Март

Стоя перед зеркалом, он перебирал имена и примерял их на себя, выбирая какое бы надеть сегодня. На ум пришло достаточно загадочное и почти такое же мрачное как сегодняшняя весна имя Феликс.
Фе-ликссс, почти феникс – довольный своей выдумкой он перекатывал это имя на языке, как леденец, и с удивлением обнаруживал, что на языке это сначала шероховатое и щекочащее язык имя становится становится гладким, как стеклянный осколок после долгого знакомства с морской волной.

Когда новоиспеченный Феликс стоял у плиты и нетерпеливо ждал, когда же поднимется кофейная пена в турке, в квартире раздался телефонный звонок. Феликсу сто лет никто не звонил на городской, поэтому он вздрогнул от неожиданности, сделал огонь потише и пошел в коридор к старенькому дисковому телефону, разрывающемуся трелью.
- Алло, - хрипло пробаритонил Феликс.
- Феликс Эдмундович? – раздалось контральто в трубке
Феликс успел подумать, что никому не представлялся этим именем, а тем более в сочетании с отчеством Дзержинского, но машинально согласился с собеседницей.
 - Приглашаю Вас сегодня в галерею, - продолжало контральто, - в Третьяковскую. Там чудесная картина «Март» Левитана – светлая и солнечная, не то, что сегодня в Москве. Вы лошадей любите?
- Не знаю... – совершенно ошеломленный Феликс не мог собраться с мыслями. Какая галерея, причем тут Левитан и лошади.
- Да не пугайтесь Вы так, Феликс, это обычный поход в музей. Совершенно не обязывающий Вас к маршу Вашего тезки в ЗАГСе. Впрочем от чашечки кофе, я может и не откажусь.
- Эмм, хорошо, во сколько и где?
- По-прежнему, у Левитановского марта, Вам ведь до Третьяковки пешком минут сорок?
- Да, - ответил Феликс, уже не удивляясь столь отменной осведомленности незнакомки.
- Ну вот и отлично. Прямо сейчас и выходите. И пройдитесь пешком – диссертация, наверное, заставляет все время сидеть.
- Выхожу.
- Запишите, на всякий случай мой номер, - она быстро продиктовала и повесила трубку, по-английски, не прощаясь.
Феликс быстро записал цифры карандашом на обоях – все равно скоро ремонт. Кофе конечно же убежал, лишь остатки тихонько булькали в турке на потухшей горелке.

Быстро одевшись, он вышел в пасмурное московское утро и неторопливо пошел в сторону Лаврушинского переулка. Самоуверенное контральто не выходило у него из головы. На Чистопрудном бульваре он чуть не угодил ногой в конский навоз - сейчас он определенно не любил лошадей.

На пересечении Яузского с Солянкой скопление машин, милиции, пожарных и скорых, но что случилось Феликсу было не понятно, и, погруженный в свои мысли о загадочном контральто, он пошел дальше.

На закрытых дверях галереи висело объявление «С 29 марта зал № 37 (зал Левитана) закрыт в связи с проведением ремонтных работ» и чуть сбоку -  «выходной - понедельник». Феликс посмотрел на часы: 29-ое, понедельник. Контральто сыграло с ним злую шутку. Не веря, что девушка с таким чудесным голосом могла так жестоко с ним пошутить, он решил пойти в филиал галереи на Крымском валу – может Левитана перевезли туда?

Но и на Крымском валу понедельник оказался выходным днем, и если бы Феликс чаще ходил в московские музеи, то он прекрасно знал бы, что понедельник не музейный день в этом городе. Немного побродив по Парку Искусств, Феликс наткнулся на памятник своему сегодняшнему тезке, который стоял раньше совсем рядом с домом, и решил вернуться к диссертации.

По дороге к метро Феликс жалел, что номер остался на обоях в коридоре, и он не мог позвонить девушке прямо сейчас, чтобы высказать ей, что он думал о лошадях и подобного рода шутках. Мимо проносились скорые, над головой кружили вертолеты, но только подойдя к метро, Феликс понял, что в Москве случилось что-то страшное.

Вернувшись домой Феликс попробовал позвонить, но вместо почти родного контральто услышал лишь механический голос, сообщавший, что абонент вне... Только открыв ежедневник, чтобы переписать номер, понял, что из-за неожиданного похода в закрытую галерею он пропустил встречу в Сокольниках.

Он все набирал и набирал ее номер, упрямо утыкаясь в металлический голос.
Феликс звонил весь вечер, и уже утром, собираясь на занятия и надев, свое привычное Алексей Алексеевич, он продолжал упрямо набирать ее номер.

В университете пустовала первая парта, та где обычно сидела молчаливая староста группы с большими грустными глазами. После первой пары на ее месте появились цветы. После занятий Алексей Алексеевич расписался в журнале посещений, который обычно подавала молчаливая девушка, голос которой он никогда не слышал на занятиях.

Молодому аспиранту Леше не нужно было смотреть на номер, написанный под фамилией старосты на журнале. Он и так знал, что он цифра в цифру совпадает с номером, в спешке записанным на обоях в его квартире.