А на войне, как на войне. Рассказ

    С дедом не виделись давно. Всё было как-то недосуг. Он заметно постарел, сильно сдал. Крупное, под стать могучей фигуре, лицо, исхудало выпирая скулы. Да и сам он осел, одряб. Не скрывая свою старческую беспомощность, нет-нет да обронит с явным сожалением:   
   - Пожил я, мой хороший, куда же деваться. Жизнь, знамо, на месте не топчется. Вот и мне пора подошла, в последнее время хворь донимает. Уже лекарства не впрок. Не дай бог свалиться, не хочется перед смертью людей и себя мучить...

   Достал из сундука, из давнишних запасов, бутылку водки.
   - Как раз полечимся, хуже не будет.
За столом разговорились о житье-бытье, о политике, о нелегком перестроечном времени. Не заметили, как завечерело. Затронули войну.

   - Айда на волю, мой хороший, - предложил дед, вставая из-за стола,- тесно тут, да заодно свежим воздухом подышим.
Июльский закат принес тишину и относительную прохладу. Во дворе, под деревьями, расположились на видавшей виды скамейке.

   - Да-а,- вздохнул дед.
   - Война-а! Закурив, неторопливо стал рассказывать о себе.
   - Формировали нас под Алма-Аты. Я там, аккурат перед войной, связистом служил. От туда, прямиком, с батальоном тяжелой артиллерии, бросили нас, необстрелянных, на передний край обороны под Смоленск. Вот где, мой хороший, получили мы первый страшный урок войны.

   Помнится, окопались на высоте у леса в ожидании немецких танков. А командиры у нас были ну сущие пацаны. Напыщенная серьёзность им никак не шла. Зато личили беленькие накрахмаленные подворотнички. Те, кто был постарше да поопытнее, из рядовых, говорили командирам, что позиция выбрана неудачно. Надо бы в сторонку, к лесу отойти, да в кустарнике замаскироваться.

   Какой там! Они и слушать не желали. Приказы командиров не обсуждаются.
Ладно. Позицию подготовили, как положено - чин по чину. Окопались.Вокруг птички щебечат, кузнечики стрекочут. Теплынь. От безделья кто всхрапнул, кто письма взялся писать.
   Первый разрыв снаряда враз всех поднял на ноги. Не ожидая такого оборота событий, расчёты были ошеломлены и теперь в панике метались, не видя перед собой противника. Лихорадочно соображали, что к чему. Снаряды ложились так точно, словно адская взрывная машина была загадочным образом подложена под каждый расчет.

   - Говорил, говорил же! - орал замкомвзвода Слухин, - надо в лесок, в лесок...
Наседал на политрука Краснова, подталкивая того к комдивизиона, молодому старшему лейтенанту Комлеву.
   - Скажи ему, что бы в лесок, в лесок, - галдел он оглохший, очумевший, словно видел в своих словах спасение.

   - Куда-а?! - осадил его политрук,- не галди. Поздно менять позицию, поздно. Понял?
Слухин зло выругался и принялся, как заведённый, подавать снаряды в пекло раскалённого ствола пушки. Только куда стреляли, не понятно. Противника не видно. Зато мы у них были словно на ладони. Пять пушек с расчётами, немцы разбили вдрызг. Многих ребят тогда не досчитались. А всё, - сделал он вывод, - из-за нехватки кадровых офицеров, которые потом нашу открытую позицию ставили в укор.

   Дело прошлое. Однажды с Сашкой,с моим напарником,связь на КП тянули. Так он вбил себе в башку, что снаряд в одно и тоже место не попадает, а значит воронка самое надёжное укрытие. Только разговорились, а тут артобстрел. Я на землю брякнулся, где стоял, а он, дурень, подхватился бежать до ближайшей воронки. Кричу ему вслед:
   - Сашка! Ложись!

   Не успел парень до неё добежать. На моих глазах осколком голову разнесло. Меня бог миловал. Прямого попадания избежал, а осколки они что, они вверх веером летят.
   Да-а! - умудрёно покачал головой дед,- всякие случаи были. Разок телефонный провод подсобил. По тёмному, один с катушкой полз у переднего края, а тут, откуда ни возьмись, здоровенный немчура на меня набросился. Видать языка хотел взять. Не заметил я его, тихо подкрался. Схватились с ним, как говориться , не на жизнь , на смерть. Я вроде не слабак, только чую его силищу превосходящую. Вымотался до предела и, не попадись под руку провод, не знай, чем бы дело кончилось. Захлестнул его на шее фрица, тот  пикнуть не успел.

   После, постоянно в голенище сапога, финку трофейную таскал. Так с ней до Берлина дошёл. В другой раз немецкий "Шмайстер" выручил. В свой ППШа песок попал, затвор заклинило, а немцы наседают, спасу нет. Ну, думаю, хана мне. Что делать? Глядь, недалеко убитый фашист валяется. Я к нему на брюхе. Запасливым оказался. Кроме автомата два полных рожка достались, да четыре гранаты. В этом же бою  ранили. Атаку отбили и в контратаку пошли. Меня в ногу и зацепило.

   Свалился в траншею, от пуль подальше. Брючным ремнём ногу выше раны перехватил, лежу, боль терплю. Жду санитаров. Обычно за наступающими сан рота идёт, убитых и раненых подбирают. Чувствую, слабею. Полон сапог крови. Слышу вроде кто на верху по-нашему разговаривает. Я кричать. Подходят два санитара с носилками, спрашивают:
   - Из какого батальона?
 Доложил им.

   - А-а, так ты не наш, жди своих, - отвечают, и уходить собрались. Зло взяло.
   - Ах, паразиты! - вскипел,- значит, я не ваш! Затвор передёрнул
   - Ну уж не-ет! Не возьмёте, со мной здесь сдохните... И такое было. После ранения в свою часть уже не попал. Направили в Псковский полк. Ротный попался - зверь зверем. До меня ещё никому житья не давал. По его вине, сказывали, много нашего брата полегло. Муштровать любил. Ладно бы по делу, а то так. Да мордобоем занимался. Уверен был, что против никто руку не поднимет. Война. Народ и так обозленный. Столковались как от него избавиться.

   Чужой  нам был. В первой же атаке кинули под него связку противотанковых гранат. Один сапог с культяпкой остался. Опосля боя "особисты" допытывались, что да как?
Все утверждали, что на мину наступил. Не повезло...
   - Ты только, мой хороший, - подвинулся ближе дед, - никому про это не сказывай, не надо. Мало ли чего. Вот помру, тогда как хошь...

    Достал из под скамьи начатую бутылку,налил по стопке.
    - Сколько из-за неё, - кивнул на водку, - народу гибнет, и теперь, и в войну. Помню в Германию вошли, городишко небольшой взяли, а на окраине винный погреб нашли. Проверили - мин нет. Наши туда полезли, и давай бочки из автоматов дырявить. Дурачились. Кто поумнее, вина во фляги налили да ушли. А кто до выпивки охоч нахлебался до упора. Вина вытекло столько, что они, в беспамятстве, захлебнулись. Втроем мы, кто покрепче, ныряли за утопленниками в погреб. Сами на тот свет ушли и хорошее вино испоганили.

   Восьмерым в похоронке написали: "Погиб смертью храбрых". А что делать? Не станешь сообщать родным правду, как погибли. Срамно...
   - Ну-у, будем здоровы! - дед чокнулся со мной налитой рюмкой. Выпили.
   - Да-а, а когда границу перешли, до нас приказ довели. Так, мол, и так. Мирных жителей не трогать, мародерством не заниматься. Какой там не трогать. Месть, мой хороший, штука сурьёзная. Как её не прячь внутрях, она всё на волю просится.

   Всё было. Чего греха таить...
Долго ещё продолжалась наша беседа. Дед вспоминал своих однополчан. Называл имена, фамилии, принёс армейские фотографии, ордена, медали. Воспоминаниям не было конца...
Вскоре деда не стало.

    Однажды, по телевизору, в одной передаче, ветеран войны рассказывал точно такой же эпизод с винным погребом. Я удивился совпадению и понял, что этот человек его однополчанин. Такое не выдумаешь. Тем более совпадали все мельчайшие подробности, о которых поведал дед. Тогда я пожалел, что услышал сейчас, а не при жизни деда. Наверняка им можно было бы списаться через редакцию программы, а может даже и встретиться. Но теперь поздно. От деда осталась лишь фотография и память, которая долго будет жить в моем сердце.