Праздник жизни

/зарисовка по сновидению/

И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей -
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!

Д.С. Мережковский.


Не осталось никого, кто бы ни понимал приближения скорого конца. Нашлись «прогнозисты», заверявшие, что все еще изменится к лучшему, но их не слушали. Очевидное отрицать глупо: жизнь медленно затухала, как остывала сама земля. В некогда многомиллионном городе осталось около сотни людей: все они собрались на сохранившемся участке в центре, распределившись по нескольким домам. От душевной гибели их спасала летняя погода: можно было жить без отопления и электричества; можно было, и они жили. Потому что первая волна ужаса и отчаяния схлынула, унося с собой миллиарды жизней, да и саму цивилизацию тоже. Люди начали приходить в себя, когда ливень потушил остатки пожара, облизавшего всю планету, подобно адскому пламени.
Пожар длился вечность: об этом предупреждали еще тысячу лет назад, но человечество осталось глухим и слепым. Огонь ярко-оранжевыми языками и белым омутом дыма поглощал города и деревни, горы и леса, материки и водное пространство. Крики и запах горелой плоти окутали землю плотным коконом. Вязкое небытие распространилось в каждый уголок, забралось в самые темные пещеры и ущелья, вознеслось до самых высоких пиков, и низвергло вверх и вниз все живое. Смерть играла, наслаждаясь безграничной властью, которая была дана ей только на этот период: ей было позволительно делать все, что угодно, и поэтому она пошла на самые извращенные и жестокие способы уничтожения. От восхода до заката полыхало зарево боли; от горизонта до горизонта лилась кровь вперемешку со слезами. И небо содрогалось от воплей; и земля разверзалась от молитв обреченных. И когда пошел дождь, не кому было радоваться и озарять перепачканные сажей лица улыбками. Казалось, что смерть забрала с собой всех; однако, когда ливень закончился, охлаждая воздух и наполняя ямы с почерневшими костями водой, кто-то и где-то, выбираясь из-под обломков, начал разгибать суставы и подниматься.
Единицы из миллиардов.
Лишенные сил и характеров.
Единицы из единиц.
Сохранившие разум и сознание.
Сколько их выжило?
Сколько смогло встать?
Сколько смогло разжать высохшие губы и произнести хоть слово?
Пальцы, руки; рука в руке; рука на плече. Идем, я помогу тебе; осторожнее, смотри под ноги; смотри, еще идут, они тоже с нами; дыши ровно, не делай глубоких вдохов; двигаемся вон туда – вижу человек десять, может быть дюжина; не торопись, спокойно. У него разорвано бедро, а он идет, не чувствуя боли; как странно, кровь запеклась – это и спасло; как это необычно. Здравствуйте, здравствуйте, с началом новой жизни пожелать здравия; мы думаем, это новое начало, ведь то, что было – было концом старого. Необходимо проверить все, может быть найдутся другие; сами придут, почувствуют, как дикие звери; на запах, на тепло, на огонь. Какой огонь? Не нужно! Не нужно огня? Как же мы будем согревать наши тела и готовить пищу? Без огня! Только без огня!
Умытое небо прогнало тучи.
Бледное, практически белое солнце озарило осунувшиеся лица.
Люди смотрели друг на друга, еще не осознавая – они пытались перебороть тот хаос, что занимал их сердца и души.
-Мы выжили… - прошептал один, и все – по цепочки – повторили его слова.
Сохранились дома, даже остовы машин; стекла в витринах; черные цветы; асфальт разбежался сетью трещин – мелких и глубоких; вывески, дорожные знаки и кости; много костей, одинаковых и таких разных; плоти не осталось; воздух, насыщенный дождем, освежал и очищал людские головы.
-Будем жить…
-Будем…
-Надо жить…
-Если мы выжили, будем…
Город принял их: квартал в центре остался практически нетронутым, только тишина сообщала о том, что все переменилось.
С приходом ночи люди уже грелись в квартирах, набиваясь в комнаты по пять, по шесть человек; и только мне захотелось остаться одному. Сев в кресло около окна, я смотрел на звезды, яркими жемчужинами проступившие на темном бархате небосклона. Я знал, что за огнем последует холод; знали и они; но мы предпочитали не говорить об этом; мы решили, что будем жить и радоваться каждой секунде; каждому новому дню; мы так решили, и начали улыбаться; мы так решили, и заткнули глотки тем, кто хотел призвать смерть.
Звезды говорили со мной, я внимал.
Холод опустится медленно, но неотвратимо; и он унесет с собой всех, кто остался. Остановить это невозможно, но есть смысл, да, да, смысл, встретить смерть достойно, а не так, как уже было…
И я решил, что будет праздник: каждый достоин радости, каждый достоин самого лучшего из того, чем ты сейчас владеем.
Пусть неделя или месяц; пусть всего один день и одна ночь, но это наш праздник, наше время, и мы обязаны прожить его улыбаясь.
И когда придет холод, мы уснем с прекрасными лицами, на них не будет ни одной морщинки, и только слезы в уголках глаз останутся напоминанием о сожалении, о муках совести, и о надежде, которая никогда не умирает…


5 марта 2010,
Чистые пруды