Глава II. Черный дым

   Город Аль Каннор издревле считался вратами, охраняющими водный путь в Северный Эр. Омываемый с запада морем Тысячи ветров и упирающийся на севере в Крайние горы, Аль Каннор являлся неприступной крепостью. На юге и востоке город окружали топи, через которые пролегал единственный тракт, ведущий вглубь земель Черного Тумана. Если смотреть на город со стороны, то перед глазами вставала будоражащая воображение картина, рождающая мрачные и, зачастую, пугающие образы: сплошной туман, из которого величаво возносятся башни черного камня, словно доисторический огромный многоглавый зверь, высматривающий нарушителя, посягнувшего на его территорию.

   Сам город так же был окутан туманом. Молочными отростками он прокладывал себе путь через улочки и подворотни, находил мельчайшие трещины в зданиях и норовил забраться в дома. В городе всегда, даже в самое светлое время суток царила полумгла, сквозь которую не могли пробиться даже уличные фонари, специально изготовленные на заказ Ур’Нойскими мастерами. Лишь иногда, когда небо не было затянуто тучами, большую часть времени скрывающими светила и днем, и ночью, сквозь плотную завесу тумана на радость обитателям могли пробиться редкие лучи.

   Город дышал сыростью, и каждый вздох был как хрип тяжелобольного человека. На западе он дышал протухшей рыбой, на востоке и юге – ядовитыми испарениями болот, на севере – оттаявшими темными снегами Крайних гор. Сплошная сырость…


   Идка сидела на трубе, свесив ноги вниз, и задумчиво грызла кусок слегка заплесневелого хлеба. Это все, что нам удалось найти быстро, чтобы хоть как-то утолить голод. Подумать, только – как быстро она меняется. Еще вчера мы с ней сидели в одной бочке (при этой мысли щеки у меня вспыхнули стыдливым румянцем) и стеснялись друг друга, а уже сегодня, после побега, после поисков укрытия, где мы смогли укрыться от ночи, и, главное, после погони, она сидит, как ни в чем не бывало, и даже не давится испорченным хлебом.

   Невольно, я залюбовался ею. А что, симпатичная девушка, немного вздорная, с характером… А как она прекрасно смотрится на фоне пускай серого, но, все-таки, неба, подсвеченного растущим светилом. Видимо, во мне проснулся романтик, любующийся каждым мгновением жизни, умеющий найти что-то хорошее даже в такой помойке, рядом с которой мы прятались. Скорее всего, этому способствовал удачный побег и опьянение свободой. А также льющаяся из окна неподалеку незатейливая мелодия. Неспешный, чуть грустный мотив, переплетенный хрустальными звуками ксилофона и, изредка, дребезжащим плачем скрипки, мотив, который, иногда натужно, а порой и слегка убыстряя, проигрывал старый паровой граммофон – неотъемлемая часть современного мира.

   С тем, что я знаю вещи, о которых ничего не помню, я смирился сразу, как оказался на свободе. Сразу после того, как мы с Идкой нашли тот заброшенный подвал, что стал нам временным обиталищем, у нас состоялся серьезный разговор. Точнее у Идки состоялся серьезный разговор. Проговорив и вспомнив все, что случилось после нашей встречи, она так и не поняла, откуда я что-то знаю, но абсолютно убедилась в том, что я говорю правду. Потому и успокоилась. Да и я, по правде сказать, тоже. Так что теперь, я мог, не скрывая от нее, думать и пытаться вспомнить свое прошлое, а попутно и… хм… засматриваться на Идку.

   – Эй, глупый! – из задумчивости меня вывел Идкин голос. – Слушай. Я тут вот чего намыслила. Надо нам с тобой из города уходить. Хозяин не из тех, кто так просто расстается со своими рабами, – рано или поздно мы все равно попадемся, и тогда уж точно он с нас шкуры посдирает. Значится так, либо мы идем вместе, либо мы идем отдельно. Я бы предпочла второй вариант, но ты без меня точно загнешься – ты же глупый.

   Увидев, что я открыл рот, она продолжила:

   – Молчи. Не знаю, зачем я тебя вообще спасла, но раз уж спасла, то и из города пойдем вместе. Все. Я уже все придумала. Значит, смотри сюда… – тут Идка, спрыгнув с трубы, быстро подскочила ко мне и, выхватив откуда-то, как мне показалось, из воздуха небольшой отрезок тонкой трубки, начала что-то яростно чертить в грязи.

   По ее словам, план был предельно прост. На востоке она заметила поднимающиеся столбы дыма, – скорее всего, там случился пожар. Значит, в ту сторону и стоило двигаться. Плюсы очевидны: во-первых, на востоке за городом начинаются земли Черного Тумана, и туда Хозяин точно не сунется, если он не идиот, а во-вторых, случившийся пожар означает толпу зевак и, следовательно, будет проще пробраться к воротам. Поэтому весь план состоял в том, чтобы добраться до источников дыма, по возможности избегая встречи с патрулями (что проще) и Законниками (что много-много сложнее), и, воспользовавшись подходящим моментом, вырваться из города.

   – Ты все понял? – закончила Идка.

   – Угу... – неопределенно буркнул я.

   – Тогда не будем откладывать. Вещей у нас все равно нет, поесть по дороге найдем. Давай за мной.

   И Идка, снова вскочив на трубу, на которой сидела раньше, легко и непринужденно побежала по ней к дому и скрылась за поворотом. Пытаясь не отставать, я последовал за ней.

   Путешествие по трубам оказалось недолгим и не таким сложным, как казалось вначале. Лишь пару раз мы были вынуждены ползти, обхватив теплые стальные корпуса, прижимаясь к ним всем телом, вытирая капельки осевшего пара собственной одеждой. На подобные ухищрения нам пришлось пойти, чтобы не попасться на глаза проходящим мимо людям в тех местах, где водопроводные трубы пересекали оживленные улочки. Быть может, подобные предосторожности помогли нам избежать нежелательных встреч и случайных взглядов.

   За одним из поворотов оказалась какая-то станция, к которой с соседних домов сбегались подающие воду и горючее масло трубы, этакие металлические змеи, переплетающиеся в клубок, из которого то тут, то там выглядывали проржавевшие вентили. Неподалеку возвышалась, сверкая в свете фонарей, водонапорная башня, основание которой терялось в клубах пара обслуживающих механизмов. Идка радостно взвизгнула и скрылась за одним из вентилей:

   – Эй, глупый! Нам осталось совсем недолго, – крикнула она откуда-то из глубины переплетенных труб. – Это один из водонапорных узлов. Если свериться с показаниями манометров, то можно вычислить куда именно нам нужно двигаться дальше.

   Я осторожно, стараясь ничего не задеть головой, начал пробираться за ней:

   – И каким же образом манометр тебе покажет куда идти – это же не компас?

   – Не-е-е. Ты все-таки глупый. Если там бушует пожар, то, значит, его должны уже были начать тушить. Значит, – присосались к какому-то из сливов. Значит, в той трубе, из которой они берут воду, давление должно понизиться. Теперь ясно?

   – А-а-а… – протянул я, не зная, как скрыть неловкость. – Ясно. Сам мог бы догадаться.

   – А раз тебе ясно, тогда иди ко мне и помоги понять, где упало давление. Я в узле управления.

   Ориентируясь по голосу, я с опаской двинулся вглубь хитро переплетенных стальных труб. Казалось, клубок жил собственной жизнь, да так оно и было. Я словно погрузился в мир технологических шумов: тут тебе и бурчание воды в трубах, и шепот паровых струй, и лязг открывающихся или закрывающихся клапанов, и мерное потрескивание кое-где уже потертых шестеренок, и даже еле слышное чавканье промасленных муфт.

   – Идка! – позвал я, боясь потеряться среди всех этих звуков.

   – Иди на голос! – отозвалась она.

   Всего пару поворотов, и я оказался в узле управления всем этим поражающим воображение механизмом, в одном из углов которого расположился весьма внушительных размеров пульт, начиненный всевозможными датчиками, манометрами, тахометрами, а также кнопками, рычагами и вентилями. На его фоне Идка выглядела совершенно маленькой и беспомощной. Да и поза ее говорила о глубочайшей растерянности. Она стояла, слегка сгорбившись, и, погруженная в какие-то собственные думы, грызла ноготь мизинца, но вдруг, словно пробудившись ото сна, разорвала неловкую тишину хриплым голосом:

   – Странно. Все датчики в норме. Ни в одной из труб падения давления нет. Что же получается, пожар не тушат? Бред… Такого быть не может… Слушай, глупый, посмотри здесь вокруг. Где-то должен быть восточный ОД.

   – ОД?

   – Оптический дальновзор. Посмотри и скажи, есть ли дым на востоке, и какой…

   Я обвел взглядом узел управления. На полу, собранном из проклепанных бронзовых (как я думаю) плит, валялись обрывки трубок и тросов, проржавевшие истершиеся шестеренки, какие-то запчасти от манометров. В углах расположились балки-колонны, поддерживающие направляющие для труб и лотки с тросами, организующие все разнообразные механизмы в один работоспособный организм. Стенами служили все те же переплетения трубопроводов с выступающими из них прозрачными трубками, передающими окрашенную в красное жидкость на пульт. Наконец я увидел дальнозор, радостно поблескивающий окулярами, и прильнул к нему.

   На востоке, практически вытеснив густой белесый туман, маслянистым жирным столбом поднимался черный дым, превращающийся на небосклоне в воронку, собирающую над собой тяжелые грозовые тучи. Чуть подальше, слева от первого, еще один. И еще один, и еще… Всего я насчитал пять столбов, превратившихся в окулярах оптического дальновзора в безобразного коптящего монстра. Испуганный увиденным, я отшатнулся от аппарата. В голове сумбурно роились непонятые образы – жестокие, бесчувственные, пронизанные безысходностью и ужасом бессилия, но от этого еще более непонятные. Как будто я уже видел подобные пожарища, но где и когда?

   – Ид… – тяжело протянул я. – Это не просто пожар. Я… я не знаю, что это. Точнее знаю, но не помню…

   – Ну-ка, отодвинься. Дай гляну. – Идка отпихнула меня от дальновзора. – Итак. Что у нас тут? Ого. Целых пять очагов, все через приблизительно равные расстояния. Похоже на военные сигналы… или на бедствие… Понятно… – девушка оторвалась от окуляров и поправила нависшую над глазами челку. – Понятно, что ничего не понятно. Что бы там ни было, нужно идти дальше. Дойдем до дымов – узнаем, что там.

   Спорить было не о чем, хотя теперь я не разделял желание Идки продолжать путь к восточным воротам, и спустя некоторое время мы двинулись дальше…


   По городу летели противоречащие друг другу слухи, с легкостью вгрызающиеся в сознание горожан. Многие видели поднимающийся густой черный дым в районе восточных ворот и, что естественно, тут же начинали строить гипотезы. Одни твердили, что где-то произошли массовые убийства или, что еще отвратительнее, самоубийства. Мол, секта Последователей Молота приказала долго жить. Другие передавали из уст в уста, что это просто радикально настроенные молодые люди высказали свой протест против… ну против чего-нибудь. Что, разве молодежи нужен повод для протестов? Да они протестуют ради самого процесса. Были даже слухи о начавшихся военных действиях: якобы обитатели земель Черного Тумана решились пойти на конфликт, организовав несколько поджогов паровых локомотивов или паровых повозок (что, в принципе, одинаково) в черте города. Однако общим среди всех этих слухов было одно – это постепенно захватывающее людские умы упадочническое настроение. Правительственный же комитет хранил молчание, никак не комментируя случившееся.


   Мы с Идкой продолжали свой путь к восточным воротам, стараясь не попадать под ненужные взгляды и еле пробивающийся сквозь молочный туман тусклый свет прожекторов, установленных на паровых повозках различных модификаций.

   Пересекая Памятную площадь, мы чуть не столкнулись с отрядом Законников. Но люди, укутанные в бело-серые плащи, поразительно гармонирующие с окружающим все в этом городе туманом, промаршировали мимо нас, спрятавшихся в закутке между домов в тени мусорных баков. Дождавшись, пока ищейки Отдела Специального Сыска скроются из вида, мы для уверенности выдержали еще некоторое время, показавшееся мне вечностью, и, накинув валявшуюся тут же грязную рванину, вышли на площадь.

   Несмотря на то, что здесь только что прошли Законники, торговля на Памятной площади разворачивалась стремительно. То тут, то там прямо на брусчатке торговцы, расстелив полотнища, вновь выкладывали свой товар и ожесточенно торговались с многочисленными покупателями, которые во время марша Законников притихли, а теперь, видимо, старались восполнить время, потраченное на молчание. Мы, прикинувшись двумя бездомными подростками, коих на улицах Аль Каннора и которых очень не жалуют местные коммерсанты, с показным безразличием стали пробираться через толпы заинтересованных в товарах людей.

   А базар все набирал и набирал обороты. Торговцы на все голоса рекламировали свой товар. Звонкие торговки расхваливали свежую зелень, выращенную в собственных подвалах и довольно редкую в это время года; басовитые оружейники выложили на самодельные прилавки и стенды свой товар, в основном состоящий из различной кухонной утвари; хриплые ремесленники, смачно сплевывая, объясняли зевакам устройство новых паровых двигателей. Сквозь это жужжание людей пробивались гудки самоходных паровых повозок, подвозивших торговцам различные товары.

   Мой взгляд остановился на одном из оружейных стендов, установленном в стороне от общей сутолоки. Возле него находились всего пара покупателей, облаченных в дорогие бархатные фраки и цилиндры черного велюра. По тускло блеснувшей у одного металлической перчатке и выбивающимся из-под фрака облачкам пара, я, даже не задумываясь о том, откуда я могу знать, сделал для себя предположение, что у него, вероятно, механизированный паровой протез. Довольно дорогое изделие, что говорило о состоятельности покупателей. Эта пара с видимым интересом разглядывала какой-то предмет, напоминающий своими очертаниями длинную толстую трубку медного цвета, оснащенную несколькими датчиками. Я толкнул Идку в бок:
 
   – Что это?

   Она быстро взглянула на стенд, затем на торговца и скривилась:

   – Это? Откуда я знаю? Какая-то штуковина для богатеньких толстосумов. Не удивлюсь, если это агрегат для их женщин, ишь ты какая толстая и блестящая. – Идка глумливо хихикнула, а я покраснел, представив, как именно замужние леди пользуются этим прибором.
 
   – А может, это что-то из специальных насадок для револьверов. Я слышала, что подобные штуки появились в городе. По виду – очень дорогая штука.

   На этом она замолчала и потянула меня в арку, в тени которой можно было сбросить вонючее рубище и продолжить путь к восточным воротам, до которых оставалось совсем немного, буквально несколько кварталов. И эти несколько кварталов нам предстояло идти в полутьме узких проулков, переступая через заполонившие их тела грязных бездомных. Как оказалось, там нас и ожидала очередная встреча, хоть как-то приоткрывшая завесу тайны заполонивших район восточных ворот черных дымов…

   Прикрывая лица рукавами когда-то белых, а теперь пропитанных потом и сажей рубах, защищаясь от смога и стремительно нахлынувшего смрада, мы медленно, гораздо медленнее, чем хотелось, двигались к выходу из города, оказавшегося для нас западней.


   Наступили сумерки, слишком рано для этого времени года, однако вполне закономерно для этого города. Фонари стали светить слегка ярче, впрочем, как и всегда в это время суток. Очертания домов постепенно таяли, и спустя несколько минут, щедро отмеренных Городским Хронометром, их уже нельзя было различить сквозь плотную завесу тумана. Нас окружали твердыни из камня, черного как смоль, матово блестящего тяжелыми каплями воды в сумраке вечера. Проулки были настолько узки, что если бы мы с Идкой просто пошли рядом, то свободными руками могли бы ощутить прохладную влагу, стекающую по стенам зданий, этакую испарину города.


   Идка в очередной раз чертыхнулась и пнула какой-то мешок, преградивший нам путь. Мешок оказался живым человеком, который тут же застонал, еще более скорчился, вероятно, от боли, и протянул к нам немощную старческую руку, усыпанную почерневшими бляхами намечающихся язв.

   – Помогите… Подайте бедному калеке хотя бы на кусок хлеба…

   Я, было, потянулся к нему, но Идка меня одернула:

   – Не трогай его. Видишь, его руки в язвах… Он болен и, скорее всего, заразный.

   Из мешковины, служившей бродяге и постелью и одеждой, показался затянутый бельмом глаз:

   – А-ах… Молодые и красивые… – прохрипел нищий: – Я тоже когда-то был молодым и красивым… А потом попал сюда… Я вижу, вы бежите из города… Верно… Верно… – тут старик закашлялся, расплевывая густую вонючую слизь вокруг. – Подайте на кусок хлеба, а я вам скажу что-то интересное…

   – Пошел вон! – рявкнула Идка. – У самих денег нет… А если не отстанешь, то…

   – Вас ведь дым интересует? – все так же хрипло спросил старик и хихикнул. Идка тут же осеклась.

   – С чего это ты взял?

   – Значит, и впрямь интересует… Он всех интересует… Ну идите...

   Тут глаз исчез в мешковине. Старик отвернулся.

   – Эй, дед…

   Молчание, прерываемое тяжелыми хриплыми вздохами.

   – Дед, я с тобой разговариваю!

   Снова никакой реакции. Идка начала злиться:

   – Слушай ты! Давай выкладывай, что…

   – Погоди, – я отодвинул девушку и обратился к старику. – Дед, я нас тут осталось немного хлеба. Ты же голоден? Давай так, ты нам историю, мы тебе еду. И лучше бы тебе не раздумывать…

   Раздалось уже знакомое шуршание, и снова показался глаз:

   – Хм-м… А те не так глуп, как кажешься на первый взгляд… Ладно, давай хлеб.

   Я протянул ему остаток отсыревшей заплесневелой лепешки. Старик удовлетворенно хмыкнул и с поразительной для него скоростью выхватил кусок из моих рук. Послышалось громкое чавканье вперемешку с довольным похрюкиванием. Идка брезгливо поморщилась и, картинно закатив глаза, отвернулась. Наконец дед расправился с лепешкой и алчно зыркнул своим глазом на меня: – Еще что-нибудь есть?

   – Извини, это все, что у нас было…

   – Ну ладно. Слухайте меня внимательно. Тот дым, который все видели, начинается практически за поворотом. И я вам туда ходить не советую.

   – Почему?

   – Это плохой дым, мертвый…

   Идка подошла ближе:

   – Чего? Слышишь, старый. Рассказывай все как есть…

   Дед неожиданно вскочил на ноги:

   – Это Ater Odor... Prima eventum... PESTILENTIA! Все умрут! Все издохнут! И вы тоже! – старик раскинул руки и безумно расхохотался. Капюшон из мешковины слетел, лицо открылось, выставив напоказ черные гноящиеся язвы. На губах выступила серая, схожая по цвету с окружающим все туманом, пена: – Все умрут! Все издохнут! Все…– старик неестественно выгнулся, что-то хрустнуло, и дед упал на землю.

   Все это время мы стояли, не проронив ни слова, ошеломленные и напуганные. Лишь когда прошло несколько минут, Идка робко прижалась к моей спине:

   – Что это с ним?

   – Наверное, умер…

   – Вот же напугал, черт старый!

   – Ид, нельзя так…

   – Вот гад! Напугал, издох прямо на глазах, да еще и ничего не сказал… –  Идка разгневанной фурией набросилась на старика, сокрытого грязной прогнившей мешковиной: – Сволочь! Гад! Сволочь!

   Каждый выкрик она дублировала ударом ногой. Я обхватил ее за плечи и потащил подальше от трупа. Из глаз потекли злые слезы: – Почему все так? Что же там? – Она рванулась из моих рук и выбежала за угол…

   Я нашел ее, привалившуюся к стене дома, с распахнутыми от ужаса глазами. Она еле сдерживала крик, буквально сдавливая его обеими руками. По щекам текли слезы. Окинув площадь перед воротами взглядом, я осел рядом с ней.


   Никогда бы не подумал, что все, что последует за этим, будет так сложно и страшно не то, что описывать, но даже вспоминать…


   Передо мной в темноте, чадя густым смолянисто-черным дымом, горели костры, сложенные из человеческих тел, всего шесть, каждый и которых достигал в высоту порядка десяти – пятнадцати локтей. Пламя с веселым треском пожирало то, что еще совсем недавно было живыми людьми. Куда бы я ни посмотрел, на глаза все время попадались их части. Руки, ноги, взрослые, дети… Тела, объятые пламенем, быстро обугливались, раздавая зловоние по всей округе. Облаченные в блестящие скафандры с запотевшими стеклами люди, небрежно шлепая тяжелыми ботинками по лужам, стаскивали с окружающих площадь проулков и сваливали в кучу все новые и новые мешки, сквозь материю которых просачивалась бурая кровь вперемешку с ядовитым темным гноем. Вся мостовая отдавала багрянцем: черные от ночи лужи охотно отражали в себе яркие языки пламени.

   Один из скафандров подкатил к груде только что принесенных тел небольшую повозку с установленным на ней стальным бочонком и, вытянув шланг, полил тела какой-то светлой жидкостью. Затем другой, просто бросил туда факел, и заполыхал новый костер. Раздались крики. Среди трупов были живые люди! Но длинное копье оборвало мольбы о помощи, оставив только гудение разгорающегося пламени...

   О чем же говорил тот нищий? Какие слова он выкрикивал перед своей смертью? Что означает «pestilentia»?

   В воздухе витал смрад и страх. И на затянутом тяжелыми тучами ночном небе ровно перед тем, как вспыхнул очередной костер, мой страх начертал кровавыми буквами единственное слово. И слово это было – ЧУМА.


   Озарившая догадка взорвалась огненным шаром в голове. С трудом растормошив Идку (для чего мне пришлось отхлестать ее по лицу, приводя в чувство), я, подхватив девушку, бросился бегом прочь отсюда. Прочь из этого Создателем покинутого места.



(...продолжение следует...)