Чужая жизнь

Они любили фильмы Дэвида Линча и группу «Раммштайн». Каждый из них в отдельности был гением,  постигшим виньеточную прозу Набокова, иврит, философию Фомы Аквината и веб-дизайн. Он убивался на работе, она вела бухгалтерию, безрезультатно пытаясь вычертить кривую их материального благополучия. Никто из них не знал, за что был сослан на землю.

Вероятно, за какую-то провинность, которая в далеком прошлом омрачила их безоблачное  существование. Каким-то образом судьба соединила их, чтобы не было так грустно в плотском естестве, чтобы каждый день выдумывать свою жизнь, переделывать массу ненужных дел, к вечеру устать и со спокойной совестью обычных людей укладываться на узкое супружеское ложе, чтобы видеть несбыточные сны.

Иногда они выбирались в театр, но там было скучно. Маленькая сцена, где носились упитанные актеры, поднимая клубы пыли, все это наводило тоску и напоминало о как бы нереальном существовании. И потом в театре случалось видеть весь городской бомонд, который всегда с любопытством косился им вслед. Особенно его шеф – большой любитель культуры и выпить.

- Предположим, сегодня мой шеф поскользнется и вывихнет ногу, – говорил он с утра, старательно привязывая галстук к тощей шее.
- Пусть так, - соглашалась она, - и что с этого?
- Ну, предположим, он попадет в больницу, там…м-м-м…
- Познакомится  с красивой медсестрой… - подсказывала она.
- …и бросит свою любовницу, толстопопую Зинку, - радостно заканчивали они.
- А Зинка…?
- … пойдет в кабак, напьется и снимет зарубежного гостя города, который окажется миллионщиком и увезет ее на персональный остров.
 
И минут через десять, как по сценарию, его шеф, выгружая  мощное тело из модного, но тесного «Фольксвагена», ронял себя на обледенелые ступени конторы, и «скорая» везла его в больницу. Неопасная травма позволяла ему, символично покачивая подвешенной на блоках лодыжкой, начать взаимные заигрывания с молоденькой Анечкой, без пяти минут выпускницей медучилища на практике. Зинка, брошенная на произвол судьбы, напивалась и рыдала на волосатой груди толстого мужика, по виду турка, который потом оказывался владельцем маленького нефтяного острова с годовым доходом в несколько миллиардов долларов.

…Правда. спустя несколько лет Зинка, в одночасье ставшая нефтяной королевой, напившись, утонет в собственном бассейне, умело повторяющем форму коралового рифа.
Наверное, режиссура была их тайным призванием. Что поделаешь, если в  уездном городке  был только один маленький театр, а до ближайшей киностудии – целых восемь часов на перекладных. Но их подмостки, на которых шло представление, блистали, освещенные  разноцветными софитами, превращая чью-то жизнь в увлекательный акт лицедейства.
Вот бегает дворовый мальчик…Из окна в него целится сосед, который вдруг, включив телевизор со случайно вставленными в программу «Чужими», вообразил, что мальчик – это засланный инопланетянин. В его голове щелкнуло, и мужик достал из кладовки старый  ТОЗ.

Бах…Сосед промахнулся, мальчик остался жив, но из-за перешибленного позвоночника ему никогда не встать с инвалидной коляски.
- А что дальше…?
- Он победит депрессию и  все на той же коляске поедет в столицу, там выучится и станет знаменитым физиком. Вероятно, получит Нобелевскую премию, если не запьет. А дальше – жизнь покажет.
- Мы бросим его на произвол судьбы?
- Это не судьба, - пожимает он плечами, - это реальность.

Когда парень-инвалид из пятнадцатой квартиры покончил жизнь самоубийством, никто не удивился. Жизнь парня была беспросветной дальше некуда - отец давно ушел от них, и ей приходилось одной подмывать и таскать тяжелое безжизненное тело. Иногда, когда нервы женщины не выдерживали, она молча била сына. Он сумел подъехать к летнему окну, перегнуться через подоконник и из последних сил работая слабыми руками, бросить себя вниз.

Но самой главной их тайной, их городостью, их огромным трудом, были Петровы. Почему они? «Фамилия у них такая, - любил говорить он, размышляя о своем творении, - ни к чему не обязывающая. Они словно чистый лист, который появился на свет из ниоткуда. Кружит, парит в воздухе, ждет, что куда-то отнесет его эфир. Разве это интересно? Совсем нет. А нам всего-то нужно чуть подправить теллурический поток и написать на этом листке свою красивую, замысловатую историю»…
- …Доброе утро…Переезжаете к нам? Меня зовут Маша, а вас? Полина? Очень приятно, Полина. У вас есть муж? У меня тоже.

Это была первая буква, или, если хотите, эпиграф. В эту ночь им не спалось Они давно мечтали  о такой удаче – пьеса, написанная с нуля с замысловатыми поворотами сюжета и трагической концовкой. Как у Шекспира. Они лежали и смотрели в потолок, туда, где первый раз на новом месте занимались любовью их мололдые соседи.

«Глава первая, - провозгласил он,  косясь в темноте на  красавицу жену, - «про любовь».
Утром следующего дня она уже бежала на шестой этаж. Дверь открыла Полина, и, немного извиняясь за беспорядок, пригласила внутрь. Между молодыми женщинами завязался ни к чему не обязывающий разговор («…миленькие занавесочки, где  достали?», «…кем работает муж?», «… дети?»), в который она незаметно вплетала канву будущей драмы. Квартира у Полины и Саши была большой, просторной. Она ходила по комнатам и совершенно искренне восхищалась проектами Полины «поставить вот здесь вазу с цветами», а «тут барную стойку». На следующий день визит повторился снова, и постепенно Полина привыкла к этой приятной обязанности принимать у себя сверстницу, которая тактично хвалила с каждым днем приходящие в себя интерьеры, Полинину стряпню и наличие у хозяев художественного вкуса. В меру интеллектуальные разговоры, где Фаулз соседствовал с последними тенденциями моды и рецептами приготовления рулета, успокаивали Полину. «Ты знаешь, она такая замечательная», - говорила она мужу Саше. Тот только отмахивался и уходил в свою комнату. Он был от природы мзантроп и немножко женоненавистник и женился на Полине только потому, что вышел срок его холостяцкой жизни и по настоянию мамы, которая в Полине души не чаяла.

Уже несколько недель супруга занимала его разговорами о замечательной соседке, которая подсказала, как лучше постелить вот этот коврик и  в какой угол установить торшер, чтобы мягче и уютнее падал вечерами свет. «Да что ты, в самом деле, такой бука. У Маши, между прочим, муж, и он наверняка понравится тебе, хотя я его сама не видела, но предполагаю, что он очень милый». Наконец, Саша сдался, и в воскресенье они пошли ужинать к соседям. За столом говорили много и оживленно. Саша неожиданно вспомнил  анекдот про ежика, старый и не смешной, но все смеялись. Маша испекла замечательный торт, а потом потащила Полину показывать свой гардероб. Мужчины приникли к компьютеру.

А на следующий день Саша заболел. Температура зашкаливала за тридцать восемь, и все признаки гриппа были налицо. Днем, как обычно, она заскочила к Полине, но, увидев лежащего в кровати Сашу, поспешила откланятся. Они удержали ее и заставили пить чай с булочками. Саша даже почувствовал себя лучше и встал с постели, чтобы посидеть с женщинами. Через несколько дней Саша был уже совсем здоров, и она, словно извиняясь за нелепое предложение, попросила его помочь принести с рынка маленький мешок сахарного песка. Поход их сопровождался смехом и шутками, а в подъезде, где еще слабый от болезни Саша, опустив мешок, остановился передохнуть, они целовались.

«Глава вторая», - сказала она, укладывась вечером на супружеское ложе.
Саша, глядя в темноту,  думал, что прекрасней женщины он еще не встречал.
Теперь после работы Саша бежал к ней. У них было минут тридцать, чтобы в темноте и тишине предаться  любви. Он страшно боялся, что Полина услышит их, и сдерживал стон, впиваясь зубами в подушку. Она издавала сладостный вздох, и только судорожные вздрагивания тела выдавали ее страсть. «Ты самый лучший», - шептала она ему на ухо. «Ничего особенного, - говорила она ночью мужу. – Он такой же, как все». «Расскажи мне», - просил он, и она с улыбкой повторяла то, что заставляло Сашу долго дрожать в исступлении от воспоминаний  о  юном теле.

С Полиной он стал холоден и нервен. Она прибегала к соседке и со слезами рассказывала об этом. Все шло к точно рассчитанной и продуманной ими фразе, которую по сценарию она должна была произнести через две недели.  «Я думаю, тебе следует завести любовника», - наконец сказала она Полине.
Ежедневные сладкие полчаса стали вдвое слаще от тайны, которую знала она. В эти минуты, там, наверху, где еще несколько недель назад лила слезы нелюбимая Полина, наслаждался ее муж. Он пришел к Полине сам, когда Саша последними угасающими движениями ласкал его жену, набросился на нее, и, еле сдерживаясь, стал шептать, что полюбил с первой их встречи, и жена для него теперь ничто, все грезы только о ней. Нелюбовь мужа уже подготовила Полину к этому шагу, и она спокойно легла с ним в постель, ничуть не терзаемая угрызениями совести по поводу обманутой подруги.

«А как она это делает? Мы можем повторить? А он – вот так. Осторожнее, осторожнее, руку мне вывихнешь», - они смеялись в темноте, стараясь передать запах, движения, звуки партнеров. Полина теперь приходила к ней веселая, поправившаяся, помолодевшая лет на пять. «Он меня любит, - мечтательно говорила она. – Он для меня все». На ее вопрос, отмахивалась – «Ты его совсем не знаешь», и верила, что она недостойна такого нежного, чуткого и ласкового мужчины. Полина даже всерьез подумывала о разводе, но ее сдерживала привычка семейного очага и реноме, реноме…

Они же тем временем, тщательно придумывали сюжет третьей главы, самой трагической и неповторимой. В начале ее – драма. Она бросает Сашу. Перед зеркалом они разыграли все возможные варианты этой сцены – от заламвания рук до обмороков. Остановились на простом черном платье, строгом, даже суровом, которое в последний раз она надевала на похороны какой-то родственницы. Оно не располагало к вольностям и флирту, а это значит, что сцена прощания не заканчивалась, как в пошлых романах, слезами и постелью, а туманной перспективой растворялась в мути слов. Предлогом выбрали подозрения мужа и ненужные расспросы. («Давай подождем, нам некоторое время не нужно больше встречаться, вдруг он узнает все, что тогда будет?»). Неопровержимое доказательство любви и верности – поцелуй. Крупным планом – глаза полные слез и нервно подергивающиеся руки, откручивающие шею носовому платку.

Все шло по придуманному ими сценарию. Полина была полна флером обожания и очарованием. Саша, как всякий покинутый мизантроп, стал злым и запил. Он видел, что в глазах прежде кроткой супруги горит страстный огонь, и не мог понять причину этого. Пару раз Саша поколотил Полину, но на следующий день синяки растворились, стерлись от  прикосновений. Муж превратился для нее в размытый, смутный образ. Она с трудом видела Сашу, как будто бы он был не более, чем привидением. Ей было не больно, когда он ударял ее, не обидно, когда хамил, не страшно, когда наваливался ночью всем своим могучим телом и совершал насильственный и очень болезненный акт…
Записку они составили тщательно, подбирая каждое слово, чтобы оно точно било в цель.
Саша шел с работы, как всегда теперь, навеселе. Дырки почтового ящика возвестили о наличии содержимого. Маленькая отмычка от его судьбы, словно не желая навредить хозяину, долго не попадала в скважину. И, когда он уж было хотел разозлиться и, плюнув, подниматься домой, ключик вошел. Саша повертел в руках конверт без опознавательных знаков и тут же, на лестнице, вскрыл его…
 
«Дорогой Александр. Пишет вам доброжелатель. По известным причинам не хотел бы называть здесь своего имени, но прошу вас поверить, что мои слова являются правдой. Ваша жена Полина изменяет вам. В доказательство своих слов скажу, что под матрасом с ее стороны хранится  маленькая безделушка, подаренная  любовником. С уважением…».
(…«Пусть это будет знак моей любви к тебе. Спрячь его от мужа, и надевай, когда мы вместе»…)

Еще несколько минут Саша пытался вникнуть в суть послания. Его жена, Полинка, с любовником! Быть не может. Хмель потихоньку улетучивался, приходила злость. Огромными прыжками, дрожа от охватившего его возбуждения, Саша полетел домой. В его голове была только одна мысль…

Три часа назад Полина проводила любовника и теперь, как обычно после его недолгого визита, пребывала в состоянии расслабленной меланхолии. Она двигалась плавно, словно во сне, на ее губах застыла глуповатая милая улыбка. Девушка сидела у плиты и уже несколько минут наблюдала, как тужится закипеть чайник. Скоро придет «этот», как давно уже мысленно называла мужа Полина. Нелюбимый, неродной и нежеланный. Чайник освободился от распиравшей его жидкости громким свистком, но Полина не обратила на него внимания. Она впала в какой-то транс и даже не слышала, как щелкнула дверь, и на пороге кухни застыл растрепанный Саша.

Ее смерть была мгновенной и тихой. Здоровенным натренированным кулаком Саша с силой ударил Полину в висок, потом – еще и еще, по счастливым в улыбке губам, превращая лицо с тонкими чертами в месиво костей и крови. Объект его ненависти был мертв, а нерастраченное до конца чувство все плескалось в  груди, даже после того, как он, опомнившись, сидел рядом с трупом и держал разбитую голову Полины на коленях. Потом он начал кричать, так заунывно и тоскливо, как раненый волк по убитой подруге, и успокоить его смогли только приехавшие через несколько часов спасатели, вызванные напуганными соседями.

Единственными, кто хорошо знал эту пару, были молодые люди снизу. Как рассказали внимательные соседи, ребята частенько захаживали друг к другу, и, похоже, состояли в каком-то подобии дружбы, если можно назвать так отношения между жильцами многоэтажки. К ним и обратился участковый в несвежей, по-дембельски сдвинутой фуражке, которому досталась неприятная обязанность расследовать чудовищное преступление на бытовой почве. То, что Полину убил муж, сомнений не было никаких. Все недоумевали только, почему. Молодая женщина из квартиры снизу плакала и говорила, что, по ее мнению, Саша и Полина были идеальной парой, и причину такого страшного поступка она понять не может. Ошеломлен был и ее супруг, тихий, болезненно-бледный парень в толстых очках. Он рассказал, что последний раз видел женщину за несколько часов до гибели -  столкнулись на лестнице и пожелали друг другу доброго дня…

Ночью они тихо улыбались, глядя в белый потолок.