Планета

Я помню это лето, когда не было дождя. Поля поседели к середине июля, по селу ветер гонял пыль, а большая дубовая бочка, высотой с человека, предназначенная для сбора дождевой воды, пустовала.
Нас была большая свора. С торчащими от малины животами, с разбитыми коленями и очень звонкими голосами. Мы все любили играть, и все, до одного, боялись его…
Планета ходил по улице нашего покуття в какой-то черной хламиде, всегда пыльной, с горящими больными от безумия глазами. Он пугал криками  и размахивал непропорционально длинными костлявыми руками, стоило ему лишь завидеть кого-то из нас.
Я боялся Планеты больше всего, даже больше Ведьминой хаты, голубой лужи, и деда-ветерана, у которого вместо брюха был кожаный пояс, который держал его внутренности. Говорили,  что он сошёл с ума не то от горя по погибшей даме сердца, не то на войне ранение получил. А баба Нюра, старая сплетница, едва заходил разговор о Планете, махала рукой и говорила, что, мол, с рождения такой.
Я так боялся Планеты, что об этом знала даже моя мать.
Однажды, застав меня рыдающим после того, как Планета съесть мою голову, мать сказала:
- Я буду тебя прятать.
И прятала. В сарае с пыльным сеном, за собачьей будкой, среди смородины в саду, стоило ей только завидеть Планету, шаркающего в пыли между домами. Я сидел и думал, что он знает где я прячусь. Если мне становилось совсем страшно, я покидал убежище и бежал со всех ног к матери в подол.
Планета никогда не за кем не гонялся. Он целыми днями бродил по селу, и никто из нашей пузатой братии не знал где его хата. Может её и совсем не было. Потому его, вечно блуждающего где-то среди улиц в поисках отбившейся от нашей стайки жертвы, и назвали – Планетой.

В один летний день, после полудня, мать взяла бидоны и хотела уже идти доить корову, но вспомнила, что отец на сенокосе, бабка захворала и лежит в районной больнице, а сестра уехала в город. Дома никого не оставалось. Мать заперла веранду на ключ, взглянула на меня, жалобно смотрящего на неё с низу -  и она и я знали: Планета выходит на охоту после обеда.
- Я спрячу тебя лучше всего сегодня,- сказала мать, взяла меня на руки, посадила в пустующую бочку для дождевой воды.
Я притаился и слушал, как позвякивают бидоны. Когда этот звук стих, мне показалось, что в мире везде стоит тишина.
И вот, очень скоро я услышал то, чего не хотел – шарканье чужих шагов. Через пару секунд над краем бочки появился лоб Планеты, повернулся и исчез. От сердца отлегло, шаги затихли.
И вдруг все мое круглое небо закрыла черная рубаха и мерзкая улыбка планеты.
Он орал, таращил глаза, махал руками, скалил зубы, показывал коричневый от табака язык. Он душил меня ужасом. Мне казалось, что если я сейчас умру – это будет единственным спасением, ведь я не мог ни убежать, ни спрятаться внутри пустой дождевой бочки.
После того случая я боялся не только Планеты но и бочки, которая стала для меня теперь чем-то вроде собственной могилы.

Прошел год, но лето было таким же сухим. Я сидел на лавке под вишней и строгал ножом  ивовый прутик, думая про себя, что здорово так вырасти всего за одну зиму так,  что тебе купили целых двое новых шорт вместо тех, с крапушками, которые не налазили уже.
И тут меня осенило.
Скоро должен был быть обед.
Я подошел к бочке и попробовал в нее залезть. Хотя сердце колотилось, это мне удалось так же просто, как и выбраться из нее.
Я набрал стакан обычной холодной воды, залез в бочку  и стал ждать. Я знал, что Планета прейдет. Он часто после того случая заглядывал в дождевую бочку.
Оказалось, прошло около часа.
Он едва не захватил меня внезапно, но я успел. Я вскочил на ноги, завизжал, и выплеснул стакан прямо в его морду. Когда я опомнился, никого рядом не было. Я вылез из бочки и опять уселся не скамейку.
Больше Планету никто не видел.
На кухне вечером, я подслушал, как мать говорила отцу о том, что его нашли в огороде, у речки, уже застывшего и с выпученными от ужаса глазами.