Из жизни ласточек

Это было волшебное время - прошлый год!

Мы тогда только прилетели с юга. Мама с кем-то сразу познакомилась. У него, правда, левохвостика не доставало, за что его и звали Правохвост Прохвостыч, да и вообще он был какой-то траченный, не молодой, фрак совсем не лоснился, а из неопрятной манишки кое-где повыдерганы перья. Это давало ему право хвастаться своими якобы победами над котами или скворцами, не поймёшь. И чем он их побеждал? Разве что портфелем, с которым не расставался. Мама не дурочка какая-то - её портфель пленил, а не ветеранские россказни. В этом портфеле у него все гнёзда были переписаны, и даже скворечники. А у самого гнездо было плохонькое, но маму он не зря охмурял - сразу оценил её сноровку и трудолюбие. И пока она его гнездо до ума доводила, он всё клювом подмышкой клевался - портфель-то у него там. Ты, говорил он маме, горловинку-то закругляй этак-то, так-то нынче модно, а я говорит, пока твоей младшенькой вариантик подберу, хоть в соседней деревне. А мне-то его старьё без надобности. Да вообще, можно и без гнезда лето прожить. Я могу хоть на одном коготке висеть, хоть всю ночь. А чтоб от дождя прятаться, я нашла… ну там дом каменный, и перед входной дверью… тамбур они называют, или крыльцо. Вот я туда залечу, а стены там шершавые, можно и не держаться - всё равно не упадёшь, да ещё провода какие-то.

И вдруг он появился. Стриж. Оооо. Он великолепен и он подлетел ко мне со всей своей лихостью и богатством. Я и мечтать не могла… я их всегда побаивалась, стрижей, только издалека… и то дух захватывало! А уж мама, если узнает… У него всё блестело: и глаза, и клюв, и фрак. И без этой банальной уже манишки, оно, конечно, несколько криминально, но и романтично, и это меня ещё больше будоражило… но и смущало. Ах, Стриж, Стриж, хоть и стриж, а всё-таки ласточка и… орёл, чисто орёл! Сразу со мной стал заигрывать. Только я червячка ухвачу-ухвачу, а он тут как тут - хвать-хвать его у меня. Ну, не уследишь его, такой дерзкий, такой забавный. А я-то тоже не промах, справная, на юге выросла, хоть и местная. Уж я этих и червячков, и комариков (он их, комариков, правда, не очень любил, но тоже выхватывал), уж я их и наловлю-наловлю за день, а он всё хвать-похвать! И не устаёт, а только глаже становится! И такой он образованный! Я не всё и поняла, когда он сказал:

- Эта  амбивалентная ролевая игра называется давай-давай. Я в неё даже петуха обыгрывал!

А в моём тамбуре ему так понравилось! Он на радостях меня трепал-трепал, а потом и топтать начал. И тоже давай-давай, говорит. И так топчет-топчет, вроде и крепко топчет, а мне так приятно-приятно, ещё приятней, чем, когда он, затейник мой, червячка отбирает. А как уснёт под потолком, я налюбоваться им не могу, но потом всё-таки полечу, добуду чего-нибудь. Только добуду, и - ах! как он там, ненаглядный мой! Про червячка даже забуду, лечу, как на крыльях любви - так Прохвостыч выражался. А стрижик мой уже проснулся, ждёт. И только я клювик раскрою, забыв про червячка, чтобы крикнуть "милый", а он уж и склевал, милый стриж!

А однажды он говорит:

- А чему тебя мама учила? Покажи-покажи.
Уж я-то глины самой лучшей нашла, жевала-жевала и такой-такой кирпичик слепила и приклеила его точно туда, куда он показал. Хорошо, что он серьёзно к этому отнёсся, и как с червячками, не играл, не выхватил у меня кирпичик, догадушка моя. А только пропел (он со мной только пел и смеялся):

- Чудненько-чудненько! Детишкам понравится, если успеешь.
- А у тебя детишки есть?
- Скоро будут, скоро будут.
- Прелестно-прелестно! Давай их к нам заберём!
- Давай-давай! - он всегда со мной соглашался. Я обрадовалась и… застыдилась. Всё бы мне радоваться. А может, он давай-давай сказал про нашу игру в червячков? Я выпорхнула сама не своя. И вскоре он меня снова обыграл и топтал-топтал… затейник мой.
И вот он говорит:
- А давай-давай, я буду отгадывать, червячка ты принесла или кирпичик, а то мне стало трудно выхватывать. Да и некогда, я же дом стерегу.
- Давай-давай.

Потоптал-потоптал, и я выпорхнула. Принесла кирпичик, и он не отгадал, я его к первому прикрепила - не нести же обратно. А червячка он отгадал! Он такой смешной - кирпичик так ни разу и не смог угадать. Зато гнездо красивое получилось. А он говорит:

- Давай-давай, ты пёрышек из курятника принесёшь. Я жил в курятнике. Там такой-такой запах!

Я стала летать в курятник. Там под крышей было ветхое гнездо. В нём жила немолодая уже ласточка. Мы познакомились. Она, опытная, открыла мне мои же обстоятельства. Я испугалась, расстроилась. Она же говорит:

- Всё хорошо, зато он от тебя не улетит, по крайней мере, до осени.
- Как до осени?! До осени-до осени? А потом? А с кем он будет играть в давай-давай.
- Да с кем угодно, деточка. У меня был один стриж. Мы с ним в Румынии познакомились в прошлом году. Он там работал по… ну, по моим ровесницам… но по работящим, конечно. У него неплохо получалось, но кризис, деточка, там не то, что у нас. Да что я тебе говорю, сама знаешь. Я, конечно, стрижей побаиваюсь, они же такие… ну сама знаешь, нашим интелластуалам не чета… ум хорошо, а сила лучше… приятней… да… настоящий самец, что и говорить… впрочем, что это я, он образован весьма… ну, я и подобрала его, но была, наверное, легкомысленна, и он еле долетел досюда. А недавно видела его на берегу. Солидный такой стал. Спина синевой отливает. Сделал вид, что не узнал свою Ластяну. Ну что ж, зато без детей спокойней. Иногда цыплёнка угощу комариком, они пока жёлтенькие, все хорошенькие… А он такой лихач был! Даже с петухом в давай-давай играл!
Я хотела спросить его, моего стрижика, но не стала. Я нехорошо себя чувствовала, я забилась в гнездо и не отвечала на давай-давай. И он улетел. Я плакала, но, скорее, от боли. Это повторилось пять раз, и к утру я уснула. Когда проснулась, он висел на горловине, а в клювике у него был, вы не поверите, комарик! Я потянулась к нему, он щёлкнул своим мужественным клювом и так мило засмущался и виновато пропел:
- Ой-ой, милая, я выиграл по привычке. Тебе же невозможно проиграть - ты ведь такая неумеха у меня!
- У тебя, у тебя! - подхватила я.
- У тебя, у тебя, - растеряно повторил он, - что это у тебя?
- Извини, милый, так получилось.
- Давай-давай, я буду их сторожить. Все пять.
- Давай-давай! И сторожить, и отгадывать, милый, - крикнула я уже на лету.


Я до сих пор ничего ещё не сказала про нашего соседа по дому. Ох уж эта мне урбанизация и стеснённость! Сосед считал себя хозяином дома. Он был безобразен, как и все люди. Но на нас не обращал внимания. А разговаривал только со своей собакой. Она тоже была совершенно несимпатична, к тому же на нас иногда лаяла. От безделья, конечно. Хозяин (собаки, а не наш и не дома) тоже стал нас поругивать. Он ничего не понимал в архитектуре. Не знает простейшего закона. Если гнездо устраивается на этой стене, то туалет должен быть на противоположной. Кому это не нравится, тот может перенести свою дверь, куда ему будет угодно. Ну, или можете заходить в свой дом через наш туалет. Не возбраняется. Ласточки во всей Европе славятся своей толерантностью. Впрочем, мы мало обращали на него внимания. Дети тоже, ведь они выросли под его, хоть и злобное, но бессильное ворчание. А собаке так я даже однажды помогла. Хозяин принёс её истекающую кровью. Долго её выхаживал. Как у всякого антипата, у него это не очень получалось. А мне просто надоело постоянное собачье присутствие в тамбуре. Я принесла ей несколько травинок по собственному рецепту и ещё парочку по её собачьему заказу. И что вы думаете? Давай-давай! Зажило, как на собаке!

Это было волшебное время - прошлый год!


…Я летела на крыльях любви! Как я соскучилась по своему собственному дому! В эмиграции мы этого лишены, скитаемся по чужим квартирам, скандалим на рисепшене, давимся сомнительными южными деликатесами. Нет уж, нет ничего лучше собственного угла, даже в соседстве с омерзительной собакой и её чудовищным хозяином!

- Вот он, вот он мой тамбур! Стриж, милый стриж, мы снова вдвоём! Давай-давай.
- Ага-ага, - речитативом отозвался Стриж, - гнездо тю-тю.

Не совсем, его обломки валялись на полу. Мы зарыдали. Выскочил хозяин и замахал палкой, собака залаяла, неблагодарная.

Я бросилась к Ластяне. Стриж за мной. Пока я плакала на её дряблом плече в её почти развалившемся гнезде, на Стрижа напал петух. Мы отбили его, бедняжку моего. Он стонал. Петух, правда, тоже. Я попросила Ластяну присмотреть пока за моим милым. Пока я не договорюсь с хозяином. Видели бы вы, с какой неохотой она согласилась! Ну что ж, чужой стриж есть чужой стриж, но надо же держать себя в рамках. Ведь мы европейские птицы.
Хозяин, видимо, сбесился. Возможно, его укусил скворец. И потому он высовывался поминутно из нашего туалета и изрыгал проклятия. Потом он обрызгал все углы тамбура какой-то зловонной жидкостью. Это было невыносимо. Я привыкала целую неделю, летая поблизости. Ластяна закатывала  истерики и требовала долю себе. Как будто сама не может себе добыть. Я кормила их обоих. Стриж плохо поправлялся. Обессиленная я пыталась заснуть под потолком зловонного тамбура, но из туалета вываливался этот идиот и махал палкой.

Видя, что газовые атаки не возымели успеха, хозяин занавесил влёт в тамбур каким-то тряпьём. Я долго исследовала эту преграду издалека. Она безопасна, если перед ней гасить скорость. Это нелегко. Я долго приспосабливалась. Но оно того стоило. Вы бы видели эту рожу, когда, высунувшись из нашего туалета, он обнаруживал спокойно висящие занавеси на влёте, а меня индифферентно  сидящую под потолком или на проводах. Он, правда, ничего не говорил, а только долго рассматривал место прежнего гнездованья. Я поняла его мысли. Да, действительно, уже поздно. Я не успею построить гнездо до выводка. Значит? Значит, я не буду его строить. И значит? Значит, ему важно, чтобы гнезда не было, а я могу и висеть? В Европе это называется компромисс. Окрылённая победой я слетала за Стрижом. Мы с ним сидели под потолком, как в те волшебные времена. Но снова последовала атака из туалета. Он водил палкой над головой. Не размахивал, а именно водил.

- Слабак-слабак, - пропел Стриж, впрочем, негромко.
- Не раздражай его, - прошептала я и вежливо запела, - извините, но мне кажется, что вы не правы.
Стриж, сообразительный мой, сразу подхватил:
- Действительно, уважаемый, ведь права собственности незыблемы, именно это служит основой стабильности… и никому не возбраняется застройка свободного пространства, порождающая право первовладения…
Как он был убедителен! Но палка, хоть и довольно деликатно, всё же плавала в опасной близости.
- Вы же такой симпатичный, - я едва сдержала гримасу омерзения, - вы такой порядочный, вы же не можете отрицать, что в прошлом году на совершенно законных основаниях…
- И в присутствии свидетеля, вашего покорного слуги… ой-ой!
Стриж ударился больным крылом о беспощадную палку.
- Ах, вы не можете так жестоко поступать, - я изо всех сил старалась не повышать голос, только логика, только убеждение наше оружие, - в конце концов, у нас есть ещё свидетели - наши дети. Если вы настаиваете, они предстанут перед правосудием, хотя в этом вряд ли существует острая необходимость. Посмотрите сами: эти стены расписаны не только нами, но и ими. Это же очевидно даже скворцу!
- Достойнейший, я готов вам простить ваш неловкий жест этим орудием, поскольку вижу, что вы начали понимать и, что вы не чужды гуманитарных основ. Возьмите, наконец, римское право. Ведь гуси спасли не просто Рим, а Рим, как основу для ласточкиногнездостроения, символизирующего добрососедство… а пальмовая ветвь… ой-ой…

Это уже не могло дольше продолжаться, и мы вынужденно улетели.

Ластяна закатила Стрижу скандал, и я прозрела. Боже-боже, за что мне всё это, за что?

А он… всё, что он смог сказать, это:

- Извини-извини, - и добавил, - давай-давай.
Но это означало уже совсем другое.
И я сделала это давай-давай. Я упрямо забиралась сквозь завесы в зловонный тамбур. Я часами висела, задыхаясь, под потолком на одном коготочке. Или сидела на проводе. И думала-думала, чего ему не хватало? Неужели он позарился на эти развалины и на эту развалину. Ведь её даже топтать-топтать невозможно, потому что бесполезно, да и гнездо просто рухнет. Конечно, там запах курятника. Он его так любит… это моя недоработка. У меня два пути: или униженно помогать этой парочке, или воссоздать здесь запах курятника. О гнезде, конечно, уже не может быть и речи. А дети? Дети-дети, так ли вы нужны? Без тебя, милый стриж…

Мне уже было безразлично, где сидеть или висеть. Я и не замечала, что давно уцепилась за провод в собственном туалете - излюбленном месте хозяина. Только я его помянула, он и вышел. Он смотрел на меня, и его намерения не были ясны. Он сказал злобно:

- Курятником уже пахнет!

Злобно? Мне показалось! Нет, радостно! Милый хозяин! Я уже почти любила его и готова была всё ему простить за его утончённость. Под моей белой манишкой разлился океан тепла. Курятник-курятник, - хотела я сказать, но от радости не могла, не могла! Курятник-курятник! Вы находите? О, спасибо, я вам так признательна за столь высокую оценку моих скромных заслуг! Сейчас-сейчас я вздохну, я наберу воздуха, я вам скажу всё это! Вы увидите, я умею быть благодарной! Сейчас-сейчас, вы даже не успеете выбросить в знак примирения свою неуклюжую палку. Сейчас-сейч… ой-ой… курятник-кур… стри… стри…


Чёрт, вскользь угодил! Она заметалась по тамбуру. Ткнулась в панике в стекло. Надо закончить, надо. Ещё! Ещё! Да подыхай же ты! Палка расщепилась, удары смягчаются. Блин! Блин! Блин!

Надеть пакет на руку. Взять это. Вывернуть пакет. Сюда, на дорогу. Кошки, где вы?
Мыть, мыть, мыть руки.

Нет. А вдруг?

В сарай. Лопата. Дорога. Хрясь! Ну, теперь уж точно. Прости, Господи, душу грешную и приими… куда ей положено...


Зачем-зачем? Они всегда были вежливы. А иначе что-что? Уснул с чувством омерзения.
Утром мыл-мыл, скрёб-скрёб тамбур. Потом руки мыл-мыл.

Вышел-вышел в чистый тамбур. Под потолком по всему периметру траурной лентой чинно в ряд плечом к плечу сидели ласточки в чёрных-чёрных фраках и без манишек. Нет, не стрижи, а именно ласточки без манишек. Председательствовал однохвостный, пожилой, прохвост по виду. Он полез подмышку, достал из портфеля амбарную книгу, сделал в ней пометку и произнёс:

- Покойная пала в неравной борьбе с девеллоперским беспределом. Виновный в данном злодеянии приговаривается к принудительному перевоплощению в ласточку на период написания данного рассказа.

Они все разом ринулись на меня, обсели меня и повели через бывший туалет к компьютеру. Они сидели на мне весь период, и мой пёс в ужасе бежал, увидев нависшую над столом шевелящуюся чёрную-чёрную массу. Я стонал из её глубин односложно:

- Давай-давай. Давай-давай.

31.05.09 г., СПб.