Антонио Кортес

                Посвящается Даше, как я и обещал

Что-то у всех моих героев типичные, заурядные имена: Коля, Гриша, Павел Петрович. Да и сами они люди заурядные. А ведь так иногда хочется послушать про выдающегося, необыкновенного человека. Так что этого героя зовут не Гришей и не Колей, его зовут Антонио Кортес.

Эх, Антонио, Антонио! Сделать бы мне тебя жестоким Карибским корсаром или пылким любовником замужней маркизы… Но нет – ты по-женски хрупкий восемнадцатилетний мальчик. Вовсе ты не корсар, а студент Радиофака. И любовник из тебя никакой – у тебя и девушки то нет. Красивое имя лишь слегка наложило на тебя отпечаток: чуть смуглая кожа, да восточные черные глаза – вот и все, что досталось тебе от горячей латинской крови. Но все-таки кое-что в тебе было. Иначе ведь и рассказывать не стоит, правда?

С этим своим героем я познакомился давно, еще на отработке, перед первым курсом, когда, разговорившись, мы вдруг обнаружили, что номера наших групп совпадают. С тех пор он изменился мало. Все тот же вечный белый свитер, все так же узкие очки сидят верхом на горбинке носа.

Отец Антона (мы все его так называли – не соответствовал он своему громкому имени) был не то из Мексики, не то из Перу. На закате советской эпохи он, в числе последних, приехал сюда учиться. Дальше история ясна: Кортес старший уехал к себе строить, угасавший уже социализм, а одной девушке оставил на память ребенка, да свою фамилию.
Фамилия… Какая фамилия! Автор любовных романов извлек бы из нее столько прибыли, а Антон получал из-за нее одни насмешки. Каждый новый препод, глянув в список группы, считал своим долгом отпустить шуточку в духе:

-Кортес? Часом не потомок конкистадоров?

Или:

-Кортес! Должно быть горячий испанский парень! Где он?

Но, видя робко улыбающегося Кортеса, преподаватель понимал, что парень не очень испанский и не очень горячий.

Да что преподы. Когда в LOST’е Майкл застрелил Анну-Люсию, весь поток выражал ему соболезнования по поводу смерти родственницы. А впрочем… хватит про фамилию.
Общих интересов у нас было много.

-Смотрел триста? – спрашивал он на перерыве.

-Ага, - отвечал я.

-Красиво снято. Персидские монстры в доспехах.

-И как эффектно носорог упал.

-Ага. А главное какая храбрость. Даже пред лицом смерти!

Тут мы оба замолкали, задумавшись о героизме, потом переглядывались: я и он, оба были невысокие и хилые, с чем-то еще детским в глазах. В общем, мы с Кортесом, не киношные мужчины, были совсем на такое не способны.

Оба мы играли в Линейку и другие RPG-шки, при том не только рубили мобов, но и любили иной раз остановиться, полюбоваться пейзажем или даэдрическими руинами. Оба любили разную кинофантастику. Вот джедай и ситх сверлят друг друга взглядом сквозь крест лазерных мечей, император Палпатин пускает молнии, как оборвавшийся высоковольтный провод. Вот хатт зелено-жирный с девушкой-игрушкой на цепи. Вот Спок с эльфийскими ушами и рядом капитан, смешно похожий на Зепа Бранигана. Сериалы были не хуже. Нас очень интриговала кнопка, которую нужно было нажимать каждые сто восемь минут, и числа, и дымный монстр, и Бенджамин Лайнус – ловкий и подлый злодей. Мы любили вымышленные миры.
Жизнь же вся регламентировалась будильником: вот стрелка подходит к семи – пора вставать, к часу – время большого перерыва, к трем - пора ехать домой, стрелка на двенадцати – спать. И так же как стрелка будильника вся жизнь ходила по кругу. На ее циферблате не было места ни храбрости спартанцев, ни даже низости злодейства Бенджамина Лайнуса.

Но… иногда мы все-таки пытались найти развлечения и в реальном мире. Например, есть такая штука – экватор. Совсем не тот экватор, который пересек Кортес старший, что бы приплыть к нам из далекой Америки. Не тот, на котором вода стекает в раковину равномерно, не образуя воронки. Студенческий экватор. Экватор, рассекающий на пополам учебу в вузе. Та переломная точка, после которой едва оклемавшиеся новички, начинают превращаться в плюющих на все старшекурсников. Традиция праздновать экватор так вросла в университетскую жизнь, что деканат (неслыханное дело!) выделяет студентам деньги на эту великую пьянку. Выделяют, конечно, крохи – меньше двух сотен на человека, но, добавив этак еще раза в три больше, можно и, правда, отпраздновать.

Итак, сдав сессию (ну или не совсем сдав), мы поехали обмывать спиртом эту самую линию на карте. Отмечали с размахом: сняли за городом коттедж, накупили виски, абсента, и целое Карибское море рома. А что там было на той вечеринке! А что там было!... А ни черта там не было, честно говоря.

Это же Радиофак. Две девчонки на группу, как в нашей, это даже роскошь. Многие, как подобает студентам – программистам, не умели пить, и чувствовали себя не уютно в большой шумящей компании. Тихая такая посиделка социопатов.

Сначала разлили всем абсент. Знал бы кто из нас тогда, что надо цедить его через сахар и разбавлять водой – нет, мы просто намешали его с газировкой. Получилась бледно-зеленая жидкость с пузырьками, по вкусу и запаху напоминающая бромгексин. Мы давились и пили его кое-как, и, заедая мерзкий вкус, быстро уничтожили всю закуску.

-На счет три, допиваем, - сказал я, морщась и жалея потраченных на абсент денег, - раз два…

На «три» все опрокинули в себя остатки нелепого коктейля. Многие сматерились. Девятью голосами против трех решено было перейти на ром.

-Эй, Кортес, - крикнул кто-то, - ром это самое то для тебя. Там ведь откуда ты родом пьют ром, да?

-Нет. Там пьют мескаль, либо текиллу.

-Текиллу? Так твой отец из Мексики?

-Нет, он из Тласкаля, - покачал головой Антон. И после небольшой паузы добавил с улыбкой,- он был королем Тласкаля.

«Король, король», - слово прокатилось вдоль длинного стола, отзываясь то удивлением, то насмешкой. Тем временем семидесятиградусный абсент уже начал свое дело: одна из двух наших девчонок, тишайшая обычно, вскочила вдруг и, подняв вверх стакан с ромом, крикнула:
-Пьем за Антонио Кортеса, короля Тласкаля!

-Ура! – громом раздалось со всех сторон. Мы стали пить за короля снова и снова. Ром впитывался в кровь, раскручивая маховик вечеринки. Антона усадили во главе стола, дали ему стеклянный стакан, вместо пластикового, что бы он мог звонко чокаться им и стучать об стол. Под звон этого стакана Кортес стал рассказывать нам шикарные байки о жадных до золота конкистадорах. Он говорил о Херонимо Агиляре, о Малинче, о Монтесуме… путая, правда, Кордильеры с Андами, а ацтеков с майя.

Я, было, хотел его поправить, когда Антон в очередной раз назвал Монтесуму Аутаульпой, но тут наша староста шикнула на меня так злобно, что я съежился и замолчал.
А потомок конкистадоров, уже немного шатающийся, все продолжал рассказывать о маленьком городе, затерянном в Мексиканских горах и не признающем официальной власти.

***

Каменный трон был украшен сложной витиеватой резьбой, изображающей черепа, человеческие жертвоприношения и странных божеств – мексиканских аналогов гаргулий. А на троне, как ацтекский бог на вершине горы, сидел испанец в стальной кирасе. У него был острый нос, взгляд хищной птицы и темная вьющаяся борода Иуды. Толстые золотые цепи с звеньями размером с кольцо, в несколько нитей спускалась с его шеи почти до пояса. Перед ним проходили все новые и новые индейцы сваливая в кучу золотые статуэтки – целое войско поверженных божков. Но испанец был мрачен.

Альварадо радостный вбежал в тронный зал.

-Смотри, Эрнан, мы богаты! – обратился он к сидящему на троне -  тот даже не удостоил его взглядом. Альварадо же не заметив этого продолжал изливать свою радость, - К чертям апостольскую бедность – мы богаты! Из этой страны мы вернемся богатыми как персидские султаны. Лучшее вино, лучшие дома и лучшие шлюхи - вдруг он заметил, что его соратник не рад. Радость шла из Альварадо таким потоком, что ему казалось кощунственным, что кто-то может не радоваться вместе с ним. Солдаты должны были быть счастливы, и для испанской короны это счастье, и для церкви, казалось даже сами индейцы должны радоваться собственному порабощению – так ему было хорошо. И вдруг его друг сидящий на троне Монтесумы впадает в апатию. Альварадо поднялся по ступенькам трона.

-Эрнан, - он подергал своего друга за плечо, так словно собирался разбудить его и сообщить ему хорошую новость, - Эрнан, они дарят нам изумруды, нефриты, женщин, золото, золото, Эрнан, - он указал рукой на груду блестящих фигурок.

Взгляд человека на троне проследовал по этому направлению, на секунду задержался на золоте и отодвинулся с отвращением.

-Они даже считают тебя богом, эти глупые язычники. Кецалькоатль – так они тебя называют. Пернатый змей, - Альварадо усмехнулся этому, но его друг оставался угрюмым.

Наконец он раздосадовался, словно обиженный ребенок.

-Да, что ты, в самом деле, Кортес, вот ведь оно – наше счастье, - и тут же улыбка снова вернулась на его лицо, - нет, не просто Кортес, - он привстал на одно колено и, делая вид, что снимает невидимую шляпу, сказал, - губернатор Кортес.

Кортес встал резко, украшения на нем звякнули. Он кинул презрительный взгляд на индейцев, на золото, на друга.

-Я не хочу быть губернатором… Я хочу быть королем!

***

Бывает, что на утро, после пьянки, наступает полное равнодушие ко всему. Весь мир становится пресным и безвкусным, как выдохшееся шампанское. Пока мы доедали остатки салата и покусанную кем-то пиццу, пока допивали пиво, из бесчисленных открытых вчера бутылок, пока ехали домой – никто не вспомнил байку про королевство в новом свете. Что вчера было красивой сказкой, стало просто белибердой. Эх, ты, Антонио Мюнхгаузен.

И все-таки, придя домой, я первым делом достал из стола огромную старую карту и стал дотошно вглядываться в Кордильеры, в поисках хотя бы капельки надежды. Стоило ли и смотреть! Нет ни точки, ни такого названия, ни даже цифрой в примечаниях не отмечен этот мифический город – на карте Мексики нет Тласкаля. Нет его и нигде в мире.

Будильник смотрел на меня. Он словно говорил: «Да, ты и я остановились не надолго, а теперь пора тебе меня завести, и пора нам снова ходить по кругу»

Карта почему-то до вечера лежала развернутая на столе. Я снова и снова смотрел на нее и жалел, что на ней больше нет белых пятен. А вечером я вздохнул и убрал карту.

Опять пошла глупая тоскливая рутина. Лекции, лабораторные, расчеты, да редкие шуточки над фамилией Кортеса. Вся жизнь отдавала выдохшимся шампанским.

Так словно затянувшееся похмелье, все тянулось до холодного мартовского вечера, когда мы с еще парой товарищей поехали к Антону, снова пытаясь найти развлечение в обыденном мире.

***

Посмотрев «Триста» я, в свое время, прочитал немало о спартанцах. Оказывается их жестокая система воспитания, показанная в фильме, была правдой. Правда и то, что они скидывали с обрыва слабых детей (Ох, Кортес, скажи спасибо, что мы с тобой не спартанцы!) Больше того, действительно существовал царь Леонид, и самая битва трехсот воинов с тысячами врагов – правда. Я читал об этом и думал, что мир раньше был куда поэтичней, чем сейчас. Было, впрочем, и то, что отравляло мой восторг: в учебнике было написано, что неравная битва состоялась лишь из-за того, что спартанцы не успели вовремя отступить. А вовсе не потому что триста героев в приступе храбрости и безумия хотели сразиться с десятью тысячами персов. И снова жизнь оказывается пресной, безвкусной, а место для подвига остается только в кино, в мифе.

О подобной ерунде я и рассуждал вслух, пока мы пили пиво у Кортеса. Его квартира состояла из двух комнат: маленькой и еще более маленькой. Белый холодильник, накрахмаленные салфетки, вымытое окно – от всех предметов веяло холодной чистотой. И только в его комнате (где мы и сидели, не посягая на остальную территорию) небольшой беспорядок создавал впечатление, что здесь обитает живое существо. На полке у него стояла куча чепуховых фантастических книжек, толстая энциклопедия по конкисте (что во многом объясняло его познания), анимешная фигурка, початая бутылка абсента, оставшаяся с той самой нелепой вечеринки и красноватый глобус марса.

Я сказал, что в девятнадцатом веке было интересней смотреть на этот глобус, в девятнадцатом веке, когда желтые пятна действительно считали морями и верили в прорытые марсианами каналы. А Гришка сказал, что нашей посиделке не хватает девчонок.
Так мы и сидели у него, пока не раздался звонок – мать пришла раньше обычного. Она была на него не похожа. Высокая с восточной внешностью и холодным взглядом одинокой женщины. Такая же как Малинче четыреста лет назад оставленная другим Кортесом.

Я ожидал миниатюрного скандала, но она лишь равнодушно выпроводила нас. Вечеринка получилась вялой и короткой. Реальный мир в очередной раз провалил попытку развлечь нас. Я бы и вовсе не стал упоминать об этом, но…

Уже уходя, я заметил на шифоньере маленькую черно-белую открытку. На ней была фотография примитивной, как у диких народов, каменной статуи бородатого человека в испанской кирасе на фоне обрыва и ступенчатых террас вдалеке, косая надпись ручкой по-испански и печатная надпись… TLASKAL.

***

Триста испанцев и полторы тысячи индейцев поднимались по извилистой горной дороге. Не более чем два-три человека могли идти в ряд, да и то крайний оказывался в каком-нибудь шаге от обрыва. Тропка подолгу шла полого, чуть извиваясь, а затем резко, словно змея совершившая бросок, поворачивала в обратную сторону и поднималась выше. Из-за этого подъем, на не столь уж и большую высоту, занимал почти целый день.

-Клянусь, дьяволу в аду нужно выстроить такую же дорогу, что бы гонять по ней грешников, - Альварадо был изнурен подъемом. Он шел, опираясь ладонями о колени, и тяжело дышал. Рядовые солдаты, вынужденные вдобавок ко всему тащить еще и ружья, устали еще больше.

-Дьяволу… - Кортес многозначительно помолчал и глянул пожелтевшими глазами вверх: там за краем горы виднелись вершины языческих храмов, - да, даже дьяволу не взять этот город, - конкистадор хищно улыбнулся, - ни одна армия не сможет подняться по этой дороге, под потоком стрел и пуль.

-Да, кто и сунется сюда, кроме нас, - недовольно простонал Альварадо.

Эрнан указал пальцем назад, на идущих за ними индейцев.

-Они вот не жалуются.

Индейцы и в самом деле спокойно шли, привыкшие к таким подъемам. Их темно-красные одежды сливались, и, казалось, бесконечно длинная красная змея ползет по склону.

Сквозь туман стали видны террасы, идущие ступеньками по склону соседней горы. Вершины пирамидальных храмов, все выше поднимались над склоном горы.

Поднявшись наверх Кортес, остановился у большого валуна, нависшего над обрывом и осмотрелся с самодовольной улыбкой.

-Из этого камня получится хороший памятник, - сказал конкистадор.

Их окружила толпа индейцев, вдалеке показался не то жрец, не то вождь в пернатом головном уборе и процессия ведущая какую-то девушку.

-Лучше первым здесь, чем вторым в Риме, - сказал он.

-Что ты хочешь сказать? – не понял его соратник.

-Мы создадим здесь свое собственное королевство. Ни индейцам ни испанцам не отвоевать его у нас.

Человек с перьями на голове, подвел девушку к Кортесу и стал говорить что-то похожее на молитву.

-Что они говорят? – спросил конкистадор без особого интереса.

-Эту девушку зовут Малинче, и она дочь вождя великого города Тласкаля и… , - толмач стал переводить невнятную речь индейцев.

Альворадо усмехнулся:

-Они приготовили тебе невесту, Кортес.

Кортес улыбнулся. Его улыбка напоминала звериный оскал.

***

Как уже было сказано выше, в нашей группе было только две девчонки. Одна крошечная и щуплая (еще более щуплая, чем я и Кортес), вечно сжимающая плечи и прячущая взгляд за стеклами очков. За неимением лучших кандидатур она была объектом влюбленности многих. А другая… была нашей старостой.

Манька Корухина. На голову выше меня и шире в плечах, плотная, с массивными лицом, массивными грудями и жутким взглядом сестры Ретчед из «Гнезда Кукушки» Она была самым мощным и агрессивным существом в нашей группе. И какой дурак сказал ей про открытку!
-Так надо узнать правда или нет, - сказала Манька. Ее глубоко посаженные медвежьи глаза, не отразили и капли уважения к таинству сказки. В голове Корухиной все было просто как двоичный выключатель. Один или ноль, выяснить: правда или нет. Эх, как она не могла понять прелести промежуточного состояния.

Конечно, технически она была права. Что стоит спросить на прямую об открытке и узнать всю правду разом! Но от чего-то я не спросил ни сразу, ни потом. Хотелось уцепиться уже за эту соломинку правдоподобия, что бы иметь хотя бы шанс поверить.

Нет! Мысль о реальности далекого королевства нелепа. Дворцы и сокровища, принадлежавшие его роду, и его благородная кровь – все чушь, все шутка. Но тогда, уходя от Кортеса, я взглянул на лица товарищей. На них тоже была написана надежда на то, что в фокусе есть хотя бы частичка чуда.

Не то, что бы я совсем не пытался проверить его легенду. Пытался. Но пытался осторожно, как верующий проверяет догматы своей веры, стараясь найти хотя бы косвенное подтверждение, но не касаясь тех вопросов, которые могут опровергнуть все на корню. Я искал любые упоминания о Тласкале. Интернет, и библиотеки, и наш старый учитель истории – не знали о нем ничего. Но с этими поисками, я мог быть спокоен: упоминание о городе в Кордильерах было бы хотя и косвенным, но доказательством, отсутствие же их не доказывало ничего. Все шло бы так и дальше, и я бы никогда ни о чем не спросил Кортеса, если бы не Манька.

-Ну, так кто спросит? - сказала она. Хотя теперь я вспоминаю и мне кажется она сказала выпытать, вместо спросить.

Все неловко замялись.

-Так я сама, - грозно пальнула Корухина.

Я вызвался вместо нее. Лучше самому поджечь свой храм, чем позволить спалить его варварам.

Итак, мы собрались в аудитории на перерыве. Ничего не подозревающий Кортес сидел себе к нам спиной возле окна, словно невинная жертва ацтекскому богу. Манька с силой подтолкнула меня: «Ну давай, спрашивай» Возникло нервозное чувство.

-Кортес, - окликнул я его. Он повернул голову ко мне в профиль. Со своей смуглой кожей он в такой позе напоминал египетские рисунки, - на счет.. на счет… - замямлил я.
Это было все равно, что заглянуть в шляпу, из которой только что вытащили кролика – вдруг чудо развеется?

-Что? – спросил Антон.

-А… Да не, ниче, - я поспешил ретироваться. Чудеса так эфемерны – не хочется устраивать им проверок.
-Тряпка, - гневно бросила мне в спину староста, но сама не спросила его.

***

Вдохновившись рассказом Кортеса-студента, я стал читать о Кортесе-конкистадоре, как читал некогда о спартанцах. Было в его биографии все: и войны, и неведомые страны, и любовная история, вошедшая в баллады. Хотя я понимал, что он не любил ни новые земли, ни рыцарскую доблесть, ни даже подаренных ему женщин, а один лишь только блеск золотых слитков - все равно мне казалась очаровательной эта могучая фигура истории, пусть даже душа его была черной, как могильная пыль.

Но! Кортес древний разочаровывает меня, так же как и Кортес современный. В конце книги я прочитал, что великий завоеватель умер в 1547 году от желтой лихорадки, во время очередного и, увы, совсем бесславного похода. Эх, Кортес! Ты мог бы умереть в бою, как спартанский царь, ты мог сгореть на костре, ты мог быть принесенным в жертву иноземному богу, в минуту отчаяния ты мог пасть на свою рапиру или пробить себе висок пулей. На худой конец ты мог умереть от старости почетным ветераном, в тени былых побед. Но вот твое тело бьет в ознобе, и кожа стала желтой как моча. История сыграла с тобой, великим, злую шутку, ты умрешь банальной смертью, так и не вкусив от своих побед. Эрнан Кортес, и ты тоже немного разочаровал меня.

Куда больше, впрочем, меня разочаровывает другое: нигде на страницах его биографии, нет ни слова от Тласкале.

***

На Кортесе, на императоре Кортесе не было теперь пышных индейских одежд, не было золотых украшений и нефритовых перстней, не было на нем и короны языческого королевства, а снова была стальная испанская кираса и походные сапоги. Как Икар не мог удовлетвориться просто полетом, так и его алчущая душа, не могла удовлетвориться единственным городом в горах.
Плакали женщины и дети, мужчины не знали, что им делать, и вождь стоял потерянный, как низвергнутый идол. Среди испанцев наметился раскол. Шла ругань, с обоих сторон были распаленные красные лица, то и дело кто-нибудь хватался за оружие, но другие тут же останавливали его.

-Иди! Проваливай раз так хочешь! – кричал Альварадо на Кортеса. Кортес же был холоден и смотрел на все своим вечным презрительным взглядом.

-Что я и собираюсь сделать, - спокойно ответил он и повернулся спиной к оппонентам. Все смолкло.

-Лучше первый здесь, чем второй в Риме! Кто это кричал? – не унимался Альварадо, - Да правь ты хоть всей сушей - тебе бы захотелось быть морским королем!

Эрнан повернулся вполоборота.

-Морским бы согласился, а мышиным королем быть не хочу.

Свора вспыхнула с новой силой.

-Проваливайте! Дьявол помутнил вам разум! Проваливайте, а мы остаемся! – кричали сторонники Альварадо, коих было большинство. Уходящие же по примеру Кортеса старались не ввязываться в конфликт.

Малинче тихо стояла посреди всего этого ора.

-Император Кортес! - уже спокойно, но с долей презренья позвал его Альварадо, - а с ней, что прикажешь делать?

Кортес остановился, обернулся назад. Девушка смотрела на него вопрошающе. Он помолчал несколько секунд, затем улыбнулся не добро. В глазах сверкнул холодок.

-Дарю! – крикнул бывший император и бодро зашагал по тропинке. Так же бодро как шагал к кораблю, еще в Испании, как шагал по дорогам нового света, так же как шагал навстречу Тласкалю. Так же бодро он теперь уходил от своего покинутого, как женщина, королевства, уходил навстречу новым подвигам, новым победам и бесславной смерти от лихорадки.
А Малинче все смотрела ему в след. Не было больше императора, не было Кецалькоатля, не было даже просто ее мужа. Но она чувствовала в себе нового Кецалькоатля и остальное было не важно.

***

Остап Бендер зарезан Кисой, так и не увидев своего обетованного Рио-де-Жанейро, герой поэзии побежден героем банальности. Тонет в ледяной воде Ермак, под тяжестью своих доспехов, израненный Цезарь падает к ногам статуи Помпея, и копье Леонида пролетает мимо Ксеркса. Рано или поздно любой воин, подточенный старостью, складывает оружие, весит свою броню на стенд. Даже великих людей одолевает рано или поздно банальность жизни. В каких бы возвышенных мечтах мы не витали, нас всегда тянет к себе за рукав будильник, с его цикличными заботами. И мы возвращаемся в эту круговую жизнь без взлетов и без падений.

Был у нас препод старый, шаркающий ногами и почти лишенный слуха. Однажды не расслышав фамилию, он так и не перестал называть Маркесом Кортеса. Но вот пришел второй полусиместр, и из безобидного мшистого пня он превратился для нас большую нудную проблему.

Научно-исследовательская работа студента - НИРС – мерзкая штука! Задают какую-то дурацкую тему, сложную и скучную. Но даром, что она называется научной – ты лишь копируешь чужие мысли, не создавая ничего нового. Моей темой стало нечто про теристорные преобразователи. Пришлось сидеть в библиотеке, этой обители тишины и порядка.

Худощавая пожилая библиотекарша принесла мне большую кипу книжек. Я взглянул на стопку уныло и подивился, как она такая тонкая не надломилась под их тяжестью. Книги были самые разнообразные: половина из них вообще не имела отношения к теме, одни были тонкими дряхлыми методичками, другие – новенькими глянцевыми учебниками, в одних желтая дешевая бумага – в других хрустящая белизна, и на фоне их настоящим мастодонтом лежал бардовый том советской энциклопедии.

Я стал искать. Табаско, телевиденье, ткань, тмин, тла… И вдруг вот оно пугающе знакомое слово. Та самая маленькая заметка, которую я столько искал.

Тласкаль – город в Мексике. Население 150 000. Расположен на месте древнего индейского поселения, которое значительно превосходило современный Т. по размерам. В Т. расположен ряд значительных исторических памятников, среди которых наиболее известны храм Кецалькоатля и странное изображение испанского конкистадора. Из-за расположения Т. долгое время был почти отрезан от остального мира. Вплоть до 70-х годов местные жители не признавали власть мексиканского правительства.

Вот и всего-то. Сухая заметка, будто пишут о какой-нибудь деревушке под Владивостоком. А я сидел, ошеломленный открытием. Раньше мне казалось, что, имея такую заметку, можно было и дальше оставаться в неведении, но теперь я чувствовал, что нужно знать точно.

***

На следующий день почти вся группа, зная уже о моей находке, обступила Кортеса.

-Антон, - начал я. Он посмотрел на меня вопрошающе, - эта открытка, и в советской энциклопедии есть статья про Тласкаль, и…

Антон грустно улыбнулся.

-Это красивая сказка, которую придумала моя мать, вместо неприятной правды…

Он продолжал говорить, сказал, в числе прочего, что отец его – грузин, работающий на проволочном заводе, что открытка – посткартинг, а Кортес – всего лишь девичья фамилия матери. И совсем не хотелось его слушать, а хотелось верить, что он король Тласкаля.