалась красивой, желанной и маняще привлекательной девушкой, а затем и женщиной.


Высокая, статная, чёрноокая, Валерия ещё в школе пользовалась популярностью у мальчишек, но при этом вела себя как настоящая юная леди. Изысканная одежда, тёмные, как у испанки, локоны и прелестные формы только подчёркивали привлекательность девушки.


Виделись брат с сестрою редко, раза два-три в году. Однако этого было мало, поскольку однажды осенним вечером Яромир Перуник, а именно так зовут нашего героя, при свидетелях не узнал Валерию. Это происшествие стало притчей во языцех и в семье, и в том классе, где учился Яромир.


Но даже этот случай не омрачил личных его взаимоотношений с Лерой. Помимо родственной любви существовал ещё один фактор, связывающий их. Так сложилось, что Яромир с кузиной увлеклись музыкой: оба посещали хор, дома всегда что-нибудь напевали, мурлыкали себе под нос, пританцовывали. Конечно, девушка относилась ко всему более серьёзно и даже научилась игре на фортепиано, а позднее приобрела себе клавесин.


Произнеся мысленно слово «клавесин», молодой человек вернулся памятью в тот день, когда, по его мнению, случилась беда.


Это случилось, казалось бы, очень давно, ещё в прошлом году. Помнится, кончался месяц июль. Яромир заглянул в гости к сестре, и после чая они дружески болтали о жизни, об общих знакомых. В общем, поговорить всегда было о чём. Зашла речь и о музыке, об игре на клавесине. Не успел гость поделиться своими ощущениями, Лера проворковала: «Подожди, Яромир, сейчас ты услышишь, как звучит мой клавесин. Это чудо, сказка, по-настоящему волшебно», вскочила с дивана и уселась за инструмент.


Спустя мгновение зазвучала музыка. Плавное течение звуков завораживало, и женщина прикрыла глаза. Помимо собственной воли, так поступил и её брат. Чарующие переливы постепенно заполняли пространство комнаты. Временами же аккорды меняли тональность и ритм, тогда Яромиру слышалось журчание порожистого горного ручья или весенняя капель. А иногда звуки были столь забавными, что невольно вспоминалось импровизированное тренькание некоего Иннокентия Петровича .


Сколько так продолжалось, ни Валерия, ни её слушатель не знали. Просто внезапно музыка закончилась. Будто русло реки перегородила плотина. Три жалких проигрыша-ручейка. И на душе осталось лишь ощущение чего-то непостижимого, непоправимого.


Хозяйка же, как будто ничего не случилось, извинилась, спокойно встала и села на своё прежнее место, рядом с братом. Через полчаса время визита истекло, Яромир попрощался и покинул Лерино гнёздышко.


В воспоминаниях пролетело минуты две-три. Затем Яромир Перуник встал из-за секретера, чуть потянулся, встряхнул головой и подошёл к окну.


Совсем недавно, когда Лера нежданно вышла, оставив брата за хозяина, за окном лил стеной дождь. Сейчас же погода вела себя совсем иначе, словно ливня и не бывало. Тучи все куда-то разбежались, и сейчас по небу плыли белёсые облака-«барашки». А над серыми башнями домов выгнула спину яркая радуга. 


На сердце сразу стало светлее, правда, ненадолго. Напомнило о себе ощущение беды, нависшей над Валерией. Может быть, ничего серьёзного и не было, но какая-то внутренняя тревога уже давно будоражила молодого Перуника. Впервые это чувство возникло, когда сестра известила всех о покупке старого клавесина. И с тех пор предчувствие беды ни на миг не покидало Яромира.


Между тем Валерин брат прошёл в освещённую вечерним солнцем гостиную. Вся обстановка: диван, шкаф, видеоцентр, стол, стулья и даже зловещий клавесин - была давно знакома.


Естественно, именно клавесин и привлёк внимание вошедшего. Инструмент стоял в углу у окна и матово поблёскивал. В отличие от своих собратьев, Валерин клавесин походил на укороченное пианино общей высотой метра полтора, установленное на металлический каркас с колёсиками.


Декором Лерин клавир также отличался от прочих. В отличие от многих, этот имел строгий чёрный колер. Единственным украшением были вырезанные по бокам полураскрывшиеся бутоны, окаймлённые венком из листьев. Причём бутоны мастер покрасил некогда в бордовый  цвет, а листья, естественно, – в тёмно-зелёный, наполненный соком и лунным светом.


Молодой человек подошёл к инструменту и притронулся к крышке. Поверхность была идеально гладкой, яркой и на удивление тёплой. Тепло мягко струилось от дерева к плоти. Подобное ощущение напоминало чем-то прикосновение к нагретому солнцем материалу и поэтому настораживало; ведь от светила инструмент был загорожен плотной шторой в полоску.


Оглянувшись, Яромир присел на стоящий рядом табурет и откинул крышку клавиатуры. Затем кончики пальцев пролетели вдоль нижнего мануала, как называется каждый из трёх рядов клавиш, почти не касаясь оных. И вновь пальцы будто приблизились к некоей излучающей тепло поверхности. Переждав несколько мгновений, начинающий инженер слегка наклонился к музыкальному инструменту и притронулся к клавиатуре. От пальцев к спине пробежала дрожь.
Молодой человек посидел немного, задумавшись о чём-то своём. Затем на миг прикрыл глаза, вздохнул печально и вновь пробежал вдоль нижнего мануала, на этот раз нажимая на клавиши. Ещё не отзвучали последние звуки, а мужские руки уже порхали над средним рядом клавиш, а вскоре и над верхним.


Однако всё имеет свой конец, закончилась и музыка. Похоже, гостя звучание инструмента вполне устраивало, не давало покоя лишь сохранившееся до сих пор ощущение беды. Именно оно заставило провести вторую проверку, на этот раз при открытой верхней крышке. И снова ни на слух, ни зрительно не обнаружено чего-либо худого: клавиши действовали как нужно; звук был чистым; струны, на первый взгляд, казались целыми и в меру натянутыми.


Подобная ситуация заставила Яромира призадуматься, но время поджимало и требовало решительных мер. Закрыв верхнюю крышку, Валерин брат постоял у окна, вернулся к клавесину и снова смежил веки.

«А теперь сыграй. Пусть у тех, кто тебя слышит, мурашки по спине побегут. Или слёзы на глаза навернутся, - прозвучал в Яромириной голове тихий печальный голос с венским акцентом. - Пусть они заплатят за все обиды, причинённые тебе. Или за что-нибудь ещё. Обратись к Богу или к чему-либо светлому в душе. Обратись к ненависти или к любви, но воплоти всё в музыке…»


Тут руки Яромира легли на нижний мануал и стали наигрывать негромкий мотив. Плавная мелодия вначале была медленной, напоминающей неприметное любование женщиной. Потом в музыке появились трепетные нотки, намекающие на тайную платоническую влюблённость. С каждой минутой звуки приобретали всё более яркий тембр. Импровизатору для игры уже не хватало нижних клавиш, пальцы то и дело скользили над другими мануалами. Музицирование настолько увлекло Яромира, что он даже если бы открыл глаза, то, наверное, ничего нового вокруг не увидел.


Тем временем Валерия вернулась, разделась, разулась и прошла в комнату. Увидела музицирующего брата, улыбнулась и, не слышно ступая, прошла к секретеру. Заметила записку, прочла её и на минуту призадумалась. Подошла к кузену и встала у него за спиной.


Музыка продолжалась. Похоже, по наитию свыше молодой Перуник изменил мелодию вновь; ныне она стала похожа на мотивы, что играла прошлым летом сама Лера. Те же переливы, та же тональность, только исполнитель - другой.


Воспоминания, грустные и не очень, мысли о Яромире, страстная манера исполнения сделали своё дело; хозяйка, придвинув ближе второй табурет и подсев к инструменту, стала вторить брату. Он же вроде и не заметил, что рядом кто-то появился и помогает ему в музицировании, лишь чуть подвинулся вбок.


Отзвучали последние аккорды, и только теперь Яромир открыл глаза и увидел Валерию, поздоровался с сестрой. Та поприветствовала кузена в ответ и вдруг осознала, что мелодия закончилась естественно, без всяких сбоев и переигрываний. Оказалось, они вдвоём смогли преодолеть самое опасное место. Некоторое время Лера изумлённо смотрела на клавиатуру, стараясь до конца осознать случившееся, затем вздохнула и проговорила:


- Какое, оказывается, у тебя, Яромир, чуткое сердце! Просто поражаюсь! Неужели душа может так глубоко чувствовать?..


- Знаешь, Лера, я лично не считаю себя особо чувствительным, - ответствовал Валерин брат. - Я самый обычный человек с заурядными чувствами и желаниями. Просто вот решил капельку поиграть на твоём клавесине. Помузицировать без всяких нот, аккомпанемента и дирижёра, потренькать, как иные бы сказали. А душа и сердце моё тут вовсе не при чём.


В ответ молодому Перунику прозвучали следующие слова:

- Я не считаю себя таким уж знатоком в искусстве, но, разбирая достоинства музыкального отрывка, никогда не ошибусь в том, где заслуга композитора, а где исполнителя. Как в голосе певца, так и в пальцах музыканта живёт своеобразное волнение, которое рождено трепетом нежной души и чувствительным сердцем. К тому же, Яромир, ты всегда отличался гриновской романтичностью и мечтательностью. Думаю, подобный внутренний настрой немало значит как для исполнения любой музыки, сочинения рассказов, так и для написания картин и скульптуры, зодчества… 


На сказанное молодой человек не смог ничего возразить. Сестра, не слыша ни слова «за» и «против», продолжала:

- Да и с тем самым клавесином, что я приобрела, связана загадочная история, которая случилась в старой доброй Германии. Жили там в своё время братья Эрнест и Рудольф Шпильман. Оба существовали за счёт музыки: Эрнест владел собственной мастерской по изготовлению и ремонту инструмента, часто даже работал в ней. Его же брат сочинял и исполнял мелодии на камерных концертах. Правда,  известны они были только в родном городе. И вот однажды Эрнест смастерил вот этот самый клавесин, а его младший брат написал ноктюрн для данного инструмента. Естественно, захотелось опробовать свои последние творения. Собрались вечером, подготовились… и всё было бы в ажуре, не случись буквально сразу же несчастья. Если верить людской молве, после нескольких аккордов клавир внезапно затих. Братья попытались настроить его, но в конце концов бросили, так как ничего не выходило. Промелькнули недели, месяцы, и Эрни Шпильмана настиг кризис духовный и материальный. Вскоре Эрнест зачах и помер. Оставшись один, Рудольф  тихо сошёл с ума и проклял клавесин, созданный руками брата…


Здесь Валерия на минуту замолкла, отдышалась и продолжила:

- Менялись времена, страны, люди, но проклятье Руди Шпильмана оставалось в силе. Кто бы не играл на клавире, музыкант не мог доиграть мелодию, какой бы лёгкой она не была. К тому же слова Рудольфа отражались и на самом музицирующем. В течение определённого времени клавинист так или иначе отходил в мир иной… Но мы с тобой, Яромир, разорвали этот замкнутый круг, доиграв мотив до конца. Думается, теперь мир может вздохнуть спокойно…


Беседа между братом и сестрой ещё какое-то время продолжалась. Затем, ближе к вечеру, они тепло распрощались, и Яромир направился домой. Идя нескорым шагом по загадочным полутёмным улицам, молодой Перуник размышлял о сегодняшнем чуде, о взаимоотношениях с Валерией, о странных переплетениях судеб. Возвращающийся размышлял обо всём этом и улыбался своим плавно текущим мыслям. Яромир Перуник шёл домой, а на город тихо опускались сумерки – время, когда проступают наиболее таинственные качества явлений, время, полное мистических тайн и откровений, философских размышлений о смысле всего сущего и каждого живого создания в частности.