Дедова нога

Не прикоснётся дед Данила к свежей буханке, если в комодном ящике, приспособленном под хлебницу, остались какие-нибудь куски. Размочит сухарики в щах, похлебает причмокивая, тарелку вылижет – мыть не надо. Компоту кружку охватит, толстыми пальцами со дна резаные яблоки соберёт и по окончании приёма пищи крякнет: это у него заместо благодарности своей старухе Нюрке. Она лишнего слушать нvlaznevy(такса)mail.ru
е привыкла: глянет на мужнин профиль – все желанья прочитает, иной раз спиной видит, как дед рукавом губы вытирает и скручивает «козью ножку», положив рядом с тарелкой махорочный кисет.

- Вообще-то я что думаю? – Дед Данила прикуривает, обгоревшую спичку бросает в печное поддувало. – Не будем в этом году сено на чердак забрасывать. На кой это? Сколько раз надо по лестнице с охапкой подниматься-спускаться! Ни к чему такая канитель! Корова у нас одна осталась. Второй сарай свободный – туда я и буду носить.
- Конечно! – соглашается баба Нюра. – Будет тебе на старости лет по верхам лазить. Ещё, не дай бог, шею свернёшь.

Дед Данила берёт с подоконника газету, ищет место, где остановился.
- Ага. – Водит пальцем, читая вслух: - «Патриотизм – это не любовь к Родине. Патриотизм – это форма равнодушия к миру. Патриотически мыслящий человек мыслит объективно, то есть государственно, а не субъективно, то есть не морально. Он смотрит на вещи не абсолютно, но исходя из их сиату… си-ту-а-тив-ной данности. Его не интересует гносела… гно-се-о-ло-ги-че-ско-е или моральное измерение того, участником чего он становится…» Чушь какая-то собачья! А ещё академик! Как же это «Патриотизм – не любовь к Родине»?! Совсем уже люди свихнулись! Посидел бы ты в окопах всю зиму, вшей покормил, промежность поморозил – тогда бы посмотрел я на тебя, какой ты патриот! Ладно, пойду я за травой. Щас как раз легко рвётся, после дождя-то.

Дед Данила в сенях на столе аккуратно складывает травяной мешок, кладёт в карман завязку. Проверяет, не забыл ли кисет, газету для самокруток и спички.
Баба Нюра, взяв потёртую кошёлку, тоже уходит – купить хлеба, крупы, бутылку подсолнечного масла и кило сахару.
Путь деда Данилы лежит через кладбище, кирпичный завод, вдоль сушильных сараев и искусственных озёр, образованных от паводковой воды на месте глиняных выработок.

Перед тем как начать елозить по картофельному полю, он неспешно перекурит, плюнет на заскорузлые ладони, как это делает перед любой работой, и начнёт дёргать берёзку – ползучую траву, оплетающую картофельную ботву. У человека, обладающего гимнастической гибкостью и энергичностью, не хватило бы терпения столько раз нагибаться, приседать, вставать на колени и равнодушно смотреть на то, как набивается земля под ногти, смешиваясь с проступающей кровью. А дед Данила не умеет роптать, работает усердно и долго.

Когда он несёт огромный мешок, то ни разу не остановится, пока не окажется на своём дворе. Его голова всегда наклонена вправо, так как левое плечо с детства предназначено для таскания тяжестей. Дед Данила получает своеобразное удовольствие, когда к щеке прилегает мешковина, может быть, не меньшее удовольствие, чем скрипач от лакированного дерева.

Вытряхнутая из мешка трава раскидывается на полдвора для просушки. Когда вечером придёт корова, то на пути к хлеву обязательно ухватит травяное лакомство, какое не встречается на лугах, и молоко поэтому становится душистым и сладковатым.
После вечерней дойки из соседних домов прибегают внучата. Им даже некогда пройти на кухню: баба Нюра выставляет несколько кружек с парным молоком в сенях на столе. Для внука Генки кладётся кусок белого хлеба, а так, впустую пить, он не любит.

Поставив для мужа сковородку с жареной картошкой, баба Нюра берётся месить тесто: завтра суббота – пирожковый у них день.
- Данила, ты что-то, когда шёл с мешком, прихрамывал на левую ногу?
- Да так, ничего. – Он ложкой выдавливает из квашеной капусты рассол и захлёбывает жирную картошку. – Немножко заболело, где фронтовое ранение было, в середине голени…
- Ты уж много в мешок не набивай, - беспокоится баба Нюра, - а то чижёлый, нагрузку на ногу даёт, вот она и заболела.

Через два дня дед Данила хромает сильнее прежнего: нога припухает, шрам, оставшийся от гранатного осколка, багровеет. Перед глазами всё время вертится эпизод, когда шустрый солдат Данила ринулся в атаку, а какой-то фриц, вынырнув из окопа, пульнул в его сторону смертоносную болванку. Хорошо канавка была рядом – она и спасла.

Неся мешок, старик впервые за все послевоенные годы останавливается, чтобы дать отдохнуть ноге. Задрав помятую хлопчатобумажную штанину, он обнаруживает прорвавшийся нарыв, смачивает слюной сорванный лист подорожника и прилепляет его к ране.
Дома дед Данила держится бодро, зная, что, если он спасует перед напастью, Нюркины слёзы потекут сплошным потоком.

Одев мужа в стародавний коричневый костюм, баба Нюра под конвоем ведёт его в поликлинику. Дед Данила недовольно морщится при входе в хирургический кабинет, анализ крови сдаёт без всякой охоты.
Баба Нюра не в силах себя сдерживать: когда вечером процеживает через марлю молоко, вдруг начинает рыдать; и слёзы градинками бьют по белой жидкости.

- Ты знаешь, что мне сказал доктор?.. Он сказал, что… что…
- Знаю я, что он сказал! Ногу надо отрезать, да?
- Да… И что ты можешь не выдержать, потому что старый…
- Нюра, ты не паникуй! Мокроту не разводи, и так лето дождливое. Надо будет – отрежем. А щас пока она мне ещё пригодится.

По вечерам баба Нюра готовит таз с водой, добавляет марганцовки – промывать рану. А чуть свет, потуже забинтовав ногу, дед Данила вновь идёт за травой, отшучиваясь от жалобных уговоров жены пожалеть своё здоровье. Больной ногой едва наступает, но на лице совсем не заметно страдания.
Травяной запас на зиму сделан с лихвой. Дед Данила под натиском всей родни устраивает себе выходной: играет в жмурки с внуками, подстругивает провисшую дверь, потом впервые в своей жизни лёжа читает газету.

Утром, когда его спальня окрашивается рассветными лучами, он пытается встать с постели, но не может перевалиться через больную ногу, будто она прибита гвоздями.
- Ну и полежи! Не мучь себя. – Баба Нюра ещё до света вышла из соседней спальни, возилась на кухне, ожидая пробуждения мужа. – Столько сена натаскал! Ноги-то, конечно, не железные!

Дед Данила равнодушно зевает, будто нет причин для беспокойства.
- Ладно уж, полежу! Ты мне только кисет и газету вчерашнюю принеси. Форточку открой – придётся прямо в спальне подымитью
- Я тебе блинчиков испекла, с кислым молоком поешь, а потом уж дымить будешь.

Дед Данила про себя улыбается, глядя на подставленную табуретку с горячими блинами в тарелке и с кружкой кислого молока.
- Однако… - говорит он, складывая вчетверо блин.
- Что «однако»? – с тревогой в голосе спрашивает баба Нюра.
- Да так, ничего. Блины, говорю, как всегда, вкусные.

Через три недели, при бинтовании ноги, баба Нюра горько причитает:
- Ой, ты посмотри что! Кость наполовину прогнила! Может, и правда лучше в больнице отрезать? А?
- Зачем людей беспокоить? – Дед Данила не теряет твёрдости голоса. – Подумаешь, нога! У меня есть ещё одна, запасная! Если бы это сердце было, тогда другое дело.

Через месяц голень прогнивает насквозь, нижняя часть ноги кажется сделанной из жёлтого воска. Но дед Данила в дневное время громко поёт фронтовые песни, рассказывает жене анекдоты из сборника, принесённого сыном Виктором. И по ночам старик поёт, но шёпотом, чтобы дать спокойно отдохнуть своей суетливой хозяйке, хотя она, тихонько пошмыгивая носом, тоже не спит.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…

В одну из суббот, когда баба Нюра уходит в магазин, дед Данила, стиснув зубы, садится на постели, цепляется руками за ступню полуомертвелой ноги и дёргает. На глазах выступают слёзы, слышен сдержанный стон. Гной и кровь запачкивают простыню. Кость, хрустнув, переламывается, но нога совсем не отваливается – ещё держится на мышечной ткани и жилах. Старик, задрав голову к потолку, резко проводит ножом, и конечность, как отсоединившийся протез, падает на пол.

Дед Данила приставляет к лицу подушку и молча вытирает ей слёзы. К приходу жены он вновь кажется весёлым.
- Нюр, ты только не пугайся! Нога отвалилась. Ты иди её захорони где-нибудь.
- Батюшки!.. Ой-ой-ой!.. – Баба Нюра долго не может выйти из шокового состояния. Подбадриваемая мужем, она всё-таки становится посмелее, завёртывает ногу в старое вафельное полотенце и уносит на огород. В углу, у забора, бросает её в углубление, оставшееся от огуречной грядки, и прикапывает.

Баба Нюра меняет простыню, промывает и забинтовывает обрубок ноги с выпирающей костью.
- Нюр, ты мне фронтовых сто грамм принеси, - просит дед Данила. – Поминки по ноге надо справить!
Она приносит целую бутылку, кружками режет солёный огурец. Но старик выпивает лишь свою норму и после перекура тихо засыпает. Жена, присев на диван, долго слушает его храп, кажущийся ей самыми блаженными звуками на свете.

Когда она выходит полить капусту, то в первую очередь смотрит на место захоронения. Там какая-то шелудивая бездомная собака, разрыв лапами землю, грызёт дедову ногу.
Баба Нюра кидает подвернувшийся помидор и кричит:
- Фу, проклятая!
Собака не спеша, оглядываясь, уходит через заборную дыру.

- Чего тут у тебя? – За спиной бабы Нюры появляется внук Серёжка.
- Слышь, внучок, вырой мне, пожалуйста, вон в том углу яму с метр глубиной.
- Зачем?
- Дедову ногу надо зарыть, отвалилась. Чтоб собаки не достали.

Серёжка берёт лопату и, стараясь не глядеть на обезображенную ногу, роет яму.
Заслонив дырку в заборе куском старой фанеры и завершив все огородные дела, баба Нюра на цыпочках входит в дом и настораживается: храпа не слышно. Её сердце бешено колотится, она бросается в мужнину спальню.

Дед Данила лежит на боку с чуть высунутым из бескровного рта языком и скручивает «козью ножку». Баба Нюра хватается за дверной косяк и шумно выдыхает.

- Махорочка у меня кончается, - говорит дед Данила голосом человека, находящегося на санаторно-курортном лечении. – Ты, Нюр, не забудь, купи завтра. И неплохо бы ещё в библиотеку записаться, а то времени у меня много: лежи покуривай да газетки с книжками почитывай!..




© Copyright: Зевс, 2006
Свидетельство о публикации №1605080092
Список читателей Заявить о нарушении правил
Рецензии
Добавить рецензию
Страшная история. Если у этой истории есть прототип, то каким нужно быть человеком, чтобы ходить с больной ногой и самому себе сделать ампутацию. Ужас! Даже представить не могу.
Зевс, читается очень живо и интересно. Спасибо. С уважением

Владимир Войновский 2006/05/08 11:20 • [Заявить о нарушении правил]
Добавить замечания



Хорошо, что дед не умер. Я когда читала последние абзацы, у меня сердце ёкнуло: ну сейчас, бабка войдет, а дед уже мёртв. А так думается, что они ещё поживут и порадуются.

Чёрствая Девочка 2006/05/09 00:32 • [Заявить о нарушении правил]
Добавить замечания



... нет у этой истории прототипа. Зевс, я против Вас лично ничего не имею, просто считаю, что псевдонатурализм хуже лжи, потому что превращает кровь в клюквенный сироп, а героев делает картонными. Вобщем я дилетант в медицине, но если я не прав, медики меня поправят. Такой обширный некроз тканей обычно приводит к воспалению и заражению крови. Это означает температуру за 40 и сильные боли (вобщем чтобы как-то жить нужно обдолбаться морфием и антибиотиками до бесчувствия). Первыми обычно сдают почки, поэтому летальный исход практически неизбежен, если конечность не ампутировать. Зевс, на досуге дерните себя за стопу ноги. На выворачивании стопы основаны известные болевые приемы, но они рассчитаны на _суставы_. Трубчатые кости сломать непросто. Некроз подразумевает черный цвет тканей, а не восковой (именно поэтому в хирургии пользуют йод, а не зеленку). Перед операцией по ампутации очень неплохо бы наложить жгут, потому что кровью истечь можно быстрее, чем дочитать отсюда и до конца моей рецки. Ладскнехты, когда занимались ампутацией в полевых условиях, прижигали культю головней, чтобы заплавить сосуды. В истории были примеры, когда страдальцы резали себе конечности сами (равно как и вырезали себе аппендикс без наркоза, но под местной анестезией). Но обычно конечности отрезали сразу после ранения и после того, как был поврежден сустав или была сломана трубчатая кость - ее человек при болевом шоке и кровопотере перепилить или перерубить сам себе не в состоянии.

Eddie 2006/05/09 01:08 • [Заявить о нарушении правил]
Добавить замечания



М-да, серьёзно воспринимать это и не нужно, прототипа у истории быть не может. Если это по замыслу стёб и психодел - тогда очень ничего. В любом случае, если я способен воспринимать рассказ именно так - то он отчасти таков независимо от замысла автора. Есть в этом какое-то страшное издевательство и пародия на "героический идеализм", однотипную деревенскую военную прозу советских времён. Особенно детали: когда собака ногу грызёт. В этом духе можно и покруче навернуться, у меня в р-зе "Дед Осип и другие" деды вообще внуков и внучек трахают, и ничего, но я писал сознательно как породию на деревенский советский идеализм и ещё кое-что. Буду ждать продолжения, где у деда отвалятся вторая нога и руки (а внучек Серёжка закапывает и ждёт: дед-дед, когда ты себе вторую руку оторвёшь), а финал истории: дед сам отрывает себе больную голову и живёт дальше, вот только курить и храпеть больше нечем. А фронтовые сто граммов ему баба Нюра в через клизму в задницу заливает. А если продолжения не будет в ближайшие пару недель, сам напишу, честное слово, идея слишком хороша.

newarh.info - качественные и оригинальные электронные книги. Система образования, личность и общество, постмодерн, панк, порно.

Игорь Андрейчук 2006/05/10 02:44 • [Заявить о нарушении правил]
Добавить замечания
Только вот вопрос - чем дед оторвёт себе последнюю руку и голову. Варианты: одна рука остаётся, чтобя ей оторвать голову. Или дед просит бабку с внуком оторвать последнюю руку и голову, и они со слезами и тяжестью это делают. Таким образом, они также совершают героический поступок, второй вариант, по-моему, даже лучше.