Флобер. Глава 1

                Ф Л О Б Е Р


                ( роман в письмах)


               
                Взглянув на него, можно было подумать, что
                писатель – это человек, которому писать труднее,
                чем прочим смертным.

                Томас Манн.





                Глава I.  1842

  Боже правый, неужто ноги мои никогда не будут ступать по песку Сирии, когда багряный горизонт слепит глаза, когда земля вздымается пылающими спиралями и орлы парят в огненном небе? Неужто никогда не увижу я благоухающие некрополи, где ютящиеся рядом с мумиями царей гиены воют, когда наступает вечер, в час, когда верблюды ложатся у водоёмов! В тех краях звёзды вчетверо крупнее наших, солнце там сжигает, женщины в твоих объятиях извиваются и трепещут от поцелуев. На руках и ногах у них браслеты и золотые кольца, а платья их – из белой прозрачной ткани… Существует ещё, видите ли, на свете крошечная, ничтожная точка, называемая Париж, и в этой точке есть другая, уж вовсе невидимая точка – Юридический факультет. И именно здесь я должен жить, именно здесь я обречён мозолить ягодицы на деревянных скамьях и терпеть лектора.

                ***

 Мои настольные книги – это Монтень, Рабле, Ренье, Лабрюйер и Лесаж. Я больше всего люблю фразу энергичную, содержательную, чёткую, с выпуклыми мышцами, со смуглой кожей; фразу мужскую, а не женскую, вроде тех, что встречаются сплошь и рядом у Ламартина. Проза Вольтера для меня вкуснейшее лакомство. Теперь я перечитываю Тацита. Горе тому, кто не трепещет, читая Светония! Прочтите жизнеописание Гелиогабала у Плутарха. Здесь красота слога другая, чем в жизнеописании Нерона. Здесь больше азиатского, лихорадочного, романтичного, необузданного; это закат дня, бред при факелах. Гомер и Шекспир – здесь есть всё! Прочие великие поэты слишком малы рядом с ними.

                ***

 Третьего дня я видел имя Байрона, написанное на одной из колонн подземелья, где держали в заточении шильонского узника. Надо быть очень храбрым или очень глупым, чтобы после такого человека оставить здесь свою подпись. Среди имён неизвестных я прочёл рядом имена Виктора Гюго и Жорж Санд. Мне стало стыдно за них.

                ***

    Чем дальше, тем более неспособным чувствую себя жить, как все, участвовать в семейных радостях, загораться тем, что вызывает восторг, и заставлять себя краснеть от того, что возмущает других. Изо всех сил пытаюсь укрыть святая святых своей души: увы! напрасный труд! Лучи пробиваются наружу и выдают скрытое в душе божество. Я вполне мог бы быть столь же щедрым, как самые богатые, столь же нежным, как влюблённые, столь же чувственным, как необузданные сластолюбцы. Однако я не завидую ни богатству, ни любви, ни плотским утехам. Отныне и впредь на долгие годы не прошу у неба ничего, кроме пяти-шести спокойных часов в своей комнате, жаркого огня в камине зимой да двух свечей на каждый вечер. Свободы и досуга.

                ***

          Горизонты у моей жизни стали глубже, потому что сузились. Вот передо мной на столе книги, окна в комнате открыты, всё покойно, в листве ещё слегка шелестит дождь, и луна проплывает за большим тюльпановым деревом, которое чернеет на фоне синего неба.
         Я недавно прочитал у Шекспира, что душа – это устрица, заключённая в теле, своей раковине, которую она с трудом тащит.