Машина для жилья

Когда я слышу словосочетание "дома-коммуны 20-х годов" мне мерещатся жутковатые клетушки размером "только ноги протянуть", расположенные вдоль длинных коридоров. Смрадные общественные кухни и замызганные столовки с жидкой овсянкой и вечными морковными котлетами, общие раздевалки и душевые – как в бане, и бесстыдные коммунальные сортиры – как не знаю где… Примерно так он и выглядит в обывательском сознании, этот оболганный, обруганный, полностью дискредитировавший себя идеал социалистического общежития, залог освобождения женщин от домашней каторги, и оплот революционной идеологии.
А ведь тоже был "дом мечты", можно сказать…

В 18-м году прошлого века, красном от крови и кумача, под пафосные речи новых хозяев страны у владельцев "заводов, газет, пароходов", а также дворцов, особняков и меблирашек была отнята их собственность. И "по-братски" поделена между новыми гегемонами: из лачуг, коморок и подвалов в приличные дома хлынули пролетарии. Эйфория, однако, была недолгой, ибо домам требовался хозяйский присмотр: кто-то ведь должен содержать эти хоромы, ремонтировать их, мыть лестницы, убирать мусор и т.д. И "низы" явили инициативу – стали создавать рабочие коммуны, и организовывать новый быт на коллективных началах. То-то "верхи" обрадовались! Жилфонд ведь содержать как-то надо, а денег у властей не было, более того, в революционном угаре большевики поначалу даже квартплату отменить умудрились. Так что рабочий почин пришелся как нельзя более кстати. Со временем власти разглядели немало других выгод – идеологических. Ибо ничто так не способствует сплочению строителей коммунизма, как совместное вышвыривание буржуазии из барских гнезд и дележ награбленного.
Ну вот, главное позади. Осталась сущая ерунда: "…превратить эти дома в коммуны, хозяйственный уклад и быт которых способствует развитию коллективистских начал у населения" – захлебывались восторгом тогдашние газеты.
Но главная прелесть домов-коммун в умах современников заключалась в возможности решения "женского вопроса". И решать его взялись, призвав на помощь революционный пыл и бескомпромиссность.
"Рабочий не желает, чтобы его мать или сестра была нянькой, прачкой или стряпухой без ограничения времени"? Отлично! И вот уже обшарпанные стены некогда презентабельных барских особняков запестрели плакатами, с которых щекастые девушки в алых косынках призывали своих товарок: "На кухне дома не сиди – на выборы в Совет иди!", "Раньше работница темная была, а теперь в Совете решает дела!"
Женщины, осатаневшие от бесконечной стирки, кухонного чада и сопливых чад, с энтузиазмом откликнулись на этот призыв. И их можно понять: кто же захочет торчать у плиты, когда вокруг такие дела! Строится первое в мире государство рабочих и крестьян – каждые руки на счету – вот-вот взойдет заря коммунизма! А тут какие-то борщи… Правильно пишет тов. Троцкий в брошюре "Новый быт": "Стирать белье - должна хорошая общественная прачечная. Кормить – хороший общественный ресторан. Обшивать – швейная мастерская. Воспитываться дети должны хорошими общественными педагогами, которые в этом деле находят различное призвание".

N.B. Горланить на митингах о пользе коммун – это одно, а толкаться локтями на коммунальной кухне – совсем другое. И в отличие от "темных" работниц, вожди коммунизма (не все правда) это понимали. И томиться в очереди в общественную уборную отнюдь не желали. Вот, скажем, Ленин, много и убедительно писавший о полезности домов-коммун, сам категорически отказывался участвовать в них. И в личной переписке даже поминал недобрым словом одну из первых коммун, организованную в Лондоне, при редакции газеты "Искра". "Нельзя жить в доме, где окна и двери никогда не запираются, постоянно открыты на улицу, и всякий проходивший считает нужным посмотреть, что вы там делаете, - откровенно писал вождь мирового пролетариата. – Я бы с ума сошел, если бы пришлось жить в коммуне вроде той, что в 1902 году Мартов, Засулич и Алексеев организовали в Лондоне. Это больше, чем дом с открытыми окнами, это проходной двор. Чернышевский правильно заметил: у каждого есть уголок жизни, куда никто никогда не должен залезать и каждый должен иметь свою "особую комнату" только для себя одного".
А вот "всесоюзный староста" М. Калинин напротив демонстрировал редкую согласованность слова и дела. В 1919 году он сам создал в Петрограде коммуну, где 32 человека, включая Калинина, вели совместное хозяйство.

Но как бы там ни было, а коммуны создавались повсеместно. Впрочем, они и распадались нередко. Но об успехах трубили всюду, а неудачи списывали на старые дома. И впрямь, где открывать общественные прачечные и столовые, ясли и читальни – "в гнездах проклятой буржуазии"? Нет, нет и нет! Для такого прекрасного дела нужен совершенно особый коммунальный дом со специальными помещениями, и тогда – новый уклад организуется сам собой. Так за чем же дело стало? А за хорошим проектом!
Тут взгляды архитекторов разделились. По мнению творческой группировки рационалистов, лидером которых был Н. Ладовский, "кристаллизовать новый социалистический быт" лучше всего в домах немыслимых фантастических очертаний. Впрочем, до воплощения этих замыслов дело, к счастью, не дошло.
Вскоре у проектировщиков созрели и более разумные предложения. Вот например проект, взявший 1-ю премию на всесоюзном конкурсе 1925-26 гг., выполненный архитектором В. Маятом: шесть корпусов, соединенных теплыми коридорами. Четыре корпуса - жилые и два коммунальные. Коммуна рассчитанная на 800 жильцов имела кухню на 600 человек, столовую – на 250 мест, ясли и детсад на 30 детей, клуб и читальню на 100 человек, а также прачечные и общие умывальни.
Архитектор сумел учесть почти все пожелания будущих коммунаров, и только вопрос личной гигиены благоразумно решил по-своему. По условиям конкурса требовалось спроектировать умывальные и уборные – местами общего пользования. На что Маят возразил: "Чтобы хорошо вымыться, надо достаточно обнажиться, что в общих умывальнях весьма неудобно; также неудобно носить с собой мыло, полотенце и проч. Мыть детей в общих уборных тоже весьма неудобно. Для больных детей, а ночью и для взрослых, чрезвычайно неудобно ходить по коридору в общие уборные. Содержание в достаточной чистоте общих уборных и умывален без специального постоянного персонала, как показала практика, нигде не удается".
Однако "горячие революционные головы" останавливаться на достигнутом отнюдь не собирались – раскрепощаться так раскрепощаться! Не только от быта, но и от моральных устоев и прочих патриархальных предрассудков – семьи, брака… "Коммунистическая революция, - она, знаете ли, -  есть самый радикальный разрыв с существующими имущественными отношениями; неудивительно, что она самым радикальным образом  порывает и с традиционными идеями" - вооружившись "Коммунистическим манифестом" Маркса и Энгельса, цитировали красные идеологи. Посему население целесообразно разбить по возрастам и расселить по отдельным комнатам… Стоп! – каждому по комнате – расточительство! Да и зачем комнаты, когда в них коммунары только спать будут, а бодрствование индивидов будет протекать в других местах. Для сна же достаточно "спальной кабины". А для обеспечения личных свобод надо сделать так, чтоб кабины эти между собой соединялись – "блокировались" – и пусть граждане живут в них, как им заблагорассудится: хоть парами, хоть артелью, хоть "шведской семьей".
Для подкрепления этих "прогрессивных" идей была призвана наука, вернее ставшая модной середине 20-х годов "Теория научной организации жизни". Согласно эталонам НОТ были разработаны такие проекты  домов-коммун, которые иначе как "красными казармами" и не назовешь.
Следование "букве науки" в них было доведено до абсурда. В соответствии с "графиком жизни" население делилось по возрастам, и каждая группа заселялась в отдельное помещение. Жилья, в обычном понимании этого слова, не было – вместо него проектировались "спальни": двухспальни (для женатых). Старики, подростки, младенцы, беременные – всех их следовало "разложить по полочкам" – не токмо порядка ради, но и красоты для.
Бытовой процесс, суточный цикл которого начинался в 6 часов утра общей побудкой по радио, регламентирован с точностью до минуты (синхронизация обеспечивалась сигналами радио):
Ложатся спать в 22.00
Сон 8 часов. Встают в 6.00.
Гимнастика 5 мин. – 6.05.
Умывание 10 мин. – 6.15.
Душ 5 мин. – 6.20.
Одевание 5 мин. – 6.25.
Путь в столовую 3 мин. – 6.28.
(распорядок взят из книги М. Гинзбурга "Жилище".)
Этот образец казарменного социализма к счастью остался лишь теоретической моделью. Впрочем, заманчивая идея перенести эти безумные теоретические положения в сферу быта все же была осуществлена. В Москве, воплощением этого рассудочного, театрализованного радикализма стали дома-коммуны, сооруженные по проекту И. Николаева и М. Гинзбурга.
Дом Наркомфина, построенный по проекту Гинзбурга в 1928-29 гг. – "дом-пароход" -  имел однокомнатные квартиры без кухни и ванной, в них был лишь кухонный (шкаф с плитой) и ванный элемент - душ. Во многих квартирах разновысотные помещения: спальня ниже гостиной, и наоборот. К жилому корпусу примыкал общественный блок - с большой столовой, библиотекой, прачечной и гимнастическим залом.
Сам Гинзбург считал, что подобные квартиры – своеобразное "наказание" для жильцов-мещан, пока еще не достигших сознательной степени обобществления. Студенческий дом-коммуна, сооруженный по проекту Николаева в 1929-30 гг.  - узкая, растянувшаяся на 200 метров восьмиэтажная пластина. Вдоль бесконечных коридоров располагалась тысяча "спальных кабин" на двоих. В другом здании размещалась "дневная группа" помещений. Связывались дневной и спальный блоки через санитарный корпус, проход был возможен только через душ с дезинфекционной камерой и раздевалки, где сменялась одежда. Коммунизм коммунизмом, а вшей, стало быть, никто не отменял.
Интерьеры напоминали цеха заводов и фабрик и отделаны согласно принципам модной в то время "машинной эстетики", дабы прививать целеустремленность "духовному производству". Этот комплекс, задуманный как эталон жилища социалистического будущего, превзошел своей суровостью самые жесткие коммунальные утопии. Тут уж и самые оголтелые сторонники коммун задумались о том, что раскрепощаясь от бытового рабства они угодили в другую кабалу – еще более страшную.

N.B. Общественная дискуссия об организации коммун и соц.городов была значительно шире и богаче идеями (в том числе и весьма плодотворными), но  рамки журнальной статьи не позволяют углубиться в этот вопрос.

Пока идеологи спорили об отмирании семьи и о том, как должна выглядеть индивидуальная жилая ячейка дома-коммуны с обобществленным бытом строились по всей стране. О том, как это выглядело, откровенно рассказала поэтесса Ольга Берггольц, жившая в подобной коммуне, построенной по проекту архитектора Оля в Ленинграде в 1929-30 гг.
"Мы, группа молодых (очень молодых!) инженеров и писателей на паях выстроили этот дом в самом начале тридцатых годов в порядке категорической борьбы со "старым бытом" (кухня, пеленки!), поэтому ни в одной квартире не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни. Не было даже передних с вешалками – вешалка тоже была общая, внизу, и там же на первом этаже, была общая детская и общая комната отдыха: еще на предварительных собраниях отдыхать мы решили только коллективно, без всякого индивидуализма.
Мы вселялись в наш дом с энтузиазмом, восторженно сдавали в общую кухню продовольственные карточки и "отжившую" кухонную индивидуальную посуду – хватит, от стряпни раскрепостились, - создали сразу огромное количество комиссий и "троек"… И вот, через некоторое время, не более чем года через два, когда отменили карточки, когда мы повзрослели, мы обнаружили, что изрядно поторопились и обобществили свой быт настолько, что не оставили себе плацдармов даже для тактического отступления… кроме подоконников; на них-то первые "отступники" и начали стряпать то, что им нравилось, - общая столовая была уже не в силах удовлетворить разнообразные вкусы обитателей дома. С пеленками же, которых в доме становилось почему-то все больше, был просто ужас: сушить их было негде! Мы имели дивный солярий, но чердак был для сушки пеленок совершенно непригоден… (…)
Нет, мы не отдадим нашего дома. Мы любим его. Не за удобства, да их немного – неудобств куда больше! Мы любим его просто так, потому что он наш, часть нашей жизни, нашей мечты, наших дерзаний, пусть не всегда продуманных, но всегда искренних".

К началу 30-х годов XX века "перегибы" в жилищном вопросе достигли такого масштаба, что правительство вынуждено было вмешаться и решительно осудить " необоснованные, полуфантастические и потому вредные попытки отдельных товарищей одним прыжком перескочить через преграды на пути к социалистическому переустройству быта". Досталось и "фразерам, выступающим со всякого рода прожектерскими предложениями (принудительная ликвидация индивидуальных кухонь, искусственное насаждение бытовых коммун и т.д.)". В июле 1932 года Моссовет внес окончательную ясность: "Основным элементом внутренней планировки жилого дома должна являться квартира", обеспеченная максимумом удобств и рассчитанная на одну семью.

Да, мечты о коммунальном рае потерпели крах. Равно как и надежды немедленно и навсегда оторвать женщин от стряпни, корыт со стиркой и воспитания собственных отпрысков. Однако брошенное почти сто лет назад зерно все же проросло и даже дало плоды.
Стихийно возникавшие в первые годы советской власти дома-коммуны были своеобразной экспериментальной площадкой, где рождались и проверялись на прочность новые формы быта. Зачатки современной системы коммунально-бытового обслуживания - детские сады и ясли, красные уголки, прачечные, библиотеки, игровые комнаты для детей – появились в этих коммунах. Со временем они трансформировались, окрепли, и в быту огромной страны прочно утвердились рабочие клубы, детские дошкольные учреждения, общепит, словом, вся та система коммунально-бытовых учреждений для обслуживания жилых комплексов, которой мы пользуемся по сей день.

Опубликовано в журнале "Всегда женщина" № 4   2010 г.