Аленький цветок

…Искать надо в серванте, там старых бумаг - того и гляди полки рухнут. Линялые подшивки пачками, книги, гербарии, грамоты новехонькие, будто вчера вручали, а писем…
С кем только мать не переписывалась по поводу борьбы с капустной тлей или разведения пасленовых в условиях бедности уральских почв - делилась опытом работы образцово-показательного хозяйства. Даже сорта какие-то выдумывала, и яблоки с кулак у нее росли, и рассол для опохмелки лучше всякого цитрамона…А теперь пыль да сырость.
После матери здесь никто ничего не трогал – Наташа сразу уехала, а Рита не осмелилась бы. У себя-то все коллективные фотографии ножницами подправила, а здесь не догадалась. На то и был расчет.
От резкого скрипа дверцы Елагин вздрогнул – как вор в самом деле. Сел на корточки и стал выгребать бумажный хлам на пол.
Видно вот только плохо. Седьмой час всего, а в октябре смеркается рано. Включать свет Елагин не решался. Валька-соседка дома наверняка – пятница все-таки – увидит, притащится поинтересоваться, чего это на пустой елагинской половине дома окна горят.
…Синий бархатный альбом. Елагин потрогал влажные мягкие ворсинки, нащупал витую надпись, открыл.
Мама на собрании, в посевную, в лаборатории,
в клубе выставку достижений открывает, в спектакле играет. Редко мелькает отец, сам Елагин и сестра Наташа. Снова мама - с директором, трактористами, доярками. Прям не семейный альбом, а газетная передовица. А вот и молодые специалисты пошли.
Елагин наконец увидел Алю. Правда, на этом снимке размытая, издалека как-то, только и узнать, что по привычному выражению застенчивости-стеснительности, как-будто всегда она, Аля, лишняя что ли…
Только после техникума, толком ничего не умеет, а мать - рядом вся заслуженная-перезастуженная, строгая – жуть, рядом с ней не то что сказать, улыбнуться-то боишься… Аля, Аленький цветочек…

Елагин смотрел, не отрываясь, и тер пальцем Алину фигурку. Все последние дни, после того, как узнал, все пытался вспомнить Алино лицо, но не мог. Преступно помнил мятный запах, голос, треугольник родинок на шее, длинную худую спину, а лицо - не мог. Во сне Аля отворачивалась, убегала от него, а он с усилием догонял, хватал ее за руки, за голову, но лицо растворялось, как и сама Аля.
На похороны он не пошел. Рита была на работе, но старшей дочери было строго наказано встречать сегодня Елагина с автобуса и сопровождать домой.
Да и прийти все равно было нельзя. Поселок - десять улиц – новости за час облетают, а тем более такое дело. Одна Алькина тетка чего стоит, скандал устроит, будь здоров.
Даже теперь на материнскую половину Елагин пришел тайком – будто бы покурить на веранду вышел.
Алю он не видел уже два года, жили в одном поселке, а все разными дорогами ходили. Может, оно и к лучшему, думал Елагин, вспоминая, как тогда Рита злобно дергала его за рукав, смотри, мол, кого это под руки тащат. Алю он ухватил косо со спины, вполоборота, пока не завернула за угол ее качающаяся по сторонам  компания…

…Когда совхоз развалился, Алевтина пошла в школу - физкультру вести у младших классов, пригодился баскетбольный рост и грамоты со школьных времен. Денег с сельскими, правда, выходило немного, но уж лучше, чем совсем ничего. Из зарплатных мест в поселке только амбулатория, клуб да школа остались, не идти же в самом деле на гармошке играть. Да и пока муж с работой определится. А тут сын под присмотром, а на что зарплаты не хватит, то огородом подобьется. Молоко, творог, мясо, картошка-моркошка – всего хватает, на продажу остается.

Елагинскую геологоразведочную партию прикрыли еще раньше, так Рита про школу смекнула одна из первых. Зачем мужика в город от себя отпускать, а тут трактор всегда под рукой, инструмент всякий в хозяйстве необходимый, плюс бензин дармовой. Сходила в школьную столовую, к директрисе -подружке Ленке Тверитиновой, поплакалась на житье– и все, дело в шляпе.
Рита всегда была такая, в молодости, как только познакомились, все говорила: «Я для тебя, Костик, сама с неба звезду достану». И добавляла: «Если надо будет». И по началу эта ее бойкость Елагину очень даже нравилась. И маме, кстати, тоже. Ведь сам-то он медлительный немного, думает долго, прежде чем сказать, сделать что-то, а тут напор-задор…  Потом Елагину начало казаться, что все это не совсем его, уж больно бесцеремонно Рита вторгалась в жизненное пространство, но у Риты утонула младшая сестра и оставить ее одну в такой момент было никак нельзя. Потом Рита забеременела, и надо было играть свадьбу…
Мать к этому известию отнеслась как-то вяло, у нее озимые взошли хуже, чем у Чиркунова в соседнем «Восходе», да и у выпускницы-любимицы Наташки (кровь с молоком, коса – рукой не обхватишь, отличница) шефская помощь отстающему превратилась вдруг в большую любовь. Не к кому-нибудь, а двоечнику Кольке Брезгину. Даже материнские грандиозные планы на счет биофака сестра поменяла в одночасье, чтоб на физмате быть поближе  к пэтэушному общежитию этого охламона. Куда уж тут до Елагина? Потом этот упрек он однажды высказал матери, со всего сердца, горячо, но сразу же пожалел: сам свою судьбу выбрал, чего уж тут…

Первое время в школе Елагину было как-то неуютно: здоровый мужик, а черенки с пацанами на верстаках строгает. Потом ничего, даже вроде любимца в коллективе стал. Мужиков, кроме музыканта Анатолия, в школе со времен войны не бывало. Да и что с него толку: вечно фингалы под очками прячет и от перегара чеснок жует. А Елагин – в меру  пьющий, собой недурен, образование высшее, ну и мать авторитетом давит. В общем, как в учительской появится раз в два дня - фурор полный: кто за журналом успеваемости, кто позвонить, а  больше – без надобности – в комнатенку набиваются и стар и млад – от божьего одуванчика географички Нины Евлампиевны до уборщицы Тамары...

Алю Елагин близко не знал, так, по-сельски: здрасьте - до свиданья. Как-то случайно оказались вместе на соседних стульях – судили эстафету у восьмилеток - и  разговорились. Аля тогда сказала: «А я вас с шестого класса помню. Вы знамя мимо меня проносили на линейках. Я – длинная, в первом ряду всегда стояла». Сказала и смутилась.
Было это весной, перед самыми каникулами. На все лето Елагин задумался. Покос, грибы-ягоды, рыбалка, вроде самое что ни на есть долгожданное для мужика время, а у Елагина будто заноза в груди засела.
Осенью, как только приступили к учебе, Елагин не выдержал. Сел на педсовете с Алей на последнюю парту и написал на тетрадке: «Не поможете мне завтра на Поддымке для штаба площадку измерить?» На горе Поддымной, что в километрах двух от поселка, каждую осень устраивали школьный слет. Аля согласилась.
21 сентября. День теплый – как молоко парное. Солнце, ветер травой шелестит, шиповник лесной сладкий… Прогуляли полдня после обеда. А потом еще. И еще.
Продлилось все меньше месяца. А потом Елагина позвали к телефону в школьной столярке. Звонила мама. Голос был странный, испуганный.
- Костя, Рита пришла с девочками…Она говорит, что с тобой что-то случилось...
В трубке послышался надрывный Ритин крик:
- Так и передайте ему. Убью и себя и девок прям тут на крыльце вашем…Убью, а он пускай с этой ****ью живет и радуется…
- Ты слышишь? Слышишь? – судорожно спрашивала мать.- Что случилось, Костя? Иди скорей…  Господи, да у нее нож в пакете завернут!
Елагин бросил трубку и, не снимая грязного фартука и одной рукавицы, побежал.
Что было потом, как отпаивали румяную Риту, как прибежала фельдшерица Надя, как серая лицом мать звонила Наташе – все это Елагин помнил смутно, как-будто кто-то быстро-быстро прокрутил кинопленку…

О скандале в семье негласно решили забыть. Собираясь за общим столом при Елагине теперь напряженно молчали, с деланным интересом расспрашивая  друг друга о каких-то мелочах. Никто не знал, что думает сам Елагин, к нему никто не приступал с разговорами, никто не совестил.
Лишь однажды, намного позже, мать, уже сосем плохая, неходячая, спросила его: «Ты любишь Алю?» Елагин кивнул и вышел из комнаты, чтобы не продолжать разговор.

Зато Рита начала свою холодную войну. Все пошло в ход: биография единственной родной Алиной тетки, свидетельские показания соседки, даже Алин спортивный костюм, никак неотвечавший Ритиной дамской требовательности. Рита собирала все, что могло хоть как-то насытить ее ненависть, работала с интенсивностью информационного центра. Аля брала в магазине в долг – Рита узнавала об этом первой, муж Славка, от которого Аля уходила и вернулась, отгородил забором лишние метры участка, обделив соседей, и Рита поднимала хай, заводя «случайный» разговор со встречными-поперечными о соответствии званию педагога. 
Вскоре поползли слухи, что Алю видели подвыпившей. Ее Славка начал закладывать еще до свадьбы, Алю заметили через год после истории с Елагиным. К тому времени она уже ушла из школы – выносить взгляды коллег – еще куда ни шло (тем более директриса Анна Михайловна строго просила всех уяснить – Елагин и Алевтина – взрослые люди, разберутся сами, чего в жизни не бывает!), а вот ребят…Наслушившись всласть домашних комментариев, они за спиной на эпитеты не скупились.
Елагина школьные пересуды трогали мало, больше всего его пугало, что, столкнувшись с Алей, они разлетелись как однозаряженные частицы, и теперь он не имел ни права, ни возможности подойти и поговорить с ней. Друг друга они старались не замечать и лишь однажды в холодном дырявом «сарае»- автобусе, что возил сельских до райцентра, столкнулись взглядами и урывками смотрели друг на друга все сорок минут трясучки до города. Аля была  в плаще, не смотря на ноябрьские морозные утренники, волосы из-под платка выбивались кольцами, длинные, обветренные пальцы сжимали сумку…
Рита все же успокоилась, изловчившись родить Елагину третью дочку (спасибо батюшке из Пильвенской церкви: надоумил вовремя!), и хоть сын, по ее расчетам упрочил бы семейные позиции окончательно, она все-таки праздновала победу в этой схватке, гордо шествуя с коляской по сельским улицам…

В причину Алиной смерти в разговорах, ходивших по поселку, никто не вдавался, говорили лишь: а ты попей-ка с ее!  Уследишь разве за всеми, кто к заразе привязался. И раньше пили, а теперь полсела в бичах шатается, все больше от ненужности и безделья.
 За пару лет все попривыкли к худой сутулой фигуре, доброй беззубой улыбке, и только редкие одноклассники ежились при встрече: как опустилась Алька, Аленький цветочек…
Старела она с какой-то удвоенной силой и в свои сорок с небольшим была почти старухой – высушенной, с сединой в спутанных коротких волосах и впалыми щеками.
Пила Аля сильно, но дурной славы в поселке не нажила: под заборами не валялась, к компаниям прибивалась редко, а «употребляла» все больше дома, одна или с мужем Славкой. В короткие передышки приводила в порядок дом, огород, но за сыном Юркой следила строго, стирая и наглаживая ему впрок.
Про Елагина  Аля  ни с кем не заговаривала, да и кому есть дело до чужого несчастья? Родителей давно нет, подруг не осталось. Славка, кроме побоев, своих переживаний не проявлял. Только громогласная тетя Шура, единственная Алина родня, сестра по матери, время от времени подымала запретную тему на кухонных посиделках: сгубил он тебя, девка, сердце надорвал…

Летом и осенью, когда еще сухо, Аля ходила на Поддымку. Садилась на расколотую толстую ветку, упавшую от собственной тяжести рядом с огромным старым тополем у  подножья холма, или поднималась на самый верх поросшей клевером горы. Внизу было спокойно и необыкновенно тихо – сиди и слушай. Вверху бесконечно буйствовал ветер, обрывая дыхание и валя с ног. Крути, бросай меня, как рваную бумагу…
Холодная тоска, словно липкое месиво болотной грязи, здесь, кажется, подсыхала. Аля  любила перебирать в памяти обрывки прошлых солнечных дней совсем как в детстве  сухие листья для гербария. Вот они смеясь меряют рулеткой твердую, вытоптанную живностью, землю; прячут приз для школьных «12 записок»  под засохшей коровьей «миной», аккуратно поддевая ее лопатой …Потом все так смеялись этой их выдумке… В  голубом куполе неба парит украденный ветром Алин белый платок, и сладко саднят губы -  у Елагина передний зуб чуть сколот…

«…если ваши зубы потеряли белизну…», - взревел за стенкой телевизор. Рита дома, - подумал Елагин. Сколько он просидел здесь – час, два? Вышел на веранду, закурил.  Холодная, сырая темнота вокруг. Ветер зловеще треплет деревья. Маленьким Елагин страшно боялся таких осенних ночей. Подолгу смотрел на неразличимые тени в окне и когда нужда совсем допекала, зажмурив от ужаса глаза, бежал по узенькой дорожке до деревянного сарая, не чувствуя под собой ног. Иногда он звал с собой маму.
Вот и сейчас бы позвать маму, рассказать обо всем толком, спросить совета, как будто что-то еще можно изменить, вернуть…Раскрутить это чертово колесо жизни назад, все сильнее, дальше, дальше… Сесть рядом тогда в автобусе, сжать ее руку, дать Рите одну единственную пощечину – прекрати истерику… Или никогда не писать на тетрадке, неровно от волнения: « Не поможете мне завтра…» Елагин не знал.