Байконур

Автор Леонид Маслов http://www.proza.ru/avtor/leonardo3 , фото из Интернета

     Были мы вчера сугубо штатскими,
     Провожали девушек домой,
     А сегодня — с песнями солдатскими...
     (Из песни)


     Предисловие

     Служба в армии — событие в жизни молодого человека значительное. Я тоже служил. Повезло: служба прошла в интересном месте — на полигоне Байконур.

     Много трудностей пришлось пережить во время службы. Особенно в первый её год. Это и строевая подготовка с набиванием до крови мозолей на ногах, и довольно частые марш-броски (одно упоминание о которых у меня до сих пор вызывает аллергию), и  один-два раза в неделю «наряживание» в прорезиновый, с противогазом, химкомплект,  пробежка в этом «костюме». И походы на стрельбище.

     Кроме этого, регулярная не только дневальная, но и караульная служба (за сутки — лишь четыре часа сна). И суточный наряд на кухню, где повара (солдаты) за это время готовят три раза пищу на тысячу голодных ртов. А ведь надо и картошки начистить целый самосвал, и посуды каждый раз перемыть два ванны. Приходилось, согласно Уставу, мужественно переносить «все тяготы и лишения воинской службы».

     Я в своём биографическом повествовании не буду рассказывать об этих трудностях службы, не буду выбивать у читателя жалостливую слезу сострадания. Расскажу о более светлых и романтичных моментах службы, о забавных случаях. Расскажу о том, какой она мне виделась в мои двадцать лет.


     Глава 1

     Рано утром 21 июня 1966 года, когда ещё только-только всходило ясно-солнышко, я попрощался с сестрёнками, которые стояли в своих ночных рубашечках и кулачками спросонок тёрли глаза, с братом, кучерявым семнадцатилетним юношей, увидимся с которым потом только через десять лет, и отцом. Затем взял свой чемоданчик с личными вещами, старую гитару в брезентовом чехле (накануне с чехлом пришлось попотеть — я кроил, а мама шила) и в сопровождении мамы, которая решила  меня проводить, направился к военкомату.

     В чемоданчике самыми ценными лежали: электробритва «Бердск», потому что к этому времени я начал изредка избавляться от регулярно пробивающегося на ланитах пушка, альбом в виниловой обложке, который подарила мне девушка Люба, клятвенно обещавшая ждать меня три года (но не сдержавшая слово),  несколько семейных фотографий, маленький кошелёк с пятнадцатью рублями и недорогое хлопчатобумажное трико с  кедами.

     У старого одноэтажного здания военкомата уже собрались почти все призывники: кто с родителями, кто с приятелями и девчонками. Любы я не дождался, наверно проспала.
     Когда вышел военком Раков, я понял: наступил миг расставания. Я обнял маму, она сквозь слёзы подавленно произнесла:
     — Ты уж, сынок, смотри там, береги себя. И почаще пиши письма, не забывай нас.
     У меня ком подкатил к горлу, сердце сдавило от жалости к маме, которая в постоянной нужде долгие годы самоотверженно билась за наше существование.
     Наконец, все призывники не спеша выстроились у автобуса и стали ждать указаний. Военком произнёс несколько напутственных слов, мы сели в небольшой автобус и поехали в областной центр.

     Через окно я видел, как у военкомата осталась группа провожающих, среди которых стояла и моя сильно загрустившая мама. Я же тоски от разлуки пока не испытывал, находился в некоторой эйфории от происходящих в моей жизни значительных событий. Собственно, я и не знал, что это такое — тоска, жил всё время в родительском доме и расставаний более чем на денёк-другой никогда не было.

     Нас привезли в Павлодарский областной военкомат и разместили в просторной казарме, где кроме двухъярусных кроватей без матрасов ничего не оказалось. Прямо на этих кроватях мы и сидели. Некоторые засони примостились на втором ярусе и пытались покемарить. Здесь я увидел группу призывников, привезённых из других районов области.
     Часа через два появился долговязый офицер с бумагами в руках, выстроил всех в две шеренги (оказалось не менее двухсот человек)  и объявил:
     — Сейчас я зачитаю первую группу призывников, которые дополнительно пройдут медосмотр и с «покупателями» направятся в воинскую часть. Будьте внимательны.

     Фамилии зачитывались долго и те, кого офицер называл, по-армейски выкрикивали «здесь» и отходили в сторону. Вскоре я услышал свою фамилию, потом фамилии некоторых земляков.
     Нас оказалось 49 человек. Когда стали проходить медосмотр, один из врачей (дотошный дядя, прямо брат соколиный глаз) заметил на моей левой ноге старый шрам и сразу попросил у медсестры рентгеновский снимок.
     Выяснилось, что снимка не оказалось — его просто не было. Я начал врачу доказывать, что это у меня с детства (действительно, с наружной стороны голени в детстве был сильный нарыв) и что в нашем военкомате на это никто даже внимания не обратил. Но бюрократ в белом халате и слушать не захотел: надо, мол, пройти рентген, потому что на ноге не исключался перелом, а армия — дело серьёзное.
     — Поедете домой, пройдёте рентген, и если нога нормальная, с осенним призывом пойдёте в армию, — закрепил он своё решение.

     Я видел, как всем парням выдали небольшое денежное довольствие, и они толпой в 48 человек двинулись к автобусу. Мои земляки подошли ко мне, мы попрощались.
     Я стоял растерянный с видом сироты, который не знает, как дальше жить. Уже представлял, как наголо остриженный, с семиструнной «музыкой» в одной руке, с фибровым чемоданчиком в другой позорно вернусь назад, домой, и долго буду всем что-то объяснять про себя. Хорош защитничек!
     Поняв, что такого удара по своему самолюбию не переживу, я принял отчаянное решение: зашёл к военкому — это был пожилой полковник — и, объяснив ему ситуацию с моей «хромой» ножкой, попросил:
     — Товарищ полковник! Не могу я вернуться домой. Очень прошу, разрешите мне отправиться служить с моими товарищами.

     Полковник некоторое время пристально смотрел на меня (наверно, нечасто приходилось видеть таких, ворвавшихся в кабинет, чудиков), потом, подтвердив мои предположения, изрёк:
     — Необычно: все рвутся домой, а вы в армию.
     И нажал кнопку на телефонном аппарате, а когда вошёл дежурный офицер, сказал:
     — Срочно выдайте призывнику довольствие и отправьте с первой группой.
     Через полчаса я персонально на военном «бобике» был доставлен на железнодорожный вокзал к поезду, который ещё не успели отправить. Ребята искренне обрадовались моему появлению и, естественно, единственной на весь вагон гитаре. Не скрою, я был рад тому, что со всеми поеду в армию. Меня манила романтика неизвестности.
 
     Глава 2

     Поезд тронулся поздно вечером. Нашими «покупателями» оказались двое военных, лейтенант и сержант. «Покупателями» обычно называют военных, которые производят набор призывников и сопровождают их до воинской части, в которой служат сами. На следующий день мы поближе познакомились с сержантом и время от времени пытались узнать, в какие войска нас везут. Сержант оказался парнем с хитринкой и на любой наш вопрос отвечал довольно уклончиво — так ничего толком и не узнали.
     Мы проехали Целиноград, Караганду, озеро Балхаш, поезд шёл на юг — становилось жарче и душнее.
     На третьи сутки ночью проехали Джамбул, к рассвету миновали Чимкент, а когда поезд остановился на станции Арысь, нам разрешили выйти из вагона и купить прохладительных напитков.

     Солнце уже находилось в зените, на улице стояла не просто жара, а настоящий южно-азиатский зной. Наверно, так палит в Сахаре. Недалеко от платформы росли высоченные раины — пирамидальные тополя, которые на юге встречались повсюду, а под заборами, в тени деревьев, словно убитые, валялись облезлые, разморённые жарой, местные собаки.
     Я купил несколько бутылок лимонада, печенья и странных больших пирожков, называемых беляшами и чебуреками. Что интересно, в той местности, откуда нас везли, подобная продукция не производилась, поэтому я и названия-то поначалу не запомнил. Они оказались необычайно вкусными. А парни где-то недалеко нашли магазинчик и оттуда втихомолку принесли за пазухой несколько бутылок дешёвого красного вина. Позже на бутылках я увидел название, это был «Агдам». Я сразу предупредил ребят, что не пью, поэтому навязчивых приглашений не было. Что меня порадовало — таких парней, как я, ехало большинство.

     Самым пьющим среди ребят оказался Серёга Бобков. К вечеру его, практически невменяемого, несколько человек с трудом водрузили на вторую полку и следили, чтобы он оттуда не грохнулся. Уже в воинской части я узнал, что дома у Сергея остались жена и маленький  ребёнок. Такие вот контрасты среди призывников.
     Я заметил, что наши сопровождающие всё видели, но делали вид, будто рядом с ними ехали ангелочки. Они не рубили сплеча, понимая, что у этих парней осталось чуть больше суток свободной жизни: потом три года они будут «тарабанить» там, где послаблений в дисциплине не будет.
     Полтора дня после Арыси мы ехали по голым казахстанским степям, изредка за окном я видел небольшие отары баранов. Самым крупным центром, который попался по дороге, это был город Кзыл-Орда.

     Я всё время ломал голову и не мог найти ответа: куда же нас везут? В каких частях мы будем служить? Долго ли ещё ехать? Родов войск много: морфлот, танковый, артиллерийский, авиация, десантный, автобатальоны, стройбатальоны и т.д. Куда же?
     Если в первые дни под гитару мы пели весёлые песни, то теперь в вагоне стояла гнетущая тишина. Большинство под монотонный стук колёс  дремали, другие в тоскливом ожидании подолгу смотрели в окна. Наружный пейзаж явно никого не радовал. Когда же на улице стало темнеть, наш офицер неожиданно ожил, и я впервые услышал его громкий командный голос:
     — Внимание! Всем до единого в вагоне — подъём! Быстро собрать личные вещи и приготовиться к выходу!

     Вагон стал походить на разворошённый муравейник: все засуетились, обеспокоено загалдели. Я тоже быстро собрал свой чемоданчик и вложил в чехол гитару. Поезд стал замедлять ход, и тут раздалась новая громогласная команда:
     — Выходи из вагона строиться!
     Через минуту вагон опустел. Мы вышли на какой-то пустынной небольшой станции. В сумеречном освещении на одноэтажном маленьком вокзале, больше похожем на барак, я рассмотрел название: «Тюра-Там». Слова такого никогда  не слышал. Что это такое и с чем его «едят» — ни малейшего представления.

     Недалеко стояли два небольших автобуса. Нас разделили на две группы, сделали перекличку, посадили в эти автобусы и повезли в часть. Наступала ночь.
     Ехали мы больше двух часов. Дорога всё время шла с твёрдым покрытием. Проехали два КПП (контрольно-пропускных пункта). На первом КПП два сержанта с повязками на рукавах проверили наши военные билеты, а на втором — лейтенант и сержант только заглянули в автобусы и сосчитали количество голов.
     Вскоре показались огни какого-то поселения и, когда автобусы повернули в его сторону, мы поняли, что подъезжаем к воинской части.

     Глава 3

     Восприятие происходящего оказалось острым, а впечатление — неизгладимым, потому что всё было неведомым и происходило впервые, — здесь должна была начаться моя взрослая жизнь. Всё врезалось в память навсегда.
     Высадили нас на хорошо освещённой площадке перед большим производственным зданием, здесь же и выстроили в одну длинную шеренгу. Вид у нас был как у беспризорников: кто в рваном трико, кто в брюках с оторванной штаниной, на некоторых были домашние тапочки, на других — обувь, из которой торчали голые ступни. У некоторых ребят, и у меня тоже, рубашки были спереди завязаны узлом. В руках — у кого авоська, у кого рюкзак, у кого чемодан. Армия анархистов!

     Перед строем появился полный, с холёным лицом, офицер в звании подполковника, как позже я узнал, это был начальник штаба Настенко. Он обратился к нам:
     — Товарищи новобранцы! Вы прибыли на полигон Байконур и будете служить в ракетных войсках стратегического назначения. Сокращённо — РВСН. Вам оказана большая честь стать солдатами, защитниками нашей Родины. Вы будете охранять покой своих родителей, братьев и сестёр. Ракетные войска оснащены самым современным оружием. Здесь же рядом находится наш знаменитый космодром, откуда были запущены в космос Юрий Гагарин и другие космонавты. Наша часть постоянно стоит на боевом дежурстве. После прохождения курса молодого солдата вы примете присягу, затем получите воинскую специальность и станете заменой старослужащим воинам. Мне остаётся пожелать вам успехов в вашей, прямо скажу, нелёгкой службе.
     Мы стояли перед командиром и, в некотором изумлении от услышанного, потихоньку многозначительно переглядывались, мол, ни фига себе, куда нас занесло!

     После полковника вышел наш лейтенант и добавил:
     — В течение месяца до принятия присяги вы будете жить в этом помещении. Этот период будет называться карантином. А сейчас распорядок такой: личные вещи оставляете здесь, затем сержант поведёт вас в баню, там, после помывки, получите новое обмундирование, поужинаете в столовой, и до утра будете отдыхать. А с завтрашнего дня начнётся ваше обучение. Сейчас вы попадаете в распоряжение сержанта Сысоева.
     Симпатичный сержант Сысоев с большим трудом построил всех в колонну по четыре человека, и я услышал его чёткую армейскую команду:
     — Рота, напра-у! В баню шагом марш!

     Наступая друг другу на ноги и от этого едва не падая, мы направились в солдатскую баню. Здесь нас уже ждал невысокий, с опухшей физиономией (похоже, только проснулся), солдат, видимо, главный банщик этой ракетной части. Он всех ребят разделил на две группы и каждая группа по отдельности заходила на помывку. Наверно, солдатская баня так и должна выглядеть: внутри двадцать душевых ячеек и никаких парилок, тазиков и веников, только мыло и мочалки. Помывшись под душем, мы голышом сбились в просторном предбаннике и стали ждать очереди, чтобы получить комплект солдатского обмундирования.

     Надевая новую, непривычную для себя, одежду, мы от души потешались друг над другом. Особенно всех повеселил самый крупный и высокий из ребят — Жора Зыков. Ему, как Гераклу, вспотевший банщик никак не мог подобрать нижнее бельё подходящего размера и сапоги. Самые большие кальсоны не сходились у Жоры  в поясе сантиметров на двадцать, а по длине были чуть ниже колен. Так же выглядела и нижняя рубашка — она едва доставала до пупка. Если бы Жору в этот миг в его белье можно было поставить в каком-нибудь огороде вместо пугала, то была бы полная  уверенность, что от ужаса не только с этого огорода, но и с соседнего мгновенно вместе с птичками разлетелись всякие бабочки-жучки.

     С сапогами для Зыкова ракетная часть тоже как-то опростоволосилась: не ожидала, что из азиатского края сюда занесёт мутанта с сорок шестым размером лапы. Хоть чемоданы на ноги одевай! Пришлось нашему товарищу, единственному из всей роты, ещё почти сутки ходить в своих цивильных башмаках.
     С сапогами вышла накладка и для миниатюрного Володи Шишкина. При его тридцать седьмом размере ноги — самые маленькие сапоги имели сороковой размер. Когда Володя шагал в этих сапогах — выглядел как гномик из сказки.
     Вместе с тем, если до бани каждый из нас ещё сохранял кое-какие индивидуальные черты, то в новом, защитного цвета обмундировании, все мы стали, как говорят в таких случаях, на одно лицо, как инкубаторские, и не узнавали друг друга.

     Глава 4

     В час ночи нас вновь построили в колонну по четыре человека и повели в солдатскую столовую. Если к бане мы худо-бедно добрели лишь спотыкаясь, то теперь по темноте, пока шли к столовой, несколько человек из-за непривычной обуви с шумом громыхнулись на дорогу. Мы с чувством глубочайшей солидарности и сострадания подхватывали  «землепашцев» под руки и мужественно шли дальше.
     Столовая оказалась довольно просторным современным помещением с большим количеством стоящих рядами удлинённых столов, каждый из которых на время приёма пищи рассчитан на десять солдат.

     Сержант нас сразу предупредил, чтобы мы рассаживались именно так — по десять человек за стол, что мы и сделали, а вот как нас будут кормить, не имели представления. Есть же хотелось жутко.
     На краю пяти столов, за которыми мы расселись, стояло по одному какому-то небольшому, похожему на кастрюлю, бачку, по алюминиевому чайнику, лежали булки хлеба, чашки, стаканы и ложки. Сержант некоторое время молча наблюдал за нами, потом язвительно сказал:
     — Здесь мамы нету! Ужин на столе. Приступайте!
     Спасибо за подсказку! Мог бы и раньше сказать. За столами тут же началась творческая возня: пшеничная каша из бачков в один миг перекочевала в чашки, по стаканам был разлит сладковатый чай  и — впервые у нас начался процесс поглощения казённой пищи.

      После столовой все строем вернулись к тому месту у большого здания, где оставили свои чемоданы и сумки. Здание оказалось зимним автомобильным гаражом, но поскольку на улице лето, то автотехнику переместили куда-то в другое место, а просторный гараж приспособили для временного проживания новичков. Когда мы сюда подошли, то, действительно, увидели внутри длинный ряд приготовленных кроватей. У дверей с красной повязкой на рукаве стоял  дневальный из числа старослужащих. Мы разобрали свои сумки.
     Все кровати оказались пронумерованными. Первая досталась Бобкову, восьмая и десятая — Зайцеву и Зыкову, а между ними разместился похожий на Есенина (только без кудрей), весельчак Слава Золотарёв. Мне  досталась двадцать пятая кровать, следующая — Славе Михайленко, а Коле Якименко — последняя, сорок девятая. Возле каждой кровати стояло по тумбочке и по табуретке.

     Нас, полусонных, в два часа ночи выстроили в шеренгу вдоль кроватей. Сержант Сысоев скомандовал:
     — Рота, отбой! — и демонстративно посмотрел на свои часы.
     Мы не спеша (ля-ля-ля, сейчас баюшки будем!) подошли к кроватям и начали готовиться ко сну. Не успел я снять один сапог, как неожиданно услышал:
     — Рота, подъём!
     Ничего себе! Где-то произошёл сбой. Быстро воткнув ногу назад в сапог, я со всеми  парнями снова стал в шеренгу перед кроватями. Я заметил на лице сержанта легкую противную ухмылку. Вновь прозвучала жёсткая команда:
     — Рота, отбой! — и вновь выразительный взгляд на часы.
     Все довольно резво подбежали к кроватям и стали быстро раздеваться. Я уже залез было под  одеяло, как услышал:
     — Рота, подъём!
     Рота катапультировалась из кроватей и вновь быстро выстроились в шеренгу. Это показалось уже издевательством. Негодуя и сопя, мы зло поглядывали на сержанта.
     — Сейчас уже лучше, — похвалил нас садист Сысоев и тут же скомандовал: — Рота, отбой!

     Нас как ветром сдуло. Через мгновение я уже был под одеялом и, с тревогой поглядывая на непредсказуемого сержанта, неожиданно почувствовал какую-то дикую незащищённость. В поезде, при относительной свободе действий, я ещё не в полной мере осознавал, что могло меня ждать впереди. Сейчас, в наступившей тишине, я начал понимать, что так, как сегодня, или примерно так, будет долго, целых три года. В это невозможно было поверить.
     Дневальный выключил освещение. Я чувствовал, что никто из ребят не спал. Да и как тут сразу уснёшь? Кое-кто потихоньку начал перешёптываться. Меня постепенно стал морить сон, и я отключился.

     Глава 5

     — Рота, подъём!
     Я открыл глаза и не сразу сообразил, где нахожусь. Уже рассвело. Вокруг — нереальный мир: какое-то странное высокое помещение, длинный ряд кроватей, возле которых суетились мои товарищи. Вспомнил: я в армии! Быстро вскочив, стал одеваться.
     — Форма одежды номер один — с голым торсом! — отдавал команды сержант. — Выходи строиться на зарядку.
      Наученные вчерашним «отбоем», мы  довольно шустро выскочили на улицу и стали в строй.
     «Заботливый» сержант вывел всю роту за пределы автобазы и прежде, чем довести  нас до спортивной площадки, остановил у небольшого домика. По характерному «аромату», разносящемуся вокруг, я сразу догадался, куда нас привели. Это был восьмиочковый туалет, который впоследствии регулярно до блеска выскабливался инакомыслящими и нерадивыми сослуживцами.
     — На две минуты р-разойдись!

     Тут же в гальюн, как в мавзолей, выстроилась приличная мужская очередь. После естественной процедуры, едва мы снова стали в строй, раздалась команда:
     — На зарядку бегом марш!
     Когда бежишь один — это одно, а когда бежит толпа бегемотов — это, прямо скажу, несколько иное. Впереди строя, усердно задирая коленки, бежал Жора Зыков, которому было легче, чем остальным: он был пока в удобной обуви, в кедах! Сзади всех, скребя сапогами по земле и поднимая столб пыли, похожий на дымовую завесу, строй догонял Вова Шишкин.
     Наконец, мы прибежали на спортплощадку. Здесь я увидел всё то, что необходимо человеку для занятий спортом: футбольное поле, волейбольную и баскетбольную площадки,  перекладину,  брусья и даже полосу препятствий для сдачи нормативов ГТО.
     После зарядки возвращались шагом, и я успел немного рассмотреть военный городок. Это был оазис среди голой степи: десяток одно- и двухэтажных кирпичных зданий, утопающих в зелени.

     Весь этот городок воинской части 44083 назывался жилой площадкой № 75. Здесь жили солдаты, которые обслуживали две боевые площадки (№ 70 и № 71) с тяжёлыми межконтинентальными ракетами типа 8К75. Одну из моделей этих ракет (кажется, 8К64) в своё время рассекретил шпион Пеньковский. На 70 площадке ракеты запускались в подземном положении (шахтная пусковая установка), а на 71 — в наземном. На 70 площадке года три назад произошёл пожар, но всё было восстановлено. На глубине более 20 метров погибло тогда несколько человек. Правда, об этом я узнал несколько позже. Но с первых минут пребывания здесь ореол какой-то таинственности не покидал меня ни на одно мгновение.

     После зарядки у нас выдалось немного свободного времени, чтобы до завтрака заправить постели и умыться. Рукомойник находился на улице и имел восемь сосков, так что и здесь создалась очередь. Мы шумно делились впечатлениями.
     — Нет, ты посмотри — загоняли, даже курнуть некогда, — ворчал Жора.
     — Тебя загоняешь, — подтрунивал над ним Славик Михайленко, — бросай курить!
     — Щаз! Уже бросил! — ёрничая, в тон ему отвечал Жора.

     Едва успели заправить кровати, как раздалась команда на построение. Строем мы направились в столовую. Я во все глаза продолжал рассматривать городок: аккуратные казармы, бетонные дорожки, тенистые аллеи. Когда вышли на центральную площадь, я увидел красивое двухэтажное здание Дома культуры части, которое здесь называли клубом. Сердце дрогнуло — вспомнился дом культуры в своём городе, куда ходил с девчатами на танцы, ау! где всё это теперь? Перед зданием клуба здесь стоял небольшой монумент, изображавший взлетающую ракету. С двух сторон плаца находились столовые: с левой стороны — солдатская, а с правой — офицерская.

     После ночного ужина я успел проголодаться, поэтому мой нос сейчас с собачьим трепетом улавливал доносившиеся из столовой приятные запахи печёного хлеба и каких-то других ароматов.
     На плацу кроме нашей роты находились и другие: одни, как и мы, ещё только подходили к столовой, а другие после завтрака строем уходили в сторону казарм. Я с интересом рассматривал лица проходивших мимо солдат и любовался тем, как легко и красиво они шагали строем. Неужели и мы так сможем когда-нибудь?

     На завтрак в это утро были макароны по-флотски, и кроме хлеба и чая, мы получили ещё по сдобной булочке с десятью граммами сливочного масла. Я привык кушать не спеша, и по этой причине чуть не остался голодным: в тот момент, когда я наливал чай, раздалась команда:
     — Рота, выходи строиться!
     Пришлось всё масло с куском булочки вдавить в рот и на ходу запить сладковатым чаем. А часть булочки осталась на столе: выносить из столовой еду не разрешалось.
     После завтрака всем разрешили полчаса отдохнуть, вернее, перекурить, и почти все ребята сбились в курилке, которая находилась на улице у забора. Я обратил внимание, что на всю роту некурящих было человек восемь. И среди них я.

     Глава 6

     После перекура нас завели в наше здание, которое мы стали называть казармой, и выстроили перед кроватями.
     — Значит, так! — начал Сысоев. — Для начала научимся заправлять кровати. После этого вся рота будет поделена на четыре взвода и мы приступим к занятиям по строевой подготовке. Если кому что не ясно, задавайте вопросы.
     Все тупо молчали. Тогда сержант попросил одного из старослужащих солдат, стоящих недалеко, показать молодым, как надо правильно заправлять кровать. Тот подошёл к одной плохо заправленной кровати, уверенным движением содрал одеяло и тут же опять аккуратно его заправил. У кровати стал совсем другой вид.

     Не все сразу научились красиво прибирать свои спальные места. Возвращаясь в первые дни с завтрака, мы видели, как некоторые постели были взлохмачены придирчивыми дневальными. Вместо перекура нашим ребятам приходилось их приводить в порядок. Пару раз была взъерошена и моя лежанка. Чем уж не угодил, непонятно, заправлял вроде добросовестно.
     Итак, после урока по заправке кроватей нас действительно поделили на четыре взвода по двенадцать человек (Жору, поскольку у него не было сапог, оставили в казарме). Я оказался во взводе, которым командовал младший сержант Степаненко, довольно добродушная розовощёкая личность в очках. С плохим зрением в армию призывников обычно не брали, но этот Степаненко, наверно, как и я, напросился в армию, вот уже и начальником стал.

      Нас вывели на плац и начали учить ходить общим строем и поодиночке. Неподалёку занимались строевой подготовкой другие взводы. Начинало палить солнце. Над плацем висела тишина, и в тишине слышались отчётливые команды сержантов: «Шагом арш!», «Нале-у!», «Напра-у!», «Кру-ом!», «Стой!». Помимо чётких команд хорошо были слышны ритмичные шлепки солдатских сапог по асфальту плаца. Иногда заботливые сержанты подсказывали:
     — Левой! Левой!
     Здесь же, у плаца, нам давали по пять минут на перекур. Мы из фляжек пили противную тёплую воду, которая пахла хлоркой, и снова маршировали. У многих ребят рубашки на спине потемнели от пота, весь в «мыле» был и я.

     Через два часа утомительных занятий я уже не чувствовал ног. К тому же по площади, как и утром, стали разноситься дразнящие запахи из столовой. От голода в животе у меня неприлично заурчало и появилось лёгкое головокружение — похоже, я вновь успел проголодаться.
      После занятий (наконец-то!) вернулись в «казарму». Раздевшись по пояс, я сполоснулся под рукомойником, то же самое делали и другие. В помещении было прохладнее, чем на улице, но ложиться на кровать, чтобы отдохнуть, не разрешалось — можно было только сидеть на табуретке. Это мне не совсем понравилось. Скажу больше — это мне очень сильно не понравилось. Спасибо, хоть на стул можно присесть.

     Вскоре прозвучала долгожданная команда строиться на обед. В столовую шли строем, одетые по полной форме.
     Когда садились за стол, я обратил внимание, что количество бачков на краю стола увеличилось: их стало два. Оказалось, что к обеду всегда подавалось ещё и первое блюдо. На этот раз им оказался борщ. Так, повеселимся! После утреннего «прокола» теперь по скорости работы ложкой за мной едва ли кто мог угнаться. Тактика оказалась верной: всё, что мне предназначалось, успел забросить в себя до подъёма из-за стола.

     После обеда нам предоставили небольшой перерыв. В это время Сысоев подозвал Жору и они вместе ушли за пределы казармы. Когда Жорик вернулся, на нём красовались новые огромные, как два чемодана, сапоги, мы его тут же обступили и стали с любопытством рассматривать экстравагантную обновку, сшитую чуть не по спецзаказу.
     — Будь внимательным, Георгий, не наступи на Шишкина: ведь его ждут дома папа и мама, — злоязычил Золотарёв.
     — А почему на Шишкина? — вопрошал Жора.
     — Не хочешь на Шишкина — наступи на Зайчика, — продолжал каламбурить Славик, и все от души хохотали. Зайцев насупился: шутка ему не понравилась.

    Взводы снова отправились маршировать на плац. Нетрудно было заметить, что все устали, но сержанты оказались безжалостными и заставили нас утрамбовывать раскалённый плац почти до самого вечера. Ходить парадным шагом в первый день мы, конечно, не научились, но свежие мозоли на ногах кое у кого зарозовели.
     Я уже начал подумывать, что с этого плаца мы никогда не уйдём и здесь погибнем,  как неожиданно раздалась команда:
     — Взвод, смирно! Равнение на середину!
     Мы замерли. Я увидел шедших в нашу сторону двух офицеров, одним из которых был подполковник Настенко. Сержант Сысоев чётким строевым шагом подошёл к офицеру,  которого мы видели впервые, и, взяв руку под козырёк, громко доложил:
     — Товарищ полковник! Рота вновь прибывших военнослужащих занимается строевой подготовкой. Докладывает сержант Сысоев.
     — Вольно! — скомандовал полковник сержанту.
     — Вольно! — повторил сержант команду для нас.
     Мы расслабились. Полковник подошёл к каждому взводу, внимательно осматривая пополнение и задавая какие-то вопросы. Остановился и возле нашего взвода. Я увидел офицера с красивым лицом, умными голубыми глазами. Это был командир части полковник Львов.
     Повернувшись к сержанту, полковник сказал:
     — Продолжайте!
     И величаво удалился в сопровождении начальника штаба. Немного позанимавшись, мы вернулись в казарму.

     До ужина выдалось полтора часа свободного времени. Можно было сходить на стадион, написать письмо, почитать книгу, просто отдохнуть. Я переоделся  в привезённые с собой хлопчатобумажное трико и кеды, но лишь для того, чтобы отдохнуло тело от непривычного солдатского обмундирования. Потом открыл тумбочку и стал просматривать привезённые с собой фотографии. Первая тоска... Вот она какая, оказывается... Это когда вокруг тебя много людей, товарищей по службе, но ты мыслями находишься далеко, там, на родине...

     Неожиданно среди говора ребят я услышал звуки радио, которые доносились из дальнего угла гаража-казармы. Из любопытства решил посмотреть на приёмник. Когда подошёл, увидел, что там стояло не радио — они смотрели телевизор! Как выглядит телевизор, я видел только на картинках, потому что в том городе, откуда я призвался, телевидения ещё не было. Деревня, одним словом, хоть и  город...
     В этот день я впервые увидел настоящий, работающий чёрно-белый телевизор. По разговору ребят понял, что многие из них также видели его впервые. Как завороженный смотрел я на экран, и с трудом мог поверить, что вот так, запросто, не выходя из помещения, можно посмотреть кино или какую-нибудь передачу с изображением. Просто фантастика!

     После ужина снова выделялось личное время до самого отбоя. Мы стали понемногу приходить в себя, делясь впечатлениями от первого дня, который прошёл в ракетной части. Потом пойдут точно такие же, мало чем отличающиеся друг от друга армейские будни, но первый день — он хоть и был тяжёлым, однако оказался самым ярким и самым  запомнившимся.

     Глава 7

      В эти дни я поближе познакомился с Жорой. Он оказался довольно интересным собеседником и думающей личностью. В том, что я заинтересовался афоризмами, была и его заслуга. Как-то он у меня спросил:
     — Вот скажи, Лёнь, в чём смысл жизни?
     Я понимал, что вот так сразу на такой глобальный вопрос ответить сложно и начинал рассуждать о высоких материях. Жора меня остановил и ответил:
     — Смысл жизни в том, что остаётся после нас!
     И выразительно посмотрел на меня, мол, ну как тебе эта мыслишка?
     — А кто автор высказывания? — поинтересовался я.
     — Не помню. Считай, что я.

     Жора любил блеснуть своей эрудицией, а я это всячески поддерживал. Чтобы не забывать изречения, я каждое из них записывал на листки, но потом понял, что листки могут потеряться, и стал записывать изречения в альбом.
     Однажды заговорили с Жорой о том, что в армии сильно долго тянется время — вот написал письмо домой и невозможно дождаться ответа. На что он ответил:
     — Дни ожидания — это не сотни часов, это тысячи минут!
     И я наслаждался глубиной смысла короткой фразы.

     Помню, повели нашу роту на кросс, а у Зыкова заболела нога, и он не мог бежать. Перед стартом Жора сказал об этом сержанту Сысоеву. Сержант вспылил:
      — Приказы исполняются, а не обсуждаются, рядовой Зыков!
      — Не могу я бежать, товарищ сержант!
      — Рядовой Зыков, выйти из строя! — и когда Жора вышел, сержант сказал: — Объявляю вам наряд вне очереди за уклонение от физподготовки!

     Кто служил в армии, тот знает, что наряд вне очереди — это наказание, при котором солдат будет выполнять какую-нибудь грязную работу, к примеру,  драить туалет в то время, когда все остальные будут отдыхать. Унизительное наказание.
     — Есть наряд вне очереди! — по уставу чётко ответил Жора, а когда сержант отошёл в сторону, добавил по латыни: — Фортуна нон пенис — эт манус нон рессипе.
     Жора кросс не бегал, ждал нас на старте. Когда мы вернулись в казарму, я спросил:
     — Что за изречение ты там произнёс?
     — Если говорить образно: Судьба не палка — в руках не удержишь. Остальное домысливай сам. Фортуна от меня сегодня отвернулась — придётся ночью уличный  клозет скоблить.

     Жора слыл парнем с гонором. Несколько раз его наказывали за пререкания с командирами. Я ему как-то сказал:
     — Ты мог бы как-нибудь помягче или промолчать?
     На что он ответил:
     — Как сказал грек Феогнид, то, что случилось, нельзя неслучившимся сделать.
    Постепенно, читая книги, я стал больше внимания уделять оригинальным высказываниям и делился своими находками с  Жорой. Ему эта игра тоже нравилась.

     Кроме изречений Жора любил психологические тесты. К примеру, брал листок, записывал на нём три слова, которые я не видел, потом у меня спрашивал:
     — Быстро назови русского поэта.
     — Пушкин, — отвечал я.
     — Домашнюю птицу?
     — Курица.
     — Часть лица?
     — Нос.
      После этого Жора показывал мне листок с заранее написанными словами. Там было написано: Пушкин, курица, нос. Ну и психолог!

     Любил Жора стихи, особенно Блока и Маяковского. Навсегда мне запали в душу  стихи, которые он проникновенно декламировал:

Ты помнишь? В нашей бухте сонной
Спала зеленая вода,
Когда кильватерной колонной
Вошли военные суда.

Четыре — серых. И вопросы
Нас волновали битый час,
И загорелые матросы
Ходили важно мимо нас.

И вновь обычным стало море,
Маяк уныло замигал,
Когда на низком семафоре
Последний отдали сигнал...

Как мало в этой жизни надо
Нам, детям, — и тебе и мне.
Ведь сердце радоваться радо
И самой малой новизне.

Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран —
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!

     Это был Блок. От такого прекрасного стихотворения меня мороз по коже пробирал. Потом Жора принимался за Маяковского:

Молнию метнула глазами:
«Я видела — с тобой другая.
Ты самый низкий, ты подлый самый...»
И пошла, и пошла, и пошла, ругая.
Я учёный малый, милая,
громыханья оставьте ваши.
Если молния меня не убила,
то гром мне, ей-богу, не страшен.

     — Или вот, послушай чудесное стихотворение, которое называется: «А вы могли бы?», — говорил мне друг и начинал:

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочёл я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
               
     Разинув рот, слушал я приятеля, проникаясь любовью к поэзии, которую в школе не очень-то любил, а сейчас воспринимал совершенно по-новому. Как здорово: ноктюрн, флейта водосточных труб... Что-то в этом есть.

     Глава 8

     Когда мы ещё только ехали на поезде в часть, среди ребят ходил разговор о том, что в армии существует такое явление, как дедовщина. Это когда старослужащие солдаты, образно говоря, измываются над вновь прибывшими: заставляют их стирать свои портянки, отбирают хорошие личные вещи, снимают у молодых новое обмундирование (ремни, сапоги, панамы), а взамен отдают своё старое. По правде сказать, я с некоторой тревогой ожидал, когда же начнутся эти притеснения и поборы у нас. Мы нередко в личное время прогуливались по городку, заходили в кафе выпить по стакану сока, но никогда даже намёка не было на какую-либо дискриминацию молодого пополнения.

     Вскоре я узнал причину нашего спокойного существования. Оказывается, накануне нашего прибытия в часть, здесь вышел жёсткий приказ, подписанный командиром части Львовым, суть которого сводилась к тому, что если командованию станет известен хоть малейший факт жалобы  прибывших солдат на старослужащих  — обидчика будет ждать суровое наказание, вплоть до трибунала (военного суда). И хочу сказать, что на протяжении всей службы я даже слова такого, как «дедовщина» не слышал. Возможно, повезло, но, скорее всего, это во многом зависело от позиции командира части в таком щепетильном вопросе.

     *****

     По вечерам мы собирались в курилке и начинали петь. Звучали песни не так бодро, как когда-то в поезде, и навевали грустные воспоминания о прошлой, гражданской жизни.
     Песен пелось много, и были они самой разной тематики. Некоторые — грустные, о любви, некоторые — с задоринкой, были и блатные с налётом романтики. (До сих пор у меня хранится армейская тетрадка с текстами таких песен, среди которых: «Караван Шумир-Али», «Дочь рыбака», «Колыма», «16 тонн», «В парижских балаганах» и многие другие).  К нам подходили сержанты и внимательно слушали наши напевы. Я видел, что они им очень нравились.
     А в песню «Пёс» просто влюбились и просили меня исполнить её несколько раз, она, кстати, и мне самому очень нравилась.  Текст песни можно читать, как интересное стихотворение (автора я не знаю, но некоторые приписывают текст С. Есенину).

Уткнув в стекло свой мокрый нос,
Всё ждёт и ждёт чего-то пёс.
Я руку в шерсть ему кладу
И вместе с ним кого-то жду.

Ты помнишь, пёс, пора была,
Когда здесь женщина жила?
И кто она была тогда —
Не то сестра, не то жена.

Порой казалось мне, что дочь,
Которой должен  я помочь...
Она ушла, и ты утих —
Не будет женщин здесь других.

Мой славный пёс, ты всем хорош,
Но только жаль, что ты не пьёшь.
Уткнув в стекло свой мокрый нос,
Всё ждёт и ждёт кого-то пёс...

     *****

     Вторая песня, которую могли слушать ежедневно хоть по сто раз, называлась «Шаги», стихи которой написал Анатолий Поперечный на музыку Яна Френкеля. Её в своё время исполнял Владимир Трошин. Песня, как говорится, брала за душу... В прекрасных поэтических строчках чувствовался и дух родного дома, и гул космодрома...   

По тишине как на воде круги,
Я слушаю бессонницы шаги.
Бессонница шагает по Земле,
По синим космодромам на заре.

Припев:

Шаги! Шаги!
По трапу, по траве!
По белым облакам,
по синеве!
Шаги! Шаги!
По небу пять шагов!
За каждым шагом —
отзвуки миров!

И я не сплю, я слушаю шаги,
В домах уже погасли огоньки...
Мужчины отдыхают чтоб опять
На зорях по Земле большой шагать.

(Припев)

А под Калугой в маленьком селе
Сегодня утром радостно в семье:
Шагнул мальчишка! Первый раз шагнул!
И вновь на космодромах слышен гул!

(Припев)

     *****

     Как-то ко мне подошёл дневальный и сказал, что меня вызывает в каптёрку сержант Сысоев. Каптёркой называлось помещение в казарме, где хранилось различное имущество роты, и там, обычно, отдыхали наши сержанты. Я зашёл и доложил о своём прибытии.
     — Вольно! Проходи ближе, садись.
     В каптёрке кроме сержанта находился ещё каптёрщик в звании рядового из числа старослужащих. Я прошёл к столу, сел на стул и взглянул на сержанта, теряясь в догадках, зачем я мог понадобиться ему. Я знал, что солдаты, сержанты и офицеры обязаны обращаться друг к другу на «вы», а тут Сысоев обратился ко мне на «ты».
     — Я хочу попросить тебя, чтобы ты показал мне несколько аккордов и научил играть на гитаре. Поможешь?
     — Помогу, — согласился я, понимая, что другого ответа сержант не ждал. Должен заметить, что на сержанта за его муштру зла уже никто не держал, за эти дни к нему уже все успели немного привыкнуть. Тем взводом, в котором находился я, командовал по-прежнему младший сержант Степаненко. Так что моим прямым командиром Сысоев не был.
     На следующий день после ужина я пришёл со своей гитарой в каптёрку и начал показывать сержанту, как и договорились, гитарные аккорды. И тут обнаружилось, что аккорды он знал не хуже меня, да и бренчать немного умел. Я поначалу подумал, что, может быть, он меня просто испытывал: соглашусь — не соглашусь, но оказалось, что его заинтересовали только песни, которые знал я. Всё обучение свелось к показу нескольких аккордов этих песен и переписыванию их текстов.

     Глава 9

     В середине июля меня снова неожиданно вызвали в каптёрку. Здесь кроме сержанта Сысоева  я увидел высокого белокурого младшего сержанта по фамилии Мартьянов. Он руководил художественной самодеятельностью в клубе.
     — Я слышал, вы неплохо играете на гитаре, а в ансамбле не приходилось играть? — спросил он у меня.
     — Немного играл.
     — Очень хорошо. Хочу пригласить вас на прослушивание, мы думаем возобновить работу эстрадного оркестра, и нам нужен гитарист. Приходите после ужина.
     Предложение было неожиданным, но я охотно согласился, в душе ликуя оттого, что если повезёт, смогу заниматься любимым делом.
     Я еле дождался вечера, и как только выдалось свободное время, отправился в клуб.  Здание было типовым, современным, из стекла и бетона и походило на стандартный городской дом культуры. Такие же и фойе, и зрительный зал, и комнаты для репетиций. На втором этаже располагались кабинеты директора клуба, руководителя художественной самодеятельности и руководителя духового оркестра. Здесь же находилась бильярдная комната.
     Мартьянов находился в своём кабинете и на баяне подбирал какую-то мелодию с нот, лежащих на пюпитре. Когда я вошёл, он отложил баян и предложил:
     — Давайте познакомимся. Как вас зовут?
     Я назвал своё имя.
     — А меня — Валерий. Как у вас с нотной грамотой?
     — В пределах школьной программы, — честно ответил я.
     — На гитаре по цифровке играли или на слух?
     — На слух.
     — Ну, хорошо, сейчас мы пройдём в репетиционный зал, там есть гитара, и попробуем что-нибудь сыграть. Не возражаете, если будем на «ты»?
     Естественно, я не возражал.
     Недостатка в инструментах, как я заметил, в комнате для репетиций не было — здесь находился его полный комплект.
     Мартьянов взял баян, а мне дал гитару и мы, выбрав для пробной игры народную мелодию «Ой, цветёт калина»,  начали играть. Получилось несогласованно.
     — Леонид, держи аккомпанемент в ля-миноре. И от него пляшем.
     Не сразу, но мелодию мы сыграли. Здесь впервые я услышал от Валерия характерные музыкальные термины и выражения, бытующие, обычно, в среде опытных музыкантов. Игра моя ему, похоже, не совсем понравилась. Виртуозом я не был, это было понятно. Когда мы вернулись к нему в кабинет, он сказал:
     — Музыкальный слух у тебя есть —  чувствуешь ритм. Я тебе напишу цифровку, постарайся выучить. Постепенно нужно будет перейти на шестиструнку, как бы трудно это не было. В общем, в ансамбль я тебя беру.
     В казарму я возвращался окрылённый первым успехом: я буду играть в армейском ансамбле!

     *****

     Многие ребята в свободное время читали книги. Мне первое время чтение в голову особо не шло: был занят какими-то другими мелкими делами. Но однажды увидел у Жоры толстую потёртую книгу, которую он читал при любой свободной минуте. Я заинтересовался и когда он дал мне её почитать, то я не мог потом оторваться, пока полностью не прочитал. Это была книга американского писателя Ирвина Шоу о молодых американских солдатах, принимавших участие во второй мировой войне 1939-1945 годов и называлась «Молодые львы». Следующей книгой, которую я безотрывно читал, был сразу ставший популярным роман Вадима Кожевникова «Щит и меч».

     Глава 10

     Прошёл месяц службы. К концу июля рота начала готовиться к принятию присяги. Мы все знали, что после присяги новички становятся полноправными солдатами и все начинают нести настоящую воинскую службу. К этому времени всей роте выдали парадное обмундирование: тёмно-зелёные шерстяные брюки с кителем и форменную фуражку. Кители были со стоячими воротничками, к которым с внутренней стороны подшивались подворотнички из белой ткани. Некоторые из ребят шить совершенно не умели, а тут надо не просто  пришить, но чтобы ещё и красиво было. Помню, что и я прилично помучился, хотя иголку в руках держать умел.

      Накануне ночью прошёл дождь, но утро оказалось солнечным, тёплым, с голубым казахстанским небом. После завтрака мы надели парадную форму (все стали выглядеть, как кавалеры!) и строем направились на плац, где к этому времени выстроилась вся часть, а она была немаленькая.
     На центр плаца трое старослужащих торжественно вынесли знамя части, и мы по очереди выходили к нему, читали текст присяги и целовали край знамени, становясь одним коленом на влажный асфальт. Как виновники торжества, с площади мы уходили первыми — чётким строевым шагом под марш духового оркестра. Карантин закончился!

     А потом состоялся праздничный обед. Он отличался от обычного только тем, что на второе блюдо подавали гречневую кашу с гуляшом. По тем временам, на фоне надоевшей пшеничной каши (кирзухи),  это считалось деликатесом. Таких вкусных «обедов» в году происходило не более трёх-четырёх.

     *****

     После обеда я увидел на территории казармы незнакомого офицера в звании капитана. Среди ребят пополз слух, что скоро нас должны разбирать по подразделениям  и обучать воинским специальностям, ради чего мы, собственно, и призваны на службу.

     Вскоре роту выстроили у казармы, и сержант Сысоев представил нам командира роты связи капитана Кравцова. Без особых предисловий капитан сказал, что пришёл выяснить, кто из ребят желает служить в роте связи. Сразу записалось более тридцати человек, в том числе и я. Затем записавшихся  вызывали по одному на собеседование. Подошла и моя очередь. У меня спросили про радиолампы — чем отличается триод от пентода. Ничего себе вопросик! Но тема для меня, к счастью, была знакомой (увлекался в школе радиолюбительством), я сразу уверенно ответил:

     — В триоде — катод, анод и одна сетка, а в пентоде — катод, анод и три сетки.
     — Хорошо, — сказал капитан, — а сетки для чего?
     — Для управления электронами, которые летят от анода к катоду.
     Капитан внимательно посмотрел на меня и неожиданно спросил:
     — А что, электроны — это птички, которые летают?

     В вопросе капитана чувствовалась явная ирония. Я в ответ иронизировать не стал — не тот случай — и ответил, как учил в школе:
     — Нет, электроны — это частицы с отрицательным зарядом. Когда на анод подаётся ток, то поток электронов устремляется к катоду.
     Тут же промелькнула мысль — а может, наоборот? Вижу, капитан удовлетворённо покачал головой и записал меня в роту связи. Изо всех желающих отобрали шестнадцать человек, а из моих приятелей и земляков сюда попали только Жора и Коля. Начинался следующий этап в моей армейской службе.

     Рота связи считалась одним из лучших подразделений части. Сюда отбирались наиболее грамотные солдаты из молодого пополнения с тем, чтобы за три-четыре месяца получить армейскую специальность (радистов, телефонистов, кабельщиков, механиков радиоцентра) и заменить старослужащих солдат, которые через год демобилизуются.

     Личный состав роты связи размещался на втором этаже двухэтажной кирпичной казармы. Здесь имелись все удобства цивилизации: туалет и душ, отделанные кафелем, бытовая комната, где можно было побриться и поутюжить форму, ленинская комната, где висели красочные стенды на воинскую тематику, где были радиоприёмник с телевизором и свежие газеты. Здесь же находились кабинет командира роты, комната-каптёрка и оружейная комната, где в специальных пирамидах стояли автоматы, закреплённые за каждым из проживающих в казарме солдат. Нам тоже выдадут автоматы, которые научимся разбирать и собирать, а после похода на стрельбище будем их старательно до блеска выдраивать, — но это будет позже.

     А пока мы, шестнадцать молодых парней, со своими личными вещами прибыли в казарму роты связи. Нам показали наши кровати, заботливо приготовленные заранее. Что интересно, они  были двухъярусными, но мне и Жоре, к счастью, выпали нижние «места». Я заметил на спинке одной из кроватей, где спали старослужащие, висящую картонку с надписью: NON DISTURBARE! Чуть позже я узнал, что в переводе с итальянского это означало: НЕ БЕСПОКОИТЬ! Довольно смелая «просьба».

     На следующий день нас повели в учебный центр и там распределили, кто какие специальности будет получать. Трое ребят, в том числе и Жора, должны были через три месяца стать радиотелеграфистами (изучить азбуку Морзе) и влиться в дежурные смены штабного радиоцентра, нёсшего  круглосуточную вахту.

      Я оказался единственным изо всех ребят, кто за этот же период должен был получить специальность механика передающего радиоцентра (сокращённо ПДРЦ), расположенного в штабе части. Мне надо было со временем сменить на этом посту старослужащего — сержанта Володю Катаева, который уже готовился на гражданку. Я начал под его руководством добросовестно изучать устройство коротковолновой стационарной радиостанции Р-118, с помощью которой в случае военной тревоги устанавливалась радиосвязь между штабом нашей части и штабом гарнизона. Такую честь мне оказали, скорее всего, благодаря капитану Кравцову, который не забыл мои скромные познания в отечественных радиолампах.

     Глава 11

     Самую сильную тоску по дому я ощущал первые два месяца. Я скучал по своим родным, по своей девушке Любе, по своему городу. Написал несколько писем родителям и Любе, но ответы мама давала реже, чем мне хотелось, а от Любы вообще ничего не было.  В июле я получил, наконец, долгожданное письмо и от неё. Было оно сдержанным, с описанием некоторых фактов из личной жизни, городских событий, состояния погоды. Чувствовалась какая-то недоговорённость, неискренность. Я написал ответ, не подозревая, что почты от Любы больше не получу.

     Ещё не зная об этом, я в одном из своих писем домой попросил маму по возможности увидеть Любу и узнать причину её долгого молчания. Вскоре ответ на волнующий меня вопрос пришёл. Встретить Любу моей маме не удалось, но она виделась с её подругой, которая сказала, что Люба вышла замуж. Новость для меня была неожиданной и крайне неприятной, было задето моё уязвлённое самолюбие. Я не мог найти для себя ответа на причины такого поступка моей девушки.

     Мой товарищ Жора долго допытывался у меня, выясняя, какими были наши с Любой отношения. Я сознался, что ничем её не обидел, что любовь наша была чистой и романтичной. Даже с юмором рассказал, как ночевал у неё один раз.
     После моих слов Жора некоторое время размышлял, задумчиво поглядывал на меня, словно на неполноценного,  потом, как опытный наставник, резюмировал:
     — Надо было обидеть. Я думаю, она в любом случае не стала бы ждать, хоть как девушка, хоть как женщина. Это такая порода бабская. Вон у Бобкова стерва попалась: при нём гуляла, а теперь, когда он за три тысячи километров — и подавно. Ты посмотри — он совсем чёрный ходит.
     — Злой ты, Жора, но умный.
     — Не злой, — спокойно ответил он, — просто женскую натуру успел до армии немного изучить. А тебе советую: не убивайся, будь мужчиной.

     После разговора с другом я долго размышлял над его словами. Вспоминал последние свои встречи с Любой, ничего такого, что могло бы меня как-то насторожить, я припомнить не мог. Хотя, дай Бог памяти, раза два Люба упоминала про парня по имени Толик, который был её поклонником, но она клялась, что даже не смотрела в его сторону. Мне тогда и в голову не приходило, что за моей спиной могла вестись двойная игра. Какой же я был наивный и простодушный паренёк...
               
Ты мне сказала: «Нет», —
Ну что же,
Не провожай. Я не из тех,
Кто чей-то взгляд и чей-то смех
Из жизни вычеркнуть не сможет.
А ты глядела из ветвей
Лиловым пламенем сирени,
То белым пухом тополей
Ко мне садилась на колени.
Была ты утром первым светом,
Теплом в ночные холода,
Прохладой летом...
Но об этом
Ты не узнаешь никогда.

     Это стихотворение написал известный поэт Лев Ошанин, мне оно понравилось — было созвучно моим тогдашним мыслям — и я записал его в свою тетрадку.

     *****

     Жизнь наша армейская стала входить в монотонный режим: зарядка — завтрак — учёба — обед — учёба — ужин — отбой. Я, как и многие ребята, завёл себе календарь и крестиком регулярно отмечал каждый прожитый день, строго учитывая те, которые остались до желанного дембеля.
     Срок службы в армии обычно составлял 1100 дней (3 года). Каких только расчётов мы не делали! Цифирь получалась ошеломляющей и неутешительной.
     Я не забыл изречение, что дни ожидания — это не сотни часов, это тысячи минут! Так вот, за три года службы предстояло прожить 26.400 часов, или 1.584.000 минут, или 95.040.000 секунд! Одного только сливочного масла из расчёта 10 граммов в сутки надо было съесть каждому солдату за три года службы 11 килограммов! Среди старослужащих солдат ходила молва, что за службу солдат вместе с кашей здесь, в казахстанской степи, съедал не менее килограмма песка!

     *****

     Мой наставник Володя Катаев относился ко мне доброжелательно: бывало, давал с утра задание, а сам уходил на склад связи, которым заведовал, и навещал меня только перед уходом на обед. Несмотря на довольно сложные задания, я их скрупулёзно пытался заучивать, кое-что конспектируя.

     Для того чтобы читатель имел представление о моих занятиях, не поленюсь, приведу маленький пример из того, что я учил: «Радиоприёмник представляет собой всеволновый супергетеродин с одним преобразованием частоты с раздельными каналами АМ (амплитудной модуляции) и ЧМ (частотной модуляции). В канал АМ входит усилитель высокой частоты, преобразователь, усилитель промежуточной частоты и амплитудный детектор (блок ВЧ и плата ПЧ-АМ). Усилитель промежуточной частоты тракта ЧМ (плата ПЧ-ЧМ) предназначен для выделения, усиления и преобразования напряжения частотно-модулированного сигнала промежуточной частоты в напряжение низкой (звуковой) частоты».

     Ну, как? Что-нибудь понятно? Примерно так же чувствовал себя и я. Понять и запомнить радиотехнические формулировки, изучаемые студентами вузов годами, за месяц-два или три простому солдату физически невозможно. Не по силам даже вундеркинду. Об этом мне сказал сам Катаев. Теория теорией, но вот практику надо знать хорошо. Практика – это уметь включать и выключать радиостанцию. Тут, как говорится, проблем не было.

     *****

     Ближе к осени старослужащие солдаты стали готовиться к демобилизации. Вскоре меня вызвал начальник связи части майор Кубарев и сообщил, что поскольку я являюсь заменой сержанту Катаеву, то должен у него с первого декабря принять склад связи и заведовать им. Новость, конечно, приятная, мне уже в который раз польстило то, что командиры считали меня серьёзным человеком и доверяли весьма ответственную работу.

     В этот же период секретарь комитета комсомола части лейтенант Гриппа вызвал меня к себе и сообщил, что есть мнение, согласованное с командиром роты, предложить мою кандидатуру на избрание комсоргом роты. Я ответил, что если меня изберут, то буду работать. Вскоре прошло комсомольское собрание, где я единогласно был избран комсоргом роты связи. Все эти мероприятия вызывали у меня массу дополнительных хлопот: нужно было всё время куда-то идти, с кем-то разговаривать, что-то планировать.

     Глава 12   

      Как я уже говорил, с первых дней службы на Байконуре меня не покидало ощущение висевшей над этой территорией ореола необычной таинственности. Старослужащие ребята рассказывали, что вокруг космодрома находилось много боевых ракетных частей. Но когда едешь на военном автобусе по узкой асфальтной дороге, то вокруг видна только голая, в ковыле,  степь. И если вдруг где-то вдали и покажется случайный столбик или триангуляционный знак, сразу закрадывается навязчивая мысль — а не антенна ли это или перископ таинственного подземного сооружения?

     Правда, недалеко от асфальта тянулась железнодорожная ветка. По этой ветке каждое утро в определённое время из Ленинска («Десятая» жилая площадка) выходил так называемый мотовоз (прототип электрички). Двигаясь сначала в одном направлении, он развозил по воинским частям заступающих на суточное дежурство офицеров, а когда шёл в обратном направлении, то забирал уже отдежуривших и сдавших смену офицеров и вёз их в Ленинск на отдых.

     Из расположения нашей части на фоне равнинной степи в лёгком мареве всегда хорошо был виден находящийся в семи или восьми километрах отсюда МИК — монтажно-испытательный корпус стартового комплекса космодрома Байконур. Находился он на площадке № 2. После принятия присяги нас всех возили туда на экскурсию, где показали это огромное здание, а потом повели нас по-над рельсами, которые шли от корпуса до стартового стола, с которого запускались все космические корабли, начиная с Ю. Гагарина.

     Я с трудом представлял, что на том месте, где стоял я, совсем недавно проходили космонавты, имена и лица которых знал весь мир. Чувства, обуревавшие мною, передать было невозможно: до того места, на которое с трепетом смотрел, без преувеличения, весь мир, я мог дотянуться рукой! Видимо, все присутствовавшие, как и я, начинали чувствовать свою причастность к истории, потому что находились на историческом месте. А вокруг простиралась бескрайняя казахстанская степь...

     Рассказывали, что когда строился космодром, к этому месту на верблюдах приезжали  местные казахи и подолгу наблюдали за работой военных строителей. А когда космодром начал функционировать, то случайных наблюдателей часовые уже близко не подпускали. Самую первую ракету на Байконуре выкатили на старт 5 мая 1957 года в 7 часов утра. Впредь, по традиции, ракеты к стартовому столу вывозили только в это время.

    Ходили здесь разговоры и про то, как на стартовом столе в 1960 году взорвалась ракета, и при этом вместе с сотней солдат сгорел главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения Герой Советского Союза маршал М. И. Неделин.

     Во время поездки нам показали два одноэтажных домика, в одном из которых жил последнее время главный конструктор космических кораблей С. П. Королёв. Умер он 14 января 1966 года, за полгода до нашего призыва. Теперь этот домик стал музеем, а на стене у двери повесили мемориальную доску.

     *****

    В один из сентябрьских дней среди солдат прошёл слух, что на космодром должны с визитом  прибыть Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев и Маршал Советского Союза главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения Н. И. Крылов. Я зашёл в ленинскую комнату роты и внимательно присмотрелся к портретам вышеназванных товарищей. На меня смотрели красивые, моложавые лица. У Брежнева на гражданском костюме висели две Звезды: одна - Героя Советского Союза и вторая - Героя Социалистического Труда (остальные получит позже), а у Крылова вся грудь ломилась от массы различных орденов и среди них две Звезды Героя Советского Союза.

     Вскоре по части вышел приказ о создании строевой роты, которая поедет  в город Ленинск для торжественной встречи больших гостей. (Там находился штаб гарнизона и военный аэродром). В приказе указали состав роты, и среди тридцати шести человек я увидел свою фамилию. Приятно, что по некоторым своим параметрам я подошёл в состав, как говорили, элитной роты. Но здесь появилась и подводная сторона этого мероприятия: на следующий день нас всех выстроили в колонну, и повели маршировать на плац. Такие занятия стали проводиться ежедневно по несколько часов. Мы чеканили шаг под какую-нибудь песню с темпом 120 шагов в минуту.

     В начале октября, когда мы уже умели шагать не хуже тех солдат, которые ходят строем на параде по Красной площади, нам всем выдали хромовые офицерские сапоги, белые парадные ремни и перчатки. Два дня нас ещё тренировали и в одно прекрасное утро на автобусе повезли в Ленинск, который находился в пятидесяти километрах от расположения нашей части. Нас привезли в аэропорт и строем повели ближе к взлётной полосе, где ожидалось  прибытие самолёта.

     День был хоть и солнечный, но прохладный. Мы стояли без шинелей, в одних парадных мундирах. Я успел прилично продрогнуть, когда, наконец, приземлился военный самолёт ИЛ-18. Из него вышли несколько человек, двое из которых направились к нашей роте. Я даже не знаю, с какого момента начать описание того, что предстало перед моим взором: то, что я видел на портретах в ленинской комнате, абсолютно не совпадало с живыми оригиналами на лётном поле.

     Брежнев оказался невысоким, плотным мужчиной с большим бордовым лицом. Одет был в серое демисезонное пальто и фетровую шляпу, натянутую до самых бровей. Крылов оказался ростом ещё ниже, чем Брежнев, — казался просто колобком в маршальской шинели. Лицо старческое, обрюзгшее, а уши такие большие, что, казалось, вот-вот достанут до шинели. Маршала прикрывала большая фуражка с высокой тульей, которая не закрывала глаза главнокомандующему лишь только потому, что крепко опиралась на выдающиеся уши.

     Брежнев бодро поздоровался с нами:
     — Здравствуйте, товарищи ракетчики!
     Мы набрали полную грудь свежего воздуха и гаркнули:
     — Здравия желаем, товарищ Генеральный секретарь!
     Не успело эхо улечься над бетонным полем, как эти два высокопоставленных мужичка сели в подъехавшую чёрную «Чайку» и направились от нас в сторону гарнизонного штаба обсуждать проблемы ракетного щита СССР. Среди солдат ходили небезосновательные разговоры о том, что Брежнев и Крылов проверяли готовность военно-космического полигона Байконур к приезду на него  в октябре глав восьми стран Варшавского договора.

     Вернувшись в часть, я зашёл в ленинскую комнату и ещё раз внимательно всмотрелся в портреты Брежнева и Крылова. Нет, совсем не похожи на оригиналы, как ни крути. На портретах красавцы, просто русские богатыри...

     Глава 13

     В октябре мы получили оружие — автоматы системы Калашникова. Буквально на второй день нас, шестнадцать молодых связистов, повели на стрельбище, которое находилось далеко в степи. Здесь нам выдали патроны. Мы ими тут же заполнили по два автоматных рожка, называемых магазинами. После этого группами по четыре человека  выходили на исходный рубеж и в положении «лёжа» стреляли по мишеням, еле видимым отсюда. Не знаю, как остальные, но именно на стрельбище, держа в руках смертоносное оружие, я почувствовал себя настоящим солдатом.

     Вечером автоматы пришлось долго отчищать от нагара, пока, наконец, они не заблестели, как у кота... прощу прощения за солдатский юмор. Над дверями оружейной комнаты висел лозунг, который мне нравился своей прямолинейностью: «Стреляй так: что ни патрон — то враг!» Много армейских пословиц украшали и стены ленинской комнаты. Вот некоторые из них: «Лучший армеец — советский гвардеец», «Дисциплина в полку — удар по врагу», «Наше свойство — доблесть и геройство» и тому подобные.

     *****

     В части находилась специальная рота — рота охраны, которая постоянно несла дежурство по охране важных объектов в части. Это: пост № 1 со  знаменем части (знамя находилось в штабе в специальной комнате); пост № 2 — ГСМ (склад горюче-смазочных материалов); пост № 3 — вещевой склад части. На этих постах часовые несли дежурство круглосуточно.

     Изредка на такие дежурства направлялись солдаты из других подразделений. Не была исключением и наша рота. Два-три раза в месяц мы ходили в так называемые наряды. Человек десять отправлялись в наряд на кухню (должен же кто-то мыть посуду и протирать столы!) и человек двадцать —  в караул, где часовые стояли на постах.

     Ходить в наряд — дело утомительное, особенно в караул. Стоять четыре раза в течение суток по два часа на посту где-нибудь на складе ГСМ, да ещё в мороз или пургу, занятие малоприятное. Самым комфортным считался пост № 1, там всегда было тепло. Мне неоднократно приходилось стоять на всех этих постах.

     Чтобы время на дежурстве проходило быстрее, я для себя придумал интеллектуальную игру: накануне на небольшом листке записывал какие-нибудь изречения на иностранном языке («Словарь иностранных слов и изречений» нашёл в библиотеке) и пока стоял на посту, потихоньку заучивал их наизусть.

     Картина выглядела примерно так: ходил молодой солдатик с автоматом на плече около цистерн с бензином и бдительно их охраняя, что-то бубнил себе под нос. И время проходило быстрее, и польза была. Со временем я выучил десятка три различных иностранных изречений. Некоторые из них мне хотелось бы упомянуть, потому что они являлись частицей моей жизни. Все изречения я буду писать в русской транскрипции, так удобнее их читать.

    Помните, у Шекспира были слова Гамлета: «Быть или не быть — вот в чём вопрос»? По-английски это звучит так: «Ту би, ор нот ту би: зет из зе квесчен».
     У древнеримского писателя Теренция есть изречение: «Я человек и ничто человеческое мне не чуждо». На латыни это читается так: «Гомо сум эт нихль гумани а ме аллиенум путо».
     У поэта Данте есть такой афоризм: «Следуй своей дорогой и пусть люди говорят что угодно». На итальянском это звучит так: «Сегви иль туо, корсо э лашья дир ле дженти».
     А вот изречение греческого учёного Гиппократа: «Искусство обширно, а жизнь коротка». На латыни звучит так: «Арс лёнга, вита бревис эст».
     Или: «В здоровом теле — здоровый дух» — «Менс сана ин корпоре сано». Были и мелкие фразы, такие как: «Человек человеку волк» — «Гомо гумани люпус эст». Или: «Помни о смерти» — «Мементо мори». Ещё: «Борьба за существование» — «Страгл фор лайф»; у Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую» — «Когито, эрго сум».

     Пытливый читатель вполне резонно может спросить, для чего я это так тут налёг на изречения, и вообще, что даёт человеку в жизни знание такого вот набора иностранных афоризмов? Могу ответить прямо: многое, а иногда и главное. Объясню на примере. Когда после демобилизации я познакомился со своей будущей женой, то самым решающим фактором, определившим её отношение ко мне, сыграло именно моё безукоризненное знание иностранных изречений, которыми я нет-нет, да иногда и блистал. А она смотрела на меня разинув рот, как на гения.  То, что впоследствии она «раскусила» этот мой умелый трюк, значения не имело — у нас уже появились дети. Как говорил мой друг Жора: «Темпора мутантур эт нос мутамур ин иллис», что в переводе с латинского означало: «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».

     Глава 14

     Служили у нас в роте два необычных парня. Петя Кушнаренко, первый из них, широкоскулый красавец с большими голубыми глазами. Но сильно заикался. Ребят с такими недостатками в армию, как правило, не брали, но в том районе, откуда Петю призвали, возможно, был недобор — и он стал солдатом.      
     Петя хорошо играл на гитаре, знал немало песен и часто пел для ребят. И здесь проявлялась его странная особенность, чему я немало удивлялся: все  песни он пел без единого заикания! Хоть в театр эстрады отправляй!

     Как-то вечером к нам в казарму с проверкой зашёл зам командира части майор Кубарев, которого многие недолюбливали за бесконечные придирки, а поэтому и побаивались. Дневалил у тумбочки как раз Кушнаренко — он, как и положено, вытянулся по струнке, приложил руку к козырьку и, вытаращив огромные глаза, уставился на майора. Наконец гаркнул:
     — Р-р-рота, с-смирно!
   
     Разволновавшись, Кушнаренко попытался доложить:
     — Та-та-та-таа-ва-рищ м-м...
     Майор побагровел, видимо, решил, что его разыгрывают, и заорал:
     — Отставить! Старшину ко мне!
     Старшина спокойно, с достоинством, подобающем званию старослужащего,  подошёл к майору и отчеканил за Петю:
     — Товарищ майор! Рота связи занимается самоподготовкой. Докладывает старшина Давыдов.
     — Вольно! Товарищ старшина, доложите — что это у вас за пулемётчик стоит на посту?
     — Это дневальный Кушнаренко, товарищ майор. Он заикается.
     — Заменить дневального и больше на пост не ставить!
     — Есть!
     Когда дежурный ушёл, Петю с дневальных сняли и впредь не ставили, но зато увеличили ему количество нарядов на кухню. Это было намного тяжелее, чем дневалить, хотя как сказать - свои преимущества были и на кухне: рядом еда и, кроме этого, можно петь, сколько душа пожелает...

     Федя Кокурин слыл второй достопримечательностью в роте. Рост у него вместе с панамой составлял метр шестьдесят. Сам белобрысый, на вид тщедушный. И по натуре — ну совершеннейшее простодушие. Сержанты не упускали случая, чтобы над Федей не подтрунить. Как-то  Кокурина назначили дневальным, а кто-то из сержантов позвонил ему по телефону и дал задание, чтобы он сосчитал в казарме электрические лампочки, протёр их и доложил об исполнении дежурному по части капитану Попову (был в части такой капитан с очень экспрессивным характером, не везло нам с командирами). Через полчаса дневальный добросовестно выполнил «задание», набрал номер телефона дежурного по части и начал монотонно докладывать:
     — Товарищ капитан! Докладывает дневальный по роте связи рядовой Кокурин. Ваше задание выполнено: в казарме насчитано двадцать девять лампочек, все они протёрты и исправно горят!

     На том конце трубки наступило долгое тягостное молчание, после которого раздался дикий нечеловеческий  рёв:
     — Какой на х... Кокурин? Какие лампочки? Ты куда звонишь, ё... твою мать?!!
     Федя тихо положил трубку, вытянулся по стойке смирно и замер. Из оцепенения его мог вывести теперь только взрыв атомной бомбы или команда старшины «Отставить!»

     Один раз Федю разыграл ефрейтор Славка Золотарёв. Дело было на улице, в курилке.
     — Вот ответь мне, Федя, — начал Славик, — почему корова гадит лепёшками, а баран — только горошками? А потом я тебе про политику расскажу.
     Думал Кокурин, думал, а потом вполне серьёзно говорит:
     — Не знаю, давай про политику.
     Золотарёв выдержал паузу, потом назидательно сказал:
     — В говне не разбираешься, а уже в политику лезешь!
     От смеха мы животы понадрывали.
     Самое интересное о Феде я узнал немного позже. Оказалось, что дома, на Алтае, его ждали жена и двое маленьких детей! В армию ребят с ростом менее метр шестьдесят не брали, не брали и женатых, имеющих двоих детей. Каким образом Кокурин попал в армию — для меня осталось загадкой.

     В роте соблюдалась традиция: когда старослужащим («старикам») до дембеля оставался ровно месяц, один из новичков ежедневно после отбоя в роте громко объявлял количество оставшихся дней. А вся рота после этого с глубоким проникновением произносила как заклинание определённые слова и засыпала. Роль глашатая выполнял Федя.
      И вот, в один из осенних дней после отбоя Федя как обычно громко произнёс:
      — Старики! До дембеля осталось восемнадцать дней!!!
      Вся рота в едином порыве и в безысходной тоске по родному дому разноголосым хором выразительно выдохнула:
      — Эх, ё... твою мать!
   
      И приготовилась спать. Надо же случиться такому совпадению, что в это время мимо казармы проходил дежурный по части, тот самый капитан Попов, которому Федя докладывал о пересчитанных когда-то лампочках. Другой бы офицер, понимая солдатскую душу, прошёл мимо, но только не Попов, который услышал свои «любимые» слова. Он заскочил в помещение роты и, не дав дневальному открыть рот, сам заорал:
     — Рота, подъём!
     Дневальный включил свет, мы не спеша стали выходить к центру казармы, демонстративно зевая, мол, так сладко спалось и почему-то разбудили!

     Когда все выстроились, капитан пару раз прошёлся по-над строем, пристально вглядываясь в лица солдат. Наконец жёстко произнёс:
     — Выйти из строя, кто кричал... «физкультпривет».
     Воцарилась тишина. И вдруг из строя вышел Федя Кокурин. Все напряжённо ждали, что же будет дальше.
     — Как фамилия?
     — Рядовой Кокурин.
     — И что же вы кричали, рядовой Кокурин?
     — Я сказал: «Спокойной ночи, старики!»

     Капитан уставился на Кокурина, как питон на лягушонка, потом спросил:
     — И что же тебе ответили старики?
     — Они сказали: «Спасибо, Федя!»
     Мы еле сдерживали смех. Капитан вновь прошёлся вдоль строя, наверно, соображая, что с нами делать. Похоже, и ему стало смешно. Помолчав, спокойно сказал:
     — Если услышу после отбоя шум, всю ночь будете драить казарму! Отбой!
     После этого случая Федю все зауважали, а у Попова появилась подпольная кличка «Физкультпривет».
     Несмотря на предупреждение капитана, отсчёт дней для стариков продолжался, правда, вздыхать и произносить «ритуальные» слова стали тише.

     Глава 15

     После демобилизации моего наставника Володи Катаева, я стал самостоятельно дежурить в штабе на доверенной мне радиостанции и, кроме этого, принял в свой подотчёт всё имущество склада связи, которое по мере необходимости отпускал по накладным. Приход-расход вёл в специальном журнале.

     Количество радиозапчастей и их ассортимент меня поразили: здесь лежали какие-то блоки от радиостанций, припои и паяльники для кабельщиков, бухты всевозможных проводов и кабелей, рулоны изоленты, десятки ящиков и коробок с транзисторами, радиолампами, конденсаторами и тому подобное. На всех деталях стояли клейма в виде звёздочек, что означало их военное назначение.

     На складе стоял большой ламповый армейский магнитофон «Темп», который слушать не разрешалось, но мы потихоньку слушали. От Катаева мне на память осталось несколько бобин с записями. Здесь я впервые услышал песни В. Высоцкого, Ю. Визбора и других бардов, а также песни «Битлзов» и некоторые другие. Ко мне на склад часто заходили мои приятели, и мы вместе слушали музыку, а потом по целому дню декламировали застрявшие в мозгах стихи (приведу понравившиеся отрывки текстов песен Высоцкого с дословным произношением):

Я все ноги исходил и лисапед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была,
Но налетел на самосвал —
И к Склифосовскому попал,
Навестить меня ты даже не пришла...
А хирург, седой старик,— он весь обмяк и как-то сник,
Он шесть суток мою рану зашивал,
А как кончился наркоз,
Стало больно мне до слёз:
Для кого я своей жизнью рисковал?

Или:

У тебя глаза, как нож, если прямо ты взглянёшь,—
Я забываю, что я есть и где мой дом.
А если косо ты взглянёшь, то как по сердцу полоснёшь
Холодным, острым, серым тесаком...

     *****

     Ощущение таинственности, висевшей над казахстанской степью на Байконуре, ещё более отчётливо проявилось у меня в одну из весенних ночей, когда в два часа ночи я услышал громкий голос дневального:
     — Рота, по тревоге — подъём!
     Не прошло и минуты, как вся рота стояла в строю. Затем по команде также быстро надели шинели, шапки, с собой взяли противогазы и строем направились из расположения части в степь. Впереди нас и за нами следом длинной колонной шли другие подразделения. Остановились мы у железнодорожной насыпи, здесь старшина разрешил рассредоточиться. Те из старослужащих, что начали службу раньше нас, потихоньку нам сказали, что, скорее всего, будет пуск боевой ракеты с какой-нибудь площадки, которых тут натыкано великое множество, а нас вывели из казарм на всякий случай — так положено, мало ли чего... Из  разговоров я слышал о видах топлива, которые применяются при запусках ракет. Про кислород и керосин я уже знал. Как-то заходил разговор и о подземных ракетах с твёрдым топливом. Но вот слово «гептил» пугало. Говорили, что достаточно одного вдоха паров этого топлива — и смерть. В лучшем случае облысение и импотенция.

     Среди ребят ходил слух, что есть недавно построенная площадка (95-я), на которой установили какую-то новую ракету. Не исключалось, что именно сегодня будет произведён запуск «гептилки». И между делом старики тут же пугали нас, молодых, рассказами о неудачных пусках, когда ракета, едва поднявшись над землёй, переламывалась и после страшного взрыва падала назад. А бывали случаи, когда ракета при неудачном пуске ещё не оторвавшись от стартового стола, валилась набок, и потом с огромной скоростью носились по-над землёй, «гоняя по степи варанов», в смысле, выжигая всё на своём пути. Никого не щадила. О так называемых неудачных пусках мы уже были наслышаны (такое было в истории полигона), поэтому сейчас с некоторой тревогой ожидали предполагаемый запуск.

     Дул пронизывающий ночной ветерок. Небо — сплошь усеяно яркими звёздами. Вдалеке, с северной стороны, на 2-й площадке таинственно светилось огнями здание МИКа (монтажно-испытательного корпуса). И вдруг с юго-западной стороны ночное небо неожиданно полыхнуло красным заревом. Мы притихли и стали вглядываться в светящуюся даль. Я увидел, как из-за горизонта в свете огня и клубов дыма начала медленно выползать гигантская, просто фантастических размеров, бочкообразная «крокодилина». Первое впечатление было именно таким. Казалось, что до поднимающейся ракеты рукой подать — хорошо было видно, как медленно, можно сказать, неохотно двигалась она  вверх, опираясь на огромный огненный шлейф. Звук от ракеты долетел до нас примерно через минуту или чуть больше — жуткий рваный грохот, от которого заходили ходуном и рельсы, да и сама земля. Мы совершенно не слышали друг друга. Ракета медленно поднималась выше и выше, пока, наконец,  её огненный выхлоп не стал маленьким, еле заметным огоньком, а потом и вовсе похожим на небесную звёздочку. Пуск получился удачным. Грохочущие звуки улетевшей ракеты долго еще резонансным эхом носились над ночной степью.

     Пока шли назад, я делал в уме простейшие арифметические вычисления. Зная, что скорость звука в воздухе составляет 340 метров в секунду, я без труда подсчитал, что за минуту звук от взлетающей ракеты преодолел расстояние примерно в двадцать километров, то есть столько, сколько было до того места, откуда запускалась ракета. Я с трудом мог представить себе её размеры.

     Должен сказать, что когда с космодрома запускались ракеты с космонавтами, то до нашей части тоже практически всегда доносился грохот ракетных двигателей. Но за насыпь нас в этих случаях не эвакуировали. После таких запусков мы слушали по радио сообщение ТАСС о том, кого и на каком корабле отправили в космос.

     Как-то в апреле 1967 года прошёл запуск очередного корабля, и по радио сообщили о «Союзе-1» с космонавтом Героем Советского Союза Владимиром Комаровым. Поскольку запуски космонавтов происходили часто, то мы к таким сообщениям привыкли. Однако через какое-то время услышали, что космонавт Комаров погиб «при испытании космического корабля новой серии». В казарме среди ребят только и разговору было об этом ЧП. Через день-два из слухов бродивших по части мы уже знали причину гибели космонавта: не раскрылся парашют у спускаемой капсулы, где находился Комаров, и он в ней разбился.

     27 марта 1968 года произошло другое трагическое событие. Я пришёл утром в штаб части, и после обслуживания своей радиостанции решил послушать радио. И тут услышал новость, которая никого не оставила равнодушным: во время тренировочного полёта погиб первый в мире космонавт Ю. А. Гагарин. Когда я об этом рассказал ребятам, то поначалу они просто не поверили — настолько всё казалось неправдоподобным.

     Много лет спустя мне довелось побывать на месте гибели Гагарина во Владимирской области, в Киржачском районе недалеко от села (или деревушки) Новосёлово. Мемориал находился на небольшой поляне среди высоких деревьев, из-за которых солнце сюда почти не пробивалось. С восточной стороны макушки нескольких деревьев были повреждены упавшим самолётом. Памятный мемориал представлял собой круглую бетонную розетку, диаметром метров шесть, посередине которой располагалась высокая стела. На ней виднелись выбитые золотом две фамилии: Юрий Гагарин и Владимир Серёгин. Значит, космонавт погиб не один. Об этом я не знал. Юрий Алексеевич Гагарин летел на военном истребителе МИГ-15 в тренировочном полёте вдвоём с Героем Советского Союза полковником Владимиром Сергеевичем Серёгиным, и неожиданно их самолёт вошёл в пике и рухнул. В те далёкие дни, когда я служил, по поводу трагедии, случившейся с космонавтом, среди офицеров ходила молва, что, мол, Гагарин на каком-то банкете повздорил с генсеком партии Брежневым и плеснул в того шампанским. Брежнев затаил злобу, и вскоре произошла страшная трагедия. Это была, скорее всего, байка. Причина гибели космонавта так до сих пор остаётся неразгаданной.

     Глава 16

    Однако вернусь к теме. В 1967 году скончался министр обороны Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, и вместо него новым министром обороны назначили Маршала Советского Союза А. А. Гречко. В этом же году началась реформа Вооружённых сил. Вышел указ о переходе с трехгодичного срока службы на двухгодичный. Странности судьбы: из-за школьной реформы 1961 года учиться мне пришлось на один год дольше, а теперь вот служить придётся на один год меньше. Радости не было предела, однако некоторые неясности по поводу того, насколько сократится срок службы нашего призыва, всё таки были. Вскоре мы узнали, что служить будем меньше лишь на полгода. Значит, до дембеля оставался один год! С этого же времени улучшилось довольствие солдат: ежедневно вместо десяти граммов сливочного масла мы стали получать по двадцать.

     У солдат тоже была в армии «зарплата». Рядовой получал в месяц 3 рубля 80 копеек, ефрейтор получал на один рубль больше (4.80), сержантам полагалось по 10 рублей 80 копеек, а старшины получали по 20 рублей 80 копеек. Тяжелее всего приходилось курящим ребятам — все деньги уходили на сигареты. К примеру, «Прима» стоила тогда 14 копеек, а папиросы «Беломорканал» — 23 копейки. Деньги выдавались один раз в месяц, в этой связи за неделю до получки многие из курящих ребят уже вовсю стреляли бычки друг у друга. Поскольку я не курил, то свои деньги растягивал на два-три посещения кафе.

     *****

     Служба шла своим чередом: я ходил на репетиции оркестра, нередко подолгу засиживался в библиотеке, туда приходили другие ребята, с которыми болтали на разные темы, часто вспоминали свой город, родной дом, родителей, мечтали о том времени, когда вернёмся домой.

     Значительных событий в этот период практически не было. Один раз с несколькими ребятами нас посылали патрулями в Ленинск (иногда его называли Звездоградом) — главный город Байконура. Город небольшой, все дома — пятиэтажки. Недалеко от городка протекала неглубокая мутная речка Сыр-Дарья. Привезли нас в гарнизонную комендатуру после обеда, разделили на три группы по три человека и отправили дежурить. Ходили по Ленинску мы до десяти часов вечера, нарушителей не встретили, после чего на автобусе вернулись в свою часть.

     В один из жарких летних дней нас всей ротой вывезли на железнодорожную ветку очищать её от разного мусора и степной травы. Работа, как всегда, оказалась утомительной — предстояло очистить десять километров пути. Стоял казахстанский степной зной. Фляжки с водой опустели за полчаса, мы ходили к сопровождавшему нас автобусу и постоянно пили воду из большой фляги, которая стояла там. Из этой поездки мне особенно запомнились крупные вараны, чем-то напоминавшие миниатюрных крокодильчиков, которые постоянно то тут, то там шныряли между горячих рельсов. Вот уж любопытные...

     Ребята рассказывали, что по весне где-то в степи находили небольших черепашек, из панциря которых делали сувенирные пепельницы. К концу службы у меня тоже появился такой сувенир, который я привёз домой.

     *****

     Осенью в часть прибыло новое пополнение и их так же, как и нас, на время карантина разместили в том же большом гараже автобазы. Я с сочувствием поглядывал на них, потому что ещё свежи были в памяти те, первые, незабываемые дни службы. Ребята прибыли из Краснодарского края.

     После карантина и присяги их тоже распределили по подразделениям. Некоторые из ребят попали в нашу роту. Среди них оказался парень, которого звали Лёшей Белоглазовым. По комплекции он не уступал Жоре. Теперь, при построении роты, в её авангарде находились уже два гулливера, за широкими спинами которых держали строевой шаг жители страны лилипутии. По ранжиру я попадал в середину строя.

     Одного из парней — Сашу Савченко — определили обучаться по специальности, как и меня — механиком ПДРЦ. Получалось, что я начал понемногу готовить себе замену. От Саши я узнал, что он призвался из города Новороссийска, который находился на Чёрном море. На море я никогда не бывал, поэтому о том, как оно выглядело вблизи, имел  смутное представление. Но зато многое узнал о благодатной кубанской земле, о курортах, о прекрасном климате, где почти не бывает зимы и снега. Кубань крепко запала мне в душу. Я искренне завидовал и Саше, и другим его землякам. Разве мог я тогда предполагать, что ровно через сорок лет судьба сведёт меня с этим краем, куда я однажды перееду жить!

     Глава 17

     Прошло почти два года службы. Наступил май. Накануне дня Победы многие военнослужащие приказом по части получили поощрения, среди других я увидел и свою фамилию — мне был предоставлен краткосрочный отпуск сроком на пятнадцать дней. Я поеду домой! Я так долго не был там!

     О моём дорожном путешествии в отпуск можно написать отдельный рассказ, но читателю это совсем неинтересно, единственное, могу сказать, что добирался я и на поезде, и на самолёте (летел впервые в жизни), и на автобусе.
     И вот родительские пенаты! Радости родителей и сестрёнок не было предела! Отец и мать, да и сестрёнки буквально не сводили с меня глаз,  постоянно о чём-то расспрашивали, что-то рассказывали, сестры вообще не отходили ни на шаг,  рассматривали мою военную форму и блестящие значки.

     Вечером, когда шум-гам, связанный с моим приездом в отпуск, поутих, я спросил у мамы про Любу. Мама сердито засопела, потом, помолчав, со злостью в голосе сказала, что ни разу её не встречала. У меня было большое желание встретить Любу и, как говорится, посмотреть ей в глаза.
     На следующий день я надраил сапоги и в военной форме с фуражкой набекрень (красавЕц!) пошёл в город. Естественно, что направился по адресу, где жила Люба в однокомнатной квартире в новой пятиэтажке: её адрес мне прислал приятель, которого я однажды в письме попросил это сделать. Мне тогда хотелось написать Любе письмо, но потом передумал. И вот теперь, волнуясь, поднимался к ней домой.

     Я позвонил. Дверь открыла Люба. Несколько секунд мы смотрели друг на друга.
     — Привет! — как можно спокойнее сказал я, хотя в душе всё трепетало.
     — Здравствуй, — ответила она в замешательстве. В её глазах испуг и удивление. — Проходи.
     Я прошёл в зал. Мебели мало: стол, тумбочка, диван. Но уютно. В тишине слышно, как из репродуктора струилась негромкая музыка. Присев на диван, я краешком глаза посматривал на Любу. Внешне она не изменилась — это была та самая Люба, с которой я когда-то встречался, которая мне нравилась, которая стала ещё красивее. Однако я отчётливо понимал — передо мной сейчас находилась чужая молодая особа, которая легко со мной рассталась и вышла замуж.  Хотя, если подумать, я не должен её осуждать: она уже взрослый человеком и имеет право на личную жизнь. Клятвенных обязательств мы друг другу не давали. За два года чувства мои к ней притупились, осталась обида.

     — Ну, как живёшь? — спросил я.
     Люба с трудом справлялась с волнением.
     — Нормально.
     — Почему перестала писать?
     — Почему... Замуж вышла...
     — За Толика?
     — Нет. Не за Толика. Муж был Мукосеев.
     Мукосеева я не знал. Даже фамилия мне незнакома.
     — Почему так спешно?
     — Не знаю. Может, по глупости.
     — Как семья?
     — Семьи нет, — помедлив, ответила она.
Для меня это было неожиданной новостью. Помолчали.
     — Что случилось?
     — Не сошлись характерами. Брак оказался неудачным — расстались. Теперь живу одна...
     — Да... Грустная история, — с лёгкой иронией сказал я.

     Люба внимательно посмотрела на меня, возможно, искала сочувствия и взаимопонимания. Но я был идеалистом, а, может, максималистом — даже если бы безумно продолжал её любить, всё равно не смог бы простить, и поэтому решил с мелкими расспросами в душу к ней не лезть.
     Я уже собирался уходить, когда Люба, улыбнувшись, сказала:
     — Форма тебе идёт. Смотришься. Ты уже отслужил?
     — Нет, отпустили в отпуск. Ещё полгода осталось.
     В дверях она выжидающе посмотрела на меня, но я ничего ей больше не сказал, понимая, что ухожу навсегда.

     После моего возвращения в часть, мы долго болтали с Жорой. Он всё время допытывался, сколько подружек я сводил в кусты на пляже, сколько поцеловал и тому подобное. Когда я ему серьёзно ответил, что никого по кустам не водил и вообще не для этого ехал в отпуск, он разочарованно сказал:
     — Ты или идиот, или святой.
     — Да, идиот, у меня и справка есть! — съязвил я, и мы весело расхохотались.
     — Слушай, тут такой случай был — упадёшь!   

     И Жора рассказал историю, которая недавно произошла в нашей части с Гришей Соловейчиком, которого все звали просто Гриней Соловьём. Это был симпатичный парень, призванный из Саратова.
      В один из дней дежурные поста КПП увидели, как к воротам части подошёл вернувшийся из отпуска Гриша в парадной форме, с чемоданчиком в руках, но без сапог — в старых рваных кедах на босую ногу. Естественно, в казарму его не пропустили, а отправили на «губу» до выяснения обстоятельств, при которых солдат вернулся из отпуска с нарушением формы одежды — без обуви.
     Через день Гришу по какой-то причине перевели с «губы» в лазарет части, а спустя ещё сутки и вовсе отправили в гарнизонный госпиталь. Все терялись в догадках о причинах столь странной миграции сослуживца. Вскоре узнали, молва быстро разлетается.

     Оказывается, возвращаясь из отпуска, Григорий в поезде познакомился с молодой проводницей, которой, видать, понравился. Ночью он пришёл к ней в её купе и начал амурничать. На интимную близость проводница не соглашалась, тогда Гриня пообещал дать ей десять рублей, если она разрешит «это». Проводница согласилась. Когда подошло время рассчитываться, Соловей сказал, что денег у него нет, солдат, мол, человек бедный. Проводница рассвирепела, схватила Гришин сапог и стала им огревать незадачливого донжуана. А потом вышвырнула сапог в открытое вагонное окно. Тогда Гриша схватил второй сапог и стал им колотить свою случайную подругу. После чего и второй сапог оказался за окном. Когда страсти поутихли, проводница нашла кем-то забытые (а может, брошенные) дырявые кеды и отдала Соловью. В них-то он и заявился в часть. Как выяснилось позже, при посещении туалета «по-маленькому» Гриша почувствовал неприятную резь, и его перевели в лазарет части, а оттуда с признаками гонореи в гарнизонный госпиталь.
     — Ну и как тебе историйка о святости? — спросил Жора.
     — Да... Две недели не был, а столько новостей. На байку солдатскую похожа.
     — Похожа. Но это не байка...

     *****

      Во второй половине августа 1968 года над частью неожиданно разнёсся жуткий вой сирены. Это — военная тревога, а в связи с чем, никто не мог объяснить. Когда нам выдали противогазы да ещё и автоматы, я почувствовал, что в мире произошло что-то серьёзное. Мы с Сашей Савченко прибежали в штаб и включили радиостанцию в дежурном режиме. По штабу с озабоченными лицами сновали офицеры. К нам в передающий радиоцентр постоянно заглядывал начальник связи части майор Кубарев и интересовался степенью готовности передатчика. Через некоторое время мы узнали, что произошёл Чехословацкий кризис. На боевом круглосуточном дежурстве часть находилась трое суток.

     Глава 18

     В конце августа комсорг части старший лейтенант по фамилии Геппа вызвал меня к себе в кабинет  и сообщил:
     — В начале сентября в Киеве состоится IV Всесоюзный слёт участников похода по местам революционной, боевой и трудовой славы нашего народа. Я вас рекомендовал делегатом слёта. От полигона Байконур на слёт поедут всего три человека: лейтенант и двое солдат. Вы войдёте в казахстанскую делегацию. Так что готовьтесь — выезжать надо 31 августа.
     Не ожидал я такого подарка к концу службы! Посмотреть страну всегда было у меня большой мечтой. Дальше Казахстана я нигде не был. А тут такая возможность!
         
     С того давнего времени у меня сохранилась старенькая тетрадка в коричневой дерматиновой обложке, где я делал небольшие записи о поездке на слёт, и поскольку он произвёл на меня очень сильное впечатление, упомяну о нём подробнее в виде хроники.

     Сразу хочу предупредить читателя, что эту главу он может, при желании, пропустить, поскольку в ней всё описано (дорога и пять киевских дней слёта) без особых притязаний на художественность. Изложено всё в форме репортажа.  Но кто прочитает, поймёт, что на слёте было много интересных мероприятий и интересных людей. Здесь чётко охарактеризовано время того, теперь уже ушедшего в историю, советского периода в жизни большой страны, о котором старшее поколение вспоминает с ностальгией.

     Итак... Сначала была дорога.
     31 августа 1968 года, 3.40 утра — я выехал из части в Ленинск на дежурном автобусе. Оделся в парадную форму и юфтевые сапоги, в которых ездил в отпуск. В автобусе со мной ехал лейтенант Гриппа, в Ленинске мы съездили к нему за фотоаппаратом «Зоркий-С».
     Рано утром в штабе гарнизона я познакомился со вторым участником поездки — комсомольцем Володей Безмалым. Узнал, что руководителем группы назначен лейтенант Эдуард Гобуния, который в Киев улетит самолётом, а мы поедем поездом.
     10.05 — мы уже в Тюра-Таме, откуда сразу выехали в направлении Киева — вагон плацкартный, ехать предстояло почти четверо суток. Погода хорошая. Кругом степи. К вечеру проехали Аральск. Издалека видел Аральское море.

     1 сентября, воскресенье. 9.15 — проехали станцию Эмба, это ещё Казахстан. Есть газеты и пара книг, в дороге читаем. Кушать берём на остановках. Ночью проехали Уральск.
     2 сентября, 8.00 — проехали Саратов — это уже Россия. Много возвышенностей, великолепен мост через Волгу. Движемся в южном направлении. Больших городов нет. Читаем. Володя родом из Куйбышева, говорит, что до его родины отсюда рукой подать.
     3 сентября, ночью проехали Поворино. Рано утром была станция со странным названием — Георгиу-Деж. Пытаемся с Володей рассуждать о слёте: имеем очень слабое  представление о том, что это такое и что там будем делать.

     Утром проехали Валуйки, что в Белгородской области, и вскоре пересекли границу Украины. В час дня прибыли в Харьков. На остановках можно купить любые овощи и фрукты. Всё дёшево.
     Понравилась Полтава: поезд шёл по возвышенности, а внизу, среди зелени, виднелся городок с белыми украинскими хатками. Похоже на земной рай.
     Недалеко от Миргорода на одной из остановок ко мне вдруг подошла пожилая женщина и бесплатно дала целое ведро больших красных яблок, пояснив это тем, что у неё где-то на Дальнем Востоке служит сын и, может, там его тоже кто-то угостит фруктами. Мы с Володей приятно удивились такой людской доброте.

     Поздно вечером поезд подошёл к Киеву. На вокзале находились представители  Центрального штаба слёта, которые встречали всех приезжающих делегатов и отправляли в лагерь на дежуривших легковых машинах.
     Палаточный городок, где мы должны были жить пять дней, находился в 34 километрах от Киева вдоль Обуховского шоссе. Там, среди столетних сосен, стояло около двухсот десятиместных палаток, в которых должны были разместиться более 1700 делегатов. Такого размаха мы с Володей не ожидали. (Чуть позже мы узнали, что в этом палаточном городке располагалась танковая часть, которую в связи с кризисной ситуацией совсем недавно перебросили в Чехословакию).

     День первый.

     Начинался рассвет нового дня — 4 сентября. В лагере почти никто не спал. В глаза бросалось яркое оформление городка: кругом плакаты, афиши, транспаранты.
     Нас разместили в большой  десятиместной палатке № 2. Всего в военную делегацию входило 90 человек со всего Союза.
     Поспать нам не удалось. С раннего утра мы зарегистрировались, нам вручили путёвки делегатов и программу слёта.

     После завтрака через громкоговорители всех пригласили на центральную площадь лагеря. С 10 часов утра здесь началось торжественное поднятие флагов прибывших на слёт делегаций союзных республик. В 12 часов подняла свой флаг делегация Казахстана, а всего их было поднято 15.
     За высокой трибуной я увидел огромное панно с эмблемой слёта. На нём изобразили красноармейский шлем, охваченный ветвями дуба и лавра. Девизом слёта служили слова: «Никто не забыт, ничто не забыто».
     Командовал поднятием флагов секретарь ЦК ВЛКСМ  А. Ю. Чеснавичус. Он же с трибуны обратился к собравшимся.

     — Друзья! Сегодня в городе-герое Киеве откроется IV Всесоюзный слёт участников похода по местам революционной, боевой и трудовой славы нашего народа. Слёт — это большой праздник советской молодёжи, его дело — глубоко изучать и достойно наследовать революционные, боевые и трудовые традиции старших поколений. У этого патриотического движения есть своя история, свои традиции. Старт Всесоюзному походу был дан по инициативе ВЛКСМ весной 1965 года, в канун празднования 20-летия Великой Победы советского народа над фашизмом. С первого же дня Центральный штаб похода возглавил прославленный военноначальник, Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. С той весны 65 года Всесоюзный поход не прекращается ни на один день, с каждым днём множатся его ряды! Товарищи делегаты! Сегодня после обеда состоится ваше знакомство с городом-героем Киевом, а вечером начнётся открытие слёта. Успешной работы вам, друзья!

     После обеда все делегации построились в колонны, мы с Володей заняли места в своей группе, а затем с песнями и высоко поднятыми флагами направились к ожидавшим нас 55 автобусам. Всё поражало своими масштабами.
     По Киеву нас возили около трёх часов. Этот город считался третьим по величине в Советском Союзе после Москвы и Ленинграда (Санкт-Петербурга).
     Достопримечательностей в нём было много: Крещатик, Киево-Печёрская лавра, Дарница, Днепр и многое другое. После знакомства со столицей Украины мы приехали на площадь имени Ленинского комсомола, где началось открытие IV Всесоюзного слёта. Это было незабываемое зрелище.

    Киев. Площадь. Вечер. Плечом к плечу, в пурпуре знамён  колонна участников и гостей слёта направляется к заводу «Арсенал» им. В. И. Ленина. В свете прожекторов появляется заводская стена, испещрённая пулями и снарядами. Здесь к памятнику героев-арсенальцев возлагаются букеты красных гвоздик.
     Колонны продолжают движение. Мы подходим к памятнику Героя Великой Отечественной Войны генералу Н. Ф. Ватутину, который во время войны командовал Первым Украинским фронтом и умер от ран здесь в 1944 году. (Кстати, звание Героя Советского Союза ему было присвоено лишь через 10 лет — в 1954 году). Вновь к подножью падают красные букеты цветов.

     Под бурные рукоплескания молодых киевлян колонна участников слёта возвратилась на площадь. Неожиданно над площадью разнёсся сигнал:
     — Слушайте все! Слушайте все! С вами говорит история 50 лет, равных векам!
     Перед площадью на огромном экране, размещённом на здании филармонии, появляются кинокадры буденовских атак, штурма Перекопа, натиска Волочаевки, исторические кадры проспектов в тайге и бетона Днепрогэса, подземный подвиг шахтёра Алексея Стаханова и хлебные вёрсты знаменитой трактористки Паши Ангелиной.

     Прерываются кинокадры, на высокой трибуне появляются выступающие. Среди них знаменитые люди — прославленная снайпер, Герой Советского Союза Людмила Павлюченко (убившая 300 фашистов) и легендарный шахтёр Алексей Стаханов.
     У меня взволнованно билось сердце — передо мной на расстоянии нескольких десятков метров стояли люди-легенды, которых я нередко видел в документальных фильмах, о которых читал в газетах, о которых знала вся страна.
     А над площадью уже неслась мелодия песни «Широка страна моя родная». Вдруг загорелись десятки мощнейших прожекторов. В их свете на трибуне появились юноши и девушки в национальных костюмах всех братских республик. Делегаты к открытию слёта готовы!

      Слёт открыл секретарь ЦК ВЛКСМ А. Ю. Чеснавичус. (Мы его уже знали по городку). Зазвучал Гимн СССР. После гимна представители городов-героев — Москвы, Ленинграда и Бреста — поднялись на специальный бронетранспортёр и зажгли огонь слёта.
     Слово предоставлено Первому секретарю ЦК ВЛКСМ Е. М. Тяжельникову:
     — Товарищи делегаты и гости слёта! В канун 50-летия Ленинского комсомола молодёжь обращает своё первое слово к родной партии, к коммунистам страны Советов. От имени 23 миллионов комсомольцев, всех юношей и девушек Центральный Комитет комсомола заверяет Коммунистическую партию, народ, что молодое поколение всегда готово выполнить любой наказ Родины, готово к труду, борьбе, подвигу!

     После этого с приветственными словами к нам обратились дважды Герой Советского Союза Маршал Советского Союза В. И. Чуйков и Герой Советского Союза лётчик-космонавт Г. С. Титов. Мы с Володей вообще потеряли дар речи — рядом такие известные люди!
     Опять вспыхивает экран, появляются слова: «Ленину — слава!», «Партии — слава!», «Советскому народу — слава!»
     — Слава! Слава! Слава! — тысячеголосо пронеслось по площади. Мы тоже кричим.
     Троекратно прогремел артиллерийский салют. Группа юношей и девушек пронесли перед трибуной флаг СССР и знамя ВЛКСМ. Впереди знаменосцев на бронетранспортёре в сопровождении почётного эскорта — огонь слёта.
     IV Всесоюзный слёт участников похода дорогами славы отцов был открыт!

     Площадь мы покидали, глубоко потрясённые величием и торжественностью открытия слёта. Около стоянки наших автобусов царило необычайное оживление. Кругом смех, шутки, обмен впечатлениями.
     Каких только песен мы не пели, пока ехали до палаточного городка! Запевалой в нашем автобусе был моряк-тихоокеанец Дима. Вдобавок к этому он оказался и незаурядным шутником. К концу дороги от песен и смеха у меня болело не только горло, но и живот.

     День второй.

     День выдался необычайно тёплым и солнечным — прямо бабье лето. Этот день проходил под девизом: «Революцией мобилизованный и призванный». Утром на парадной линейке лагеря выстроились спортсмены — участники военно-прикладной эстафеты.
     После состязаний объявили результат: победу одержала команда Белоруссии. Хорошие результаты были у спортсменов Российской Федерации и Украины.
     Одним из главных событий дня был митинг-концерт в Октябрьском Дворце культуры. Здесь своё мастерство показали заслуженные мастера искусств Украины.
     И последним пунктом программы второго дня была встреча участников слёта с ветеранами революции  и труда в Киевском государственном университете им. Т. Г. Шевченко.

     День третий.

     Все мы заранее знали о предстоящей военной игре «Операция Малый Днепр».
     В 5 часов утра сигнал боевой тревоги поднял весь лагерь на ноги. И едва первые лучи  солнца упали на вершины деревьев, как длинная вереница автобусов помчалась по Броварскому шоссе. Через три часа мы подъехали к Десне. Река была неширокая и очень красивая. Мы проехали какой-то скрипучий старый мост и оказались в районе учений.
     Руководил учениями командующий войсками Краснознамённого Киевского военного округа генерал-полковник В. Г. Куликов. Он сказал:
     — Мы хотим показать участникам слёта насколько сложен современный бой, сколько таит в себе неожиданных изменений обстановки и как важны в этих условиях чёткие слаженные  действия различных родов войск.

      Над полем у реки, где вот-вот должна начаться операция, висела тишина. Задача такова: стремительно развивая наступление, сходу форсировать реку и гнать противника.
     И вдруг — яркая вспышка. Мощный взрыв потрясает землю. Это произведена имитация ядерного взрыва. Противоположный берег утыкивают чёрные фонтаны дымов. Стоит такой грохот, что не слышно стоящего рядом товарища.
     Мгновенно появился леденящий душу свист и над нашими головами, чуть не задевая кусты, пронеслись и исчезли на горизонте реактивные МИГи.
     Лёгкие танки-разведчики появились из-за стогов сена и, не колеблясь, плюхнулись в воду. Самолёты снова и снова заходили в атаку. Танки выбрались на тот берег и повели  огонь.

     В сторону наводящейся понтонной переправы двинулись тяжёлые танки, а следом за ними — бронетранспортёры. Показались вертолёты МИ-6 с воздушным десантом.
      Действительно, это был почти настоящий бой, от которого осталось  много впечатлений.
     И вот, третий день слёта на исходе, день, девизом которого был лозунг: «В дни испытаний каждый готов закрыть свою Родину грудью». Мы снова в Киеве, наши делегации двигались по улице Январского восстания до площади Славы к могиле Неизвестного солдата, чтобы возложить цветы у подножья обелиска.

     Всё происходило торжественно, под звуки барабанов и литавр. Над 26-метровым обелиском скрестились и застыли лучи прожекторов. Представители всех братских республик сняли огромную цветочную гирлянду с бронетранспортёра и возложили к обелиску. Наступила минута молчания. Зазвучала медленная хоровая музыка.
     Эмоциональное воздействие достигло своего апогея. Присутствующие девушки не выдержали — по их щекам потекли слёзы.
     Над днепровскими холмами разнёсся залп салюта.

     День четвёртый.

     7 сентября все участники IV Всесоюзного слёта следопытов с утра прибыли на ударную комсомольскую стройку — Трипольскую ГРЭС, чтобы внести свой вклад в строительство комсомольской электростанции. Операция носила название: «Трудовой десант». Все дружно взялись за работу. Мне дали тонкие рукавицы, и я носил с Володей в носилках кирпичи, песок, глину.
     Вместе с нами сюда приехали почётные гости слёта — прославленные горняки Алексей Стаханов и Кузьма Северинов.

     Прямо со строительных площадок участники трудового десанта и строители ГРЭС собрались на митинг, чтобы выразить свой гневный протест против злодеяний американских агрессоров во Вьетнаме.
     После выступления строителей на трибуне появился лейтенант вьетнамской Народной армии Ле Чонг Киенг. С чувством горячей благодарности он говорил о той огромной поддержке, которую получает его народ от Советского Союза и от стран соцлагеря.

     В заключении перед нами выступил лётчик-космонавт Г. С. Титов. Обращаясь к нам, от имени Общества советско-вьетнамской дружбы он выразил нам благодарность за взнос средств в фонд Вьетнама.
     В конце своего выступления Герман Степанович под бурные овации провозгласил на вьетнамском языке здравицу в честь героического братского народа, борющегося за свою независимость.
     После митинга я с другими ребятами подошёл к Г. С. Титову, взял у него автограф и сфотографировал его. Это был третий раз, когда я близко видел знаменитых людей. (Напомню: первый раз — это в детстве — я видел знаменитого диктора Ю. Левитана, второй раз — уже здесь, в армии, Л. Брежнева).
      К слову сказать, фотография Титова у меня до сих пор сохранилась в домашнем фотоархиве.

     День пятый.

     Наступил последний день слёта. Мы приехали в Киев после обеда.
     Крещатик и все прилегающие улицы в праздничном убранстве — кругом транспаранты, лозунги, панно. Митинг должен состояться у памятника В. И. Ленину.
     Под бурные овации делегатов на трибуне возле памятника Ленину появляются руководители Компартии и правительства Украины, руководители комсомола, ветераны и почётные гости.

     Раздаются позывные:
     — Слушайте все!
     Звучит Гимн Советского Союза.  Затем  лётчик-космонавт Г. С. Титов выносит знамя ВЛКСМ. (ВЛКСМ — это Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи). Делегаты скандируют: «Слава! Слава! Слава!»
     Отсюда в Москву, к Мавзолею Ленина на бронетранспортёре направится огромный венок из живых цветов. Все поют «Интернационал». Над городом взлетают огни праздничного салюта.

     После митинга на Крещатике состоялось массовое гуляние делегаций. Впечатление трудно передать словами: кругом смех, музыка, танцы. Над городом то и дело взмывал вверх праздничный фейерверк. До полуночи работали все киоски. В центральных газетах сообщалось, что на улицах города в гуляние приняли участие 100 тысяч юношей и девушек.
     По окончании слёта все делегаты, и я в том числе, получили памятные медали Центрального штаба, похожие на звезду Героя, с соответствующими удостоверениями.
     Завтра мы распрощаемся с приветливым городом Киевом и поедем домой — в родную часть. Своего руководителя — лейтенанта Гобунию — за все эти дни мы с Володей видели мельком лишь несколько раз. Он постоянно куда-то спешил.

     Глава 19

     После возвращения в часть, я написал отчёт о поездке в Киев, и несколько раз комсорг части Геппа возил меня в другие воинские части, где я рассказывал солдатам о слёте молодёжи. Номера площадок я не записал, и сейчас  смутно припоминаю, что лишь одна из них была похожая на нашу — жилая № 43. Солдат пришло тогда мало, видимо, остальные находились на службе.

      Я сознательно отвёл одну главу описанию молодёжного слёта в Киеве. Это было время, когда страной руководили коммунисты, и во всех мероприятиях провозглашалось единение партии и народа, прославлялась дружба народов, поддерживались всевозможные почины и движения. Я с детства воспитывался именно в такой обстановке, на материалистических идеях коммунизма. Нас воспитывали атеистами в духе отрицания церкви, в нашей семье имя Бога никогда не упоминалось, а если и упоминалось, то с негативным оттенком, про иконы я знал только из книжек.

     Видимо, в том, что говорили и что делали коммунисты, было много фальши, а порой и лжи, поэтому при первых же демократических веяниях в период перестройки начала девяностых годов ХХ века вся идеология КПСС рухнула. Осталась лишь небольшая оппозиционная КПРФ, но к ней  мало кто прислушивается. Я тогда верил в идеалы коммунизма, в светлое будущее, при котором все должны были жить, потому что был молодым, и многое мне виделось в радужном свете.
   
     *****

     Незадолго до окончания службы старлей Геппа снова вызвал меня к себе в кабинет.
     — Леонид, есть очень серьёзный разговор. Пройдите сейчас в штаб к майору Трапезникову, он вам всё скажет.

     Майор Трапезников — невысокий, седоватый человек с тонкими, умными чертами лица — был заместителем командира части по политической работе, или, если проще, был замполитом. Когда я зашёл к нему в кабинет, он пригласил меня присесть.
     — Как служба?
     — Нормально, товарищ майор, — бодро ответил я.
     — За время службы вы зарекомендовали себя с хорошей стороны, — сказал Трапезников, — мы присмотрелись к вам и по рекомендации комитета комсомола части предлагаем стать членом Коммунистической партии. Для вступления в партию вам необходимы будут три рекомендации от членов КПСС, мы вам поможем — их дадут офицеры, которые вас знают. Дело серьёзное — хорошо подумайте, и через два дня я жду вас в этом же кабинете.

     Из кабинета замполита я вышел весьма озабоченный неожиданным, действительно серьёзным и, прямо скажу, лестным предложением: не каждому солдату такое предлагали.
     Но у меня по этому поводу имелись некоторые сомнения: во-первых, скоро  дембель, и кто его знает, как оно, это вступление в партию, может затянуться, во-вторых, вступить в партию — это стать государственным человеком, в том смысле, что стать подневольным: что партия скажет — коммунист обязан выполнять. Меня, в случае вступления в партию, могли направить без моего желания учиться в какое-нибудь военное учебное заведение — обо всём этом я знал. А военным я становиться не хотел: не моё это призвание — об этом я тоже знал. Моё подсознание удерживало меня от поспешности в этом деле.

     Вечером решил поговорить с друзьями Жорой и Колей, чтобы узнать их мнение по этому вопросу. Мои друзья, не сговариваясь, в один голос запели:
     — Ты что — больной? Куда ты лезешь?
     Одним словом, через день я зашёл к замполиту и сообщил, что после размышлений понял: не готов я пока стать членом партии. Выслушав меня, майор доброжелательно произнёс:
     — Хорошо. Но у вас ещё есть время подумать.
     Я вышел из штаба части с твёрдым убеждением никогда не связывать себя партийными узами.  Установку, данную в молодости, пронёс по жизни.
   
     *****

     Демобилизоваться мы должны были 19 ноября — ко Дню Ракетных войск и Артиллерии. Нас уже давно считали «стариками», то есть не посылали в караулы, в наряды по столовой, старшина роты делал вид, что не замечал, когда мы не ходили на зарядку. В свободное время мы иногда играли в карты, хотя в армии это не разрешалось. И я не знал тогда про существовавший в природе закон Мерфи.

     О существовании так называемого закона Мерфи я узнал много лет позже. Он гласил: «Если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается». А одно из   следствий закона таково: «Из всех неприятностей произойдёт именно та, ущерб от которой больше».

     Так вот, как-то на ноябрьские праздники, когда командир роты находился на выходном дне, я с Жорой и ещё четырмя ребятами-земляками расслабились и от нечего делать решили перекинуться в «дурачка». Только присели, а тут, откуда ни возьмись, появился начальник связи майор Кубарев. Если бы мы играли просто в казарме, может, и сошло бы с рук, но нас нелёгкая занесла в кабинет ротного (обнаглели, блин). Кубарев застал нас там и, естественно, увидев карты, наказал: мы получили по трое суток гауптвахты. Думаю, что справедливо.

     За всю службу это был единственный раз, когда меня так наказали, да ещё к её окончанию. Как говорила в таких случаях моя родная матушка: делал, делал и говном запечатал. Не скрою, было и стыдно, и неприятно от сознания того, что так глупо всё получилось. Просто какой-то фатализм. Чёрная полоса.

     В караульном помещении — это здесь находилась «губа» — имелись специальные камеры для провинившихся, куда нас по три человека в каждую и поместили. Вот уж где мы с Жорой нафилософствовались о «смысле жизни»!
     Спали мы на голых деревянных нарах, а на стенах откуда-то постоянно появлялись тараканы. Кормили нас, правда, в специальной комнате, где питался и караул.

     Дежуривший в караульном помещении старшина балагурил:
     — Мужики, выше нос! Если солдат за службу ни разу не сидел на «губе», то это ненастоящий солдат.
     — Спасибо, дядя, что утешил, — грустно откликнулся кто-то из нас.
     Кое-как мы пережили эти три дня, а потом узнали, что из армии нас отпустят на месяц позже. Так и вышло: приказ о демобилизации был подписан 19 декабря 1968 года. Мы и этому были рады — нас вполне могли задержать дольше.

     Капитан Кравцов нам сочувствовал и сказал, что накануне в штабе части готовился приказ о присвоении мне и Жоре звания сержантов запаса, но теперь приказ отменён. По этому поводу Жора не преминул съязвить:
     — Сик транзит глориа мунди.
     Я, конечно, знал это латинское изречение: «Так проходит земная слава».

     Однажды я впервые заметил у себя на голове среди тёмных волос странные светлые волосинки: это пробилась первая седина.
     Прослужил я два года и шесть месяцев. Расставался с частью и Байконуром без сожаления. Домой ехал на поезде с ребятами, поэтому скучно не было. Ехал тем же путём,  каким нас везли в армию. За окнами вагона видны были бесконечные, покрытые снегом казахстанские степи. Не знаю, как остальные, а я часто задумывался о том, какая будет у меня дальнейшая жизнь? Как сложится она? Ответа, естественно, знать не мог, но не покидало ощущение, что впереди меня ждала целая вечность...

*****