Эльхен. Часть 2

2.
   Собственно, Эльхен – это было не её имя. Так звала её только мать, которой страшно не нравилось настоящее имя своей дочери – Ядвига. Отец Эльхен назвал дочь таким редким именем в честь своей матери – польки из Литвы. Мы были как бы родсвенники с Эльхен, её мать – Мила, а по паспорту Людмила, была двоюродной сестрой моей матери. Отца Эльхен, то ли полковника, то ли подполковника в отставке, я видел всего два раза в жизни. Первый раз на поминках сестры моей бабушки, которая жила довольно бедно и одиноко, да и умерла совершенно одна в Москве в коммунальной квартире. Выйдя на тех поминках из-за стола, который организовала у нас дома в память о своей сестре моя бабушка, отец Эльхен не применул сказать: «Это не настоящие похороны и поминки!», на что моя бабушка тихо заметила ему в конце: «Да, уж мы как можем старались для Вас!» Их семья жила в Риге, а он руководил отделом в каком-то почтовым ящике, где по его словам изготовлялось всё очень важное для народного хозяйства - «от военного оборудования до ёлочных игрушек». Второй раз я видел его в Риге, на его квартире, там я и познакомился с Эльхен.

  Совершенно неожиданно, накануне последних школьных зимних каникул, когда я был в десятом классе, мать предложила мне поехать куда-нибудь покататься на лыжах, чтобы хорошо отдохнуть перед подготовкой для поступления в университет. Я, конечно, был за, и после долгих бесплодных поисков, кто-то из знакомых дал адрес одной турбазы в Юрмале, где ему очень понравился летний отдых. Мама написала туда открытку, так как телефона никто не знал, и вдруг, перед Новым Годом пришёл лаконичный ответ на фирменной открытке турбазы Вайвари: «Приезжайте, отдыхайте!». С нами согласилась поехать моя тётя, и в первый день нового года мы уже сидели радостные в купе, отправлявшегося с Рижского вокзала поезда Москва-Рига, раскладывая на столике разносолы, которые остались от праздничного стола накануне. К сожалению кроме своих вещей, я должен был с собой взять деревянные лыжи и лыжные бамбуковые палки, которых я особенно стыдился. На палках были деревянные кольца прикрупленные к бамбуковому древку сыромятными ремежками, концы палок представляли собой железные заострённые наконечники-копья, и всё вместе имело вид типичного оружия африканских племён. Они были очень старомодные и передавались в нашей семье от одного ребёнка к другому, как бы по наследству, а я был самый младший! Без этой атрибутики, как считали мои родители, зимний отдых в Прибалтике не имел никакого смысла.

   На следующее утро мы уже подъезжали к Риге. Я стоял в коридоре и на заснеженном откосе вслух прочёл лозунг: «Партиас планас - балтиас планас».

- Балтиас – это что? Балтийское море? – спросил я вслух.

   В соседнем купе рассмеялись:

- Нет, балтиас – это народ!

   От вокзала в Риге на электричке мы доехали до Вайвари. Турбаза находилась в сосновом лесу и была отделена от залива только дюнами, покрытыми снегом. Лед в заливе был лишь первые 30-50 м от берега, передняя кромка льда круто задиралась вверх как крепостная стена. Но вот с хождением на лыжах была большая проблема – снега было всего ничего, не больше пяти сантиметров. Тем не менее по предписагию взрослых я должен был ходить на лыжах не менее двух часов в день. Природа и всё вокруг было очень необычно по сравнению со ртутно-свинцовым небом и грязно-серым снегом Москвы: голубая бездна наверху, шумящие от ветра сосны, длинный широкий пустынный пляж и тёмное море.

   Нас определи в два номера: мы с мамой в одном, а тётю подселили к какой-то аспирантке из Риги. На первое же замечание тёти, что в номере курить нельзя, та страшно стала извиняться и начала ходить курить в коридор. Кормили тоже хорошо и вкусно, вместо традиционного киселя и компотов, к которым я привык со времён пионерского лагеря, здесь давали взбитые сливки и пироженные, и называли это новым для меня словом – дессерт.

   Ходить на лыжах было трудно, если вообще, это можно было назвать хождением. При попытки заставить лыжи скользить сразу раздавался скрип и чувствовалось царапание снизу о камни или песок. Я всё таки сумел пройти по дюнам несколько километров, как вдруг наткнулся на солидный бетонный забор, который огораживал огромный участок с соснами, выходящий прямо к заливу. Я попытался обойти его в сторону от моря, но конца забору небыло видно. Тогда я пошёл по его стороне вдоль моря, по пляжу, где снега почти и не было. Посередине забора была калитка, и неожиданно из этой калитки вышел невысокого роста старый человек с газетно-серым лицом в каракулевой черной шапке пирожок и в сером пальто с таким же воротником. Он удивленно посмотрел на мою лыжную ходьбу по пляжу и стал смотреть на море глубоко вдыхая воздух, медленно прогуливаясь вдоль забора. Меня вдруг окрикнул какой-то человек в ушанке и чёрном пальто сзади, и быстро подбежав тихо сказал: «Быстро снимай лыжи и вали отсюда! Сейчас здесь гулять нельзя!» Пришлось подчиниться и тащить на плече лыжи, пока старик и наблюдавший за ним человек в черном не стали от меня достаточно далеко. Так закончился мой первый лыжный поход Вайвари-Дубулты.

   Кроме не очень удачных лыжных прогулок, мы ездили в Ригу и ,конечно, сходили на органный концерт в Домский Собор. Рига меня поразила своей чистотой по сравнению с Москвой, уютными кафе и каким-то особенным комфортом и в магазинах, и в транспорте, и на улице, которого я не встречал в Москве. В магазинах можно было свободно без очередей купить вяленый палтус или копчёную утку. Названия некоторых улиц в Риге звучали для меня почти крамольно: площадь и памятник Свободы! В одну из поездок мы купили в Риге коротковолновый приёмник ВЭФ, который в Москве можно было достать по большому блату. Целыми вечерами мы с тётей пытались поймать и послушать Би-Би-Си, или Голос Америки, или Свободную Европу, но передачи этих радиостанция очень здорово заглужались специальными помехами. Мама замечала нам: "Ну, вы прямо какие-то контра, честное слово!"

   Где-то под конец нашего пребывания на турбазе мама сказала тёте: «Наверное будет неприлично, если мы не позвоним Миле, раз уж ездили в Ригу?» После звонка своей двоюродной сестре, пришлось пойти в Риге в магазин за подарком, и в тот же вечер мы долго ехали на автобусе на окраину Риги по адресу который дала Мила. Район оказался застроенным «хрущёбами», установленными в периодическую структуру так, что дом Милы и её семьи искали совсем недолго. Нас встретил в дверях муж Милы, с видом «ну, что, если надо, приходится принимать в гостях и Вас!» Квартира была трехкомнантной распашонкой, типичной планировки пятиэтажки, столь нелюбимой москвичами. Мама и тётя даже переглянулись: «У такого начальника как муж Милы квартира могла быть и пошикарней!», но ничего не сказали. Обстановка в квартире была стандарной, не намного лучше, чем внешний вид дома. Но по сравнению с нашим домом и квартирой, где мы жили в Москве, их квартира была как халупа. Мила по-моему это заметила, и суетливо сказала: «Ну, мы здесь пока временно, муж оставил свою квартиру первой семье, и получил эту». Сама Мила хлопотола вокруг стола и хотела нам сделать что-то приятное. Выглядела она совершенно по-иностранному по сравнению с моей мамой и тётей. Она и так была моложе своего мужа лет на двадцать, но тщательно следила за собой, была в джерсовом костюме тёмно синего цвета и светло голубой блузке - одежды купленной в магазине "Берёзка" на иностранную валюту.

   Затем нам представили "нашу Эльхен" - девочку 12 лет с веснушками на лице и с какими-то особенными бездонно-голубыми притягивающими к себе глазами. Её глаза заставляли меня взглянуть в них ещё и ещё раз. Когда я в них смотрел, Эльхен не старалась их отвести и нисколько не смущалась. Эти глаза, светло-рыжие волосы и тихая улыбка замечательно подходили к пейзажу Рижского залива с своими дюнами, соснами и морской водой. Пришла соседка- она же и подруга Милы, пышная крашенная блондинка. Качество и стиль её раскрашенного лица явно не соответствовал нашим московским нормам о приличном и вульгарном. Она сразу стала пользоваться полным вниманием со стороны мужа Милы.

   Тем временем разговор за столом не клеился. На формальный вопрос отца Эльхен как нам нравится в Латвии, моя мать неожиданно для хозяина сказала, что чувствует себя среди латышей неуютно, что они какие-то враждебные, недоброжелательные и несоветские. За столом разразилась полная тишина. Мила предложила послушать как она играет на пианино, но музыка была что-то типа вальса или полонеза. Затем пошли рассказы соседки как она ездила с турпоездкой в Югославию, ошарашивая всех новостью, что там в магазинах можно мерять бюстгальтеры, если тебе это захочется. Мама и тётя стали незаметно показывать ей, что я ещё за столом и могу это услышать. Но я был уже приглашен Эльхен в её  комнату, она старалась показать и рассказать мне всё, чем она занимается - свой мир увлечений. А это были – музыка и английский с учителями дома, художественная гимнастика, фигурное катание и даже теннис. Я в основном молчал и смотрел ей в глаза. Английский язык я терпеть не мог, занимался им до пятого класса с учительницей и проклинал эти занятия. На спорт я ходил долгое время на плаванием, и то, только в лечебных целях - у меня был скалиоз или искривление позвоночника. В то время меня интересовала лишь математика и физика, спорт я в те годы просто презирал. А мечта была одна - стать знаменитым физиком.

   Нудный вечер закончился, Мила с мужем были очень рады, что мы так рано уходим, нам нужно было долго ехать на автобусе до вокзала и потом на электричке в Вайвари. Соседка тоже улыбалась, всем видом показывая, что нам москвичам ещё далеко до Югославии, открыто демонстрируя декольте своей кофточки, привезённой явно оттуда. В дверях я расслышал как Эльхен шептала своей маме на ухо: «Мне мальчик очень понравился, пусть он ещё к нам приходит». Отец Эльхен только фыркнул, а Мила улыбнулась мне на прощание.

   С тех пор я не слышал про их семью долгое время, и лишь лет семь спустя из разговора мамы, тёти и бабушки я понял, что семья Эльхен перехала в Москву, но телефон и адрес давать нашей родне не хотят, также как и общаться с нами.
(продожение следует)