Пыль

Жду отзывов ото всех,Но,в первую очередь,от женщин.Этот рассказ я писал для них.

Женщине посвящается.

ПЫЛЬ
(рассказ)

    Рассвет в то утро был розовым и нежным, и птицы пели красиво, должно быть, восхваляя вечную молодость и вечное счастье. Её молодость и её счастье.
    Она стояла на тёплом мягком ковре, глядя в большое овальное зеркало, в котором надменная богиня поправляла непослушные вьющиеся локоны. Зелёные глаза богини искрились, кожа светилась не отражённым светом жёлтого торшера, а внутренним светом, точно солнце всходило не за окном, а в её душе, точно она сама была крохотным солнцем, призванным согревать собственный маленький мир и тех немногих счастливцев, живущих в этом мире.
    Правда пока в нём жил лишь один счастливец, и тем счастливее он был, безраздельно купаясь в тепле и свете крохотного солнца. Она осторожно провела ладонью по гладкому животу и тихо засмеялась: трудно поверить, что там кто-то есть, внешне ничего не изменилось. Скоро счастливцу придётся делиться светом и теплом, но он и не заметит того, ведь в ней столько счастья. Она молода, она богиня и вечная жизнь впереди. Розовый восход и пение птиц за окном. Всё это безразмерно. Всё это вне времени.
    Она подошла к окну и несколько минут стояла улыбаясь утреннему небу. Потом перевела взгляд на большую кровать, где, зарывшись  лицом в подушку, спал счастливец. Как ей хотелось. чтобы он встал и тоже увидел этот восход, и услышал птиц, поющих о жизни и любви, но те полтора часа, оставшихся до звонка будильника, были нужны счастливцу. Завод, на который ему предстояло ехать, не любил сонных и вялых рабочих, и с ними порой случались нехорошие и даже страшные вещи.
    Он не рассказывал ей о своей работе, говоря лишь, что работа несложна и безопасна, но она не верила, представляя крохотные фигурки людей среди раскалённых металлических потоков и пурпурных ядовитых облаков.
    Это было жутко, но отдавало некой романтикой, героическим самопожертвованием, и всякий раз, думая о том, она ощущала нежную грусть и желание сделать что-нибудь для него.
    Тихо одевшись и умывшись холодной водой, она прошла в кухню и, затворив дверь, чтобы шум не тревожил счастливца, приготовила завтрак. Хотелось сделать что-то особенное, но фантазия не вписывалась в объём небольшого холодильника. Бутерброды с маслом, сыром и колбасой. Впрочем, это далеко не худшее из того, что едят люди. Аккуратные ломтики хлеба, свежая зелень – и всё очень даже неплохо. Сварила какао, зная, что он очень его любит. Прохлада, плывущая сквозь открытую форточку, пропиталась тонким шоколадным ароматом. Птицы уже не пели. Шаркающие звуки метлы доносились со двора. Длинный летний день протирал заспанные глаза и многообещающе улыбался.
    В комнате запищал будильник. Мерзкий, требовательный писк. Она вышла из кухни и засмеялась. Вместо того чтобы встать, счастливец  накрыл голову одеялом, пытаясь спрятаться от этого писка, зовущего в мир расплавленного металла и ядовитых облаков.
    Выключив будильник, она присела рядом со счастливцем. Нежное объятие, ласковый шёпот и сон, неподвластный электронному писку, начал отступать. Недовольно бурча и жмурясь от льющегося с улицы света, счастливец поплёлся в ванную комнату.
    Полилась вода. Золотые солнечные пятна радостно бегали по комнате. Клён медленно красиво покачивался за окном. Она слушала, как счастливец фыркает и отдувается в ванной, и ей казалось, что нет ничего замечательнее этих звуков.
    Когда он вышел, постель уже была убрана, а на столике стоял разнос с бутербродами, и приятно пахнущий пар клубился над большой белой чашкой. Благодарный поцелуй  немое восхищение  в его глазах. Он действительно счастливец. Как жаль, что надо одеваться и идти работать, что нельзя остаться  и сидеть, купаясь в этом тепле и слушая, как клён шелестит за окном. Но служебный автобус не станет ждать, и на заводе никто не улыбнётся понимающе, заметив отсутствие счастливца, и разнос с бутербродами не возникнет из ничего, если автобус уедет.
    Хлопнула дверь. На разносе стояла пустая белая чашка в окружении колючих хлебных крошек.
    Она вздохнула. Лёгкая растерянность промелькнула в глазах, но тотчас исчезла. Дневной двор наполнился звуками человеческих голосов и добродушным собачьим лаем.
    Она села в кресло и принялась листать толстый глянцевый журнал, пытаясь скрасить непривычное одиночество цветастыми фотографиями искусственных людей.
    Одиночество не скрасилось, но через какое-то время сделалось более привычным и понятным. Ведь солнце светит, и клён шелестит, и ничто не меняется: так будет всегда. Он вернётся и вновь будет восхищение в его глазах и благодарный поцелуй. У него будут выходные дни, и будет отпуск. И будут весёлые поездки и путешествия, танцы и объятия. Будет жизнь. Жизнь, подобная глубокому деревенскому колодцу. Жизнь, которую нельзя вычерпнуть до дна, потому как  с каждым солнечным восходом  она наполняется вновь.
    Она отложила журнал, и тень набежала вдруг на её лицо. Тонкий слой пыли лежал на предметах невесомым покрывалом. Отчего-то ей стало страшно, правда, лишь на мгновение, столь краткое, что она, пожалуй, даже не успела осознать страх. Ведь это была всего только пыль, обычная пыль.
    Ей казалось, что она вытирала недавно, хотя она и не помнила в точности, когда это было. Сколько прошло с  той минуты?
    Она подошла к зеркалу, в котором недавно искрились зелёные глаза и кожа светилась, точно поверхность крохотного солнца. Стекло запылилось, и пушистый серый налёт лёг на юное лицо зазеркальной богини, её взгляд потускнел, и словно какая-то  усталость неуловимо изменила знакомые черты.
    Она подняла руку и провела по зеркалу указательным пальцем. Пыльный занавес немного раздвинулся. С опаской, затаив дыхание, она приблизила к зеркалу лицо и заглянула за кулисы. Нет. Ничего не изменилось. Богиня была там и искры не исчезли, и кожа всё также светилась: какое облегчение. Это просто пыль, всё дело в пыли. И полумгла, плавающая по комнате, и тень, набежавшая на лицо. Пыль осела на оконном  стекле и, подобно невидимому фильтру, улавливала свет. Свет не исчез, он остался, но не мог найти дорогу среди этих мельчайших серых частиц. Ничего страшного не случилось. Всё станет как прежде. Надо только сделать небольшую уборку.
    Она унесла на кухню разнос. Немытая посуда громоздилась на нержавеющей мойке. Откуда она взялась? Казалось, утром, когда  варилось какао, всё было чисто. Впрочем, она в точности не помнила этого. Возможно, просто не обратила внимания на все эти тарелки, кастрюли, вилки и ложки с присохшими остатками обедов и ужинов. Хотя, всё к лучшему. Время побежит быстрее, приближая момент, когда отворится дверь, войдёт счастливец, и они сольются в поцелуе.
    Зажурчала вода.  Раскрасневшиеся руки замелькали, звеня тарелками и разбрызгивая тёплые капли. Время и впрямь встрепенулось, её предположение оказалось верным. Приближался полдень. Хотелось поскорее разделаться с пылью, однако надо было сперва приготовить обед.
    Есть почему-то не хотелось. Должно быть, завтрак был плотным, хотя она и не помнила из чего он состоял и вообще был ли он, этот завтрак. Но счастливец вернётся голодный и, наверняка, расстроится, обнаружив ненакрытый стол.
    Сварила борщ, для чего пришлось сбегать в магазин. День был тёплый и безоблачный. Небо ещё не успело запылиться.
    Её немного беспокоила мысль, что пыль продолжает накапливаться, пока она стоит у плиты. Мысль подгоняла, заставляла торопиться и делать лишние суетливые движения, отчего беспокойство усиливалось, и пропадал аппетит. И предстоящая борьба с поглотителем света уже не вдохновляла. Она скорее утомляла, ещё не начавшись. И вместо желания приблизить возникало другое желание: оттянуть эту борьбу, быть может, дождаться возвращения мужа, чтобы преодолеть это вместе.
    Но она понимала, что он придёт уставший, у него не будет сил на эту борьбу. Это её борьба. Её предназначение вернуть свет в этот маленький мир.
    Она набрала воду в ведро и, взяв тряпку, вышла на середину комнаты, с настороженным вниманием оглядывая поле битвы. Ничего не изменилось, только занавес, скрывающий зазеркалье, обрёл прежний вид. Полоска, прочерченная указательным пальцем, исчезла, и богиня выглядела совсем уставшей. Да ещё огромная паутина появилась в углу за креслом, пока на кухне звенела посуда. Посреди паутины  сидел большой паук и задумчиво смотрел на ведро и тряпку, предчувствуя беду.
    Тем временем комната продолжала погружаться во мглу, всё более плотными становились серые оконные фильтры.
    Она зажгла электрический свет. Оказалось, что пыль повсюду. Местами даже с потолка свисали причудливые нити, похожие на уродливые лишайники. Что-то похожее на бессилие начинало подниматься в душе, подавляя волю и тягу к борьбе. Захотелось лечь и лежать с закрытыми глазами, не думая ни о чём и ничего не ожидая. Пусть пауки плетут сети, пусть нити удлиняются, пока новые стены не встанут между полом и потолком. Пусть сгущается мгла. Всё равно эту пыль не победить, и пелена, однажды затянувшая зазеркалье, останется, и никакие потоки воды не сорвут эту пелену.
    До возвращения счастливца оставалось не так много времени. Что скажет он, увидев нити, свисающие с потолка, и задумчивого паука, поселившегося в углу за креслом?
    Вдруг ей показалось, что за паутиной что-то виднеется. Не выпуская тряпки из рук, она приблизилась. Паук юркнул в какую-то щёлку и затаился, отдавая  свои владения  на поругание судьбе.
    За паутиной оказалась дверь. Самая обыкновенная фанерная дверь. Необыкновенным было лишь то, что она не помнила этой двери. Кажется, утром стена была гладкой, хотя она могла и не обратить внимания на такую мелочь. Утром пели птицы, и розовый восход заливал комнату волшебным обманчивым светом. Паутины точно не было, и пыльный занавес ещё не опустился между комнатой и зазеркальем, а дверь, вполне возможно, была, а, быть может, не дверь, а предчувствие её появления имело место, но тогда она слишком увлеклась созерцанием зеленоглазой богини, она была очарована и ничего не замечала  ни вокруг, ни внутри себя.
    Аккуратно и брезгливо смахнув липкое паучье кружево она с опаской, стараясь не скрипеть, потянула за дверную ручку.
    Радостное спокойствие посетило её от вида  открывшегося перед глазами.
    Сын сидел за маленьким письменным столом и делал уроки. Раскрытые учебники и тетради, карандаши, авторучки. Работа кипела. Было заметно, что он увлечён и относится к делу серьёзно. Но ещё больше её порадовала комната, очень солнечная и чистая; радость детства жила в этой комнате и серые фильтры ничего не смогли с ней поделать.
    Сын почувствовал её взгляд и, обернувшись, подарил улыбку. Она тоже улыбнулась ему и тихо притворила дверь. Не надо его отвлекать, не надо слишком широко отворять фанерную дверь, давая тем самым пыли шанс проскользнуть в этот светлый уголок.
    А мгла всё сгущалась. Нити удлинились  настолько, что их можно было коснуться рукой. В противоположной части комнаты появилась новая паутина, посреди которой так же сидел паук и  смотрел на тряпку, но уже не задумчиво, а вызывающе.
    Без сил она опустилась на диван, чувствуя тупую застарелую боль в ногах и спине. Так она сидела до тех пор, пока не щёлкнул замок и в комнату не вошёл счастливец.
    Она подняла глаза и сразу поняла, что поцелуев и       немого восхищения не будет. По-крайней мере, сегодня. Счастливец выглядел  страшно уставшим. Вероятно, это была очень тяжёлая смена. Даже волосы счастливца поредели  и изменили цвет от этой страшной усталости. Как подрубленный он повалился на диван и, включив телевизор, устремил на экран взгляд  потухших немигающих глаз.
    На неё он не смотрел, быть может, даже не замечал, что она рядом; сидит на том же самом диване и перебирает в руках старую пыльную тряпку.
    Так они и сидели: молчаливые и уставшие. Серые нити удлинялись. Занавес, скрывающий зазеркалье, становился плотнее. Близилось время заката.
    Потом из солнечной комнаты вышел сын и сказал, что ему пора идти. Они не задерживали его, понимая, что ему действительно пора, просто крепко, по очереди, обняли его, а она ещё  трижды поцеловала в колючие щёки, для чего сыну пришлось наклониться.
    Вновь щёлкнул замок, после чего счастливец сказал ей, что на работу больше не пойдёт, и отправился спать.
    Она осталась одна. Начинался закат. Птицы не пели,  и не шелестел молодой клён за окном. Серые фильтры сделались очень плотными, но даже они не могли скрыть от её взора мрачной прелести багрового заката.
    Она подошла к большому овальному зеркалу. Занавес опустился. Богиня практически исчезла. Лишь какие-то едва уловимые знакомые контуры просвечивали через слой непроницаемой пыли. На душе был покой. Она не смогла справиться с пылью, не смогла изгнать задумчивых пауков. Но она хотя бы сохранила кусочек крохотного солнца в той маленькой комнате за креслом.
    Тьма сгущалась неотвратимо и быстро. Серые нити, уже почти достигшие пола, казались черными.
    Последние багровые отблески гасли за окном.
    Двор опустел. Не слышно было людских голосов и красивого шуршания метлы.
    Только одинокая собака выла тоскливо у переполненных мусорных баков, провожая крохотное солнце, уходящее в темноту.