Солдаты

                Ветер из ущелья приносит дни, в долине они  с сумерками тают. Тают, как снежинки  на костре, как будто их и не было. Завтра будет день такой же, длинный и нудный, тот же ветер будет гонять листву и стучаться в окна, тот же гул кирзовых сапог шагающей  роты и тот же  зычный голос старшины. Рота подъём. Рота отбой. Звонкая согласная «р»  в его гортани будет звенеть, переливаться, отдавать холодом и  сталью.
           Вереница дней одинаковых,  день за днём тянется. Иногда Степе кажется не будь старшины, один день захватил бы остальные и  остался бы в них днём главным, таким же нудным и противным, но зычный голос доброго  служаки не даёт этому свершиться.
          Старшина   на высоте главный. Ротный, погрязший в делах, старший лейтенант в долине, в роте слух идёт, что дела у него тёмные с горцами.
          Закоренел Стёпа. Служба к концу  идёт. На подъёме встаёт с ленцой, потягиваясь. Старшина прощает взглядом, даёт  поблажку, но не  в службе. Не вышел ростом старшина: мал, сух, неказист. Рота батей зовёт его за глаза. Не за голос зычный басом, от которого трава к земле жмётся, а за то, что человеком в роте  считается.
          «Приказ, есть приказ»  - говорит он перед строем новобранцам:  - « Мы его исполним, никуда нам от этого не деться, но, солдаты, матеря ваши, по другому счёту с меня спросят, а вот по этому счету, солдаты, я перед ними в ответе. И ещё скажу, точнее, спрошу вас.  Наслышались вы, что места здесь тихие?». В этом месте батя делает паузу. Строй шумно выдыхает: – «Да»
          - Мест тихих не бывает, солдаты. Поверьте мне. По нужде до ветра по приказу ходить будете, а о  красотах здешних забудьте, дабы не терять бдительности. А пока учитесь ходить в горах, это вам не плац дивизионный, здесь сноровка нужна, солдаты».
            Батя с Сальских степей, где мать с отцом нищенствуют. Сестрёнка младшая в институте  в степной столице  на красный диплом метит. Все  деньги старшиной заработанные, идут на её учёбу, излишки мать с отцом на дом ему откладывают. Себе старшина позволяет только  харч, да  курево. Водку старшина не пьёт, а когда пьёт, по случаю - обставляется  караулами лишними. К отбою старшина трезв, как стёклышко. Ротный шальным ветром налетает, с ног всех  валит, бурелом с казёнщиной  после него  по роте под руку гуляют. Айн, цвай, айн, цвай, драй. Стёпа успокаивается  не сразу. День  на это уходит, календарь завёл себе недавно, а там гляди по календарю и сто дней до приказа бухнет. Но чем ближе дембель, тем тревожнее Стёпе.  Хоть и кричит старшина в долину каждый раз  по рации:   - «Активности боевиков на местности не  замечено», но Стёпе не спокойнее от этого.
        По вечерам долина успокаивается, мерцает огоньками, бывает, гулко где-то ухнет, Стёпа вздрагивает. Снится,  стала чаще мать, братишка малой, грязный на футбольном поле, сестра старшая у калитки  зовёт его, а у него земля вдруг обрывом обрывается. Летит Степа в бездну, нутро выворачивается. Просыпается в поту.
              - Рота подъём!
         Зычным голосом  старшины день начинается, раскатистое «р» летит по ущелью, в горах затихает. Не покойно на душе от сна, тяжесть по всему телу разливается. Целует нательный крестик украдкой, шепчет губами молитву Господню.
        Уазик ротного во дворе. Шмон в казарме. Лицо ротного  выбрито гладко, на покатых плечах  униформа,  трещит  по швам, ноги столбы шире плеч поставлены, держат равновесие тела грузного.  Проверяющие на носу.  Старшина  с подъёма в каптёрке дебет с кредитом  подбивает, рукой  мозолистой  документацию правит. Командиры взводов, как ужаленные во все щели лезут, стараются . А для ротного проверяющим  пыль в глаза пустить, без забот в дамки выйти, и укатит вниз в долину   «сугрева»  ради,  дело привычное, обкатанное, но сегодня, что-то не так. Тих и не многословен увалень, ком взводов не отпускает ни на шаг, со старшиной советуется  перед строем в открытую. Качается, как маятник, на ногах,  волнуется. Старшина спокоен, как всегда.  Лицо, как камень, глаза только грустные, да забота одна за всех,  въевшись в лицо,   печатью на нём присутствует. Не по возрасту стар старшина, не по годам серьезен.  Фуражка его с большим овалом, замполитом в долине подаренная, среди новобранцев  до отбоя кружит. Как квочка среди цыплят, так и он среди молодых солдат выхаживает.  Службу с ними несёт, устав держит.  Льнут к нему бойцы, любят. Нередко, кто из новобранцев впопыхах сгоряча батей зовёт его не по уставу. Уголки рта его тогда  разъезжаются слегка, батя улыбается. Нарочито хмурится затем старшина. Звонкий голос бойца отрабатывает  уставные команды, шумит рота, печатает шаг боец. «Через мозоли голова заработает» - слова эти  молодым бойцам старшиной в каждом  призыве доводятся. Ротный тоже, на старшину молится, а как же ему и не молиться, думает Стёпа, трава на плацу и та батей пересчитана,  не говоря уже о  хвостах ротного, которые батя подчищает, как повар  кастрюли от  накипи.  Блестит расположение роты, порядком уставным дышит, но всё равно увальнем парко хозяйственный день для всех  назначен, а им высоту Х215 с прилегающей местностью обследовать на наличие мин и тайников и прочей  нестандартностью в придачу выпадает.
         Трое их. Сержант контрактник и их срочников двое. Пьяняще красивы горы с утра. Тихи и могущественны.  Много раз видит  Стёпа их, а боится. Не родное это, хоть и красивое.  Ему бы сейчас в полынь  упасть, да напиться бы  запаха её дурманного вдоволь.  Помнит с Олей бежали по степи, затрагивали друг друга, наклонялись вместе к земле,  рвали цветы полевые, нюхали их, лицами соприкасались. Поцелуй свой украдкой в щёку, Ольгину  помнит Стёпа, холодный.
          Замерла Оля тогда,  не отстранилась. Долго гуляли потом по степи, смеялись. Красиво было вокруг. Весна стояла, а поцелуй свой в щёку Олину  Стёпа до сих пор в памяти носит. Пять писем  написал ей  безответных.  В долине в библиотеке  письмо  Карла Маркса жене его Женни    скопировал. Красиво в письме его к  Оле  получилось, хоть и не с его руки, а с руки Маркса, да и руки той чуть было, но трепетно Стёпе было за слова красивые.  Ответ пришёл сразу.  Ответ  равнодушный, как будто степи той  не было.  Обидно стало. Бросил, не стал писать. Зачем, значит, не ко двору он ей пришёлся, не к лицу. Пацаны пишут, есть у неё,  а всё равно сердце постукивает при мысли о ней, сжимает грудь обручем  краса её, не отпускает.  Нет, не ушла  для  Стёпы степь та, осталась, как и письмо то единственное. В который раз перечитает Стёпа его, в который раз бросает. Не то в письме, отводом  пахнет.
           « На красоты местные глаз не ложить»  - голос бати в голове  Cтёпиной  красоте вторит: -  «Следить за маршрутом, как за девкой красной. Каждую щель, каждый камешек, с места сдвинутый во внимание брать. Не ленитесь солдаты, с Богом».  Покойно просто здесь,  давно боевики о себе знать не давали. «Привычка – вторая натура»: -  говорит батя  - «Расслабитесь, потом с  опасностью в прятки играть будете.  Не должно так быть, солдаты».
 Не расслаблены они, зря волнуется батя, просто страха нет, только волнение с напряжением в каждом поиске присутствует.  Знают, что дичью могут стать.  А кому на охоте этой охотниками быть – это судьба расставит. Знаком маршрут им, до каждого камешка знаком. Не впервые идут, сержант контрактник  от ущелья с краю. Стёпа низину чуть захватывает. Благодатно утро. Тишина,  лето. Долина за спиной, рота тоже. Высота вверху слегка дымкою кроется, Стёпа искоса оглядывает её, соизмеряет расстояние до неё со временем, сегодня тянуть нельзя, в долину едут  кино по распорядку с баней ротным пред строем обещано. Конвертов подкупить надо, может письмо по Карлу Марксу ещё одно написать надо. Нет. Не будет писать он. Домой вернётся, там видно будет.
         - Руки вверх.
             Голос прозвучал тихо, не навязчиво. Стёпе показалось даже, что это шутка. Он хотел  обернуться, но почувствовал ствол автомата за спиной. Это было настолько неожиданно, настолько для Стёпы нереально, что в первое время он ни как не хотел мириться с происходящим, не хотел верить никоим  образом, что это с ним, со Стёпой. Не может быть такого с ним, с другими да, а с ним нет. Появилась дрожь в руках, от ствола за спиной повеяло смертью, страх сковал тело. Их, молча, разоружили, связали руки за спиной. Повели низиной  к гребню. Пришла мысль, вдруг, жгучей  болью, что Господь оставил его. Стал жалеть себя.  Понял, содрогнувшись, что это серьёзно и по- настоящему.
    Минули гребень, Стёпа  придя в себя, наконец, стал ориентироваться.  Шли долго.  Долина, рота, высота, обогнутая ими,  остались позади  Камни, изредка  падающие в пропасть от ног их нерасторопных, шум ветра по ущелью, безрадостное солнце наверху,  да изредка слова горцев, их  жесты и всё. Больше Стёпина голова  никого не пускала. Даже старшина раз мелькнув в памяти, скрылся. Стёпа хотел придержать его в голове, не получилось.
              На базе сержанта контрактника увели сразу. Их двоих заставили копать яму. Работали как роботы.  Впервые,  Стёпа чувствовал себя куклой, куклой  беспомощной, жалкой  не способной  изменить что-то. До слёз давило чувство беспомощности.  Вспомнил родителей, тут же  предстала картина, как наяву пред ним. Мать с отцом, продрогшие, смотрят,  молча, как его закапывают издали. Стёпа дёрнулся к ним, они исчезли.  Горцы  всматриваются в него пристально, один подходит: - «Копай». Веко у него подрагивает,  видать после контузии. Закончили к вечеру по команде. Уставшие, сели в яме наземь. Тишина. Только осколочек неба и говор горцев не понятный наверху женскими голосами разбавляется. В висках страшным молотом  неизвестность стучит. Внутри каждая жилка жить просит.  Страшно.
         На второй день пришла апатия.  Апатия ко всему. Доминировала лень с равнодушием. Сильно было чувство отупения.  Не хотелось ни о чём думать. Временами Стёпа ловил себя на мысли, что он это не он, а кто-то другой, а он настоящий Стёпа там, в поле, один без Оли,  и он летает в бескрайней степи, радуется. Но это продолжалось недолго. Ближе к вечеру стали мечтать оба.  Мечтали, как вернуться домой, как жить будут, строили планы. Затем разом, удручённые действительностью, замолкали. Наверху слышались голоса чаще женские  и изредка мужские басом.  Оттуда веяло неопределённостью, хотелось выпрыгнуть из ямы, узнать, что с ними будет. Но к ним никто не подходил, о них как будто забыли. Вечером молодая женщина опустила им еду в яму. Пытались уснуть. Чуть забывались. Предвиделся острый горский нож, режущий. Просыпались с криком оба разом,  шептали  молитву и опять впадали в беспамятство. О побеге не помышляли. О нём не разговаривали даже, говорили об обмене своём, как о спасении.
         Третий день пришёл с молодой женщиной, опустив еду,  она долго всматривалась в них, молчала:  - «Что с нами будет?», - не спросили они, а едва не закричали  об этом разом. Женщина, встрепенувшись, как ото  сна, убежала. Неизвестность в который раз страшной силой  уселась в яме с ними рядом.   Ближе к полудню поняли, что на базе они одни и женщины, но всё равно о побеге не помышляли, считали его бесполезным.
         Зычный голос бати наверху, кажется, потряс яму. Начиная с его пяток,  всё в нём затрепетало,  вся суть его, в унисон рокоту  батиного  голоса,  рванулась наверх к нему. Рванулась к  кусочку неба, такому доброму и тёплому, к пацанам, смотрящим в яму, в роту, в долину, к Карлу Марксу, к письму его любимой Женни.  Хотелось петь и плясать, даже бить, кого ни попади. Наверху совладал с собою кое - как. В строю  целовал  крестик прилюдно, а вокруг были горы, гордые и могущественные, а где-то там далеко его дом и степь его  величавая,  бескрайняя и любимая…….


Рецензии
На это произведение написано 56 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.