Из личного архива Минны Х. Часть пятая

20 ноября

Наверное, я обезумела. Другого объяснения моим поступкам нет. Вчера вечером после ужина, на который он опять не пришёл, я собиралась немного почитать в спальне и вдруг услышала странный скрежет за окном. Распахнула створку и увидела его – вновь в том страшном обличьи, что и при первой нашей встрече. Он обернулся, взглянул на меня красно-чёрными глазами, сорвался со стены и улетел прочь. И тут я приняла решение.

Он будет в отлучке не меньше трёх часов, думала я. Жизнь превратилась в кромешный ад, и не осталось даже надежды, что я смогу уберечь свою душу, - сказала я себе. Потом встала с ногами на подоконник и собралась уже было шагнуть вниз, но тут какое-то адское вдохновение подсказало мне план, как свести счёты с жизнью, доставив ему при этом жесточайшее страдание. Пусть узнает, как мучилась я!

Как была, в халате поверх ночной рубашки, я спустилась в библиотеку, сгребла с полок какие-то книжки без разбору и приготовилась ждать. Сквозило, камин остывал, и я поджала ноги под себя, укутала их подолом, положила под голову том поувесистей и задремала.

Когда я проснулась, они уже были там. Все три, такие же, какими описал их Джонатан. Они жадно разглядывали меня, а я… Ох, боюсь, я также жадно разглядывала их. Все они были очень красивы, гораздо красивей меня и, естественно, моложе. Две брюнетки: одна, выглядевшая почти дикой в простом растрёпанном платье и с растрёпанными волосами, вторая с удивительно прямой спиной, с властной, горделивой повадкой, с волосами, убранными в затейливую причёску, с массой украшений, в роскошном шитом золотом наряде с рукавами, отделанными горностаем. Третья удивительно похожа на Люси – почти ребёнок с ясными голубыми глазами и чудесными золотыми косами, одетая просто, но изящно. В моём описании не хватает одного: все они смотрели на меня с жадной пристальностью, словно оценивали врага перед схваткой. А я и не собиралась драться. Я собиралась умереть.

- Ах! – сказала блондинка, подходя ко мне поближе, - она не такая, как мы, ах, совсем не такая, как мы! Зачем возлюбленный мой оставил тебя живой? И я когда-то была живой. Когда-то в жилах моих бежала кровь, и солнце золотило мои волосы на заре, когда я песней встречала переменившийся за ночь ветер…Но мой любимый любил меня мёртвой, а не живой. Однажды он пришёл и в одну ночь забрал и жизнь мою, и сердце навеки. И теперь я пою только ночью.

- Она не хочет слушать твои песни, Агнешка, - ответила ей одна из брюнеток. – Разве не видишь, она совсем не хочет слушать твои песни. Тогда, может быть, она хочет поиграть с нами в загадки? Если я возьму свою косу и трижды оплету вокруг головы, как ты думаешь, где ума будет больше: в моих косах или в голове? Только отвечай быстро, не раздумывая, потому что мои косы растут быстрее, чем мои мысли.

Третья ничего не сказала, просто скользнула ко мне и быстро провела пальцем по моей щеке, а через несколько секунд я с ужасом поняла, что то был не палец, а коготь, и по щеке стекает одна капля крови, другая… Рана, видно, была довольно глубокой, потому что, когда я прижала руку к щеке, почувствовала что-то липкое и маслянистое. А когда подняла глаза и увидела странно изменившиеся лица трёх сестёр, только и нашла в себе силы, что вскрикнуть (боюсь, на самом деле я шептала):

- Боже милосердный!

Но на помощь мне пришёл отнюдь не Бог. Да его и нет здесь, в этом страшном месте, где правит бал один только дьявол и его подручные. Граф стремительно ворвался в комнату и расшвырял девиц, как котят, по углам.

- Минна! – прогрохотал он таким голосом, что страх во мне сменился холодной яростью. –Минна! Не говорил ли я тебе никогда не покидать свои покои после заката!

- Я зачиталась, - спокойно солгала я и, словно в доказательство, открыла книгу, лежавшую у меня под головой. То были «Кентерберийские рассказы» Чосера. Первые же слова, увиденные мной на странице, раскрытой наугад, были: Omnia vincit amor. Я захлопнула книгу.

Сёстры хихикали по углам, но граф прикрикнул на них на влахском, и они уползли обратно в свою нору. Он же подошёл ко мне, взял лицо в ладони, склонился надо мной, и в первый раз за много лет я снова ощутила его долгий пронзающий поцелуй. Больше ничего не помню.

Очнулась утром в своей комнате. На лице никаких следов. Полноте, не приснилось ли мне всё? Боже, сохрани мне рассудок!

21 ноября
Конечно же, это был не сон. Нынче вечером граф ещё раз отчитал меня и велел не выходить из своих комнат вечером, когда его нет в замке. Наступает время тёмных длинных ночей, и у меня остаётся совсем мало времени, чтобы гулять, чувствовать свободный ветер, смотреть на мир вокруг. Сегодня днём улетали на юг гуси, и длинные бесконечные их вереницы заставили меня задуматься о тех странах, откуда они родом, о тех деревушках, прудах, озёрах и реках, где они провели лето, вывели птенцов, живя каждый отдельной семьёй. О том, что настало время, и неведомая сила собрала их в стаи, и стаи собрала вместе, и теперь они летят все вместе, но когда достигнут своей цели, снова разделятся, и снова будут выбирать себе пару, выводить птенцов, учить их ловить рыбу, летать… Есть что-то умиротворяющее в этих извечных кругах жизни. Что-то, что заставляет поверить, что Господь всё ещё с нами, и не оставляет нас своим милосердным вниманием. Спокойной тебе ночи, Минна Харкер!

Письмо Минны Джонатану (сожжённое)

Здравствуй, Джонатан!
Мне хочется начать это письмо именно так, хоть я и знаю, что ты никак не можешь здравствовать. Мне хочется верить, что где-то в небесах ты, такой же серьёзный и благородный, как я помню, читаешь эти строки, пока они выходят из-под моего пера. Надеюсь, что ты там так же не остроумен, как и прежде, и не станешь шутить над своей постаревшей Минной, которая уже в возрасте тёти Лоры (помнишь, как ты поддразнивал её в детстве?).
Я пишу, чтобы сказать тебе, Джонатан, что я тебя помню, что я тебя люблю, и что я буду помнить и любить тебя, пока бьётся моё сердце. А там, после смерти, я надеюсь, Господь соединит наши души.
Мне был преподан урок, Джонатан. О, какой страшный урок! Я воочую увидела тех исчадий ада, что искушали тебя. Я увидела похоть и безумие в их глазах, и в тот же миг поняла, что сделаю всё, чтобы никогда не стать похожей на них. Я думаю, у меня достанет на то сил и веры.
Милый мой Джонатан, я тоскую по тебе сильнее, чем когда-либо. Я вспоминаю твои нежные поцелуи и сильные руки. Я скучаю по тебе. Я люблю тебя.
Навеки твоя,
Минна Харкер

27 ноября

Первые заморозки. Оказывается, в хозяйстве нет грелок! Я как-то упустила это, хотя, казалось бы, должна была догадаться, что им здесь неоткуда взяться. Вечером моюсь едва тёплой водой и потом, дрожащая, забираюсь в пышную, но такую пронзающее ледяную постель. Хотя слуги усердно взбивают каждый день перины и подушки, прогреть их полностью нет никаких средств. Я пробовала приспособить старый утюг для глажки уж не знаю чего, весом в полпуда, огромный и нелепый, но недогадливые слуги не выгребли из него уголья и только прожгли новую простынь вместе с периной. Зябну я ужасно. Уже ложусь спать, не снимая чулок и платья, и всё равно долго не могу заснуть от холода. А потом просыпаюсь утром вся в поту, со сдвинутой периной и разбросанными подушками.

Волки воют по ночам. Граф поправляет мой немецкий. Как будто бы идёт нормальная жизнь. Как будто бы.

30 ноября

Вчера вечером произошло нечто, чего я не могу, а, может, не хочу понять. Проговорив с графом до десяти, я поднялась к себе и легла в постель, но заснуть не могла. Ночь была ледяная, голова полна печальных мыслей, и, не знаю почему, меня потянуло вниз, во вновь обставленную гостиную, к её огромному камину, в котором теперь неугасимым огнём горят спирально сложенные поленья. Я снова оделась, накинула шаль и спустилась вниз. Граф сидел на своём кресле-троне и читал какие-то бумаги.

- Что тебе не спится, Минна? – спросил он.

Я ответила, что замёрзла.

Он отложил папку в сторону, подошёл ко мне и потрогал мои руки, затем бесстрастно и серьёзно, совсем как врач, снял с моих ног туфли и коснулся ступней.

- Ты вся ледяная, - сказал он печально. – Ты так заболеешь у меня. Что-то надо делать с твоей спальней, а что – ума не приложу. Это и так самая тёплая комната на втором этаже. И вся зима впереди. О чём я думал, когда решил привезти тебя сюда!

И он стал греть мои ноги, растирая их ладонями, от которых шло тепло. Я хорошо знала, почему он сегодня горячий: он только что досыта наелся. Но почувствовать снова тепло, ощутить свои пальцы, стопы, голени, колени… Усталость и истома сковали меня, а он продолжал разминать мне ступни. Потом обнял меня, чуть прижал, скользнул кончиками пальцев по телу и прошептал:

- Не бойся меня, Минна, просто позволь мне согреть тебя и побыть рядом. – И так он прижимал меня к себе, гладил волосы и молчал, а я незаметно заснула. Проснулась я поздно утром, на том же диване, закутанная в огромную шубу на медвежьем меху. Когда я спросила слуг, почему в такой час не раздвинуты занавеси, и огонь в камине потух, они ответили, что граф не велел меня беспокоить.

Что с тобой происходит, Минна Харкер? Ещё вчера ты дала себе слово, что не дашь ему даже на шаг приблизиться к цели, что скорее умрёшь, чем позволишь прикоснуться к себе. Ты была так уверена в своих силах. Ты была так тверда в своей вере. Что с тобой происходит, Минна Харкер?

2 декабря

Сегодня доставили портьеры и ковры. Граф оказался прав: цвета не совпадают с образцами, по которым я делала заказы. Впервые обрадовалась, что в замке нет ни газового, ни электрического освещения, и различие даже при свете дня, пробивавшимся сквозь старые свинцовые стёкла окон, почти что заметны.

Надеюсь, то же будет и летом, в пору самого яркого солнца. Поймала себя на том, что считаю замок домом; усмехнулась и решила не задерживаться на этой мысли.

4 декабря

Всё полетело кувырком! В один вечер произошло так много всего, что я не знаю, как объяснить. Наверное, проще рассказать, как было, а объяснения как-нибудь придут сами.

Вчера вечером, как обычно, я показала графу расчёты и дала отчёт о хозяйственных тратах за ноябрь. Он выслушал, рассеяно погладил меня по голове и улыбнулся чему-то. Потом повернул меня к себе и сказал:

- Оставь на время свои книги в покое, Минна. Посмотри, я приготовил тебе подарок, - и раскрыл старинную шкатулку, полную удивительных драгоценностей самой тонкой работы.

Он предложил мне их примерить… Нет, дальше я писать не могу. Просто не могу, и всё. Меня дрожь берёт, только я вспомню те слова, что говорил его лукавый рот. Невозможно объяснить, иначе, как вмешательством дьявола то, что я позволила ему распустить мне корсаж, и иначе, чем вмешательством ангелов Господних, что у меня достало сил оттолкнуть его.

- Не тронь меня, чудовище, - сказала я гневным, но ясным голосом, - или клянусь завтра же ты найдёшь моё тело во рву под замком.

- Почему, Минна, ну почему ты не хочешь полюбить меня?

- Ты, мертвец, ходящий среди людей, исчадье ада, смеешь требовать любви у той, которую лишил всего в жизни? (Кажется, я именно так и сказала. Теперь, когда я записываю, наш разговор напоминает мне драмы Шиллера).

- Ну почему? Почему? Я окружил тебя заботой. Я потакал всем твоим прихотям. Я столько раз мог взять тебя силой моих рук или чар, но не сделал этого. Я позволил напичкать твоими английскими цветочками и вензелями свой замок, чёрт возьми! Ну что ещё тебе надо, Минна Харкер, что тебе надо?

- Окружил меня заботой? Ты сказал бы правду, если бы признал, что обложил меня, как зверя! Я не могу спокойно пройти по замку, не могу отлучиться от него на сто шагов, не могу спокойно есть, не могу спать и лежу ночами в ледяной постели, слушая дьявольский смех твоих девок, - я запнулась, но тут же продолжала.  – Я не могу жить, не могу умереть, мне кажется, я уже и дышать не могу. Чего я хочу? Свободы. Свободы от тебя, от твоих ожерелий, от твоей заботы, от твоего вечного незримого присутствия! – с этими словами я сорвала с себя драгоценности (боюсь, замочек одной из серёжек я повредила).

И тут я впервые увидела графа в гневе. Во время моего бурного монолога он стоял, опершись о спинку одного из тяжёлых дубовых кресел, сжимая его так, что пальцы, казалось, впивались в дерево. И вдруг – я даже не заметила как – он разорвал спинку пополам, точно бумажный лист. Затрещала кожа, посыпались медные гвоздики обивки, и обломки полетели на пол.

- Минна Харкер! – прогрохотал он. – Дьявол поставил тебя на моём пути, и дьявол заставил меня поверить, что в тебе моё счастье. Твоё упрямство способно вывести из себя и человека, и вампира. Твою самодовольную добродетель не сокрушат ни искреннее чувство, ни сострадание, ни соблазны. И всё потому, что ты воистину безрассудная женщина, Минна Харкер! Что мне стоит прищёлкнуть тебя, точно фруктовую мушку? Казалось бы одного этого хватило, чтоб заставить замолчать и  попугая! Но нет, ты продолжаешь будить мои страсти и играть моим сердцем. Ты называешь меня мертвецом, да ты сама мертва, Минна, посмотри на себя, опомнись! Сколько лет жизни ты отдала, храня верность тому, кто уже давно тлеет в могиле. Говоришь, что не можешь любить мертвеца, а сама поклоняешься своему Джонатану, точно богу! Я долго терпел, Минна Харкер, я надеялся и верил, что ты поймёшь себя и меня, но теперь пришёл конец и надежде моей, и вере. Ступай к себе, Минна, я буду думать.
И я вернулась к себе. Плакать я не могла. Молиться я не могла. Думать я не могла. Я ничего не могла. Как была, не вымывшись и сняв только верхнее платье, я забралась в постель, и тяжёлый бездонный сон накрыл меня.


Рецензии
настолько круто все описано, что мне уже начинают снится герои вашего рассказа, даже просыпаюсь по ночам. с уважением, Пол

Пол Унольв   02.04.2010 20:04     Заявить о нарушении