Мне надо совсем немного

(Вольное толкование Г. Гейне)

Посвящается моим друзьям-литераторам

Часть первая

Мне надо совсем немного…
                Г. Гейне

1

Открыв дверь, клиент оказался в большом прохладном зале. Навстречу ему из-за барьера вышел молодой человек с бледным, точно вылепленным из снега лицом.
Вытащив из кармана обвисших брюк заляпанную разноцветными пятнами тряпку, вошедший вытер лицо, упал в кресло и с наслаждением вытянул ноги.
- Господин Хьюго, художник, - прочел молодой человек, осторожно, двумя белоснежными пальцами держа протянутую ему захватанную визитную карточку. – Чем могу служить?
- Мне нужна эта… как ее… марсианская колючка, - хрипло ответил клиент.
Испуганно оглянувшись, молодой человек укоризненно покачал головой.
- А что такое? – удивленно тараща глаза, спросил Хьюго. – Все так говорят.
- Наших марсианских коллег действительно часто обозначают этим названием, хотя оно, будучи несколько… неуважительным по форме, совершенно не отражает их внутренней сути и безграничных возможностей. Я попросил бы вас…
- Плевать я хотел на название, - перебил его Хьюго, - да и на суть тоже. Подайте мне одну… одного… а, дьявол… в общем, эту штуку.
- Для каких целей вам требуется помощь наших марсианских коллег? – спросил замороженный молодой человек.
- Для этих самых, для каких же еще… - ответил Хьюго.
Согнув пальцы наподобие окуляров, он приставил их к глазам и завертел лохматой головой, словно высматривая что-то по сторонам. На лице молодого человека застыло выражение сдержанного неодобрения.
- К сожалению, распространенное мнение о том, что возможности наших марсианских коллег сводятся исключительно к уникальному умению вести тайный сыск… - начал он, но Хьюго снова перебил его.
- Бросьте болтать ерунду. Для начала мне нужно именно это, хотя… - Запустив пятерню в кудрявую бороду, он остервенело дернул ее. – Если бы можно было еще и… того, а?
- В каком смысле? – испуганно спросил молодой человек.
- Ни в коем случае не убивать! Мне надо совсем немного. Небольшой пожар… чтобы картины сгорели… да и дом тоже, пусть поскитается по ночлежкам. – Хьюго пошевелил растопыренными пальцами. – Ну и сам пусть пострадает… слегка. Пальцы скрючит или ослепнет, а? Главное, чтобы малевать больше не смог, а так – пусть живет, я не жадный.
Молодой человек в ужасе закрыл глаза и попятился.
- Нет? Жалко, - разочарованно протянул Хьюго. – Что вы там толковали о безграничных возможностях? Ну, нет, так нет. Тогда я хотел бы, по крайней мере, иметь полную картину – когда бывает дома, кто к нему ходит, что где лежит и прочее. Хоть на это ваши колючки способны?
- Я же вас просил… - трагическим тоном сказал молодой человек. – Не знаю, что вам и ответить. После ваших слов… после зловещих планов, которые вы имели неосторожность только что изложить… Не уверен.
Он затравленно оглянулся.
- Скажите, какие нежности! – усмехнулся Хьюго, почесывая волосатую грудь. – Да где они сами-то, черт побери? Пригласите их, я уж им все как следует растолкую. Они гордиться должны, выполняя мой заказ, ведь я действую исключительно в интересах искусства! Тут не какая-нибудь мелочная ревность или зависть, тут вопрос принципа. Этот мазила позорит наше звание… тоже мне, художник! Выставку ему, как порядочному… И, главное, молодые же ходят. Зеленые, необструганные… Что они подумают, я вас спрашиваю? Что ТАК тоже можно? Реализм, черт побери! Какой может быть в наше время реализм?
Брызгая слюной, он потрясал могучими кулаками, точно ему не терпелось опустить их на голову ненавистного врага.
- Хорошо, я спрошу, - кротко ответил молодой человек. – Пусть сами решают. Уважаемые коллеги, что мы ответим нашему клиенту?
К кому он обращается, удивился Хьюго? За спиной молодого человека почти до потолка возвышался шкаф с множеством открытых ниш. В каждой находился предмет, иногда узнаваемый, например, цветок или раковина, иногда бесформенный, похожий на комок глины или неведомый минерал. Послышалось тонкое, поначалу едва различимое жужжание. Оно усилилось, раздался негромкий хлопок, и прямо напротив ошеломленного Хьюго возникла невысокая женская фигура, облаченная в темную одежду неопределенной формы, ниспадающую до пола. Гладкая прическа, молодое лицо, внимательный взгляд, устремленный на художника сквозь большие круглые очки, делали ее похожей на прилежную студентку.
- Разрешите представиться – Мари-Ту, - произнесла она. – Или в буквальном переводе Серьезная-В-Очках, если вам так больше нравится. Я согласна принять участие в расследовании для господина Хьюго. Мне интересно.
Так же неожиданно, как возникла, фигура начала таять, рассыпаясь на множество разноцветных крошечных точек, каждая из которых при ближайшем рассмотрении выглядела как колючка, топорщившаяся во все стороны тонкими иглами. Взметнувшись сверкающим роем, они несколько раз с легким жужжанием пронеслись вокруг головы Хьюго. Он испуганно вскочил, а пестрая лента втянулась за барьер и растаяла, приняв форму одного из стоявших в нишах предметов и затерявшись среди них.
- Ну, знаете ли, у вас и фокусы, - недовольно проворчал Хьюго. – Это и есть… коллега? Посолиднее никого не нашлось?
- Вам исключительно повезло, можете мне поверить, - терпеливо пояснил молодой человек. – Мари-Ту – крупнейший специалист. Не сомневайтесь – расследование будет произведено наилучшим образом и в самые короткие сроки. А что касается формы… Это, в некотором роде, условность. Полагаю, вы как художник лучше других можете это понять… Будьте любезны, напишите вот здесь имя и местонахождение интересующего вас лица. Благодарю. Всего наилучшего.
Недовольно ворча, Хьюго удалился, громко хлопнув дверью.

2

Всюду, куда забрасывала их судьба, «марсианские колючки» выполняли свою миссию – впитывали, накапливали, анализировали и хранили знания о разумных существах, которые встречались на их пути. Собственная природа полностью соответствовала этой задаче, и поэтому они выполняли ее с охотой и удовольствием – это были на редкость любопытные создания. Люди, за которыми они теперь получили возможность наблюдать, в благодарность за это оказывая им небольшие услуги, были удивительными существами – непредсказуемыми, восхитительно алогичными и потому неудержимо притягательными. Они неизменно оказывались хуже и лучше, добрее и злее, чем можно было предполагать. Их поступки зачастую были необъяснимы, а поведение плохо поддавалось разумному прогнозированию.
Взять, к примеру, тех, которым предстояло стать объектом изучения Мари-Ту – лохматого Хьюго и его непримиримого врага Сонка. Свою внутреннюю задачу Мари-Ту понимала гораздо шире, чем слежка за Сонком и его окружением. Сам Хьюго, не подозревая об этом, тоже превратился в предмет пристального изучения.
Оба были художниками, то есть, переносили на двухмерную плоскость изображения предметов окружающего их трехмерного мира, что само по себе было в высшей степени удивительно и непонятно. Зачем это нужно – создавать на плоскости отражение того, что в любой момент доступно во всем своем объемном великолепии, в сочетании с запахами, прикосновением воздуха и солнца, щебетом птиц и другими проявлениями трепещущей жизни? Однако многих людей это странное занятие увлекало необычайно.
Мало того – заполняя каждый свою поверхность туго натянутого холста пестрыми изображениями, они, казалось бы, ничуть не мешали друг другу. И, тем не менее, по крайней мере, один из них ненавидел другого. Почему? Именно это и составляло главную загадку данного случая.
Сгруппировавшись в сухой листок, Мари-Ту зацепилась за жесткие волосы Хьюго и вместе с ним проследовала в его жилище. Увидела его мастерскую, его возлюбленную, его друзей. И, конечно, его картины. Последние привели ее в полное замешательство. Ей никак не удавалось понять, что именно на них изображено. Может, их следовало рассматривать как-то иначе? Используя свои возможности, Мари-Ту пронзила взглядом полотно с обратной стороны, рассмотрела его сбоку и со всех позиций сразу, но это лишь усилило впечатление хаоса.
Взять, к примеру, портрет возлюбленной Хьюго. Эта безудержная, кричащая мешанина брошенных на холст грубых мазков казалась лишенной всякого смысла. Узнаваемым был лишь огромный, веселый, широко распахнутый глаз, помещенный почему-то в нижнем правом углу картины. Увидеть за всем этим целостный образ никак не удавалось. В чем тут дело? В неведомой доселе особенности человеческого зрения? Ясно одно: Мари-Ту еще очень далеко до того, чтобы видеть окружающий мир в точности так, как люди, не говоря уж о понимании.
Друзья Хьюго оказались людьми шумными и азартными. Они поглощали огромное количество еды и питья, часами спорили и лишь в одном проявляли редкое единодушие – все яростно ненавидели Сонка, обрушивая на его голову потоки обвинений. Их уста извергали чудовищные планы расправы с врагом и его безобразными творениями. Хорошо еще, что Мари-Ту уже была известна склонность людей к преувеличению. Она знала – если мать кричит непослушному сыну: «Ну, погоди, поросенок, вернешься, я тебе голову оторву!», это отнюдь не означает, что себя она считает свиньей, а дитя по возвращении с прогулки будет обезглавлено. Просто такова присущая людям образная форма выражения гнева, истинный смысл которой понятен всем. Поэтому Мари-Ту воспринимала угрозы и брань художников в адрес ненавистного Сонка лишь как форму яростного неприятия его творчества и надеялась, что лично ему ничто не угрожает.
Больше всего ей хотелось понять природу этой жгучей ненависти. Складывалось впечатление, будто он рисовал как-то «не так». Ну и что? Они – «так», Сонк – иначе, но чем они мешали друг другу? Никто не заставлял Хьюго и его друзей смотреть его картины. Более того – они спокойно могли вообще забыть о его существовании. И, тем не менее, разговоры о нем занимали большую часть их времени, словно созданные им изображения каким-то образом глубоко оскорбляли их лично. Но чем? Этому Мари-Ту пока не находила никакого объяснения.

Часть вторая

Мне надо совсем немного:
Хижину в горах,
Скромную пищу из долины,
Несколько книг
Да дерево возле хижины…
                Г. Гейне

1

Вопреки ожиданию, в Сонке не было ничего от разнузданного типа с безумно выпученными глазами, кровожадно ощеренной пастью и всклокоченными волосами – облик, невольно сложившийся у Мари-Ту под впечатлением разговоров в доме Хьюго. Он оказался совсем молодым человеком, с приятным лицом, прозрачными светлыми глазами, мягкими золотистыми волосами и тихим голосом. Был он высок и строен, одевался чисто, но с заметным безразличием к производимому им впечатлению.
Он жил в старом доме, до самой крыши заросшем вьющимися растениями. Внизу находилось скромное собственно жилище, а верхняя часть, остекленная со всех сторон, служила мастерской.
Он провел там целый день, нанося последние мазки на почти законченную картину. Несколько готовых работ стояли вдоль стен, и Мари-Ту внимательно изучила их, приняв облик бабочки, ненароком залетевшей в раскрытое окно.
Картины поразили ее.
В отличие от увиденного у Хьюго, все здесь было понятно и узнаваемо…
Туманный осенний лес. По усыпанной опавшими листьями дорожке обреченно уходит, растворяясь во мгле, женщина…
Березовая роща, пронизанная сумеречным солнечным светом, замерла в ожидании, полном неясной тревоги…
Человеческие фигуры встречались редко. Прорисованные неясно и смутно, они усиливали ощущение неожиданной, светлой печали.
На Мари-Ту, непонятно почему, нахлынули воспоминания о давно покинутом родном крае, хотя никакого внешнего сходства между ним и картинами Сонка не было. Их очарование невозможно было объяснить только сходством с реальным миром, впечатление возникало более богатое и сложное, и впервые у Мари-Ту возникло хотя бы подобие понимания того, зачем вообще нужны картины.
Верная своей природе – во всем докапываться до истины – она попыталась логически проанализировать, в чем именно состоит причина завораживающего воздействия картин Сонка. Смоделировав одну из них в памяти, она разложила ее на составные элементы, сгруппировала их по разным признакам, но так и не сумела отыскать таинственное колдовское начало. И на время ограничилась тем, что разместила копии картин в своем хранилище памяти, среди самых интересных и важных экспонатов.
Вечером Сонк спустился вниз, разогрел нехитрую еду и поел. За окном полыхал алый закат, его отблеск падал на задумчивое лицо. Прозрачные, как вода в ручье, глаза загадочно мерцали в полумраке, не открывая своей тайны. Сонк зажег свечу, взял толстую книгу и углубился в чтение. Мари-Ту нравилось, что он не проглатывал небрежно страницу за страницей, а, прочитав несколько строк, устремлял взгляд в темноту, вдумываясь в смысл и не замечая ничего вокруг.
Когда Сонк уснул, Мари-Ту прочла название, замысловатой вязью вытесненное на обложке книги. Там было одно слово – БИБЛИЯ. И Мари-Ту затрепетала. То, что стояло за этим словом, представлялось ей едва ли ни самой важной тайной человечества, и Сонк явно был причастен к ней. Его картины несли в себе печать той же тайны, чем, по-видимому, и объяснялось их магическое воздействие. Хотя бы отчасти. Мари-Ту чувствовала, что стоит на пороге очень важных открытий.

2

За ночь погода изменилась. Маленькое бледное солнце почти не грело, дул пронзительный ветер. Сонк хмурился, точно его что-то беспокоило. Поднявшись в мастерскую, он надолго замер перед картиной. Выражение тревоги искажало его лицо, он вглядывался в полотно, обхватив голову руками и покачиваясь, словно от сильной боли.
За огромными окнами погода продолжала портиться. Ветер гнал тяжелые тучи, катил по земле мусор, гнул ветви деревьев. Птицы попрятались в ожидании ливня, и он не замедлил разразиться. Яростная стихия бушевала вокруг, но Сонк ничего не замечал. С потерянным видом он неподвижно сидел перед картиной, точно пытаясь отыскать в ней нечто, понятное ему одному. Эти поиски мучили его, старили молодое лицо.
Пролившись неудержимым водопадом, дождь иссяк, и вместе с ним утих ветер. Между быстро бегущими по небу тучами пробились косые солнечные лучи. Пронзив прозрачным светом пространство мастерской, они упали на картину. Внезапно Сонк вскочил с видом лихорадочного возбуждения на осунувшемся лице и, смешав краски, нанес на полотно несколько ярких, неожиданных мазков. Не отрывая взгляда от картины, он попятился и удовлетворенно засмеялся.
Мари-Ту восхищалась и картиной, и ее творцом. Она, конечно, не понимала особого значения этих последних, завершающихся мазков, так долго не дававшихся Сонку, однако внутренняя неудовлетворенность, толкавшая его на их поиски, вызывала уважение.
Между тем солнце село, стало совсем темно. Сонк надел плащ, темную широкополую шляпу и вышел из дома. Пристроившись в виде серо-голубого пера на тулье шляпы, Мари-Ту вместе с ним отправилась в путь. Воздух был свеж и ароматен, между облаками проглядывали яркие звезды. Сонк размашисто шагал по влажной дороге в том направлении, где в ночном мраке светились огни большого города.
Вскоре тишина и безлюдье остались позади. Пахло здесь совершенно иначе – природные ароматы, смешавшись с запахами железа и дыма, образовали странно возбуждающую, пьянящую смесь. Вид пестрой людской толпы рождал неясные, но заманчивые ассоциации. Закурив сигарету, Сонк неторопливо двинулся к центру города и вскоре оказался на необычной улице, где Мари-Ту еще не приходилось бывать.
По значительному отрезку ее, огороженному с обеих сторон разноцветными фонарями, не ездили ни машины, ни другие механические экипажи. Все широкое пространство заполняли неспешно фланирующие люди. Дома выглядели нежилыми и напоминали театральные декорации. Повсюду были разложены для обозрения и продажи рисунки, игрушки, предметы утвари, иногда совершенно неожиданные и непонятные. Те, кому они принадлежали, стояли или сидели рядом.
Один человек, сидя на коврике, извлекал из металлической трубки тягучую мелодию, и, словно завороженная ею, из стоящей рядом корзины высунулась, приподнялась и закачалась черно-зеленая змея. Молниеносно высовывая и пряча узкий раздвоенный язык, она вызывала испуганно-восторженные вздохи толпы.
Чуть поодаль молодые люди пели, подыгрывая себе на гитарах. На земле перед ними стояла перевернутая шляпа, куда некоторые зрители бросали монеты.
Еще дальше могучая женщина, встряхивая, точно лошадь гривой, длинными черными волосами, зычным голосом читала забористые стихи, вызывая смех прохожих…
Все это море бурлило и переливалось в ярком свете мощных фонарей, расплескивая смех, говор, музыку и даже шум вспыхивающих время от времени потасовок.
Сонка интересовали только художники, но и около них он не задерживался подолгу, пока не дошел до уютного пятачка, где упоенно, не обращая ни на что внимания, рисовала совсем молодая девушка. Рядом к стене были прислонены готовые картины. Похоже, она пекла их как блины – судя по скорости, с которой под ее кистью исчезала не закрашенная поверхность холста. Люди переговаривались у нее за спиной, пожимали плечами, с улыбками разглядывая художницу и ее творения.
Мари-Ту в очередной раз испытала потрясение. Полотна выглядели удивительно и не очень понятно, но совсем на иной лад, чем картины Хьюго. И, уж тем более, не походили они на работы Сонка. Отдельные предметы и фигуры казались знакомыми, но изображались в необычном ракурсе и странно группировались между собой. Создавалось впечатление, что на одно полотно втиснуты сразу несколько картин. Возможно, между ними существовала внутренняя связь, но от Мари-Ту она ускользала.
Фигуры людей выглядели неестественно вывернутыми. Все были на одно лицо – румяны, кареглазы и улыбчивы. Морды животных казались очеловеченными. Деревья тоже походили одно на другое – на длинных белых в темную крапинку стволах курчавились округлые, лишенные деталей, ядовито-зеленые шапки. Небо ярко голубело, по нему плыли грудастые облака, солнце, изображенное желтым кружком с торчащими в стороны лучами, имело глаза, нос и растянутые в улыбке губы. Поперек светлого фона на всех картинах цеплялись друг за друга пузатые буквы, складывающиеся в надписи вроде:
ОНА ЕГО ЛЮБИЛА. ОН БЫЛ ГЕРОЙ.
Мари-Ту ничего не понимала. Где на Земле художница видела то, что изображала? Разве бывают лошади, грива которых заплетена в золотые косы с бантиками, а глаза нежные и голубые, как у девочки? У Мари-Ту даже мелькнула мысль, что, может быть, художница, как и персонажи ее картин, побывала в заповедной стране, где все так и не так, все чуть-чуть иначе, чем в обычной жизни, с которой Мари-Ту до сих пор сталкивалась. Удивительно! Непонятно! И очень, очень интересно…

Часть третья

Мне надо совсем немного:
Хижину в горах,
Скромную пищу из долины,
Несколько книг
Да дерево возле хижины,
На котором висело бы
Несколько моих врагов.
                Г. Гейне

Увлеченная своими мыслями, Мари-Ту не сразу обратила внимание на проявляемые Сонком признаки волнения. Подпрыгивая и потрясая сжатыми кулаками, он издавал невнятное бормотание, явно угрожающее. Внезапно шагнув вперед, он вырвал кисть из руки художницы, которая вскочила, со страхом глядя на него.
- Что это такое? – гневно воскликнул Сонк. – Как ты смеешь?
Оттолкнув девушку, он несколько раз неистово мазнул тряпкой по холсту и, ударив ногой по мольберту, свалил его и обезображенную картину в грязь. Прижав измазанные краской пальцы к щекам, девушка в ужасе смотрела на разбушевавшегося художника, не в силах выговорить ни слова.
Мари-Ту была поражена не меньше нее. Взвившись искрящимся роем над головами людей, внимание которых было поглощено происходящим, она вглядывалась в лицо Сонка. И не узнавала его. Спокойные, даже кроткие прежде черты исказила ненависть, рот оскалился, глаза налились кровью, шляпа свалилась наземь, взмокшие от пота волосы слиплись на лбу. Он кричал – непристойно, грубо, злобно – размахивал руками, швырял на землю все, что подворачивалось – краски, кисти, картины – и топтал их ногами. Девушка рыдала, уткнувшись в ладони, а толпа с угрожающими возгласами надвигалась на Сонка. Наконец, двое мужчин схватили его и оттащили в сторону.
- Это не искусство! – кричал он. – Сжечь! Уничтожить! Любая девка будет малевать, что ей вздумается! Позор!
Неожиданно вырвавшись, он обернулся к толпе, потрясая поднятыми кулаками.
- А вы… вы ничего не понимаете! Вы готовы сожрать все, что угодно! Вы свиньи, да, да, настоящие свиньи!
Это было уже чересчур! На Сонка обрушились удары, и он рухнул на землю. Его осыпали пинками и гневными выкриками, пока кто-то не утихомирил разбушевавшуюся толпу. Взяв за ноги, художника оттащили к стене. Девушке помогли собрать картины, краски, и она ушла, волоча за собой нагруженную тележку и шмыгая распухшим носом.
Мари-Ту безучастно наблюдала за происходящим. Странная апатия овладела ею. Главная задача – понять людей – казалась неразрешимой. Все структуры болезненно вибрировали, мир вокруг сделался отталкивающе враждебным. И больше всего чуждым казался сейчас этот странный человек, избитый и лежащий в грязи жалкой грудой окровавленного тряпья. Не укладывалось в сознании – неужели это он создал картины, полные щемящей нежности и печали?
Вздрагивая от острого чувства тоски и потери, Мари-Ту заструилась прочь, в ночное небо, подальше от людей, их непонятных проблем и необузданных эмоций, с грустью ощущая, что сейчас она как никогда далека от разгадки тайны человечества. Единственное, что утешало ее, было воспоминание о картинах Сонка, которые оставались прекрасными несмотря ни на что.

«Книжное обозрение», 7.03.1995, № 10