ИМЯ ТВОЁ 61

ИМЯ ТВОЁ 61
/продолжение/
                - XIX - 

“Любовь не делает ближнему зла;
Итак любовь есть исполнение закона»
                /Рим. 13:10/

- Молодой человек! Вставайте, да не проспите, сейчас подъезжаем к Самаре.
Молодая женщина, удивительно высокая для типов женщин востока, стояла у изголовья спящего Фомы, и теребила его за плечо…
Пробуждение Фомы застало, серьёзное выражение её несколько раскосых глаз, и он с наработанной детской привычкой, ладонями стал протирать свои глаза. Как бы прикрывая своё заспанное лицо от постороннего взгляда…

- А что, уже утро?
- Еще не совсем, но пока Вы будете собираться, утро может пройти.
- И правда, - зевнул Фома…
Почему-то её юмор не расположил к ней Фому… Да как-то и не привычно слышать говор женщины востока  (из Киргизии, или из Казахстана) без какого-либо акцента.
Он сел на лавку, подобрав колени к подбородку, и до хруста обнял свои ноги…
Поезд «Москва-Астана» набрал такую скорость, что стук колёс раздавался в ушах, словно барабанная дробь. Он, будто «Машина времени», незаметно для пассажиров, пронизывал темноту уходящей ночи, стремясь навстречу грядущему утру, даря удивительный шанс,  хотябы на час приблизить встречу с ним…

И только остановки, возвращали эти ощущения ожидания грядущих встреч, к реальному времени… Которое совсем неохотно воспринималось сознанием.
- Вам утренний чай подавать? – Её стройная осанка высокой фигуры (настоящая китайская волейболистка в железнодорожной униформе) напомнила Фоме, кто здесь хозяйка. Чтобы не забывать, как можно умело и вежливо пользоваться гостеприимством…

- Да, конечно, спасибо! Если Вас это не затруднит. Да, и если упомянутое утро ещё не успеет обогнать нас…
Ответ ей несомненно понравился. И она с чувством исполненного долга, как и подобает женщинам Востока, любого роста, грациозно удалилась.

Вот она, родная Самара!
Встреча с отцом произошла на квартире (опасения Фомы не оправдались, что ему придется ехать в военный госпиталь, где ему делали операцию).
Отец жил один. Правда приходила к нему знакомая женщина, которая на правах помогающей, исполняла хозяйственные обязанности по дому.
Стоя на пороге, они долго обнимались… Фома ощутил, что у отца уже не было той силы, с которой он принимал его в свои объятия. Видимо сказались издержки болезни… Стареет бывалый «вояка»…

- Но как же ты оброс, сыночек мой дорогой! – он нежно прикасался руками черных волос и начинающей седеть, бороды… - Поди и правда мирскую жизнь оставил?
- Да нет, пап, это и есть такая моя мирская жизнь.
- Ну да, понятно…
Фома до умиления радовался его живому голосу, когда он говорил так, если ему было что-то непонятно…

- А вот, мы сейчас и проверим, всё ли мирское тебе доступно. Я буду накрывать стол, а ты сыночек, поди, поплескайся в ванной…
- Ты, пап, не беспокойся очень, и не хлопочи, я тут кое-чего привёз, и после ванной, разберёмся вместе.
И Фома стал выгружать содержимое сумки, которую помог дополнить друг, Женьчик.
Оттуда выгружалось, и «морские» консервы, и апельсины, и любимый отца сыр, «Чедер», и ананас, и нежные сухофрукты, и, конечно, его любимый «Армянский коньяк, четыре звездочки»…

- Спасибо, сынок! Но я всё же по-своему накрою стол, ты знаешь меня. А ты иди, иди, поласкайся… С дороги, чай… И я не забыл, как ты любишь воду. Ты всегда говорил: «Ведь я же Рак, и без воды жить не могу, как моряк без моря»…
Вернувшись, Фома застал отца, сидящим за столом с аккордеоном в руках. По всей квартире раздавалась итальянская мелодия. Он всегда доставал свой аккордеон, когда к нему приезжал сын.

И эта красивая музыка напоминала Фоме о его юношеских годах, проведенных здесь. И часто вспоминая об отце, он напевал эту мелодию, «Санто Лючия»…
- Ну что, Фом Иваныч, подпоёшь старику? Чай не одни псалмы поёшь…
- Папа, да ты что. Я их почему-то не запоминаю… Хотя есть такие духовные песни, которые я с удовольствием пою. Да и забыть их наверно не смогу.
А что касается «Санто Лючия» то я и на итальянском её не забыл ещё... Ну, а на родном языке-то, никогда не забуду.

- Вот и спасибо, сынок. Давай садись, выпьем, да закусим с дороги…
 И отец принялся разливать коньяк в широкие фужеры, так как он привык это делать в прежние свои годы службы.
Фома понимал, что эти несколько глотков коньяка не повредят им, ибо, прежде всего, его заботило гостеприимство отца. От которого тот становился живей и активней, забывая про свои недуги. И он знал, что этот напиток для них обоих станет чисто символическим, в честь их радужной встречи.
Отец долго и внимательно смотрел на сына, и в глазах его светилась радость за него…

- А ты я смотрю, ничуть не изменился. И вижу в тебе того розовенького «пупсика», которого когда-то нянчил на руках… Хотя ты, сынок,  седеющий бородач…
Казалось бы, обязательно должна быть громадная разница, как в возрасте, так и во внешности. Ан нет, для родителей, которые помнят своих детей от рождения, всегда будут видеть в них то, о чем мечтали всю жизнь.

- А ты всё философствуешь, отец. Неужели ты мечтал увидеть меня таким?
- Ну конечно не совсем таким. Но что-то внутри подсказывает мне, что я тебя уже знал таким…
Может ты и прав – философия… Но я её не выдумываю, она родилась вместе с твоим рождением.

- Пожалуй, отец, какая-то тайная мудрость здесь присутствует. А может это и есть родительская прозорливость? Этакая способность предвидения… Которое может и не всем родителям дается. Но есть суть предсказания, дающее с рождением их детей.
Почему некоторые из них и улавливают потенциальные способности своих детей, опираясь на них в своем воспитании, дабы раскрыть будущий талант.
- Ну да, ты прав. Такое происходит в семейных династиях…
- Вот, как например, Паганини…

- Да что там Паганини. Это сынок, сложная тема, как в воспитании детей, так и в развитии их таланта. Ведь раскрывая способности гениальности, можно заложить  и греховные наклонности. Такое к сожалению тоже бывает…
Так ли вас учат в монастыре?
- Похоже… Пожалуй здесь доля родительской мудрости есть, отец. Вот видишь, и обращаюсь я к тебе, как к старцу.
- Ну, спасибо, уважил…

- Да я так, к примеру… Просто хочу продолжить начатую тобой тему.
Ведь сам грех и талант идут рука об руку. Тем паче, если этот талант вынашивался вместе с гордыней ребенка и с эгоистическими намерениями его родителей.
Ведь по сути, грех человек переживает через свой внутренний мир. И если этот его мир несет много вредного, отрицательного, много слабостей, то он способен разрушить не только его талант, но и саму человеческую сущность.

Даже, если верующий человек пойдет на умышленное пристрастие к соблазнам и искушениям, вот к этим самостным привязкам, куда уводит гордыня фанатика, то его, такой условно духовный талант, так и останется не раскрытым.
- Что я слышу, сынок – не слова отрока, а мудрости мужа… - отец немного порозовел, толи от выпитого напитка, толи от возбужденной радости встречи с сыном… - Чую, читаешь ты заповеди. А о них-то, не только мы, неискушенный люд забываем, но знаю, что и те, кто призван этот народ просвещать…

- ???
- И ты, сынок, не возражай, знаю, что говорю. Все знают, что творится в разных «епархиях», не могут они поладить меж собой.
Ты уж меня извини, сынок. Но я военный человек, прошедший войну и привык опираться на сои оценки. Как ты говорил: «Знай, доверяй своей стратегии».
- Я так больше не говорю.

- Напрасно. Ведь знающий истину, и нарушающий её, не может не знать об этом. Ну ни как. Значит он умышленно идёт на это нарушение. Даже, если он что-то «благое» и будет подразумевать под своим действием.
И я понимаю так, что он умышленно нарушает ту связь между грешником, что приходит к нему за помощью, и Богом.
Ведь, как там у вас говорится, что верующий должен стать прежде всего, возделывателем и хранителем. Так?
- Так…
- А коль не так, эти основы будут уничтожаться. Это ль не грех…
А сколько нас на земле еще неверующих?
- Но я уверяю тебя , отец, даже маленькая горстка поверивших в дела Божьи, в Его Истину, будет обязательно и дальше продолжать дело Христово.
Ибо они Им сохранятся!

Это те, кто до конца сумеют сохранить верность Богу, делая праведные дела, творя их в рамках заповедей. Это те, кто единственным оружием окажется, провозглашая Заветы Священные.
И именно им, сквозь толпу темноты и невежества пробиваться придется. Порой жертвуя своим талантом и умением.
- Убедил меня сынок. Опять слышу речь мужа…
- Спасибо старцу одному. Он часто меня поучал в сомнениях моих неразрешимых.
Вот один стих, чему учил он…

«И произойдёт отрасль от корня Иесеева;
И ветвь произрастет от корня его;
И начнёт на нём Дух Господень,
Дух премудрости и разума,
Дух совета и крепости,
Дух ведения и благочестия;»…
                (Исайя, 11:1)

И я поверил этому старцу. Он вселил в меня эту веру, что есть Тот, Кто воистину объединит верующих.
                *
Неожиданно зазвенел дверной звонок, и отец засуетился, кряхтя вставая из-за стола.
- Интересно, кто это там к нам в такую рань?
А, это ты Валерочка!
Он вошел в комнату, ведя под руку молодую женщину, довольно миловидную, небольшого роста с улыбчивым лицом. Она была обладателем синих глаз и пышных каштановых волос.
Она была изящна, о чем подтверждала её стройная фигура, спортивный костюм и высоко поднятый подбородок, на котором разместилась довольно симпатичная ямочка…
Фома, как бы уже ждал её, ведь она являлась дочерью их соседки и была ему ровесницей.

- Вот прошу любить и жаловать нашу прекрасную соседку, Валерочку.
- Да Вы что, дядя Ваня, разве можно предлагать любить… И тем более, жаловать…
 Её смех был звонким, и каким-то лёгким, словно лился он из маленького колокольчика…
- Да, да, не возражай. У нас у военных так… И тут, милая, без твоей философии хватает всего… - отец был явно навеселе…
- Хорошо, дядя Ваня, я буду придерживаться вашей военной строгости, -Валера подняла свой изящный подбородок, и сделалась наиграно строгой, приложив правую ладонь к виску, а левую ладонь положив на голову. От её смеха в комнате как-то стало светло и уютно… - Надеюсь мой ранний дипломатический визит к вам, товарищи военные, не обескуражит, и не внесет сумятицу в холостяцкую жизнь?

- Вот это по-нашему. Садись-ка, Валерочка за стол. Разговор намечается «долгим и сурьёзным», как говорил любимый киногерой, товарищ Огурцов.
- Да Вы что, дядя Ваня, в плену меня держать собираетесь? - Валера снова звонко рассмеялась, обдавая особым теплом присутствующих… - И какой же допрос мне учините, с пристрастием, или без?..
И тут Валера протянула свою изящную ручку Фоме., тот встал…
- Я приветствую Вас отрок на земле Волжской, на просторах Жигулёвских!

- Спасибо, Валера! Рад тебе… - и Фома поцеловал девушке изящную ручку.
- Мне тоже радостно видеть тебя таким…
- Каким?
- Наслышана о твоих подвигах праведных…
- Разве это подвиги, так суета мирская…
- Не надо, не скромничай, инок.

А ты ведь и правда, ничуть на монаха не похож. Больше средневекового рыцаря напоминаешь…
- Ты права, наверно, я «рыцарь печального образа»…
- Заметно, как в монастыре обостряется самокритичность.
- И, пожалуй, не только её обитателей…Важно не переключаться на «самобичевание» и «уныние»»…
- Я понимаю, самобичевание, или самоуничижение с юмором, это что, и есть самокритичность в духовном развитии?
Молодые хотя и распалились, но с радостью смотрели в глаза друг друга…

- Эй, дорогие мои, ребятки, - Отец заботливо наблюдал за, когда-то дружными подростками, ставшими вполне самостоятельными взрослыми людьми, но не утративших своих юношеских колкостей. – Что-то мне ваши перебраночки больше напоминают безобидные щипалочки двух милых мне подростков, двадцатилетней давности.

- Ой, простите меня пожалуйста, если я неосторожно вторглась в сферу духовной незащищенности…
- Да ты что, Валерка… Мне очень приятно такое общение. Я уверен, если ты и вторгаешься  в чью-то незащищенную душу, то лишь для того, чтобы посодействовать ей своим добрым участием.
В тебе есть эта благонадёжность. Ведь ты как психолог и как философ, отлично понимаешь, что все наши души практически не защищены.
Они лишь сами способны закрыться от нечаянной агрессии, или от ненужной информации.
Ведь так, Валерик?

/продолжение следует/