зеркала и совы

Дни сожраны заживо огнем календаря, кофе – суррогат бодрости, сигаретный дым вливается в легкие и тяжелые как расплавленное олово, вверху – шумит прибой и мчится Дикий Гон. Со свистом, а как же иначе… Я – настоящий. Я более чем. Я становлюсь и падаю, но ты…ты вообще не в силах поднять весы. Что у тебя за сны, что? Ты тоже просыпаешься в поту и дрожишь? Каждая капля размалывает мой мозг в пыль не хуже мельничных жерновов. Каждый стакан и каждый шприц чище меня. Каждый прохожий имеет несомненное право кинуть в меня камень. Если я останусь жить, когда ты умрешь, я плюну в твои стеклянные глаза; если я умру раньше тебя, пожалуйста, сломай мои часы. Дням некуда деваться, они мечутся больными угорелыми и сгоревшими трупами, призраками самих себя и наивно надеются, что смогут что-то изменить. В себе. В других. Знать и верить – не одно и то же, жаль им этого никогда не догнать! Сколько-нибудь смелые – придите и возьмите мои розы, мой хвост, мои глаза. Обоснуйте, почему я должна пойти вслед за вашими лживыми и смешными проклятиями! Аргументируйте! Процитируйте! Я не собираюсь сдаваться, мне еще многих предстоит убить и спасти.

Вот моя рука – ты, понедельник, прочитай, что там написано. Ты октябрь, ненавистный и ненавидящий, мрачный и зябкий, красный и черный – посмотри, какими красками я нарисовала тебя на асфальте! Посмотри, не отводи взгляда, тебе это ничего не напоминает?

Дык, скажешь мне ты, ептыть, конечно, напоминает!
Ты скажешь: напоминает твои волосы.
Ты скажешь: напоминает птичий шепот в небе.
Ты скажешь: напоминает отражение солнечного света в окне.

А я, вполне возможно, громко рассмеюсь и скажу тебе, что ты идиот. Что ты так и не научился отличать банальщину от истинной красоты. Что ты, скажу я тебе, до сих пор живешь в холодной войне с миром и пытаешься навязать ему свои холодные тупые энциклопедические знания. Что ты, скажу я тебе, не зоркий лев, а слепая собака.

Почтовые голуби взорваны.
Карета не приедет.
Золушка сдохла от передоза – никто же не видел, что именно за пыль она вдыхала за печкой.
Белоснежка была той еще ****ью – трахалась сразу с семерыми.
Спящая красавица до сих пор лежит в коме, двадцать тысяч принцев целовали ее и ничего не добились.
Братец Иванушка так и остался козлом на всю жизнь, ибо сестрица Аленушка, как выяснилось, была зоофилкой и, к тому же, поклонницей инцеста.

О прочих я вообще молчу.
Неприлично о них говорить.
Эти – ничего, эти – можно.
Не самые, скажем так…
Совсем даже.
Сов семь.
Семь сов.
Сидят и смотрят в мое прогнившее потрескавшееся зеркало.
Смеются.   


Пусть смеются.