Часы

Все, что осталось у меня в память о тебе – большие настенные часы. Дата изготовления: середина прошлого века. Эти часы советского производства  купил твой отец, когда ты был совсем молодым парнем, и даже ничего обо мне не знал, потому что меня ещё не было. Удивительно, что твоего отца нет, тебя нет, страны нет, а часы работают, и бьют то час, то два, то четыре. Три и пять они не бьют – видно, состарились. А вот двенадцать – пожалуйста! Для таких старинных часов пробить двенадцать – все равно, что для ветерана Великой Отечественной выстрелить в мишень: и руки не те, и зрение подводит, а попадание – точно в «десятку». Откуда, спрашивается, у него такая хватка? Откуда берутся силы у этих часов бить двенадцать раз, так громко и так величественно? С каждым ударом они, словно, говорят: «Мы старше вас всех, мы видели жизнь, так извольте нас уважать!» И, действительно, смотришь на часы, мысленно отдавая им честь.
Один недостаток в них все же имеется. Стрелки движутся только в одном направлении. Почему часы, такие мудрые и опытные, пробив двенадцать раз, вместо начала отсчета новых суток не могут начать обратный отсчет суток прошедших?
Тогда я стала бы гораздо ниже ростом, светлее волосами, пальцы моих рук стали бы более пухлыми, а на ногах появились царапины от травм из-за неустанной беготни. А ты бы похудел, снова надел зеленую майку с черными нарисованными пятнами, в которой когда-то ты прибивал новый карниз для плотных темно-коричневых штор. Морщины на твоем лице бы исчезли, а взгляд потеплел.
Когда я приходила из детского сада, то  непременно отчитывалась тебе о своем поведении: «Не плакала, кушала!» А ты говорил: «Молодец, Любушка!»   Любушка… Никто никогда больше меня так не называл.
Помню, как ездили к деду в гости. В его доме было две достопримечательности: киса Риса и настенные часы. Каждый час я ждала, когда они пробьют – никогда еще я не видела таких чудес техники!
До сих пор не могу понять, что произошло потом. Но в какой-то момент все изменилось.  Иногда вечерами, приходя из детского сада,  я проводила по несколько часов на лестничной площадке. Ты был дома, а меня с мамой не пускал. Помню, я тогда не понимала, чем перед тобой провинилась, что сделала такого, что не заслужила попасть в свой дом, к своему папе. Однажды меня вызвали к себе воспитатели и спросили: «Что у вас вчера случилось?» Откуда они узнали?
И все же, прежде всего, я тебя любила.
И как я только поняла, что если ты уйдешь именно сейчас, то больше не вернешься? Если бы кто-нибудь знал, как искренне я верила, что смогу повлиять на ситуацию, в которой было замешано трое взрослых людей: ты, мама и бабушка. Я до последней минуты не сомневалась в своих четырехлетних силах. Вот, думала, сейчас я попрошу бабушку, и она выпустит меня из комнаты, где, по маминой просьбе, она со мной закрылась. Попрошу маму, и она перестанет ругать тебя, и требовать, чтобы ты убирался вон. Попрошу тебя, и ты не станешь слушать маму, и не уйдешь. А уйдешь, так заберешь меня с собой.
Все, что я могла в тот момент – только плакать. Мне казалось, что чем громче я буду это делать, тем понятнее станет вам,  взрослым, как вы сейчас не думаете обо мне, какая рваная рана появилась в моем сердце.
И если ребенок – это одно целое, состоящее наполовину из мамы, а наполовину из папы, то вы разрывали меня на две части. Одна часть меня пулей вылетела на лестничную площадку босиком, а вторая часть меня выбросила первой ее высокие сапоги, и громко захлопнула за ней дверь. Скажу тебе по секрету, что потом на протяжении нескольких часов я просила маму то открыть входную дверь, то подсадить меня на подоконник, чтобы я могла посмотреть в окно: может, ты ждешь, когда я выйду…
Спустя какое-то время ты стал приходить ко мне. Мы посетили зоопарк,  там я впервые в жизни увидела рысь. А ещё  ты водил меня в кино на фильм «Огонь, вода и медные трубы». Это была сказка. Фильм-сказка.
Больше мое детство ничего о тебе не помнит. Дело не в том, что никаких событий не происходило, но происходящее скорее было подобно тургеневскому высказыванию: «Воспоминаний много, а вспомнить нечего». Кроме Испании. А знаешь, почему? Нет, не потому что в те годы отдых в Испании большинству наших сограждан представлялся чем-то невообразимым. В Испании мы снова были вместе. Как давным-давно, когда я «не плакала, кушала».
Потом мы общались регулярно. Только мне теперь кажется, что к любви это не имело никакого отношения. «Ничего личного, только бизнес», - как сказал небезызвестный тебе персонаж. Наверное, ТОГДА что-то сломалось. Что-то ушло и уже безвозвратно.
Сегодня тебя похоронили.  И все, что осталось у меня из нашей совместной с тобой жизни – те самые дедушкины настенные часы. Может быть, это покажется странным, но, теперь я понимаю, что роднее и ближе этих часов у меня ничего и никого не осталось. Они всегда будут со мной. А значит, со мной всегда будешь ты. Папа.