Грибница

Вокзальный люд дразнил ее Грибницей. За лукошко плетеное, с которым она не расставалась и за широкополую фетровую шляпу с обвисшими краями и странными буроватыми пятнами, делающими ее похожей на мухомор.
А она и не обижалась. Наоборот, краснела, улыбалась тихонько и прятала глаза, как будто ее красавицей только что назвали, или, скажем, любушкой. 
Да только куда там, какой красавицей? Бесформенная, с одутловатым сырым лицом и раздутым зобом, была она, честно говоря, страшновата и сильно напоминала Н.К. Крупскую в старости. И пахло от нее как-то сыро, погребом, или  закисшими тряпками. Однако на запах местные обитатели внимания сроду не обращали. Сами, слава богу, без дезодорантов обходились, а мытье почитали за странную причуду. И Грибницу любили. За то, что слово всегда находила доброе, за взгляд участливый, за рассказы. А рассказывала она страсть как интересно. Все про политику, да про народ русский,  которому судьба другим народам путь прокладывать.  Про корни народные, про коллективизм наш, который корыстному Западу ох как не по нутру. И про уклад жизни правильный, при котором и сам сыт-пьян, и жена для острастки бита, и дети по лавкам книжки читают, взгляд поднять боятся.
Была у Грибницы одна странность, за которую ее даже к начальнику вокзальных ментов таскали. Крестила она всех. Поезда, рельсы, локомотивы, пассажиров. Бывало, к отправляющемуся составу подойдет, встанет со своим лукошком и ну всех, кто к поезду бежит, щепотью дробно осенять. Некоторые жаловались, говорили, что от нее грязь летит какая-то, даже заявление на нее написали. Однако сейчас времена не советские, церковь в большом авторитете, и ментовской начальник заявлению ход не дал. Пожурил для острастки, обозвал шмарой и отпустил на все четыре. Напоследок, однако, лукошко все ж таки проверил – матерый был начальник-то. Да только пусто было в лукошке. Тряпица сверху, тряпица снизу, да мусор какой-то посередине.
Откинулась, стало быть, Грибница с кичи и пуще прежнего крестить всех стала. С утра до вечера, и как только рука  не отсохнет?! Вот и сейчас, поздно уже, народу на вокзале мало, а она – при деле.  Как увидит кого с чемоданами – подойдет и благословит. И только к последнему поезду метро соберется домой.  Стоя, доедет в совершенно пустом вагоне, выйдет на своей остановке, прижимая к груди лукошко, дойдет до дома. Долго будет возиться с ключами у железной двери.
Замков у Грибницы много, а квартира совсем пустая. Ничего внутри нет, ни мебели, ни холодильника. Только посреди комнаты – детская железная ванночка с мокрой землей и сосновыми иголками, а на стене – карта железных дорог Российской Федерации. Грибница разденется, только шляпу оставит, плеснет в ванночку воды из трехлитровой банки, постелет вокруг на пол чистую газету и встанет широкими узловатыми ступнями в мокрую землю. И впервые за целый день сползет с ее лица придурковатая постная маска, и проявятся литые,  гордые черты. Много было сделано за сегодня,  целое лукошко спор засеяно. И поехали споры в дальние края. Глядишь, и примутся молодые боровички, покроют страну корневой сетью, грибницей единой. Нелегко во взрослого гриба вырасти, в такого, как она. Тут и улитки, и грибники с ножами, и коровы с собаками. Да только нет другого пути у России. Лучшие грибы стране судьбу предсказали и за правду полегли. И Бакунин, и Плеханов, и Ленин, и Берия. А лучше всех - Левушка Троцкий, золотая шляпка! Даром, что галлюциногенный! Наступит время, придет Грибное царство. А пока – труд, ежедневный и беззаветный. С утра собрать в лукошко споры, что на газету за ночь нападают и – на вокзал. И сеять, сеять, сеять! И верить!
Тихонько запевает она Грибной Интернационал:
«Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир поганок и грибов…»
А потом, раскинув пошире над газетой руки и прикрыв глаза, со счастливой  улыбкой засыпает.

PS Идея о том, что Ленин был грибом, принадлежит Сергею Курехину, светлая ему память.