Дядя Ваня. Рассказ

      Сегодня Санька со страхом ждал отца. Он ещё издали заметил его шаткую сутулую фигуру и шмыгнул во двор.
   - Мамка! Мамка! - взволнованно воскликнул он.
   - Папка вертается.
Тётя Варя суматошно выбежала на улицу из дома, крикнув без объяснений:
   - Слетай к кузне, зови Вовку! Указала рукой в сторону речки.
   - Овражком, овражком...Глядя на бегущего под гору сына, сказала тихо:
   - А я у Клавки схоронюсь.

   Потом оживилась, торопливо выпроваживая Кольку:
   - Ступай домой, нечего на него, дурака бесстыжего любоваться...
Колька драпанул в кусты через дорогу.
Двор опустел, но ненадолго. Хозяин с бутылкой вина упрямо приближался к дому. Нечёсанные смоляные кудри прилипли к потному лбу. Ноги едва держали высокое грузное тело. Набычившись, миновал плетень, подошёл к двери, приткнулся к косяку, затянул привычно:
   - Вы-ы-ходи-и-ила на берег Катю-ю-ша...

Икнул, Позвал зычно:
   - Варь?! Варю-юха?! Эт я, слышь? Глухая тетеря...
Тупой взгляд уперся в висячий замок.
   - Та-а-к, - заскрипел он зубами.
   - Так встречаешь, стерва! Замахнулся бутылкой и безрассудно грохнул ею о пробой. Под ноги сыпануло битое стекло. По доскам и руке кровью потекло вино.

   - Варька-а?! - рявкнул он. Безжалостно сверкнули глаза.
В это время подошли Вовка с Саньком. Тётя Варя шире раздвинула занавеску соседского окна.
"Кабы чего не натворил, супостат!"
   - Вовка твой, - за спиной глухо сказала тетя Клава, - прямо за год вытянулся. Копия - отец, а характером в тебя уродился - смирный.

   - Вырос - не заметила, - вздохнула горько тетя Варя.- Жизнь постылая. Радоваться и то с чужого окна украдкой приходится...
   - Не шуми, чего ты?! - Вовка попытался успокоить отца, отвести его под навес в саду.
   - От людей неудобно.

Отец заартачился.
   - Указчик нашёлся! Сопляк!
Вовка упрямо потянул его за рукав. Тот, упираясь, дёрнул руку и наотмашь случайно угодил локтём прямо младшему в лицо. Санька отлетел в сторону с разбитым носом.


   - Убью-у-у! - разошёлся дядя Ваня, разгорячившись.
Тетя Варя не выдержала, прибежала к сыновьям на помощь.
   - Ах ты, изверг, ах, паразит! - может быть, впервые накинулась она на мужа, не в силах больше совладать с собой.
   - Хватит, натерпелась! - горечь и обида закипели в груди.

   Санька жалобно ныл, на коленках высмаркивая сгустки крови.
Вовка поначалу растерялся, но, видя осмелевшую мать, ринулся на буяна и в два счёта заломил ему руку за спину.
   - Пусти-и-и! - Дядя Ваня согнулся в три погибели, запыхтел от боли и беспомощности.

   - Ага-а! - Тётя Варя закружилась вокруг них. - Не будешь теперь ерепениться, нашлась на тебя управа, нашлась. Ужо угомоним...
Принесла из хлева веревку. Вдвоём связали дядю Ваню по рукам и ногам, не обращая внимания на угрозы. Кое-как затащили в сени.

   До ночи отец ругался, а потом как-то враз обмяк и стал просить у матери прощения. Санька слышал, как она, умываясь слезами, снимала с отца путы. В избу доносился сухой сдержанный кашель и клятвенные заверения. Недавно затаенная злоба на отца рушилась в добром Санькином сердце, уступая место чему-то хорошему - хорошему...

   Рано поднялся дядя Ваня - до выгона. Увидел соседа, подошёл неторопко. Закурили. Присели, не сговариваясь, на лавку у плетня, помолчали хмуро, словно обиду меж собой обдумывали.
   - Дурак я, Степ, - скорбно сказал дядя Ваня. - Дурак!
   - Не по-нашенскому так, - без выкрутасов ответил сосед.

   - Ну, подурачился, и хватит! С кем не бывает! А у тебя останову нет. Кажный день колобродишь, любого задеть норовишь. Чего же здесь умного?
Опять помолчали покуривая.
   - За гулянкой, - дядя Ваня возобновил свою исповедь, - сынов упустил. Он потер распухшие запястья рук.- На родного отца замахнулись! Дожил...

   - Надоело им, Вань,- дядя Степа оживился, - сызмальства из дома гонишь. На Варьку иной раз смотреть жутко. Тебе бабу отдубасить - нет ничто! Не на ту нарвался. Моя бы тебя живо приструнила...

   - Когда из плена сбёг, - дядя Ваня задумался, - жизнь словно заново изведал. До того она желанной, диковинной показалась, что подумал, останусь жив, Варюху до смерти на руках носить буду.
   - Оно и видно, носишь, - подковырнул дядя Степа, - только на пинках.
От упрека дядя Ваня осерчал, хотел было уйти, но лишь поерзал на скамейке, остался.

"Чего на правду дуться?!"
   - Не для сраму живём, - дядя Степа ударился в рассуждения. - А на наших баб нам всю жизнь молиться надо. Лиха тоже хватили. Они в мужиках, может, издавна подмогу выглядывают, а мы кочевряжимся.

Дядя Ваня небрежно махнул рукой.
   - Когда трезвый, смекаю, а чуток перепало - всё кувырком идет. Сначала война, словно болячка какая, донимала, ночами криком ребятишек будил. Проснусь чумным и отхожу до утра, а утром примешь стопку - оно вроде легше становится. А потом и сны перестали сниться, а к стакану как привязали. Уж лучше бы, - продолжил он негромко, - сдохнуть. Какой с меня прок? Одно хорошо - магазину прибыль.

   - Брось дурить, - последовал укор. - Образумься. Тебе детей подымать надо, а ты о чём думаешь, болда.
Дядя Ваня гмыкнул в кулак, хмуро подытожил для себя
   "Кончился весь запас моих возможностей. Войну проклятую осилил, а себя не смогу. Сколько раз пытался бросить...
Правильно Варюха говорит:
   "Уж лучше бы тебя не было, пропади ты пропадом со своей водкой!"

   И так тоскливо, скверно стало, что и говорить-то расхотелось. Сознание вины перед семьей близило к мысли о том, что, жизнь, по сути, прошла никчемно, паршиво, где-то там, далеким туманным призраком...

   Вернулся в свой двор. Горечью зажгло нутро.
   "Вот здесь с победой встречала истосковавшаяся жена. Здесь, на месте обветшалого домика, поставили этот - на четыре окна с просторными сенями. Здесь пошли послевоенные детки. А после и вспомнить нечего. После слепо жил своей болью и не выплеснутой до конца в войне злобой..."

   Скрипнула дверь. Звякнув дойным ведром, на улицу вышла жена, сказала осунувшемуся мужу:
   - Спал бы, Вань! Сама коровенку выгоню.
И поглядела так мягко, доверчиво, точно не было с вечера бессильных слёз, злорадного к нему презрения.

Не выдержав взгляда, отвёл глаза, побитой собакой побрёл к сенцам. Вчерашний день не хотелось вспоминать, как и всю свою поганую жизнь. Упал в сенях на подстилку и затих после скулящего судорожного всхлипа...

   Над деревней вставал будний день, а он все ещё лежал, хотя видел жену, уходящую на работу с тяпкой, детей, с боязливой осторожностью прошмыгнувших мимо. Долго лежал, мучаясь своими страшными замыслами, и никак не мог от них отделаться.
   В ненужном одиночестве он больше не стал противиться самому себе. Дядя Ваня повесился на каретке панцирной кровати, на широком армейском ремне, которым часто замахивался на жену и беспричинно порол своих детей.