Господа резиденты

«…А метро здесь временами производит гнетущее впечатление. Разве что некоторые станции оригинально украшены. Поезда довольно примитивные, вагоны на  железных колёсах, в переднем оборудована кабина, в коей сидит машинист, каковой и управляет всем поездом.  Ездят со страшным грохотом по чугунным рельсам, отчего разговаривать нормально в вагоне суть невозможно. Оттого, верно, большинство пассажиров едет молча, либо дремлет, либо читает. Вход и выход совсем не как у нас. Вместо многополосных гравилифтов — движущиеся лестницы, кои еле ползут. Иными словами, посещение здешней подземки для человека неподготовленного — достаточно серьёзное испытание. По выходе на поверхность ещё долго шумит в ушах. Впрочем, последнее вполне может быть особенностью исключительно моего организма».
(Из отчёта Резидента-7 начальнику отдела ИДВЗ)

Интересно всё же, какими разными вещами гордятся люди, существуя во времени и пространстве, а попросту говоря, — живя. Кто-то радуется, собирая некие редкие предметы, кто-то мнит себя величиной из-за того только, что какой-нибудь его предок трудами и заслугами сделался, скажем, графом или уж дворянином хотя бы. Кто-то пишет картины, осознавая, что они сегодня никому не нужны, но веря втайне и гордясь этим обстоятельством, что после кончины художника (безвременной, конечно!) полотна станут всенепременно достоянием человечества, а автор на равных войдёт в  пантеон величайших гениев кисти и палитры. Словом, человек всегда найдёт, чем ему явно или тайно гордиться.
 
Вот, скажем, Игорь Львович Белкин гордился, по крайней мере, двумя обстоятельствами. Тем, что вполне достойно носил увековеченную великим Пушкиным в “Повестях Белкина” фамилию, а также тем, что жил в Петербурге. А вообще Игорь Львович был историком и мистиком. Историком, естественно, по образованию, а мистиком — по состоянию души. Мыслимо ли, искренне полагал Белкин, не чувствовать тонкого звучания мистических струн города, построенного ВДРУГ! Способом волевым и страшным. На болотах!!! Поначалу страху было — не передать! И поныне ощущается он… А рядом — красота нечеловеческая, хрустально-нервная такая, напряжённая… Разве можно здесь не быть мистиком?

Вот ведь и квартирка белкинская — так себе квартирка. Крохотная, с мебелью старой и тяжёлой, кругом книги, книги и книги. И пыль, и толстенные свечи в неизящных канделябрах. Да плохонькая квартирка, чего уж там. Но окна на Невский проспект выходят. Прямиком на Невский! На эту, как говаривал Игорь Львович, мистическую дугу города. Именно дугу, господа, не спорьте! Белкину виднее. Как раз вдоль неё или совсем рядом с ней, по Игорь Львовича разумению, проживали все великие петербуржцы. И теперь, без сомнения, продолжают проживать, но… не телесно.

На службе над Игорем Львовичем посмеивались. Незлобиво, правда. Ну покрутят вслед пальцем у виска, ну ещё как-то обозначат его неодинаковость со всеми — и всё. Какой тут смех, верно? А Белкин в разговорах неизменно величал себя книжным червем. Нет, господа, именно величал, поскольку произносил это таким тоном, будто рекомендовал себя свету. Себя, тайного советника, им — невесть, как в этот самый свет занесённым коллежским асессоришкам да  одному-двум, может, советникам титулярным.

И, между прочим, ещё в приснопамятные советские времена Игорь Львович настойчиво и вызывающе именовал город Петербургом. И кое-кто из посмеивающихся счёл нужным сообщить в “известные инстанции”. “Инстанции” на одну историческую милисекунду Белкиным заинтересовались, но быстро отпустили домой: не в себе человек, что с него возьмёшь? А у Белкина была-таки тайна! Она очень подходила Игорю Львовичу. Вот как кому-то идёт, скажем, малиновый жакет — приталенный, с золочёными пуговицами, — а на ком-то он смотрится потрясающе чужеродно. Иными словами, тайна весьма соответствовала мироощущению мистического историка… Или исторического мистика, это уж как вам больше нравится, господа.

— Вы в каком же пространстве-времени живёте, милейший Игорь Льво-вич? Вы н-а-аш-ш… На-аш… Вне всяческих сомнений!

Лишённые вроде бы всякого смысла, странные эти слова периодически шелестели в ушах Белкина. И он не знал, как с ними быть. И надо ли как-то быть? И мириться с ними или не мириться? И… что, если это слуховые галлюцинации? И… а что, если это НЕ галлюцинации. Тогда ЧТО?!
У Игоря Львовича было, конечно, одно подозрение. Будто это он сам зачем-то произносит машинально, но природная рассеянность не позволяет осознать ТО, что он ЗАЧЕМ-ТО ПРОИЗНОСИТ. Да будет вам, господа! Должен же был страдающий Белкин как-то объяснить себе эту тайну. И к тому же не слишком он и страдал. Просто каждый раз, услышав про пространство-время, Игорь Львович живо одевался, натягивал на седеющую голову свою любимую, заношенную и вытертую донельзя фетровую шляпу… изначально коричневую, кажется… и выбегал вон из заваленной книгами квартиры. Хлопала тяжёлая дверь, будто лаяла вслед, и Белкин, втянув голову в плечи, спускался, слушая гулкое подъездное эхо, по выщербленной лестнице. Ладонь привычно скользила по гладким и тёплым дубовым перилам, удивительным образом сохранившимся. Потом жутко скрипучая и хлипкая дверь нехотя впускала в парадную уличный свет. Они будто менялись накоротке местами: свет — в парадную, Игорь Львович — на улицу.

Ещё с минуту Белкин щурился, разглядывая небо и пытаясь определить развитие прихотливой петербургской погоды, после чего, пожав плечами в знак своего синоптического бессилия, устремлялся через гулкий двор-колодец в длинную сумрачную подворотню, быстро проходил её и… Радостно оказывался на Невском!

Живой шум проспекта успокаивал Игоря Львовича, растревоженного всё же насмешливо-участливым шелестом-шёпотом в ушах. Всё ещё с некоторой досадой хмурясь, Белкин поднимал воротник заслуженного драпового пальто — будто отгораживался им от окружающих — запускал руки глубоко в боковые накладные карманы и медленно брёл в сторону Староневского. Отстранённый, сутулый, погруженный в себя, он был одинок в потоках торопящихся, иногда раздражённо толкающих его людей…

Летом, понятно, Игорь Львович пальто не носил, но шляпу надевал непременно. Без неё книжный тайный советник ощущал себя странно голым. Да и, кроме того, он был совершенно точно убеждён, что именно шляпа не давала рассеиваться важным мыслям. То есть пустенькие и незамысловатые мыслишки через неё спокойно себе просачивались, а вот важные — никоим образом! Больше того, по глубокому убеждению историка, она ещё и аккумулировала, собирала кое-какие идеи и сведения из окружающего пространства. Белкин полагал, что ему единственному посчастливилось постичь истинный смысл выражения “Всё дело в шляпе”. Простим ему. В конце концов, у каждого свои убеждения, пристрастия и предрассудки…

Однажды на город опустился чудной какой-то туман. Он словно слегка посверкивал серебристо и переливался. Из окон не было видно ровным счётом ничего, уличный шум поначалу отдалился, а потом и совсем стих, будто выключили его. Игорь Львович как раз собирался на работу (он был смотрителем в Русском музее), когда его насторожила эта внезапно наступившая абсолютная тишина. Белкин пробрался между книжных стопок к окну, начал обеспокоенно плющить нос о холодное стекло, пытаясь разглядеть в мерцающем молоке хоть что-нибудь. Или, может, услышать. И он, конечно же, услышал.

— Вы в каком же пространстве-времени живёте, Игорь Львович? Вы же наш, на-аш-ш… Возвращайтесь…щайтесь…щайтесь… Наш-ш-аш!..аш… Ждём-с!..омс!..омс…

И хохотнуло по-женски заливисто.
 
Странное… Странное какое эхо в этом серебряном тумане. А уж вот зато наверняка знал теперь Белкин — не сам это он бормочет. Вмиг забылась работа. Отпрянул от окна, опрометью бросился в коридор, сорвал нервно трясущимися руками пальто и шляпу с вешалки, выскочил из квартиры. Гавкнула дверь, скрипнула дверь — туман заполз в парадную, заполняя и освещая серебром. Игорь Львович не стал по обыкновению смотреть в небо. Оно пропало, словно бы съеденное  этим волшебным туманом. Белкин осторожно двинулся к подворотне, скорее угадывая её. В подворотне было заметно темнее, но затем он вымахнул на Невский. И всё ожило! Хлынули звуки и запахи. Белкин, оцепенев, сразу понял: не этого времени звуки и запахи! не этого пространства. Или… что происходит?! Вот разве знакомо процокали по брусчатке конские копыта (по брусчатке?! Но на Невском ведь давным-давно нет брусчатки!), и из открытой лёгкой пролётки с откинутым кожаным верхом донёсся знакомый уже дамский смешок.

Ого! Значит, уже видно, коль он разглядел пролётку. Всё яснело и яснело с каждым мигом. Вот стали отчётливо видны остановившийся экипаж и удивительно одетая женщина в нём. Что-то сиренево-воздушное было на ней, струящееся, необыкновенно подходящее, отметил про себя Игорь Львович, к сказочно красивым фиалковым глазам. Женщина вдруг изящно откинулась слегка назад и мелодично рассмеялась, нестерпимо сверкая своими фиалково-лукавыми. Выходя из пролётки, сказала мягко и благодарно:

— Спасибо за комплимент, милейший Игорь Львович…

— Ка-а-акой комплимент?! — с недоумением выдавил историк.

— Вы так мило подумали, так поэтически!

— Как… Вы!.. Вы кто?! Вы мысли… мысли можете читать?! — изумлённо попятился назад Белкин. И пятился, пятился, пока не упёрся в стену родного дома. Шероховатую, чуть влажную, надёжно-реальную. — Почему вы читаете мысли?!

— Лишь хорошие мысли, сударь, лишь хорошие,— почти пропела незнакомка, улыбаясь реакции музейного смотрителя.  И… поплыла плавно над тротуаром. В каких-нибудь десяти сантиметрах над ним! Белкин безумным взглядом проследил этот короткий полёт до конца и судорожно натянул свою шляпу глубже, ухватившись за её бесформенные поля. — Полноте, Игорь Львович! Право же, не стоит столь изрядно пугаться…

— Лошади… — сдавленно просипел Белкин, — где же лошади у вас? То есть, у пролётки, конечно. Как же она тогда… Я же слышал стук копыт! Я явственно слышал…

— Ах, это! — женщина снова рассмеялась. — Игорь Львович, голубчик, я всё вам сейчас разъясню… Да вот, кстати! Вы попробуйте-ка сейчас пойти, не касаясь камней. Попробуйте! Только не вздумайте сомневаться — у вас непременно получится… Вы же наш! На-аш, но разве что никак этого не поймёте. Да, собственно, и не могли бы понять, если бы не мы. А мы уже, ей-богу, много раз о том говорили. Просто никак не получалось до нынешнего дня материально переместиться. Ну что же вы не пробуете?

— Лошади…

— Дались вам, право, эти лошади! Поверьте, сударь мой, здесь они совершенно ни к чему…

— Но… но что тогда цокало? И брусчатка откуда? И вообще… — Игорь Львович расстроенно вздохнул и горько произнёс: — Наверное я тяжело заболел в конце концов… И у меня бред… Или мне снится…

— Бедный, бедный Игорь Львович, — невыносимо сострадательно произнесла женщина. Подплыла к нему, всё ещё пытающемуся вжаться в стену, и легонько провела узкой ладошкой по щеке. Ладошка оказалась тёплой, а вовсе не туманно-холодной, как почему-то думалось Белкину. — Вы положительно заблудились… Вы не у себя живёте, оттого и мучаетесь… Вы ведь совершенно точно наш, теперь это доподлинно известно… — снова ладонью по щеке, отчего у Игоря Львовича навернулись на глаза непрошенные слёзы. Чтобы отвлечься, чтобы увернуться от этой унизительной женской жалости, он почти выкрикнул цинично, отчаянно и зло:

— Ваш — это в том несомненном смысле, что, безусловно, являюсь клиентом психбольницы?! И не платье на вас вовсе, а белый халат?! Что, на Пряжку повезёте?

— Бедный, бедный Игорь Львович, — незнакомка словно не слышала его. Плавала в еле различимых остатках тумана — совершенно осязаемая, живая, ослепительная — и смотрела участливо. — Вы всё же попробуйте не касаться брусчатки и… пройдёмте, пожалуйста, к экипажу. Пройдёмте же. Мы поедем, и я всё-всё вам подробнейшим образом расскажу. И вы тут же всё поймёте. Ещё и сами станете смеяться потом над…э-э… смешным своим поведением. Впрочем, некоторые господа, смею вас заверить, вели себя не в пример хуже…

— Да уж могу себе представить, — саркастически буркнул Белкин. — Но… ладно, считайте — ваша взяла. Сопротивляться не стану!

И лишь для того, чтобы эта тягостная мизансцена сменилась другой — какой угодно, но другой — смотритель отлепился от стены (женщина слегка посторонилась) и сделал несколько коротких нерешительных шагов по направлению к пролётке. И вот какая случилась невероятная оказия: этой своей судорожной полу-пробежки он не услышал. Совсем! Игорь Львович посмотрел себе под ноги, потопал — сначала легонько, осторожничая, а потом сильнее. Ощущение было таким, будто ботинки обрели воздушную подушку. Как в каком-нибудь безумном сне… Ошарашенно оглянулся на незнакомку — та удовлетворённо кивнула и сказала, будто ни секунды не сомневалась в том, что так и будет. Да нет, без всяких «будто». И впрямь не сомневалась.

— Вот видите, голубчик. Очень просто. И у меня действительно не оставалось ни малейших сомнений!

— Опять читаете мысли?! Разве они были такие уж хорошие?

— Они были не злые… И успокойтесь ради всего святого. Больше я не стану вас читать. Мне это было необходимо, чтобы лишь уловить ваш настрой и помочь адаптироваться.

— О-о! Какое вдруг слово! То разговариваете, будто в начале двадцатого века, а то…

— Тут нет противоречий, сударь. В нашем измерении именно так и говорят. Что же касается поразившего вас слова… Что ж, мы его позаимствовали, как и многие другие, впрочем. Вы ещё услышите…

Игорь Львович лишь теперь понял, что уже, оказывается, сидит на мягком кожаном диванчике в этой престранной пролётке. Он принялся озираться по сторонам, вглядываясь в скользящие по тротуарам фигуры прохожих. Какие на них одежды! Какие яркие! И… какие не питерские. Здесь ведь нынче все, в основном,  в чёрном да коричневом ходят, в коже. Вот разве что в летнюю пору улицы пёстренькими материями расцветают…

— Игорь Львови-ич! Мы, пожалуй, поедем, да? — снова почти пропела женщина. — И не ищите вы лошадей, бога ради! Тут совсем другой механизм задействован. Вы, кажется, совсем не обратили внимания на моё замечание по поводу измерения? И совершенно напрасно! Вы теперь слишком взбудоражены, и это понятно… Ой, подождите секундочку, будьте так любезны…

Дама красиво повернула голову в сторону облучка и негромко, но очень внятно сказала:

— Едем по кольцу. Не слишком быстро. Звуковое сопровождение — плеск спокойной волны.

После этих слов снова вернулась к беседе со своим попутчиком, в то время как экипаж тронулся с места и устремился вперёд. Копыта больше не цокали! Но слышалось тихое, умиротворяющее журчание воды, как если бы пролётка была вовсе не пролёткой, а лёгкой прогулочной лодчонкой, разгоняемой умело и энергично кем-то невидимым с помощью невидимых же вёсел. Зачарованный музейный смотритель прилагал немалые усилия, чтобы сосредоточиться на том несомненно важном, что говорила ему ослепительная незнакомка. А ведь он даже не знает её имени!

— Ой! И на самом деле! — Дама коротко и чуть смущённо рассмеялась. — Покорнейше прошу вас меня простить, Игорь Львович. Я снова прочитала вашу мысль! Но, голубчик… Она была слишком громкая и к тому же вы совершенно правы… Ну так я сейчас же исправлюсь! Меня зовут Элина Родионовна. Впрочем, вы вполне можете называть меня просто Элиной, если угодно. А-а… э-э… ещё раз прошу прощения, вы не подскажете, на чём я остановилась?

Белкин понемногу начал приходить в себя и, - коль уж всё происходит так, как происходит, - даже получать некоторое удовольствие от необычности того, что видел вокруг. И слышал!

— Вы, дражайшая Элина Родионовна, — неожиданно подхватил Игорь Львович изысканную манеру изъясняться, — если не ошибаюсь, говорили о том, будто мы находимся в параллельном измерении. И будто бы ещё несколько минут назад я стоял на тротуаре Невского проспекта в Санкт-Петербурге-седьмом, если считать от столицы веера миров — Санкт-Петербурга-первого, где мы как раз и находимся в данную минуту. И что я сумел пойти по воздуху лишь по той причине, что первое измерение приняло меня. И не могло, дескать, не принять, ибо я по ошибке появился на свет в седьмом. Такое, увы, случается. Когда кто-то из предков случайно попал в С-Пб-7! На меня уверенно показал поисковый прибор. И что поэтому я ваш, ва-аш! — Белкин вновь не смог удержаться от некоторой доли сарказма, невольно передразнив интонации собеседницы.

Элина посмотрела на него с новым интересом и несколько иным выражением завораживающих глаз. Тонко улыбнувшись, она спокойно констатировала:

— А вы, оказывается, можете быть весьма внимательны. Мне казалось, вы не слишком прислушивались…
— Вам казалось, — галантно и чуть шутливо склонив на миг голову, мягко сказал музейный смотритель.

— Ну что ж… Если так, то я, с вашего позволения, продолжу. И надеюсь, вы меня простите за неизбежный менторский тон. Я ведь и на самом деле, будто лекцию вам читаю. Но это обязательно надо, дорогой Игорь Львович. Я непременно должна разъяснить все обстоятельства. Прежде всего… Я имею удовольствие и честь состоять в должности проводника-регистратора в Имперском Департаменте Возвращения Заблудших — ИДВЗ сокращённо. У нас, видите ли, тоже ужасно любят всё сокращать.

— Что, действительно, существует подобный департамент?!

— Существует. Сами увидите. Вы привыкнете к здешним реалиям очень быстро.

— И я, по-вашему, заблудший?

— Вне всякого сомнения, любезнейший Игорь Львович! Вы же знаете — и мы знаем! — насколько некомфортно, насколько грустно вам в седьмом измерении… Оно чуждо вашей внутренней сущности. И мириться с ним вам позволяет лишь блистательный во всех измерениях Санкт-Петербург. Ну будьте честны хоть перед собой, голубчик! Представьте, если бы вы жили не в Северной Пальмире — тогда ЧЕМ бы вы жили?

Белкин хотел было возразить, приоткрыл даже рот, но тут же закрыл его, потерянно сообразив, что Элина Родионовна (как, однако, созвучно с именем пушкинской няни! наверное, это не случайно? или случайно?)… что обворожительный проводник-регистратор бесспорно права. Без Петербурга Игорь Львович своего существования не представлял. И ещё эта его непреодолимая тяга к бесконечному хождению по антикварным магазинам, где все вещи начала двадцатого века казались ему близкими, знакомыми — будто принадлежали когда-то ему. Или, по крайней мере, он ими пользовался. И вот именно здесь, в Санкт-Петербурге.

— Вот видите, — тихо сказала Элина. — Мне… уже можно продолжать?

Игорь Львович молча кивнул. Мимо журчащего экипажа плавно проносились знакомые до боли улицы. И в то же время были они неуловимо другими. Да вот хоть рекламу взять! Никаких щитов, никакого неона… Невесть как и за счёт чего висели в некотором удалении от стен или над тротуарами надписи, картины, символы, рисунки, которые разноцветно флюоресцировали и сквозь которые спокойно сновали многочисленные прохожие в своих странно-великолепных, не похожих одна на другую одеждах. “Как, должно быть, счастливы здесь женщины, имеющие возможность быть индивидуально-неотразимыми, — невольно подумалось Белкину. — И они так безмятежно красивы… Как Элина! Но каждая по-своему… Славно тут!”.

Лишь в эту минуту Белкин осознал, что не слышит мелодичного голоса Элины Родионовны, хотя она должна была снова читать свою “лекцию”. Игорь Львович с лёгким удивлением посмотрел на свою спутницу и столкнулся с её взглядом — благодарным, тёплым и чуть вызывающим. В таких взглядах тонут.

— Вы снова читали мои мысли… — констатировал Белкин, неожиданно осознавая, что его почему-то больше не злит подобное ментальное вмешательство. — И это вместо того, чтобы продолжить моё просвещение! — Наоборот, Игорю Львовичу стало светло и безмятежно на душе, как бывало в далёком детстве. Он даже стянул с головы свою шляпу, которая вдруг начала его стеснять.

— Я только старалась не мешать взаимопроникновению, — по-прежнему не сводя с музейного смотрителя глаз, чуть замедленно сказала сиреневая Элина Родионовна.

— К… Ка-акому взаимопроникновению?! — Игорь Львович запнулся и словно внутренне вздрогнул. Безмятежность начала рушиться. Кажется, он видел её стонущие обломки…

— Обыкновенному, сударь вы мой, Игорь Львович. Вы врастаете в измерение, оно врастает-проникает в вас. Только и всего, мой хороший.

“Мой хороший…” Белкин не уловил привычности, обыденности в этих словах и снова вздрогнул. Едва заметно улыбнувшись, Элина Родионовна опустила наконец свои нестерпимые глаза долу и слегка откинулась на кожаное сиденье пролётки. Кажется, она не собиралась больше ничего говорить. Будто выполнила свою задачу и вот теперь заслуженно отдыхает, продолжая, тем не менее, украдкой коситься на него сквозь длинные ресницы. Тонко чувствующий Игорь Львович был почти убеждён, что идёт заинтересованное изучение его. Но изучение какого рода? Как “заблудшего”, перемещаемого в родное ему измерение, или как мужчины?

Элина звонко рассмеялась, не объясняя никак своего смеха и не делая попытки заговорить. Одно лишь было совершенно очевидно: оскорбительным смех не был. А тут ещё это новое, мимолётное прикосновение женщины к его щеке — словно бабочка задела крылом и упорхнула.
А необыкновенная повозка, в которой они ехали, всё журчала и журчала водой, сама поворачивала, сама останавливалась, пропуская пешеходов. “А вдруг сказка про Емелю и щуку была сочинена в этом измерении? Больно уж наш экипаж на самоходную печь смахивает… Тогда мы, наверное, едем в царский дворец!” — Игорь Львович внутренне тоже посмеялся. Отчасти и для того, чтобы поуспокоить начинающие пошаливать нервы. Что-то слишком затянулось всё это… Сон? Не сон? Бред? Потрясающе реалистичный бред в таком случае. И где это он бредит, интересно знать?

— Относительно Емели вы попали в яблочко, Игорь Львович, — Элина теперь даже не скрывала, что опять “читала” Белкина. — А едем мы не во дворец, но в спецотдел Имперского Департамента, к моему непосредственному начальнику   Елисею Никодимовичу Бронникову. Он вам всё разъяснит. Да мы, собственно, уже и приехали!

Экипаж плавно подкатил к тротуару напротив знакомого и в то же время как бы искажённого… нет, не искажённого, но слегка видоизменённого особняка. Белкин первым выскользнул из пролётки, привычно (!) встал на воздух, непринуждённо и элегантно подал даме руку (чего отродясь делать, в общем-то, не умел), ловко поддержав её ещё и под локоток, и они бесшумно направились к массивным двустворчатым дверям. Справа от дверей на стене здания красовалась чёрная, отполированная до зеркального блеска металлическая пластина с серебряными буквами. Буквы были знакомые, но немного непривычно начертаны. Впрочем, всё равно надпись читалась легко: “Санкт-Петербург-Первый. Имперский Департамент Возвращения Заблудших, специальный отдел”. Над буквами красовался двуглавый орёл. Самый обыкновенный. Каких чеканят на монетах в седьмом измерении.

2

Дверь в кабинет Бронникова выглядела более чем основательно — резная, высокая, тёмно-коричневого дерева, украшенная бронзовой львиной головой с зажатым в пасти кольцом. Собственно, за кольцо и надо было тянуть, чтобы это произведение искусства отворилось и впустило посетителя внутрь. Белкин потянул, ожидая сопротивления со стороны столь массивной на вид двери. Но та распахнулась неожиданно легко, отчего Игорь Львович едва не потерял равновесия. Спасла Элина Родионовна, ухватив за рукав. Белкин чуть виновато улыбнулся и тут же сделал сосредоточенное лицо. Оказывается, ему всё же страшновато. Что ждёт его в этом кабинете? Элина успокаивающе положила руку на плечо музейного смотрителя и легонько подтолкнула:

— Ну же, сударь, заходите, — шепнула она, — право слово, там нет ничего страшного…
Белкин для чего-то набрал полную грудь воздуха, как если бы собирался нырять, и шагнул за порог.

Позже он никак не мог вспомнить, что ожидал увидеть… Наверное, что-то необычное. Или же, напротив, вопиюще обычное… для психушки. Белый кабинет, белая мебель, решётка на окне, сладко улыбающийся врач с недобрыми циничными глазами… Но в глаза бросился, прежде всего, огромный и тоже резной стол, обтянутый сверху тёмно-малиновым сукном, вместо принятого в седьмом измерении зелёного. В смысле, когда-то так было принято… (Игорь Львович давно уже смирился с происходящим, приняв на веру всё, что успел узнать от Элины. А что ему оставалось, скажите на милость?). Из  оцепенения Белкина вывел чрезмерно жизнерадостный голос встающего из-за стола человека:

— А вот и Элина Родионовна Бестужева пожаловали с… э-э-э… если не ошибаюсь, — человек коротко взглянул в лежащий на столе некий документ, — Белкиным Игорем Львовичем, музейным смотрителем, прибывшим из Петербурга-седьмого. Я прав?

Игорь Львович почему-то не смог выдавить ни слова и лишь утвердительно кивнул. Его поразила фамилия Элины. Уж не из тех ли она Бестужевых, что так славны в истории России? Хоть там ведь седьмая Россия, а здесь всё может быть совсем иначе…

— Вот и хорошо, и замечательно, любезнейший господин Белкин! Здравствуйте! Ну-с, а я, позвольте представиться, инспектор второго ранга Елисей Никодимович Бронников, начальник специального отдела Имперского Департамента Возвращения Заблудших. — Голос инспектора зазвучал ещё бодрее и громче. — Мы, поверьте,  очень и очень рады, и надеемся…

— С ним так не надо, Елисей Никодимович, — прервала вдруг начальника Бестужева. — Он уже вполне освоился. И… прошу меня простить за то, что перебила вас.

— Да полно вам, Элина Родионовна, — сказал Бронников совершенно другим, нормальным голосом. — Что ж, я действительно рад. И это не по обязанности, поверьте. Просто вы у нас самый первый из седьмого измерения. Видите ли в чём дело… Очень трудно войти с “семёркой” в резонанс. Вы совсем иначе настроены внутренне. Не устроены, а именно настроены. Вы понимаете, о чём я? Но теперь благодаря именно вам у нас произошёл прорыв, мы недавно научились проникать в седьмое измерение телесно, несмотря на тамошний дикий настрой. Вы понимаете?

— Абсолютно, — уверенно ответил Игорь Львович. Он действительно понимал. Проповедуя добро, культивируя библейские заповеди, люди “семёрки” живут во зле. И вовсе даже не в войнах дело. А в том, что сколько-нибудь честные и порядочные вызывают лишь презрение у подлых, беспринципных, наглых. Презрение и насмешку. Поскольку честные и порядочные, страдая и зарабатывая на хлеб тяжёлым трудом, живут неизмеримо хуже тех, кому ценности плывут в руки в результате грабежей, убийств, мошенничества и способности наступать на горло любому, не исключая женщин и детей… Разве это правильный мир? Всё это чёрной молнией пронеслось в голове Белкина. Он пристально посмотрел в серьёзные глаза Бронникова и в свою очередь спросил:

— А у вас тут что? Состоявшаяся утопия? Как в “Городе Солнца” Томазо Кампанеллы?

— У нас его звали Тамассо Кампанелли… Ну да не суть важно. Конечно, и у нас не всё благополучно. В нашем понимании, по крайней мере. Вы же, Игорь Львович, найдёте жизнь в Петербурге-первом почти идеальной и начнёте понимать и видеть некоторое её несовершенство лишь спустя какое-то время. Впрочем, мы ведь ещё не договорились, сударь.

— О чём не договорились?

— Да о самом главном, господин Белкин! Но было бы некрасиво и неблагородно о чём-либо договариваться с вами, не посвятив во все тонкости вашего нынешнего положения. И не только вашего. Видите ли, в чём, собственно, коллизия… В Петербурге-первом по известному вам адресу — по вашему как бы адресу! — проживает некто Игнат Леонтьевич Белянин. Внешне вы с ним исключительно похожи. В этом, Игорь Львович, как раз таки ничего необычного нет. Закон параллельных миров всего лишь. Отличия миров — в деталях, каковые могут быть совсем ничтожными, а могут довольно прилично различаться между собой. Но закон двойников  незыблем, понимаете?

— Вполне. Я об этом в своё время много фантастики прочитал…

— Ну-с… Изволите ли видеть — это отнюдь не фантастика. Скорее всего, первым написал об этом у вас какой-нибудь заблудший, пришедший из другого измерения.

— Но у нас нет Департамента, подобного вашему!

— Верно, нет. Но порой переход происходит случайно. Природа таких случайностей нами пока изучена весьма слабо. А между тем давно пора считать это не случайностями, а некими закономерностями, каковые мы не в состоянии постичь! — Бронников произнёс эту тираду единым духом, словно спорил с невидимым оппонентом, из чего Белкин сделал вывод, что споры об этом хозяина кабинета с кем-то несогласным с подобной версией — явление, наверное, не редкое. Игорь Львович, чтобы не дать инспектору отвлечься, спросил достаточно резко, посмотрев при этом на Элину Родионовну извиняю¬щимся взглядом:

— Так в чём же, прошу прощения, коллизия, как вы изволили выразиться, Елисей Никодимович?

— Ах, да! Извините, сударь. Вы совершенно правы: я непростительно отвлёкся.

— Да нет, ничего. Я бы сказал — наоборот, простительно…

— Вот и ладненько. А коллизия в том, чтобы Игнат Белянин согласился перейти в седьмое, понимаете? Мы неоднократно имели честь беседовать с ним. Это приличный господин, старший смотритель музея Арктики и Антарктики…

— Надо же! А я в Русском музее работаю…

— И в этом тоже некоторая сложность. Вам здесь не надо будет непременно поступать на его должность, пользуясь абсолютным сходством, а вот у него — насколько мы разбираемся в  условиях жизни в Петербурге-седьмом — выбора, похоже, нет. Ему придётся стать Игорем Львовичем Белкиным и ходить на службу в Русский музей. Так вот… Игнат Леонтьевич ещё не вполне согласен на переход. То есть, он жаждет нового и неизведанного, как сам выражается, но… побаивается. А тут вы — живой пример успешного перехода! Однако же, если вы находитесь в полной стихийной гармонии с первым измерением, то у Белянина всё не столь просто. Мы надеемся лишь на то, если уж говорить откровенно, что он по своим устремлениям человек некоторым образом авантюрный, стремящийся к острым ощущениям. И ещё надеемся, что вы поговорите с ним и сумеете убедить, оставаясь при этом предельно честным с ним.

— Тогда, мыслю я, он вряд ли согласится. Я ведь… к-хм… довольно трудно живу.

— Сие нам доподлинно известно, сударь. Однако же, уверяю вас, и господин Белянин здесь не живёт на широкую ногу. Ну и, кроме того, мы всегда помогаем переселенцам обосноваться. В том числе, что очень важно, и материально. А к нам  они переселяются или от нас, не имеет значения.

— Ладно, с этим ясно. Теперь объясните, зачем вам всё-таки так уж нужно менять Белянина на Белкина?

— Потому что вы наш — это стало ясно достаточно давно. Мы способны отслеживать своих людей, где бы они ни проживали. Да! Вы не смотрите на некоторую, с вашей точки зрения, внешнюю допотопность машин, мебели, речи… Мы на самом деле многого добились, вы должны были это понять. А добились как раз по той причине, что у нас почти нет ЧУЖИХ, понимаете, что я хочу сказать?

— Я понял, пожалуй. Но… Белянин вот этот несчастный… Он что? Выходит, не ваш, что ли?

— Вообще-то он в гармонии с четвёркой — с четвёртым измерением, но всё же, говоря о переезде, почему-то выказал большее желание жить в седьмом. Но до конца пока не согласился, вот в чём закавыка, сударь!

— А если он, в конце концов, захочет остаться здесь?

— Он не захочет, думаю.  Вы не представляете, насколько он был потрясён и обескуражен, узнав о множественности миров и возможности путешествий между ними. Потом пришёл в какой-то просто неописуемый восторг, потом снова усомнился в наших словах, а потом едва не лишился чувств, увидев наш Департамент!

— Но помилуйте! Ведь этот ваш ИДВЗ стоит на самом виду, на Невском проспекте!

— Не совсем так, сударь, — мягко сказала Элина Родионовна, в то время как Елисей Никодимович слегка улыбался. — Чёрную вывеску у входа в здание видят лишь те, кого мы привозим сюда сами. Некоторые секреты технологии, знаете ли…

— То есть жители первого измерения понятия не имеют, что таковыми являются? Вы ЭТО хотите сказать?!

— Совершенно верно. Они живут обычно, в обычных местных реалиях, которые для них единственно возможны.

— А как же Белянин? Он же может рассказать!

— Ну что вы, как маленький, ей-богу, Игорь Львович! Многих ли говорящих о параллельных мирах слушают у вас, а?

— М-да… Тут вы правы, конечно.

— Итак… Согласны ли ВЫ на переезд сюда?

— Пожалуй… Да, согласен.

— Прекрасно! Мы в этом не сомневались.

— А скажите… Смогу я — хотя бы изредка! — бывать на родине... а-а… как бы в отпуске, что ли?

— Сможете. Но только в сопровождении проводника-регистратора. Таково обязательное условие.

— Это будет Элина Родионовна? — Белкин заранее обрадовался почему-то.

Бронников остро посмотрел на Игоря Львовича, понимающе ухмыльнулся и лаконически ответил:

— Как пожелаете!

После небольшой заминки инспектор второго ранга добавил:

— При условии, что она не будет слишком занята на службе. А сейчас… Я понимаю… что у вас накопилось великое множество вопросов к нам… Но, сударь, вы же теперь будете располагать временем, чтобы ответить на них самостоятельно, верьте мне! А сейчас я всё же предлагаю проехать к господину Белянину — надо, сударь вы мой, форсировать события. Там, — Бронников со значением уткнул указательный палец в направлении потолка, — с нетерпением ждут результатов по семёрке.

Через несколько минут все трое удобно разместились в прежнем экипаже, и он немедленно тронулся с места.

— Как он знает маршрут? — не удержался Белкин. — Вы же на этот раз ничего не сказали.

— Но я с самого начала сказала — едем по кольцу, припоминаете? И это означает, что мы вернёмся в точности туда же, откуда и выезжали, — голос Бестужевой вызывал в груди Игоря Львовича приятное щекочущее чувство. Хотелось слушать и слушать. Поэтому он “хитро” не припомнил:

— Разве?

Элина, словно в лёгком радостном изумлении, чуть покачала головой, улыбнулась и, придвинувшись к Белкину, шепнула:

— Вы самый настоящий дамский угодник, Игорь Львович! — При этом её глаза сияли и смеялись.

—А вы не подслушивайте, — огрызнулся он шутливо и с лёгким сердцем принялся вновь рассматривать улицу и прохожих. Впрочем, каждую секунду он ощущал присутствие Бестужевой, таял от того, что она из-за тесноты в пролётке невольно прижимается к нему. Такая воздушная, неземная — к нему, приземлённому и грубому. Теперь он уже не мог поверить, что ещё утром совершенно не знал Элины. Кажется, Белкин готов был влюбиться. Единственной преградой было смутное подозрение — пугающее и оттого тщательно скрываемое в самой глубине души — что всё происходящее между ними (хотя ничего особенного и не происходило!) всего лишь часть служебных обязанностей проводника-регистратора Бестужевой. Так сказать, помощь в адаптации.

Но сейчас думать об этом Игорь Львович решительно не желал. Украдкой взглянул на раскрасневшееся лицо Элины Родионовны — она тотчас ответила откровенно дружелюбным и открытым взглядом, белозубо улыбнувшись. Белкин неловко кивнул в ответ, тоже улыбнулся, вздохнул облегчённо и на сей раз действительно полностью отдался бездумному созерцанию городского пейзажа. Правда, перед тем постарался затолкнуть ногой под сиденье свою ставшую ненужной старую шляпу. На секунду у него возникло нелепое ощущение совершения акта предательства по отношению к ней, но тут же исчезло. В этом новом для него мире не должно быть старых вещей! Да, скорее всего не должно.

Елисей Никодимович ничего не замечал. Или же весьма убедительно делал вид, что ничего не замечает. Экипаж, журча, быстро летел над брусчаткой. Интересно, как-то встретит их Игнат Леонтьевич?

3

Странно было подниматься по невыщербленным, вполне целым ступенькам лестницы в знакомо-незнакомом подъезде, звонить в знакомо-незнакомую дверь своей-чужой квартиры и увидеть, в конце концов, в дверном проёме собственное лицо. Как ни готовился к этому моменту Игорь Львович — всё же непроизвольно отшатнулся.

— Ужели вы, любезнейший Игорь Львович, вот этак же отшатываетесь от своего отражения в зеркале? — мягко вопросило лицо и отодвинулось вглубь и в сторону. — Прошу вас, господа и… э-э… дама, прошу, проходите… И здравствуйте! Прошу простить за то, что не приветствовал вас сразу. Тоже, признаться, несколько растерялся…
 
Игорь Львович ещё некоторое время потрясённо рассматривал своего абсолютного двойника. Во всяком случае, пока тот провожал их в комнату, держа руку в широком приглашающем жесте.

— Добро пожаловать в мои незавидные апартаменты. Впрочем, все вы здесь уже бывали… так или иначе, — добавил он, лукаво посмотрев на Игоря Львовича.

С острым любопытством Белкин шагнул в комнату, жадно оглядывая её убранство. Оно было достаточно схожим, хотя, на первый взгляд, Игнат Леонтьевич к быту относился более щепетильно, нежели его двойник. Многие и многие сотни томов книг были убраны в высокие, под потолок, стеллажи. И пыли кругом оказалось не в пример меньше. А так — и свечи, и канделябры, и любимый стол с лампой… то есть, не с лампой, а с чем-то висящим в воздухе и светящимся. Да-а, в предстоящем разговоре явная… как бы это сказать… подзапущенность квартиры Белкина будет очевидным минусом. Знал бы — навёл порядок надлежащий, а то как-то неловко.

Тут взгляд Игоря Львовича упал на ближайшую книжную полку в стеллаже. Глаза его на секунду изумлённо расширились, узрев десятитомник Пушкина. Десять толстых томов! Откуда… Лихорадочно выдернув с полки первый попавшийся том, раскрыл. Как раз там, где начиналась поэма “Ларины”.

                Мой дядя самых честных правил,
                Когда не в шутку занемог,
                Он уважать себя заставил
                И лучше выдумать не мог.

Ясно. Это, безусловно, “Евгений Онегин”, но название почему-то совсем иное. Да нет, понятно, почему, но… Схватил другой том, раскрыл, выхватив глазами из текста два странных четверостишья:

                Я, сберегаемый судьбою,
                Её любезность не забыл
                И вышел невредим из боя,
                Хотя в бою из первых был.

Врубился в строй, мелькали лица
В каре французских егерей,
И поле брани Астерлица
Кропил я кровью не своей.


Ничего себе! А это вообще… вообще что-то странное. Ничего подобного заядлый пушкинист Белкин у Александра Сергеевича не знал.

— Ну что же вы так изумляетесь, дорогой Игорь Львович? — Бронников вынул том из рук ошалевшего Белкина и поставил на место. — Просто у нас Пушкин дожил благополучно до весьма почтенного возраста и написал значительно больше. Ну и вообще кое-какие расхождения имеются. Скажем, в тех же географических названиях. Не во всех, конечно же, но тем не менее. А то, что вы сейчас прочитали, это не есть слова самого поэта. Это отрывочек из его не самой выдающейся ранней поэмы “Битва”, так называемый “Рассказ кавалергарда”, обязательный, тем не менее, к выучиванию наизусть в специально-образовательных школах первого уровня. Ну-с, а за сим, господа, не следует ли нам приступить к тому, ради чего мы здесь собрались?

— Да-да, действительно, — Белянин оживлённо задвигался по комнате, предлагая Бестужевой довольно приличное полу-кресло (у Белкина ничего подобного не было), а  остальным - присаживаться на диван (совершенно такой же промятый, как у Игоря Львовича).

 — Я буквально сгораю от нетерпения, хотя и понимаю, что меня ждут неслыханные трудности. Но я готов, господа!

— То есть вы, Игнат Леонтьевич Белянин, житель Петербурга-первого, добровольно и совершенно сознательно соглашаетесь на перемещение вас в Петербург-седьмой по… своему же адресу? — Бронников произнёс это подчёркнуто отчётливо и официально. — Соглашаетесь в присутствии двух работников Департамента?

— И в присутствии господина Белкина! — нетерпеливо-нервно выпалил Белянин.

— Господин Белкин, — мягко заметила Элина, — не может быть свидетелем, как лицо в высшей степени заинтересованное.

— Ах, оставьте вы эти ваши казуистические штучки! — эмоционально и, как всем показалось, в сердцах сказал Белянин. — Я уже всё обдумал и даже собрал необходимые вещи, которые не будут бросаться ТАМ в глаза. Вон, видите? — Игнат указал рукой на стоящий в углу комнаты битком набитый саквояж. Новенький, из дорогой коричнево-рыжеватой кожи.

Белкин разглядывал саквояж и механически, сам не замечая того, кривил губы в скептической улыбке.

— Вы что-то хотите сказать? — немедленно встревожился Бронников, увидев эту недвусмысленную улыбку.

— Да, собственно, только то, что у настоящего Игоря Львовича Белкина по определению не может быть такого богатого кожаного саквояжа.

— Но помилуйте, сударь, отчего же это он богатый? — обескураженно пожал плечами Белянин, — Самый обыкновенный, как мне кажется.

— Привыкайте, дорогой Игнат Леонтьевич, — в голосе Белкина не было злорадства или сарказма, скорее искренняя жалость. — Подобные саквояжи там изготавливаются на заказ или приобретаются в антикварных салонах. Ну… ещё в отвратительно дорогих магазинах. И уж в любом случае — ТАМ это весьма дорогое удовольствие…

— Да Бог с вами, я ведь не стану ходить с ним по улицам! Это же лишь для переезда, вот и всё. И потом… Неужели на меня будут коситься из-за этого пресловутого саквояжа?

— Будут! Не самый ходовой предмет даже для путешествующих. А могут и ограбить элементарно. А то и пристукнуть в подворотне! Питерские подворотни замечательного для этого подходят, не находите? Вот хоть нашу с вами взять для примера.

— Будет вам, Игорь Львович. Что-то вы совсем уж запугали нашего переселенца!

— Нет-нет... Что вы?! Нет! — горячо и взвинченно запротестовал явно шокированный Белянин. — Меня совершенно… вот совершенно невозможно запугать! Ну, давайте же, Игорь Львович, просвещайте меня! Говорите всё, как есть. Самое плохое и беспощадное говорите, ибо я много прочитал ваших официальных газет и… и вообще книг по истории, искусству, литературе… Мне их весьма любезно доставляют с некоторых пор вот эти господа из… как бишь его… из Департамента Заблудившихся.

Элина встрепенулась, явно желая поправить Белянина, но заметила лёгкий, запрещающий любое вмешательство в разговор, жест Бронникова. Кивнула и снова удобно расположилась в полу-кресле.

А Игорь Львович мучительно пытался сообразить, с чего же начать? Собственно, это было сродни беседе с инопланетянином.

— А вы… э-э… новейшую историю России-седьмой тоже в какой-то мере знаете?

— А как же-с! Хотя разбираться было весьма тяжело. Такие интриги, такие невозможные хитросплетения, знаете ли. А эти ваши господа Горбачёв и Ельцин?! Такие большие оригиналы, я вам доложу! А народ какой терпеливый на изумление.  А войско?! Его же предали! А… Да! Чуть не забыл! Ещё же этот наглый рыжий тип с литовской, кажется, фамилией… Просто нонсенс какой-то! Этот уж совсе-ем оригинал, если не сказать больше…

Белкин внутренне развеселился. Это точно! Оригиналы все преогромные. Да тут уж ничего не попишешь: какова страна, таковы и… к-хм… оригиналы!

— Тогда вы должны знать, как народ выживал все эти годы. Сколько крови пролилось, сколько всего порушено и утеряно безвозвратно! Это вы знаете?

— В общих чертах, Игорь Львович, только в общих чертах…

— Вот что я вам скажу, господа, — Белкин резко поднялся с дивана. — Никуда не годится то, что мы задумали! Я не могу… я не смогу спокойно здесь жить, зная, что Игнат Леонтьевич ТАМ пропадает.

— Да с чего же вы взяли, сударь, что я непременно пропаду?! — оскорбился Белянин, со смешной, интеллигентской гордостью вскидывая подбородок. — Я в разных переделках бывал. Да-с! Я, в конце концов, в Его Императорского Величества  лейб-гвардии отдельной пластунской роте в своё время служил и был не из последних. Да-с! Отчего же я должен пропасть?!

— Да оттого хотя бы, дорогой вы мой человек, что даже разговаривать, как в семёрке, не умеете. Вы будете белой вороной. Гораздо более белой, чем я. — На Белкина неожиданно накатила усталость, и он снова опустился на жалобно скрипнувший диван.— Вас надо готовить, как разведчика. Понимаете? Это займёт, по меньшей мере, месяца два. А тем временем в семёрке может произойти всё, что угодно. Например, опечатают мою пустующую квартиру, сочтя меня пропавшим без вести, — у нас такое случается нередко. Или ещё какая, как здесь говорят, коллизия приключится…

— Это случается везде, — невозмутимо прокомментировал Бронников. — Однако, смею вас заверить, мы отнюдь не сидели сложа руки, сударь. Более того, мы предприняли кое-какие меры, вас не хватятся. И с жилищем будет всё в порядке, так что не извольте беспокоиться на сей счёт. В отношении же господина Белянина вы, вне всякого сомнения, совершенно правы. Одно лишь условие: вы будете готовить его к переселению в Департаменте, а мы станем записывать этот процесс на аппарат. Имеются ли у вас, господа, возражения?

Двойники возражений не имели, разве что Белянин не сумел скрыть своего разочарования, поскольку, складывалось впечатление, готов был ринуться очертя голову навстречу любой неизвестности и опасности. Странное дело — были Белкин и Белянин одного возраста, но почему-то Игорь Львович ощущал себя по отношению к Игнату человеком весьма опытным. Этаким бывалым и умелым сверх всякой меры старшим братом. Да, пожалуй, так оно и было по сути.

                *   *   *
— И здоров же ты, приятель, пули лить! — воскликнут иные придирчивые читатели. — Ну какой такой бывалый и умелый этот Белкин, если сам себя в книжных червях числил?! Ты уж, брат автор, того, придерживайся линии-то!

А я и придерживаюсь. Говорилось же про проникновение? Говорилось. Так что меняется Белкин, господа. Жёстче становится, увереннее в себе. А, кроме того, по сравнению с рафинированным жителем Санкт-Петербурга-первого, он и впрямь многоопытен, терпелив и закалён по-своему. Разве я не прав, господа? Вам ли, семёрочным, этого не знать?! А теперь, с вашего разрешения, вернёмся к нашему повествованию.

                *   *   *               
…Снова ехали в Департамент. И выяснилось, что пролётка не столь узка, как сначала показалось Игорю Львовичу, когда они ехали вдвоём с Элиной. Потому что в этот раз Бронников, Бестужева и Белкин легко уместились на мягком кожаном сиденье. Белянин устроился на облучке, усевшись спиной вперёд. Диковинный экипаж издавал стук копыт, как если бы лошадь скакала по лугу с сочной травой. “Надо же! Ещё и копыта по-разному в этой колымаге стучать могут! — Белкин пока что не устал удивляться здешним, по его убеждению, несуразностям. — А интересно, какие другие варианты копытного звукового сопровождения имеются? Ну, допустим, по дощатому настилу, по песку, по щебню, по грязи, по асфальту, по мелководью, по сухой траве, по… по-о…”. Игорь Львович что-то даже вскоре мучиться начал, изобретая эти самые варианты.

— Их более ста, господин Белкин, — неожиданно сварливо сказал Бронников. — И не то, сударь, совершенно не то вас беспокоит в столь ответственный момент!

— Вы тоже читаете мысли, — скорее констатировал факт, нежели спросил Игорь Львович. — А вот скажите-ка мне, коли так… Если сие измерение меня принимает, то я, по идее, тоже должен уметь читать мысли?

— А вы и умеете, — пожал плечами Елисей Никодимович. — Просто вы настолько привыкли к своему самопогруженному состоянию, что не желаете слушать. Впрочем, для этого нужна кое-какая сноровка, вы её обретёте в ближайшем будущем.

— А остальные могут с рождения?

— Да ничего они не могут, сударь! — в голосе Бронникова просквозило лёгкое раздражение. — Могут лишь очень немногие, хотя в последнее время количество телепатов заметно увеличилось. Видимо, мы эволюционно движемся к тому, чтобы вообще впоследствии отказаться от звуковой речи. А в наш Департамент отбирают сотрудников исключительно с этим даром. И кстати, когда мы говорили вам, что вы наш, имелось в виду отнюдь не только ваша естественная принадлежность к этому измерению. У вас, судя по результатам наших многомесячных исследований и наблюдений за вами, большие склонности к тому, чем мы занимаемся. После недельного обучения вы вполне были бы готовы работать проводником-регистратором. Да вот вам хотя бы пример с господином Беляниным! Вы не захотели меняться с ним, зная о его возможных затруднениях. Значит, вы весьма ответственный и вместе с тем добрый человек. Однако проводников мы набираем достаточно легко… хм… относительно легко. А нынче нам нужен начальник сектора, специалист по семёрке. Возьмётесь? Да, собственно, вы уже практически приступили, выказав желание подготовить господина Белянина к жизни в седьмом измерении. А засим в ближайшие день-два вы будете оформлены официально и зачислены на должность инспектора третьего ранга. И, разумеется, вам будет положено соответствующее жалование. Изрядное, должен сказать. И не только относительно Петербурга-седьмого.

Разговор так внезапно перешёл в другое русло, что Белкин словно бы потерялся. Внутренне он настраивался на спокойный и безмятежный труд простого (старшего!) смотрителя музея Арктики и Антарктики. (На давешние слова Бронникова, что ему не обязательно занимать должность Белянина, он как-то вовсе не обратил внимания, не придав им особого значения. Оказалось, напрасно). А тут вдруг… Это же оперативная работа, чёрт побери! И вовсе не зря столь одобрительно посмотрел на него Елисей Никодимович, когда Белкин сравнил Игната с разведчиком. Исторический мистик Белкин (или мистический историк, если хотите) — оперативный работник!!!

— Совершенно верно, — утвердительно кивнул Бронников, пристально глянув умными усталыми глазами прямо, как казалось, в мятущуюся душу Игоря Львовича.

Так получилось, что Белкин и Бронников, сидя по обе стороны от Бестужевой, умудрились комфортно пообщаться. Им даже не пришлось выглядывать друг на друга. Элина откинулась на спинку сиденья пролётки и абсолютно не мешала. Но именно в этот момент Игорь Львович ощутил острую необходимость в её поддержке. И поддержка немедленно воспоследовала. Элина была крепким профессионалом. Да и к тому же ей давным-давно нравился её подопечный. А была поддержка обыкновенной и очень простой — Бестужева ловко нашла руку Белкина и накрыла её своей тёплой мягкой ладонью. Игорь Львович как-то сразу сник и с несколько театральной обречённостью спросил:

— Весь мой сектор — это я, надо полагать?

— Конечно, — улыбнулся Бронников. — Мы ведь об этом уже говорили. Но можно походатайствовать о переводе под ваше начало проводника-регистратора мадам Бестужевой. Она давно работает с семёркой, то бишь, с вами. А вещи, которые вы пожелаете нужным забрать из своей прежней квартиры, вам доставят. От вас потребуется лишь список и инструкции, где что лежит.

— Вы бьёте меня ниже пояса, Елисей Никодимович! Вы, конечно, заметили, что я… Вы знаете, о чём я! О моих чувствах... Это нечестно, непорядочно!

— Нечестно! И непорядочно! — с удовольствием подтвердил  Бронников. — Но ведь вам должно быть известно хотя бы из книг,  что порядочность и вербовка есть две вещи несовместимые. Не так ли, сударь?

— Так. И это печально…

— Но в данном случае, согласитесь, всё же и приятно, а?

— Вы совершенно невыносимы, Елисей Никодимович! — возмутилась Бестужева, но возмущению её никто не поверил. Даже отстранённо-молчаливый Белянин. И тем более Игорь Львович, руку которого Элина в ту минуту сжала так, словно некто пытался выдернуть Белкина из пролётки, а она должна  не допустить этого любой ценой.

Копыта глухо стучали по траве, солнце пригревало, щедро заливая город яркими лучами — ехать бы да ехать. Но показался особняк Департамента. По большому счёту он находился совсем недалеко от квартиры Белкина-Белянина. А ехали удивительным образом довольно долго. “Наверное, особенности измерения”, — решил Игорь Львович и тут же получил подтверждение в виде медленного кивка Бронникова.

Покидать уютный экипаж не хотелось, однако вскоре все четверо его пассажиров уже входили в бронниковский кабинет.

Через несколько минут перешли в другую комнату, которая понравилась Белкину больше. Мебель здесь была чуть светлее, а секретер поразил воображение историка невероятным количеством выдвижных крохотных ящичков с медными круглыми рукоятками-шишечками. А тут ещё нелепый сейф и портьеры. Они были одного цвета — светло-кремовые. Кресло за солидным, с медными перильцами по периметру, столом звало немедленно устроиться в нём и начать бурную трудовую деятельность. Игорь Львович мебельному зову противиться не стал. Как он понял, теперь это помещение стало его кабинетом. А ещё кто-то говорил про здешнюю бюрократию! Ан вот: и дня не прошло, а он уже при должности и кабинете! Важно устроившись в кресле, Белкин, чуть иронизируя, указал на мягкие стулья у стены.

— Прошу вас присаживаться, господа! А вы, Элина Родионовна… Вам лучше сюда, поближе, поскольку, как я понимаю, мы будем отныне работать вместе.

— И у всех в семёрке столь поразительные способности к адаптации? — полушутя спросил Бронников, вовсе не ожидая ответа. Но он его, тем не менее, получил.

— Вы прекрасно знаете, Елисей Никодимович, что не у всех, — сказала Элина с едва уловимой горделивой интонацией. И понимать это можно было двояко: то ли это гордость полевого агента, нашедшего столь ценного переселенца, то ли гордость женщины за избранного ею мужчину. Собственно, одно другому не мешало.

Вот так и начался первый рабочий день Игоря Львовича в странноватом, что ни говори, Департаменте. За первым днём последовали второй, третий и далее, далее, далее... Теоретическая подготовка Игната Леонтьевича позволяла продвигаться вперёд достаточно быстро, но всё же порой случались конфузии, когда возмущённый Белянин, скажем, не желал “забивать свою бедную голову невообразимыми гадостями”. Например, учиться понимать и употреблять при необходимости… хм… идиомы и выражения, составленные на основе матерных слов. Какая мерзость!

— Но этого не может быть! Неужели вы хотите сказать, дражайший Игорь Львович, что все там разговаривают матом? И даже дамы запросто употребляют   грязные слова?! И даже дети?!! Дети-и?!

— Не то, чтобы все, любезнейший Игнат Леонтьевич, но, к сожалению, весьма  многие. И — да, в том числе дамы и дети. Более того, и те, и другие, плюс ко всему, имеют прескверную привычку не только что поглощать пиво в непотребных порой количествах, но и делают это на ходу, отхлёбывая прямо из горлышек бутылок! А! Вот что ещё: они при этом нередко курят! Понятно, не совсем уж маленькие дети… Подростки… И понятно, что далеко-далеко не все дамы и дети ругаются, курят и пьянствуют. Однако вы с этим столкнётесь, а потому должны быть готовы.

После такого комментария, помнится, несчастный Белянин, побледневший и взъерошенный, молча рухнул на диван, разевая рот, подобно рыбе, вытащенной рыбаком на берег.
Элина, подскочив, ловко прижала тонкими пальчиками руку у запястья Игната Леонтьевича, чтобы определить пульс. Кошмарный пульс!

— Экий вы, батенька, чувствительный, — качая головой, произнёс с лёгкой укоризной Белкин. Тем же временем он накапывал в рюмку капли, которые стали непременным атрибутом обучения практически сразу. — Вот, выпейте-ка ваших капель.

Именно в тот день Игорь Львович доложил Бронникову, что, по его мнению, как это ни прискорбно, господин Белянин в семёрке жить не сможет. И этого не поправить никакой подготовкой. На что Белкину было вежливо посоветовано не торопиться с выводами и продолжать работу. Ну что ж…

Белкин продолжал. Добросовестно, целеустремлённо, порой безжалостно, напирая на то, что в семёрочных реалиях будет ещё хуже.

Однако же не одна лишь работа занимала всё время и мысли Игоря Львовича. Откровенно говоря, с не меньшим, а с гораздо большим пылом он отдавался развитию их с Элиной Родионовной отношений. И тут бы надо вам, господа, если позволите, кое-что разъяснить.
С самого начала — то есть ещё с той поры, когда Элина лишь наблюдала за Белкиным, примеряя его к жизни в первом измерении, — она только симпатизировала историку. Находила его пусть несколько странноватой, но цельной и привлекательной личностью, наделённой скрытым потенциалом. Потом, когда контакты стали вещественнее, когда уже можно было проникать в седьмое измерение голосом, её забавляла и немножко печалила реакция Игоря Львовича. Тем более, голосовые контакты оказывались настолько кратковременными и нерегулярными, что невозможно было ничего толком объяснить. Затем, когда появилась возможность перетащить его из семёрки, когда дело дошло до личного общения, Бестужева оказалась во власти обаяния своего подопечного. И, наконец, когда — поразительно быстро! — завершился процесс адаптации (взаимопроникновения!), Элина увидела нового (совсем другого!) Белкина и неожиданно поняла, что Игорь Львович нравится ей по-настоящему. Какой он остроумный, находчивый, нескучный и неизменно галантный. И… у него нет чёрных мыслей! Разве печальные иногда проскальзывают.

Что же до бывшего мистического историка, то он на работу отныне буквально летал, нечаянно введя моду на принципиально иное звуковое сопровождение самоходных экипажей.
 
Раньше это были лишь звуки движения — какого угодно, где угодно. Давняя традиция! А Белкин, окрылённый однажды очень хорошей, очень обнадёживающей беседой с Элиной, взял как-то и попросил у экипажа не стучать копытами, не журчать водой, а… легонько шуметь листвой на фоне негромкого, успокаивающего пения лесных птах.
 
Экипаж — как выяснилось, самодвижущийся агрегат с простейшим интеллектом — приостановился и минуты две переваривал запрос. Потом, будто всё ещё раздумывая, неуверенно двинулся с места, и через несколько секунд раздалось синтезированное им заказанное звучание. Надо было видеть лица пассажиров встречных или обгоняющих пролёток! Через неделю городские улицы были наполнены мелодичным птичьим гомоном, что, впрочем, нисколько не нервировало, ибо вороньего карканья, как вы понимаете, не заказал никто.

Так вот (прошу простить, господа, что невольно отвлёкся), что касается Игоря Львовича, то он влюбился столь сильно, что совершенно не мог работать, если рядышком не находилась мадам Бестужева. И наоборот, вдохновение и блистательная импровизация просто били из него фонтаном, когда она присутствовала в кабинете.

Словом, через два месяца проводник-регистратор Имперского Департамента Возвращения Заблудших и начальник сектора того же Департамента совершенно очевидно друг  друга полюбили. Правда, господина Белкина истинное чувство пронзило стрелой коварного Амура намного раньше. Что мадам Бестужевой было доподлинно известно.

С тем оставим теперь, пожалуй, лирическую линию в покое. Здесь, как видите, всё исключительно замечательно. А что же с подготовкой Игната Леонтьевича Белянина? Неужели он не передумал переселяться после всех мерзостей, кои сулила ему новая жизнь, столь сурово и приземлённо описываемая господином Белкиным? Представьте, не передумал. За шестьдесят дней он стал даже чуть жёстче, чуть собраннее и уже не падал поминутно в обмороки из-за своей, как оказалось, гипертрофированной чувствительности. После этих перемен Игнат Леонтьевич счёл себя вполне готовым к перемещению. Да что там! Он настаивал на перемещении, несмотря на заверения расстроенного вконец Белкина, что делать это сейчас — чистой воды самоубийство. И что якобы имеющий место природный авантюризм господина Белянина — суть приобретённое им через чтение приключенческих книг вредное самоубеждение. И что…

— Полно вам, Игорь Львович! — сердито перебивал Белянин. — Вы же видите, я теперь могу разговаривать по-вашему… э-э… по-тамошнему. Хотите матом заверну?

Освоением в совершенстве жаргона, молодёжного сленга и матерных вывертов Игнат Леонтьевич гордился особо, помня, через что пришлось ему пройти в процессе обучения. Белкин же те дни вспоминал с крайней неохотой, поскольку на занятиях никак невозможно было находиться Элине Родионовне. А ему без неё словно бы воздуха не хватало.

— Нет уж, сударь, увольте! — твёрдо ответствовал Игорь Львович. — Умение материться и говорить “по-тамошнему” — далеко не всё. Вы утонете в мелочах, вы не представляете, каково иметь дело с нашими бюрократами…

— Бросьте! — самоуверенно отмахивался рукой Белянин. — Вы, похоже, полагаете, что нам эти враги рода человеческого суть неизвестны?!

-Именно так и полагаю: неизвестны относительно семёрочных.

Много было сказано, многое было сделано, просчитано, отрепетировано, отменено, восстановлено заново, предусмотрено, отшлифовано и, конечно, упущено. Так бывает всегда при авральном режиме работы, которая обязательно должна вылиться в конкретный результат. И вот за всеми этими хлопотами как-то незаметно он и наступил — День переправки. Сроков никто переносить не собирался, несмотря ни на что. Высокому начальству да и, чего греха таить, самому Бронникову не терпелось посмотреть, что из всей этой затеи получится. Белкин и вместе с ним Бестужева сильно тревожились. Компромисс был найден следующий: Белянин поживёт в семёрке два месяца, после чего вернётся. Исходя из итогов испытательного срока, будет принято окончательное решение.

Следует пояснить ещё кое-какие моменты, господа. Дело в том, что после первого успеха управляемого проникновения в семёрку господин Бронников принялся готовить почву для перехода. Для этого Департамент сумел переправить в Санкт-Петербург-седьмой одного агента, который должен был встретить Белянина на машине в условленном месте. Для этого из семёрки был вытащен (вместе с “Жигулями”!) абориген и временно изолирован в ведомственном Дворце развлечений и отдыха на берегу Русско-Финского залива. Агент же, пройдя интенсивный курс обучения управлению допотопным аппаратом и общения с сотрудниками ГАИ, был переправлен на дачу в местечко Кирилловское, где в День “У” должен подобрать Белянина и отвезти на квартиру. После этого он возвращается по отработанной схеме в Санкт-Петербург-первый, абориген также оказывается дома, будучи в полной уверенности, что провёл выходные в обыкновенном доме отдыха. «Горящая» путёвка подвернулась. Совершенно недорогая! Все детали другой группой агентов в семёрке отработаны, вопросов ни у кого и нигде не возникнет.

4

— А почему, собственно, День “У”? — Игорь Львович спросил просто для того, чтобы не молчать.
— А почему в семёрке это называется Время “Ч”? — вопросом на вопрос ответил Бронников.
Оба пожали плечами, и разговор сам собой завял. Не до разговоров было, ей-богу! Пролётка с поднятым над задним сидением верхом — с ночи зарядил нудный, мелкий, неустанный дождь — катила в сторону Кирилловского. Следом двигалась ещё одна. Кроме Белянина и Бестужевой в ней перевозили несколько странной формы металлических ящиков, усеянных верньерами, тумблерами и светящимися над поверхностью ящичков разноцветными мерцающими зонами. Удивительным образом капли дождя совсем не попадали на поверхность приборов, не говоря уж о том, что и пассажиры чувствовали себя в этом смысле абсолютно комфортно.

— И вот эти коробочки, — недоверчиво глядя на такую невзрачную аппаратуру, спрашивал перед выездом Белкин, — способны развернуть окно для перехода из измерения в измерение?

— Способны, — коротко отвечал Бронников. — А вы, Элина Родионовна, могли бы не столь откровенно виснуть на руке Игоря Львовича.

На это раздражённое замечание Бестужева и Белкин не отреагировали никак, понимая состояние шефа. Белянин же и вовсе молчал, несколько оглушённый тем, что вот сейчас… уже сейчас!.. настанет момент, который казался таким далёким и, чего уж там, немножко невероятным, несбыточным. И вдруг — вот он! И надо будет на самом деле идти ТУДА.

Вот Бронников и решил, что Белянину лучше ехать с Бестужевой, авось тот не станет так замыкаться в себе. А Белкину сегодня лучше думать о работе. Эдак посади парочку в одну пролётку — они и будут на протяжении всего пути о предстоящих приятностях совместной жизни мечтать!

Так и поехали установленным порядком.

— А-а… послушайте-ка, уважаемый Елисей Никодимович, — встрепенулся внезапно Белкин. — Давно хотел спросить… Эти ящички, стало быть, и напускают серебряный туман?

— Ничего они не напускают. Только лишь стирают границы измерений, делают своеобразный коридор от одного к другому. Это, если просто объяснять. А непросто — не силён, увы. Тут надо техников-регистраторов спрашивать. Ну а туман — это, насколько известно… ну… побочный эффект, что ли…

— А почему же я, когда переходил к вам, не видел нигде подобных приборов?

— Очень просто: они были установлены в квартире господина Белянина, только и всего.

— М-м, понятно. А долго ещё ехать? Я что-то пока не вполне ориентируюсь тут во времени. В семёрке мы бы уже аккурат к Кирилловскому по шоссе подъезжали. И места вон, смотрю, вроде бы похожие…

— Похожие-похожие, — пробурчал Бронников. — Оттого и похожие, что это они и есть.
 
— Приехали?! — ахнул Белкин, почувствовав, как его пробила короткая нервная дрожь. А, пробив, вцепилась мёртвой бульдожьей хваткой, не желая отпускать. У Игоря Львовича у самого челюсти свело не хуже, чем у бульдога.

Пролётка мягко остановилась, верх её откинулся назад, поскольку, как по заказу, в ту минуту кончился дождь.

— Вот, — обрадовался Бронников, — это нам знак свыше! Как вы полагаете, Игорь Львович?

Сотрясаемый ознобной дрожью, тот лишь кивнул. Подкатила и остановилась вторая пролётка. Четверо людей принялись споро расставлять обочь дороги, строго следуя указаниям Бронникова, довольно увесистые матово-чёрные и серебристые ящички, в медленном ритме пульсирующие разноцветными бледными вспышками.

— А вдруг кто поедет здесь? — нервничал Игорь Львович. — Как пить дать — поедет!

— Да кому же надо ехать куда-то в четыре часа утра с субботы на воскресенье? — резонно возражал Елисей Никодимович, осторожно и вдумчиво вращая на приборах верньеры. — Да хоть бы и поехали… Мы скрыты силовой завесой. Со стороны это выглядит туманным маревом.

Элина Родионовна не говорила ничего, лишь посматривала ласково на Белкина, который под её взглядами бодрился и вымученно улыбался. Белянин же и вовсе, будто в прострации находился.

— Игнат Леонтьевич! — голос Бронникова прозвучал неожиданно резко и строго. — Вы ещё можете передумать. Я завершил настройку приборов, остаётся запустить.

Словно проснувшись, Белянин отрицательно замотал головой, подхватил саквояж и насупил брови, что, по-видимому, должно было означать непоколебимую решимость довести начатое до конца. Элина Родионовна, тоже всё-таки нервничая, вдруг звонко расхохоталась и тут же принялась извиняться за неуместный смех. Однако обстановка немного разрядилась.

— Ну, — Игорь Львович, страшно волнуясь, шагнул к двойнику и взял его за плечи, — с Богом, сударь! И, я вас умоляю, никакой самодеятельности, пожалуйста. Только то, что мы с вами обговаривали и проигрывали неоднократно. И помните, мы за вами станем наблюдать, так что в случае чего давайте условный сигнал — помните, какой?

Белянин молча кивнул. Бронников не вмешивался, словно не он был руководителем всего проекта, а именно Игорь Львович. Но вот инспектор второго ранга легко коснулся последнего переключателя на крайнем справа ящичке и сказал нарочито обыденным голосом:

— У меня всё готово, господа, начинаю развёртку. Прошу в эту минуту не двигаться. Итак, даю нагрузку…

Последовал еле слышный щелчок, за ним — низкое нарастающее гудение. В какой-то момент, достигнув предела слухового восприятия, оно пропало, и тут же вокруг всё неуловимо изменилось. Словно бы начал сгущаться воздух, наполняясь мутной белизной. Потом он засеребрился чуть заметно, потом сильнее, потом вдруг разом стал прозрачным, и все участники эксперимента увидели примерно в полусотне метров от них одиноко стоящие на обочине пустынного шоссе “Жигули”. Вот отворилась дверца, оттуда выбрался человек, помахал рукой.

Белянин почему-то облегчённо вздохнул, окинул взглядом провожающих и решительно зашагал в сторону машины. Игорю Львовичу внезапно до боли захотелось пойти вместе с ним, он, собственно, даже пошёл, но через несколько метров почувствовал некий дискомфорт, в котором не сразу разобрался. Просто он опять ощущал ногами асфальт, никакой “воздушной подушки”! Сделал ещё несколько шагов… Как неудобно и… неприятно! Остановился. В тот миг остановился и Белянин. Обернувшись, он несколько секунд смотрел прямо в глаза Игорю Львовичу, потом коротко улыбнулся и, взмахнув на прощанье рукой, неловко, спотыкаясь, побежал к “Жигулям”. Белкин с непонятной тоской побрёл обратно. Почему-то он совершенно не к месту вспомнил фильм не то “Мёртвый сезон”, не то “Судьба резидента”. Ту сцену, где на каком-то мосту представители враждующих спецслужб обменивали своих провалившихся агентов. Сильная сцена! Только при чём тут Белкин?! Игорь Львович даже не заметил, как вновь стал на воздух. “Плыл” с опущенной головой и плохо видел — мешали закипающие в глазах слёзы. А когда медленно поднял голову — напротив стояла всё понимающая Элина.

— Ну что ты… Что ты… — мягко сказала она. — Ведь ты был там один. Во всех отношениях один. Но, — тут она запнулась, — ты волен… вернуться в любой момент. Ведь правда, Елисей Никодимович?

— Вне всякого сомнения, — сухо сказал Бронников.

— Там я был один… А здесь?

— А здесь мы вдвоём, сударь, хотите вы этого или нет! — снова перешла на “вы” Элина, и глаза её потемнели.

— Я хочу, милая, — печально и вместе с тем освобождённо улыбнулся Игорь Львович. Потом повторил, словно привыкая: — Здесь мы вдвоём.

— Ну и, слава Богу! — немного невпопад встрял Бронников. — А за сим, дамы и господа, помогите-ка собрать и погрузить аппаратуру. Сеанс, так сказать, окончен.

5

Через два месяца — день в день — вернулся Белянин. Выглядел он диковато. Сильно похудел, под глазами залегли глубокие тени, но сами глаза горели каким-то немыслимым, тёмным огнём. Признаться, Игорь Львович даже подумал со страхом, что двойник, чего доброго, с наркотиками познакомился. Однако всё оказалось не так.

— Это… Это фантастический мир, господа! Каков напор, каков темперамент, етит твою!

Белкины (да, господа, представьте себе, девица Бестужева стала законной супругой господина Белкина!) переглянулись понимающе с Бронниковым, но Игнат Леонтьевич ничего не замечал. Его несло, он буквально захлёбывался от восторга.

— Да, там всё грубо, не вполне чисто, много нечестного и несправедливого  от чиновников любого ранга… Страшно неблагополучно, неприветливо, но… Но, господа, какая энергия! Этакое жадное и варварское движение вперёд! Очертя голову, знаете ли… А я… Вы, Игорь Львович, совершенно были правы, когда не отпустили меня сразу. Я бы погиб! Вот вам крест святой! — Белянин истово и размашисто перекрестился. — А так я, как разведчик, как… не знаю даже кто. Прекрасно и страшно, господа! Правда, у меня поначалу на ногах вот такие здоровенные мозоли образовались. Потом привык понемногу… Да ладно с этим-то. А какая там великая и какая жуткая история?! Я буквально взахлёб читал всё, что на эту тему под руку попадалось. Здесь у нас просто таки болото, уверяю вас! Трясина! И она засасывает, усыпляет, баюкает, заставляет лениться… А там, а там…

— Словом, — спокойно подытожил Бронников, — вы согласны остаться там навсегда.

— Я?! — Белянин вдруг испугался, это было видно. — Нет! То есть да! То есть… я не знаю… — И виновато посмотрел на Белкина.

— В общем, в качестве объекта для занимательной или, скорее, экстремальной экскурсии семёрка вполне привлекательна. Но для жизни слишком тяжела, правильно я вас понял? — Белкин тоже спросил без надрыва, прочитав ответ Белянина ещё до того, как он прозвучал. Да он, собственно, и не прозвучал. Игнат Львович лишь бросил исподлобья короткий пристыженный взгляд и судорожно кивнул.

Бронников развёл руками, тяжело уронил их на колени и стал принципиально смотреть в окно, не делая попытки заговорить. Игорь Львович также молчал. Как всегда, атмосферу разрядила Элина. Она громко вздохнула и сказала преувеличенно бодрым голосом:
— Ну что ж, значит, нам с Игорем Львовичем надо собираться в дорогу. Мы едем в семёрку.
Со стороны было заметно, что и это её оживление, и голос, и нарочитая уверенность — для Белкина. Но тот вдруг засиял столь очевидно, что Бронников изумлённо покачал головой. Елисей Никодимович был абсолютно уверен, что Белкин к Санкт-Петербургу-первому успел основательно прирасти. А вот поди ж ты… Белкин, боясь поверить счастью, вопросил сдавленным шёпотом:

— Милая… Эличка… Ты… Ты серьёзно?!

— Как никогда. — Элина ответила твёрдо, глядя прямо в глаза супругу. — Если жёны этих наших ноябристов поехали за мужьями аж на Со-Ха-Линь, то что такое по сравнению с этим переезд в другое измерение?! Тем более, я уже достаточно хорошо знаю семёрку. Думаю, не пропадём.

Пока она говорила, Игорь Львович тонул в фиалковых омутах её глаз, пытаясь увидеть там ростки страха и неуверенности. Он ничего не увидел, но зато… зато явно прочитал мысли!

“Мы поедем, и всё будет хорошо — вот увидишь…”.

Гос-споди-и, всё снова!

— Ты не представляешь, Эличка, как трудно ТАМ закрепиться человеку ниоткуда. А ты ведь и будешь человек ниоткуда!

— Вы недооцениваете Имперский Департамент, сударь, — подал голос молчавший до того Бронников. — Если вы имеете в виду всевозможные справки и прочие бумажки, то вам их изготовят за два часа.

— Листок убытия… э-э… прописка… Свидетельство о рождении, паспорт, аттестат о среднем образовании, диплом, свидетельство о браке, страховой полис, пенсионное свидетельство, трудовая книжка… Боже правый, да там столько всего — уму непостижимо! Я и сам сейчас навскидку вряд ли всё вспомню! А вы говорите...

— За два часа, — бесстрастно повторил Елисей Никодимович. И после некоторой паузы добавил: — Что ж, вы будете нашими резидентами в семёрке. Досадно, конечно, что мы все так ошиблись — подумали, будто вас и впрямь легко будет оторвать от корней. Но и вы хороши, сударь! Вы ведь тоже, получается, ошиблись. Хотя… Не пойму всё же. Вы так открыто и так откровенно радовались перемещению…

— Лишь в качестве занимательной экскурсии! Лишь в этом качестве! — легко засмеялся Белкин. — Я и сам, знаете ли, не сразу понял. А когда понял, то… Меня, собственно, удерживало исключительно общество моей волшебницы — Элины Родионовны. — После этих слов Игорь Львович вдруг сделал озабоченное лицо и спросил:

— А сможем мы, например,  бывать здесь в отпуске? Хотя бы изредка…

Бронников в своём ответе был замечательно сдержан и суров. И абсолютно не оригинален:

— Только в сопровождении проводника-регистратора. И, так и быть, пусть это будет Элина Родионовна, если она, конечно, опять-таки не окажется слишком занята по службе! Поскольку переселение вовсе не означает отстранения от дел. Да! Немаловажная деталь: жалование от ИДВЗ вы станете получать в российских дензнаках седьмого измерения. И это будет очень достойное жалование. Ну, а что касается вас, сударь, — повернулся Елисей Никодимович к Белянину, — то вам теперь придётся оставить свою Арктику с Антарктикой и принять вместо Игоря Львовича седьмой сектор специального отдела Департамента Возвращения Заблудших. Вы ведь нынче, как ни крути, стали самым крупным здесь специалистом по семёрке!

                *   *   *
В Петербург-первый Белкины впервые выбрались отдохнуть, так уж получилось, когда их дочке исполнилось четыре года. Она легко и абсолютно естественно приняла новые реалии.  Неутомимо носилась по воздуху, визжа от восторга, и на вопросы родителей, сама того не замечая, чаще отвечала мысленно. Донельзя гордая этим обстоятельством, Элина, тем не менее, всякий раз выговаривала:

— Марьюшка, дочка, говори, пожалуйста, вслух — мы здесь всего лишь в отпуске. Потом надо будет возвращаться домой, так что не привыкай…

— Но в любой момент можем остаться тут навсегда, — всякий раз весомо говорил Игорь Львович.

Для чего он так говорил? Кто знает, господа. Игорь Львович всю жизнь был оригиналом. И хорошо, что не слишком большим, правда?