Крик совы

   Димов хорошо знал эту тропу. Она больше чем в четыре раза сокращала путь к посёлку. Если идти быстро, то оставшееся расстояние можно преодолеть за двое суток. Но идти быстро он уже не мог. Борьба с болью распухшего голеностопа и чувство голода, сменившееся обжигающей сухостью жажды, измотали его вконец.
   Он понимал, что расстояние между ним и его преследователями с каждым часом сокращается, и, хорошо зная ориентиры этой тропы, Димом затеял с самим собою жестокую игру. Ставил задачу дойти до сожженной молнией старой сосны, потом  - до скального оврага, через который, знает, перекинуты два связанных проволокой ствола. По этому самодельному мостку переползал на четвереньках: так было меньше шансов свалиться на скалы и можно было передохнуть.
   А после этого приказал себе пройти еще пять километров, остававшихся до охотничьей ночлежки, которая была срублена на краю небольшой поляны. И если ее не сожгли браконьеры, там вполне может быть вода и что-нибудь из пищи.
   Сквозь сумеречность густого леса пробился, наконец, свет долгожданной поляны. Димов остановился и стал вслушиваться в окружающие звуки. Высоко вверху шумели от ветра кроны деревьев, а где-то совсем рядом с монотонностью часового маятника глухо стучал дятел. Димов еще немного постоял, обессилено прижимаясь к стволу сосны, прислушался нет ли чего подозритнльного в  звуках леса и шагнул на поляну.
   В ночлежке он припал к мятому закопченному чайнику и начал жадно, большими глотками пить. Вода резко пахла полынью, но он продолжал пить, потому что знал, что охотники используют эту траву для сохранения воды. Потом пошарил по подвешенной у самого потолка полке и нашел там начатую пачку галет и завернутое в листы лопуха нарезанное дольками сало.
   Через минуту глаза привыкли к полумраку, и он рассмотрел приколотый к стенке клочок бумаги, на котором корявым почерком было выведено: «Жуй тщательнее! Приятного аппетита, друг!». 
   - Ну, спасибо, шутнички мои дорогие! Спасибо, ребята! – шептал он, давясь сухой галетиной. И загадал, если удастся выбраться из этой передряги, то отыщет в поселке тех, кто последними побывали в этой ночлежке и соблюли доброе охотничье правило, оставив в ней воду и пищу. И непременно уговорит Севастьянова отблагодарить их денежным вознаграждением.  А зачем деньгами, рассуждал про себя он, лучше пригласить ребят в «Расслабуху» - так охотники всей округи называли единственный в поселке кабачок.
   Усталость и пища гнали его в дремоту. Нужно было хоть час отдохнуть. Он сидел на сооруженном из палок лежаке и боролся с тяжелыми, словно налитыми свинцом веками. Но спать было нельзя. Димов подпер подбородок стволом карабина и перенес на него всю тяжесть головы, надеясь, что боль не даст уснуть. Однако усталость взяла свое, и Димов провалился в мягкую бездну сонной забывчивости.
 
   Очнулся он от крика совы. Пронзительного, тревожного. Щели в передней стенке избушки, сквозь которые, как ему казалось, еще лишь мгновение назад просачивался свет, теперь были глухо закупорены темнотой. Он понял, что уснул и проспал довольно долго. «Сколько, сколько же я спал?» – бился в висках вопрос в такт бешено колотившемуся сердцу.
   Сова продолжала кричать. И эхо этого пронзительно крика тревожно металось по поляне, многократно отражаясь от стен густого леса.
   Сова умолка. Умолкла словно специально для того, чтобы он услышал, как у кого-то под ногой, совсем рядом сухо щёлкнет ветка. Димов медленно поднял карабин. От удара резко распахнулась дверь, и в её проеме обозначился силуэт человека. Димов нажал спусковой крючок, и вспышка выстрела на мгновенье высветила исказившееся от боли лицо. Он узнал это лицо. Это был Прохор – один из телохранителей Жабы. Димов, подхватив с лежака рюкзак, нырнул в проем двери и стал медленно отползать от избушки.
   Длинные автоматные очереди рвали тишину леса. Бревенчатые стены ночлежки огрызались разлетающимися в разные стороны щепками.
   - Слышишь, сучонок, выходи! - взорвалась поляна злобным криком. – Тебе хана. Сам знаешь, ты в ловушке! Но у тебя есть шанс. Ты нам металл, а мы тебя - на все четыре стороны!
   Димов подтянул к себе карабин, повернулся на спину, и на него упало огромное звёздное небо. На фоне ярких мерцающих звёзд перед ним вдруг промелькнуло прорезанное глубокими морщинами лицо безносой старухи. В одну из поездок ему пришлось заночевать в доме знакомого охотника. Пили чай, заваривая его крутым кипятком из медного надраенного до блеска самовара. Напротив Димова там сидела старуха с выбивающимися из-под серого льняного платка седыми волосами. На ее лице была черная повязка, прикрывающая то место, где должен был быть нос. Она прищурено напрягала подслеповатые глаза, рассматривая гостя.
  - Иди за мной. Я тебе все расскажу, - сказала она и тяжело поднялась со стула.
  - Иди,иди, - одобрительно подтолкнул его сын хозяки. – Она многое знает.
По стенкам комнаты, куда вошел он вслед за старухой, увешенной сухими травами, от колеблющегося пламени свечи метались причудливые тени. Старуха медленно поднесла дрожащие руки к вискам Димова и закрыла глаза. Он видел выступившие на её лбу капельки пота и шевелящуюся и хлопающую от дыхания черную повязку.
  - Ты будешь много раз ходить по краю пропасти, - шепелявила она. - Но прислушивайся к крику совы. Этот крик спасёт тебе жизнь. Когда такое случится, отблагодари сову. Обязательно отблагодари. Повесь на ветке любого дерева семь мышей. Слышишь, семь мышей…
   Он не был мистиком. Не верил в гадания, приметы и наговоры. Когда рассказал жене о предсказаниях  безносой старухой, смеясь, пообещал, что повесит в комнате портрет совы и займётся разведением мышей. А она испуганно смотрела на него и просила: «Не смейся. Пожалуйста, не смейся!».
   Но сейчас, это вместившееся в несколько мгновений воспоминание вдруг прогнало прочь сковывавший его страх. Случилось то, что предсказывала та старая женщина – сова разбудила его, предупредив об опасности. Значит, удастся выбраться из этой ловушки. И Димов опять пополз к лесу, раздвигая высокое разнотравье поляны.
     Они его не заметили. Но преследователям было понятно, что у него один путь - к посёлку, и, решив видимо, что перехватят его впереди, поспешили дальше.
     А ему в этой ситуации торопиться уже было некуда. Их можно было бы обойти, но для этого следовало сделать большой крюк. Но сил для подобного маневра  не оставалось. Он принял решение выйти на какое-либо открытое место, потому что знал – его уже ищут свои, и он слышал звуки вертолета.
    
   Димов лежал за стволом поваленной буреломом сосны и наблюдал за дымом разведенного на средине просеки костра. Он был уверен – вертолёт полетит обратно по этому же курсу, Таково правило поиска людей в тайге: тому, кого ищут, дается время как-то обозначить свое место. Главным для него теперь было не уснуть и не дать погаснуть костру. Он лёжа обламывал ветви с упавшей сосны, ползком добирался к костру, бросал туда сырые, пахнущие сосновой смолой  ветки  и опять уползал в укрытие.
   И вертушка появилась. Он услышал нарастающий гул мотора, сорвал с себя куртку, выкатился на просеку и, стоя на коленях, стал размахивать ею над  головой.
   Вертолет сделал круг и начал медленно спускаться, стараясь втиснуться в узкую полоску вырубки.
   Машина ещё не коснулась земли, а из нее уже начали выпрыгивать люди. Первым к нему прибежал Севастьянов. Небритый, в измазанном машинным маслом камуфляже, запыхавшийся, он подхватил Димова, помогая ему подняться, и закричал:
   - Ну, родной, ну, стервец, жив! Ну, молодец! Мы тебя, дорогой, пять суток ищем. - От него пахло бензином и коньяком. Коллеги знали традицию своего шефа: карманная фляга с коньяком присутствовала при нем в любых ситуациях.
   Димов высвободился из медвежьих объятий Севастьянова и, ткнув рукой в направлении поваленной сосны, сказал:
  -Там под хвоей рюкзак со слитками. Девять килограмм триста сорок граммов. Это все золото, что нам удалось перехватить у людей Жабы
  Севастьянов резким движением натянул до бровей вязаную шапку.
  - Паршивая у нас с тобой работа, сынок. Это дрянное золотишко слишком большая цена за две жизни. Вот выжил ты и Славик. Его мы нашли. У него прострелены обе ноги. Будет жить. 
  Подоспело еще несколько человек. Они подняли Димова на руки и, хотя теперь спешить было некуда, бегом направились к вертолету.
  Машина задрожала, и, присев, словно для того, чтобы оттолкнуться, прыгнула вверх.
  Он лежал на скамейке, завернутый в одеяла, и расслабленно улыбался. Ему налили из термоса кофе, кто-то опять протянул плитку шоколада, но врач в надетом поверх камуфляжа белом халате оттолкнул руку:
  - Стоп, ребята! Больше сейчас нельзя.
  "Алло, Фёдор! Слышишь, Фёдор?" – кричал в микрофон бортовой рации Севастьянов, стараясь пересилить грохот мотора. "Сейчас же звони Димовой и скажи, что везем ей живого и невредимого её кобеля. Что? Я тебе дам, так и сказать - кобеля! Скажи, что везём её мужика. Настоящего мужика".
  А потом уже ему, Димову:
  - Все эти дни твоя Светланка просидела у меня в кабинете. И не плакала. Но так смотрела на меня, что самому рыдать хотелось.

  Поселковый кабачок был заполнен густым туманом табачного дыма и разноголосым гуденьем изрядно подпитой публики. Севастьянов произносил уже невесть какой по счёту тост. И в каждом следующем расточал всё больше похвал в адрес Димова, благодарственно хлопал по плечу сидевших рядом двух пожилых охотников, авторов оставленной в таежной ночлежке пищи. И те довольно взирали по сторонам, гордые, что весь зал видит столь дружественное отношение к ним хорошо известных и уважаемых во всей округе людей. А Димов тоже вносил в эту балаганность мужского кутежа свою долю благовестия. Он любил такие минуты застолья, когда подогретые алкоголем и раскрепощенные особенностью обстановки мужики, обычно немногословные, вдруг раскрывались приливом доброты и братской уважительности друг к другу.
  Неожиданно зал затих. «Двоим нет места на тропе. Кому-то надо умереть», – хрипел тапер  кабачка по кличке Хриплый. Это была  самая популярная в поселке песня о единоборстве человека и волка. На крышке невесть откуда взявшегося в этой глухомани ободранного белого рояля прыгал, расплёскиваясь, стакан с водкой. Глаза Хриплого были закрыты, и по щекам текли слёзы. Он всегда плакал, когда исполнял эту песню. Правда, никто не знал, кого он жалел – человека или волка, потому что в песне не говорилось о том, кто же вышел победителем в их смертельной схватке.

  Домой Димов заявился уже на рассвете. Жена сварила ему крепкого кофе, потом стояла около него  с полотенцем, пока он плескался холодной водой.
  Спал он, разметав по постели руки, а она так и не уснула. Тихо лежала около него, гладила его волосы, вслушивалась в его дыхание. Засыпая, он сказал ей, что охотники подсказали, где можно наловить мышей – в подвале поселкового магазина. Там этого добра столько, что тамошний кот уже их и не ловит. «Спи, спи мой кот», - шептала она и думала, что вот ведь как все устроено. Жизнь своими руками раздвигает шторы, чтобы и ее Димов, и она, и все остальные могли прикоснуться к еще столь многому непонятному в окружающему их мире.