Карат -Хум. Рассказ

   В двадцать первом году Руденко Пете исполнилось одиннадцать лет. Кроме Петра Федоровича, так в шутку называл его отец, в семье плотника росли ещё две младшие сестренки. Голод и болезни чудовищно расползались по всей Самарской губернии, прибрав к рукам и поселок Горный. Всё чаще родители поговаривали об отъезде, чтобы сохранить семью.

   - Лето как - никак осилим, а зиму не переживём, - сказал однажды отец. Открыто и твердо решил:
   - Едем в теплые края...
Основанием для отъезда послужила вербовка на нефтяные промыслы Баку.Солидные представители Красного Креста в тёртых кожанках, заверяли в том, что дорога бесплатная, а главное - полное обеспечение продовольствием и работой.

   Мать была на распутье. Страшно оставлять дом и пускаться в дальнюю дорогу. "Каково по чужим углам мотаться?"
   - Где не жить - лишь бы не тужить! - не унывал отец. - Погоди горевать-то, - ласково обнимал он мать, - не навек съезжаем. Вернёмся, покуда сил не наберёмся!

   - Папань, а взаправду там море? Петьку почему-то интересовало это.
   - А как-же! И море, и рыба всякая, и сладости заморские! А вот снега не бывает. Отец поднял его к самой притолоке и закружил смеясь. У Петьки, от сказанного, аж дух захватило и сильнее захотелось есть.

   Желающих ехать набралось десятка два. До Саратова, с необходимой поклажей, ехали на подводах. На станции примкнуло ещё человек полтараста, и дальше дорога наполнилась перестуком колес, паровозными гудками, знакомством и ожиданием.

Всю дорогу кормили сносно, а это вселяло надежду на лучшее. Но по прибытии в Баку оказалось, что на буровые людей уже набрали, и что делать дальше - неведомо. Народ возмутился:
   - С устройством обещали, а теперь на попятную? Выходит мы лишние?

   - Да нет, нет, - успокаивали их. - Нужны только здоровые и грамотные. Нефть из земли брать - не языком чесать...
Два дня продолжалась утряска с рабочими местами. Отец был силён, да и грамоте мало - мальски обучен, но оставаться в большом приморском городе не захотел.
   - Где много народа, там мало хлеба, - рассудил он. - Поедем дальше.

   Так, не осевших в Баку, посадили на пароход и переправили в Красноводск. И здесь Руденко не задержались. Дальше снова дорога, дни и ночи в душном, тесном вагоне...
Станция Каттакурган встретила поздним вечером.

   - Плотники есть? - чей-то выкрик донесся с улицы.
   - Федор? - взмолилась мать, - откликнись. Пора остановиться,нет больше сил ехать.
   - Есть, есть! - отозвался отец в окно. Ему тоже надоела неопределённость и нытье измученных дорогой детей.

Человек в длинном узбекском халате стоял у фонарного столба и, подавая знак, махал рукой.
Решились сойти. Но чем дальше отходили от состава, тем беспокойнее оглядывались назад.
   - Э-э-э, не-ет! - вдруг раздумал отец, поворачивая детей обратно.
   - Один не останусь.

   - Постой дорогой! - спохватился узбек. - Зачем один? Моя много надо! - он растопырил пальцы рук. - Арык копать нада, вода прудить нада! Твоя хлеб давай!
   - Ну тогда другое дело! - согласился отец, и кроме него, желающих остаться, набралось человек пятнадцать.

   - Самара, вай - вай, - узбек озабоченно поглаживал детские головенки с ввалившимися глазами, и всё качал жалеючи головой. - Однако жить нада, - сказал он собравшимся и указал в долину, - туда нада, моя жить Карат-Хум.

   Ждали всю ночь, а на следующий день, в жару, подошли арбы. Пять крытых повозок с огромными колёсами не увязывались с размерами запряжённых в них осликов. Они казались такими бессильными, что многие не решались садиться. "Увезут-ли?"

Но когда тронулись, беспокойство прошло. Те упорно тащили за собой колесницы, смешно семеня по каменистой дороге. Вскоре доехали до оврага схожего с обвалившимся ущельем. Удачно спустились, а на подъеме, тех кто пытался помочь осликам, одернули:
   - Сама ходить нада! "Нечего, мол, их баловать".

   Вёрст через двадцать подъехали к быстрой желтоводной реке. Прежде чем переправляться, предупредили, чтобы не боялись. На середине вода под арбами забурлила, того и гляди опрокинет, но ничего такого не случилось. Колеса с редкими спицами почти не оказывали сопротивления потоку, да и место, видимо, было хорошо известно проводникам.

На другом берегу каменистое дно предгорья сменилось на песчаную равнину.  Скудный травяной покров, с одинокими деревцами, тянулся вдоль арыка до самого кишлака. Само селение словно вымерло - ни единой души. Все попрятались, и сквозь дверные проёмы можно было приметить любопытные взгляды. Иногда вырывался удивленный шепот: - Урус! Урус!

В конце селения, на небольшом пятачке, встали. Узбек бойко и деловито взялся распределять прибывших в заброшенные, но пригодные для жилья мазанки.
   - Забрались! - сокрушались некоторые,- к чёрту на кулички. Как жить будем,ежели взглянуть открыто никто не удосужился.

   - А чего любоваться? Обыкновенные мы, - пошутил отец. - Голова, два уха...
   - Кто главный? - разговор прервал седовласый дородный аксакал с жиденькой бородёнкой.
Появился он неожиданно. Все почему-то кивнули на отца.

   - Как величать? - без лишних церемоний, на русском языке, обратился к отцу.
   - Федор, - ответил отец.
   - Тодор, - повторил аксакал и представился, - Хасан!
Поманил пальцем сопровождавшего узбека, что-то шепнул на ухо. Тот послушно закивал головой и зычно крикнул по-своему.

   - Отдыхайте, - только и сказал Хасан уходя. А через минуту засуетились жители кишлака. Забегали в парандже узбечки, затопила ребятня сложенные на улице печи с округлыми, просторными сводами. Дурманяще запахло хлебом. Хлопоты были посвящены русским.

   - Урус! Самара! - стали приносить жители горячие ржаные и кукурузные лепёшки. К сумеркам столько натаскали, что за неделю не управиться. Тут уж в благодарность,изголодавшиеся волжане, дарили приносящим кто что мог.

   Постепенно жизнь на новом месте налаживалась. Мужчины с утра уходили на бахчи, поправляли старые и рыли новые арыки. Женщины занимались прополкой овощей, а малышня собирала в короб золу и нечистоты, свозили зловонную массу на плантации, смешивая там её с проточной водой. Удобренные таким образом арбузы и дыни росли на глазах.

   - Тодор? - однажды  обратился к отцу Хасан.
   - Стол сколотить можешь?
   - Эко диво! - обрадовался отец. - Руки не крюки, струмент при мне. Был бы матерьял.
   - Такой большой сделай, на двадцать жен...

Понял отец, что не так прост, как кажется Хасан. Байских кровей, потому все ему покорны. Сделал отец стол ладный, длинный, только чаще жён стали собираться за ним басмачи. С опаской зажили русские. Шли мрачные слухи о зверствах басмачей. Послали отца к Хасану.
   - Ступай Федя,вызнай, у кого на случай защиту искать.

   - Не тревожься Тодор, - успокоил Хасан. Пока я хозяин - никто вас не обидет. Только вот окажи услугу. Пускай твой сынишка барашек попасёт.
   - Да разве он справится? Малой еще! - не хотел отец сына без присмотра оставлять.
   - Не там! - указал Хасан в сторону гор, где опять же по-слухам, паслось пять тысяч овец.

   - Здесь, у кишлака, десять барашек.
   "Отказаться", -  подумал Федор, - "значит испортить отношения".
Согласился.
   Не успел Петька выгнать овец из загона за кишлак, как от них отделился здоровенный баран с завитыми рогами и грозно нагнув голову, погнался за ним.

Резво пустился наутёк Петька. Успел добежать до ближайшего дерева. Обезьяной взобрался на него. Со всего розмаху ударил баран головой о ствол. Весь день не отпускал непонятно чем разгневанный баран и только к вечеру увёл овец в кашару. Голодный, со слезами, затемно вернулся Петька домой. Пошёл отец к Хасану с жалобой.

   - Вай-вай! - стал сокрушаться он. - Совсем забыл. Злой баран, злой.
   - Ну вот, что, как хошь, а сына я боле не дам, - сказал отец категорично.
   - Один он у нас...
Ничего не ответил Хасан, только нахмурился.

   К весне чуть-ли не ежедневно стали наведываться басмачи. Пьяные, вооружённые, с камчой в руках, они всё ненавистнее бросали взгляды на русских. С их появлением резали барана.
Однажды ночью отца позвали. За длинным столом эти люди уплетали баранину.

   - Проходи, встретил его Хасан и посадил поодаль.
   - Уважаемые хотят знать, - начал он допрос, есть у вас оружие?
   - Окромя топора ничего нет, - спокойно ответил  он и его ответ Хасан перевёл на узбекский.
   - А в рекрутах был?
   - Не пришлось по болезни.

Сидящие за столом закивали головами, взгляды стали мягче. Долго они вели меж собой непонятный разговор, а Федор сидел и думал, что неспроста его сюда позвали и ведут странную беседу, неспроста-а...

   - Вот что,Тодор, - под конец сказал Хасан, лучше вам отсюда уехать. Больно наши сердятся, говорят русские много хлопот доставляют.
   - Да не эти, - заметил заметил он недоумение отца, - эти барашек охраняют, им-то что. От людей Ибрагим-Бека отбоя нет. Полнолунием непокорных в Бухаре вырезали, могут и сюда наехать. Уезжай, аллах тебя храни. Коней дам, людей дам, не хочу крови..

   Не подвёл Хасан. Дал вооружённых всадников, коней, хлеба, вяленой и сушёной рыбы из Аральского моря и ранним утром тронули в обратный путь.
   - То-до-ор! - крикнул вслед Хасан, проедешь воду, долго жить будешь!

Подъехали к речке. А воды в ней - коню по брюхо. Лошади попались норовистые, хрипят, из воды рвуться. Бабы с перепуга крик подняли. Ребятишки в слёзы...
Кое-как утихомирили их мужики, пустили лошадей навстречу течению, наискосок к тому берегу.

Насилу переправились, а тут овраг вскоре. Затащило его туманом - не видно от куда пулю влепят. Тут уж все притихли. Лошади, и те осторожничают, копытами землю щупают. Только спустились в него, вдруг спереди донеслось:
   - Тпр-р!
И вроде как оружие забряцило.

  "Ну всё, хана!"- подумал Федор, - "наверно здесь решили кончать. А я, дурак, поверил.
Люди Ибрагим-Бека... Эти не лучше. Если что", - он крепче уцепился за щуплого узбека, - "этого враз скручу, а с коробином и помирать легче..."

   Тянется время в ожидании. Тревожно на сердце. "Затем-ли сюда ехали? Опять же детишек жалко".
Неожиданно из туманной гущи выплыла фигура провожатого. Он молча подходил к каждой лошади и зачем-то крепко стягивал морду сыромятным ремешком. Тревога сменилась радостной догадкой. Не успели тронуть, как сзади запоздало послышалось конское ржание. Но упорным молчанием ответил овраг.

   Трижды перекрестилась Петькина мать на станции и позже, у порога родного дома...