21 августа 1943 г. под Новгородом

    Здравствуйте!
    Ваши письма все приходят с уверениями о моей неаккуратности. Отчасти это и верно, пишу я письма сейчас редко:  много приходится бегать, выполняя свои обязанности.
    Стоим все в том же положении  – готовности в любой момент вступить в бой. Сколько можно так стоять?
    Только что началась артподготовка. Начало – сигнал к ней, поданный дирижером,  «Катюшей». Сейчас же за ней забарабанили залпами батареи, и басом заскрежетал «Андрюша». Через минуту звуки разрывов их мин заглушили звуки выстрелов, и только залпы тяжелых батарей еще можно различить. В нашем надземном блиндаже с потолка сыпется сквозь щели хвоя, несмотря на то, что находимся в 6 км от разрывов,  «трясутся потроха», и отдаются в животе разрывы сотен кг взрывчатки. Вместе с началом артподготовки прилетели штурмовики группами по 6-8 самолетов. Передний край сейчас весь закрыт дымом и пылью. Артподготовка продолжается час. Потом гром и рев умолкают, и только гул моторов от десятков самолетов да редкие выстрелы нарушают тишину. На горизонте стоит лиловая стена дыма высотой 1,5 км и за ней черные кляксы разрывов зениток. Немецких самолетов не видно все время, которое мы находимся здесь. Редко высоко пролетит невидимый глазом разведчик или пара «мессеров».  Вывернувшись из-за туч, рванется за штурмовиками. Сейчас же затарахтят зенитки, и патрулирующие ЯКи пойдут за ними. Небо звенит,  словно летают большие осы - осколки. Любопытные, вылезшие поглазеть, лезут в блиндажи или становятся к деревьям. «Мессера» отворачивают и, газуя, так что за ними тянется дымный след, на бреющем полете жмут назад. Недавно сюда перебросили эскадрилью истребителей с орловского направления. Сбитый командир эскадрильи показал на допросе, что из его эскадрильи осталось только 3 шт. ФВ-190. Я иду в батальоны  выдавать ротным азимутчикам компаса, карты, транспортиры и пр. нехитрый инструмент. Оттуда на обратном пути делаю крюк и захожу на разведанное ранее место запастись витаминами. На заросшей мелкими осинками поляне, на кочках растет брусника. Ее тут до черта – собираешь горстями. Но брусника скоро набивает оскомину, и я отправляюсь за малиной. Начинает моросить дождь. Закругляюсь и направляюсь по азимуту «домой». Дождь разошелся не на шутку, и я прихожу в помещение, где находится штаб, промокшим. Из дивизии сообщают о результатах наступления: заняты две линии траншей, проходящие через бывшую деревню. Пленные – офицер и 3 солдата – показали, что в результате артподготовки их полк, пришедший сюда вчера, потерял 50% состава. Окопы завалены трупами. Не помогают даже лисьи норы: их засыпает от мощных разрывов «Андрюш». С наблюдательного пункта сообщают, что немцы 2 раза ходили в контратаку. Они отбиты. Постепенно оживают батареи противника. Раздается вопль «иаа-иаа» шестиствольного миномета. Под дождем в глинистой жиже идет траншейный бой. Война здесь сейчас почти совсем приближается к описаниям Барбюса и Ремарка. Когда пойдем в бой, неизвестно. (Продолжаю через 4 дня.) Начинаем обстраиваться. Ходят слухи, что нам так и не придется повоевать здесь.
    Получил от вас письмо с описанием состояния ваших дел. Совет, который вы просите дать, я не дам, т.к. он бесполезен заведомо опоздав, т.к. вам виднее и т.к. весь ваш переезд воспринимается мной как катастрофа в моих воспоминаниях. До этого мысль о доме ассоциировалась с горящей лампой на письменном столе, уютным полумраком и приемником с освещенной шкалой. Теперь уже невозможно будет представить себе дом и вас на его фоне. Для вас переезд, наверное, тоже катастрофа, но реальная. В теперешних условиях это, очевидно, равносильно большому пожару. Как разрешается проблема огорода в связи с переездом, вы не написали, а это меня очень тревожит. Рассматривать квартирный вопрос в связи с моим и Юркиным приездом, мне кажется, нельзя. Срок возвращения еще очень далек. Сейчас я встал на позиции предсказывающих затяжную войну – войну полупозиционную, наподобие той, которая идет здесь у нас. Здесь, на отвоеванной земле, не осталось ни клочка нетронутой земли. Если через такую мясорубку пройдет территория, которую мы будем проходить, то она превратится в глиняную пустыню.
    Сейчас мне представляется возможность пойти на краткосрочные, 2-3 мес. курсы, на полкового топографа с переходом потом в артполк. Получу в результате их звание младшего лейтенанта. Если бы не мои убеждения, предложение заманчивое. С вашей точки зрения,  сохранение жизни и удобства ее – это идеальный случай. Окончательно я не решил еще ничего. Очевидно, получится что-нибудь неожиданное для самого меня, как обычно со мной бывает. Думаешь, думаешь, а потом и брякнешь что-нибудь, ничего не имеющее с принятым заранее решением. Терзаться за меня, за то, что мне приходится жить в трудных условиях вам не стоит. Когда они встречаются, переносишь их, т.к. деться некуда.  Хоть и рад бы помереть, да не умираешь,  а потом об этом скоро забываешь и вспоминаешь как о чем-то забавном. Вообще же, мы на войне уже приспособились и научились устраиваться во всех условиях.
    Ваши затруднения с провалившимся погребом  кажутся странными, по сравнению с теми блиндажами, которые мы здесь роем. Когда я к вам приеду, то построю вместе с Витькой такой погреб, что в нем можно будет жить  так, как мы живем сейчас. Ваши предположения относительно опухшего вида на фото, будто это от холода,  неправильны. Это результат питания в бою. Мы были в ударной армии, получали зимнюю  повышенную норму, а т.к. потери были каждый день, то пищи было вдоволь. У меня есть к вам одна просьба. Если можно достаньте пружину от часов, которые у меня стоят, и пришлите ее ценным письмом или, закатав в рулон бумаги, бандеролью. Мне уже вставляли две пружины (склепанные), но часы каждый раз, походив после починки неделю, опять становились:  лопалась пружина.
    Очень больно читать твои, папа, жалобы на старость. По-моему, это не старость, а временное явление – результат переутомления и недоедания. То, что мама изменилась, вполне естественно, мы ее восстановим, когда опять соберемся все вместе.
    Всего наилучшего!
    Жду писем от Витьки.
    Валентин».