Безопасность не гарантируем

               
               

Спр. об авт.: Луцков Анатолий Демьянович, канд.фил.н. Окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ по специальности филолога-африканиста. Побывал в нескольких странах Африки, работал редактором и диктором в африканской редакции Радиокомитета. Преподавал на кафедре африканистики ИСАА при МГУ, был старшим научным сотрудником Института языкознания РАН. До поступления в вуз проходил срочную службу в военном и работал в гражданском флоте.
Автор книг по африканской филологии, сб-ка рассказов "Обыкновенная Африка" (Солсми-Пресс, 2004) и романа "Однажды в Африке" (АСТ - Восток-Запад, 2006).

БЕЗОПАСНОСТЬ НЕ ГАРАНТИРУЕМ

( повесть)

А.Луцков


Из «Международного кодекса по охране судов и портовых сооружений» (ОППС)
I. Ни в коем случае не применять оружие в отношении пиратов, главное – сохранить жизнь моряка.
II. Идти на выполнение требований, особенно если пираты вооружены и требуют выдать им деньги и ценный груз.
III. Уметь вести себя в чрезвычайных ситуациях, выдерживать спокойствие, владеть собой, своими чувствами и эмоциями.



Сам разговор о фактах,  уже представляет собой информацию, которая, по мнению многих, все более успешно заменяет нам разум. Отсюда недалеко от допущения, что быть хорошо информированным - это все равно, что быть умным. И наоборот.
Так, или примерно так, размышляет, от нечего делать, вахтенный матрос Ершов на старой морской барже в дождливый летний вечер Его вахта  продлится до самого утра.
 А эта самая баржа, которую здесь с педантичной точностью называют не иначе, как лихтером, стоит на этом месте чуть ли не с конца ледохода и по указанию какого-то мифического начальства превращена в плавучий склад стройматериалов. Она пришвартована к стенке набережной между двумя разводными мостами, названия которых уже давно и с убедительной безусловностью вошли в историю.
 Егоров коротает время перед старым ламповым телевизором, неизвестно кем установленным на камбузе баржи. Сам он еще не знает, что с сегодняшнего вечера, а вернее, с завтрашнего утра его жизнь пойдет совсем не тем путем, каким бы ему хотелось. Возможно, что-то на этот счет было указано в одном из недельных гороскопов, публикуемых в несерьезных газетах. Но Ершов, как все мыслящие люди, их если случайно и читает, то не иначе, как с ироническим выражением лица.
 Сейчас как раз идут по телевизору поздние вечерние новости, а в них неожиданно возникают кадры с захватом судна пиратами у африканского побережья. Егорову хочется честно представить, как бы он вел себя, окажись на судне, обреченном попасть в руки современных морских разбойников. Ему кажется, что вся эта оскорбительная несправедливость ситуации заключается в том, что как бы уже существует признанный всеми сторонами некий неписанный циничный уговор, согласно которому пираты никого не убивают, хотя и обстреливают судно, а команда взамен не оказывает им сопротивления. Ершову хочется думать, что уж он-то проявил бы готовность постоять за себя. Но тут же, спохватившись, укоряет себя за беспардонное завышение своих бойцовских качеств. Да и один здесь мало что значит. Это же тот случай, когда требуется сцементированное единство воли всей команды. Но верить, что это возможно, значит, просто заниматься пустым мифотворчеством. О случаях сопротивления команды пиратам он что-то не слышал в сообщениях подобного рода.
Летний вечер северного лета казался бы бесконечным, но затянувшийся дождь бесцеремонно нарушает эту идиллию. К тому же он лишает город яркости красок и даже четкости очертаний его домов на обеих берегах реки. Поэтому они кажутся размытыми, словно недопроявленная фотография.
Ершов лениво смотрит в запотевшее окно палубной надстройки, а оно выходит на набережную, видит там унылую прямизну безлюдных улиц и промокшую женщину, которой уже основательно за тридцать с сумочкой на ремне, идущую под непрерывным дождем с каким-то почти патологическим спокойствием, медленно, словно бросающую вызов не только стихии, но и самой незыблемости мироздания. Ей надо чем-то помочь, решает он, но еще не знает чем. Пригласить ее на борт?  Она ведь промокла насквозь.
Ершов приоткрывает дверь и теперь видит, что мнимая безмятежность продвижения промокшей до нитки дамы объясняется тем, что она, судя по всему, находится в некотором подпитии, а главное то, что у нее сломан каблук и страдалица вынуждена ступать так, чтобы он не отвалился совсем.
Деревянная сходня без леерного ограждения ведет прямо с набережной на палубу лихтера. Ершов проходит по ней и останавливается рядом с женщиной, подставляя себя холодноватым дождевым струям.
-- Вам чем-нибудь помочь? - спрашивает Ершов с заботливым вниманием. - Почему вы хромаете? И вы окончательно промокли.
-- Это не так важно, - отвечает женщина. - Главное то, что у меня сейчас отвалится каблук. А мне не хотелось бы вернуться домой не только нетрезвой, но и босиком. Дежурная внизу меня неправильно поймет.
-- Прошу тогда на борт судна, которое сейчас в моем временном распоряжении, - мобилизовав всю свою галантность, говорит Ершов. - Вы там не только переоденетесь в сухое и высушите платье, но еще я вам обещаю укрепить каблук. Это то немногое, что я мог бы сделать.
Речь Ершова становится торопливой, так как ему уже надоело стоять под дождем, а дама с потемневшими от влаги волосами все не сдается.
-- Подняться на борт неизвестного судна? - спрашивает женщина с  жеманно-преувеличенным страхом. - Довериться незнакомому мужчине?  Знаете, меня с детства учили быть осторожной.
-- Ну, можете считать это началом романа в духе Александра Грина, -  говорит с некоторой досадой Ершов. - С подола вашего платья уже капает вода. Хуже вам уже ничего не будет. Я думаю, что худшее позади.
-- Вы в этом уверены? - спрашивает она, готовая ступить на сходню.
С усталым нетерпением Ершов протягивает ей руку и ведет ее по сходне, которая обычно, когда сухая, издает предательский скрип.

Камбуз баржи, куда привел гостью Ершов, он же и столовая команды. Ершов сначала отвел незнакомку в кубрик переодеться и теперь она одета в великоватую на нее полосатую тельняшку и рабочие брюки, застиранные до бледно-голубого цвета. Ее платье, цветом напоминающее горный закат, надето на плечики и висит над включенным электрообогревателем. Оно теперь выглядит, как убедительный символ торжества женского домашнего начала на фоне суровой функциональности моряцкого быта. Волосы у дамы почти высохли и прическа у нее похожа на ту, что у женщины на картине Эдуарда Мане "Бар в Фоли-Бержер". Она и напоминает ее, особенно глазами, в них что-то грустное и немного растерянное.
Ершов со сдержанной гордостью показывает ей туфлю, которой грозила потеря каблука.
-- Вот смотрите, я применил такой клей, который будет держать, как стиснутые челюсти бульдога. Но убедиться в этом можно будет только утром, а пока ходите в этих вьетнамках.
И он с некоторой даже церемонностью ставит перед ней эту пляжную пару обуви, словно совершает какой-то ритуал.
-- Вы что, хотите сказать, что мне придется провести здесь ночь? - спрашивает женщина с явно наигранной тревогой. - На неизвестном судне, в обществе незнакомого мужчины! Ну, знаете!
-- Этот недочет мы сейчас устраним и познакомимся. А у вас есть другой вариант? - спрашивает Ершов со сдержанной укоризной.
-- Дождаться, когда полностью высохнет платье, поймать такси...
-- В это время суток и в такую погоду поймать здесь такси - это утопия. И одну я вас просто не имею права отпускать. Сопровождать же вас я тоже не могу: я на вахте до утра. Так что давайте лучше знакомиться. Я - Виктор Ершов. В данный момент матрос на этом несамоходном плавсредстве, которое будет здесь стоять до окончания работ по оборудованию причала.
-- Ну что ж, - говорит она с немного иронической покорностью судьбе, - я - Светлана... Евгеньевна.  Боюсь, что мне придется воспользоваться вашим гостеприимством. И на время позабыть о том, чему меня учили.
-- Вы никак не хотите расстаться с идеей мнимой угрозы - говорит Ершов с учтивой снисходительностью.
-- А вы хотите меня убедить, что я имею дело с благородным человеком?  Благородство в нынешнее прагматичное время время - это просто вызов жизни и даже судьбе. Поэтому, я уверена, встречается крайне редко.
-- Красиво сказано, - отмечает услышанное Ершов. - Надо запомнить.
-- Я старше вас, как мне кажется, лет на десять, - говорит между тем Светлана, - и, надеюсь, я не в вашем вкусе. Кстати, вы мало похожи на простого матроса. Дайте небольшую справку о себе. Я же должна знать, с кем мне предстоит провести сегодня ночь.
-- Ночь вы проведете в обществе самой себя на узковатой корабельной койке, - с наигранной суровостью говорит Ершов, ставя чайник на электроплитку. - Я поселю вас в каюте шкипера, поскольку она лучшая во всей надстройке, а ее хозяин в отпуске.
Он трогает платье, проверяя его на влажность, и говорит:
-- Итак, краткая справка о себе. Я действительно числюсь здесь матросом только с начала месяца. До этого я преподавал историю в одном университете с платным обучением. В свое время я ведь окончил истфак государственного университета. Тогда он был единственным в городе. Сейчас университетом хочет называться почти любой институт. Девальвация названия, как и многого другого в наше время.
-- Продолжайте, - говорит Светлана, - это интересно.
-- Так вот, у моего вуза недавно за разные нарушения отобрали лицензию, и я пополнил собой армию безработных.
Ершов произносит это с явным намеком на оскорбительную несправедливость этого факта и продолжает:
-- Но я воинскую повинность отбывал на флоте, а потом какое-то время плавал в малом каботаже. Поэтому ничего удивительного, что теперь я здесь матросом. Круг, можно сказать, замкнулся.
-- Вам что, визу на загранплавание не открывали? - спрашивает Светлана. -  Считали вас неблагонадежным?  Я немного знаю жизнь моряков торгового флота. Потом скажу откуда.
-- У советской власти были ко мне какие-то неясные претензии, - поясняет Ершов. - Но зато сейчас мы живем при капитализме, а он стоит за свободу продавать, как учит Маркс, свои рабочие руки кому и где угодно.
Вода на плитке закипает,  Ершов заваривает чай и попутно говорит:
-- И вот после буржуазной революции 91-го года этой свободой воспользовались и мы. У нас почему-то до сих пор стесняются слова "буржуазный". В речах руководителей страны его не встретишь.
-- Оно слишком долго было у нас откровенно осуждающим, - поясняет Светлана. - Нам надо еще реабилитировать буржуазию. Как класс.
-- Таким образом,  моя преподавательская карьера прервалась и теперь я, возможно, уйду когда-нибудь в море, - продолжает говорить о себе Ершов. - Мне вообще кажется, что я еще не нашел себя.
-- И подольше себя не находите, Виктор, - неожиданно и даже с одобрением говорит она. - Может быть, в этом таится некий секрет молодости. Душевной, конечно. Пробовать себя то в одном, то в другом. Вот мой бывший муж, несомненно, считает, что давно нашел себя. И, кажется, даже гордится этим. Кстати, он моряк. Плавает капитаном под чужими флагами. Почему под чужими, вы догадываетесь?
-- Под флагами только тех стран, где налоги значительно ниже. Новоявленные судовладельцы в нашей стране это хорошо и поразительно быстро усвоили, - говорит Ершов, разливая чай.
Светлана подтягивает свою сумочку к себе, вытаскивает из нее плоскую бутылочку коньяка и удивленно говорит:
-- Я все время подозревала, что Инна мне сюда что-то положила. Сумка с самого начала мне казалась тяжеловатой. Впрочем, очень мило с ее стороны.
Вместе с бутылкой она нечаянно вытаскивает какие-то бумаги и на пол падает ее фотография. Ершов быстро ее подбирает и замечает:
-- Вы на ней прекрасно выглядите.
-- К сожалению, лучше, чем в жизни и не разубеждайте меня, - говорит она, возможно, напрашиваясь на комплимент.
-- Жизнь не должна совпадать со своей копией, - уклончиво говорит Ершов, - но копия вторична уже по определению.
Светлана протягивает руку, чтобы взять снимок и говорит:
-- Я хотела подарить свое фото этой самой Инне, у которой была в гостях, и забыла. А я ей обещала. Алкоголь виноват. Она любит говорить, что   
счастлив только тот, кто себя удовлетворяет.
-- Ей вы еще успеете. Подарите лучше мне.
-- Вы что, будете ее хранить?  Как трогательно!  Пристроите ее на стенку в каюте?  Вернее, на переборку, как говорят моряки.
-- Напишите что-нибудь на обороте. Вот ручка.
-- Я напишу так: "Человеку, который до сих пор не нашел себя. Желаю ему подольше находиться в состоянии этого поиска".

Они сидят за столом, слышно, как по крыше надстройки барабанит дождь и Ершов разливает коньяк в серые от старости рюмки. Кроме них на полке есть только чайные стаканы и фаянсовые кружки.
-- Мне меньше половины, - напоминает Светлана. - Я ведь участница недавнего застолья. Выпьем за знакомство и за то, чтобы вы сменили эту баржу, кажется, она называется лихтер, на что-то более достойное вас.
Они выпивают и Светлана тут же спрашивает, будто боится пауз в разговоре или просто хочет узнать о Ершове побольше:
-- Правильно ли говорят, что история учит тому, что ничему не учит? Вы ведь историк по образованию.
-- Это популярный лжеафоризм, - немного снисходительно говорит Ершов, закусывая коньяк долькой подсыхающего апельсина, который он обнаружил в буфете. - Это просто расхожая банальность, которая очень нравится разным неполноценным интеллигентам. История учит всему, только нужно не подавлять в себе желание у нее учиться.
На лице у Ершова появляется выражение досады: он ловит рисовку в своих словах, словно решил выдать себя за кого-то другого.
-- Сознайтесь, вы немного романтик?
Ершов усмехается и делает заметно озадаченное лицо.
-- А что мы вообще понимаем под романтикой? Я считаю, что это просто способ отталкивания от непривлекательной действительности. Ну, это еще желание видеть жизнь другой, более яркой. Своего рода тоска по несбывшемуся. Многие это чувствуют, но стесняются в этом признаться другим и даже себе.
-- А морская романтика? - спрашивает Светлана, словно хочет услышать новое толкование знакомого понятия.
-- Раньше те, кто плавал на внутренних линиях, - пытается объяснить Ершов, - считали, что романтика моря начинается не раньше, чем минуешь остров Борнхольм, идя на запад, но сами они там не бывали.
Он наливает по второму разу, но Светлана отодвигает свой стаканчик, а Ершов говорит:
-- Я не любопытен, но все-таки расскажите что-нибудь о себе.
-- Начать с личной жизни? - спрашивает она. - Когда-то давно у нас с мужем была взаимная влюбленность, но оказалось, что для семейного счастья этого почему-то недостаточно. Влюбленность вообще продукт довольно нестойкий. Похожа на быстро испаряющееся вещество, которое требует особых условий хранения. Ничего, что я привожу такое сравнение? Я ведь химик по образованию. И сейчас я работаю в одной лаборатории. Таким образом, наш брак я считаю ошибкой, хотя и совсем не трагической. Мы расстались без скандалов и почти без ссор. Но не скажу, что остались друзьями. Это было бы большим преувеличением.
Она сидит, закрыв глаза и обхватив себя руками, и потом говорит:
-- Мне кажется, что любовь, когда о ней начинают говорить, всегда немного преувеличена. А, может быть, это такая игра, придуманная мужчинами и женщинами?  Больше, видимо, женщинами. А что вы можете сказать о своей жизни?
-- Я в общем-то уже главное о себе рассказал. А что касается личной жизни, то ее у меня практически нет. Моя давнишняя подруга, с которой было, как мне казалось, полное взаимопонимание, однажды позвонила поздно вечером и сказала, что выходит замуж. Лишила меня на несколько часов сна. Как будто не могла подождать до утра.
-- Это было уже после того, как прикрыли ваш университет?
-- Да. Неделю спустя.
-- Ну, после того не всегда означает вследствие того, - говорит она, словно пытаясь утешить его.
-- Одна моя знакомая психологесса, - говорит Ершов с плохо замаскированной иронией, - советовала мне всегда держать дистанцию по отношению к любой трудности. Это разумно, но, кажется, невыполнимо.
Он думает о том, что эта Инна правильно догадалась положить Светлане в сумочку коньяк. Настроение у него было сегодня почти на нулевой отметке, но пара рюмок напитка цвета темного янтаря дают ощущение некой свободы в душе, пусть даже временной и, возможно, ложной.
-- И вот вы из наставников юношества в храме науки, конечно, я шучу,  вы ушли в матросы, - говорит Светлана, глядя на его темно-синюю робу и двухдневную щетину на щеках. - Если человек не боится, что работа унизит его, это говорит о его некоторой незаурядности. Видите, я уже говорю вам комплименты.
-- Спасибо, но я их не заслужил. Преподают, я думаю, в основном ради заработка и реже ради желания передачи знаний. А у тех, кто серьезно занимается наукой, обычно нет ни времени, ни желания учить других, - говорит Ершов, умалчивая о том, что он не относит себя в полной мере ни к первым, ни ко вторым. Одним словом человек, не нашедший себя... Светлана, кажется, права. 
Она смотрит на гитару, стоящую в углу. Она выглядит, будто гость, которому не нашлось места за столом.
-- Кто здесь у вас играет на гитаре?  Не вы ли, Виктор?
-- Я - нет. Бездарен, - сразу заявляет Ершов. - Хотел в юности научиться, но вовремя сказалось отсутствие способностей и я с этим хоть и не сразу, но согласился. Здесь один из матросов играет. Только когда преодолеет порог трезвости. Подать инструмент?
Светлана кивает головой и он подает ей гитару.
-- Попробую коснуться ее струн. Порог трезвости я перешагнула несколько часов назад и до сих пор, кажется,  стою за этим порогом.
Она медленно перебирает струны, словно нащупывает одну, уже забытую всеми мелодию.
-- Это песня времен моей юности, кажется, латиноамериканская, - говорит она и тихо напевает:

                Подари на прощанье мне билет
                На поезд куда-нибудь,
                Подари на прощанье мне билет
                На поезд куда-нибудь.
                Ах, мне все равно, куда он пойдет,
                Был бы лишь дальним путь,
                Ах, мне все равно, куда он пойдет,
                Был бы лишь дальним путь.

-- Я тоже ее помню, - говорит Ершов, будто сознается в невинной слабости и наполняет рюмку. - Грустная песня, но мне она тогда нравилась.
И начинает тихо подпевать.

                Ах, не знать бы мне ни глаз твоих, ни рук,
                Не видать твоего лица.
                Ах, не знать бы мне ни глаз твоих, ни рук,
                Не видать твоего лица.
                Ах, мне все равно, куда он пойдет,
                Лишь бы был путь без конца.
                Ах, мне все равно, куда он пойдет,
                Лишь бы был путь без конца.

-- У вас на глазах слезы, Светлана, - отмечает Ершов. - Боюсь, что у вас с капитаном еще далеко не все закончено.
-- Нет, это по другому поводу, - не соглашается она. - Когда выпью, начинаю задумываться о возрасте. Я ведь уже уверенно вступила в необратимый период увядания. Иногда и в зеркало не хочется смотреть, так что капитан здесь не при чем. У него своя жизнь, у меня своя.
Светлана передает гитару Ершову, он ставит ее в угол, а она говорит:
-- Один из секретов удачного супружества в том, чтобы не стараться переделать друг друга, подгоняя каждого под свои мерки. Но удержаться от этого могут немногие. Просто все должны быть немножко умнее, а это, оказывается, так трудно.

Ершов открывает дверь каюты шкипера, Светлана держит в руках высохшее платье, словно утерянное и вновь обретенное знамя полка.
-- В восемь часов приходит мой сменщик, - говорит Ершов, - но его можно не стесняться, он абсолютно свой человек, да еще и с чувством юмора, а его в одиночку не оценишь, нужен хотя бы один свидетель. Правда, иногда оно ему изменяет, когда лишнего выпьет.
-- Я постараюсь уйти до восьми.
-- Целоваться будем? - явно раскрепощенный выпитым спрашивает Ершов. - Ну, вместе с пожеланиями друг другу спокойной ночи?  Неплохая традиция, между прочим.
-- Значит я, в моем возрасте, все еще вызываю желание целоваться со мной? - немного игриво спрашивает она. - Как интересно! Кстати, поцелуй это ведь граница между публичным и интимным. Вы хоть об этом задумывались? Ну это только там, где он не под запретом. Я имею в виду исламский Восток или, скажем, Северную Корею. Хотя я ничего о ней не знаю.
Ершов привлекает ее к себе, но длительность поцелуя кажется Светлане предосудительной и она решительно отстраняет его от себя.
-- Это уже на грани интимности, Виктор, - говорит она. - Давайте на этом остановимся, чтобы нам потом не было неловко обоим.
-- Мы встретились совсем недавно, - говорит Ершов, на котором действие коньяка заметно сказывается, - и полюбить я вас еще не успел. А именно поцелуй без любви - самый свободный из всех. Он не подчинен капризной и ненадежной страсти, поэтому...
Но в этот момент Светлана скрывается за дверью, Ершов сознает, что стоять перед закрытой дверью глупо и ему нужно до конца сыграть роль благородного человека в наше прагматичное время. А именно это он услышал от Светланы в свой адрес. Поэтому он сразу же уходит.

Старый, еще советских времен, большой будильник показывает 7.30. На камбузе появляется Светлана. Ершов подает ей туфли и настаивает на том, чтобы он сам их надел ей на ноги. Он показывает, что каблук теперь держится надежно и наглядно демонстрирует это.
-- Я всегда верил в этот клей и он не обманул моих надежд, - говорит Ершов, хотя его немного коробит показная бесспорность этих слов, похожих на рекламу. - Кофе на столе. Сожалею, что только растворимый.
-- Спасибо. Я быстро выпью и пойду. На всякий случай вот мой телефон. Я напишу номер внизу этой газеты, которая служит здесь скатертью.
В ее тоне сквозит заметная сдержанность, а Ершов с неудовольствием замечает, что самолюбие его немного задето.
Она с легкой усмешкой смотрит на Ершова, делает ему ручкой, давая понять, что прощальных поцелуев не будет и быстро выходит.

Светлана быстро идет по набережной, останавливается и с неубедительной, как ему кажется, приветливостью, машет рукой Ершову, который маячит в дверном проеме, и больше она не оборачивается. Что ж, номер своего телефона она ему оставила и все остальное уже зависит от него. Он еще не знает, что так и не решится ей позвонить...

По поскрипывающим сходням поднимается плечистый сменщик Ершова, уверенный в себе крепыш с седеющими висками. Он говорит:
-- Привет!  Как вахта?  Извини, что немного опоздал. Зато принес хорошую новость. Это плата за опоздание.
-- На новости такого рода всегда стойкий дефицит, - с преувеличенной сокрушенностью говорит Ершов. - Хоть ты порадуй меня, Артем, вестник хорошего. Говорят, что положительные эмоции продлевают жизнь.
-- У тебя ведь есть свидетельство матроса первого класса?
Ершов кивает утвердительно.
-- Ну, так вот, оформляй побыстрее паспорт моряка, - говорит Артем, еще стоя на сходнях, - сейчас это делается без особых проволочек, не то, что при Советах. Никаких особых анкет и выявления фактов, порочащих подателя самой анкеты. Сейчас как раз набирают команду на один неплохой, как мне говорили, сухогруз, который пока стоит в судоремзаводе, а там ему делают доводку коленвала правого двигателя после его замены. Откуда я это знаю?  Это мне знакомый моторист поведал. А такую работу быстро не делают.
Он достает сигарету, закуривает и продолжает:
-- Оформляйся у инспектора Терентьева и можешь даже сослаться на меня. Заработаешь деньжат и мир повидаешь. Они идут куда-то на Восток с грузом каких-то сельхозмашин.

 Вилла с заметной претензией на роскошь и с длинной террасой вдоль всего второго этажа. Избыточно праздничный блеск моря частично заслоняет ряд финиковых пальм, их жесткие ветви-листья, кажутся вырезанными из тонких пластин железа и они не шелестят, а шуршат и даже звенят на легком ветру. А ближе к дому растут пышные бугенвиллии с массой непахнущих цветов. Но тот, кто живет здесь, этого, кажется, уже не замечает.
 Полноватый мужчина лет тридцати с ранней лысиной сидит в кресле и держит в руке мобильный телефон, этот талисман нынешнего времени. Молодая особа в коротком платье и с яркой косметикой на лице, приносит ему чашку кофе, а он обнимает ее в это время за талию, причем его рука все время скользит ниже. Потом по ней ударяет с притворным негодованием наманикюренная ручка, только что поставившая кофе на стол.
  Хозяин виллы, а также судовладелец Вапнярский прихлебывает принесенный кофе и  говорит в телефон недовольным тоном:
-- Значит, рейс откладывается, капитан?  Срываются сроки поставки груза, вы хоть это понимаете?  Ну, ладно, пусть мне потом объяснит все старший механик. И команда еще не укомплектована?  Всего четырех человек недостает?  Ну, ладно, до связи.
Появляется мужчина лет пятидесяти с выражением несокрушимого спокойствия на лице отставного военного. Это юрист Вапнярского и последний жалуется ему с обостренной нервностью:   
-- Судно все еще не готово выйти в рейс. Ремонт никак не закончится.
-- Жить спокойно пожилым людям мешают воспоминания, - высказывает свои мысли юрист. - Им часто кажется, что раньше все было лучше. У молодых этих воспоминаний меньше, но у них больше нетерпения.
-- Поэтому их хочется все время ругать?
-- Нет, ругать молодежь это просто скрытая форма зависти.
-- Раз вы это признаете, значит вам это не грозит, - говорит Вапнярский с обманчивым дружелюбием. - Но как нам отправить в рейс наш пароход? Машина все еще никак не готова. Мне, интеллигентному человеку, надо еще выяснять подробности с каким-то механиком.
-- Вы что, всерьез себя считаете интеллигентом? - спрашивает юрист. - Александр Солженицын для таких, как вы придумал хорошее и емкое название - "образованец". То есть это человек с вузовским дипломом и не более того.
-- Вы что, хотите меня этим задеть?
-- Нисколько,  - отвечает юрист, кладя бумаги, которые принес, на стол, - я просто констатирую очевидный факт, хотя, предупреждаю, далеко не универсальный. Вот вы, например, уж точно не интеллигент, но по несколько иной причине. Вы ведь судовладелец и с недавних пор фабрикант?
-- Не отрицаю. Так оно и есть, - говорит Вапнярский.
-- Интеллигент и он же собственник, - поясняет юрист, - если сослаться на одного нашего классика, это уже не интеллигент, а просто собственник.
-- Это все следы вашего советского высшего образования, Дмитрий Андреевич, - недовольно говорит Вапнярский.
-- Возможно. Вы ведь лет на пятнадцать меня моложе, в вузе учились уже после нашей августовской буржуазной революции и вам не пришлось изучать классиков марксизма. Поэтому вы многого и не понимаете.
-- Вы знаете, мне все-таки придется вас  когда-нибудь уволить. Это желание зреет у меня с каждым днем. Вы мой юрист...
-- Да, я ваш юрист, - прерывает его Дмитрий Андреевич, - но я не обязан разделять ваши взгляды буквально на все. Кстати, вот получено новое сообщение о захвате пиратами очередного судна у берегов Африки. Кажется, под греческим флагом. Не забывайте, что наша "Морская звезда" тоже пойдет тем же путем, которым шли греки.
-- Я знаю, что вы не любите мое название теплохода - "Starfish" и упорно переводите его на русский. Но я уверен, что натовские корабли скоро наведут там порядок. Вам не кажется, что мы сейчас живем при таком обилии информации, что пора бы ее немного сократить? Вы согласны?
-- На этот раз - да, Олег Львович. Чрезмерная перегруженность разными сведениями может вызвать невроз, а от него страх что-нибудь сделать не так.
-- Например, он может даже вызвать желание пустить наш сухогруз в дорогостоящий рейс вокруг Африки, - говорит Вапнярский.
-- Но зато безопасный, - напоминает юрист.

Ершов стоит в широком коридоре, по которому движется в обоих направлениях разный морской народ и смотрит на только что подписанную начальством бумагу. Она последняя из полученных им и вот в чем ее суть:

                Удостоверение   
Дано Ершову В.В., поступающего на т/х "Старфиш" на должность матроса 1-го класса в том, что он прослушал полный двухчасовой курс обучения по безопасным приемам работы в соответствии со своей должностью и ознакомлен с Правилами внутреннего распорядка и техники безопасности.
                Зам.начальника управления морского пути по кадрам
                Инженер по технике безопасности

Ершов получил бумагу, на прослушав ни одной минуты упомянутого курса, зам. начальника просто проницательно взглянул на посетителя и спросил, где последний плавал во время службы в ВМС, а затем работая в малом каботаже. Видимо, ответ Ершова его настолько удовлетворил, что задерживать его в своем кабинете он счел явно неуместным. К тому же это должностное лицо, очевидно, ждали на каком-то банкете, и дверь то и дело открывалась, в ней возникали головы сослуживцев и бросали на хозяина кабинета выразительные и торопящие его взгляды.

Судно с белым словом  "Starfish" на черном борту готовится отвалить от причала. Усиленные динамиком разносятся слова команд с мостика:
-- На баке!
-- Есть на баке! - откликаются оттуда.
-- Отдать носовой! - гремит следующая команда, после которой  следует небольшая пауза. - Отдать продольный!
-- В корме! Держать шпринг! - звучит потом после новой паузы.
Ершов в красноватом рабочем комбинезоне стоит тут же на палубе и почти неотличим от других. Он смотрит на причал, который совсем рядом, с чувством не только пространственной отъединенности, но еще и с тревожным нетерпением увидеть то, что находится уже в чужих водах за далекими датскими проливами. А потом мир начнет разворачиваться с торопливой целенаправленностью, подтверждая идею сферичности земного и водного пространства. А также того, что дорога может и не иметь конца. Так, пустившийся в долгий путь вдоль одной параллели обречен вернуться в ту же точку. Все это знают со времен знаменитого плавания Магеллана.
Пока Ершова занимают мысли об отвлеченно-научной познаваемости мира в его протяженности, на берегу происходит другая деятельность,  имеющая прямое отношение к теплоходу, который в данный момент отдает швартовы. Но дать ей оценку пока никто не может, потому что она происходит с тайной и с какой-то злодейской торопливостью.

Молодой человек с крайне невыразительной наружностью и неуловимым взглядом стоит на набережной, заслоненный от проезжей части какой-то деревянной будкой. Он поглядывает на отчаливающее судно и говорит в мобильный телефон с ужимками плохого актера, играющего в посредственном детективном фильме:
-- Объект отходит от причала в 16.20. Ничего примечательного. Слежки нет. До связи. Икс.
А в это время очень далеко отсюда его сообщник стоит у окна, глядит на улицу среднеевропейского города и тоже держит в руке мобильник. Выслушав сообщение об отходе теплохода, он тут же набирает номер и говорит со скупой сжатостью речи и со странным акцентом:
-- The motor-ship Starfish has sailed southward. Pass the message to executive agents. Zed. (Теплоход "Старфиш" отплыл в южном направлении. Сообщение передать исполнителям. Зет) 

Судну, на котором ушел в рейс Ершов, еще предстоит обогнуть Европу, а о нем уже знают на другом континенте. Не знают об этом только на самой "Морской Звезде". Да и кто может представить себе следующую картину?
Мобильный телефон звонит в кармане военной куртки африканца, который сидит, опираясь о ствол банана с автоматом АК на коленях. Он слушает, потом что быстро что-то говорит, набрав номер, на своем туземном языке. Рядом проходят несколько африканцев с оружием, направляясь к своим лодкам на морском берегу. Над песком, раскаленным солнцем  дрожит воздух.

Ершов принимает вахту у руля. Тот, кого он сменяет, громко (чтобы слышал вахтенный штурман) говорит ему:
-- На румбе 205! Ходит немного вправо: ветер давит на корму.
-- Есть 205! - докладывает Ершов, а сменяемый рулевой ему тихо говорит:
-- Может, тебе повезет, и капитан рулевой автомат включит. Ну, удачной вахты!
Рулевой должен смотреть в путевой компас, хотя перед ним нос судна, который с безмятежной повторяемостью наклоняется вниз, разрезая волну и создавая фонтаны брызг, сверкающих на солнце. Но все эти красоты не для рулевого, его дело вести судно строго по компасному курсу. И все это с суровой беспристрастностью отмечает прибор на задней переборке. Так, если рулевой отвлекается, перо этого курсографа вычерчивает с наглядной укоризной всю неровную линию движения судна и тот, кто стоит за штурвалом, может легко схлопотать себе выговор.
В рулевую рубку входит капитан Слободской, среднего роста и начинающий полнеть, держится он с отстраненной респектабельностью, а на лице у него выражение показной доброжелательной строгости.
-- Дойдете до точки поворота в 15.30, - говорит он вахтенному штурману, кивая на карту, - и ляжете на другой курс. На карте все указано, если смотреть на нее внимательно.
-- Вас вызывать в рубку?  Ну, когда придет время поворота.
-- Только, если вы соскучитесь по моему обществу или, скажем, увидите "Летучего голландца" под всеми парусами на параллельном курсе.
Все это наполнено достаточно скрытой иронией, но штурман это молча проглатывает как не такое уж противное лекарство.
 Капитан поворачивается к рулевому и говорит:
-- Ваша фамилия Ершов, так ведь?
-- Так точно.
-- Ясно. Служил в военном флоте. Зайдите ко мне после вахты. Надо уточнить ваши данные для судовой роли. Документы захватите.
-- Есть захватить, - говорит, не отрывая глаз от картушки компаса, Ершов и это не ускользает от внимания капитана. Ему явно хотелось бы знать, что скрывается у этого рулевого под внешней исполнительностью. Она бывает обманчивой, как поверхность океана, скрывающая и подводные горы и такие пучины, где якорь может не достичь дна.

Капитан сидит за столом в своей каюте и напротив него - Ершов.
-- Значит, после службы рулевым на этом своем ПЛК вы потом два года плавали на внутренних линиях. Таллинн, Пярну и далее везде. А потом? Надоело?  Стало тесно на Балтике?
Он спрашивает это без особого внимания к персоне рулевого.
-- Визу не открывали и я решил учиться. Поступил на истфак. Преподавал потом в одном частном университете, пока его не прикрыли. И вот я, как видите, здесь.
Он говорит об этом с легким удивлением, словно о какой-то исторической неувязке в своей жизни.
-- Вы любопытная личность, Ершов. Кого только не приходится иногда держать на судне в составе экипажа!
-- На борту может находиться кто-угодно  и что угодно, - говорит Ершов с хорошо замаскированной иронией. - Главное, чтобы общий вес этого кого-то или чего-то не превышал водоизмещения судна.
-- Что ж, не лишено остроумия, - говорит капитан, внимательно посмотрев на Ершова. Он еще не знает, как к нему относиться.
-- Вот моя мореходка, - говорит Ершов с немного наигранной невозмутимостью, доставая из нагрудного кармана рабочей куртки новенький паспорт моряка.
-- У вас нет семьи? - спрашивает капитан и неожиданно позволяет себе небольшой комментарий. - Для моряка это и хорошо и плохо. Женское начало консервативно, его дело обеспечивать крепкий тыл в доме. А дело мужчины - идти вперед, ну и, так сказать, расходовать себя в своей работе.
И тут, вынимая паспорт, Ершов нечаянно роняет на пол и фотографию Светланы, он пытается поспешно подобрать ее, а капитан, странно усмехаясь, говорит ему:
-- А это ведь фото моей жены. Теперь уже бывшей. Откуда у вас этот снимок?  Я его никогда не видел.
Ершов смущен, словно пойманный с поличным, а капитан спрашивает:
-- Можно взглянуть, что на обороте?
И, не дождавшись ответа, берет снимок и читает с насмешливым недоумением:
-- "Человеку, который не нашел себя..." Это все о вас?  Любопытно, что вы ей там наговорили?  Она же доверчивое существо. Заметьте, меня не интересуют ваши с ней отношения.
-- А их и не было, этих отношений.
-- Неужто даже не целовались? - с усмешкой спрашивает капитан.
Ершову этот разговор кажется тягостным, но он пытается придать всему шутливый оттенок:
-- Если вы джентльмен, капитан, то такой вопрос...
-- Ладно, ладно, - перебивает его капитан, - вопрос снимается. Но и вас я попрошу никому не говорить ни слова о знакомстве с моей бывшей женой. Сплетни на борту - самое последнее дело.
В этот момент стакан с толстым дном на столе каюты начинает тяжело, словно тюлень, ползти к самому краю столешницы, а капитан, вернув стакан на место, отмечает этот факт такими словами:
-- Достигли точки поворота и теперь ветер у нас бейдевинд слева, а волна уже, пожалуй, четыре балла. Надо пойти взглянуть на мостик.
Капитан смотрит на Ершова со взыскательным вниманием, а тому зачем-то хочется знать, как давно с ним рассталась Светлана и он тут же упрекает себя за глупую и ненужную ревность к ее прошлому. А капитан говорит с холодноватой вежливостью:
 -- Ну, все ваши данные я записал и больше вас не задерживаю, Ершов.

Он сидит в своей маленькой каюте на койке и прикидывает с какой-то болезненной нерешительностью, где следует находиться фотографии Светланы и считает, что ее место над маленьким столиком, привинченном к переборке. Наконец он прикрепляет снимок полосками клеящей ленты, но тут слышится стук в дверь и голос рулевого Ткаченко:
-- Витус, можно к тебе?
И тогда Ершов срывает фото Светланы и прячет его в ящик столика.
 
Если смотреть на теплоход с причала, то можно увидеть следующее.
Starfish - это название на корме теплохода и ниже - Grand-Basa. А это уже фальшивый порт приписки судна. Оно никогда в него не заходило и, скорее всего, не зайдет. Сверху развевается, если есть ветер, флаг Либерии, своего рода пародия на американский: белая звезда в синем квадрате в левом верхнем углу и красные горизонтальные полосы. Видимо, темнокожие отцы-основатели страны придавали ему вид воображаемого флага одного из штатов заокеанского государства-покровителя. Но сейчас судно в пути и все время пенистый след от двух винтов за кормой, и еще чайки, следующие за судном в надежде на даровую кормежку.

Ершов снова на вахте. Он стоит за штурвалом и бесстрастно смотрит в компас. Отклонения от курса вправо и влево, даже небольшие, ведут к перерасходу топлива. Механики ругают за это рулевых.
Старший помощник подзывает к себе второго, который пришел его сменить. Его занимает идущий навстречу теплоход.
-- Вот, извольте полюбоваться, сэконд, - говорит он, показывая рукой в море. - Наш старый знакомый и бывший лесовоз "Игаркалес". Я на нем когда-то третьим плавал. Теперь, смотрите, он уже "Энтерпрайз" и флаг на нем, кажется, острова Маврикий. А ведь ему уже далеко за двадцать пять. Это возраст совсем уж престарелой собаки.
-- Нас учили в мореходке, что срок жизни бортовой обшивки - восемнадцать лет, - говорит второй штурман с сухой информационностью.
-- Жить-то она может и дольше, но местами истончается из-за коррозии, - уточняет старпом и философски добавляет:
-- Выходит, что слабая человеческая плоть долговечнее металла.

Старпом подводит второго помощника к карте на штурманском столе.
-- Вот вам 12-часовая точка, идем курсом 225 градусов, общая поправка компаса плюс четыре с половиной. Если получите другие данные и окажетесь в стороне от курса, доложите капитану. Счастливой вахты!
И старпом спускается по трапу. А второй штурман, который не может не думать о существующей в городе, откуда они вышли в рейс, аспирантке пединститута Диане, вынужден оставить эти мысли и вглядеться в суровые контуры карты. Но ему не хочется верить в то, что он недавно слышал от старпома, когда перед отходом они отмечали его день рождения. А виновник торжества тогда сказал с насмешливой прямотой, хотя и достаточно витиевато: "При нынешней девальвации чувств можно позволить себе быть щедрым и даже расточительным. Стоит ли жалеть эти обесценивающиеся знаки оплаты?" Неужели он тоже так будет думать, когда ему стукнет сорок пять?  Он еще не знает, что с возрастом расстояния между желаниями увеличивается и это не ведет к перерасходу чувств.

Кто-то правильно сказал, что жизнь с упорным постоянством сталкивает высокое и низкое, причем середины здесь не бывает. В этой части Африки это не менее заметно, чем в других ее частях и этому давно не удивляются те, кого забросила сюда судьба.
Двухэтажное желтоватое здание с окнами кое-где закрытыми картоном вместо выбитых стекол. На стенах следы пуль и осколков, оставшихся от давнишних боев за город. Перед домом зонтичная акация с почти плоской верхней частью кроны и несколько состарившихся и бесплодных финиковых пальм у другой стороны улицы. Покосившаяся вывеска: UNO COORDINATION CENTER. Другая вывеска: UNO Peacekeeping Mission снята и стоит прислоненная к стене. Кто-то уже упражнялся на ней в стрельбе.
Недалеко от дома вновь образовалась стихийная мусорная свалка и несколько грифов с морщинистыми стариковскими шеями, пытаются там что-то найти для себя, подпрыгивая и волоча за собой крылья чем-то похожие на старые черные зонтики. В это же время неподалеку, в тени акации, сидит живописная кучка туземцев, которые пришли что-то просить у военных властей. Это напоминают старую акварель в книге описания какого-то африканского путешествия. В горячем воздухе звучит бесконечная, на одной ноте, песня цикад. Выстрелов в городе сейчас почему-то не слышно.   
 У входа в дом дежурят два автоматчика-африканца в форме, они сидят на кирпичных ступенях, жуют "кат" и балагурят. Неподалеку стоит  БТР с ободранной краской и в тени от него сидят на земле несколько солдат с автоматами АК на коленях.

Большая комната и ее часть выгорожена в качестве кабинета главы этого координационного центра, сомнительный островок безопасности, принадлежащий международной организации. Кабинет похож  на контору при складе какой-то колониальной посреднической фирмы прежних времен. Глава этого "центра" Майкл Найт - лысоват, он в полувоенной форме хаки и так же одет его заместитель Том Браун, на вид он намного моложе своего шефа. На длинном столе в беспорядке бумаги, два телефона, термос, кофейные чашки и стаканы с толстым дном. За столом сидят оба представителя "центра", а по другую сторону - немолодой священник с короткой, неровно подстриженной бородой, в "походной" рясе цвета выгоревшей на солнце травы и с наперсным крестом на цепочке.
В дверях стоят дежурный начальник охраны лейтенант Абдулкарим Нур и сержант Умар Артан. Их кофейного цвета лица блестят от пота и уже давно нуждаются в бритве. Но здесь ничей внешний вид никого не интересует.
-- Ну, что нового, лейтенант? - спрашивает Найт, открывая какой-то большой конверт. - Какие сведения с постов охраны?  Мне же нужно писать отчет и я не хочу разочаровать свое начальство.
-- Мой отец, мистер Найт, учил меня говорить правду, даже если ее будут принимать за ложь, - по привычке издалека начинает Нур с нотками сдержанной доброжелательности в голосе.
-- То есть, если вы скажете, что никто не сделал ни одного выстрела по постам за всю ночь, я могу и не поверить?
-- Сказанное другим каждый понимает по-своему, сэр. Но в нас действительно ночью никто не стрелял. И еще у нас говорят, что кто не понимает того, что происходит сейчас, не поймет и того, что случится потом.
В этом кроется снисходительное равнодушие к тем, кого он имеет в виду, а  его речи, как и речи его соотечественников, свойственна особая и таинственная неуловимость слова.
-- Значит, есть надежда, что передел районов города закончится? - спрашивает Браун, который хочет все понимать конкретно - Уже это было бы большим достижением.
-- Надо говорить другому не "отпусти меня", а "давай отпустим, друг друга", - усмехаясь, говорит лейтенант Нур. - Никто еще не жаловался, что у него не хватает ума. А часто поступает, как глупый человек.
Сержант Умар надевает ремень автомата на плечо, давая понять, что для него служба важнее всех этих разговоров и вдруг говорит с подчеркнутой невозмутимостью:
-- Пусть война зло, но зато на ней мужчины узнают, кто чего стоит.
Найт и Браун при этом переглядываются, а Умар продолжает:
-- Я пойду проверять посты, лейтенант. Считаю, что приказ получил.
Тот кивает ему головой и, готовясь выходить сам, говорит Найту:
-- Надо что-то делать с пиратами, которых захватили на прошлой неделе. Они под охраной, но если их друзья вздумают сделать прорыв нашей обороны, у нас может не хватить сил, чтобы удержаться.
-- Мы можем только советовать, - говорит Найт. - Пусть полковник Аюб по всей форме обращается к вашему правительству.
Абдулкарим Нур подносит руку к своему берету с видом холодноватой независимости и уходит.
Найт поворачивается к священнику и поясняет:
-- Их правительство ради собственной безопасности находится в соседней стране, а здесь, в столице, ему принадлежит только пара улиц. Все они забаррикадированы с обеих сторон и везде стоит их старая, еще русская бронетехника. И вот мы, представители международной организации, должны полагаться на защиту сил, которыми располагает правительство, находящееся в нескольких сотнях километров отсюда.
Он внимательно смотрит на священника и добавляет:
-- Поэтому, отец Кеннет, нам бы хотелось вас побыстрее переправить в более безопасное место.
-- По сравнению с тем местом, где была моя миссия, здесь я чувствую себя, словно по соседству со святым престолом, - говорит миссионер.
-- Вы знали, что на миссию готовится нападение, - говорит Браун, - почему вы отказались сесть в вертолет, когда его прислали?
-- Мне хотелось спасти всех своих прихожан, а среди них было немало матерей с маленькими детьми. - говорит священник с выражением добродетельного самоотречения. - А у нас был надежный человек, который знал местность.  Мы с ним прошли через лес,  горы и пересекли границу. С Божьей помощью, конечно.
-- Вот вам грозила гибель, - говорит Найт, - и вы все же шли на риск. Вы совсем не боитесь смерти?
-- В чем заключается страх смерти? - спрашивает, с завидной безмятежностью, слегка улыбаясь, о.Кеннет и закуривает сигарету. - Человек боится разделения души и тела, так как он считает это потерей себя. А ведь духовная смерть еще более страшна - это уже потеря связи с вечностью. Tertium non datur, ceteris paribus. То есть, третьего не дано при прочих равных. Извините, что не могу обойтись без латинской фразы: это привычка.
-- А как быть тем, кто не верит в вечную жизнь? - хочет знать Браун.
-- Им надо понять, что вечная жизнь - это просто иное качество жизни, но она невозможна без смерти, - говорит миссионер. - Похоже на парадокс, хотя это и звучит немного кощунственно.
-- А я-то считал, что смысл жизни это ни что иное, как борьба со смертью, - признается помощник Найта.
-- Это уже похоже на инстинкт самосохранения, - замечает глава Центра,  - и попахивает дарвинизмом.
-- Дарвин в молодости был верующим человеком, - говорит о.Кеннет, - надеюсь, что он таким в душе и остался, несмотря на то, что он стал знаменем у атеистов. Люди вели бы себя по-иному и, я думаю, лучше, если бы сознавали предельность своего физического бытия.
-- Отец Кеннет, а как вы относитесь к исламу? - задает ему прямой вопрос Найт, - ведь ваша миссия фактически находилась в мусульманской стране.
-- Наша церковь ценит прежде всего истину, - уклончиво отвечает миссионер, - А она передается также в традициях некоторых нехристианских религий, включая и ислам.

Дверь в этот момент открывается, и сержант Умар вводит раненого солдата. Его голова неумело перевязана, и кровь течет прямо по лицу, заливая глаза. Умар старается промокнуть ее ватным тампоном и поясняет:
-- Его только что ранило. У нас говорят так: что аллах тебе не пошлет, того ты и не съешь, а раньше срока, назначенного аллахом, никто не умрет. Для него этот срок, видно, еще не наступил.
-- Врач и медсестра уже давно на месте, - говорит Найт и Умар, поддерживая раненого, ведет его на перевязку.
-- Вот такие случаи у нас не редкость, - говорит Браун священнику, а Найт достает откуда-то початую бутылку виски и наливает всем треть стакана. Потом снова прячет бутылку.

Пенистый след от винтов за кормой и либерийский флаг, который с вызывающей фамильярностью треплет ветер. Такой вид открывается тому, кто смотрит с высоты надстройки назад. А на волнах уже появляются пенистые гребни и опытному моряку это кое о чем говорит.
 Команда в это время обедает. Моторист Спасов вяло ковыряется вилкой в своей тарелке и говорит, ни к кому не обращаясь:
-- Похоже, что макароны по-флотски у нашего кока предел его кулинарных возможностей.
-- Интересно, что мы будем есть к концу рейса? - хочет знать кто-то из палубной команды.
-- Между прочим, на всех флотах мира в плавании не готовят это блюдо, - говорит боцман, знаток морских традиций. - Оно признано береговой едой. Это все равно, что выйти в море в пятницу тринадцатого.
--  Ты, Ершов, чаще других видишь нашего кэпа, - говорит ему судовой электрик, - вот ему и дай понять, что назревает бунт на корабле. Он же не захочет иметь здесь второй "Потемкин".
-- Да не способны мы на бунт, - с сумрачной самокритичностью говорит пожилой моторист Федяев. - Утрачено классовое самосознание.
-- В советские времена, - вспоминает боцман, - был судовой комитет, то есть профорганизация. Он и за питанием следил. Я сам пару раз был предсудкома. С комитетом все тогда считались.
-- Ты бы еще партъячейку вспомнил, Антон, - говорит ему подшкипер, его ровесник. - А сейчас профсоюзы не в почете. Капитализм их не любит. Когда-то в Америке даже убивали профсоюзных руководителей. Была и песня про такого, Джо Хилл его звали. Ее еще Поль Робсон исполнял.
И неожиданно, ко всеобщему удивлению, запевает на английском, подделываясь под голос знаменитого негритянского певца:

                I dreamed I saw Joe Hill last night,
                Alive as you and me...
                Said I: "But Joe, you're ten years dead!"
                "I never die", says he.
(Я видел во сне Джо Хилла прошлой ночью, живого, как ты и я... Сказал я: "Но Джо, ты уже десять лет, как умер!" "Я никогда не умирал", говорит он.
Заинтриговав  своей песней обедающих, дальше он, однако, петь почему-то не желает, встает из-за стола и уходит.
После ухода подшкипера боцман поясняет:
-- Это все из его американского прошлого. Когда-то на их танкере была пробоина с утечкой нефти. Судно арестовали и всю команду держали несколько месяцев в Сиэтле. Пока шло судебное разбирательство, и заделывали треснувший корпус. Времени учить английский было хоть отбавляй.
-- И от аварий, значит, бывает польза, - замечает кто-то из матросов.

На палубе собралась кучка народа, которым не надо идти на вахту и они смотрят на волны, которые все больше набирают силу. Сидеть в каюте многим уже надоело. К Ершову, который сидит на бухте манильского троса, подходит электромеханик, который всегда нуждается в собеседнике.
-- Вот ты гуманитарный вуз закончил, а мы здесь все технари, - начинает он издалека. - Объясни мне, как историк, одну вещь. Ленин, Сталин, да и Гитлер, мне кажется, были людьми внутренне несчастными и с комплексами неполноценности. Поэтому они и занимались ломкой мира и судеб людей. Разве не так?
-- Почему это они были несчастными? - спрашивает Ершов, которому совсем не хочется углубляться в эту тему. - Ленин получал удовлетворение от успехов в свершении революции, а потом от побед в гражданской войне. А Сталин или Гитлер, когда они стояли на трибунах, а перед ними проходили тысячи людей и взирали на них с восторгом, как на божества. Разве того и другого не распирала гордость от чувства собственной значимости и превосходства над другими?
-- Ну, это просто твое мнение, - с идеологической взыскательностью говорит Ершову его собеседник.
-- А я его тебе не навязываю. Это всего лишь мое предположение.
Ершов ловит себя на том, что говорит это с педагогической холодностью и тоном учителя в разговоре со строптивым учеником и это ему совсем не нравится. 

Ершов на вахте за штурвалом. Судно все больше ныряет в волны носовой частью, ее обдают пенистые валы и потом вода с победным шумом катится по палубе почти до самой надстройки.
Входит капитан, чтобы проверить курс. Вахтенный штурман сейчас склонился над картой с гримасой немного наигранного внимания. Когда капитан смотрит на компас, Ершов его спрашивает:
-- Можно обратиться с вопросом?
-- Обращайтесь. Только что так официально?
Он говорит совсем тихо и слегка наклонившись к Ершову:
-- На вашем месте человек, который знаком с моей бывшей женой, мог бы позволить себе даже некоторую фамильярность.
От капитана попахивает вином и на его широком лице  бродит подобие двусмысленной улыбки. Она Ершову не нравится, так же как и капитанский тон. А услужливое воображение вдруг рисует Ершову неприятную для него сцену, представляющую супружеское ложе, где под одним одеялом находятся оба: и капитан, и Светлана. Усилием воли Ершов стирает эту сцену, словно выключает светящийся экран и злится на себя за то, что ревности к прошлому он так и не избежал. Неужели он все-таки влюблен в эту женщину? 
Ершов помнит, что он пообещал кому-то в столовой сказать капитану о макаронах и вот он спрашивает его, не отрывая взгляда от компаса:
-- Вы бы вышли в море 13-го числа в пятницу?
Капитан смотрит на него удивленно.
-- Ну, разве что под дулом пистолета. Или для того, чтобы оказать кому-то помощь во время шторма. А что?
-- Я слышал, что макароны по-флотски, которыми нас кормит уже в который раз кок, приравниваются к отходу от причала в черную пятницу.
-- Ну, это не совсем так, хотя и не одобряется никем.
-- В столовой команды это тоже очень не одобряют.
-- У нас с провиантом плохо. Но я отдам распоряжение на камбуз.
Капитан уходит, Ершов отмечает про себя, что сейчас судно испытывает типичную килевую качку и еще думает о коварстве судьбы, подсунувшей ему эту "Морскую Звезду". Попадись ему другой теплоход -  и капитан Слободской остался бы для него чисто отвлеченным понятием, этаким безымянным призраком, который со временем легко бы отправился в небытие и исчез бы в нем навсегда. А теперь он просто мешает ему иногда думать о Светлане и будит глупую, но болезненную ревность к ее прошлому.

Священник и Браун курят в тени акации рядом с Координационным центром. Улица сейчас пуста. На ней жарко, роятся мухи и пахнет отбросами.
-- А что это за бандиты совершали нападения на миссии? - спрашивает миссионера Браун, хотя он и догадывается кто.
-- Там, где мы работали, - поясняет миссионер, - все время проводятся акции по исламизации местных племен. В том числе и с применением силы. Действуют добровольные отряды вооруженных исламистов и христианские миссии там практически некому защитить. Иногда, правда, могут прислать вертолет из соседней страны для спасения миссионеров и части прихожан, как было в нашем случае.
По улице с грохотом проезжает старый, потрепанный танк и у командира, который выглядывает из люка, на голове шлем советского образца. За ним идет другой танк, потом третий.
-- Это все еще русские танки из прежних поставок, - отмечает Браун. - Наверное, их разведка пронюхала, что где-то готовится прорыв. Кстати, нынешний президент закончил танковое училище в России.
Неспешным шагом проходит мимо взвод солдат в полном боевом снаряжении. Заметно, что некоторые из них жуют листья кустарника "кат".
-- Всегда было принято говорить, - высказывает свою мысль о.Кеннет, - что мы несем в Африку европейскую цивилизацию. Но если она допускает кровопролитнейшие войны в мире, то разве она не расписалась в своей несостоятельности? А так называемые "гуманитарные" бомбежки Югославии?
-- Том, вы мне нужны! - кричит Найт, открыв на улицу дверь. - Тут пришло одно сообщение и это надо обсудить!

На палубе теплохода в районе юта стоит железная бочка с водой, уровень которой меняется с качкой и где плавают окурки, вызывая брезгливое отвращение даже у тех, кто приходит сюда курить. С сигаретой во рту у бочки стоит рулевой Ткаченко, а рядом с ним почему-то оказывается некурящий судовой плотник, он же и артельщик, ведающий провиантом. Рулевой от нечего делать вовлекает его в небольшой спор.
-- Борьба с курением, которая теперь ведется во всем мире, это на самом деле борьба с курящими, - утверждает Ткаченко. - Она служит для отвлечения общества от более важных вопросов.
-- Но табак ведь вреден, это знают все, - вяло откликается на это артельщик. - "Минздрав предупреждает..." Ты не согласен?
-- Вот ты, Никита, считаешь себя верующим. У тебя вон и крестик на шее болтается. Зачем же тогда творец всего живого и неживого включил табак в число созданных им растений?
Плотника это явно застает врасплох и теперь он сосредоточенно думает над каверзным вопросом: действительно зачем?

Когда качка умеренная и нет дождя, ют, то есть часть палубы на корме, главное место для встреч и разговоров.
-- Вот послушай, - говорит боцман, остановив на палубе Ершова, - кроме комсостава ты из верхней команды самый образованный.
В этом звучит нотка простодушной гордости за палубную команду.
-- Ну да, у меня вузовский диплом, не отрицаю, - неохотно подтверждает Ершов. - Мне на вахту скоро идти. Что дальше, боцман?
-- Нам предстоит проходить через воды, где шалят эти, пропущу одно неприличное слово, пираты. Захватывают суда и требуют за них выкуп. Туда вроде бы нагнали военных кораблей со всего мира, даже наш один там утюжит воды, а толку от этого что-то мало.
-- Ну, кое-кому они все-таки успевают помочь, - неохотно говорит Ершов, - если оказываются близко. Но дело, возможно, тут в другом. Пишут, что в тех местах на дне моря есть залежи нефти. Вот многие страны и создают там свое военное присутствие на всякий случай. Но нам-то что? Главное проскочить опасное место, так ведь?
Боцман согласно кивает головой.

Рулевой Ткаченко уже ушел и теперь у бочки курят двое мотористов, молодой и пожилой, оба в рабочих комбинезонах.
-- Мы что, так до самого канала ни в один порт не зайдем? - спрашивает молодой. - Надоело уже на одну воду за бортом смотреть.
-- Ты знаешь, Леша, в долгом рейсе заходы в порт это только одно расстройство. Бывалые моряки это знают и на стоянке даже на причал не сходят. Красота чужой земли только поманит тебя, посеет глупые надежды неизвестно на что - и на этом конец.
-- Ну, это для тех, кто уже все повидал, вроде тебя, - делает вывод Леша. - А для таких, как я... Нет, я за то, чтобы и другие берега увидеть.
-- Увидишь еще, - слышит он от своего напарника с каким-то расплывчатым намеком на что-то и не знает, как к этому отнестись.

С величественной медлительностью рассекает пологие волны южного моря корвет под британским флагом. У него есть свой квадрат и спешить ему некуда. На мостике пожилой командир с аристократическим профилем и его молодой старпом. У обоих на груди бинокли.
-- Вот у нас пошел уже пятый день патрулирования, - говорит командир, обозревая море в бинокль. - Слева от нас берег Африки, где его обитатели жить лучше никак не могут, а жить хуже уже не хотят. И не могут выйти из этого досадного противоречия.
-- Поэтому наиболее нетерпеливые из них захватывают проходящие мимо суда, сэр. - говорит старший помощник. - Не всем нравится это оскорбительное  равенство в нищете.
Помощник - неисправимый реалист и не любит рассуждений на безмятежно-отвлеченные темы.
-- У человека равенство должно быть только перед законом и Богом, если он, конечно, верит в Его существование, - говорит командир с невыносимой уверенностью в своей правоте. - Но есть еще и такая важная штука, как зависть. Это главная мотивация к тому, чтобы достичь того, что есть у другого. Это основа всякого прогресса.
-- Значит, те, которых мы называем пиратами, это всего лишь обуреваемые завистью и по-своему несчастные люди, сэр?
В тоне старпома таится хорошо скрытое презрительное недоумение.
-- Вы поразительно близки к истине, мистер Бентли. Кстати, видите вон те черные точки слева?  Боюсь, что это как раз и есть пиратские моторные лодки. У них, видимо, нет сильного бинокля, их слепит солнце и бедняги принимают нас за возможную добычу. Нам придется их разочаровать.

Четверть часа спустя и командир корвета, и его старпом могут сами видеть два больших катера, подпрыгивающие на волнах и легко обгоняющие корвет. На каждом стоит крупнокалиберный пулемет, а команда вооружена автоматами АК и гранатометами. Они даже не пытаются все это спрятать.

Пиратов теперь можно хорошо разглядеть . Некоторые из них в черных матерчатых масках, у других лица закрыты цветными платками или же открыты и тогда на виду их широкие улыбки. Кое-кто даже поднимает в приветствии свой "калаш". Видно, что они явно идут "на дело".
Старпом говорит, опустив свой бинокль, будто наглый вид этих вооруженных туземцев его оскорбляет:
-- Видите, они весело приветствуют нас, сэр, потому что просто смеются над нами. Вот дать хотя бы один предупредительный залп из нашей ствольной артиллерии, чтобы они увидели фонтаны воды рядом. Тогда бы они перестали скалить зубы.
Командир недовольно поворачивает к старпому свое продолговатое породистое лицо потомственного баронета.
-- Пока мы не станем свидетелями их нападения на гражданское судно, мы не должны открывать огонь даже в предлагаемой вами форме, то есть не на поражение. За сутки здесь походят более двухсот судов, а нападению подвергается лишь малый процент. Это ведь о чем-то говорит?
Старпом молчит и иронически кривит губы, а командир продолжает:
-- В конце концов, это же не пираты времен парусного флота. Прежде всего, они никого не убивают, хотя и грабят. Это только пиратский капитан Флинт, наш соотечественник, любил поговорку "мертвые не кусаются" и всех велел бросать за борт. И команду захваченного судна и его пассажиров.
-- Я не думаю, что так глубоко понимаемое вами чувство долга вам придется подвергать каким-нибудь страшным испытаниям, сэр, - говорит с глубоко скрытой насмешкой старпом, хотя и понимает, что ему пора переходить к фазе холодной исполнительности.
-- Старший помощник, вы все время пытаетесь быть ироничным и все за мой счет. Не перегибайте палку, сэр.
-- Я тоже за соблюдение всех писаных и устных правил и инструкций, - с показной сокрушенностью говорит старпом. - Но не до такой степени и не в таких масштабах, сэр.
-- Вот когда вы сами станете командиром, мистер Бентли, а это произойдет, надеюсь, скоро, вы сможете выполнить все свои жизненные принципы на практике. Распорядитесь дать радио другим патрульным кораблям об увиденных катерах с вооруженными людьми.
-- Есть, сэр.

Миссионер уложил в сумку свои скудные пожитки и говорит:
-- Ну вот, я уже готов к отъезду. Спасибо за гостеприимство. Надеюсь, Господь и Дева Мария воздадут вам сторицей.
-- В кои-то веки увидишь здесь настоящего миссионера, - говорит Браун. - Пока машина за вами не пришла, хочу вас еще кое о чем спросить.
-- Я к вашим услугам, сын мой.
-- Вот реклама особенно любит повторять такой призыв: "Изменим мир к лучшему!" Можно ли его изменить людям без вмешательства высших сил?
-- Прежде, чем изменить мир, его нужно познать, - говорит о.Кеннет, - а для христианина он непознаваем по определению. Если бы его можно было познать до конца, там не нашлось бы места Богу, ибо Он - это тайна.
Священник достает из пачки сигарету и разминает ее.
-- А эту формулу "Изменим мир к лучшему" можно ведь рассматривать и шире. Это же скрытый призыв к насилию. Вспомните Древний Рим и его экспансию, германский нацизм, советский и китайский социализм, да и саму идею американского образа жизни. Везде мы видим намерение заставить всех принять навязанную им модель общества.
-- Когда есть искушение изменить мир к лучшему, - вступает в разговор Найт, - возникает опасение, что в этом возьмут верх худшие. Которые преследуют свои цели.
-- А почему тем, кто хочет изменить мир, так много удается?  - спрашивает Браун, зажигая спичку для сигареты миссионера. - Наивный до крайности вопрос и я это понимаю.
-- Тот, кто избавился от мешающей ему совести, - говорит священник с каким-то горестным всеведением, - не видит никакой разницы между добром и злом. Поэтому он чувствует себя намного свободнее того, кто связан нормами морали. Или десятью заповедями для тех, кто их признает. А зло это как раз то, что отделяет нас от Бога.

Все тот же корвет, который продолжает свое неторопливое патрулирование. Но теперь все боевые расчеты на палубе стоят в готовности. Пушки и крупнокалиберные пулеметы расчехлены. С мостика командир, старпом и другие офицеры наблюдают, как пиратские катера уже у борта какого-то торгового судна и пираты карабкаются наверх.
-- Мы уже не можем им помочь, - говорит командир с лицом аристократа. - Во-первых, у нас нет вертолета.
Он сообщает это таким тоном, будто вопреки его стараниям не была взята на борт эта винтокрылая машина.
-- Мы можем спустить на воду два наших катера с пулеметом на каждом, сэр, - сквозь зубы говорит старпом, которому порой тяжело играть роль исполнительного офицера.
-- Если будет перестрелка, наверняка будут потери. Вы согласны отвечать за убитых перед парламентской комиссией, мистер Бентли? Я - нет. И, кроме того, это судно под  филиппинским флагом уже вошло в территориальные воды другой страны.
-- Его заставили в них войти, - не скрывая злости, говорит старпом.
-- Это не имеет значения. Мы, вторгаться в чужие воды, не имеем права. Командуйте отбой боевой тревоги.
-- Это были те самые катера, которые нас обогнали час назад, - напоминает старпом, не глядя на командира.
-- Это, в сущности, теперь уже не имеет значения, - говорит последний, как бы указывая на неуместность замечания своего помощника.

Координационный центр, подчиняющийся ООН. Его глава Найт достает бутылку виски и, глядя сквозь нее на свет, определяет с явной досадой объем жидкости в ней. Потом хмуро говорит своему помощнику:
-- Наши запасы пришли к концу, а за новой бутылкой надо ехать в соседнюю страну. Дорога туда далека и опасна.
-- Может быть кто-нибудь приедет с визитом и сделает нам подарок, - неуверенно говорит Браун. - Такое ведь уже не раз случалось.
На пороге сидит лейтенант Нур и чистит свой пистолет, разложив его детали на разостланной газете.
-- Абдулкарим, - обращается к нему Найт, - здесь всегда были трудности с этим продуктом?
И он трясет в воздухе бутылку, в которой слабо плещется влага.
-- Мистер Найт, с этим всегда были трудности. У тех, кто в этом нуждался. Когда лет тридцать назад у нас начали строить социализм с исламским лицом, были открыты особые магазины для иностранцев. Тех, которых называют, извините, неверными. А теперь этих людей здесь нет и такие магазины не нужны.
-- Но для себя-то вы нашли выход, - с неприкрытой завистью говорит Браун, которому надоело пребывать в каком-то выжидающем бездействии. 
Абдулкарим снисходительно улыбается, словно ему приходится объяснять подростку тайну деторождения и объясняет:
-- Мы жуем листья от кустарника "кат" и это дает нам нужный подъем душевных сил. Правда, эти листья привозные, они из соседней страны. Вчера, я слышал, еще одно судно пираты захватили. И чей-то военный корабль из Европы недалеко стоял от места захвата.
Он сказал это таким тоном, будто ожидать иного от корабля с белым экипажем было бы просто смехотворно.   
-- Это когда-нибудь может закончиться, Абдулкарим?
В самом вопросе явно таилась историческая безысходность. но тот, кому он был задан, дал в целом положительный ответ.
-- Конец этому будет тогда, когда с моря будет полная блокада, а на берегу разместятся сухопутные войска. У нас говорят так, что от лука и стрел только тогда польза, когда они рядом. А когда они врозь, пользы никакой.
А потом вдруг добавил, поскребя ногтями щетину на щеке:
-- Уважают не только сильного, но и того, кто всех немного презирает.
-- Значит, взаимное уважение у вас невозможно, - делает вывод Найт.
-- Здесь не очень-то верят в иностранную помощь, а, Абдулкарим? - решает задать провокационный вопрос Браун.
-- Не обижайтесь, джентльмены, но в странах, где живут белые люди, тоже порядок не во всем, - откровенно заявляет сын своей страны. - А кто не справляется с делами в своем доме, не справится и в чужом. У нас, знаете, как любят говорить?  О Аллах, избавь меня от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь.
Он собирает почищенный пистолет, вкладывает его в кобуру и говорит:
-- Мистер Найт, я вам уже докладывал о захваченных пиратах. Как долго нам их придется охранять?  Их могут пытаться отбить сообщники, а мне не хочется терять моих людей, их не так уж и много.
-- Я звоню по разным каналам, - с усталой обреченностью говорит Найт. - Дело в том, что их должна предать суду та сторона, которая их захватила.
-- Я бы все это отродье шайтана просто перестрелял, - говорит лейтенант с пугающим спокойствием, держась за ручку двери. - Но вы, белые люди, с вашими гуманитарными идеями  ведь такой шум поднимете!
И он скрывается, сердито хлопнув дверью.

Брауну приходилось пару раз проезжать по улицам города, который считается столицей страны, где номинально существует и единое правительство. Он смотрел в узковатое окно бронемашины и видел грязные нищие улицы, высокие мусорные кучи, где ссорились между собой стервятники и стояли одинокие грустные марабу с длинным прямым клювом. А по другим мусорным свалкам бродили стаи тощих коз и рогами раскидывали отбросы, пытаясь найти что-то съедобное. Жара, всепроникающая вонь и мухи повсюду, которые тут же залетали во все отверстия в броне, пока машина двигалась по улице. Кто-то назвал эту страну примером несостоявшейся государственности и Браун не пытался это оспорить. Поэтому беженцы отсюда и наводняют сейчас Европу. 

"Морская звезда" идет сейчас по довольно спокойному морю. Рулевой Ткаченко на вахте и стоит за штурвалом с выражением скуки, замаскированной под фальшивую невозмутимость. Уже десять дней они идут практически, не видя берегов, а узкие проливы проходят ночью.
Входит капитан и сразу же говорит вахтенному штурману, видимо отвечая на задаваемые теми, кто стоит у штурвала, вопросы:
-- Я уже сказал, что пока не дойдем до канала, а потом не выйдем из Аденского залива рулевой автомат включать не буду. Мы не в безбрежном океане. А что если встречное судно тоже вздумает идти на автомате?
Капитан по-своему прав, но разве от этого легче?

Найт и Браун прощаются с миссионером. Он влезает, подобрав рясу, в военный лендровер, на голове у него панамка цвета хаки. Он усаживается рядом с водителем-африканцем, а двое солдат с автоматами располагаются сзади. Впереди поедет другой автомобиль с зенитным пулеметом в кузове.
-- Счастливого пути, отец Кеннет! - говорят почти в унисон ооновские сотрудники, - приезжайте, когда здесь снова будет порядок.
Священник улыбается, поднимает правую руку и говорит на латыни:
-- Benedictio Domini sit vobiscum (Благословение Господне да пребудет с вами).
Машины трогают с места и отъезжают с ревнивым нетерпением достичь границы до наступления темноты.

  Ночь беззвездная и где-то к югу идет гроза. В рулевой рубке темно, светится только картушка компаса. Она-то и занимает все внимание вахтенного рулевого, а сейчас за штурвалом Ершов. Он видит, как в рубку входит капитан, он заметно покачнулся, закрывая дверь, хотя море сейчас довольно спокойное.
Он смотрит на карту, включив настольную лампу, и спрашивает второго помощника, который сейчас на вахте:
-- Когда вы определялись по радиомаякам в последний раз?
-- Ровно в 22, - отвечает тот немного обиженным тоном, словно его подозревают в каком-то подлоге.
-- В 23 возьмите на дрейф от ветра два градуса. Вот пока и все, что я от вас требую. Согласитесь, что требования эти совсем невелики и вполне выполнимы. Сэконд, едва ли вы слышали стихотворение из малоизвестного морского фольклора, где есть такие, пусть не гениальные, но зато жизненно-правдивые строки:

          Вот так и жизнь твоя пройдет:
          За рейсом рейс, за годом год,
          Четыре через восемь.

-- Понятно. Четыре часа вахты, восемь отдыха. Очень точная формула нашей жизни и работы, - говорит немного удивленный штурман и отходит к столу, который покрывает  путевая карта.
А капитан потом говорит еще более неожиданное:
-- Имейте в виду, что печальным может быть только порядочный м воспитанный человек, а вот у хама бывает только скверное настроение и он его распространяет на окружающих. Присматривайтесь к людям, это полезно.
Он идет к выходу из рубки и, проходя мимо Ершова за штурвалом, тихо ему говорит:
-- Загляните ко мне, когда сменитесь с вахты.
А когда капитан уходит, штурман подходит к Ершову и задает вопрос:
-- Мне только показалось, что капитан выпил или так оно и есть?
-- Кажется, немного принял на грудь. Но в пределах нормы, - осторожно высказывает свой взгляд Ершов.
-- Я уже не впервые это замечаю. Но других мы в это посвящать не будем, так ведь?

В каюте капитана полусвет и дверь в нее приоткрыта. Ершов для приличия стучится и входит. Ему совсем не хочется лишний раз видеться с капитаном, но он от него зависел по службе, как и все на теплоходе. Ершов чувствует себя словно вызванный повесткой к следователю, когда не знаешь, на какие вопросы придется отвечать.
Капитан сидит за столом в расстегнутой куртке с черными погонами и перед ним только что открытая бутылка вина. Другая, уже пустая, стоит поодаль, словно молчаливый свидетель обвинения, таящий в себе показания не в пользу капитана.
-- Присаживайтесь, Ершов. Я не хочу посягать на ваш законный отдых после вахты и долго не задержу. Глупый жалуется на избыток времени, умный - на его нехватку. К чему я это говорю? Впрочем, это не имеет значения.
Он наполняет два стакана и один ставит перед Ершовым.
-- Захотелось вдруг выпить с образованным человеком, с которым мы к тому же знаем одну и ту же женщину.
-- Вот только о ней мы говорить не будем, - ставит условие Ершов. То, что он попал на судно под командованием бывшего мужа Светланы, кажется ему нелепостью с каким-то даже мистическим оттенком.
-- Согласен. Не будем. Как говорят голландцы: оп ув хезондхейд!
Оба отпивают, словно сговорившись, ровно по полстакана.
-- Все-таки один единственный вопрос о моей бывшей жене я задам. Скажите честно, Ершов, как вы все-таки познакомились со Светланой? Это единственный вопрос о ней, клянусь!
-- А я всегда стараюсь говорить честно, - говорит Ершов. - Люди ведь врут из боязни или от желания добиться чего-то от кого-то. Ко мне все это не относится. Ваша бывшая жена поздно вечером, да еще под дождем, проходила по набережной, где в то время стоял лихтер, на котором я был тогда на вахте. А она была вся мокрая да еще со сломанным  каблуком. Помог женщине, вот и все. На этом давайте и закроем вопрос, иначе мне придется уйти.
-- Ладно, не ершитесь. Кстати, ваша фамилия удивительным образом соответствует характеру ее носителя. Знаете, Ершов, я где-то читал, что история культуры - это, в сущности, история отношения мужчины к женщине. Это еще говорит и о степени цивилизованности. А сегодня я просто  выпил, стал сентиментальным и немного болтливым. Должность капитана такова, что он почти всегда обречен на одиночество. Дружба ей противопоказана. А вспоминается время, когда я, молодым штурманом, вышел на свою первую самостоятельную вахту. Дело было, как сейчас, ночью. Мне казалось, что встречных судов было слишком много и шли они почему-то слишком близко. Мне даже казалось, что у меня разные курсы по главному и путевому компасам. А шли мы тогда не так уж далеко от берега и я все время бегал на главный мостик брать пеленги на все огни, которые я считал маячными.
Капитан  снова наполняет стаканы, поднимает свой, глядя на Ершова, и продолжает, словно читает вслух недописанную книгу своей жизни и приближается к странице, где он отложил перо:
-- Да, брал все время пеленги. Я тогда впервые услышал от старпома: "взять пеленжок на бережок".  Но добежав до рубки, где была карта, я забывал число градусов и снова бежал к компасу с пеленгатором. Потом я забывал, прибавить общую поправку к этому компасному пеленгу. Странно, но уже тогда я мечтал стать капитаном.
Он говорит это так, будто сознается в каком-то проступке.
-- А сейчас вы о чем мечтаете?
-- Уже ни о чем. А если и мечтаю, то о том, чтобы вернулись мои некоторые мечты. Стала уже появляться скука. А это вялое и напрасное ожидание того, что никогда не наступит.

Капитану иногда мучительно хочется высказаться, даже когда он абсолютно трезв и это отчасти заменяет ему выпивку. В прежние годы можно было разжиться стаканом спирта у врача, но теперь судовладельцы-скопидомы сократили эту должность, так же как и третьего штурмана. Поэтому капитану тоже приходится стоять вахту, хотя по долгу службы он должен все равно посещать мостик в любое время суток. Эти свои желания избавиться оттого, что не дает покоя, капитан снисходительно называет эмоциональной зависимостью от других. Чаще всего в этой роли выступает старпом, хотя один другого явно недолюбливает.
Сегодня за обедом в кают-компании капитан говорит старпому, который по не писаным правилам занимает место рядом с ним:
-- Виталий Иванович, вас не удивляет заметное безразличие нынешнего моряка к морю?  Ну, к морской жизни в целом?
--Во многом мы ведь мало отличаемся от обыкновенных производственников, - осторожно признается старпом, подозревающий, что это его капитан косвенно обвиняет в этом равнодушии к морю. Александра Грина он, конечно, в юности читал, но больше помнит фильм "Бегущая по волнам", где как раз показан конфликт взбалмошного романтика-капитана и его старшего помощника-прагматика.
--Расхождение между старомодной теперь морской моралью и рациональностью современных моряков слишком заметно, - говорит капитан, понимая, что от старпома он ничего более существенного не добьется.
-- Сейчас положение может исправиться, - с усмешкой знающего жизнь человека говорит старпом. - В советские времена был один мощный экономический стимул. Моряк привозил из-за границы вещи, которые были в большом дефиците на его родине. Было такое слово "прибарахлиться".
-- А теперь все это можно купить в родном отечестве и без всякой "загранки", - заканчивает капитан, - и даже, случается, дешевле. Вывод напрашивается оптимистический: плавать теперь будут люди, которые любят море, а не разные заморские товары.
Уровень компота в стаканах, стоящих на столе, начинает меняться, что указывает на переход килевой качки отчасти в бортовую. Капитан решает подняться на мостик и выяснить причину. То ли уже достигли точки поворота, то ли резко переменился ветер. 

Глава временного и с неясными полномочиями представительства ООН Найт сидит за столом и перебирает какие-то бумаги, с улицы входит Браун, а за ним Абдулкарим Нур и оба они какое-то время стоят перед столом Найта в каком-то скорбном молчании. Они напоминают свидетелей в суде, которые боятся, что сказанное будет обращено против них.
-- Ну, что вы оба молчите? - поднимает на них глаза Найт.
-- У нас говорят, - начинает лейтенант с какой-то с патриархальной откровенностью, - что людей знает только тот, кто ими правит или тот, кто просит у них милостыню.
-- Понятно. Знает людей самый высокий и тот, кто на самом дне, - приходит к выводу Найт. - А теперь кончайте говорить загадками и высказывайтесь яснее. Хотя иносказание у вас, Абдулкарим,  на первом месте.
-- Вы правы, мистер Найт, поэтому я и хочу задать вопрос. Кто хуже: кто тебя копьем пронзил, или кто это копье в тебе поворачивает?
-- Шеф, - открывает, наконец, рот Браун, - я вам на днях говорил, что сюда собирается прибыть одна дама из какого-то Всемирного гуманитарного фонда, словом, из числа этих правозащитников самого левого толка. Настроена очень осуждающе по поводу нашей деятельности. Считает, что мы сами, то есть развитые страны, виноваты в том, что здесь идут бесконечные внутренние распри и даже в том, что здесь действуют эти самые пираты.
-- Рассердившись на крокодила, незачем бить по речной воде, - говорит по этому поводу Нур. - Вот о ней я и хотел сказать. Сейчас я приведу эту женщину к вам. У нас говорят, что уродливая ослица брыкается больше всех.
Найт смотрит на обоих с выражением усталого неодобрения.
-- Предварительное знание о человеке, - говорит он, значительно подняв палец, - влияет на оценку того, что он, а в данном случае она, делает или говорит. А это ведет к недопустимой предвзятости, джентльмены. Мы не должны себе это позволять.

И вот перед Найтом стоит полноватая женщина лет сорока пяти в очках со строгой темной оправой и с короткой стрижкой. Одета в рубашку цвета хаки и в такого же цвета брюки. Позади нее стоят двое молодых африканцев, одетые в обноски военной формы с ее чемоданом и дорожной сумкой.
-- Я Дженифер Кобблер-Грин, - говорит дама таким тоном, будто незнание ее имени равносильно признанию собственного невежества, - и откуда я, вам должно быть уже известно.
Найт неуверенно кивает головой и говорит явно не то, что приезжая дама хотела бы услышать от него:
-- У нас здесь нет гостиницы в общепринятом понимании, мэм, мы можем предоставить вам только небольшую комнату, в которой недавно жил священник, чья миссия была сожжена бандитами. Жить в самом городе сейчас опасно, в стране идет междоусобная война и мне приказано обеспечить охрану всем, кто попадает сюда ради их собственной безопасности. Пока не появится возможность отправить их в нормальную цивилизованную страну.
Дама слушает его с насмешливым недоумением и сразу же дает ему бой:
-- Мистер Найт, я вовсе не из тех, кто, как вы выражаетесь, "попал" сюда. Я приехала в эту страну с целью расследовать случаи нарушения прав человека, в том числе и права тех, которых вы упорно и совершенно несправедливо называете пиратами и, по нашим данным, незаконно держите под стражей.
-- Держу не я, - пытается отвести от себя удар Найт,  - а здешние власти. Что же касается этих, уж извините, пиратов, то держа команды захваченных судов в качестве заложников, разве они не нарушают права человека? Впрочем, об этом мы тоже поговорим. Отпустите лучше этих ребят, которые принесли ваши вещи, мэм. Будем уважать и их права.
Дама дает им кипу измятых бумажных денег, похожих на грязные салфетки, известно, что здесь чудовищная инфляция. Они произносят непонятные ей слова благодарности и уходят, видимо, довольные полученным и держа деньги почти в охапку.
-- Вы хотите сказать, что я буду находиться здесь фактически под арестом?  - ядовитым тоном спрашивает дама.
Она полуоборачивается и видит сержанта Умара у двери с автоматом на груди. Лицо у него бесстрастное, а вид непреклонный.
-- Это зависит от вас, мэм, - отвечает Найт с пренебрежительным равнодушием. - Можете считать себя гостьей или же под арестом, если вам это больше нравится.
-- Не сомневаюсь, что у вас будут крупные неприятности, когда я вернусь в нашу штаб-квартиру.
-- Гораздо большие неприятности у меня будут, если я вам позволю  свободно здесь ходить и с вами что-нибудь случится.
-- Что, например?
-- Во-первых, вас могут изнасиловать.
-- Меня?  Вы шутите!
Дама смеется сухим и немного нервным смехом, видимо, считая такое предположение верхом нелепости, и говорит с преувеличенным удивлением:
-- Вы знаете, мистер Найт, в моем возрасте и с моими скромными физическими данными мне это, надеюсь, уже не грозит. Мне остается  переживать такое только в моем воображении.
-- Вы просто недооцениваете вкусы и возможности туземных мужчин, - говорит с недоброй усмешкой Найт. - Умар, сними с себя автомат, его никто отсюда не утащит, и вы, Браун, возьмите вещи мисс Кобблер-Грин и проводите ее в комнату, где жил отец Кеннет.

Британский корвет, патрулирующий море у африканского побережья, покачивается на небольшой зыби, идущей из океана. Он немного напоминает охотника, который решил, не искать дичь, а ждать, когда она сама будет здесь проходить. Солнце почти в зените, орудийные башни и стальная палуба нагрелись так, что к ним лучше не прикасаться. Но день у африканских берегов не так уж долог, он начинается в семь утра и заканчивается в такое же время вечером. Пираты стараются нападать, пока светло, это все знают.
На мостике те же: командир и его старпом, склонный порой критиковать действия своего начальника. Они оглядывают море в свои бинокли и ведут разговор, чтобы скоротать время.
-- Прогресс остановить нельзя, да и невозможно это сделать, - говорит тем временем командир. - Нужно что-то делать с прогрессирующим в своем безумии человеком. Вот кого бы следовало остановить.
-- Не будет человека, сэр, не будет и прогресса, - с усмешкой отвечает старпом. - Тогда некого будет и останавливать. Вот сейчас мы говорим о прогрессе, а приходится иметь дело с пиратами, о которых известно еще с античных времен. Смотрите, сэр, вон висит вертолет и, кажется, над пиратскими лодками. А  корабля, с которого он взлетел, не видно.
На мостике появляется  матрос и  четко докладывает:
-- Получена радиограмма с французского корабля, сэр. Их вертолет обнаружил пиратов, но корабль находится далеко, а мы совсем рядом. Просят нас задержать их, сэр.
Командир и старпом переглядываются. Потом командир без большого желания подходит к машинному телеграфу и переводит ручку на "Full speed ahead", что означает "полный вперед".

Корабль с грозной неуклонностью приближается к двум пиратским катерам, вертолет спокойно удаляется и летчик из кабины машет рукой.
Пираты все еще намереваются продолжить преследование торгового судна, которое движется неподалеку, но с корабля дают очередь из пулеметов, они в своих лодках пригибаются, когда пули свистят над их головами и наконец неохотно поднимают руки вверх. Однако автоматы свои и гранатометы они не бросают за борт, а бережно кладут на палубу лодок.

Один из пулеметного расчета говорит другому матросу:
-- Они сдаются, а оружие не выбрасывают.
Тот отвечает со снисходительным равнодушием к происходящему:
-- Знают, что мы гуманные европейцы и скоро их отпустим.  Автомат же стоит денег. А тут еще добыча от них ускользнула.

Британский корвет идет дальше, пиратские катера взяты на буксир и следуют за ним у самого борта, на них нет ни одного человека.
Теперь пираты сидят на палубе без оружия, над ними возвышаются два здоровенных  морских пехотинца с автоматами в руках.
А в это самое время командир собрал в кают-компании свободных от вахты офицеров и обращается к ним с речью и у него теперь, скорее, вид протестантского пастора, произносящего душеспасительную проповедь:
-- Джентльмены, нас попросили соседи по патрулированию задержать эти катера с вооруженными туземцами. Я сознательно избегаю слова "пираты", так как мы не были свидетелями самого акта морского разбоя, не так ли? Да, они направлялись к проходившему неподалеку судну и у них было оружие, но самого факта нападения мы не зарегистрировали.
Офицеры слушают с неподвижными лицами, лишь двое самых молодых чуть заметно, но значительно переглядываются.
-- Их главарь, то есть я хотел сказать, старший над этой группой, - продолжает командир, - заверил меня, что впредь в море они будут выходить только для рыбной ловли и без всякого оружия. Поэтому я их решил отпустить под честное слово.

Офицеры молча расходятся. Один из тех, которые переглядывались, слушая слова командира, тихо говорит другому:
-- Старый идиот. Если на всех кораблях ее величества будут такие командиры, вклад нашего флота в борьбу с пиратством будет равен нулю.
-- Мне даже кажется, что умственные способности нашей аристократии слабеют как результат некоторого вырождения, - высказывает его товарищ смелое, хотя и дерзкое предположение.
-- Да, при внутригрупповых браках опасность для потомства биологически уже доказана, - поддерживает его другой.
А потом они оба с палубы корабля видят, как катера с только что освобожденными пиратами на полной скорости мчатся к уже далекому теперь сухогрузу, который они до этого преследовали. Скорость же у этих катеров в два раза превышает скорость корвета.

Мисс Дженифер Кобблер-Грин сидит за столом напротив Найта, настроенная с беспощадной непримиримостью. Если бы это видел зоолог, он, возможно, сравнил бы эту даму со змеей, не сводящей своего немигающего взгляда с мангусты. А Найт говорит с нервной настойчивостью знатока своего предмета, вынужденного убеждать невежду:
-- Я вижу, что вы никак не хотите расстаться с верой в безобидного и наивного туземца, которого дурачат коварные белые. Я здесь давно и, поверьте, насмотрелся такого, что...
-- Мистер Найт, - перебивает она его, - мне почему-то кажется, что вы в прошлом военный.
-- Да, я служил когда-то на одной военной базе, - сознается тот с фальшивым удивлением, так как действительно в своей далекой молодости провел на Мальте три года, служа в береговой артиллерии.
-- Так вот, лучше задумайтесь, кто сунул в руки оружие этим бедным черным парням и научил их из него стрелять?
В голосе дамы звучит мессианская страстность и уверенность в собственной правоте, когда она восклицает:
--  Это сделали вы, строители колониальных империй! И теперь в Африке тянется череда военных переворотов, межэтнических кровавых конфликтов на фоне нескончаемого обнищания населения. За сорок лет независимости Африка так и не покончила с массовым голодом и не выбралась из долгов богатым странам.
--  Долги, этой вашей Африке, кстати, периодически списывают, - напоминает с холодной педантичностью Найт, пытаясь вклиниться в ее гневный монолог. -  Даже Россия, никогда здесь не имевшая колоний, и которая сама далеко не в лучшем экономическом положении.
Но на приезжую это не производит впечатления.
-- В стране, в которой находится ваше представительство, вот уже больше двадцати лет идет война всех против всех и кто-то же снабжает воюющих оружием! Промышленности здесь нет, сельское хозяйство разваливается, даже кочевому скотоводству приходит конец. И вот эти, так называемые пираты, просто вынуждены заниматься таким промыслом, чтобы как-то прокормить себя и свои семьи. То, чем занимаются эти бедняги, это способ не только выжить, но и как-то помочь своей стране.
Найт тут не выдерживает, он прерывает даму и говорит ей с едким недоумением:
-- Да они, эти ваши "бедняги", получают миллионы американских долларов за выкуп захваченных судов и помогают они не стране, а только себе, да еще своему клану. Там, где они базируются на берегу, они строят себе шикарные особняки, где заводят гаремы, разъезжают на дорогих автомобилях. Они покупают золотые украшения для своих жен и наложниц, да и для себя тоже. И еще покупают наркотики, так как спиртное для них под религиозным запретом.
Мисс Кобблер-Грин молчит, выражая на лице пренебрежительное неприятие всего, что она слышит, а Найт с бесцеремонной прямолинейностью заканчивает свою речь:
-- Ваша голова, мисс Кобблер-Грин, к сожалению, набита прекраснодушной чепухой. Я удивляюсь, что кто-то решил уполномочить вас разъезжать по Африке и соваться в дела, о которых вы не имеете ни малейшего представления.
-- А что делаете здесь вы, мистер Найт? - вдруг переходит в контрнаступление дама. - Какая от вас польза? Чем вы помогаете людям этой страны, чтобы в ней скорее наступил порядок?
-- Здесь существует правительство, - говорит Найт, словно в чем-то оправдываясь, - пусть оно во многом номинальное, но мы не можем посягать на его функции. Мы может только советовать.
-- Не помогаете вы и морякам, задержанным так называемыми пиратами, а на самом деле добровольной береговой охраной, за нарушение территориальных вод этой страны. Вам следовало бы быстрее связываться с судовладельцами, чтобы те не оттягивали выкуп. На самом деле это своего рода штраф за нарушение водных границ и загрязнение моря.
-- Значит, вы в целом одобряете их действия? - спрашивает Найт и в его вопросе дама чувствует подвох.
-- Вы меня не поймаете на слове, - говорит дама с плохо скрытой издевкой. - Все, что я хочу сказать, это то, что я не осуждаю действия тех, которых обстоятельства довели до этих действий.
Найту все это уже смертельно надоело. И этот бесполезный разговор, и дневная духота, от которой некуда деться, и невозможно промочить горло стаканом виски с кубиками льда. Холодильник пришлось отключить, так как электрогенератор решили запускать только к вечеру, экономя горючее. Поэтому повар Ильяс готовит еду в деревянной кухне за домом, где роятся полчища мух, готовит на плите, сжигая в ней старые ящики. Хорошо хоть есть батарейки, а то они остались бы без компьютерной связи.
А его непрошеная гостья, враждебно сверкая стеклами очков, продолжает жужжать над ним, словно надоедливый овод:
-- Я знаю, что эти люди где-то здесь и находятся у вас под стражей.
 И если бы я встретилась с ними, мы смогли бы, я уверена, найти общий язык. С помощью переводчика, конечно, и я с ними встречусь, как бы мне не препятствовали такие, как вы.
Входит Абдулкарим Нур, вид у него озабоченный и в глазах угрюмая недосказанность. На даму за столом он даже не глядит, когда начинает докладывать:
-- Мистер Найт, ночью была попытка освободить задержанных. Хотели действовать холодным оружием, поэтому выстрелов не было слышно. К счастью обошлось без жертв с нашей стороны. Но с ними надо что-то делать. Знаете, что говорится в Коране?  Все хорошее, совершенное человеком - это от Аллаха, а все плохое - от него самого. Я считаю, что тот, кто не работает, а добывает большие деньги грязным путем, должен быть наказан. Но кто будет этим заниматься?  То есть судить и наказывать?
-- Вот мисс Кобблер-Грин хочет сама видеть арестованных, - говорит Найт с видом мнимой доброжелательности. - Она считает, что они имеют право быть выслушаны кем-то, у кого нет предвзятого о них мнения. Мы для этой цели не годимся.
Офицер вынужден повернуться к даме, так от него ждут ответа.
-- Я мог бы дать вам переводчика, мэм, - говорит Нур с угрюмой покорностью, - но я против этого. Это опасно. Для вас.
-- Вы скорее всего боитесь, что я узнаю от них то, что бросит тень на ваши действия?  - с полемическим задором спрашивает дама. - Я же хочу, чтобы мир наконец узнал правду о тех, кого вы называете пиратами. Audiatur et altera pars. Пусть будет выслушана и другая сторона, как говорили древние римляне.
После этих слов она встает и уходит с осуждающим видом.
Лейтенант Нур смотрит ей вслед и негромко говорит:
-- С тем, кто ничего не понимает, не спорят.
Входит Браун с распечаткой какого-то сообщения в руке и оповещает присутствующих:
-- Захвачено судно под панамским флагом, а какой-то натовский корабль видел это, но не решился входить в чужие воды, чтобы его спасти.
Он смотрит на всех с усмешкой и добавляет:
-- Кстати, еще не было случая, чтобы они захватили хоть одно судно под американским флагом.
-- У нас говорят, что гиена боится даже шкуры льва, - говорит с усмешкой Абдулкарим Нур. - Но даже гиены иногда смелеют.

Старый кирпичный дом, похожий на барак, окружен вместе с небольшим двором плотной оградой из колючей проволоки в два ряда. Вооруженные автоматами Калашникова солдаты ходят по двое вдоль ограды.
Солнце уже на западе и только что погрузилось в массу густых облаков, похожих на застывший дым какого-то исполинского пожара. Жара спадает, так как с океана начинает дуть влажный бриз.
 К охране подходят мисс Кобблер-Грин, переводчик в потрепанной униформе и два автоматчика. Несколько пиратов, одетых в майки с портретами кинозвезд и африканских президентов , сидящих во дворе в тени дерева манго встают и с любопытством смотрят на пришедших. Переводчик им что-то объясняет.
Пираты неопределенно усмехаются, некоторые с заметным плотоядным вниманием оглядывают коренастую, упитанную фигуру заезжей дамы,  ее пышный бюст и толстые ляжки не очень скрытые коротковатой юбкой. Лейтенант Нур, который сопровождает этих двоих, с нескрываемым неодобрением смотрит на наряд гостьи и качает головой. Затем по ее настоянию он с солдатами удаляется и делает это с большой неохотой. Входить за проволоку без вооруженной охраны, по его мнению, все равно, что войти в клетку с дикими зверями.

-- Ну что, наша гостья все-таки добилась своего? - спрашивает Браун, садясь за стол напротив своего начальника.
А сам он думает, что с началом сумерек запустят генератор, можно будет включить холодильник и телевизор, чтобы посмотреть через спутник мировые новости. Будет работать и большой вентилятор под потолком в комнате. У шефа, кажется, еще осталось немного виски. Даже одинарная порция с кубиком льда его бы вполне устроила.
-- Считается, что вежливый человек, - говорит наставительно Найт, - это тот, кто умело скрывает, как много он думает о себе и как мало - о других. Но в случае с этой женщиной я в разговоре с ней о вежливости уже не думал, а просто старался не назвать ее либеральной дурой.
-- Что нам с ней делать дальше? - спрашивает Браун тоном отца, озабоченного выходками половозрелой дочери, которую все в семье считают проблемной. - Переправить, если удастся, на какой-нибудь патрульный натовский корабль?  Ведь другие ее на борт не возьмут. Слышите?  Кажется, послышались выстрелы там, где держат этих пиратов.
Оба встают, быстро идут к двери и сталкиваются там с входящим в дом лейтенантом, у него сконфуженное выражение лица и он все никак не может застегнуть кобуру пистолета на поясе.
-- Что там произошло, Абдулкарим? - почти кричит Найт, утративший свою административную безмятежность, которая  явно дала трещину.
-- Не делай добра и тогда зло к тебе не придет, так у нас говорят. Эта женщина, да будет проклят тот день, когда она здесь появилась, эта женщина потребовала, чтобы мои солдаты охраны остались за проволокой. Она решила, что арестованные побоятся говорить правду, когда они будут поблизости. Она пошла туда только с переводчиком.
-- Так что все-таки произошло?  Она хоть жива? - хочет знать Найт, отгоняя от себя пугающее предвидение худшего.
-- Жива! - успокаивает его Нур. - Думаю, что жива, хотя тому, кто ищет себе погибели, как поможешь?  Эти дети греха, эти исчадья шайтана и иблиса все-таки успели ее изнасиловать. Завязали ей рот, чтобы не кричала и ...
Дверь с шумом распахиваются и двое подчиненных Нура с автоматами за спиной почти втаскивают в комнату голую, босую и кое-как прикрытую каким-то куском ткани мисс Кобблер-Грин и при виде ее Найт тут же с мрачной решительностью приказывает:
-- Доставьте ее прямо к врачу! Браун, показывайте дорогу!
Сержант Умар что-то говорит солдатам и идет впереди, а Найт провожает взглядом уносимый солдатами объект его недавнего благородного негодования, которое теперь постепенно переходит в нечто вроде жалости.

Ершов становится за штурвал, сменив другого рулевого, а чуть поодаль старший помощник негромко говорит принявшему вахту второму:
-- Недалекий человек считает, что окружен врагами и обижается на всех. Вы догадываетесь, кого я имею в виду.
-- Что ж, обида считается универсальной реакцией человека на все, что окружает его и не нравится ему, - говорит второй штурман, произнося с чувством интеллектуального превосходства эту позаимствованную где-то мысль. Старпом старается не отстать от него и дополняет его высказывание:
-- Скорее, она возникает, когда не оправдываются завышенные ожидания чего-то. А бутылка здесь плохой помощник. Мы все здесь далеко не трезвенники, но все же...
И старпом покидает рубку, не докончив фразы.

Ершов допивает свой компот в столовой команды. Почти все уже закончили обед. Рядом с ним оказывается моторист Равиль Хабибуллин. Он говорит, немного понизив голос, хотя рядом с ними никого нет и у него вид студента, который хочет получить зачет, но к нему не готовился :
-- Виктор, вот я хочу тебя кое о чем спросить как историка...
-- В судовой роли я всего лишь матрос первого класса, - напоминает он Равилю с заметно укоряющей усмешкой.
-- Но ты мне все-таки объясни, почему во всех школах мира учат историю, а человечество делает все те же ошибки. В чем причина?
-- Вопрос, на который нет единого ответа, - говорит Ершов, понимая, что от моториста быстро не отвязаться. - Опыт истории изучать никому не хочется и история как наука интересна только для историков. Разве детям интересен опыт их родителей?  Им ведь хочется все испытать самим. А теперь и я тебя хочу спросить, Равиль, уже как мусульманина. История творится по воле аллаха или нет?  Что об этом говорит твой Коран?
В слегка узковатых глазах моториста таится тусклый блеск, словно огонь свечи, видимый сквозь запотевшее стекло. Вопрос тоже не так уж прост.
Равиль чешет затылок типично русским жестом, а потом говорит с видом восточного менялы, отсчитывающего серебряные дирхемы:
-- В Коране говорится, примерно, так: поистине, Аллах не меняет того, что с людьми, пока они сами не переменят того, что с ними. И вообще весь порядок мироздания нельзя изменить. Об этом тоже сказано: "Ночь не опередит день, а солнцу не надлежит догонять месяц и оба они плавают по своду небес".
-- Ну вот, ты меня немного утешил, - говорит Ершов, приняв во внимание всю мистическую запредельность услышанного и вставая из-за стола. В раздаточное окно высовывается кок и громко спрашивает:
-- Добавкой никто не интересуется?
Дело в том, что сегодня качает больше обычного и некоторые от обеда вообще воздержались.

В ооновском представительстве Найт сидит на своем месте за столом, а Браун стоит перед ним и делится своими соображениями:
-- Вы знаете, шеф, я вот недавно читал, что с применением метода психоанализа удалось выявить у многих женщин довольно парадоксальное желание подвергнуться изнасилованию.
Найт смотрит на него с хмурой иронией, а тот продолжает:
-- Ученые утверждают, что в подсознании сексуальная энергия блокируется нашим Эго и это ведет к развитию разных комплексов.
-- Ну, и что дальше? - нетерпеливо спрашивает Найт.
-- Подсознание сковывать просто вредно, поэтому Эго не должно побеждать в психике человека. Так что на первый взгляд печальный случай с мисс Кобблер-Грин на самом деле не что иное, как ...
-- Слушайте, Браун, когда сюда явится какая-нибудь гуманитарно-либеральная комиссия расследовать то, что вы называете печальным случаем с нашей гостьей, не вздумайте высказывать вслух эту фрейдистскую чушь. Вы меня поняли? Нам лучше дождаться того дня, когда нас сменят в свой срок, а не уезжать отсюда досрочно и с выговором.   
   
Теперь на месте Брауна за столом сидит мисс Кобблер-Грин, на ней темные очки, но когда она их снимает, чтобы протереть стекла, виден большой синяк цвета чернослива вокруг ее левого глаза.
-- Я требую немедленно предать суду всех, кого вы держите под стражей, - говорит она с пугающей суровостью, а будь моя воля, я бы просто перестреляла этих скотов. Но я согласна и на их пожизненное заключение.
-- Небольшое уточнение, мэм, - говорит Найт. - Ни я, ни мой помощник Браун, не держим здесь никого под стражей. У нас нет никаких властных полномочий.
-- Далее, когда этот суд совершится, - говорит она, не слушая Найта, - я требую, чтобы меня немедленно отправили в Европу или в Америку.
-- В данный момент у нас такой возможности нет, кроме того, никто вас сюда не приглашал, тем более не заставлял приезжать в эту часть Африки. Вы потрясли всех нас своим гуманитарным подвигом, явившись без предупреждения в мир, где каждый, в сущности, это просто добыча для другого. Теперь вам надо суметь без дальнейших потерь для себя его покинуть. Мы будем стараться вам помочь.
-- Мне приходится от вас выслушивать общие слова и надоевшие прописные истины, -  говорит, не скрывая своего недовольства, мисс Кобблер-Грин. Она, конечно, чувствует в его словах неприкрытую иронию.
-- Придется ознакомить вас еще с парочкой таких истин, - говорит Найт, которому этот разговор уже явно в тягость. - В Африке общество всегда было авторитарным и строилось на двойных стандартах. Для него ведь нет человека вообще, а только свой или чужой. Для него мы здесь чужие оба.
-- Значит, гуманитарный фонд, который я  представляю, по-вашему, здесь не нужен?
-- Я знаю только то, что народу не надо идти путем, который ему чужд. Жизнь показала, что импорт демократии, особенно в исламские страны, ведет часто к терроризму.
Входит Абдулкарим Нур, который никак не мог дождаться окончания затянувшегося разговора.
-- Каждый знает, мистер Найт, лишь ту дорогу, по которой сам ходит. Но если душа куда-нибудь захочет пойти, разве ее удержишь?
-- Абдулкарим, хотелось бы услышать в конце нашей беседы с уважаемой гостьей что-нибудь утешительное из Книги Книг, - обращается к нему Найт, которого разговор этот уже утомил. И тот сразу же подтверждает свою востребованность и говорит:
-- Обращаясь к людям, Аллах сказал: "лучший из вас не тот, который, ради небесного пренебрегает земным, и не тот, который поступает наоборот. Лучший из вас тот, который берет от обоих".

Пенистый след от двух винтов за кормой и знакомые цвета либерийского флага, который слабо полощется на ветру: вот картина многих и многих дней.
Ершов сидит на бухте манильского троса и держит на коленях затрепанную книгу. К нему подходит электромеханик и говорит с беспощадной точностью:
-- Есть на нашем сухогрузе единственный человек, которого можно увидеть с книгой в руках и это, конечно же, рулевой Ершов. А правда ли, что сейчас издают не книги, а фамилии авторов?  Известных, конечно.
-- Правда. Это ведь как марка товара. Покупаешь, например, пиво "балтика", потому что оно тебе знакомо больше других. А о других марках, даже, возможно, лучших по качеству, не знаешь ничего.
-- Но тогда здесь человек проявляет верность одному сорту пива?
-- Что такое верность? Это ведь не чувство, это тип поведения в жизни. Я бы даже сказал, что это признак жизненной стабильности, - говорит Ершов скучающим тоном знатока.
-- А я думаю, что верность чему-то это еще и лень, боязнь перемен, - открывает новую грань вопроса просвещенный электромеханик. - В общем, это даже консерватизм по большому счету.
-- Ну да, - вынужден согласиться Ершов, - если это верность, скажем, отжившим традициям, обычаям, заветам предков.
Боцман с палубными матросами затевает скатывание забортной водой палубы. Насос уже работает, из шланга с шипением вырывается струя воды и электромеханик торопится:
-- А вот я тебе, Ершов, задам сейчас коварный контрвопрос: как ты классифицируешь супружескую верность?
-- Если сохранилась любовь, - чуть подумав, говорит Ершов, - то верность это неотъемлемая часть этого чувства. А когда любовь угасает или уже угасла, то верность подпитывается страхом перед неизвестным новым или боязнью совершить ошибку при новом выборе.
-- Вдруг объект нового интереса, - подхватывает идею собеседник Ершова, - окажется намного хуже, чем прежний.
-- Мысль твоя работает в нужном направлении, Чубайс ты наш незаменимый, - одобрительно говорит ему Ершов и готовится уйти.
В это время подбегает матрос с закатанными мокрыми штанами и осторожно хлопает его по плечу со словами:
-- Еле отыскал! Капитан тебя желает видеть. Нужный ты, я вижу, человек на пароходе!

Ершов стучит в дверь капитанской каюты, которая находится под самым мостиком и, видимо, слишком поспешно входит, потому что капитан не успевает прикрыть старой газетой бутылку на столе.
-- От меня могли бы все это и не прятать, Владимир Сергеевич, - с благодушной укоризной говорит Ершов. - Когда в меня попадает информация, то на выходе всегда ноль. А вот о вашей зависимости от бутылки уже слух по пароходу ползет.
-- От кого, например, вы слышали в последний раз об этой, как вы считаете, зависимости, Ершов?
-- Капитан, у меня немало недостатков, но привычки к доносительству среди них не обнаружите, - говорит Ершов, тут же критически отмечая некоторое самодовольство в своих словах. Капитан это тоже отмечает:
--  Будем скромнее относительно своих достоинств. У меня к вам вопрос личного свойства. Не осчастливила ли вас моя бывшая супруга сообщением своего номера на мобильном телефоне? Раньше у нее его просто не было. Теперь же должен быть. А в рейсе все может случиться и надо поддерживать связь с миром не по одному и даже не по двум телефонным номерам.
-- Кажется, она что написала на каком-то обрывке бумаги, а я вместе со всякими записями взял с собой в рейс.
-- Просмотрите все эти записи. Вдруг среди них и окажется этот номер. Я вас потревожил в ваше свободное время и, в виде небольшой компенсации, предлагаю стакан "мартини". Хотя вы меня и обвинили косвенно в интересе к бутылке. Но я не в обиде. Мы приближаемся к берегам тех, кто придерживается истинной веры и того, что веселит душу мы долго не увидим.
Капитан отвинчивает пробку на высокой бутылке прозрачного стекла.

На ходовом мостике старпом сдает вахту второму штурману. Горизонт чист, волна от силы два балла, где-то вдалеке идет большой танкер.
-- Ну вот, наше место в море вам известно, сэконд, и можете, благословясь, плыть себе дальше.
-- В совсем недавние времена, - считает отозваться на это второй штурман, - можно было бы сказать, что любое знание относительно и часто далеко от истинного. А сейчас, стоит пощелкать кнопками прибора спутниковой связи, и на табло увидишь все, что тебя интересует. И широту, и долготу, и скорость, и все прочее. Секстан можно не тревожить, пусть себе отдыхает в своем футляре.
-- Это пока на судне есть хоть один источник электроснабжения, - напоминает, будучи реалистом, старпом.
Второй суеверно стучит по деревянному планширю на мостике и говорит, забыв о том, что он крадет свободное время старпома:
-- У воздушного и морского транспорта огромная разница в скорости, но есть одно общее.
-- И что же это?
-- И они, и мы движемся к цели, не видя земли. Они несутся над облаками, а мы неспешно идем, не видя берегов.
И тут же непоследовательно добавляет:
-- Капитан обещает стоянку перед входом в канал.
-- То, что он так говорит, не значит, что он так думает, - охлаждает его надежды старпом. - Мы его уже немного знаем. А судовладелец наверняка его торопит. Для него время это деньги. Ну, счастливой вахты!
      
--Боцмана на бак! У вас все готово?  Стопор не забыли отдать? Тогда вира якорь!
Это капитан дает команду по динамику.
Почти половина пути уже пройдена. "Морская звезда" дождалась своей очереди входа в канал. Северный тропик совсем рядом и солнце начинает припекать почти с самого утра.

На мостике черноусый лоцман-араб в белой рубашке, на переносной столик буфетчик приносит накрытые салфеткой тарелки и кофейник. Сам он стоит рядом в выжидательной позе.
-- Breakfast time, mister pilot, - галантно напоминает капитан. - Do you have your coffee with milk?  (Время завтрака, г-н лоцман. Вы пьете кофе с молоком?)
-- No, thank you, Mr. captain. We're still fasting. Id-el-Fitr,the end of Ramadhan, is a long way off (Нет, спасибо, г-н капитан. У нас все еще пост. Ид-эль-Фитр, конец Рамадана, еще не скоро).
-- Oh, sorry. I forgot (О, извините, я забыл) - говорит капитан и кивает буфетчику на тарелки:
-- Все это надо убрать. До захода солнца он есть не будет. У них с этим строго, не то, что у нас. 

"Старфиш" - "Морская Звезда" в составе целого каравана судов с почти торжественной неторопливостью идет по каналу. Справа, на африканском берегу - поля и селенья с небольшими рощами финиковых пальм. Слева - прямо таки классическая пустыня  с песчаными барханами, в ней явно недостает каравана верблюдов. Утомляющая глаз горячая желтизна песков.

Лоцман стоит рядом с рулевым и негромко дает команды на английском, акцент у него почти такой же, как и у русских:
-- More starboard! Steady as she goes (Больше право. Так держать)
Вахтенный штурман на всякий случай тихо переводит команды рулевому, хотя в этом, кажется, нет особой необходимости.
-- Nothing to port (Лево не ходить).

Потом лоцман смотрит на часы, достает привычным движением из кармана платок, стелит его чуть поодаль от штурвала, становится на него коленями, сняв предварительно туфли, и отбивает поклоны, произнося вполголоса молитвы. Слышится только: "бисмиллахи рахман рахим, альхамдулиллахи..." Потом поднимается с колен, прячет платок и занимает кресло в рубке рядом с рулевым.

Канал наконец позади, судно, покачиваясь на невысоких волнах, идет по Красному морю. Стоит жара. Вся команда голая по пояс, многие в шортах или плавках, на голове у них кепи или панамки, свободные от вахты лениво ходят в пляжных шлепанцах. Механики включили насос и теперь желающие могут обливаться из пожарного крана тепловатой забортной водой. Чайки за бортом с криком бросаются в волны, куда камбузник только что выбросил содержимое бачка с отходами.

Ершов и еще один матрос задержались в столовой, где у подволоки без устали вертятся лопасти большого вентилятора.
-- Вот видишь, макароны по-флотски кок давно перестал готовить, - одобрительно отмечает матрос, отмечая гастрономический прорыв сквозь однообразие судового общепита - Значит, кэп наш все-таки дал указание. Это с твоей подачи?
-- Теперь макароны будут составной частью чего-то другого,- с гастрономическим скептицизмом напоминает Ершов. - Они неизбежны, как чередование вахт. Вот сегодня макароны с сардельками, завтра, ручаюсь, будут с сосисками.
-- С тертым сыром было бы неплохо.
-- Боюсь, что сыр тереть никто не захочет, - говорит Ершов, намекая на кулинарную несостоятельность самой идеи. - Так что придется тебе выбросить свою глупую мечту из головы.

Из входа в машинное отделение вышли подышать пусть горячим, но все-таки морским воздухом вахтенный механик и немолодой моторист. Оба в комбинезонах на голое тело. Они продолжают разговор, видимо, начатый еще  в машине и речь ведет механик:
-- Вот я и говорю, что русский - это давно уже не национальность, а, скорее, ментальность, хоть я и не люблю это слово. Я имею в виду образ мыслей, ну и поведение. Особое отношение к труду.
-- Труд есть труд, - говорит рассудительно моторист, - от него никуда не уйдешь. Даже чтобы открыть бутылку водки, нужно потрудиться.
Кто-то проходит мимо и говорит обоим:
-- Скоро выйдем в океан. Дальше надо идти под охраной, а они требуют, чтобы собирался целый караван и двигаться в виде морского конвоя. Что наш кэп решит, неизвестно.
-- Решит то, что ему хозяин скажет, - мрачным тоном говорит механик и ему вторит моторист, говоря:
-- А хозяин, как известно, барин.
После чего они оба скрываются в машинном отделении.

В рулевой рубке военного корабля, который занимается патрулированием, находятся все, кому положено быть на вахте. Только командир здесь бывает чаще других. Сейчас он держит в руке микрофон и говорит в него, видимо, обращаясь по радио ко всем судам, только что вышедшим из пролива в океан:
-- An escorted convoy of vessels has recently left the assembling area. A new convoy will be ready in a couple of days as soon as some naval ships are available for the purpose. Keep in touch with us by radio ( Охраняемый караван судов покинул место сбора. Новый конвой будет готов через пару дней, как только появятся свободные военные корабли для этой цели. Держите с нами радиосвязь).

Капитан Слободской слушает это сообщение с острым и даже немного болезненным вниманием и потом обращается к старпому, который стоит рядом и тоже слушает, как слушают сообщение о погоде.
-- Ну вот, Виталий Иванович, нам предлагают выбор. Становиться ли нам на якорь, где глубины поменьше и ждать, пока нас не возьмут под охрану или же идти дальше на свой страх и риск.
-- Извините, капитан, но этот вопрос, как вы любите сами иногда говорить, совершенно праздный. Разве последнее слово в таких делах не принадлежит судовладельцу?
Капитан слегка усмехается, услышав это, идет к штурманскому столу, достает мобильник и без особого желания набирает номер.
-- Олег Львович, это продолжение нашего разговора, - говорит капитан с плохо скрытой обреченностью. - Главный их патрульный корабль предлагает ждать пару дней, когда под охраной пойдет следующая группа судов. (Капитан какое-то время молча слушает). Я вас понял. Вы считаете, что мы и так потеряли много времени и что риск нарваться на пиратов преувеличен. Лично я так не считаю, но спорить с вами не намерен. В общем, до связи. Если, конечно, такая возможность у нас будет. Иншалла, как говорят в этих местах, воля аллаха.
Капитан прячет телефон в карман и молча смотрит на старпома. Тот не говорит ни слова, и капитан покидает рубку. Рулевой за штурвалом чувствует, что над судном начинает витать тревога, словно гигантская птица Рух из арабской сказки.

 На восточном берегу Средиземного моря судовладелец Вапнярский и его юрист сидят в это время за низким столиком, на котором кипа бумаг, бутылка лимонной водки и ваза с фруктами. На столике лежит также мобильный телефон хозяина. У обоих в руках стаканы.
-- Ну вот, я вам передал то, что мне сказал капитан. И вы слышали, что я ему ответил. Вы знаете, Дмитрий Андреевич, что моя личная прибыль это десять процентов от суммы фрахта судна. Значит, при доставке груза в целости и сохранности я получаю всего девяносто тысяч долларов.
-- Вы говорили им, Олег Львович, что более короткий путь не самый безопасный?  И что об этом думают сами фрахтовщики?
-- Они против рейса вокруг Черного континента. Он бы намного удлинился, а увеличить сумму фрахта они отказываются. Увеличение расходов на рейс, а это горючее, провиант, зарплата команде, мне пришлось бы покрывать из своей прибыли. А мне ведь и вам еще нужно жалованье платить, уважаемый Дмитрий Андреевич.
Он говорит это с ироническим прищуром глаз и добавляет:
-- И на премиальные вы, конечно, надеетесь.
-- Вы зря недооцениваете мои услуги, хозяин. Это ведь с моей подачи не был заключен контракт с каждым членом команды. Не было и коллективного договора, не говоря уже о личной страховке. Застраховано лишь судно и груз. Разве я не блюду ваши финансовые интересы?  И если с судном что-то случится...
-- Я думаю, вам хотелось сказать точнее: шкурные интересы. Ладно, я знаю, что вы хотели бы сказать. Если что-то случится, мне не придется платить команде ничего, кроме их жалованья. Но об этом лучше не будем говорить. Я в меру суеверен.
Вапнярский стучит костяшками пальцев по столу.
-- Вы уверены, хозяин, что столешница из настоящего дерева? - спрашивает юрист. - На этой вашей исторической родине, похоже, все давно уже из проклятой синтетики. Просто неплохая имитация древесины.
Судовладелец одергивает руку и подозрительно оглядывает стол.
В комнату заглядывает Хаим, которого Вапнярский любит называть садовником, хотя его функции намного шире. Он ему говорит, запинаясь и явно подбирая слова:
-- Хайим, гашке эт га-сихим вэ эт га-эцим аль-яд га-байт (Хаим, полей кусты и деревья возле дома).
Тот в ответ разражается довольно длинной фразой:
-- Харбе маим ло тов лахэм. Баал, га-хешбон ле-маим ба квар мизман (Много воды для них вредно. Хозяин, счет на воду пришел давно).
На это владелец виллы обидчиво отвечает:
-- Зэ ло га-давар шельха! (Это уже не твое дело!).
Вапнярский поворачивается к юристу и дает волю своим эмоциям:
-- Вот жалуются, что русский - трудный язык! Для меня же самый трудный - это язык, который придумали мои далекие предки. Я двумя руками готов голосовать, чтобы русский здесь получил все права. А с этим Хаимом даже на английском не поговоришь.

Носовая часть "Морской Звезды" теперь нацелена на океанский простор. Но ей наперерез идет военный корабль, причем полным ходом, на что с живописной наглядностью указывают пенные буруны у его форштевня. Он походит ближе и какое-то время идет параллельным курсом. С корабля звучит усиленный динамиком голос его командира:
-- Motorship Starfish, I advise you to wait at least for darkness to come. Otherwise your safety cannot be guaranteed (Теплоход "Старфиш", я советую вам подождать по крайней мере до темноты. Иначе ваша безопасность не может быть гарантирована).
-- Thanks for the warning (Cпасибо за предупреждение) - говорит капитан и продолжает какое-то время держать микрофон в руке.
На мостике появляется Ершов и молча подает капитану обрывок газеты с длинным рядом цифр.
-- Нашелся все-таки номер телефона, - говорит он и капитан прячет бумажку в карман. Он смотрит вслед уходящему военному кораблю.
-- Ершов, - говорит тихо капитан, - вы допускаете, что нас могут... ну, понимаете, о чем я.
-- Могут, конечно, чем мы лучше или хуже других?
Капитан делает жест, предлагая ему последовать за ним в дальний конец рубки и там задает Ершову вопрос:
-- Что мы везем в трюмах, вы знаете?
-- Белорусские тракторы, так ведь?
-- Но под ними еще один вид самоходной техники. Это ходовая часть для любых установок от тягача-вездехода до ракетного комплекса. Но я не об этом хотел сказать. То, что мы везем, не так уж важно. Груз как груз.
Ершов смотрит на него вопросительно.
-- Мы кое-что знаем из газет, - говорит капитан, - о том как действуют и ведут себя эти пираты. Они отбирают все, что им понравится и непременно мобильные телефоны.
-- Тогда этот телефон нужно спрятать в таком месте, чтобы они не могли найти. И чтобы можно было до него добраться, если нужно, - делает вывод из услышанного Ершов.
-- Нас будут все время охранять, а за мной, возможно, будут следить больше, чем за другими, - говорит капитан, стараясь, чтобы его не слышали вахтенный штурман и рулевой. - Телефон спрячете вы и я надеюсь на вашу изобретательность, Ершов.
-- У нас какой-то капитулянтский разговор, - говорит он, принимая от капитана телефон и незаметно пряча его в карман.
-- Нас только что предупредили, - говорит капитан с кривой усмешкой, - но уверенности это не прибавило. Идите и найдите тайник для телефона.

Старший механик у себя в машинном отделении прячет за распределительный щит носовой платок, в который он только что положил свои часы, пару колец, пачку денег и крестик на серебряной цепочке.
По железному узкому трапу спускается капитан и подходит к стармеху, когда тот уже спрятал свой туго завязанный платок.
-- Николаич, - говорит он ему, стараясь перекричать стук работающих поршней в двигателе, - вот в этом двойном пакете вся судовая касса. Надо спрятать это в каком-нибудь укромном закутке, здесь их много.
-- Будет сделано, капитан, - почти кричит ему стармех и берет пакет.

Здешние опасные воды патрулирует и российский военный корабль, за кормой слабый ветер шевелит непривычный в этих местах Андреевский флаг.
В рубке молодой командир в служебной синей форме без погон и в пилотке. Так же одет и его старший помощник. Никаких вольностей в одежде с поправкой на тропики здесь себе не позволяют. Появляется радист и говорит с аккуратной обстоятельностью:
-- Товарищ командир, получены сигналы бедствия. Потом было словесное обращение сначала на английском, потом на русском. Английский у них с акцентом, а русский без оного. Значит, на судне русские.
-- И что они сказали? - спрашивает командир, глядя на радиста.
-- К ним приближаются на большой скорости катера. Начали вести огонь по капитанскому мостику, но пока жертв нет.
-- Какое судно может быть в этом квадрате, старпом?
В голосе командира появляется профессиональная озабоченность.
-- Сейчас выясню.
Он склоняется над приборами, из которых с деловитой сноровкой  извлекает  нужную справку:
-- Игорь Владимирович, судно называется "Старфиш", под либерийским флагом. Команда, видимо, русская, судно идет в сторону Индии с грузом сельхозтехники.
-- Мы можем им как-то помочь? - спрашивает командир. - Здесь, конечно нужен вертолет, которого у нас нет. Вот, кстати, появился наш машинный бог. Сейчас мы его спросим.
Он поворачивается в сторону вошедшего в рубку командира БЧ-5, то есть машинной команды, и сразу же задает ему главный вопрос:
-- Ну что, капитан-лейтенант, успеем мы отбить одно судно с русской командой у пиратов?
-- Нам давно уже пора делать моточистку, товарищ командир, но для этого нужна где-то стоянка хотя бы на два-три дня и мы все сделаем своими силами. В машинном отделении запах отработанных газов.
-- Надо принять специальные меры и усилить вентиляцию.
-- А что делать с состоянием поршней, поршневых колец и клапанов?  Все ведь надо регулировать.
-- Значит, жалеешь машину, Игорь Петрович?
-- Форсировать работу двигателя нам сейчас нельзя. Скоро нас сменят и нам потом еще идти и идти на базу. А если сейчас случится поломка, нам придется бессильно качаться на волнах и заниматься настоящим ремонтом.
-- Беда, когда на борту есть принципиальные люди, - говорит командир. - С ними никогда и ни о чем нельзя договориться.
-- Мне ведь можно просто приказать, - говорит корабельный механик, но я попрошу подтвердить это письменно. За выход из строя машины в море я один отвечать не хочу.
-- Формалист, - говорит в его сторону командир, а старпом пытается найти для всех оправдание:
-- Ну, нам не стоит особенно расстраиваться. Судно это с английским названием, плавает под чужим флагом, хозяин его иностранец, так что к России оно имеет весьма косвенное отношение. А его "сос" слышат и те, у кого на палубе есть по вертолету. Но они тоже не особенно спешат на помощь.

На "Морской Звезде" старпом с биноклем в руках тревожно докладывает капитану:
-- Владимир Сергеевич, с правого и левого борта наперерез моторные лодки! У них скорость во много раз выше нашей.
-- Ну вот, чудес не бывает, - говорит капитан. - Что с нами произойдет дальше, уже до тошноты известно заранее. Для тех, кто читает иногда газеты. Будем пока лавировать и брать мористее. Ершов, руль лево 15!
-- Есть лево 15.
Капитан быстро подходит к машинному телеграфу и переводит ручку на "самый полный вперед".
Он дастает откуда-то еще далеко не пустую бутылку и говорит:
-- Предлагаю всем по очереди допить ее содержимое. Учтите, теперь мы будем жить по шариату, пока нас не отпустят, и о выпивке придется забыть.
Ершов отрицательно качает головой.
-- Спасибо, капитан. Я уже начал жить по законам ислама. Аллаху акбар!
-- Старпом, приложитесь, - говорит капитан. - А в пустую бутылку я вложу записку с нашими координатами и брошу ее за борт на волю волн. Как в морских приключенческих романах. Будем соблюдать традицию.
Старпом из учтивости отпивает от бутылки и отдает ее капитану.
-- Руль право пять, - говорит капитан Ершову и сам допивает из бутылки остальное.
-- Есть право пять, - говорит Ершов, перекладывая штурвал с фатальной обреченностью. Он уже не верит, что им удастся уйти.
Капитан снова переводит ручку машинного телеграфа.
Затем он засовывает в горлышко бутылки скрученную бумагу, завинчивает его плотно и швыряет ее далеко за борт.
-- Двух бы ребят с автоматами Калашникова с каждого борта, - говорит сквозь зубы Ершов, - и они перестреляли бы всю эту грязную сволочь за пару минут. Жаль, что нам нельзя иметь на борту оружия.
Несколько пуль пробивают стенку рубки.
-- Что, уже начали стрелять? - спрашивает капитан с неодобрительным удивлением, потом говорит   по внутреннему телефону:
-- В машине! Нас уже атаковали, будем лавировать, сколько удастся. От реверса не отходить!
-- Вы думаете, что нам удастся оторваться от них? - спрашивает старпом с преувеличенным спокойствием.
-- Не очень, - тихо говорит капитан.
-- Я того же мнения.
А  второму помощнику, который тоже находится здесь, капитан напоминает с неуместной уже педантичностью:
-- Пусть радист непрерывно дает сигнал бедствия.

Пиратские лодки приближаются с фатальной неуклонностью, с них все чаще стреляют из автоматов короткими очередями. Некоторые пираты одеты ярко и с разбойничьей живописностью, кое кто из них в масках, у других лица закрыты разноцветными платками, так что видны только глаза. Это напоминает какой-то разгульный и жестокий карнавал на воде. Не хватает только музыки и барабанных ритмов, действующих гипнотически. Но это не игра, здесь все совершается с подчеркнутой прямолинейностью и даже деловитостью. Видимо, техника захвата судна отработана здесь до мелочей.

Палуба британского корвета. Разговаривают двое молодых офицеров, стоящих у борта:
-- Радист говорит, что пираты только что захватили какой-то сухогруз, кажется под либерийским флагом. Ну, флаг здесь ни о чем еще не говорит.
-- Ты помнишь фильм "Молчание ягнят"? - спрашивает его другой офицер таким тоном, будто давно ждал случая поделиться впечатлением. - Вот вся эта покорность экипажей судов, с которой они идут в плен, меня просто удивляет. Тут, видимо, проявляется типичная психология жертвы, которая осознает себя таковой, заранее чувствует себя обреченной и это даже провоцирует преступника.
-- А что представляют собой команды судов в эпоху глобализации?  Хозяина судна они и в глаза не видели, плавают под флагом, который, возможно, увидели впервые, сами они из разных стран, с трудом понимают друг друга, и взаимного доверия у них нет и в помине. Судно для них, в сущности, чужое, как и каждый из них чужой другому.
-- Ну, а мы их должны защищать от пиратских нападений, но делаем это редко и как-то неубедительно.
-- Нам с детства внушали, что только торжество закона дает безопасность человеку.
-- Но если государство не обеспечивает человеку эту безопасность, тогда он вынужден защищать себя сам. Но ему и этого делать не дают.
-- Потому что этим он нарушает закон, если сам вершит правосудие.
-- Знаешь, что сказал Конфуций, примерно, три тысячи лет назад?  На добро нужно отвечать добром, а на зло - справедливостью. Но не злом, вот что важно. Умный он был старик.
-- Нашему командиру это, возможно, бы даже понравилось. Он ведь любит это слово - справедливость.

На "Морской Звезде" пираты, громко переговариваясь, быстро занимают позиции по всему судну. Главарь, с закрытой пестрым платком нижней частью лица и в круглой белой шапочке, входит в сопровождении еще троих в рулевую рубку. У него на груди автомат, на поясе кобура с пистолетом. Все другие вооружены автоматами. Рядом с главарем стоит, как вскоре выясняется, переводчик, его лицо также частично закрывает платок, автомат у него на ремне за спиной. Он внимательно вглядывается в Ершова, но, поймав ответный взгляд, быстро отводит глаза, словно давний должник, увидевший своего заимодавца.
Один из пиратов, постарше возрастом и, видимо, знакомый с морским делом, подходит к компасу и говорит на плохом, но узнаваемом английском, капитану:
-- Steer the course 330 (Править по курсу 330).
И для большей наглядности показывает эту цифру на компасе.
Капитан говорит Ершову, за спиной которого стоит другой пират с автоматом в руках:
-- Делайте, как он велит. Теперь мы, к сожалению, в их власти.
Главарь что-то говорит тому, кто выполняет роль переводчика и тот выступает вперед:
-- Я ваш переводчик, мое имя Амин. Нашего начальника (он указывает на главаря пиратов) зовут Башир. Он приказывает идти к берегу, пока не увидим маяк. Он скажет потом, где будет стоять судно.
Пираты с деловитой бесцеремонностью начинают проверять карманы всех, кто находится в рубке. Бумажники тут же раскрываются и оттуда  изымается все, что напоминает денежные знаки. Мобильный телефон оказался только у старпома, он не хочет расставаться с ним, но его вырывают из его руки силой, хотя и без особой злости. Это уже просто рутина.
Амин, отвернувшись, приподнимает  платок с лица, чтобы стереть пот со лба, и Ершов наконец видит его лицо. Он начинает его узнавать. В конце концов десять лет с лишним не такой уж большой срок, чтобы забыть чье-то лицо да еще с признаками иной расы. Амин это понимает, он сам давно уже узнал Ершова. Он  чуть заметно кивает на главаря и подносит палец к губам, стараясь, чтобы этого не увидели другие.

А у Ершова пред глазами проносится картина очень давнего времени, будто высвеченные на экране кадры старой кинохроники. На почти безлюдной из-за позднего часа станции метро в городе, где он живет, несколько бритоголовых парней в черном гонятся за молодым африканцем, как стая одичавших собак на пустыре. А он пытается отбиваться от них на бегу и некоторые его удары даже достигают цели. Когда они поравнялись с Ершовым, он бьет первого бритоголового в челюсть правильным боксерским ударом и добавляет удар другой рукой. Теперь они стоят с африканцем спина к спине и вместе отражают беспорядочные удары явно нетрезвых нападающих. Где-то вдалеке слышится вселяющий слабую надежду свисток дежурной по залу. Подходит поезд, раскрывается дверь и Ершов почти силой вталкивает африканца в вагон, а сам бьет в лицо и по рукам бритоголовых, которые пытаются помешать механическому процессу закрытию дверей. Снова слышится свисток дежурной, нападавшие смотрят в ту сторону и видят двух милиционеров, которые уже недалеко от вагона. Машинист в это время включает внутреннюю трансляцию:
-- Не держи двери, кому говорю?
Наконец поезд трогается, редкие пассажиры вагона поглядывают на них с пугливым безучастием и Ершов с африканцем теперь смотрят друг на друга, будто увиделись впервые. У обоих на лицах кровь, а Ершов говорит с насмешливой озабоченностью:
-- Тебе хорошо - синяки не будут видны. А мне фонарь завтра обеспечен. Придется утром припудривать.
-- Причем здесь фонарь? - спрашивает, криво улыбаясь разбитыми губами спасенный от расправы, и смотрит на лампы под потолком вагона.
-- Ладно, я потом тебе объясню.

Пираты тем временем, громко переговариваясь, методически обходят каюты,  обыскивая их обитателей, роются в шкафчиках, сумках и чемоданах с жадной торопливостью и переругиваясь, вынимая оттуда все им понравившееся. Вспыхивают драки с членами команды и, хотя пиратов почти в два раза меньше, верх одерживают почему-то они. Возможно, от того, что они вооружены. Правда, в ход пока идут кулаки, но одного матроса уже ударили сзади прикладом и он свалился без сознания.

На камбузе пираты с гастрономическим вниманием разглядывают этикетки на консервах. Один из них, знающий немного английский, держит с брезгливым неприятием в руках банку со свиной головой на наклейке и говорит, показывая ее коку:
-- Pork - for you (свинина для вас).
Затем он показывает коку другую банку, где на ее боку красуется корова и громко поясняет:
-- Beef - for us (говядина для нас).
-- The food will be finished soon, - говорит кок, мобилизовав все свои  запасы английского. (Еда закончится скоро).
-- Do'nt you worry. We'll not let you die (Не беспокойся. Мы не дадим вам умереть), - говорит, осклабясь, пират. - We need you alive. The ransom is paid for those who are not dead (Вы нам нужны живые. Выкуп платят за тех, кто не умер).

В рубке Башир  стоит теперь перед капитаном и Амин старательно, но с безучастным видом переводит сказанное главарем пиратов:
-- Сдайте ваш мобильный телефон.
-- У меня его нет, - спокойно говорит чистую правду капитан.
-- А как вы говорите с хозяином судна?
-- По радио. Для этого на судне есть радист.
-- Если мы найдем ваш телефон, вы будете наказаны.
-- Вы и так уже нас наказали захватом нашего судна.
-- Мы добровольный морской патруль. За пользование нашими водами надо платить. Ладно, наши люди помогут нам связаться с хозяином. Когда мы придем на якорную стоянку, мы всех вас будем держать вместе и под охраной. Объявите это своей команде.
И Башир повелительным жестом указывает на микрофон, по которому идет внутренняя трансляция на судне.

На палубе в это время командует правая рука главаря - Абейд. Он не закрывает лица, у него короткая борода и на голове черная чалма. На нем пояс, украшенный серебряными бляхами и арабский кривой кинжал в дорогих ножнах с рукояткой в драгоценных камнях.
Абейд расставляет пиратов на всех важных участках и говорит:
-- У нас правильно говорят: где сила, там и право. А глупость, как известно, не терпит мудрости. Помните это всегда.
-- Абейд, - говорит ему один из пиратов, - у нас также говорят, что немного ума лучше, чем много силы.
-- Ты слишком много стал говорить в последнее время, - отвечает на это Абейд с ленивой угрозой. - Придется сказать Баширу, что тебе надо немного отдохнуть дома. Ты же знаешь, что голову губит ее собственный язык. А у каждого человека начало жизни предвещает и ее конец.
-- Кто знал начало, тот и конца не боится, - стоит на своем пират. - Все мы грешны, только Аллах безгрешен.
Он подходит ближе к Абейду и говорит, понизив голос:
-- О том, что тебе давно хочется сместить Башира, мы громко ведь говорить не будем. Но надо жить по правде. Ложь может один раз напоить водой в пустыне, а второй раз нет.
-- Ты мне что, угрожаешь, Наваз?
-- Мужчина лучше попадет в ад, чем станет терпеть обиду. А ты меня обидел два раза. Я веду счет. И если это случится снова, я сначала пожелаю, чтобы для тебя закрылись двери твоего собственного дома, а потом посмотрим.
-- Понятно. Ты человек Башира, но у меня тоже есть свои люди и их больше. А кто яму роет, того в ней и находят.
После этого Абейд, резко повернувшись, не спеша удаляется.

Теплоход, в рулевой рубке которого находятся сейчас пестро одетые темнокожие люди с автоматами, неспешно продвигается к месту своей долгой стоянки. Рядом с компасом и рулевым снова стоит тот пират, который с момента захвата судна указывал курс, по которому оно должно идти.
-- Steer for the lighthouse. It's over there (Держаться на маяк. Он вон там), - говорит пират Ершову и показывает коричневой рукой на едва видимую белую башню маяка.
Капитан безучастно сидит на стуле у штурманского стола. Никто на него не обращает внимания и это обидно.

Далеко под палубой, там, где гудят два главных двигателя, сидит у реверса старший механик и с неприязнью смотрит на пирата, который, придерживая автомат на груди, оглядывает это царство горячего и движущегося металла. Наверху, стоя на решетчатой площадке, чем-то занят вахтенный моторист. Вдруг с высоты срывается тяжелый гаечный ключ и с грохотом ударяется о железный настил прямо у ног пирата, обутого в самодельные чувяки из сыромятной кожи. Он начинает злобно орать, глядя вверх и потрясая автоматом.
Стармех поднимается со своего железного стула и окликает моториста, стараясь перекричать шум двигателей:
-- Ермошкин! Ты там не дури! Этот урод и стрельбу может открыть.
-- Да я нечаянно ключ уронил, Петр Николаевич, - кричит он вниз и подмигивает другому мотористу.

Берег с маячной башней, похожей на недостроенный минарет, становится немного ближе. Пират, который давал команды рулевому, говорит, обернувшись к капитану:
-- Stop the engine! Get the anchor ready! (Остановить машину! Подготовить якорь к отдаче!)
Капитан подходит к машинному телеграфу и поворачивает его ручку на "стоп". Потом берет микрофон и говорит:
-- Боцман! Будем отдавать правый якорь. Все у вас готово?
Капитан ждет погашения инерции и не хочет лишний раз подавать команду в машину. Да и зачем лишняя суета? Все, приехали!
-- Правый якорь к отдаче готов! - доносится с носовой части судна.
-- Let go the anchor! (Отдать якорь!) - торопит пират.
-- На баке! - говорит капитан в микрофон, - отдать якорь!

На баке у брашпиля боцман и два матроса стоят с видом сумрачной независимости. Рядом стоит пират с автоматом на груди.
-- Ну, что ты тут торчишь, дикобраз? - адресуется к пирату один из матросов. - Мешаешь только работать, животное!
Пират, не понимая, что-то злобно ворчит в ответ.
Боцман поворачивает стопор, якорь шумно плюхается в воду и цепь с грохотом начинает проходить через клюз.
-- Сколько смычек в воде? - доносится через пару минут с мостика через динамик.
-- Две! - кричит боцман и для наглядности показывает два пальца.
-- Травите еще две! - командует капитан. - Как якорь?
-- Якорь забрал! - мрачно докладывает боцман и смотрит за борт на натянувшуюся цепь. Радоваться действительно нечему. Они в неволе.
-- Закрепить цепь и наложить стопор! - слышится голос капитана.
-- Сами знаем, - говорит он, глядя на брашпиль и громко в сторону капитанского мостика, - есть закрепить!
Авторитет капитана плененного судна сильно пошатнулся, но единоначалие должно соблюдаться.
Боцман с тоской смотрит на чужой берег, потом на двух матросов.
-- Ну вот, этим пейзажем мы будем любоваться, когда нас будут выпускать подышать воздухом. Если вообще будут. Ну, вертухай, веди нас!
Последнее обращение уже относится к пирату-охраннику.

Всю команду, от капитана до последнего матроса-уборщика, собрали на юте, кормовой части палубы. Вокруг расположились вооруженные пираты. Перед ними стоят Башир и его помощник Абейд, здесь же и Амин в качестве переводчика. Башир обращается с речью, ее переводит Амин:
-- Я за то, чтобы у нас были мирные отношения и порядок. Всех вас мы освободим, как только сюда привезут деньги за выкуп судна и груза.
-- А по какому праву вы нас держите? - раздается вопрос кого-то из толпы, причем некоторые даже стараются отойти подальше от смельчака.
Амин сначала переводит вопрос Баширу, а потом его ответ:
-- Вот что однажды сказал льву леопард: "Вот ты хочешь быть царем зверей. Либо будь силен, как сто человек, либо будь хитер, как столько же". Все ценят силу и хитрость, а я считаю, что главное - это справедливость. Почему богатые страны не помогают нашей бедной стране? Каждый день в наших водах проходят сотни их кораблей с товарами. Они получают прибыль и загрязняют наше побережье. И вот мы стали добровольной охраной наших прибрежных вод и просто берем штраф с судовладельцев.
-- Спроси у вашего главаря, - обращается другой смельчак к Амину, - сколько денег он уже держит через своих посредников в иностранных банках?
Спрашивает это рулевой Игорь Ткаченко, кому Ершов сдает вахту за штурвалом. Амин, чуть заметно улыбаясь, переводит вопрос Баширу, но тот, не дослушав, командует:
-- Разговор закончен, всем заходить в помещение.

В столовой команды большая часть столов и стульев сдвинуты в один угол, а весь пол устлан снятыми с коек матрасами. Вот и сидят на них, раздевшись из-за духоты до трусов члены команды. Лопасти большого вентилятора равнодушно перегоняют по помещению теплый воздух, создавая некое подобие дуновению ветерка.
На полу столовой разместились, однако, с учетом прежнего статуса на судне. Штурманский состав хотя и недолюбливает капитана, но спальные места  старпома и второго помощника оказались недалеко от капитанского. Таким же образом разместились и механики - поближе к своему стармеху или "деду", как они его за глаза называют.
Настроение у всех такое, будто их оставили в закрытом парке аттракционов, где ворота давно на замке, а привратник уволился. А время теперь мчится мимо них, как скорый поезд, идущий без остановок. Капитан пытается хоть немного поднять дух экипажа, мобилизуя свойственную ему ироничность. Он сидит сейчас не на матрасе, как все, а на жестком, с алюминиевыми ножками стуле, и держит такую речь:
-- Ну вот, дорогие соплаватели, обстоятельства нас собрали, наконец, вместе, что случается, согласитесь, крайне редко. Теперь у нас здесь ничто не мешает сплошному общению, причем на демократической основе, не прерываемое вахтами. Мы можем открыть дискуссию на любую тему.
-- Пусть это будет своего рода симпозиум, - предлагает начитанный электромеханик. - Надо только выбрать председателя.
-- Я хотел добавить, - говорит капитан, - что командую на судне теперь уже не я, а главарь пиратов,  в нашем же коллективе должен еще непременно появиться и неформальный лидер, как всегда в подобных случаях.
Он, прищурившись, бросает взгляд на сидящего в углу Ершова, а тот делает вид, что этого не замечает.
-- Вот сейчас, - говорит снова электромеханик, - находясь в этом плавучем концлагере, начнем, наконец, ценить то, что мы сегодня утратили - свободу. Даже в условиях плавания она у нас была, когда у нас кончалась вахта. Кто постарше, помнит фильм еще советских времен - "Это сладкое слово свобода". Дело там, правда, в Латинской Америке происходило.
-- Вода в питьевой цистерне у нас кончается, - вдруг говорит второй штурман. - Пираты нам свежую воду доставлять не будут. Что будем делать?
-- Придется пить техническую, - говорит кто-то из механиков.

Главарь пиратов Башир развалился на диване в каюте капитана, где все вещи разбросаны с беззастенчивой показательностью, чтобы подчеркнуть, кто здесь теперь хозяин, и крайне замусорен пол. Этим главарь словно отрицает порядок, соблюдавшийся капитаном и тем самым утверждает свою власть над судном и экипажем. Свой автомат он положил рядом на диван,  в упор глядя на Амина, который стоит у двери, и говорит ему с выражением откровенного неодобрения:
-- Ты знаешь язык этих белых, потому что жил в их стране, и я не могу проверить все, что ты говоришь. Но если ты будешь вести свою игру, Амин...
Он закатывает театральную паузу, Амин же едко торопит его:
-- Что же ты замолчал, Башир? Договаривай. Я тебе напомню, что забота о собственной пользе - это путы на ногах. Это о тебе. Ты сейчас у нас здесь главный. Но помнишь, что у нас говорят?  Ты ему шьешь сандалии, а он тебе погребальный саван. Ты знаешь, о ком я говорю. Это твоя правая рука. Абейд давно на твое место метит. Все-таки четверть от всего выкупа - это любому голову вскружит. А таких, как я, кто знает язык наших пленников, среди вас нет. Как у нас говорят?  Тот, кто владеет топором, без дров не останется.
-- Не цени себя слишком высоко, Амин, мы можем обойтись и без тебя.
-- Если не выходит, как хочешь, делай, как можешь. Но помни, что не получил добром, то злом не получишь.
-- Все мы получаем свое злом и ты не лучше других.

Пираты на палубе только что совершили. хотя и без особого рвения, свою очередную обязательную молитву. Чувствовать свою безгрешность они никак не могут. Один из них смотрит на небо и с тоской говорит:
-- Солнце еще высоко, а есть уже хочется. Хотелось бы услышать что-нибудь назидательное и благочестивое. Исса, ты ведь ходил в кораническую школу, пока тебя оттуда не выгнали, но никто так и не знает за что. Скажи нам что-нибудь душеспасительное. У нас ведь  говорят так: ври, но пусть твоя ложь будет похожа на правду.
-- Не выставляй напоказ свою глупость, Хабиб, - неодобрительно замечает пират постарше.- Лживую речь и слушают лживым ухом. А правда - как огонь: на нее не сядешь и на себя не положишь. Говори, Исса. Пусть аллах не прощает нашу несправедливость, но не карает нас за ошибку. Не ошибается только бездельник.
-- А вот врагу правду нельзя говорить, - вступает в разговор еще один пират. - Он обратит ее в свою пользу.
-- Так вы будете меня слушать или нет? - начинает терять терпение Исса.
Все замолкают и смотрят на него.
-- Бисмиллахи рахман рахим, альхамдулиллахи рабби аламин! - произносит он на арабском фразу, с которой начинается каждая сура Корана.
-- Поистине, - говорит Исса, набожно подняв глаза к небу, - только у Аллаха вся власть над небесами и землей и тем, что между ними. Хвала же тому, в руке которого власть над всем, и к нему вы будете возвращены.
Он ненадолго замолкает и сидит с закрытыми глазами, а потом продолжает, глядя в бледное от африканской жары небо:
-- Аллах - творец всякой вещи, он - поручитель за всякую вещь, у него ключи от небес и земли. А те, которые не веровали в знамения Аллаха, окажутся в убытке.
Он замолкает и некоторые подносят полураскрытые ладони к лицу.

Ершов и Амин сидят на палубе в каком-то узком закутке, все время поглядывая по сторонам и тихо разговаривают.
-- Нам надо договориться, как нам встречаться тайно от твоих товарищей или сообщников, называй их, как угодно, - говорит Ершов. - Из столовой команды, где вы нас держите, можно войти на камбуз, ну, на кухню, и я знаю один способ выбраться  на палубу.
-- Плохая та мышь. - говорит Амин, - которая только один лаз знает. Так у нас говорят.
-- Ну вот, я и есть эта хорошая мышь. Только пока я не вижу от этого пользы. Посмотрим, что будет дальше.
-- Никто не должен нас видеть вместе. Тебя, Виктор, будут все время охранять, а мне перестанут доверять и могут отправить на берег. А это значит, что я ничего не заработаю.
-- Ты это называешь работой? - прищурившись, спрашивает Ершов.
-- Я в вашей стране учился на инженера, - пытается оправдаться Амин, - но когда у вас случилась смена власти, бесплатное обучение для таких, как я кончилось. И после третьего курса мне пришлось вернуться домой. Деньги на дорогу брал в долг и потом годами отдавал. А в стране война и мне тоже пришлось повоевать, но вот, как видишь, жив остался. Есть небольшая работа в авторемонтной мастерской. Надо содержать семью, стариков-родителей.
-- А в пираты как ты попал?  Только говори правду.         
-- Что у кого на языке, понятно другому, а что у него внутри, знает только аллах. Но я от тебя ничего не буду скрывать. Сюда я попал по рекомендации. Есть здесь мой троюродный брат. Ну, если точно, то это пятый сын третьей жены двоюродного дяди со стороны матери. Башир знал, что на судне русская команда и что лучше иметь переводчика. Но он меня не любит и не очень доверяет. Его помощник Абейд  тоже меня не любит, но он не любит и Башира. Он хотел бы занять его место.
Амин смотрит на ручные часы и прислушивается, потом говорит:
-- Знаешь, есть у нас один поэт, его зовут Исмаил Махмуд Харрех. Не знаю, жив ли он или нет. У него хорошие стихи. Я попробую сейчас перевести начало одного из них. Это как будто про меня написано:

         Прости, отец, за то, что я не оправдал твоих надежд, прости,
         что соплеменников своих не в силах убивать,
         и если по утрам не возношу молитвы,
         не слушаю твоих советов я порой.

-- Ами-и-и-н! - доносится чей-то призыв издалека и потом слышится быстрая и непонятная Ершову речь.
-- У меня будет с тобой серьезный разговор, Виктор. В следующий раз.
Амин поднимает руку в знак прощания и исчезает, будто ящерица, скользнувшая в какую-то щель.   

Башир в каюте капитана сидит в его кресле и говорит по мобильному телефону. Его правая рука Абейд сидит на диване и поигрывает свои дорогим кинжалом с безмятежным самодовольством.
-- Я уже говорил с Аданом и он обещал сегодня уже дозвониться до хозяина судна, да пошлет ему аллах бессонницу, - говорит Башир с ревнивой озабоченностью. - Двадцать пять миллионов долларов выкупа, я думаю, это хорошая для нас цена.
-- Пусть лучше будет тридцать, - советует Абейд. - Ты же знаешь, когда у нас надеются получить от кого-то козу, то требуют корову.
 В двери появляется Амин и помощник главаря начинает сердито выговаривать ему, желая подчеркнуть его зависимое положение:
-- Тебя долго искали. Ты, видно, хочешь быть тем, кого ждут, а не тем, кто сам ждет.
-- У него язык более быстрый, чем его ноги, - насмешливо вторит ему Башир. - Не забывай, что я взял тебя в долю, чтобы ты всегда оказывался под рукой. Всех, кого уличу в нерадивости, отправлю на берег и возьму других.
Но Амин неожиданно дает ему дерзкий отпор.
-- Если копье может вернуться, Башир, его бросать не следует. Помнишь такую пословицу?  И смысл ее должен знать.
-- Видишь, как он испытывает твое терпение, - говорит Абейд, глядя на Амина с едкой неприязнью. - Он забывает, что нужно жевать, когда ешь и думать, когда говоришь.
-- Чью это ты рубашку надел на себя, Абейд? - спрашивает его Амин с язвительным удивлением. - Я недавно видел ее на одном матросе. Чужой одеждой не хвастают, так у нас говорят. И туфли на тебе, которых я раньше не видел. Тоже снял с кого-то?  Что одним убыток, то другим выгода. И чем один гордится, того стыдится другой. Но ты этой нашей пословицы и не слыхал никогда.
-- Ладно, поговорим теперь о деле, - прерывает его Башир. - Хотя у нас правильно говорят, что слово правды уважению не помеха.
Ему нравится соперничество среди его подчиненных, но он следит, чтобы распри не заходили слишком далеко.
Башир внимательно смотрит на Абейда, который сейчас похож на рассерженного хищного зверя, попавшего в западню, и добавляет с педагогическим укором, хотя и с едким наслаждением:
-- А рубашка на тебя великовата, Абейд, зря ты ее снял с матроса.
Потом он смотрит на Амина и говорит уже деловым тоном:
-- В наших интересах побыстрее добиться выкупа и вернуться домой на законный отдых. А потом опять взяться за дело. С хозяином судна разговор ведут посредники, но я думаю, не дать ли кому-нибудь из команды парочку телефонов, чтобы они звонили своим, а те беспокоили бы хозяина. Его телефонный номер я тебе, Амин, дам. А ты сначала побеседуй с командой и выясни, кто согласен начать эти разговоры. Будешь следить, чтобы не говорили лишнего, особенно о том, где стоит судно. Но я об этом еще подумаю. Сейчас ты иди, а мы с Абейдом еще поразмыслим кое о чем.
-- Что ж, - говорит со скрытой насмешкой Амин, - у нас говорят, что если свести ум с умом, они могут родить истину.
-- Он продолжает тебе дерзить, Башир, - говорит Абейд. - Он три года жил в стране белых людей и считает себя выше нас. Обезьяна свой красный зад не видит, а только видит у другой. Зря ты его взял с собой, Башир.
Он выглядит смешно и нелепо в рубашке, на которой портреты известных голливудских киноактрис, а сам он с автоматом за спиной.

Морские люди знают, что самое мрачное состояние души у каждого судовладельца наступает, когда его судно попадает в ураган, арестовано за что-то в порту или сидит на рифах. О пиратах же речь не шла со времен эпохи парусного флота. Сам Вапнярский и его юрист сидят сейчас в креслах на той же вилле, держа в руках по мобильному телефону.
-- Тридцать миллионов! - говорит судовладелец с оскорбленным удивлением. - Да за эти деньги можно купить десяток таких посудин, как этот "Старфиш"! Запредельная наглость!
-- Ну, не десяток, а поменьше, - поправляет его юрист. - И это просто у них стартовая цена. Торг здесь очень даже уместен. А на Востоке и в Африке без торга не совершается ни одна сделка. В конце концов ваше судно застраховано. А вот что делать с командой?
Вапнярский кладет телефон на столик, за которым они сидят и начинает издалека и с явными признаками мнимого глубокомыслия:
-- В этой стране есть такое популярное понятие, как "авось"...
-- Вы имеете в виду страну, где мы сейчас с вами находимся? - спрашивает юрист, глядя на блестящие, будто лакированные листья пальм, которые выстроились перед виллой.
-- Нет. Страну, откуда члены экипажа судна. И где родился я. И вы тоже. Известно, что большинство ее жителей во многом полагаются на это "авось", то есть с установкой на определенную надежду вопреки даже здравому смыслу. Иными словами, это надежда на успех, на который не можешь полностью рассчитывать. Так что команда судна в какой-то мере знала, на что она идет. Сам я сторонник того, чтобы минимизировать "авось" до разумных размеров при помощи технологии расчета. Но все мы живем в этом мире бушующем, как поется в известной песне, и не свободны от ошибок.
-- А какова ваша роль, хозяин, во всей этой истории? - спрашивает юрист с намеком на ироническую улыбку и отмечая утомляющую повторяемость всех этих словесных стычек, которым, видимо, не будет конца.
-- Вернее, не моя роль, а в чем моя вина. Вы можете не смягчать слов. Да, я приказал капитану не терять времени и не ждать формирования нового конвоя через опасные воды. Таким образом я тоже понадеялся на это самое "авось" . И за это крупно наказан.
Он замолкает, будто актер, закончивший монолог, с тайной надеждой на то, что он сорвет аплодисменты.

В столовой команды на полу свернута в рулон часть матрасов и за двумя сдвинутыми столами тесно сидит команда. Комсостав по привычке держится немного особняком. Кок подает из раздаточного окна тарелки с макаронами, в которых присутствует в небольшом количестве то, что недавно находилось в банках со свининой. Потом, высунувшись в это окно, он обращается ко всем с небольшой речью, в которой сквозит безысходность:
-- Книга жалоб и предложений временно отсутствует. Отныне питаемся тем, что осталось в пищеблоке, в основном макаронами. Всю крупу, особенно рис, реквизировали пираты. Осталось немного гречки, ее не взяли, так как она им просто незнакома.
 Высказав все это, кок скрывается в недрах камбуза, не дожидаясь прений по своему выступлению.

Дверь в слесарную мастерскую, где стоит железный стол с тисками и набор инструментов на переборках, осторожно открывает, поглядывая по сторонам, Ершов и кивает головой Амину, приглашая внутрь.
-- Что тебя все-таки связывает, Амин, с этим вашим главарем, ну, и его помощником? - спрашивает Ершов, закрыв за собой дверь.
-- Башир и Абейд из разных кланов, но Башир и я из одного. У нас это очень важно, но он мне все равно не доверяет. В нашем клане, например, не убивают змей, они это почему-то знают и для нас не опасны. А если кто случайно убьет змею, он должен сразу омыть свои руки молоком так, чтобы оно лилось на убитую змею. Но это совсем не то, что я тебе хотел сказать, Виктор.
Он смотрит сосредоточенно вниз и потом, запинаясь, говорит:
-- У меня к тебе есть предложение и потом просьба. Ты когда-то мне спас жизнь и я твой должник. Хочешь, я пойду против пиратов и помогу вам всем освободиться? Я сделаю так, чтобы ваш радист мог сообщить, где мы сейчас стоим и тогда военный корабль придет к вам на выручку.
-- Ничего из этого не получится, - с холодным спокойствием говорит Ершов. - Патрульные корабли не входят в береговые воды и они против применения силы. Но все равно спасибо за готовность помочь. Теперь говори, какая просьба.
-- Я женат, Виктор, но у меня рождаются только дочери. Мне нужен сын, чтобы унаследовать наше родовое имя. Этого от меня требует и старик-отец. Но я знаю, что у меня есть сын там, где я учился, его мать русская женщина. Я не мог тогда ее взять с собой, когда уезжал на деньги, взятые в долг. Чем я буду дома заниматься, я тоже не знал. Мне пришлось какое-то время воевать. Все мужчины тогда воевали.
Амин достает из нагрудного кармана рубашки старую фотографию мальчика-мулата и себя рядом с ним, она завернута у него в целофан для сохранности. Он подает ее Ершову и говорит, не отрывая глаз от снимка:
-- Сейчас ему должно быть уже лет пятнадцать.
-- И чем я могу тебе помочь, Амин? - сдержанно спрашивает Ершов.
-- Когда вас освободят, ты отвезешь мое письмо сыну и его матери.
Он какое-то время молчит, как человек, заказывающий дорогостоящую покупку в долг, не имея сейчас ни гроша, потом продолжает:
 -- Адрес может измениться, но я прошу тебя, их найти. А когда привезут за вас выкуп и у меня будут, наконец, деньги, я хочу снова продолжить учебу в своем институте. Я даже свою зачетную книжку сохранил.
-- Бывший пират снова становится студентом. Феноменальный случай, - говорит Ершов, намекая на немыслимую причудливость всей этой истории. - А если там узнают, чем ты занимался на родине?
-- Потом я уговорю сына уехать со мной, - говорит Амин, будто он не расслышал или не понял слов Ершова. - А если его мать не замужем сейчас, я и ее возьму с собой. Будет старшей и главной женой в семье.

Быстро, почти без сумерек, наступает африканская ночь.
В столовой команды, где сейчас содержатся все под стражей, царит атмосфера выжидающего и какого-то болезненного бездействия. Каждый пытается скоротать время. Одни читают, другие играют в шахматы, а кто-то просто лежит и дремлет. Лопасти вентилятора лениво перегоняют воздух. На судне пираты разрешили работу вспомогательного дизеля для производства тока. Им нужно, чтобы судно было освещено и никто бы не смог скрыться в темноте. Поэтому в столовой горит свет и работает вентилятор. Три моториста, сменяя друг друга, обслуживают генератор под охраной двух пиратов. Им завидуют, они заняты делом и могут выходить.
К матрасу капитана на полу подсаживаются сейчас почти все члены комсостава, и разговор идет вполголоса. Слово держит стармех:
-- Сергеич, все мои мотористы и почти вся палубная команда требуют решительных действий вплоть до захвата судна силой.
-- Унизительно быть в роли пленника, - поддерживает его второй штурман. - Разве вам не обидно, капитан, что в вашей каюте спит грязный пират, главарь этой шайки, а вы здесь на полу?
-- Обидно, - с насмешливой легкостью соглашается капитан, - но не настолько, чтобы рисковать жизнью людей. Даже если нам удастся освободиться, за погибших ведь спросят с меня, если я сам останусь жив. Смещайте меня с должности капитана. Только не забудьте записать это в судовой журнал. Укажите дату и время, широту и долготу.
-- Вы даже не обещаете нам подумать, - с упреком говорит электромеханик, забывший о своей всегдашней иронии.
-- Ну, почему же? Обещаю. - согласно кивает головой капитан. - Только ничего нового я вам не скажу. Я несу ответственность за вас всех.

С берега начинает дуть ветер и уже видно, как на некоторых волнах появляются белые гребни.
Вдоль побережья, на самой границе нейтральных вод, проходит все тот же корвет британских ВМС. На палубе, опершись спиной о башню носового орудия, стоят двое молодых офицеров, которые уже выражали ранее свои никому не нужные взгляды на борьбу с пиратством.
-- Вон стоит на якоре недавно захваченный пиратами сухогруз, - говорит один из них. - Они почему-то поставили его меньше, чем в четверти мили от границы вод своей страны. Могли бы заставить его бросить якорь ближе к берегу.
-- Проверяют, осмелится ли кто-нибудь нарушить границу, - дает свое объяснение второй. - Они ведь  считают, что занимаются охраной своих водных рубежей. И некоторые наши либералы готовы в это поверить.
-- Подойти бы к нему глубокой ночью и высадить на палубу штурмовую группу. Мы бы взяли их всех еще тепленькими.
-- Во-первых, наш командир-аристократ никогда на это бы не решился. Он свято чтит неприкосновенность чужих рубежей и массу других правил. Во-вторых, стоит нам убить в перестрелке хоть одного пирата, как либеральная общественность всех цивилизованных стран съест нас за это живьем.
-- К сожалению, ты прав. И к этому хору возмущенных голосов присоединятся еще и правоверные. По поводу того, что посягнули на жизнь их единоверца.
-- Интересно, чем они там все занимаются?  Я имею в виду пленников на этом судне. Коротать дни, похожие один на другой. И ждать, ждать... Это ведь просто мучительно. Хотя восточные мудрецы учат, что каждый новый день неповторим для человека и в этом его ценность.
-- Надо только вообразить в начале дня, что он последний в твоей жизни. Но об этом хорошо рассуждать, когда у тебя не отняли свободу.

К матрасу, на котором сейчас сидит с книжкой Ершов, подходит рулевой Игорь Ткаченко.
-- Витус, - говорит он, - когда я сменял тебя за штурвалом, я старался вести судно, как ты и чтобы оно шло почти по прямой линии.
-- Издалека начинаешь, Гарик, - говорит Ершов, не отрывая глаз от книжной страницы. - Не отклоняйся от курса.
-- Знаешь, мне вся эта бодяга надоела, - тихо, но с пугающей отчетливостью говорит Ткаченко. - Пусть это громко звучит, но я жажду действий.  Мы еще совсем недолго стоим на якоре. Но капитан постепенно превращается в ничто. Оно и не удивительно. Его функция - командовать. Если какой-то орган долго не функционирует, он начинает атрофироваться. Биологический факт.
-- Надо, чтобы о нас узнало побольше людей и велись бы переговоры об освобождении судна. Морской патруль нас спасать не будет, - говорит Ершов с болезненной неспособностью дать другой ответ.
Ткаченко молча и с разочарованным видом уходит. А Ершов потом вспоминает, как он когда-то смотрел в теленовостях кадры с захваченным пиратами судном. Он утешает себя тем, что в случае стихийного выступления против пиратов он не останется в стороне.

Утром у умывальника Ершов задерживается, стоя в сторонке и ждет, когда появится капитан. Потом он проходит мимо него и, глядя в сторону, бросает малозначащие слова:
-- Пришла пора идти за тем, что должно теперь быть здесь.
-- Хорошо, идите. Будьте осторожны, - говорит капитан.

Дверь открывается и входит немолодой бородатый пират с четками. Это Исса, который когда-то учился в коранической школе. С ним входит Амин и оба они подходят к мотористу Равилю, сидящему скрестив ноги и глядящему в одну точку. Исса начинает говорить, а Амин переводит:
-- Мы слышали, что ты правоверный. Почему ты тогда не соблюдаешь пост и ешь вместе с другими?
Равиль молчит и смотрит на этих двоих, не зная, как себя вести.
-- Мы предлагает тебе поститься, как и все мы, - переводит Амин, а вечером за тобой придут, и ты будешь есть с нами.
Равиль кивком головы выражает согласие.

Абейд, поигрывая кривым кинжалом у пояса, стоит на юте "Морской Звезды", он снял рубашку, которую не одобрил главарь, и носит свою старую черную тенниску, но на нем по-прежнему щегольские туфли с острыми носами, которые он у кого-то отобрал. Он говорит Баширу, который стоит рядом и смотрит в морскую даль:
-- Вон, видишь, снова идет тот самый корабль неверных, который уже проходил мимо. Чтоб ему отправиться в несчастный путь! Похоже, что его приставили к нам для наблюдения. Идет малым ходом и пройдет близко от нас. Хотят хорошо все разглядеть. Как у нас говорят, видят только те глаза, которые смотрят.
-- А еще говорят, что у знакомого не спрашивают, кто он такой, - говорит, усмехаясь, Башир. - Они хотят, видно, пересчитать, кто здесь находится. Надо всех вывести на палубу, пусть посмотрят, что мы команду сохранили в целости и никто не пропал. Взошедшее солнце ладонью не закроешь и нам скрывать нечего. Займись этим, Абейд. Пусть все выстроятся вдоль борта.

Абейд и другие пираты выгоняют всех из столовой, громко крича и толкая пленников в спину прикладами автоматов. Капитану тоже попало от кого-то, он с подчеркнутой откровенностью потирает ушибленое место и тихо говорит старпому, который оказался рядом:
-- Вот, Виталий Иванович, можно ли после этого надеяться, что тебя будет уважать команда? Тут и сам себя перестаешь уважать.
-- Свою иерархию они, видимо, соблюдают, а мы для них просто стадо, которое удалось угнать и теперь надо продать тому же владельцу. Я слышал, что все они, как народ, в основном были кочевыми скотоводами. Кроме прибрежных жителей, их кормило море, кормит и теперь.

На мостике корвета наблюдают за судном с отстраненной невозмутимостью, так, вероятно, когда-то смотрели на встречное судно, перевозившее партию африканских рабов в страны Нового Света. А на палубе, захваченного пиратами сухогруза видно сейчас всю команду, одетую в красные рабочие комбинезоны, с голыми плечами, в окружении вооруженных темнокожих людей с закрытыми лицами. С мостика всю эту массу людей деловито фотографируют и снимают видеокамерами.
-- Они вывели их, чтобы нам показать, сэр, - говорит командиру старпом. - Не хотел бы я оказаться на их месте.
-- Их положение я бы не назвал таким уж плохим, - замечает командир, держа в руках бинокль. - В конце концов, их кормят и даже дают возможность подышать воздухом, что мы как раз и видим. Так что не надо преувеличивать их страдания. Это как раз то, что вы любите делать, старший помощник.
Тот молчит, не считая нужным принимать во внимание слова командира.

На палубе плененного теплохода все смотрят на приближающийся военный корабль, который пройдет мимо них в каких-то двухстах метрах, без  всякой надежды, как на вожделенный и недосягаемый для них мир.
-- Они потом доложат своему начальству, что видели всех пленников, сняли их видеокамерой, цифры сходятся и беспокоиться незачем, - говорит сквозь зубы стармех, ни к кому конкретно не обращаясь.
И вот из строя вдруг быстро выходит Игорь Ткаченко, становится на кнехт, потом на планширь и бросается вниз головой в воду с шокирующей всех неожиданностью. Пираты даже не сразу соображают, что произошло, потом поднимают невообразимый гвалт и бросаются к борту, расталкивая пленников. Потом пытаются загонять их вниз, но это им почему-то долго не удается.
Ершов оказывается рядом с другим рулевым, у которого он всегда принимал вахту у штурвала:
-- Игоря можно понять. Не выдержал парень неволи. Но все-таки хоть один у нас проявил протест и, может, на этом корвете это оценят.
-- Надо же! - одобрительно говорит другой матрос, - даже акул не побоялся. Неужто с патрульного не пошлют катер?
Толпу сопротивляющихся пленников теснят к дверям, чтобы отправить вниз, Абейд срывает с плеча автомат и дает короткую очередь туда, где среди волн чернеет голова Ткаченко.
Башир протискивается к Абейду и, что-то ему крича, пригибает ствол его автомата вниз. Жертвы среди пленников ему не нужны. Это повлияет на сумму выкупа. Абейд что-то ему доказывает, указывая рукой в море.
От борта судна, треща мотором, отваливает лодка пиратов. Она быстро догоняет пловца, он пытается ускользнуть от их рук, но его затаскивают в лодку, награждая ударами.

На мостике корвета происходит следующий разговор.
-- Вы видите, что происходит, сэр? - не скрывая эмоций спрашивает старший помощник. - Нам надо спустить свой катер и подобрать этого отчаявшегося парня. Для него неволя оказалась даже страшнее здешних акул. Я даю команду, сэр?
Вопрос задан с уверенной решимостью.
-- Ни в коем случае, - спокойно говорит командир. - Это, возможно, просто провокация. Хотят нас вовлечь в то, что называется нарушением водной границы, но не тех напали!
--  Но пловец белый человек. Он плывет к нам, чтобы спастись.
-- Пираты могли его заставить броситься в воду.
-- Здесь же полно акул. Тут никто не рискнет оказаться в воде.
-- Не будем обращать на все это внимания. Вот за ним уже послали моторную лодку. Команда на этом судне под либерийским флагом, я слышал, вся она из России, а русским я мало доверяю, они способны на что угодно.
-- Для вас Крымская война, похоже, до сих пор не закончилась, сэр.
-- Вы вынудите меня, мистер Бентли, когда-нибудь просто приказать вам замолчать. Ваш сарказм достоин лучшего применения.

На палубу вытаскивают мокрого Ткаченко, заломив руки назад, ведут его к двери, ведущей к внутренним помещениям.
А всю команду в это время с трудом, но снова загоняют в столовую несмотря на гневный ропот, который так и не переходит в бунт. Пиратов в два раза меньше, но они быстро вытесняют команду с палубы. Почему зло часто сильнее?  Этот вопрос задает себе и Ершов. Видимо, пособники зла всегда почему-то сплоченнее и тверже, чем их противники.
 
Столовая команды, превращенная в обиталище почти тридцати человек. То, что недавно произошло на палубе, никто не обсуждает, а многие избегают даже обмениваться взглядами. Быть побежденным не делает никому чести. Большинство лежит на своих матрасах, многие с книгой в руках.
-- Некоторые годами книги в глаза не видели, - вполголоса, ни к кому не обращаясь, говорит зачем-то Ершов. - И только теперь, в неволе, познают сладость чтения.
Ершов сам попросил Амина сказать их главарю, чтобы позволил перетащить из судовой библиотеки книги в столовую команды. Они и были сложены штабелями недалеко от двери в коридор, за которой днем и ночью находился часовой с автоматом.
-- Ну вот, заканчивается еще один день нашего пленения, - произносит с фальшивым пафосом электромеханик. - Анекдоты мы уже все рассказали, а новых мы не услышим, пока не вернемся домой.
-- Анекдот - это не выход, - веско говорит старпом. - Это бездарнейший, если разобраться, способ проводить время. Вот вы вспомните, как это происходит. При общении, если разговор затухает, рассказывают анекдот, но он  продуцирует лишь следующий. А беседу он совсем не оживляет.
-- Кто-то правильно сказал, - слышится из угла, где сложены книги, - что анекдот это юмор, взятый напрокат. Когда своего не хватает.

В неволе один день с непостижимой неотвратимостью накладывается на прошедшие и им легко потерять счет. Это начинают понимать все.
-- Вот о чем мы по-настоящему не говорили, - берет вдруг слово старпом, - так это о смысле жизни. Зря некоторые смеются. В нашем положении и с массой свободного времени это должно быть темой номер один. Владимир Сергеевич, капитан, может, вы начнете?
Капитан, уже заросший щетиной, немного исхудавший, приподнимается на своем ложе и садится, упираясь спиной в переборку.
-- Я благодарю старпома за предоставление мне первого слова, но буду краток, - сразу предупреждает он. - Не буду отнимать времени у тех, у кого действительно есть, что сказать. Человеческая жизнь не так уж длинна, поэтому он должен успеть сделать хоть часть намеченного. А это есть почти у каждого. Поиски же смысла жизни, как такового, только мешают выполнению этой задачи. Так мне кажется на данный момент.
Он замолкает и даже закрывает глаза в знак того, что выступать больше не намерен.
-- Люди, которые говорят, что знают смысл жизни, должны внушать опасение, - вдруг заявляет старпом. - Среди них много настоящих фанатиков.
-- Пираты, которые нас стерегут, наверняка давно нашли смысл жизни, - высказывает свое мнение электромеханик. - Он в том, чем они занимаются.
Второй штурман тоже хочет высказаться и поднимает даже руку.
-- Поиски смысла жизни отличают человека от животного, - начинает он с насмешливой уверенностью. - Но они не должны превращаться в какую-то унылую бесконечность. Нужен конкретный результат. Помните "Войну и мир"?  Так вот у Толстого его Безухов все искал и искал смысл жизни, и в конце нашел его. А это оказалась элементарная любовь к ближнему.
Кое-где раздаются смешки. Впрочем, сам второй штурман тоже усмехается, считая приведенный им пример шуткой. А вот старший механик приподнимается и почти выкрикивает:
-- Да сейчас в России большинство живет, чтобы просто выжить и не умереть раньше времени! Разве для них это не смысл жизни?
Кто-то из механиков поддерживает своего начальника:
-- "Чиф" прав: для многих жить ради самой жизни и есть ее смысл. А для других он все время меняется вместе с обстоятельствами. И никаких здесь нет высоких материй.
Дверь открывается и в помещение заглядывает караульный пират с автоматом на груди. Он оглядывает тех, кто поближе к двери, словно медленно перебирает бусины своих четок и снова скрывается за дверью. На него смотрят с угрюмым неприятием, словно на опасное существо иного мира.
-- А вот я хочу ответить тем, кто говорит, что искать смысл жизни - бессмысленно, - заявляет со своего места Ершов и многие смотрят в его сторону с интересом. А ему просто хочется прервать свой нескончаемый самоанализ, ведущий в никуда. - У человека есть свобода воли, а значит, и выбора. Но он же не может выбрать для себя бессмысленность жизни, разве не так?  Иначе зачем ему тогда жизнь вообще?
-- А быть верующим - это может быть поиском смысла жизни?
Это спрашивает Равиль Хабибуллин, в руке у него четки, а на стриженой голове грязноватая круглая шапочка, подаренная кем-то из пиратов. Четки тоже ему подарены ими.
Все уже видят особое отношение к нему пиратов и кто-то насмешливо замечает, глядя на него с некоторой отчужденностью:
-- Ну, для тебя это уж точно смысл жизни.
А старпом произносит фразу, в которой сквозит величавый пессимизм:
-- Человек - разумное существо, чего нельзя сказать о человечестве в целом. Мир не станет умнее, когда мы его будем покидать.
-- После этой глубокой по смыслу фразы, - вдруг решает заговорить снова Ершов, - я хочу вернуть всех в наш сегодняшний день. Наш товарищ Игорь Ткаченко избит пиратами и заперт в шкиперской без еды и питья. И все мы молчим, будто ничего не случилось.
Все начинают бурно переговариваться, а Ершов продолжает:
-- Есть предложение начать голодовку с требованием его освобождения.
Повсюду видны поднятые руки. Только Равиль заявляет:
-- Я участвовать не буду. У нас и так сейчас пост.
Все молча смотрят на него уже, как на чужого.

Ершов ругает себя за то, что полез рассуждать о смысле жизни, но считает, что реабилитировал себя  речью в защиту Гарика Ткаченко. Поможет ли ему их голодовка, и все ли будут участвовать?  Если да, то это будет маленькая, но победа.
В голову ему лезет, словно наглый непрошеный гость воспоминание о разговоре с капитаном, который произошел дня за три до захвата судна пиратами. Он тогда был более пьян, чем обычно и вдруг выложил перед Ершовым все свои карты.
-- Ершов, вы верите в судьбу? - спросил он с неискренним пафосом. И, не дожидаясь ответа, заявил с обидчивой неприязнью:
-- Мне кажется, что судьба через отдел кадров устроила нашу встречу на этом судне.  Она же, вероятно, столкнула вас и с моей бывшей женой.
-- Капитан, что вам от меня нужно?  Может, лучше отложим разговор?  Трезвому с пьяным тяжело разговаривать.
-- Могу предложить вам полбутылки розового джина. Pink gin - неплохая штука. Крепость больше сорока.
-- Уже поздно и мне надо выспаться перед вахтой, - сказал тогда Ершов, собираясь встать и уйти.
-- Так вот, когда мы вернемся, не ищите встречи со Светланой. Я вдруг понял, что наш развод был дурацкой ошибкой. Это была ее идея. Но теперь я готов на коленях просить ее вернуться. И прошу мне не мешать это сделать.
Ершов тогда резко поднялся и почти выбежал из каюты.
 
Теперь он чувствует на себе взгляд капитана. Он видит, как тот подносит руку к правой стороне лица, как будто держит в ней телефонную трубку. Это напоминание ему о том, что нужно доставить сюда мобильный телефон. Ершов чуть заметно кивает ему, давая понять, что намек он понял. Он берет старый скомканный спортивный костюм и тихо выходит в дверь, за которой находится туалет и умывальник. Там же и дверь на камбуз.

Выйдя из столовой, Ершов быстро переодевается возле туалета, на нем теперь все темное и его будет труднее заметить на ночной палубе. Он достает из кармана ключ, тихо отпирает дверь и оказывается в камбузе. Так же тихо он запирает ее снова. В полутьме он идет вдоль разделочного стола, обходит электроплиты, где-то в углу открывает крышку люка и опускается в него.
Потом он идет по какому-то полутемному коридору, поднимается по узкому трапу и вот наконец он оказывается на палубе. Над ним темное небо с незнакомыми созвездиями, горит стояночный огонь на  носу судна.

Ершов быстро, но осторожно движется вдоль надстройки и вот он уже находит свой тайник. Он достает телефон со дна бухты манильского троса,  прячет его за пазуху и теперь собирается проделать такой же путь обратно. И вдруг в нескольких метрах от него вырастает темная фигура. Пояс с серебряными бляшками и блестящие ножны йеменского кинжала указывают на их владельца - это Абейд с пистолетом в кобуре у бедра, но без автомата. Видимо, он не доверяет ночным часовым и на всякий случай обходит судно сам. И вот ему попался пленник, ускользнувший от стражи. Какая удача! Тут уж никакой Башир не помешает с ним расправиться. Ершов сразу же бросается бежать по палубе, его шагов почти не слышно, тогда как Абейд, обутый в реквизированные туфли, легко обнаруживает свое присутствие, когда он бежит по стальной палубе. Ершову сейчас надо просто оторваться от преследователя, затаиться в каком-то темном закутке и потом снова незаметно вернуться в столовую команды.
Абейд вслед ему что-то произносит, возможно, какие-то проклятия или угрозы, но голос не повышает, желая разделаться с беглецом, не ставя в известность об этом главаря. Баширу ведь надо сохранить численность заложников, пока не будет получен выкуп за судно. Вокруг сырая теплынь, тишина, покачивание судна и плеск волн у его бортов. Ершов обут в старые разношенные кроссовки, он бежит быстрее и теперь решает взбежать по нескольким трапам на мостик, а оттуда по отвесному скобтрапу спуститься на палубу в районе третьего грузового трюма. Его преследователь не знает этот маршрут, он просто боится потерять из вида беглеца. И тогда Абейд достает свой пистолет, а он у него с глушителем, и стреляет три раза вслед удаляющимся негромким шагам убегающего врага. Ершов слышит свист пуль над головой, одна из них со звоном ударяется о стенку надстройки.
Он уже наверху, на высоте почти пятиэтажного дома, теперь он через две скобы на третью спускается с надстройки на палубу. Куда он будет бежать потом, он пока не знает. Ершов преодолел больше половины нелегкого пути, когда к такому непривычному для него виду спуска приступает Абейд. Чужеземные туфли, в которые он имел глупость обуться, не годятся для спуска по скобам, выступающим из отвесной стальной стенки лишь на несколько сантиметров. И настоящей моряцкой ловкости ему явно недостает. Абейд торопится, но его кривой кинжал, болтающийся на поясе, вдруг попадает внутрь скобы и он судорожным движением пытается его освободить. Резкий рывок рукой и он теряет равновесие, сначала одна нога срывается с узкой скобы, затем другая, а Абейд не успевает крепче схватиться рукой за скобу наверху. Он спешит и злится, а ведь здесь недаром говорят, что поспешность от шайтана... Все идет к фатальной развязке.
Ершов в это время уже прыгает вниз с почти метровой высоты и слышит высоко над собой сдавленный крик, он отскакивает в сторону и рядом слышится глухой удар о сталь палубы вместе с негромким звяканьем. Видимо, так о себе дал знать кинжал Абейда на его поясе.
Времени терять нельзя и Ершов оттаскивает бездыханное тело помощника главаря в сторону и натягивает на него край брезента покрывающего горловину грузового трюма. Потом он пробирается к тому месту, где живет в чьей-то каюте Амин и он уже знает в какой. Ершов тихо проходит по полуосвещенным коридорам, замирает и прячется в тень при малейшем подозрительном звуке.

Вот он подходит к нужной двери и тихо открывает ее. И сразу же Амин поднимается на койке и вопросительно смотрит на Ершова, тот делает ему знак следовать за ним и выходит за дверь.

Палуба слабо освещена и волны мерно бьют о борт судна с равнодушным упорством. Оба они стоят рядом с телом Абейда, словно производят опознание. Амин смотрит наверх и спрашивает:
-- Он спускался оттуда?
-- Да, он гнался за мной, но я двигался быстрее.
-- В таких туфлях спускаться с такой высоты опасно, - тихо говорит Амин. - Чужая одежда не греет, говорят у нас. А чужая обувь может погубить.
Он снимает туфли с ног мертвого и ставит их у надстройки. Амин считает их виновником гибели пирата и смотрит на них с суеверным страхом. А вдруг на этих туфлях лежит заклятие, наложенное их владельцем? Потом он снимает платок с шеи Абейда и складывает в него все, что он находит у него в карманах. Амин снимает с него и пояс с кинжалом, и расстегнутую кобуру с пистолетом.
-- Он из него стрелял по тебе? - спрашивает он.
-- Да, три раза. Но в темноте попасть трудно.

Они, не сговариваясь, берут тело под руки и тащат к борту. Ершов находит какую-то веревку, продевает телу под мышки и оба спускают его за борт. Оно почти без всплеска исчезает в темной воде.
-- Теперь тебе нужно занять его место, - негромко говорит Ершов Амину. А еще лучше, если бы ты стал главным вместо Башира.
Амин берет в руки пояс с дорогим кинжалом и показывает его Ершову.
-- При помощи этого? - спрашивает он, подбрасывая его на руке.
-- Все это может оказаться в вещах Башира, - говорит Ершов,  выразительно глядя на Амина, хотя и чувствует себя гнусным интриганом. - Здесь чистые руки только мешают.
-- У нас говорят, что дорога, открытая для лжи, далеко не ведет. Правда, от Башира я слышал много обидных слов и угроз. Обиду забывает не обиженный, а обидчик. - Ладно, прощаемся до утра. Лучше немного дела, чем много разговоров.
-- Амин, надо чтобы Игоря отпустили из-под стражи, а это дело рук Абейда, - напоминает Ершов. - И вот теперь его нет. Ты меня понимаешь?
-- Утром он вернется к своим, -- обещает Амин.

В столовой все сидят, держа перед собой тарелки и, без всякого желания хлебают жиденькую кашу, почти ничем не заправленную.
-- Да, при таком питании жив, конечно, будешь, - говорит боцман, - но никаких посторонних желаний уже не жди.
-- О женщинах уж точно мысли не появятся, - говорит кто-то.
Дверь открывается и охранник впускает в столовую Игоря Ткаченко, исхудавшего и с темной щетиной на щеках. Его встречает приветственный гул голосов и на него смотрят с недоверчиво-радостным удивлением. Он сразу же садится за стол и перед ним ставят тарелку.
-- Вот отпустили без всяких объяснений, - говорит он. - Есть хочу страшно. У пиратов там сейчас что-то вроде общего собрания. Причем отчетно-перевыборного. Морды у всех озабоченные, а у многих злые. Помощник главаря, ну, тот, который в меня тогда стрелял, ночью сгинул куда-то. Это я от Амина узнал. Аллах, говорит, видно, призвал его к себе.
Он жадно хлебает кашу, все молча переглядываются, а Ершов смотрит в свою тарелку, как будто это единственное, что его занимает в это утро.

После завтрака Ершов проходит рядом с сидящим на своем матрасе капитаном и кладет ему незаметно, как ему кажется,  для всех завернутый в какую-то тряпицу телефон. Капитан тотчас же, не глядя на Ершова, прячет его под подушкой.

А в это время все пираты, приставив к борту свое оружие, сидят на палубе у кормы. Выступает самый старший по возрасту:
-- Башир, - говорит он с недоуменным сожалением, - у тебя в каюте оказался этот кинжал Абейда, который мы все хорошо знаем. Пояс высовывался наружу, значит, его засунули под койку в спешке. Никто пока не говорит, что это сделал ты сам.
-- Дверь я всегда держу открытой, - с презрительным вызовом говорит Башир. - Пусть Аллах на того, кто это сделал, нашлет семь раз по семь болезней.
-- Но это не главное, - говорит все тот же пират. - У тебя пропал твой помощник, и ты отвечаешь за его жизнь.  За жизнь каждого из нас.
Башир смотрит на Амина с нескрываемой ненавистью и говорит:
-- У нас говорят, что ты ему получше кусок мяса выбираешь, а он тебе яму роет. Но я еще с тобой расквитаюсь.
-- Кто не боится твоего копья, не испугается и твоего слова. Так у нас тоже говорят, - адресуется к Баширу один из его противников.
-- Где ты не должен спать, там тебе и дремать не следует, - продолжает тот, кто взял на себя роль обвинителя. - Вот что у нас говорят про тех, кто потерял осторожность. А ты ее потерял, если у тебя пропал помощник.
-- Пусть Башир удалится на какое-то время, - говорит кто-то. - Нам надо обсудить это без него. Если кривишь глазом, видят люди, а если душой - аллах. Прочитай два раза суру "Фатиха", Башир, и приходи.
Башир уходит с независимым видом и скрывается за надстройкой.
-- Ему могли подбросить эти вещи, - говорит один из пиратов, - но то, что между ним и Абейдом были ссоры, знают все.
-- Два леопарда по одной тропе не гуляют, - напоминает другой.
-- Один из этих двоих не леопард, а шакал, - говорит явный противник Башира и сплевывает за борт.
-- Ты сам шакал! - кричит сторонник Башира и хватается за кинжал. Его удерживают за руку и отводят в сторону.
-- След от раны может исчезнуть, а от оскорбления нет, - говорит тот, который начинал все это обсуждение. - Давайте отложим это разбирательство, пока не узнаем, что случилось с Абейдом.
-- И пока мы не получим деньги от неверных, - настаивает еще кто-то.
-- Зовите Башира! - раздаются голоса.

Все снова усаживаются полукругом и чуть поодаль от всех - Башир.
-- Его помощник Абейд разве знал жалость? - спрашивает еще кто-то. - А кто безжалостен, того и аллах не жалеет.
-- Тот, кто ищет друга без недостатков, останется без друга, - возражает ему другой, намекая на то, что не следует судить строго пропавшего пирата.
-- Если вода в колодце оказалась горькой, - делится со всеми народной мудростью тот, который начал выступать первым, - в случае пожара и она пригодится. Сейчас надо думать, оставляем ли мы Башира или выберем другого. Каждый ведь заботится о себе, только пророк обо всех.

-- Интересно, что у них там происходит? - спрашивает второй механик, намекая на досадную непостижимость происходящего. - Даже часового у двери сейчас нет. Просто заперли дверь снаружи и все сейчас где-то на корме.
Никто ему не отвечает и не в этом ли признак безразличия к своей судьбе?  Зато не слышится и взаимных упреков в отсутствии воли к действию.

Вечер. Все пленники сидят или лежат на своих матрасах, многие читают книги, несмотря на атмосферу пугающей неопределенности.
-- Никогда еще мы так много не читали, с некоторым удивлением говорит старший механик. - Надо признать пользу заключения под стражу.
-- Чтение немного заглушает голод, - приводит свой довод в пользу этого занятия кто-то другой скорбным голосом. - Еда-то у нас известно какая.
-- Зато книга учит, что жизнь сама по себе разнообразна, - делает открытие второй помощник капитана. - В ней, оказывается, столько граней!
-- Еще бы! Это редкая возможность мысленно попасть совсем в другую реальность, - вторит ему начитанный электромеханик. - И даже помогает на время забыть об этих пиратах.
-- С помощью книги можно пережить недоступные ранее эмоции, - присоединяется и радист к хору друзей книги, хлопая по обложке толстый том "Отверженных" Гюго и заметно стесняясь своего высказывания.
-- А ты, Ершов, образованный гуманитарий, что на это скажешь? - спрашивает его кто-то из мотористов.
Ершову не до разговоров о книгах, он все еще переживает то, что случилось ночью и ждет каких-то последствий. Не "сдаст" ли его Амин в обмен не какую-то выгоду для себя?  И еще он думает о том, что люди пытаются отвлеченными разговорами уйти от мыслей об их судьбе. Но его спрашивают и ему нужно что-то отвечать, хотя и не хочется.
-- Во-первых, книжные знания и жизненный опыт - это  разные вещи и они редко пересекаются. Во-вторых, книги мало научили человечество жить лучше. Мы это все видим. А есть книги и просто вредные.
-- И это говорит бывший вузовский преподаватель! - притворно возмущается старпом. - Кому у нас доверяют воспитывать молодежь?!
-- А я вот такое место в книге нашел, - заявляет штурманский электрик, - это касается всех нас! Вот, послушайте. Это из "Дон Кихота". Читаю:
" Свобода, Санчо, есть один из самых драгоценных даров, какими небо наделило людей; с ней не могут сравниться никакие сокровища, заключенные в земле или сокрытые в море; ради свободы, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью; и напротив, пленение - худшее из зол, которое может постигнуть человека".
-- Ну, ради свободы никто из нас жизнью рисковать не будет, - говорит с огорчением радист и никто ему не возражает.
Капитан не принимает участия в дискуссии, хотя на него и поглядывают вопросительно, он незаметно заворачивает мобильный телефон в полотенце и выходит туда, где расположены умывальники и туалеты. Он заходит в кабинку и начинает набирать номер.

Бывшая жена капитана сейчас в гостях у своей старой подруги Инессы, они ведь знакомы еще со студенческих лет, обе сидят на диване у низкого журнального столика, потягивают коньяк из рюмок и запивают его горячим кофе. А Инесса не расстается и с сигаретой.
-- Ты знаешь, Инна, более обидчивы те, у кого планка самооценки очень завышена. Это, прежде всего, мы, женщины. У нас очень сильна боязнь быть хуже других, выглядеть недостаточно привлекательно, не модно и так далее. Некоторые мужчины сейчас тоже очень стали похожи на женщин. Я вспомнила старый польский журнал, где изображалась такая сценка. Он спрашивает: "Пани хотела бы быть мужчиной?"  И она в ответ: "А пан"?
-- Послушай, Света, ты как-то начала мне рассказывать, как закончился для тебя вечер, ну, помнишь, когда я познакомила тебя с вполне перспективным женихом, а ты не проявила к нему ожидаемого мной интереса?  И как-то быстро ушла, причем одна.
-- Ты же знаешь, что разговаривать и поддерживать разговор это не одно и то же. Тот, кто умеет делать одно, не умеет другого.
-- Ну а ты, как я догадываюсь, умеешь только разговаривать. И из твоего сбивчивого рассказа потом я поняла, что ты провела вечер в обществе вахтенного матроса на какой-то старой барже, и ты даже там заночевала. Не замечала за тобой склонности к авантюрам.
-- Меня застал на набережной дождь, я промокла до нитки, потом сломался каблук и у меня был просто жалкий вид. Меня приютили, обсушили и мне укрепили каблук. И я спала в отдельной каюте почти со всеми удобствами.
-- И еще, кажется, ты сообщила, что так называемой физической близости у вас не было и это тебя почему-то особенно восхитило.
-- Просто этот матрос оказался порядочным человеком, во что ты упорно не хочешь верить.
-- Я думаю, Света, что он все-таки не Мартин Иден, да и ты далеко не Руфь Морз. Я имею в виду роман Джека Лондона.
-- Я тебя поняла. - говорит Светлана. - Во-первых, в романе Руфь была старше Мартина, но не настолько, как в моем случае. Во-вторых, этот мой матрос собирается уйти в плавание и я едва ли его встречу, если  только он мне не позвонит.
--  Сожалею, что я тогда тебя отпустила, - говорит Инна, подливая коньяка в обе рюмки. - Я воздерживаюсь от советов, особенно когда меня об этом не просят, но думаю, что ты и твой капитан составляли вполне приемлемую пару. Ну, ушла любовь, а почему она должна длиться вечно? Да, он редко бывал дома, ну и что? Все жены моряков с этим смиряются. В конце концов, только не обвиняй меня в цинизме, необременительный роман ты могла бы себе позволить всегда. А в том, что у вас ничего не получилось с капитаном, кажется, виновата больше ты сама.
-- Что ты, интересно, имеешь в виду?
-- Чтобы сохранить любовь, надо избавиться от глупого желания сделать идеальным того, кого любишь. А у тебя оно было, - говорит Инна.
-- Что еще ты мне скажешь в его защиту? - спрашивает Светлана.
-- Ты говорила, что он все чаще прикладывается к рюмке, - вспоминает Инна. - Ну и что? Мы тоже вот сейчас прикладываемся. К этой самой рюмке.
-- А я до сих пор стараюсь верить в любовь, - вдруг говорит Светлана. - Если хочешь знать, способность к любви - это показатель внутренней молодости и еще отсутствия мещанской трезвости. А это не всем дано.
-- Это ты не меня имеешь в виду? - подозрительно спрашивает Инна.
Звонит в сумочке мобильный телефон Светланы. Она достает его, удивленно слушает и после паузы говорит:
-- Это ты? Ну, здравствуй. Тебя очень плохо слышно. Где ты сейчас?

 Кабинка судового гальюна единственное место, где можно на время не быть на виду у всех и капитан, поставив ногу на стульчак, говорит по телефону, поглядывая в сторону двери. Он почему-то побаивается, что его кто-то услышит.
-- Если бы ты знала, откуда я звоню! С африканского побережья, мы стоим на якоре и нас захватили местные пираты. Ты, наверное, уже слышала о подобных случаях. От судовладельца требуют выкуп. И пока он не внесет его, судно не отпустят. Поэтому у меня будет к тебе большая просьба...

Светлана шепотом говорит заинтригованной звонком Иннессе:
-- Это Володька, мой бывший муженек. Его судно захватили пираты.
Та выражает взглядом удивление и достает из пачки сигарету.
-- А как ты узнал мой номер телефона? - хочет знать Светлана.

Капитан все еще ведет разговор из туалета и спешит его закончить.
-- На борту оказался человек, у которого был твой номер. Неважно, кто он. Объясню все потом. Сейчас я прошу тебя сообщить каждому, чье имя найдешь в старой книжке с телефонными номерами, если ты ее, конечно, не выбросила, чтобы она не напоминала обо мне, в общем, всем моим друзьям-морякам, инспекторам кадров, скажи им только, что мое судно "Старфиш", ну, "Морская Звезда", сейчас в плену у пиратов. Пусть поднимают шум, теребят хозяина судна, чтобы не скупился, кстати, вот его телефонный номер. Записала? Ладно, больше сейчас говорить не могу, позвоню потом.

Капитан снова там, где находится вся команда, он входит с полотенцем, в котором спрятан телефон. Когда он подходит к своему матрасу, старпом поворачивается к нему и смотрит выжидательно.
-- Ну, и как связь, капитан? - спрашивает он со слегка шутливой конспиративностью
Тот смотрит на него внимательно и понимает, что утаивать наличие телефона не имеет смысла. И тогда он говорит, обращаясь ко всем:
-- Благодаря стараниям одного нашего товарища, не буду пока называть его имя, один телефон удалось утаить от пиратов. Так что установим очередь на звонки домой.
-- Равиль, - обращается к нему один из его товарищей-мотористов, - если скажешь хоть слово об этом своим братьям по вере, задушим без промедления. И выбросим за борт.
Тот сидит, скрестив ноги, смотрит молча вниз и перебирает четки. Потом бросает на говорившего кроткий взгляд мученика за веру и молчит снова. К нему уже относятся настороженно, а Равилю больно чувствовать себя отверженным. Как и все он мечтает вернуться домой.
Дверь открывается, внутрь заглядывает Амин и ищет взглядом Ершова.
-- Виктор, ты мне нужен, - говорит он внешне бесстрастным голосом.
Все давно заметили, что у Ершова с переводчиком особые отношения.
Ершов проходит мимо сидящего на своем  матрасе капитана и слышит от него сказанное тихо:
-- Я звонил своей бывшей жене и просил сообщить о нас морским властям. Не хотите ей позвонить? У вас ведь есть на это полное право, Ершов.
Тот ненадолго останавливается возле капитана и так же тихо говорит:
-- Мне сейчас нечего ей сказать. Спасибо за предложение.
Он действительно не знает, о чем он будет с ней говорить и чувствует какую-то странную нервную робость, представив этот разговор.

А она сейчас находится во многих тысячах километров и с упорной повторяемостью к ней является знакомая мысль о безнадежности усилий живущих избавиться от ощущения безжалостной временности своего пребывания на земле. Она отчасти похожа на сон, который иногда видят многие, связанный с опозданием на поезд. Просто в какой-то момент сознаешь, что он же ушел без тебя и спешить больше не надо. И тогда горечь потери начинает вытеснять нечто, похожее на странное облегчение.
Светлана в такие вот минуты звонит своей подруге Инне и, если та в пределах досягаемости, назначает ей встречу. Разговор, пусть даже вначале ни о чем, отгоняет мысли об ушедшем поезде. Она уже знает, что у Инессы тянется, по ее словам, вялотекущий и платонический роман с одним научным работником и что роман этот пора подтолкнуть или благоразумно прекратить. Светлана от советов воздерживается.
-- Для человека недалекого, - слышит она от подруги, когда на столике уже стоят чашки с кофе, - интересных людей вообще не существует и разницы между ними он не видит.
-- А если все люди неповторимы и по-своему интересны? - спрашивает Светлана с безмятжным неведением.
-- Такими они кажутся для безнадежно простодушных и наивных.
-- Таких, как я?  - спрашивает Светлана со сдержанным удивлением.
-- Я этого не сказала, - отвечает ее подруга. - Я вообще не то хотела сказать. Из моей жизни, полной ошибок и разочарований, я сделала вывод, что мужчина в любви всегда слабее женщины и поэтому он проигрывает. Он боится проявить эмоции.
-- Да, он боится эмоций, - соглашается Светлана, - а для женщины это главное. В этом я давно убедилась на примере моего бывшего мужа, с которым ты, Инна, почему-то хочешь меня снова свести.
-- Но тебя может ждать неудача и с твоим матросом, извини, с преподавателем истории. И все по той же причине. Но сначала он должен отыскать тебя, вернувшись из своего плавания.
-- Тебе, я вижу, он даже заочно не нравится. 
-- Да нет же, - малоубедительно протестует Инна.- Настоящий роман всегда должен происходить неожиданно. Вспомни рассказы позднего Бунина. Правда, у него это всегда короткая любовь, которая никуда не ведет. Хочу надеяться, что в твоем случае все будет иначе.

-- Хорошо, что кто-то догадался на переборке приклеить календарь, - говорит старпом, стоя перед ним, будто посетитель картинной галереи перед виденным не раз полотном. - А я взял на себя добровольную и печальную  обязанность вычеркивать прожитые дни. Ушедшие из жизни невосполнимые куски времени. Бесцельно и напрасно прожитого времени.
В этот момент он действительно перечеркивает очередную дату.
-- Почему же бесцельно? - возражает ему второй помощник. - А книги, которые люди прочли только благодаря этому плену?
И он показывает рукой на тех, кто сидит или лежит с раскрытой книгой.
-- А что если желание читать для получения сведений - это от нехватки потребности думать самому? - спрашивает старпом. - Один ученый человек сказал, что частое и долгое чтение наносит ущерб собственному мышлению.
-- Старпом, вы просто сегодня в дурном расположении духа, - с усмешкой отзывается на услышанные слова электромеханик. 

Из камбуза в столовую выходит кок. Он в трусах, как и все здесь, но сейчас на нем длинный белый фартук и поварской колпак на голове.
-- Слушайте объявление, - говорит он. - Пираты поймали акулу и сейчас ее разделывают на палубе. Так что сегодня на обед будет акулье мясо. С обычным гарниром. По желанию можно и без него.
-- Я к нему не притронусь, - говорит с брезгливым неприятием  кто-то из матросов. - Ешь сам.
-- И я тоже, - спешит заявить другой. - Мясо хищника не едят.
-- Ну и дураки, - дает им оценку кок. - Сидите голодные. Щука тоже хищная рыба, и окунь, и треска. а в нашем положении быть еще и привередливым - вдвойне глупо.

На залитой кровью палубе полуголые пираты действительно рубят сейчас на части большую акулу, которая все еще бьет хвостом по мокрым доскам. Куски мяса они бросают в тазики, которые  получили от кока.
 Потом пираты смывают палубу морской водой из красных пожарных ведер и шлепают по ней босиком, сделав свое дело.

Ершов и Амин сейчас в коридоре за дверью, где все еще стоит охраняющий ее пират с автоматом.
-- Давай выйдем на палубу, - предлагает Амин. - Удивлен? Я уже почти убедил Башира, что вам нужно разрешить свободно передвигаться по судну. Но часть сторонников Абейда, да обретет его душа покой по воле аллаха, все еще против этого. Кто-то любит одно, а кто другое. Что одному отрава, то другому лекарство. Так у нас иногда говорят.

Они выходят на палубу, где в отдалении сидят пираты, зажав свои автоматы между колен.
-- Вот послушай, к чему пришли сторонники Башира и его покойного помощника, - начинает Амин, оглядывая морской горизонт к западу. - Есть у нас такое пожелание, что если кто-то угрожает твоему имуществу, сделай так, чтобы он боялся за свое. Башир обещал меня отправить на берег и даже лишить моей доли, но теперь сам не получит свою четверть выкупа. Собрание решило, что он и я получим по пять процентов сверх нашей доли.
-- Но деньги эти надо еще увидеть и подержать в руках, - напоминает ему Ершов, который думает только о скорейшем освобождении.
Мимо проходит Башир, он не смотрит ни на Амина, ни на Ершова.
-- У нас говорят, что вечернюю тень не догонишь, а всего задуманного не достигнешь, - отвечает Амин на сказанное Ершовым. - Абейд и Башир решили требовать с вашего хозяина тридцать миллионов долларов. Эти деньги можно ждать месяцами и ничего не дождаться. А в это время другие будут захватывать новые суда.
-- Будут делать попытки захватить, - считает нужным поправить его Ершов. - Морской военный патруль тоже свое дело делает, хотя и не так, как хотелось бы.
Амин отвечает на это замечание кривой усмешкой и говорит:
-- Я сказал им, что нужно снижать цену выкупа и быстрее отпускать этот ваш "Старфиш". Это не значит, что я за новые захваты судов. Для меня это первое и последнее участие. Я клянусь всеми, кто мне дорог!
-- Ну, и сколько вы теперь хотите содрать с нашего хозяина?
-- Через наших агентов и посредников окончательный разговор состоялся. Башир снизил сумму до пяти миллионов, хозяин судна предложил всего один. Долго торговались и сошлись на трех. Деньги привезут через четыре дня. А теперь скажи мне, Виктор, зачем ты выходил в наверх в ту ночь, когда погиб Абейд?
-- Мне надо было взять спрятанный на палубе мобильный телефон капитана и отдать ему. Ты обещаешь молчать об этом?
-- Башир, сказал, что отдаст все телефоны, которые он держит у себя. Если бы он был умнее, его помощник был бы жив, хотя мне его не жалко.
-- Если бы Абейд был жив, он не согласился бы на три миллиона выкупа, - говорит Ершов.
-- Тоже верно, - соглашается Амин. - но даже мало лучше, чем ничего.
-- Три миллиона это совсем не мало, - напоминает ему Ершов.
-- К сожалению, ваша свобода зависит не от меня. А здесь говорят, о пройденном дне нужно судить лишь поздним вечером. И пока солнце не зашло может еще прийти плохая весть, - говорит Амин и оглядывается по сторонам, хотя поблизости никого нет. - Я уже слышал, что родственники и друзья Абейда, тело которого мы опустили в море, считают, что все мы виноваты в его гибели. И теперь должны за это ответить.
-- Каким образом? - хочет знать Ершов.
-- Они считают, что его здесь кто-то убил и требуют выдачи убийцы. А потом еще и большую сумму за его гибель.
-- Слушай, Амин, а ты не думаешь, что это сделал я? - спрашивает его напрямую Ершов, он не хочет никаких неясностей.
-- Нет, я так не думаю. У Абейда было оружие, а у тебя нет. А потом ты мог бы его тело просто бросить за борт. И не вызывать меня с риском для себя. Но люди Абейда здесь считают, что это моих рук дело. У нас говорят, что два умных договорятся и два глупых договорятся, а вот умный с глупым договориться не может. Ладно, будем расходиться.

Небольшая кучка пиратов устраивает между тем в укромном уголке  свою отдельную сходку с участием Башира. Наиболее энергичный из них держит речь:
-- Башир, можно долго скрывать недуг от других, но разве скроешь бой погребального барабана?
-- Что ты хочешь этим сказать, Халед? - хмуро спрашивает Башир.
-- Трудно поверить, что Абейд сам упал в море. Со своим поясом и этим арабским кинжалом он не расставался, а тут он не унес их на дно. Как они оказались у тебя под твоим ложем и кто помог Абейду покинуть этот мир, нам еще предстоит узнать, - продолжает говорить Халед. - Нам бы надо оплакать его, но мешают это сделать его родные и друзья. Они уже нам передали, что снаряжают свои лодки, чтобы плыть сюда с целью мести. А мы делаем вид, что ничего не происходит и думаем, что если не хватит силы, хватит хитрости.
-- Да, Башир, - говорит другой пират с желчным недоумением. - Что будем делать, когда на нас нападут люди Абейда?  Будем драться или откупимся от них, когда нам привезут деньги?  А то явятся сюда такие, которые могут убить даже в мечети.
-- Слышат только те уши, которые слушают, - издалека начинает Башир. - А когда руки действуют вместе, им сопутствует успех. Мы же сейчас разделены. Одни поддерживают Амина, да пошлет его аллах туда, откуда не возвращаются, другие все еще сохраняют верность Абейду, третьи стоят, как на развилке тропинок, не зная, куда идти. Если узнаем точно, что они собираются напасть и их много, я прикажу капитану, чтобы он поднимал якорь и уходил дальше в море. Ладно, многословием кувшина не наполнишь.
Он демонстративно поворачивается и уходит.

Мысли и поступки человека часто не совпадают.
В ооновском представительстве эту мысль хорошо усвоили, а его функции были так ограничены, что действовать сотрудникам почти не приходилось. Действия им заменяли разговоры, переписка и сбор иногда совершенно бесполезной информации. За прошедшие дни там ничего не изменилось и  в данный момент его глава Найт со значительным видом ставит бутылку виски на стол перед удивленным Брауном. Последний даже благоразумно воздерживается от вопросов.
-- Вы заметили, Том, что отсутствие плохих новостей, превращает все другие новости в хорошие, - говорит при этом Найт. - А эту бутылку вручил нам один заезжий дипломат, которому я передал копии кое-каких данных по нашему региону. Предлагаю выпить за него и за отсутствие плохих новостей.
-- И за то, что мы сплавили неудобную для нас женщину Кобблер-Грин и что группу арестованных пиратов, которые ее так кстати изнасиловали, наконец отправили в соседнюю страну, чтобы их судить.
 Они выпивают, подняв стаканы в сторону друг друга.
-- Я все еще вспоминаю нашего отца Кеннета, - говорит Браун, глядя в потолок. - А он ведь не такой уж и ортодокс. Вы знаете, как он отозвался о Ветхом Завете? Он назвал его книгой с перечнем обид Бога на свой народ. Отсюда логически вытекает, что он в нем в конце концов разочаровался и тут у него рождается идея мессии. Богочеловека. Разве не так?
-- Том, вы уверены в том, что правильно выбрали свой жизненный путь?
Найт спрашивает таким тоном, будто Браун что-то напутал в бумагах.
-- Давайте обратимся к надоевшей действительности, - советует он.
-- Сколько бы мы здесь ни находились, шеф, - сразу же откликается на это Браун, - проблема пиратства всегда будет для нас на первом месте. Это главное в нынешней действительности. У туземцев есть хорошая пословица: тот, кто украл нож, прежде украл иголку. А здесь все начиналось с захвата и разграбления автофургонов с гуманитарной помощью голодающему населению. Захват же торгового судна с целью получения выкупа сулит гораздо большие деньги.
Найт снова наполняет стаканы на треть и делится своими соображениями на тему, которую поднял его помощник:
-- Мы живем в эпоху глобализации и современное торговое судоходство интернационализировано до предела. Суда, как правило, ходят под флагами тех стран, где ниже налоги и которые даже в тысячах километрах от моря, как, скажем, Монголия. Их команды состоят из представителей нескольких  стран. В итоге неясно, кто именно должен защищать каждое конкретное судно.
-- Вы правы, шеф, - соглашается Браун, отхлебывая от своего стакана, словно в нем находится эликсир с привкусом неотразимой достоверности бытия. - Поэтому захват его пиратами становится проблемой только судовладельца. А у него нередко нет ни средств, ни желания спасать судно и экипаж.
-- Мы говорим сейчас прописные истины, - отмечает Найт, упирая на удручающую самоочевидность факта, - но военно-морской флот просто не готов бороться с этими пиратами. Он создан для борьбы с себе подобным флотом, но не для преследования малоразмерных скоростных катеров. Это просто стрельба из пушки по воробьям.
В комнату входит лейтенант Абдулкарим Нур.
-- Бьюсь об заклад, - говорит уже слегка захмелевший Браун, - что сейчас мы услышим что-то не очень оптимистичное.
Он смотрит на него с некоторой опаской, как на черного вестника.
-- Бедный бедному помочь не может, - многозначительно говорит Нур, остановившись на пороге. - Это я о том, что происходит у нас в стране. А с побережья пришла новость, которая всех удивила. Пираты уже давно захватили судно под либерийским флагом и ждут доставки им денег, а другая группа собирается его захватить и разделаться со всеми, кто находится на борту: и с пиратами, и с командой. Судно собираются захватывать уже во второй раз.
Лейтенант решил присесть на какой-то ящик, чтобы продолжить свой рассказ и попутно отдыхать. И он продолжает:
-- Дело в том, что на этом судне бесследно исчез один влиятельный пират и теперь его клан жаждет мести. Но может случиться так, что когда одни пираты получат деньги и отправятся их тратить, другие снова захватят судно и будут тоже требовать выкуп у того же хозяина.
-- Надо установить связь с тем военным кораблем, который находится ближе, - говорит Браун, не зная толком, как это сделать.
-- У некоторых военных моряков непонятный страх перед входом в двенадцатимильную зону, - говорит Найт. - Преувеличенное уважение международных законов и правил. А пиратам это только наруку.
-- Наше правительство давно объявило, что разрешает входить в эту зону, если нужно преследовать пиратов, - говорит Абдулкарим Нур.
-- Не обижайтесь, лейтенант, но ваше правительство властвует от силы только над парой квадратных километров столичной территории, - напоминает ему Браун, но того это нисколько не задевает, он даже широко улыбается и говорит:
-- Лучше мало, чем совсем ничего. И еще у нас говорят, что сухой сезон может затянуться, но и он когда-нибудь кончится.

Вилла судовладельца Вапнярского стоит в немного презрительной отъединенности от других особняков на морском берегу и может даже символизировать некую, почти мифическую, защищенность от неприязненной действительности, но это все таки не так. Его юрист в данный момент сидит перед портативным компьютером, сам хозяин стоит у стены и озабоченно разговаривает по мобильному телефону.
-- Вот, Дмитрий Андреевич, звонили агенты или посредники пиратов, а для меня это одно и то же, но не тех, кто сейчас на судне, а их врагов. Они предлагают мне уплатить им полтора миллиона за право вооруженного захвата моего судна.
Он почти с драматической вопросительностью смотрит на юриста и продолжает:
-- Дело в том, что они хотят разделаться с ними в виде мести за гибель одного из своих. Обещают, что когда пойдут на абордаж, то команда не пострадает, но я им не верю.
-- Полтора миллиона это далеко не три, - говорит юрист, глядя на хозяина. - Это вам решать.
-- Как капиталист-собственник я, конечно, всегда за то, чтобы минимизировать расходы, но кровавая развязка мне совсем не нужна. Не хочу быть замаранным, если погибнет кто-нибудь из команды.
-- Тогда, если будут звонить посредники этого Башира, - советует юрист, - надо им внушить, что в его интересах снизить сумму выкупа, быстрее получить деньги и спасать свои шкуры.
Вапнярский вместо своей реплики подходит к окну и раздвигает шторы от солнца с таким решительным видом, будто он делает это с толпой своих врагов и недоброжелателей, которой он бросает свой презрительный вызов.

На палубе стоит главарь пиратов Башир и смотрит в бинокль, направленный в сторону берега. К нему подходит Амин и останавливается чуть поодаль, будто показывая этим отсутствие близости во всем. Башир опускает бинокль, недружелюбно косясь на своего нынешнего помощника.
-- Башир, разве у нас не говорят, что если любишь хозяина, то люби и его собаку?  - говорит ему Амин.
-- Что ты хочешь этим сказать?  От разговоров вода в кувшин не нальется, - нелюбезно отзывается на это Башир.
-- А то, что приходится иногда делать то, чего не хочется, лишь бы остаться в живых и с деньгами. Ты ведь можешь приказать капитану, чтобы он отвел судно подальше в море. Возможно, кое в чем нам придется уступить.
-- У нас еще говорят, -  тут же воспламеняется Башир, -что гиена жмется к тому, кто первый опускает  копье. Вот ты, Амин, и похож на такую гиену.
-- Ты все еще считаешь себя здесь главным и умнее всех, - не скрывая своей обиды, говорит Амин. - Так вот те, кого ведет за собой навозный жук, ходят все время по дерьму. Это тоже у нас так говорят.
-- Да исчезнет весь твой род! - злобно говорит Башир. - А он и так не продлится: ведь у тебя нет, и не будет наследника!

Дверь в столовую, где томится команда, приоткрывается и Амин громко, но с необъяснимой пока отрешенностью говорит:
-- Капитана просят выйти для переговоров!
Видно, что за открытой дверью стоит Башир и двое вооруженных пиратов. Капитан подходит к двери и к нему пристраивается Ершов, который говорит, адресуясь к Амину:
-- Я тоже потом хочу сказать пару слов от имени команды.
Амин переводит Баширу его слова, тот на это злобно рычит:
-- Этого я не хочу даже видеть, не то, что слушать. Мне нужен капитан!
Амин говорит, глядя на Ершова:
-- Виктор, тебя Башир почему-то не хочет видеть.

Разговор происходит теперь на палубе и речь Башира идет уже в переводе Амина, который держится подчеркнуто отстраненно. Он говорит:
-- Капитан, нужно поднять якорь и отвести судно подальше от берега. Оттуда ожидается нападение на нас. Твои люди тоже могут пострадать, если начнется обстрел с лодок. К нам должен прийти наш большой катер, но он сейчас далеко.
Теперь Амин переводит и слова капитана, который говорит:
-- А что мы получим кроме обещания безопасности, Башир?
У капитана уже пробудилась готовность торговаться.
-- Я скажу нашим, что мы снижаем сумму выкупа. Значит. мы вас быстрее освободим.
-- Хорошо, - говорит капитан. - Но у меня будут два условия.
-- Какие?
-- Надо, чтобы все поселились снова в своих каютах. А потом, чтобы команде вернули все, что у них отняли при захвате судна.
-- Нет. Я на это не могу пойти. Не хочу ссориться с моими людьми.
Башир поворачивается и уходит, но охранники остаются, Амин говорит капитану, чуть покосившись в сторону спины уходящего главаря:
-- Стойте на своем, капитан. Он сейчас торопит своих связных на берегу, чтобы быстрее доставили деньги.

В столовой команды ничего не меняется, общих разговоров уже не ведут, они возникают только в маленьких группках и звучат совсем негромко. И эти вспыхивающие кое-где короткие беседы служат людям чем-то вроде щита, которым они прикрываются от гнетущей действительности. Так, старпом и второй помощник решили занять себя обсуждением экономических вопросов, которые, скорее всего, давным-давно сданы уже в архив.
-- Рыночная экономика, - ведет речь старпом, - и порождаемое ею общество потребления все время нуждаются в подстегивании. Нужна своего рода инъекция искусственного оптимизма. А он строится на простом желании купить очередную новую вещь.
-- Понятно, Виталий Иванович, - готов согласиться с ним собеседник, второй штурман, - а желание это все время должно подогреваться рекламой.
-- Но покупать постоянно могут только люди с хорошим и постоянным доходом, - напоминает старпом. - Значит неизбежен спад производства.
-- И происходит тот самый неизбежный цикличный кризис, о котором предупреждал еще Карл Маркс, как бы мы к нему ни относились, - подводит черту второй и собеседники на время замолкают, так как выход из промышленного спада тема особая.

А в другом углу, где расположились в основном механики, так как это их лежбище с самого начала, говорят с напряженной временами эмоциональностью о свободе и деньгах. Второй механик выступает с напористым азартом молодости и рассуждает следующим образом:
-- Чем больше свободы, тем меньше денег у большинства людей. Я сейчас это докажу. Владелец предприятия всегда будет стараться платить меньше своим работникам. А вот при жесткой авторитарной власти государство, собственник всего, не заинтересовано в полном обнищании населения. Поэтому оно платит работающим, равняясь только на прожиточный уровень.
-- Значит, при такой политике, - хочет уточнить третий механик, - не должно быть ни очень богатых, ни крайне бедных.
-- Конечно, - торжествует второй. - Поэтому многим свобода и не нужна, если при ней платят мало. При избытке рабочей силы работодателю незачем повышать зарплату и никто не заставит его это делать.
-- А вот когда у человека ничего нет, - выдвигает рискованную теорию электромеханик, провоцируя второго механика,  - он теоретически абсолютно свободен. Ему лишь придется ограничить свои потребности.
-- Ну, вот у тебя сейчас только матрас на котором ты спишь, - вступает в спор старший механик, - и два раза в день тебя кормят макаронами и жидкой кашей. Тебя радует такая свобода?
Тот решает не спорить с начальством, а второй механик говорит:
-- Это не свобода, а самое настоящее экономическое рабство.

Старший помощник поднимается со своего матраса и идет выполнять добровольно взятые на себя функции: он вычеркивает очередную цифру в настенном календаре. Делая это, он не может удержаться он своих размышлений вслух, и они носят почти философский характер:
-- Чтобы оценить что-то по-настоящему, надо сначала этого лишиться. Например, надо потерять здоровье, чтобы потом об этом вздыхать. Вспоминать ушедшую навсегда молодость. И надо потерять свободу, чтобы понять ее настоящую ценность.
Старпом делает паузу, после которой следует оптимистический вывод:
-- Но свобода это не здоровье и молодость, так как ее можно обрести снова. Главное - дожить до этого момента.

Здесь еще не возникли группы по интересам, это была бы следующая фаза социализации попавших в плен к пиратам.
Боцман один из самых пожилых на теплоходе и он любит пускаться в сравнения, опираясь на исторические примеры. Вот и сейчас он делится своими соображениями с матросами:
-- Все клянут сейчас советскую власть, а вот при ней такого бы с нами не случилось. Нам бы не пришлось ждать, пока нас выкупит хозяин-буржуй.
Он смотрит на слушателей с видом некоторого превосходства и разъясняет свою мысль:
-- Весь торговый флот тогда принадлежал государству и плавал под красным флагом Страны Советов. На каждом судне загранплавания был тогда помощник капитана по политработе. Тогда никто не посмел бы...
-- А вот в фильме "Пираты 20-го века" посмели ведь захватить судно под красным флагом, - прерывает боцмана рулевой Ткаченко.
-- Кино есть кино, - говорит тот снисходительно, - а на самом деле такого и не было. Я плаваю почти сорок лет и о таком случае бы уже слыхал.
-- Танкер "Туапсе" захватили на Дальнем Востоке, - говорит кто-то.
-- Ну, и кто его захватил? - переходит в наступление боцман. - Гоминдановцы! Вы, небось, и не знаете, кто это такие! Это было политическое пиратство и они отвели судно на Тайвань. Все это с подачи американцев было.
-- И все же назад танкер не вернули и наш славный Тихоокеанский флот, в котором и я службу отбывал, к этому острову не послали, - выступает против боцмана Ткаченко. - Наши партия и правительство тогда просто сдрейфили. Ограничились гневными нотами протеста и все!
Боцману не хочется признавать свое поражение и он угрюмо говорит косвенно оправдывая политическое бессилие властей того времени:
-- Тогда обстановка была напряженная. Мир был на грани войны.

В помещение вдруг доносятся звуки коротких автоматных очередей, потом наступает тишина.
-- Слышите?  Стреляют! - кричит кто-то. - Мы тут сидим, лясы точим, а наш пароход хотят захватить.
-- Кто?  Что ты панику сеешь?  - раздаются голоса.
-- У нас на борту пропал, я слышал, один важный пират, - объясняет тот, кто поднял тревогу. - Помощник главаря. Его люди на берегу хотят устроить с нашими пиратами разборку и взять нас на абордаж.
-- Так за кого мы теперь?  За своих пиратов или за чужих? - спрашивает еще кто-то. - Капитан! Просим внести ясность!

Капитан поднимается со своего матраса и обводит глазами всю команду судна, которая смотрит на него выжидательно. Он вызывает впечатление человека, который уже отвык командовать.
-- Я немного виноват, что не рассказал о разговоре с главарем. Надо было объяснить положение, а я хотел немного выждать и узнать, что будет дальше. Да, пиратам угрожают нападением с берега и Башир хочет, чтобы мы вышли в море, ближе к международным водам. Я тоже выдвинул требования к нему. Он не согласился. Но рисковать жизнью своих людей он, я думаю, не станет.
Никто почему-то не спрашивает, какие это были требования. Неужели все снова верят ему?  Так думает с вялым удивлением Ершов, пассивно наблюдая за тем, что происходит перед его глазами.

Все пираты теперь на палубе и при оружии. Башир и Амин, не разговаривая друг с другом, стоят у борта и смотрят в сторону берега. Вдалеке чернеют движущиеся моторные лодки, которые все время перемещаются в разных направлениях. Один быстроходный катер идет прямо к теплоходу, по нему какой-то пират, не выдержав, дает пару коротких очередей, но Башир что-то гневно кричит ему. Катер приближается метров на двести и останавливается, не глуша мотор. Сразу же у Башира начинает подавать сигналы его мобильный телефон. Он подносит его к уху.
А в это время глава группы пиратов, которая противостоит Баширу, в красной тенниске и в темных очках, и  говорит с ним по телефону со своего катера:
-- Башир, пусть твои люди добровольно сложат оружие, тогда мы пощадим и тебя, и их. В любом разногласии кто-то должен уступить, а нас больше и мы сильнее. Я думаю, что придется уступить тебе.
В его тоне сквозит нарочитая фамильярность уличного задиры.

Теперь отвечает ему Башир и говорит он с издевательским спокойствием игрока, имеющего козырную карту:
-- Не всякая правда раскрывается сразу. Что случилось с Абейдом, мы все когда-нибудь узнаем. Вчерашняя правда не поможет нынешней лжи, и обманом не разбогатеешь. Когда нам доставят деньги, мы отдадим его долю, а кто поступает вероломно, вредит самому себе.
Башир делает паузу и смотрит в сторону катера, словно хочет взглядом придать силы и убедительности своим словам. Потом продолжает:
-- А если вы поднимете на нас эту часть побережья, я скажу радисту, чтобы он вызвал военный корабль и тогда никто ничего не получит. Ни мы, ни вы. Ты этого хочешь, Вахид?

На катере, который неторопливо качается на волнах, разозленный собеседник Башира теперь просто кричит в свой телефон:
-- Да падет на тебя проклятие аллаха! Чтоб ничего не осталось от тебя и от твоего потомства!

Башир не дослушав очередное проклятие, прячет свой мобильник в карман, а Амин тут же задает ему вопрос:
-- Ты в самом деле думаешь вызывать сюда военный корабль?
-- В одном месте ты силен, Амин, а в другом слаб. Ум же и глупость часто идут рядом. Ты забываешь, что важны не слова, а поступки и своему недругу правду не говорят.
Башир смотрит на Амина с видом превосходства и говорит:
-- Все идет к тому, что нам на днях должны привезти деньги. У нас говорят, что когда у аллаха что-то просят, то готовят большую корзину. Посредники выбили из хозяина судна только два с половиной миллиона. Это намного меньше, чем-то, что мы требовали раньше. Почему ты молчишь, Амин?
-- Из чужого улья мед не берут. Разве не так у нас говорят? Ты глуп, Башир, если считаешь, что деньги нам посылает аллах. А не от шайтана ли они?  Ведь то, что тебе не принадлежит - не твое.
-- Но сам ты от этих денег не откажешься и не надо лицемерить.
-- Сейчас не могу отказаться. Мне они нужны, - говорит Амин. - Но больше я в море заниматься этим разбоем не пойду.
-- Поедешь опять в страну белых людей?  - спрашивает его Башир с иронической усмешкой.
-- Может быть и поеду, - кратко отвечает Амин.
-- Поезжай. Там тебя давно ждут, - говорит зловеще Башир.- Зверь может забыть о западне для него, а вот западня о нем помнит. А когда на руках у тебя окажутся железные браслеты, думай, прежде чем что-то говорить. Тебе еще ведь придется сюда вернуться.
-- Когда я вернусь, - говорит ему Амин, - надеюсь, что аллах пошлет тебя туда, откуда ты не скоро возвратишься. Или не вернешься совсем.

Столовая команды. Ершов делает знак радисту, что хочет с ним поговорить и идет в направлении умывальника, где они должны встретиться.
Там Ершов с подчеркнутой деловитостью спрашивает радиста:
-- Андрей, у тебя есть ключ от радиорубки?
-- Да. Я его еще в самом начале спрятал. А что?
-- Я тебе предлагаю открыть радиорубку и обшарить эфир перед утром. Может, наткнешься на какой-нибудь патрульный корабль. Надо как-то подстегнуть пиратов. Они будут торопить хозяина с выкупом судна и нас.
-- А как я выйду отсюда?  - спрашивает радист.
-- Я разбужу тебя, а ты жди у двери. Я ее открою снаружи.
-- Но там же часовой.
-- Ничего, я с ним справлюсь, - успокаивает радиста Ершов.
-- Ты, оказывается, отчаянный парень, Витус.
-- Кому-то приходится играть эту роль.

Ершов, освещая себе дорогу фонариком, пробирается какими-то проходами. Потом он поднимается наверх и спускается вниз, тихо идет по коридору, направляясь к двери в столовую. Караульный пират спит, сидя спиной к переборке, его автомат лежит рядом. Ершов тихо берет автомат, пират мгновенно просыпается, словно от толчка и смотрит на него почти с мистическим страхом. Ершов показывает ему на дверь в столовую. Тот неохотно, что-то бормоча, достает ключ и поворачивает его в замке. Из двери сразу же выходит радист, с удивлением глядя на обезоруженного пирата. Тот поворачивается спиной, выразительно смотрит на Ершова и складывает руки сзади так, чтобы их связали. Часовому нужно будет потом оправдаться перед Баширом. А у Ершова уже припасен для подобных нужд шкертик, он сноровисто, будто все время занимался этим, связывает ему руки, потом заставляет его сесть, и связывает ноги. Далее, Ершов предусмотрительно  вынимает магазин из автомата и кладет его в двух метрах от его владельца. Потом он и радист быстрым шагом уходят по коридору.

И вот они оба уже в радиорубке. Радист нажимает на кнопки, щелкает тумблером и эфир сразу наполняется звуками. Спустя какое-то время из динамика слышится голос на английском: "This is Russian patrolling vessel. Who is asking for our help?" (Это российский патрульный корабль. Кто просит у нас помощи?)
Радист теплохода с нервной поспешностью отвечает на этот вопрос:
-- Это теплоход "Старфиш" с русской командой. Мы уже давно захвачены пиратами, а сейчас нам с моря грозит атака соперничающей с ними группы. Мы в пределах двенадцатимильной зоны, но само ваше появление поблизости может нас спасти. Передаю наши координаты...

Патрульный корабль никогда не должен спать, не спит и этот российский сторожевик. В рулевой рубке все на месте. В нее входит радист.
-- Товарищ командир, просит помощи судно с русской командой, вот его координаты.
Радист кладет на штурманский стол листок бумаги.
-- Это близко, - говорит командир, - но это уже не в нейтральных водах. Правда, нам разрешено теперь входить и в территориальные, так ведь, старпом?
-- Такое разрешение у нас есть, - говорит тот. - Надо их немного припугнуть, так ведь, командир?  Чтобы чувствовали страх божий, нехристи.

Ершов и радист быстрым шагом идут по коридору и видят, что обезоруженный часовой все так же связанный сидит на полу и автомат его лежит почти рядом.
-- Ну, заварил же ты кашу, Витус, - говорит с нервическим смешком радист. - Что скажет главарь, когда увидит всю эту картину?
Тот, не отвечая ему, открывает дверь и входит в столовую команды.

Ершов вошел и на всех, кто уже проснулся, но не спешит покинуть свои матрасы. Они смотрят на него с удивлением, видя распахнутую дверь в коридор, за которой должен был стоять часовой.
-- Доброе утро, соплаватели!, - говорит он громко и с притворной безмятежностью. - Поздравляю вас с первым днем свободы! Хотя пираты решили еще повременить с уходом.
-- А где часовой? - спрашивает удивленный старший механик.
-- Я его обезоружил и связал, - охотно объясняет и даже улыбается при этом Ершов. - Но если против, я его сейчас развяжу и отдам ему автомат.
-- Ершов, вам просто не терпится проявить себя неформальным лидером, - неодобрительно говорит на это капитан, - и вы сейчас делаете глупость. Я предлагаю никому сейчас не выходить за дверь и не провоцировать главаря пиратов.
-- Я, признаться, это и ожидал, - говорит Ершов. - Как говорится, я пришел дать вам волю, но она, видимо, не нужна. Народ для нее не созрел.
Царит неловкое молчание.
-- Радист вызвал российский сторожевик, - объясняет Ершов, держась за ручку двери, - и он уже должен скоро показаться на горизонте. - А на вашу власть никто не посягает, капитан. Когда вы снова окажетесь на мостике, вот тогда вам и карты в руки. Поплывем тогда дальше.
-- Капитан, - говорит стармех, со сдержанной укоризной, усевшись на своем матрасе, - если уж на то пошло, то это вам следовало бы проявить такую инициативу. Кто-то правильно сказал: "Если не я, то кто же?"
-- Принцип единоначалия дал сильную трещину, но еще на плаву, - говорит старпом. - Однако, учитывая то, что мы все в плену и капитан фактически лишен власти, Ершов, пожалуй,  был прав.

За дверью, когда в коридор выходит Ершов, там уже стоит клокочущий от гнева Башир, Амин и несколько пиратов. Один из них развязывает часового, другой поднимает с пола его автомат и вставляет в него магазин.
-- Только не вздумай делать глупости, Башир, - с закамуфлированной наглостью говорит ему Амин. - В бинокль уже виден военный корабль. Звони лучше нашим посредникам. Если они уже получили деньги, пусть их быстрее везут. Наши враги на берегу тоже не дремлют и заводят свои моторные лодки.
-- А мне что, оставлять этого пасынка шайтана на свободе?  - спрашивает Башир, кивая головой на Ершова, который невозмутимо стоит тут же, прислонясь спиной к переборке.
Башир делает знак всем уходить, в том числе и часовому. Продолжать охранять открытую дверь глупо. Он почему-то уверен, что все пленники будут терпеливо ждать своего освобождения.

Вот-вот из океана должно показаться солнце. У берега уже снуют лодки, а на горизонте, там, где должно подняться светило, уже без всякого бинокля виден силуэт военного корабля. Башир стоит, прислонясь к борту и с жаром говорит что-то по мобильному телефону. А все пираты тревожно поглядывают то в сторону берега, то в сторону океана, где виднеется корабль, то с надеждой, смотрят на север, откуда ждут свое судно обеспечения. И вот оно появилось, похожее своими обводами и большой скоростью на яхту, оно остановилось, и дальше к теплоходу уже помчался небольшой быстроходный катер, который все ждут с большим нетерпением.

Катер подошел к борту и по трапу наверх поднимается один из посредников, здоровается с Баширом и передает ему брезентовый мешок. После этого он спускается по трапу и катер мчится опять к яхте.
-- Вот здесь деньги. - показывает Башир мешок остальным. - Здесь должно быть все, кроме оплаты посредников и доставки.
Из толпы выходит бритоголовый плечистый пират и заявляет:
-- Мы за то, чтобы деньги делил Амин и за это голосую!
Он поднимает руку с автоматом и вслед за ним все сторонники Амина.
Потом он считает поднятые руки и кричит:
-- Теперь узнаем, кто голосует за Башира!
За Амина подано больше голосов и его сторонники радости своей ничуть не скрывают. Башир и его люди стоят с мрачной настороженностью, но все уважают правила и он неохотно передает Амину мешок с деньгами. Тот вешает автомат себе на грудь, сует за пояс два магазина с патронами и приказывает с внезапно появившейся начальственной надменностью:
-- Сложите оружие вон туда! И побыстрее, времени у нас мало. Теперь слушайте!  Снесите сюда все отобранные у моряков вещи и складывайте их вот на крышку этого люка. Быстро по каютам и несите все сюда!
Угрюмое недовольство многих пиратов красноречиво написано на их физиономиях и повсюду слышен громкий ропот. Но все знают, что Амин не развяжет мешок, пока не добьется своего. Поэтому пираты с суетливой поспешностью бегут в каюты и начинают приносить, складывая в кучу одежду, приемники, фотокамеры, магнитофоны, часы. Эта часть палубы напоминает теперь подготовку к какой-то широкой распродаже.
И вот наконец начинается долгожданный раздел денег и сторонники Амина стоят за ним плотной стеной. Один из них с хозяйственной деловитостью  помогает ему отсчитывать нужные суммы.

Ершов, оправдывая свою роль общепризнанного неформального лидера, открывает дверь столовой и почти торжественно объявляет:
-- Пиратам доставили деньги и сейчас дележка у них в самом разгаре. Предлагаю готовиться к подъему якоря, а механикам запускать машину. Конечно, отдавать все распоряжения будет сам капитан.
В тоне Ершова прячется обманчивое простосердечие.
Капитан с полотенцем на шее после умывания с хмурой внимательностью смотрит на Ершова, понимая, что свой авторитет он теперь  восстановит не так быстро.

Пираты, получив каждый свою долю, спускаются по трапу в лодки, Амин уже внизу, а Башир собирается покинуть судно последним, как и полагается главарю. Два пирата собирают все автоматы с палубы и другую амуницию, передавая все это вниз. Ершов наблюдает за ними незамеченный, он стоит неподалеку, заслоненный открытой дверью в надстройке. Он вдруг видит лежащий недалеко от него автомат, быстро нагибается, тянет его к себе и засовывает под свисающий брезентовый чехол вьюшки со стальным тросом.
За бортом слышен отрадный для слуха недавних пленников треск моторов, отходящих от борта пиратских лодок.
И вот уже видно, как они на полной скорости направляются к яхте, которая будет их прикрывать, пока они не выйдут из опасной зоны.

-- На баке! - говорит капитан в микрофон внешне спокойным голосом. - Как идет якорь-цепь?
-- Якорь выходит из воды! - оптимистически кричит с бака боцман.
Видимо, это огромное удовольствие, почти счастье, которое испытывает каждый капитан, когда он, находясь на своем командном посту, может сам, а не под угрозой оружия, отдавать приказы боцману, стоящему у брашпиля и рулевому у штурвала. И отдавать команды в машину. Все это и переживает сейчас капитан "Морской Звезды" Слободской.
-- Виталий Иванович, - говорит капитан старпому, - спросите, готова ли машина. И если да, пусть дают малый ход.
-- Надо бы прибавить, - мягко советует старпом.- За нами уже погоня и начинают постреливать.
-- Мы идем на сближение с нашим сторожевиком и я думаю, что они не решаться лезть к нам на борт. Ткаченко, руль право пять!
-- Есть право пять.
-- Еще как решатся, - стоит на своем старпом, - я теперь всего от них ожидаю. От одних избавились, так теперь другие.

К борту приближается первый из пиратских катеров, сильно оторвавшийся от целой флотилии моторных лодок. Там уже с изуверской сосредоточенностью и упорством готовы к делу. На нем уже держат в руках железные кошки и багры, чтобы взбираться на борт. Возможно, заслоненные высоким бортом теплохода лодки Башира отошли незамеченными для нападающих
И тогда неожиданно для всех, особенно для пиратов, с борта теплохода, прямо под мостиком, звучит короткая автоматная очередь. Видно, как испуганно присели пираты, не привыкшие к тому, чтобы по ним стреляли. Их рулевой даже выпустил из рук штурвал, пули пробили лобовое стекло на уровне его головы. Катер теряет управление и скулой ударяется о корпус теплохода. Двое пиратов падают в воду и теперь другие заняты их спасением.
-- Это что за стрельба? - недоумевает капитан. - И откуда у нас оружие?
-- Это Ершов стибрил у пиратов один "калаш", когда они еще садились в лодки, - со злорадным удовольствием объясняет рулевой. - Молодец, Витус! С пиратами надо только так и разговаривать. Другой язык им непонятен.
-- Я думаю, в вахтенный журнал мы об автомате не напишем, - говорит, глядя на капитана, старпом.
-- Ну и Ершов, - удивляется капитан не то с осуждением, не то с похвалой. - На все руки мастер. А в вахтенный журнал мы еще должны подумать, что писать. Много было всяких событий.

Ершов держит в руках автомат и смотрит в ту сторону, откуда мчался другой катер, чтобы повторить попытку первого, но теперь замедлил ход. И даже стрелять оттуда перестали, боясь ответного огня.

В рулевой рубке патрульного сторожевика под Андреевским флагом все заняты своим делом. Командир смотрит в бинокль и говорит штурману:
-- А мы ведь в долгу перед этим сухогрузом. Не пришли ему на помощь, когда его в первый раз атаковали пираты.
-- Механик тогда требовал моточистку, - вспоминает штурман, - боялся форсировать работу машины. А теперь ничто не мешает прибавить ходу.
-- Вот у нас как раз здесь командир БЧ-2. Дайте-ка пристрелочный залп из вашей малой артиллерии. Так, чтобы пиратские лодки немного тряхнуло взрывами. Они ведь к этому не привыкли. Натовские корабли трепетно относятся к соблюдению всяких писаных и неписаных правил, а пиратам это только на руку.
И сразу после его слов заговорила ствольная артиллерия сторожевика.
А на пути пиратской лодочной флотилии неожиданно вздымаются высокие фонтаны и всех их основательно обдает водой. Взрывы и водная процедура, видимо, действуют отрезвляюще. Одна за другой моторки поворачивают к берегу, унося с собой горечь обманутых надежд.

Ершов стоит за штурвалом на вахте старшего помощника. В рубку входит капитан, смотрит на курс по компасу, потом подходит к штурманскому столу, где расстелена путевая карта. Он говорит старпому:
-- Наш хозяин соизволил выйти на связь. Спрашивал о самочувствии. Вместо ответа на этот глупый вопрос я сказал, что идем почти без провианта. Сказал, что переводит деньги в ближайший порт, куда мы зайдем. Возьмем немного солярки, воду и, конечно, провизию.
-- Составить примерный список? - спрашивает старпом.
-- Не знаю, сколько хозяин нам отстегнет, но пусть содержатель провизионки пишет все, что нужно. Потом вычеркнет, если не войдем в смету.

Капитан подходит к рулевому и тихо спрашивает:
-- Куда вы дели ваш автомат, Ершов?
Тот, не отрывая глаз от компаса, отвечает:
-- Бросил за борт. Куда же еще?
-- Проследите, чтобы он не всплыл и его таможенники случайно не обнаружили.
-- Прослежу, - кратко и холодно отвечает Ершов.
Вахтенный штурман склонился над картой, а капитан походит к Ершову и делает вид, что смотрит на компас.
-- Вы помните, Ершов, наш последний разговор? Ну, до всей этой неприятной эпопеи?
Капитан говорит тихо и с фальшивым безразличием, все так же не отрывая взгляда от компаса.
-- Это тот разговор, после которого мне вспомнились слова песни из старого морского фильма. Помните?

                Сойду с дороги: такой закон,
                Третий должен уйти.

Вы этот разговор имеете в виду, капитан?
-- Я был тогда, к сожалению, весьма нетрезв и отсюда вся драматическая нелепость того, что я говорил, - объясняет капитан с неубедительным сожалением.
-- И что нам делать теперь?
-- Пусть нас рассудит жизнь и ... Светлана Евгеньевна.
И капитан удаляется с видом преувеличенной занятости.

Вот и конец долгому рейсу "Морской Звезды". Далеко позади остались жаркие тропики и холодные осенние туманы на морях, омывающих европейский континент. Но это всего лишь часть бездушной природы, которую следует воспринимать с чувством спокойной неизбежности. А все, что исходит от человека, требует другого подхода. Кто-то сказал, что все факты жестокости, низости и коварства не должны нас ни возмущать, ни раздражать. Их единственная задача - обогащать наше познание человеческой природы и особенностей  поведения самого человека. В жизни есть немало хороших правил, которые легко понять, но совсем нелегко им следовать и этому надо учиться.
На эту, примерно, тему размышляет рулевой Ершов, стоя за штурвалом на своей последней ходовой вахте, когда перед ним уже виден родной порт. К одному из его причалов и подойдет сейчас теплоход с неуместным английским названием на борту, с указанием чужого порта приписки на корме, не говоря уже о флаге африканского государства.
Уходя в море надолго, человек уносит с собой и хранит в голове и в душе на протяжении всего плавания ворох нужного и ненужного. Это и непродуманные до конца мысли, и впечатления от встреч и разговоров. Здесь и память о массе незначительных фактов внешнего мира, которые просто перестанут существовать к его возвращению. Корабль ждет обыкновенная разгрузка в порту, но моряку избавиться от ненужной памяти потребуется больше времени, чем для докеров, открывающих трюмы. Ершов, например, не представляет себе, как он найдет Светлану и что он ей скажет. Он еще не знает, что он вскоре увидит ее на причале, но говорить им даже и не придется...

Вот причал и набережная, и улицы большого города. Ранняя осень и желтеющие уже деревья. Только что отзвучали привычные команды с капитанского мостика, касающиеся швартовки. Первая из них была:
-- По местам стоять, швартуемся левым бортом.
 И вот все тросы поданы на берег и надежно закреплены на судне.

А на причале стоят немногочисленные встречающие.
По спущенному только что трапу первым спускается капитан, а внизу его ждет бывшая жена и Инна, старый друг их распавшейся семьи. Светлана почти насильно притащила ее встречать теплоход.
Ершов со спардека смотрит на причал, видит, кто встречает капитана и подумывает о том, как бы ему сойти с судна незаметно. Он почему-то не представляет себе встречи со Светланой в присутствии капитана.

-- Ну, здравствуйте, вы обе, мои дорогие, - со сдержанной любезностью говорит капитан, - вот мы наконец и вернулись. Побывали в плену у туземцев. Все живы и относительно здоровы.
-- Здравствуй, Владимир, - так же сдержанно говорит Светлана. - Мы с Инной решили прийти к месту швартовки на тот случай, если никто не придет тебя встречать.
-- Это очень трогает, - говорит капитан с некоторой иронией. - Если нет того, что мы хотим, будем довольствоваться тем, что есть.
-- Здесь есть какая-то двусмысленность, - говорит Светлана, - но вернувшемуся после такого рейса все прощается.
-- На нашем богоспасаемом пароходе кое-кто тоже хотел бы тебя увидеть, - сообщает капитан и что-то говорит вахтенному  у трапа. Тот сразу же поднимается на борт.
-- Звучит немного интригующе, - говорит Светлана и глядит наверх.
И тут по трапу спускается Ершов, он выглядит явно смущенно и даже растерянно, а Светлана не верит своим глазам. То, что он и ее бывший муж оказались на одном судне, кажется ей странным недоразумением, видимо, поэтому она никаких слов для Ершова так и не находит. Еще ее смущает иронический взгляд капитана, которого, скорее всего, даже забавляет эта сцена. Ершов же с чувством запоздалой ревности допускает, что сейчас Светлана, возможно, делает свой выбор между капитаном и ним. Инна держится отстраненно, но смотрит на Ершова с любопытством, не зная еще, как она отнесется к выбору своей подруги. Сцена, в которой слова не звучат, а говорят только немые взгляды. Как известно, слова и сближают людей и разъединяют и некоторые считают, что молчание и взгляд бывают более уместны, но, видимо, сегодня это не тот случай.
И вот всему приходит конец. Прямо к причалу лихо подъезжает такси и капитан уже укладывает свою сумку в услужливо открытый водителем багажник. Ершов получает на память прощальный взгляд Светланы, в котором он не видит ярко выраженного обещания, и еще ему достается небольшой взмах ее руки. Капитан начальственно кивает ему головой, как никак а Ершов все еще формально его подчиненный, пока не спишется с судна.
Машина отъезжает, Ершов смотрит ей вслед, а на его плечо ложится рука рулевого Игоря Ткаченко. Он тихо запевает арию из "Хованщины", именно ту часть, где есть многозначительные строки:

                ... Не узнаю Григория Грязнова,
                Куда ты удаль прежняя девалась?..

-- Действительно, куда, Витус? - спрашивает Игорь. - Сейчас на моих глазах капитану досталось целых две женских особи и это крайне несправедливо. Тем более, что его поведение во время нашего африканского пленения было не самым похвальным, а ты вел себя более, чем достойно.
-- Ладно, не будем в это вдаваться. А сегодняшний случай объясняется просто. Дело в том, что мы встретились всего лишь один раз. Я только начал оформляться в кадрах. И ей потом ни разу не звонил. Хотя мог бы.
-- Не закрепил, значит, впечатления, - договаривает за него Ткаченко. - Ничего, Витус, еще не вечер. Знаешь, как на моей уже полузабытой украинской родине говорят?  Прийдэ коза до воза. Сменишься с вахты и мы вместе отметим наш приход домой.
-- Даже если дом для нас понятие очень условное, - высказывает свой взгляд на этот вопрос Ершов, и они оба поднимаются по трапу.

По улицам осеннего города идет  уже не первой молодости африканец в куртке с капюшоном и с сумкой, которую он несет на ремне. Картина не такая уж необычная для этого города, хотя есть разница и в количестве, и в качестве. Студентов из Африки стало намного меньше после того, как Россия отринула социализм и сразу стала жить, как говорилось в прежние, советские годы, по волчьим законам капитализма. Платить за учебу теперь могли немногие, а только дети состоятельных родителей. Или же те, чье обучение оплачивало их африканское государство. И вот, в шагающем по осеннему городу африканце  не сразу можно узнать Амина,  сам же он с трудом вспоминает места, по которым часто ходил студентом. Сейчас он направляется с некоторой нерешительностью к старому зданию с облупленными кое-где колоннами. На темной вывеске бросается в глаза большое слово "Институт".

Охранник за столиком у входа - это новое, что открывает для себя Амин, но он его не останавливает, считая, что африканец, пришедший сюда, должен иметь к институту самое прямое отношение. Возможно, темный оттенок кожи уже сам по себе является своего рода документом.

Амин стоит перед столиком, где девушка-секретарь смотрит какие-то списки в старой папке и наконец спрашивает его:
-- Амин Ибрагим Гуре?
Он с любезной готовностью подтверждает это и подает свой новенький паспорт.
В этот момент входит седовласый преподаватель, с пристальным интересом смотрит на Амина и говорит с почти отеческим благодушием:
-- Кажется, начинаю узнавать своего бывшего студента. Амин, если не ошибаюсь?  Ну, здравствуй, Амин!
-- Здравствуйте, Леонид Иванович! - откликается Амин с небольшой запинкой перед именем и отчеством преподавателя, а теперь уже профессора.
-- Ну что, не решил ли ты доучиваться?  Если да, то поступил правильно. Домой надо возвращаться инженером.

Амин в институтском коридоре в перерыве между занятиями. Толпятся студенты, а он внимательно смотрит на доску объявлений, где приколоты списки зачисленных на предпоследний курс. Вот он видит в списке имя: Амин Ибрагим Гуре. Альхамдулиллахи! Так благодарит Амин того, кто видит все.
Амин еще в далеком детстве запомнил две противоречащих одна другой пословицы. Правда может пройти сквозь огонь и ничуть не обгорит. А в другой говорилось так: язык не всегда говорит то, что на сердце. Восстанавливаясь в институте и уплатив за учебу, Амин о своем прошлом ничего никому не сказал. А говоря по телефону с Ершовым, тот ему все-таки об этом напомнил и вот, что он ему сказал:
-- Амин, старайся, чтобы тебя здесь знали немногие. И о том, что ты теперь снова студент. Представь, что кто-то об этом донесет хозяину "Морской Звезды" и его друзьям. Ведь ты теперь учишься на его деньги.

Только что закончилась лекция и студенты покидают аудиторию. К Амину подходит девушка-секретарь, смотрит на него со странным любопытством и говорит немного отчужденным голосом:
-- Вам нужно срочно зайти в деканат.
Поворачивается и без всяких объяснений уходит.
И вот Амин подходит к столу декана с чувством пугающей неопределенности и тот молча достает конверт, вынимая из него несколько снимков, сделанных, видимо, с помощью мобильного телефона. На них можно видеть Амина с автоматом в руке среди пиратов, и у многих лица не закрыты платком. На спасательном круге можно видеть название судна - "Starfish".
Декан говорит ему голосом, в котором сквозит неприятное удивление:
-- В конверте короткая записка на английском языке: "Полюбуйтесь на этих снимках видом вашего студента, который участвовал  в захвате теплохода "Старфиш" в августе этого года". Что вы можете сказать в свое оправдание?  Ведь вас уже может разыскивать Интерпол.
-- Да, жизнь меня заставила принимать в этом участие, - говорит, опустив голову, Амин. - В первый раз. И я сказал предводителю пиратов Баширу, вот он, с закрытым до половины лицом, что это мой последний раз. Он мне решил таким образом отомстить. Башир меня взял переводчиком, да обрушатся на него все страдания! Чтоб он больше не находил покоя!
-- Амин, - говорит декан, который, видимо, готов уже немного поверить в искренность слов африканца, - это дело серьезное и будет разбираться с участием директора института. Вас могут отдать под суд. Понятно?
-- А можно к вам прийти с кем-нибудь из команды этого судна? Оно еще не ушло в рейс. Я узнавал.
-- Только, если вы их найдете быстро, и вами не займутся люди по заданию Интерпола. Идите и не теряйте времени.

Коммунальная квартира, где обитает Ершов, ничем не лучше любой коммуналки в старых домах на рабочей окраине. Сейчас он в линялой тельняшке, в рабочих брюках и ставит на плиту свой старый чайник.
Старик-сосед с седыми усами, который шел по коридору, заглядывает на кухню и спрашивает Ершова:
-- Ну что, моряк, с печки бряк, скоро ли опять в плавание далекое?
-- Я что, уже надоел тебе, дядя Федя?  - отзывается на это Ершов.
-- Да нет, по мне хоть и квартиру не покидай совсем.
Соседка, которая идет звонить по телефону, говорит Ершову:
-- Тут тебе сегодня нерусский какой-то звонил. Когда б даже не африканец. Сказал, что еще будет звонить. А имя его и не упомнила, хоть, вроде, и простое совсем. Голова совсем уже никуда не годится.

На следующий день в той же квартире Ершов у телефона, который стоит в коридоре. Он держит трубку в руке и старательно набирает номер, будто подбирает ключ к чужому замку. Немного колеблется и говорит:
-- Капитан Слободской? Здравствуйте! Владимир Сергеевич, вас беспокоит Ершов. Ну да, тот самый Ершов. Видите, тут странная история. Один из бывших пиратов, вы его хорошо помните, это Амин, переводчик, сейчас здесь в нашем городе и даже восстановлен в институте, где раньше учился. Конечно, это следует приветствовать. Но бывший главарь, да, Башир, как-то пронюхал об этом и решил ему подгадить. У них же везде свои агенты. Устроил присылку сюда компромата, чтобы опорочить этого Амина. Ну, тому грозит исключение и даже, возможно, суд.
Ершов слушает, что ему говорит капитан, потом добавляет:
-- Вот для большей убедительности я и хотел попросить вас приехать со мной в этот институт. Конечно, во всем блеске ваших капитанских регалий, чтобы впечатлить сухопутных людей.

Ершов все еще не может понять людей, которые с завидной безмятежностью устремлены только в будущее и даже готовы презирать тех, кто не захлопывает навсегда дверь в прошлое. Для таких жить, значит, оставлять все за собой и быть свободными, как погорельцы на своем пепелище. Он, конечно, понимает, что прошлое может отчасти мешать, удерживать на месте неотвязными воспоминаниями, похожими на цепкие щупальца осьминога. Так думает Ершов, идя на встречу с капитаном, видеться с которым ему совершенно не хочется, но нужно ради помощи Амину. А это тоже угнетающее прошлое, прикасаться к которому хочется редко и как-то дозировано. И его единственная встреча со Светланой тоже, кажется, уже далекое прошлое, потому что позвонить ей мешает болезненная мнительность. Не рождена ли она страхом быть отвергнутым?

Капитан в фуражке с "крабом", в мундире со всеми нашивками, вместе с Ершовым идут по коридору института походкой уверенных в себе людей.
-- Ершов, вы долго еще будете не давать мне спокойно жить?
Капитан спрашивает неласковым тоном отца, которому опротивело воспитывать сына-оболтуса.
-- Это последний раз,  - пытается заверить капитана Ершов. - Поэтому я и не прошусь с вами в новый рейс. Но этому Амину надо как-то помочь. Решил стать человеком, а в перспективе еще и с инженерским дипломом. Разве это не похвально?

Идет горячий разговор в кабинете декана, где он терпеливо выслушал все доводы капитана и Ершова, а теперь приводит свои:
-- Вы меня почти убедили и всем, кажется, ясно, что надо бы дать возможность этому Амину закончить учебу и получить диплом. Но этот компромат на него может появиться еще где-нибудь и дойдет до Интерпола. Что мы скажем в его защиту тогда?
-- Амин мог бы помочь нейтрализовать пиратскую сеть, которая действует у нас, - доказывает Ершов, не имея никаких пока серьезных оснований. - Ведь сообщение о выходе нашего теплохода в рейс и куда он направлялся, поступало сначала с территории порта. Значит, их агенты действуют везде и их может выявить только тот, кто знает язык и внешне не отличается от них. Конечно, это пока он у них не попадет в черный список.
-- Хорошо, я свяжусь с теми, кто занимается этими делами. Амина мы отчислять пока не будем. Считается, что вы его взяли на поруки.
Таким тоном говорит банкир, давая ссуду под сомнительный залог.
Ершов немного чувствует себя мелким аферистом.

Капитан и Ершов вместе выходят из института в ревнивом молчании.
-- Преподавательскую вакансию еще не нашли, Ершов?  Или будете пока плавать? - сдержанно интересуется капитан.
-- Первое найти не удается, значит, придется соглашаться на второе, - сдержанно говорит Ершов. Но потом он изменяет себе и добавляет:
 - Выбор совсем невелик. И вообще свобода выбора - это своего рода изнанка изобилия. Чем чего-то меньше, тем оно ценнее и наоборот. Это, к сожалению, забываемая всеми истина.
-- Для матроса первого класса такие рассуждения нетипичны, - отмечает капитан. - И поэтому странно, что вы как-то не заинтересовали мою бывшую супругу. Она ведь очень клюет на интеллектуальную наживку.
-- Зачем вы мне это все говорите? - готов обидеться Ершов.
-- Не хотите попробовать расшатать ее сдержанность хотя бы героическими фактами вашей морской биографии?  Могу помочь.
-- Спасибо, не надо. Признайтесь, вы уже приняли горячительного? И когда это вы успели? - спрашивает Ершов без особого интереса.
-- А я с собой иногда кое-что ношу. Помогает скрасить утомляющую обыденность бытия, - охотно объясняет капитан.
Они стоят на остановке, ожидая каждый свой вид транспорта.
-- Женщины любят, чтобы их добивались, - с усмешкой продолжает поучать Ершова капитан.- И еще они все время воздвигают на пути мужчины укрепления. Победы быстрее добьется тот, кто решится на штурм, а не будет заниматься длительной и нудной осадой.
-- Сейчас вы говорите о многом со знанием дела, капитан, а вот перед пиратами вы все-таки спасовали, - вдруг решает напомнить ему об этом Ершов. - У нас ведь был шанс освободиться самим.
-- Запомните, Ершов, у каждого понятия есть своя амбивалентная половинка: трусость - осторожность, скупость - бережливость, грубость - прямота и так далее. Поэтому приберегите свои оценки до лучших времен. Честь имею!
Он подносит руку к фуражке, поворачивается и удаляется четким, хотя и не очень твердым шагом. Ершов смотрит ему вслед и чувствует себя немного проигравшим. Подходит трамвай и он решает ехать. Пока все равно куда.

Амин с бумажкой в руке с наигранной беззаботностью подходит к большому многоквартирному дому. Но потом уверенность в себе у него испаряется и он стоит во дворе, опираясь спиной о дерево и не решается войти в подъезд. К тому же он все равно не знает код. Амин понимает, что выглядит глупо, но не знает, что предпринять. На него уже обращают внимание бабушки, гуляющие по проезду между домами. Одна из старушек, проходя в очередной раз мимо в компании еще двух товарок, вдруг спрашивает Амина с сочувственным любопытством:
-- Милок, а ты часом не Борьки Свиридова отец, ну, который из второго подъезда? Чтой-то он больно на тебя похож.
-- Да, он мой сын, - говорит Амин, будто сознается в каком-то извинительном проступке. - Меня здесь много лет не было.
-- Ишь ты, - тихо говорит другая старушка той, что рядом, - вернулся-таки, значит, и у них какие-никакие родительские чувства есть. Хоть и ликом он темен.
-- Так я сейчас к себе пойду, - оживляется та, которая начала разговор,- и скажу Борьке, что его хотят видеть во дворе. Не буду говорить кто. Это уже вас двоих касается. А я с ними на одной площадке живу.
Об этом моменте Амин думал много лет с пугающей озабоченностью и вот он наступил. Амин пребывает в унылом, выжидающем бездействии.
Через какое-то время из подъезда выходит худощавый смуглый парнишка с характерной курчавостью волос на голове и с немного хмурым, как у Амина взглядом. Тот первый подходит к пареньку и показывает ему рукой на пустую скамейку за беседкой со столом для доминошников, так что сидящие на ней скрыты от наблюдателей из окон.
Сын Амина, особенно не удивляясь, идет за ним, как за проводником в загадочную страну, которому он поверил с необъяснимой внезапностью.
Они садятся на скамейку и Амин осторожно, словно бабочку с хрупкими крыльями,  достает из бумажника все ту же старую фотографию, которую он когда-то показывал Ершову. Борис с интересом смотрит на снимок, потом переводит придирчивый взгляд на Амина. Сходство несомненное и оно его успокаивает.
-- Ты когда-нибудь видел этот снимок? - спрашивает Амин хрипловатым голосом, будто после нескольких глотков ледяной воды.
-- Видел, только очень давно, - говорит мальчик. - Его мать куда-то спрятала. А, может, и порвала. От тебя ведь не было известий.
Амин смотрит на него с застенчивой внимательностью, ему, конечно, хочется погладить сына по голове, но он сдерживает себя. Уж слишком отчужденно держится его сын, который не произнес ни разу слово "отец", будто оно для него имеет особый, почти сакральный смысл.
-- Мне кажется, - вдруг начинает Амин, - ты хочешь даже сказать: "А зачем ты вообще меня разыскал?  Мы жили без тебя и дальше будем жить".
-- Да нет, почему же? - с хмурой усмешкой говорит Борис. - Это даже интересно, прямо, как в кино. Возвращение африканского отца. У вас там все еще война?  И о пиратах каких-то сообщают.
Амин чувствует себя неловко, но пытается что-то объяснить сыну.
-- Война не такая, как раньше, - говорит он, - но и мир настоящий будет еше не скоро. Змея маленькой не бывает, говорят у нас. Так же как и вражда, которая всегда грозит бедой.
-- А ты сам воевал? - задает вопрос сын.
-- У нас все мужчины воевали. Те, которые не покинули страну. А на войне трус умирает раньше храброго, хотя и мать храбреца часто рано теряет сына. Лучше, когда умирает человек, которого ты не знаешь. Хотя и это плохо. Где находишь одного человека, там теряешь другого.
Амин на минуту задумывается, а потом запускает руку во внутренний карман пиджака, достает бумажник, а из него два старых фотоснимка. На них он в потрепанной военной форме, с автоматом на груди и вокруг него его боевые товарищи. Заметно, что на сына снимки производят впечатление, возможно, его воображение рисует ему новый, героический образ вновь обретенного отца, а Амин что-то пишет на бумажке и подает ее Борису.
-- Вот смотри, это телефон общежития и номер комнаты. Позвони и скажи дежурному, что тебе нужен Амин. На этаже я один с этим именем.
Мальчик прячет бумажку в карман куртки, а Амин говорит:
-- Я хочу, чтобы ты у меня побывал. А в выходные давай сходим в один музей, где можно узнать многое про Африку и там есть отдел и моей страны. Показана там жизнь моих предков. Они же и твои тоже, не забывай.
Борис молчит и слегка улыбается, представив себе своих африканских дедушку и бабушку. Как они, интересно, выглядят?

И вот в один из ясных дней ранней осени Амин и его сын идут вдоль набережной, по той ее части, которая ближе к порту и где у причалов стоят большие и малые суда. Один сухогруз готовится как раз отойти и у него уже поднимают трап. Из динамика слышится команда капитана:
-- На баке! Приготовиться к подъему якоря!
Возле штабеля каких-то деревянных брусьев и неструганых досок стоит тот самый тип, который сообщал кому-то по мобильнику об отходе "Морской Звезды" несколько месяцев назад. Он так же осторожно косит взглядом в обе стороны набережной, откуда ему может грозить опасность. К нему подходит молодой африканец в куртке с капюшоном и что-то ему говорит, причем из осторожности они почти не глядят друг на друга. Потом африканец отходит с сторону, но не уходит совсем.
Амин сразу же обратил внимание на этих двоих и вдруг догадывается, зачем они здесь. Он старается не обращать на себя внимания и остановился с сыном за каким-то заколоченным киоском и вполголоса говорит ему с обманчивым спокойствием:
-- Ты стой здесь и никуда не отходи. Сейчас кое-что увидишь.
Сам он подходит к стоящей поодаль машине ДПС и что-то говорит сотрудникам, незаметно указывая на тех двоих.
Борис заинтересованно следит за отцом, ему кажется, что это похоже на начало какой-то истории, которые он иногда видит на экране и поглядывает на судно, где полным ходом идет подъем якоря и грохочет идущая сквозь клюз цепь. Отход корабля всегда волнует и многие смотрят на тех, кто на борту со скрытой завистью. Ведь моряки увидят то, что другим не суждено. Но о том, что они могут и не вернуться, об этом, кажется, не думает никто.

Возле машины стоят двое милиционеров и слушают Амина с немного усталым профессиональным вниманием. И машину, и его заслоняет этот закрытый киоск, поэтому человек с мобильником и африканец с капюшоном на голове их не видят.
-- Позвони Серегину, - говорит один гаишник другому, - что он на это скажет?  А вдруг эти двое здесь не при чем?
Это уже относится к стоящему тут же Амину.
-- Я готов нести ответственность, - говорит он, - а одного я уже видел.
Амин его не видел, но ему нужно предъявить надежную версию.
Тот, который звонил, говорит, глядя на Амина:
-- Будут здесь через пять минут.
-- Тогда я задержу тех двоих. Их нужно взять обоих, - говорит Амин и быстро направляется в сторону штабеля стройматериалов.

-- Салам! - говорит Амин, подходя к африканцу.
-- Салам! - со сдержанной настороженностью отвечает тот. - Кто ты такой?  Ты похож на одного из наших. Ты ведь понимаешь нашу речь?
-- Ты прав, мы с тобой из одной страны. На кого ты работаешь?  Может быть, на Абейда?  Того, который из Хурдийо?
-- Допустим, что на Абейда, а что? - слегка усмехается соотечественник.
-- Значит, ты врешь, - спокойно уличает его Амин. - Его уже давно сожрали акулы у мыса Рас-Илиг.
-- А ты на кого работаешь? - спрашивает, ничуть не обидевшись, тот.
-- Я человек Башира. Правда, одна змея ничуть не лучше другой, как у нас говорят.
-- Не знаю такого, - говорит африканец, заподозрив что-то. - Ладно, я пойду. Меня ждут.

Подъезжает машина, из нее выходят со зловещей безмятежностью двое в штатском. Сотрудники ДПС кивают головой на африканцев, и они направляются к ним деловитой походкой оперативников.
Собеседник Амина моментально почуял неладное и хочет скрыться, но тот крепко держит его за рукав и говорит подошедшим к ним двоим в штатском:
-- Этот. И вон тот с мобильником.
Он как раз оборачивается и видит, что надо бежать и как можно быстрее, скрыться в какой-нибудь подворотне и дальше уходить проходными дворами, но его настигает оперативник. Тогда агент пиратов хочет забросить свой мобильный телефон через парапет набережной в воду, но он до него не долетает и падает на мокрый песок. Обоим скручивают руки и ведут к машине. Один из этой группы захвата говорит Амину:
-- Мы, конечно, благодарны за помощь, но придется ненадолго поехать с нами. Он может прикинуться, что не понимает языка. Уже такое бывало.
Амин подходит к ожидающему его сыну. Он говорит отцу:
-- Как все интересно! Прямо как в кино. Их теперь посадят?
-- В музей мы сходим в другой раз, - говорит сыну Амин. - Меня просят поехать с ними. А ты мне звони, ладно? Звони непременно.

Почти каждому хочется вернуться туда, где что-то многообещающее начиналось, но произошла печальная неповторимость события.
Ершов в явно расстроенных чувствах идет вдоль набережной и подходит к тому месту, где до сих пор стоит тот самый лихтер, с которого он ушел когда-то в свой неудачный рейс. Он похож на усталого путешественника, который наконец обнаружил, что карта, по которой шел, его обманывает и он попал совсем в другое место.  Карман его плаща оттягивает бутылка водки. Он с задумчивой неторопливостью поднимается по скрипучим сходням.

Хорошо, когда человек приучает себя признавать индивидуальность другого без малейшего осуждения. При этом есть надежда, что так же будут поступать и в отношении его самого. С Артемом у Ершова давно уже сложились такого рода отношения. Он находится в его компании уже не один час.
А на камбузе баржи к этому времени безнадежно накурено, стол уставлен бутылками, банками и пластиковыми коробками с какой-то едой. В России выпивающие люди почему-то всегда много едят. Люди же западной цивилизации едят отдельно и пьют спиртное строго отдельно. Русское слово "закуска" не поддается переводу на другие языки.
 Все тот же Артем, вечный береговой матрос, который как раз сегодня на вахте, в расстегнутой рабочей куртке, со стаканом до половины полным водки в одной руке и с дымящейся сигаретой в другой, с пьяным пафосом и непонятной праздничностью ведет речь:
-- Так о чем это я?   Вспомнил! Так вот, мирный атом - это просто миф. Это ведь не комнатная собачка, которую можно держать на поводке и заставить служить хозяину. Ты согласен?
-- Согласен, - кратко подтверждает Ершов. - Что дальше?
-- Ну, так вот. Атом - это грозная разрушительная сила. Вопрос в том, в чьих руках она может оказаться. В этом и вся опасность.
-- Тебе лучше было здесь добавить, что техническое познание опережает нравственность, - напоминает Ершов без особого подъема. - И что человечество стремится изменить мир, но неохотно меняет само себя. Ты мне лучше скажи, Тема, зачем нам нужно обсуждать все это именно сейчас?
-- Ты, Витя, прав и хорошо, что говоришь об этом прямо, - заявляет Артем и немного театрально опускает голову. - Меня, как только выпью выше определенной отметки, тут же тянет выступать. Да пошел он этот атом! Мне, скорее, надо бы перед тобой извиняться за то, что я тебе тогда подсунул эту "Морскую Звезду". Но разве я знал, что ее эти пираты захватят?
-- Считай, что извинения твои я принял, - говорит Ершов, - зато мне на смену надоевшим воспоминаниям пришли новые впечатления. Ты мне, помнится, говорил, что у меня будет наконец возможность повидать мир. Люди за это большие деньги платят, а я это увижу в свое рабочее время.
-- И как он, этот мир?  - спрашивает Артем, наклоняя бутылку над стаканами. - Жить-то хоть в нем можно?
-- Качаясь на волнах, многого не увидишь, - говорит Ершов с уклончивым сожалением, - а стоянки на берегу сейчас безжалостно сокращают. Судно у причала - это убыток для судовладельца.
Егоров с каким-то болезненным вниманием смотрит в окно, которое выходит не на реку, а на серый гранит набережной. И неожиданно, хотя  надежда на это у него в душе таилась, видит там Светлану, которая идет куда-то, держа над собой зонтик, так как моросит мелкий дождь, унылый и неизбежный спутник осени.
-- Артем, я на минуту выйду, - говорит Ершов с колотящимся сердцем и  выходит с загадочной для Артема поспешностью.

Они теперь стоят рядом и Светлана держит зонтик так, чтобы он накрывал обоих. Перед ними словно невидимая граница и она им мешает.
-- Хорошо, что я вас заметил и вовремя взглянул в окно. Иначе произошла бы непоправимая ошибка, - говорит он и его собственные слова  ему кажутся пустыми и мало убедительными.
-- Первая встреча у нас была под дождем и вторая тоже, - говорит она. - Я иногда иду этим путем перед тем, как сесть на троллейбус. А сегодня мне захотелось узнать, на месте ли та самая баржа, где я... В общем, я давно поняла, что звонить по телефону это не ваш стиль.
-- Я боялся, что мне придется объяснять, кто я такой, а потом, зачем я звоню, - пытается сказать что-то в свое оправдание Ершов. - Но я бы все равно позвонил. Мне просто не хватало решимости. А сегодня я пришел проведать товарища...
-- И вы оба хорошо выпили, - прерывает она его. - Это очень заметно.
-- Неужели из-за этого вы откажетесь зайти? - спрашивает он с тайной и достаточно тревожной надеждой.

Когда они оба входят внутрь, Артем галантно, хотя и чуть покачнувшись, встает и застегивает куртку на животе, потом открывает окно, выходящее на водную гладь. Приток свежего воздуха здесь очень кстати.
-- Здравствуйте, морской человек, меня зовут Светлана, - говорит она. - Я нарушила ваше застолье и, надеюсь, долго не задержусь.
-- Я Артем, - слышит от него она, причем он целует ей руку. - Я думаю, что назрел тост, который удивит всех долгожданной необычностью. Давайте же выпьем за непредсказуемость поворотов судьбы. А это не дает ослабеть интересу к жизни, как к увлекательному процессу... Ну и так далее...
-- Артем, вы просто поэт, - говорит ему Светлана и поднимает стаканчик из серого от старости стекла.
-- А ты, Виктор, - тут же говорит Артем, - не забудь, что ты обещал  сделать мне одолжение и подменить меня на вахте до утра. Обещание, как я понимаю, должно оставаться в силе. Мне же сегодня надо непременно быть в совершенно другом месте. Я только выпью с вами на посошок.
Он тут же это и исполняет, а Ершов должен играть неожиданно предложенную ему роль, делает удивленный вид и немного сбивчиво говорит:
-- Да нет, я не забыл. Ты обещал еще вернуться к восьми. И будь осторожен в метро. Старайся проходить подальше от контролера.
-- Возможно, слегка задержусь, - беззаботно обещает Артем. - Желаю тебе спокойной вахты, а всем вам приятного вечера.
Он надевает плащ и темный форменный берет, поднимает в приветствии руку и выходит, почти не шатаясь, за дверь.
А Светлана и Ершов молча смотрят друг на друга. Встреча произошла так неожиданно для обоих, что у них пока нет нужных слов для продолжения разговора, они даже напоминают неопытных подростков, оказавшимися причастными к неким сокровенным тайнам бытия. Слышится протяжный и волнующий душу гудок проходящего мимо теплохода, а потом поскрипывание сходней от поднятой судном волны.


                Послесловие

Написать о проблеме пиратства у берегов Африки (и даже на большом удалении от них!) автору хотелось давно. Разумеется, нынешнее пиратство сильно отличалось от "классического", времен парусного флота, когда захватывались торговые суда и все, находившиеся на борту, предавались смерти. Но это все равно не позволяет говорить о современном пиратстве, как о его "мягкой" или "гуманной" форме. В любом случае это все равно наглое насилие над личностью с попранием всех ее прав, унижение человеческого достоинства, навязывание человеку условий при которых он испытывает физические и моральные лишения. Да, пираты не убивают никого преднамеренно, но они обстреливают торговые суда, вынуждая их останавливаться, не только из стрелкового оружия, но даже из гранатометов. Значит, только по счастливой случайности эти захваты пока обходятся без жертв. Но они все-таки есть и смерть капитана теплохода "Фаина" от сердечного приступа этому пример. Кстати, нынешние судовладельцы экономят на зарплате врача, которого обычно нет теперь в составе экипажа.
Где именно происходят описываемые события, точно не указано. Но мир радио и теленовостей, не говоря уже о прессе, доступен каждому, поэтому "проницательный читатель", как говаривали прежде, легко должен догадаться о какой части африканского побережья идет речь.
Не хотел автор бросить тень и на всех мусульман, не скрывая того факта, что изображенные в книге пираты формально к ним относятся. Но ведь мусульмане и те, кто им противостоит и с ними борется, такие как военнослужащие правительственной армии Абдулкарим Нур и Умар Артан. В книге были представлены все точки зрения на проблему африканского пиратства: в ней высказывались и его противники, и те, кто пытался найти оправдание этому явлению, и наконец сами пираты, которые тоже уверены в своей правоте.
Автор считает своим долгом поблагодарить Георгия Леонидовича Капчица, еще четверть века назад написавшего весьма добротную и емкую книгу "Сомалийские пословицы и поговорки", которую он (автор) использовал для придания особого колорита речи персонажей. Ведь у самих сомалийцев умение говорить иносказательно всегда расценивалось как достоинство.
 
                Москва, 2009 г.