Эльхен. Часть 3

3.
   Через несколько лет я  закончил университет. В аспирантуру меня не взяли по причине недостаточной активности в общественных делах, как это было определено на заседании комитета ВЛКСМ факультета, и меня распределили в один почтовый ящик на окраине Москвы. Я туда съездил два раза, и добрые души в отделе кадров и ответственный по работе с молодыми специалистами вняли моим мольбам и отпустили меня на все четыре стороны. По рекомендации одного из коллег моего отца, который часто приходил к нам в гости, я поступил работать в один физический иститут Академии Наук в Москве младшим научным сотрудником.

   В те годы для поступления в аспирантуру требовалась характеристика. А чтобы её заработать надо было активно участвовать в работе комсомольской организации. Хотя на это никто серьёзно в Академии не смотрел, но правила жанра требовали этого, и я добровольно стал ответственным за организационную работу комсомольцев в институте. На деле это просто означало, что каждый новый молодой сотрудник член ВЛКСМ должен был прийти ко мне в лабораторию и заполнить карточку учёта, чтобы затем исправно платить членские взносы. Я охотно стравлялся с этим нехитрым заданием, и мой друг и коллега по отделу Вася, который занимал пост секретаря комсомольской организации, всегда хвалил меня на комсомольских собраниях за полный порядок в делах учёта. Один раз он меня взял с собой на собрание какого-то актива, где выступал первый секретарь КПСС района. Мероприятие проходило в старинном особняке эпохи "Войны и Мир" на Волхонке.

   На трибуну вышел седовласый старец со следами боевой раны на виске и набросился на сидевших в зале с мрачными предсказаниями политической ситуации в мире. "Ну, кто здесь в зале может мне сказать, что если у нас не будет ядерного оружия, назавтра американцы на нас не нападут?" В зале повисла зловещая тишина. Слушатели даже не шевелились, боясь случайным звуком вызвать к себе внимание. В этот момент встать и сказать "Я!" было бы равнозначно вопросу "А почему евреи?" во время речи Геббельса в Кроль-опере на собрании актива национал-социалистов в Берлине. Секретарь районной комсомольской организации преданно смотрел из президиума на оратора и кивал головой. Под конец, докладчик набросился на современные молодёжные нравы, на деградацию комсомольской принципиальности. "Представляете, недавно в Ереване встретил среди комсомольцев нас там принимавших, одного армянского идиота в майке с надписью "Made in USA"!", - сокрушался партагеноссе. Районный комсомольский вожак в президиуме от этих слов аж покраснел, так ему было стыдно за всех нерадивых комсомольцев нашей страны. После собрания, когда мы с Васей шли к метро Кропоткинская, он не выдержал и сказал: "При чём здесь армяне, чего они ему плохого сделали?" Я понимал Васю, в нём по линии матери текла армянская кровь, и обидно, конечно, когда кроют всю нацию из-за какой-то дешёвой майки.

   Однажды мне позвонил секретарь по иностранным делам института и спросил, может ли ко мне придти их новая сотрудница – переводчица отдела, чтобы встать на комсомольский учёт. Я ответил, что хоть сейчас, и через несколько минут в лабораторию постучала и вошла девушка с гладкими волосами, собранными сзади в пучок, с худым и знакомым мне чем-то лицом с веснушками и светлоголубыми глазами. Её лицо не было типичным русским, некруглое и без заметных скул. Она стала заполнять карточку, и я немного опешил - её звали Ядвигой, фамилия и отчество тоже совпадали, и у меня просто не осталось сомнений, что это моя родственница Эльхен. Мы разговорились, она тут же вспомнила меня и как мы были у них в гостях в Риге. Отец её умер год назад, и они с мамой Милой живут сейчас вдвоём в Москве около метро Бауманская. Она учится на вечернем отделении Иняза и будет работать у нас переводчицей английского языка. Она курила, улыбалась и чему-то всё время была рада, поглядывая на меня. Под конец первого разговора она попросила не рассказывать моим родственникам, что мы встретились, ей было немного стыдно за родителей, что те не захотели встречаться с моими, когда переехали в Москву. Я согласился.
   
   После этого разговора и встречи, она часто заходила за мной по пути в столовую, но что самое главное стала очень дружна с Васей, у которого в это время были сложности со своей женой. Таким образом, мы стали проводить свободное время часто втроём. С весны по сентябрь мы ходили на теннис в Лужники по абонементам от нашего инстута. Эльхен классно играла на корте, а Вася просто был первой ракеткой среди сотрудников. Я долбал мяч у стенки. В паре Вася и Эльхен были непобедимы. Иногда они звали меня третьим на корт, чтобы усилить игру противника. Зимой иногда ходили на каток в Парк Горького. Здесь Вася мог только сидеть на лавочке и смотреть как мы с Эльхен катаемся. Я был дилетантом по сравнению с Эльхен, она разогнавшись могла крутиться волчком или делать сложные пируэты. Вася комментировал её искусство: «Ну, ты у нас как Жижа Взбалмоши!» На праздник Нового Года Эльхен умудрялась приглашать в институт каких-то экзотических музыкантов: один раз это была группа немцев – чуть ли курсантов не из Высшей Школы КГБ, на следующий год это были чернокожие студенты-артисты, которые пели и играли на сцене в лыжных шапочках с искусственными цветами заткнутыми за пояс. Тогдашние лихие дискотеки вспоминали в институте ещё долгие годы. Вообщем, с Эльхен было весело и интересно проводить время. Она умела и любила это делать.

   Тем временем Васина семейная жизнь была на грани полного краха. Его жена, приехавшая учится в Москву из Тбилиси, была черезчур бойкая ашкенази. Она сошлась с Васей, когда они были на первом курсе в институте, на втором вышла замуж, а на третьем родила ребенка. Через пару лет она перетащила и расселила по Москве всю свою родню. «У них там на юге стиль жизни такой!» - обяснял мне это Вася. Теперь, спустя семь лет, она начала осознавать, что ей по настоящему хочется в жизни, и Вася переехал жить к своим родителям.

   Встречи Васи с Эльхен тем временем переросли в постоянный контакт даже на работе. Как-то по секрету Вася мне рассказывал: «Я когда первый раз пошёл с Эльхен, подумал, что это шлюха, но потом понял, наверное, в Прибалтике они все такие, у них другое отношение к мужикам». Он был в чём-то прав. Эльхен всегда смотрела всем мужчинам прямо в лицо с легкой тенью улыбки не отводя глаз. У неё была прекрасная фигура с черезчур спортивными икрами ног, всегда хорошая импортная одежда, которая ей очень шла. Она никогда не была ярко намазана, от неё пахло хорошими духами. «Это западная женщина,- жаловался Вася, - её интересуеют только деньги и секс». Надо сказать, что у Васи в отличие от всех остальных молодых сотрудников института материальное положение было просто завидное. Папа – академик и директор другого академического института помог купить молодой Васиной семье трехкомнатную квартиру, да и ездил Вася на работу на своей «Ниве». Так, что выбор Васи со стороны Эльхен не был случаен. Мне она потом сама призналась: «А что ты от меня хочешь? Мне папа оставил после смерти две тысячи рублей и несколько старых картин. У мамы ничего кроме квартиры вообще нет, ей бы самой какого-нибудь друга найти. А я должна устраивать свою жизнь сама, и я как могу это и делаю. Есть другие, которые могут пойти на всё, что угодно».
   
   Весной на День Победы Вася пригласил меня и Эльхен на дачу своих родителей, когда их там не было. Он нас привёз туда на машине, набитой разной провизией и выпивкой. Дачный участок размером где-то соток 50 с сосновым лесом был в академическом посёлке. Дом - двухэтажный сруб обитый вагонкой с горбатой крышей. В доме после зимы сильно пахло сладко-сухим деревом как в финской парилке. После небольшой уборки помещений и территории мы втроем принялись отмечать праздник. Потом гуляли вдоль реки, ходили по посёлку и пели дружно: "Этот День Победы, порохом пропах ...", и ещё потом: «Put your gun down, your war is won …». Встречные улыбались нам, у всех было тоже отличное настроение. Вечером меня проводили до электрички, а Эльхен осталась с ночёвкой. Я уже встречался в то время со своей будущей женой, и был приглашен домой к её родителям на следующий день, в воскресение, в официальные гости по поводу получения ею диплома о высшем образовании.

  Роман Эльхен с Васей продолжался ещё чуть больше пары лет, пока она резко не охладела к нему. Васина жена тоже хотела устраивать свою и дочкину жизнь, и поэтому Вася после долгих и упорных уговоров своих родителей и жены всё-таки вернулся назад в семью.
Мать Эльхен, Мила, так и не встречалась с моими родственниками все эти годы. Но я её всё же один раз увидел, незадолго после полного разрыва отношений Эльхен и Васи.

   Был Московский Фестиваль молодёжи в Москве, и нас всех молодых сотрудников обязали летом на нём работать, кого-то поставили в дверях в гостиницах стоять, кому-то доверили переводить речи толстых африканских делегатов из беднейших стран мира с золотыми украшениями на руках и ногах. Меня тоже подписали на устные переводы делегатов от прогрессивной молодёжи мира. Особенно было забавно и просто переводить молодых коммунистов, лексика повторялась из доклада в доклад, да и смысл был один и тот же: «Нас угнетают, дайте нам денег!». Среди комсомольцев, обслуживающих Фестиваль, было много иногородних – комсомольский актив с периферии. Однажды, к входу в центр, где проходили выступления, подошли несколько бритых наголо московских подростков, им тоже захотелось взглянуть на прогрессивную молодёж мира. Периферийные комсомольцы вызвали милицию, чтобы бритоголовых забрали. На мой вопрос, а что криминальное те сделали, мне с укором сказали, что их прически неприличные, так можно докатится до того, что и голыми по улице ходить будут, и что – это тоже будет позволяться? Как правило периферийные не знали иностранных языков, и с ними происходили курьёзы. Однажды, к нам в комнату переводчиков зашёл представитель "буржуазных взглядов" - делегат от молодежного крыла итальянских христианских демократов, чтобы взять бутылку "фанты" попить. Пока он искал открывалку, ответственный за работу переводчиков, какой-то инструктор ЦК ВЛКСМ с Украины строго всем нам зашипел: "Это шпион, делайте вид, что работаете и не отвечайте на его вопросы!" С другим периферийным комсомольским вожаком - было проще, он всё время спрашивал меня где и что можно купить в Москве, и показывал целый список, составленный ему всей семьей перед поездкой. В конце мы тепло с ним расстались, пожимая руку он мне со словами благодарности доверительно сказал: "Ты не представляешь себе сколько отличных молодых ребят погибает в провинции!"

   В последний день Фестиваля мы встретились в Эльхен, она работала с важными гостями Фестиваля как персональная переводчица, у неё был пропуск в элитарный фестивальный клуб на Курской, где потом стал располагаться Театр на Досках. Мы пошли туда, в зале было душно и много народа, но гремела дискотека. Эльхен сразу узнала кого-то из иностранных гостей, к ней подходили многие, расцеловывали в щёки, смеялись. У меня завязался разговор с одним молодым представителем компартии Франции, со значком газеты «Юманите» на груди. На мой вопрос, что будут делать французы с таким количеством арабских эмигрантов в стране, он бойко отрапортавал: «Товарищ Марше считает, что они обогащают французкую нацию и делают всех французов более открытыми к плюрализму». Неожиданно какофония рока сменилась на тихую танцевальную мелодию и мне на плечо сзади легла рука Эльхен. Она здорово умела танцевать, чувствовала и подчинялась любому моему движению и рук, и тела. Казалось, что она ждёт только одного намёка на смену ритма или направления движения, и сама увлекает тебя в него. И она смотрела непрерывно мне в глаза так, что я как ни старался, не выдерживал этого взгляда. После дискотеки мы пешком прошлись по ночной Москве от Курской до Бауманской. «Зайдем к нам, только не говори маме, что ты – это ты, то есть родственник».

   Мы зашли, Мила действительно не узнала меня, она значительно постарела, но была также хорошо и опрятно одета и причесана. Эльхен представила меня в качестве коллеги по работе на Фестивале. Мила сразу стала улыбаться как и всякая мать ещё незамужней дочери новому молодому гостю в доме. Заметив это Эльхен сразу выпалила: «Мама, он женат и у него есть дочь!» Интерес Милы ко мне и улыбка с лица постепенно исчезли. Мы в одиночестве попили чай на кухне, и я стал прощаться. Вдруг Эльхен сказала мне тихо: «А знаешь я перехожу на другую работу, и мы уже в институте не увидимся». У неё был грустные голос и глаза. Мне тоже не хотелось просто так расставаться, не сказав ничего. Самое глупое, что я мог сделать, так это поцеловать её. И я это сделал. Она ответила мне таким долгим поцелуем, который заставил моё сердце биться вдвое сильнее.

   Не помню сколько это длилось, но я ушёл по лестнице вниз не оборачиваясь к Эльхен, стоящей в дверях, крикнув перед этим Миле через дверь в её комнату: «До свидания! Спокойной ночи!»
(продолжение следует).