Антарктическая баллада

Вячеслав Демин
Антарктическая баллада

…и тогда я понял: надо сворачивать с проторенного пути и творить собственный. Земля – живой организм, а мы заковали, опоясали ее стальными рельсами, закатали в асфальт, залили бетоном. Ни один росток не пробьется из-под такого панциря. Мы вырубаем леса, поворачиваем реки, выводим корабли на орбиту, и считаем, что укротили природу. Да кто мы такие?! Слеза на ее ресницах: один взмах – и нет этого глупого человечества!
Да, мы создаем искусственные моря, но приходило кому-нибудь в голову, почему это природные стали штормить чаще? И раньше тонули корабли, гибли люди, но теперь пружина истории невероятно сжата, она уже почти свернулась в точку. Еще мгновенье – она лопнет, и витки ее начнут разворачиваться с ужасающей быстротой!
Я решил торить дорогу там, где о ней постарались забыть – среди трещин и разломов шестого материка – в Антарктиде. Начать все с нуля, с чистого листа, построить свое, сияющее великолепием царство или же самому остаться под обломками своей мечты, под этим белоснежным ледяным саваном…
Нашу цивилизацию погубят не циники. Они лишь бревно, ударяющее по воротам крепости. Неверие и издевка их оружие. Но ворота сделаны прочно. Их не пробить таким тараном. Цивилизацию погубят мыши. Маленькие серые обыватели, расползающиеся по всей планете, ничего не производящие, оставившие за собой только два инстинкта: жрать и размножаться. Они набивают впрок свои закрома, ревниво следя за соседями: как бы у них не было больше и лучше. Нынешняя реклама при всей своей изощренности, как раз и направлена на это – подкрашивание серости, ведь даже ей надоедает одноцветье…
Цивилизация, сделавшая своим знаменем банкноту, а символом брюхо – обречена. Никакие программы «устойчивого развития» не помогут. Они лишь отсрочат агонию. Итак, весь путь – ошибка. За что боролись – справедливость, равенство, братство – оказалось химерой. Свобода несовместима с равенством, а справедливость оказывается у каждого своя. Вот и пошел брат на брата – полилась родная кровь, впрочем, прецедент был еще в Библейские времена. Не случайно самая поучительная история про Адама и Еву – оттуда же. Человек жив запретами. Пока сердце их помнит, а разум исполняет – жизнь продолжается. Когда они забываются или опошляются – все гибнет!
…я стоял на берегу изумрудного океана; ослепительно искрящиеся айсберги были бриллиантами на его руках. По другую сторону – безграничная, белоснежная равнина, переходящая у горизонта в купол. Чистота, прозрачность, умиротворение души, ощущение Храма. Господи! Укажи мне мой путь! Дай силы пройти по нему достойно…
Громады айсбергов похожи на замок. Замок – всегда таинственность, опасность, неизвестность. Замок рождает стихи. Когда-то люди, уничтожившие замки-крепости, построили вместо них клубы. С их сцены еще какое-то время они жили призраком замка, произносили рожденные в замке стихи, которые со временем становились все менее понятными. Потом пришли серые мыши и изгрызли даже эти обветшавшие рукописи. Взамен они ничего не оставили. О чем могут написать мыши?!
Но я сбежал из мышиного царства, чтобы строить свое. Бог дал нам изумительный строительный материал – слово. Слово, произнесенное с верой, действительно творит чудеса. В этом я убедился  сразу. При падении в пропасть, жалкий и беспомощный, едва я успел мысленно произнести: «Господи, помоги!», как вдруг крепкая рука товарища ухватила меня за капюшон куртки. Да откуда же он взялся, как успел? И сам капюшон – откуда?
 Чудо? Чудо! 
Как это прекрасно – творить здесь среди ледяных гор, зная, что они не растают, не превратятся в лужи с лягушками, квакающими о несправедливости. Какое мне дело до лягушачьего спора? Истина не рождается в спорах. Поэтому я не люблю споры. В них каждый остается при своем мнении, со своей правдой, а побеждает не правый, а сильнейший или упрямейший, и хотя, это тоже победа, она иллюзорна и недолговечна. На силу найдется другая сила, которая в свое время также будет подмята силами природы, потому, что нет силы более могучей.
Уйдут в песок пирамиды, покроются слоем лавы города у подножий вулканов,  растаявшая вечная мерзлота поглотит дома и трубопроводы, а поднявшаяся пучина океана довершит бессмысленный спор человека и стихии…Бесполезный с природой, но не с Вечностью. С Вечностью он может быть выигран человеком. Тот, кто работал на брюхо, холил и лелеял лишь его, однозначно, проиграл…
Здесь ледяные замки строит природа. Человеку под силу возвести лишь дом. Дома мы возводили на сваях, укрепленных в промерзшем скальном грунте. Такой дом требовал больше тепла на обогрев, зато метель проносилась под ним не задерживаясь. Это знание далось ценой проб и ошибок, ценой покинутых антарктических поселений, которые оказались погребенными под многометровым ледяным слоем. Как уязвим человек в этих жутких полярных широтах, как переплетены и взаимозависимы тут людские судьбы. Достаточно одной мелкой оплошности, допустим дизелиста, чтобы поставить под угрозу жизнь всего нашего поселка. Дизельная электростанция – ДЭС – сердце любого антарктического поселения. Во все стороны от нее тянутся эстакады с электропроводкой – артерии, питающие дома теплом, аппаратуру током, баню – паром…С ужасом представляю себе, что будет, если остановится это шумное доброе сердце. При ураганных ветрах, даже при всех включенных обогревателях, температура в домах понижалась до 5 градусов. Считанные часы надо чтобы выхолодить их до окружающей температуры. А дальше – медленная смерть. Случись что – помощи ждать неоткуда. На огромном материке, площадью с 2 Австралии зимовать остается полторы-две тысячи человек, разделенные безумными пространствами. Мы уязвимы как никто другой на планете.
Но что нам до уязвимости?!  Пока наш лагерь сжат в кулак, работает как одно целое, никто и не задумывается над опасностями, наоборот: опасность сплачивает, она работает на нас. Чем злее ветра, ураганней пурга, которая на время стала нашим врагом, тем ярче и насыщенней наша жизнь. Мы окружены со всех сторон. Шаг за дверь – это шаг в неизвестность, это шаг космонавта в открытый космос – никаких гарантий выживания.
По инструкции нам нельзя выходить в штормовую погоду по одному. Интересно, кто писал эти инструкции метеорологам? Нас всего двое. Напарник спит как сурок после суточной вахты. Будить? Нет уж, к черту такие инструкции! Я делаю этот шаг – и оказываюсь в самом центре ревущего ада! Угол дома исчезает мгновенно, я даже не успеваю ухватиться за леер – нитку связующую с домом, а значит с жизнью. На вытянутую руку ничего не видать- так всегда происходит в метель при скорости ветра больше 30 метров. Мне надо дойти до метеоплощадки, почистить забившийся датчик. Пока знаю, что иду в верном направлении, пока не успел замерзнуть, страха нет. Только азарт! Беснуйся стихия! Ну, давай! Жми!! Сильней! Еще сильней! Я пробую смеяться, шлю вызов и проклятье буре. Слова тут же забиваются обратно вместе с охапками жесткого снега. Но вот вызов принят! Шквальный порыв кидает меня на лед. Все, что было до того, цветочки. В ужасном реве я ничего не слышу, но падение спасло мне жизнь: огромная железная бочка теннисным мячиком перескочив через меня, запрыгала к океану. И только теперь пришел страх: я понял, что заблудился. Заблудился в 5 шагах от дома! Усы и борода покрылись ледяной коркой. Я поднялся и побрел наугад, надеясь только на счастливый случай, да на своего ангела-хранителя, и он снова протянул мне руку помощи – бредя неведомо куда, наткнулся я на эстакаду с леером. Я ухватился за него как боксер в нокдауне и переждал самый сильный в своей жизни порыв ветра – 56 метров в секунду! Надо ли говорить, что без этого спасительного линя меня бы снесло в океан, как ту незакрепленную железную бочку!
……………….
…я понял, что такое творчество. Это передача души любимому предмету. Любые шедевры не вечны потому, что нельзя вложить в них всю душу – она бессмертна, а, возможно и бесконечна в пространстве. Но часть души – можно. И если вкладываешь с верой и любовью – есть надежда, что сделанное тобой станет твоим продолжением, заживет собственной жизнью, независимой от воли создателя. Так пенятся волны на картинах Айвазовского и несокрушимой стеной встает откуда ни возьмись самый страшный, потому, то последний, 9 вал!
 Картины оживают и под пером поэта. Каждый об этом догадывается, но не всякому дано узнать-прочувствовать. Я тоже не знал, пока не повстречался с тишиной этого волшебного ослепительно белого Безмолвия. Любая сказка, любая песня начинается с тишины. В волшебной сказке вообще все – тайна. Каждый миг ее непредсказуем. Ну, как у нас.
До чего насмешили меня братья Стругацкие своим описанием антарктической природы, как торжества вечно ревущих циклонов! Да, такое случается нередко, но я то братьев читал на 5-й день полнейшего штиля!
Тишина…Потом она взорвется бешеным адом и трижды проклянет его вынужденный прокладывать путь в этом океане пурги.
Но буря в Антарктиде привычное явление. В конце-концов из твоего врага она становится твоим продолжением без которого просто немыслима жизнь. В штиль я не мог заснуть. Мне не хватало ужасного рева и сотрясения стен, статического электричества, которым ураган электризует все вещи в доме – искры проскакивали при прикосновении руки к любому токопроводящему предмету, а если касаешься лампочкой, она загоралась. В штиль я грустил о буре и писал стихи. Стихи желательно писать в тишине.
Однажды бродя среди скал, я встретил художника с мольбертом. Перед ним была прекрасная панорама нашего залива Алашеева, перегороженного грядами айсбергов. Он отрешенно глядел на все это великолепие и что-то сосредоточенно переносил на холст. Я подошел, поздоровался, но он был настолько увлечен, что не реагировал. Казалось он и не видит меня, полностью уйдя в картину.
С удивлением я обнаружил, что на холсте изображен город. Прекрасный и ужасный одновременно. На редкость реалистично были выписаны таинственность замков и великолепие дворцов, нищета лачуг с обитателями, опорожняющими ночные горшки прямо из окон – на головы прохожих.  Там были ремесленные мастерские, торговые ряды, поднявшие паруса рыбацкие фелюги, пиратская флотилия на горизонте…
- Виктор, - спросил я его, - это город прошлого?
- Нет, будущего, – тихо ответил он, кажется узнав меня. – Ему еще только предстоит родиться.  – В своих поэмах ты строишь мост в бесконечность. Я то же самое делаю кистью…
- Но, горшки на головы!
- И это все будет. Было, есть и будет. А ты хотел бы безупречного совершенства? Вспомни Есенина – самого русского из всех русских поэтов:
Привычка к Лориган и к розам…
А этот хлеб, что жрете вы –
Ведь мы его тово-с, навозом!
Целый век прошел, а средство это по-прежнему незаменимо…
- Ну, как же, незаменимо? Мешок какого-нибудь суперфосфата с лихвой заменит машину навоза.
- Ошибаешься. Искусственное никогда не заменит естественное и уж во всяком случае, не превзойдет его качеством. Копия не может быть лучше оригинала.
- Но мы говорим о навозе…
- Тем более. Боязнь испачкаться рождает снобов. Совершенство, конечно, может быть праздным, только это мертвое совершенство. Я однажды пытался нарисовать город мертвых и бросил, едва начав. Бр-р-р! До сих пор мурашки, а это ведь был крайне совершенный город.
- Не путаешь ли ты совершенство с разумом? Праздность так необходима для творчества…
- Не путаю. Как-нибудь я опишу тебе этот город мертвых, сам ужаснешься. Праздность, действительно необходима для творчества, но в гемеопатических дозах. Остальное: усердие, работа, вдохновение…
- Все творцы – гении?
- Я бы поосторожнее употреблял это слово. Гении бывают двух противоположных типов. Гении от себя и от Бога. На результат это почти не сказывается, но приемы у них разные.  Пушкин был гений от Бога. Мог до обеда валяться в кровати, вести так называемый праздный образ жизни, баклуши бить, а потом в той же кровати, смеясь и плача, своим размашистым пером, разбрызгивая по подушке чернила, оставить нам бессмертные строки, такие, что как ни пыжься – во век не повторишь. Сервантес был гений от себя…
- Жуль Верн?..
- Ну, этому до гения далеко. Но если снизить планку ценностей, можно сказать, что талант у него тоже – от себя.
Я еще раз посмотрел на картину и сказал:
- Твой город не похож на город влюбленных…
- Лишь бы не на город разлюбивших – махнул он сокрушенно рукой.
- А в чем разница?
- О, это очень просто. Хотя вещи и остаются те же: дома, машины, гаражи – любовь в душе становится совершенно другой. Внешне это может заметить только очень тонкий наблюдатель – по отсутствию блеска в глазах, радости на лице... Женская красота, если ею не вдохновляются мужчины, сразу обесценивается…
………………..
…я понял, что такое стихия. Ничего общего она не имеет с данными нами определениями. Мы говорим: стихийные гидрометявления и определяем параметры каждого из них. Стихии плевать на наши градации, она сметает все плотины, затопляет города, смывает острова, опрокидывает башни…Она смеется над нашими определениями и расчетами. Она измеряется не миллиметрами, не метрами в секунду, влияющими на комфортность жизни, она сама жизнь, а значит, не она вторглась в наши владения, а мы – в ее. Это мы пришельцы, оккупанты Земного шара, вот и горит он у нас под ногами и взрывается и разверзается пропастями, и затопляет и иссушает. А мы все никак не поймем подаваемых нам знаков. Мы строим не Храм, а капище, а капище должно быть разрушено…
Кто знает, как строить царство? Давно сказано, что царство – как дерево. С одной стороны корнями уходит в землю, где и навоз и гниющая труха и слизни, с другой – тянется в небо. Стихия рушит деревья, но она же их и питает. Строительство, как и стихия должно быть вечным. Если оно завершено – царство умирает.   Совершенство недостижимо и в этом смысл совершенства.
…………..

«…зачем нам этот холодный бесполезный материк? – сказал как-то брюзгливый подагрик – на нем немыслима комфортная жизнь, нельзя выращивать урожай, добывать полезные ископаемые, нельзя даже нарушать экологию, т.е. использовать  чисто в утилитарных целях, например, как свалку…Зачем он нам?».
Малахольный даже не подозревал, что Антарктида корабль, а не материк, а мы матросы, пустившиеся на нем в дальнее плавание. Время течет здесь сквозь нас, мы не замечаем времени. Величественная и суровая природа и в душе рождает величие. Зачем пускаются в странствия? Причина у каждого своя. Кому-то надо забыть другого, кому-то – найти себя, кому-то – от себя сбежать. Мир повидать и себя показать – мудрость времен Афанасия Никитина. Но и купцами, первыми исследователями и путешественниками, двигало не брюхо, а мечта, соблазн новизны. Кто же пускается в путь ради пищи, кто кинет насиженные прикормленные места и уйдет за горизонт в пугающую неизвестность? Мы все путешествуем во времени и пространстве, но тут наша задача неизмеримо сложнее: не созерцать, а созидать, обживать эту ледяную пустыню, согреть ее теплом своих сердец, преобразить своими руками. Хватит уже строить супермаркеты и балаганы. Слава Богу, они здесь не приживутся.
Но почему не приживается так нужный здесь причал? Каждый год раз за разом возводили мы самые фантастические его конструкции. Последняя: железные бочки, сваренные арматурой с намороженной ледяной площадкой. Плоды многомесячных трудов стихия слизнула за пол часа, оставив груды покореженного металла и вздыбленные ледяные глыбы. Я понял: не то мы строим и не так. Начинать надо с себя. Когда начинают строить храм в душе, это сказывается и на окружающей природе. Что в себе, то и во вне. Создай святыню в душе и ты над собой увидишь прекрасный небесный купол, поймешь необъятность Млечного Пути и, получив благословение под созвездием Южного Креста, сам преобразишься.
Наш корабль-материк напоминает также армейский лагерь. У нас тут военный коммунизм: никаких излишеств, но в то же время есть все необходимое. Хорошо, что мы не строим здесь супермаркетов и балаганов хорошо, что они здесь не приживутся…Второй раз написав эту фразу засомневался и вот почему.
На самой южной точке земной оси расположена американская станция Амундсен-Скотт. Почти столетие назад два отважных полярных исследователя со своими командами, попытались открыть эту точку для человечества. Престиж, азарт, слава – все это присутствовало в жуткой ледяной дуэли норвежца Амундсена и англичанина Роберта Скотта. Весь мир их свернулся до одной, но самой главной мысли: чей флаг будет развеваться над Южным полюсом, кто победит!?
Победил Амундсен. Это был беспримерный, не знающий себе равных подвиг: достичь южного полюса и вернуться! Роберт Скотт опоздал на считанные недели. Он увидел развевающийся над куполом норвежский флаг и остатки лагеря первооткрывателя. Ночевка на полюсе. Что было у него на душе, о чем думал отважный английский капитан? Все было напрасно: дуэль проиграна, надо возвращаться, надо жить дальше. Надо…а надо ли?.. Говорят, что раны победителей заживают быстрее, а побежденные герои, придя в себя, рвут свои повязки, вскрывая полузатянувшиеся рубцы: я второй? Ни за что! Мужественный англичанин и его спутники погибли на обратном пути в одном броске от своей базы. Первые герои и первые жертвы Белого ледяного безмолвия, которое в одно мгновенье превращается в бешеный ад – ревущий океан пурги…
И вот на этом месте, где в 1911 году развевались два флага и лежало несколько искореженных ящиков, сейчас расположена американская станция Амундсен-Скотт. Это самое уникальное место не Земле, ведь обойдя за считанные секунды флажок на оси, ты тем самым пересекаешь все меридианы, т.е. совершаешь кругосветное путешествие. Обслуживающий персонал там – морская пехота США. Аэродром – не то, что наш, со снежной, - с бетонной полосой, где толстобрюхие Боинги совершают посадку большую часть года. Двух и даже трехэтажные дома, рестораны, церкви разных конфессий, кинотеатры, стадионы, супермаркеты, публичные дома - кому что по душе… Но, главное – то, чего нам катастрофически не хватало – телевидение и круглосуточная спутниковая связь с Родиной!
- Хочу – щебечу, хочу – молчу, скоро видеопередачи организуют – улыбаясь, объяснял нам один из морпехов – упитанный чернокожий афроамериканец.
- У вас тут почти все есть, ваша жизнь мало чем отличается от жизни на Родине, скажи, Билл, чего тебе больше всего не хватает? – допытывались мы.
Помню, раздумье затянулось. При таком благополучии не сразу сообразишь, какие еще твои желания и капризы не удовлетворяются. Билл с минуту мучительно размышлял, похоже, ему и впрямь захотелось узнать ответ на столь щекотливый вопрос, но он все не приходил.
- О-о-о! – вдруг просиял он лицом, вспомнив, наконец, о чем-то главном – Морошка! Я большой любитель морошки, а ни в столовой, ни в супермаркете целых две недели ее не было! Мерзавцы в Вашингтоне совсем о нас не заботятся. Пришлось телеграфировать в агентство, хорошо, что как раз Боинг для нас загружали. Эти бюрократы ничего там не помнят – я ведь в контракте указывал… вечно им напоминать приходится!
- Ну, привезли ведь…
- Попробовали бы не привезти! Но две недели я без морошки сидел! Можете представить?
Да…Что тут скажешь? Дух потребительства, серой завистливой нечисти пробрался уже и на этот суровый корабль-материк. Крысы всегда проникают на корабль. Их в своих сундуках заносит сам экипаж и, постепенно они становятся хозяевами на корабле. Неужели, чтобы покончить с нечистью  надо попасть в шторм, получить пробоину и залить трюмы водой?
Я даже не стал спрашивать толстяка Билла о счастье. О чем можно разговаривать с человеком за несчастье почитающего отсутствие какого-то деликатеса. Это уже не просто жить брюхом, это перевоплотиться в само брюхо…
А что же такое счастье? Ведь именно его желаем мы в первую очередь себе и своим близким. Богатство? Нет. Здоровье? Но это отдельная строка в пожеланиях. Наслаждение? Вдохновение? Открытие нового? Забывание старого? Для одних это мир, для других война… Все может быть, может быть…У каждого свое понятие о счастье. Но смысл этого слова, так же как и других сакральных слов: Бог, любовь, красота…не будет до конца понят никем и никогда. Одно я знаю твердо: счастье улыбается только хорошим людям – мерзавцы его не увидят. И если это большое истинное счастье, оно не замыкается на одном, двух индивидах, аура его подобно куполу раскроется над целым селением, городом, страной…На всех прольются отблески этого неземного счастья. Но только отблески. Отблески. Даже корона самого волшебного, фантастического полярного сияния постепенно мекнет, исчезает и когда оно повторится – этого никто не ведает.
Бедный глупый Билли имел все блага так называемой цивилизации и наивно почитал это за счастье. История пошла по кругу: ведь именно эту ошибку совершила элита древних восточных царств, все прихоти которой не только удовлетворялись, но и предвосхищались. Может ли чувствовать себя счастливой огромная разжиревшая свинья, пусть и в золоченом хлеве с автоматической кормушкой, поилкой, чесалкой?..Но это же жертвенная свинья на драгоценном подносе, медленно, но неумолимо влекомая к огненной дьявольской печи. Ау, свинья! Сытно ли тебе? Тепло, уютно? Хрю-хрю…
Братья Стругацкие были прекрасными писателями. Но как любые, даже самые гениальные писатели они жонглировали словами, словно тарелками, или как иллюзионист - видимостью предмета. По большому счету любое описание – морок, который пытаются навлечь на нас создатели рукописи. Есть только одно Слово. И Слово это у Бога…Наши слова – иллюзии жизни но не сама жизнь. Только у самых гениальных поэтов Слово почти равнялось делу, было им. Было жизнью и было смертью, тем ради чего стоило жить и  надлежало умереть. Все остальное – бесплодный песок, шелуха, скорлупа, но не ядро… К сожалению (или счастью) я не видел счастливых людей, а значит не могу следовать их примеру, вот и торю свой неведомый никому путь в бесконечность. Я капля в этом море бытия, имеющая собственное мнение. Во мне слились две грани: быт и я; Бог дал талант, а дьявол дал сомнение…
……………..
Бедный глупый Билл считал, что выполняет свой долг. Долг. Долг… Вот и долгался. Ему вбили в голову, что его долг – способствовать могуществу США, нести свободу, демократию всему миру, даже вопреки воле этого мира. Формула давно известная: если вы не пойдете за мной в светлое будущее, то я проломлю вам череп! Глупый Билли не понимает, что долг всех облагодетельствованных таким образом противостоять «благодетелям», то есть их долг прямо противоположен его долгу. Кто пересилит? Время покажет. Уже показывает. Америка катится к огненной пропасти, увлекая за собой весь мир…
Ученые установили, что все материки смещаются, дрейфуют в своих океанах и Антарктида не исключение. Но если остальные 5 материков из кораблей давно превратились в балаганы, театры абсурда, то Антарктида, несмотря на усилия цивилизации, все еще остается кораблем. Куда и зачем плывет наш корабль? Но вопрос вопросов в другом: как действует его немногочисленный, но весьма разнородный экипаж? Рассудительные, привыкшие все просчитывать немцы; эксцентричные, вспыльчивые чилийцы и аргентинцы; вечно улыбающиеся своей внутренней улыбкой, хранящие некую непознанную другими тайну японцы; деловые, обживающие эту землю уже семьями с яслями и школой австралийцы; чопорные консервативные англичане; самоуверенные, считающие себя хозяевами любой точки планеты американцы и, наконец, бесшабашные, ни в чем не знающие меры, но сильные духом и внутренней своей энергетикой русские, которым все удается здесь, впрочем, как и везде, не благодаря, а вопреки обстоятельствам. Со всего света набрана эта разношерстная команда. Суровая жестокая природа, общие для всех беды сплачивают ее, заставляют действовать согласованно. Вот австралийский снегоход упал в пропасть. Два человека переломанные и беспомощные нуждаются в срочной эвакуации и вот выстраиваются сложные комбинации, прокладывается «дорога жизни», плетутся нити спасения, десятки стран протягивают руку помощи, находится и капитан, способный скоординировать, направить всю эту энергию в нужное русло. Нас объединяет опасность, но вот она миновала, и узы братства ослабли: мы сплачиваемся лишь под ее тенью. Нам повезло: тень эта почти постоянно скользит-перемещается по огромному нашему «Титанику», заставляет быть настороже и лавировать насколько это возможно меж обступивших нас айсбергов…
…………….
Художник, прочитав мою поэму, потупил взор и долго-долго молчал. Молчал и я, в ожидании его приговора. Наконец я сглотнул накопившуюся во рту горечь и робко спросил: ну, как?
- Ты ожидал осуждения или похвалы? Не жди их больше никогда и ни от кого. Я не знаю, как оценить твой труд. И никто не знает, если тебе интересен честный ответ. Не жди похвалы, но еще более избегай оплаты. Там, где звенят монеты нет места творчеству. Творчество всегда бескорыстно, непредсказуемо и свободно…Свободно в той степени, которая позволяет уйти от любых канонов, оторваться от шаблонов учителей. В общем, ты правильно сделал, шагнув в сторону от проторенной дороги и начав торить собственную: куда бы она ни привела – это твой путь. Но если ты творчество сделаешь своим ремеслом – ты погиб. Повторяю: нельзя зарабатывать на Божьем даре. Лучше сожги свои рукописи, но не меняй на кусок колбасы.
- Рукописи не горят!
- Кто сказал тебе эту чушь? Булгаков? Но он был всего лишь мастер, пусть это и выше ремесленника: мастер, которому, вдобавок повезло с Маргаритой. А вот Гоголь был творец. Творец божественных строк. И где его рукописи?
- Виктор, а сам то ты сжигал свои картины?
- Это разве картины? Не сжигал, к сожалению. У меня еще нет ничего достойного огня…
- А город мертвых?
- Ну, разве, что город мертвых. Но окончу я его еще не скоро. Я надеялся писать его всю жизнь, но теперь думаю, что вернусь к этой теме лет через 20.
- Ты думаешь, что тогда тебе откроется истина?
- Нет, на это я не надеюсь, но может, к тому времени я разберусь хотя бы кто я, и зачем? Пока же я только знаю, что творец и творение не идентичны. Вдохнув в статую душу, творец некоторое время чувствует опустошение, зато своя «жизнь» начинается у мраморной Венеры. Но она лишь тень мысли – не мысль…
- Вот выпархивает бабочка, оставляя неподвижный кокон…
- Да, это творец покинул свое творение, но для других форма этого кокона отождествляется с его формой – там еще сохранилось его тепло, его частица. Но содержимое уже перетекло в другую оболочку – теперь творить будет она. А статуя-кокон – для мертвых музеев. Кто испытывает счастье, любуясь Венерой? Счастье – творить её. Вот озарение – вспышка ракеты в полярной ночи. Я в этом проблеске увидел черта, ты – ангела, но оба мы будем правы и каждый за свою правду умереть готов. А кто-то при этой вспышке увидит лишь деталь, остальное ему дорисует воображение. Он будет утверждать какую-то свою правду, которую понимает как истину.
- Но истина одна. Неизменная ночью и днем. Ее невозможно трактовать в зависимости от освещения, настроения, сытости желудка…
- А как же: не в силе Бог, а в правде?
- Это неточный перевод. Не в правде, а в истине. Правда относительна, она у каждого своя, потому и не может быть критерием абсолюта – истины.
- А в чем – истина?
- Кто же знает? Наверное, в том, чтобы найти себя, смысл жизни и путь, который надлежит пройти достойно.
- В Библии про это Богом прямо сказано: «Я есть путь, жизнь и истина». Куда проще?
- Простые истины – самые сложные в исполнении. Но это хорошо, что ты знаешь Библию. Большинство ее только в руках держало, хотя и считает себя христианами. Вот слова истинного христианина – Экзюпери: «Истинность моей истины в том человеке, который рождается благодаря ей»!
……………….
…однажды стоял я в пустом заброшенном храме. Кресты на нем сняли еще в 20-х, долгое время использовали под склад, но обветшавшее, протекающее здание вскоре и для этого стало не годным. Храм был осквернен, намоленное десятком поколений святое место мгновенно превратилось в вертеп, лишь только Бог оставил его…
Я был на грани, в той крайней степени изнеможения, за которой падаешь и забываешься прямо на дороге. «Господи! – просил я – дай мне силы жить, хотя бы просто жить». Но Бог не слышал меня. К чувству одиночества и ненужности, добавилось пронзительное опустошение и я понял, что значит быть оставленным Господом. На этот миг был снят покров небесной защиты, меня покинули все мои ангелы-хранители и любой пятилетний шалопай, ткнув в меня пальцем, мог повалить на землю и топтать в свое удовольствие…Обосновавшаяся в этих стенах нечисть выпила всю мою жизненную энергию. Больной, опустошенный, шатаясь,  вышел я на свет, под яркое, ослепительное солнце и понял, что нет ничего ужаснее попранной святыни: алтаря, перед которым не благоговеют, образов, на которые не молятся, жертвенника, на который плюют…Человек, идущий по этому следу становится пустым местом, жесткой колючкой, перекатывающейся по бесплодной пустыне. Тогда человеком и завладевает зверь. Вот откуда холодная жестокость убийцы. Самое страшное, что может произойти с человеком – богооставленность, и первые ее признаки: потеря смысла жизни, щемящее чувство пустоты, тоски, уныния. Я преодолел это в себе. Дай Бог преодолеть каждому…
………………
Даже в Антарктиде мы не чувствовали себя полностью оторванными: с Родиной нас связывали тонкие нити радиоволн, поэтому радисты считались самыми нужными людьми. На них держалась наша уверенность в завтрашнем дне, на их сообщениях: вот к нам вылетел самолет, вышло судно, прибывает иностранная делегация…Но по этой же ниточке поступал к нам беспрерывный бешеный поток перестроечных новостей и заполонивших все на свете юморин. Меня стало тошнить от этих насмешников-опошлителей. Они действовали как легкая пехота, как пращники, высланные перед сражением, чтобы с безопасного расстояния забросать войска противника грудой камней. Каждая такая насмешка немедля находила адресата. Стали смеяться уже не над недостатками, а над достоинствами: величием Родины, бескорыстием, великодушием, честью.
Сколько повылезало их, этих записных юмористов-сатириков, главой которых одно время считался пародист Александр Иванов. Что ж, санитары леса, пусть и словесного, тоже нужны, не следует забывать только, что их имя – шакалы, их пища – объедки, да слабые увечные твари, которых жалеть надо, а не зарабатывать на них… Кому в помощь жалкая уродливая пародия? Что она может создать? Кого сплотить?  Чего умножить? Только разобщить, отнять, разделить…
Чего вы достигли, презренные клоуны и шуты, своим поганым кривлянием, опошлением и извращением смысла? Ну, взорвали стену, разрушили храм, похоронили империю. И каждый в качестве сувенира унес с собой не святыню, а грязный обломок щебенки с засевшей в ней нечистью.
А суть – она всегда проста: начать все с чистого листа. Но где убито царство духа, там человеком правит брюхо. И нас на этом ослепительно белом, чистом материке, нас всех мутит от истерических  воплей шутов гороховых о райских чужеземных кущах, где сто сортов колбасы, тысячи – вина, прекрасно одетые дамы, все-то знающие о сексе…Да зачем они вам, язвенники и кастраты – вам бы своё переварить… И потом: кто пускает вас в этот общеевропейский рай? Какой ценой? Сами же галдели: бесплатный сыр – в мышеловке. Вы оттуда жрать собирались?
Несчастным дебилам не понять, что, возопив о  вещах, возжелав и призвав их в качестве культа, они утратили их смысл и через это сами превратились в животных. Человека может питать смысл вещей, а не вещь. Он ест для того, чтобы жить, а не живет для жратвы. Это животному, да и то не всегда вещь важнее смысла. Но шуты, потешаючись, забыли, что они люди и плоский их юмор перетек в столь же плоскую рекламу. Потом они пошли еще дальше и свою серую, никчемную, но все же реальную жизнь не разнообразили опасностями, а заменили на ничем не грозящее виртуальное хлебово, представив себя на экране дисплея крутыми десантниками, бесстрашными капитанами, отважными полярниками… И ведь сами влипли в это дерьмо, никто не тянул. Ну, нельзя же всерьез воспринимать улыбающуюся рожу с экрана: «А ты хочешь в Гонолулу»? Да на черта она мне, эта Гонолула?! «Нет, ты нажми кнопку и тотчас окажешься там»! И ведь жмут, жмут, жмут!! Так и пришло время трёх «Б»: банкиров, бандитов и бедняков. Свободой стало не лучшее, а худшее в человеке…О, какое счастье жить среди айсбергов, которые не растают, не превратятся в болото с лягушками, квакающими о несправедливости, а справедливостью считающими сытость и свое обморочное разложение…
……………………
…Стихи – это песня сердец, это труд. Молитва у самого края. Одних они огненным пламенем жгут, другие при этом зевают.
- Что делать, - ответил на мое четверостишие художник – все люди разные, а на вкус и цвет – сам знаешь…Кому нравится поп, кому попадья. Но я знаю, слышал, что есть стихи в которых стихия. При чтении их никто не будет зевать. Есть картины и музыка, которые также никого не оставят равнодушными. Они похожи. В первом случае идеально подобраны слова, во втором – краски, в третьем – звуки.
- Ты говорил, что слова – это шелуха…
- Как правило так и бывает. Если хочешь понять человека, не слушай его. Слова наши затерлись и мало что значат. Поступок объяснит гораздо больше. Для политика слова вообще дымовая завеса, для скрытия истинного смысла. Вот умер король, и что лопочут его соседи-враги? «Нам искренне жаль…Примите наши соболезнования» и тупят взор, внутренне усмехаясь в усы. Слова протокола – мертвые слова, песок пустыни с перетекающими барханами.
- все меньше людей понимает искусство…
- И это кому-то выгодно. Стихи, поэтические образы – страшная сила. Но это светлая сила и возможность воздействия ее на людей безгранична. Не всем это нравится. Исподволь затирают смысл слов в бессмысленной жвачке тупых сериалов: он сказал, она пошла – и  это десятилетиями…Спой сто раз подряд любимую песню – и ты возненавидишь ее. Эрзац экранных жалоб и страданий противен, экранная ненависть смешна, любовь жалка. И все это перетекает сейчас в виртуальный мир. Скажи: когда в течение 15 секунд бандит кладет полторы сотни человек – тебе их жалко?
- И что делать, как вернуть основы?
- Если бы знать. Во всяком случае, основа любви – любовь. И в основании истинной поэзии тоже лежит любовь. Вот из этого давай и исходить. Просеивай шелуху, промывай как золотоискатель породу, прислушивайся, присматривайся и ты найдешь крупицы настоящего золота и алмазов…
- Пока найдешь один кристаллик, другие навалят гору стеклянных побрякушек  - ты утонешь среди мишуры.
- Не утонешь, учись плавать. И потом: что тебе другие? Предоставь Господу решать вселенские дела. Отвечай за себя.
…………………
Ненависть ужасное чувство. Она ослепляет внешне, сжигает внутренне. С ней легче умирать, но жить ею нельзя. Буйство антарктической природы наш беспощадный враг. Это бесспорно. Как бы мы ни были организованны, сплоченны, оснащены, она вырывает из наших рядов либо самых храбрых, либо самых хилых, оставаясь, по-прежнему, неуязвимой. И у нас, как и у наших предков в борьбе с ней есть только три шанса: победить, погибнуть или полюбить. Победить эту колоссальную мощь, если бы это была просто тупая разрушающая сила исполина, в принципе было бы возможно. Но Антарктида не исполин, она королева невиданной, неописуемой красоты. А сила в сочетании с красотой непобедима. В ее дивных миражах прорисовываются очертания будущего. Не небесные ли короны изумительного полярного сияния посылают нам свое благословение и не созвездие ли Южного Креста,  вместе с опасностью дарует и свою защиту?
Не только яростные угрозы слышим мы в диких завываниях бури. Слышишь то, в чем нуждаешься. Чем возвышаешься. Поэтому в пелене, в самом центре бешеного ада на пределе отпущенных тебе сил, открывается второе дыхание и только тогда – если повезет – попадаешь в райские кущи – «глаз бури», увидишь чистое небо над головой, почувствуешь тугую, звенящую тишину и обретешь наконец-то долгожданный покой. Возможно, в такие моменты и открывается истина. Но нам, продолжающим жить и повторять старые ошибки, это уже не поможет…
Да, мы теряли своих товарищей, ненавидели и проклинали стихию и каждый, кто выходил на поединок с пургой как в настоящей дуэли до конца не был уверен в благополучном исходе. Это была самая настоящая гусарская рулетка: крути барабан и жми на курок, надеясь на случай. Но только наш риск не был бессмысленным. Редко кто выходил просто так – пощекотать нервы.
Все новички, сойдя на этот берег по зову долга, полные щенячьего восторга и дурацких мечтаний, - солдатами короля, - возвращались через год-полтора, уставшие и потрепанные уже – солдатами королевы. Суровые мужики плакали, покидая этот берег – о, как прекрасна ты, наша королева! Жаль, что служить тебе можно только здесь…
…………….
…И я искал это слово. Снова и снова. За разом раз, выходя в пургу, один, когда по всем нашим, не самым мягким, канонам, надо было сидеть дома или как крайность – передвигаться в связке. Я откидывал стальные засовы наших двойных дверей, спускался по лестнице и сразу оказывался в воющей ледяной купели, пытаясь побороть свой первоначальный страх перед беснующимся океаном…
Я знал: покорить эту стихию невозможно. Это только наша тупая гордость прибегает к так греющим душу фразам: «Человек – покоритель космоса!» - после первого витка вокруг Матушки-Земли. Или: «Покоритель океана!» - при спуске батискафа на какие-нибудь 500 метров. Не «гордо» звучит человек, а «горько»! С таким же успехом мышь, пощекотавшая и заставившая сдвинуться на полметра слона, могла заявить: я – повелительница Вселенной!
Нечего и думать о покорении стихии, но возможно ли ее временно укротить? Здесь и сейчас, пусть на этом вот крохотном пятачке, хотя бы во спасение свое и своих близких? Какие такие надо знать слова или слово? Какую веру иметь, произнося его? Какую интонацию, звучание? Кому адресовать? О, это не просто слова, это квинтэссенция, проклятье и молитва одновременно! Открещивание от темных сил и обращение к светлым. Попробуй выразить это в одном предложении! А в одном слове?! 
Десятки раз, перекрикивая сумасшедший гул бури, я бросал в темноту какую-то тарабарщину, - всплывающую в воспаленном мозгу неведомо кем брошенную подсказку. Естественно, что ничего не получалось. Видно веры моей и на горчичное семечко не было или степень отчаяния моего была недостаточной, возможно я не прошел свою точку возврата и в глубине души надеялся выбраться своими силами. Я только понял, что эти остатки гордыни должны быть растоптаны, только тогда и можно искать помощь небес. И однажды, всего лишь однажды я в этом убедился. Я не помню слов своей молитвы,  не помню и проклятий, которые посылал неведомым черным силам, помню, что, в конце концов, уже на грани, на границе небытия все-таки интуитивно нашел его – это слово, бросил ввысь и упал,  как подкошенный даже не в силах произнести «аминь»… Через много, много лет я описал этот случай в стихах и назвал – может быть  неправильно – «Поединок»…
Я однажды стоял на припае:
с жутким грохотом треснула льдина,
океан ее поднял играя
и без сил я вступил в поединок.
Поединок...Поединок
и вокруг нет души ни единой.
Лишь слепая стихия природы,
лишь бушующей ярости воды.
Воды...
Воды моей непогоды.
Смерч как смерть, - он навис как кинжал.
Дух мой сдался, почти, задрожал-
я бороться с судьбой перестал:
разыскал-таки я, что искал.
Что искал...
Непонятно мне было,
что искал безымянной могилы.
Меня холод тогда охватил
сожаленья тоски и печали.
Я в бушующем мареве плыл
и не видел уже, где отчалил.
Где отчалил
отчаявшись жить...
Кто судьбою моей ворожить
в этот час в этот миг собирался?
Смерч старался меня закружить,
замести все следы, запуржить,
но один- ниткой жизни- остался.
Ниткой жизни...
Когда я упал
и с последней мольбой обратился
голос мне прошептал, прошептал:
ты не жил еще, только родился.
Ты родился сейчас - он сказал.
И природы девятый вал
сразу схлынул, и шторм прекратился.
Верю я,  что любовь и мечта
за спасеньем чудесным стояла.
Может быть это женщина та,
что когда- то меня обнимала
Пронеслась ко мне ярким лучом,
не дала этим льдинам сомкнуться,
не дала мне над бездной споткнуться,
льдину сдвинула хрупким плечом...
Я не мог в этот миг обмануться.
Я не мог в этот миг с высоты
различить все детали картины-
может быть эта женщина - ты?
Может быть ты - моя половина?..
………………………
…В двух ипостясях женщины велики: где жар любви и ненависти крики…
- Ну, никакого открытия ты тут не сделал, - с горькой усмешкой произнес художник. – Эта мысль зафиксирована еще в наскальных рисунках неандертальцев. А король-Солнце, так прямо и заявил: «мне легче примирить всю Европу, чем нескольких женщин».
- Разве я хотел сделать открытие? Нет, Виктор, я давно не тешу себя подобными иллюзиями. Ничего нового за последние два тысячелетия не было сказано. И в этом смысле поэт прав: ничто не ново под луной…
- Вот как? А совершенствующийся с каждым часом прогресс, а тысячи новых профессий?
- По большому счету человеку достаточно одной профессии садовника. И так оно бы и было, живи мы в Эдеме: сад кормит, поит, одевает, он же источник счастья, радости, вдохновения, без которых немыслима жизнь художника…
- Не говорил бы ты мне о художниках: самой никчемной из тысяч профессий!
- Но ты – художник…
- Это и дает мне повод для самопрезренья. Я всегда спрашиваю себя: кому нужен мой труд? Землепашец, рабочий – те, действительно производят то, без чего человеку не обойтись. А я – что? Кому нужны эти куски картона с намалеванной на них чепухой?!
- Я понял к чему ты клонишь. Унижая себя, ты в общем-то, ведешь разговор о никчемности всей творческой интеллигенции – музыкантах, поэтах…
- Я этого не говорил…
- Говорить и не надо. Ты прав: все мы – балласт. Помнишь,  я говорил всего об одной профессии – садовника. Но это по большому счету. Однако большого счета не получилось. И человечество стало считать по малому. Чтобы выжить появились профессии землепашцев, скотоводов, охотников, моряков, воинов, касты правителей и жрецов. Для их обслуживания появились гетеры и гитары, повара, поэты, художники, библиотекари и аптекари…И пошла трансформация на тысячи профессий, вплоть до спецов по собачьему педикюру… Это так называемый прогресс, который совершенствуется с каждым часом, но счастливыми нас не делает, наоборот: многие знания умножают печали…
- Мы отвлеклись, друг мой. Если говорить не о чем, говорят о погоде. Но, метеорологу, да еще в Антарктиде, говорить о погоде смешно. Тема вторая и главная: женщины. И наиболее велики они – в ипостаси любви – сам же писал…У Бодлера, например, женщина – приглашение к счастью…
-  Не надо о счастье - том, о чем не имеешь ни малейшего представления. Француз, написавший «Цветы зла», возможно, и разбирался в женщинах и все-таки был глубоко несчастлив. Я не разбираюсь ни в женщинах, ни в цветах, ни в счастье…
- Правдивость украшает. А как ты думаешь, какова их главная цель?
- Ну, это и ребенку понятно: нравиться…
- Откуда же возникает ненависть?
- От неисполненных желаний.
- Ты знаешь… - без всякого перехода заявил Виктор, - у меня есть девушка в Вологде. Она желает дождаться меня и мы с ней поженимся. Разве может она меня возненавидеть?
- Нет, конечно, успокойся. Она дождется и вы поженитесь.
- Но она может и не дождаться. Тогда я не переживу. Клянусь, если узнаю, что она разлюбила – не переживу!
- Поосторожнее с клятвами, Виктор. Жизнь это нечто большее, чем любовь…
- А что это – как ты думаешь?
- Если ответить банально, то вот, что я написал по этому поводу:
Жизнь – запутанный узел насилий,
И сплошная чреда децимаций.
Жизнь – подарок, что мы не просили,
Но с которым и жалко расстаться...
- Ну, это и впрямь, слишком банально. Жизнь – это… А, черт возьми, что же это такое в самом деле? Вот раскритиковал тебя, встал в менторскую позу, а сам лопочу всякий бред. Как двоечник на зачете… Я бы сравнил ее с наброском.
- Достойное сравнение. Человек не живет, а самосочиняет себя, – чистейшая достоевщина, кстати.
- Это тоже мне близко…
- Я прочитал сотни афоризмов по этому поводу, и ни одно не запомнилось. Знаешь, почему?
- Знаю. Большинство их написано юмористами. Причем с одной целью: заставить рассмеяться. А смеяться тут нечему. Вспомни Библию: почему не смеялся Христос? Иногда улыбался горько, но никогда не хохотал.
- Как думаешь, есть Книга судеб?
- Есть. Но человек сам пишет в ней страницы, т.е. он хозяин судьбы и выбор за ним.
- Он еще ничего не сделал, а Книга уже написана – какой же он властелин?
- Не цепляйся к словам. Человек не актер на съемочной площадке с заранее заученной ролью. У того, действительно, свободы выбора нет, есть яркость, красота игры, благодаря которой можно полюбить негодяя и возненавидеть праведника. Настоящая жизнь – во многом экспромт. И всегда - выбор. Пусть и из двух зол.
- А как же Книга Судьбы?..
- Книга – не сценарий, а уже отснятая кинолента, хранящаяся у Бога. Тебе, в момент съемки, она не известна, но будь уверен, что пишешь ты ее сам – от первой, до последней страницы.
- А обстоятельства, что сильнее нас?
- Нет, человек сильнее обстоятельств. Но для этого нужна сила духа. Это редкость, но виновных на стороне искать не нужно. Мы слишком часто заняты поиском виновного. Все вокруг виноваты, что нам плохо, а ведь это мы сами, мы сами плохо подготовились к жизненному дебюту.
- Смерть – тоже дебют…
- Ты готов рассуждать на эту тему? Дебют, конечно. Но каждый умирает в одиночку…
- Нет, Виктор, я не готов рассуждать на эту тему. О смерти мы знаем еще меньше чем о жизни. Наверное,  о ней больше знают покойники, но мы, слава Богу, пока к ним не принадлежим…
…………….
…и вот, мы хоронили товарищей. Четверых безумцев, бросивших перчатку в глаз бури, которая ее вынуждена была принять. Вернее память о них… Зачем мы проклинаем стихию? Разве виноват океан в людской гибели? Разве мы сами, отчаливая от швартовочной стенки,  не знаем на что идем? Чем крепче нервы, тем ближе цель…Ах, где же их взять эти стальные нервы, как увидеть маячащую на горизонте цель, спланировать силы и путь?
Эти четверо были опытнейшие асы-полярники, участники в общей сложности более 20 экспедиций! Они выехали на вездеходе с полевой базы, аэродрома Гора Вечерняя в Молодежку – по дороге, длиной 20 км, занимающей обычно 40 минут времени. В пути разыгралась пурга, на Молодежной было объявлено штормовое положение, ребятам еще можно было вернуться, но был банный день, а в экспедиции – это почти святая традиция, ритуал, которому заядлые парильщики посвящают не один час. Сотни раз они уже проделывали этот путь, каждый камень на дороге был знаком и водитель решил, что справится и в условиях плохой видимости – ну не откладывать же праздник, тем более, что в этой борьбе на стороне человека такая техника, рация, опыт…
Опыт, конечно великое дело, но именно он, как ни странно часто и подводит. Гибнут в основном ведь не новички – те остерегаются, осторожничают. Люди гибнут, как правило,  в конце зимовки, когда внимание ослаблено и в полной мере дает о себе знать накопившаяся за долгие месяцы усталость, не усталость даже, а граничащее с безразличием переутомление. Так, в надежде на авось идут в атаку через минное поле…
Наша четверка тоже надеялась на чудо, более того, они были убеждены, что достигли цели - последние их слова по рации были: «видим антенны Молодежки, распаривайте веники»! В следующую секунду они сорвались с обрыва в океан – на самом деле они больше часа кружились вокруг своей полевой базы, увидели не наши, а свои антенны. Тяжелая машина, пробив лед ушла на дно. Их потом долго искали и в аквалангах и в тяжелом водолазном снаряжении – все тщетно. Трагедия еще и в том, что когда умерли уже последние проблески надежды, хоронили мы даже не их – ненайденных, - закладывали пустой гроб и камень с их именами. На сердце было так же пусто, как и под камнем…А на кладбище – мысе Гранат – возвышались уже 20 леденящих душу надгробий – дань, которую пришлось заплатить за прорыв человека в неведомое…
- О многих жертвах после жалеют – уменьшает ли это их ценность? – спросил художник, когда мы возвращались после похорон.
- Нет, конечно! Дело  то сделано. Да и кто жалеет? Мы – друзья, знакомые, близкие. Солдат, сраженный пулей – уже не жалеет…
- А раненый, увечный герой, все сделавший для победы своей страны, и забытый этой страной, брошенный на произвол судьбы даже без средств к существованию?
- Недолго продержится та страна, что предает своих героев…Но жертва все равно не была напрасной. Он отдал ее за свою любовь, за Родину… Впрочем, любовь в таких случаях в сердце калеки может смениться ненавистью. Но и в этом случае нет напрасных жертв, потому, что Родина, это больше чем страна, чем люди ее населяющие, это еще и часть твоей души, твоя вера, ты сам.
…………
Как мне показать вам, не бывавшим в этих краях все их суровое великолепие? Как объяснить, что жизнь, несмотря на лишения и невзгоды, оторванность и одиночество, страх и отчаяние все же прекрасна своей неповторимостью! Со стороны океана нас в плотное полукольцо взяли громады переливающихся на солнце айсбергов, каждый из которых сотворен природой по своему индивидуальному проекту, каждый напоминает неприступный таинственный замок, о котором хочется писать стихи и поэмы.
С противоположной стороны за горизонт, к самому южному полюсу уходит купол самого огромного в мире ледника, откуда и сползают эти причудливые айсберги, а также стекает, обрушиваясь на побережье, ураганный ветер – сток, который время от времени сменяется морскими циклоническими еще более бешеными потоками. Лишь здесь я узнал, что такое антарктические бури, настоящие морозы и метели. И настоящие люди. Чтобы узнать человека не обязательно съедать с ним пуд соли. Достаточно провести полярную зиму.
Полярная ночь не обязательно черная полоса, так же как полярный день – белая. Это не зебра – в полосочку, а скорее шахматная доска, где каждый играет за себя и своего противника. Думает, что играет, но в последствии оказывается, что противник пошел совсем другим путем. О, если бы еще определить кто противник?! Иногда – это ты сам. Есть, есть своеобразная духовная компенсация нашим испытаниям. Это ответ на сомнения о смысле, о пути и силах тебе отпущенных. И ответ этот тем верней, чем безвыходней ситуация, когда нет ни времени, ни возможностей слукавить, сжульничать, затмив дымовой завесой словоблудства остатки совести, да и здравого смысла тоже. У края ты один на один с бездной, ты делаешь свой выбор. А иначе, зачем еще стремиться на край бездны?
Высший критерий оценки другого: пошел бы ты с ним в разведку? Высший критерий оценки себя: пошел бы я сам в разведку? На счет себя – не знаю. Догадываюсь, что однозначно на этот вопрос могут ответить единицы. А вот на счет другого: да, я видел здесь такого человека. Александр Изотович Вайначев поначалу показался мне древним таким аксакалом, грузным, хромающим, с тяжелой одышкой; я даже изумился: как это могла пропустить его такая придирчивая ко всем медицинская комиссия? Много позднее узнал я, что существует такое понятие «лебединая песня», и чтобы не «дать в ней петуха», на много чего закрывают глаза. Для Вайначева это была десятая экспедиция. Он стоял у истоков наших антарктических исследований и сопровождал их раз за разом всю свою жизнь. Он заболел Антарктидой не просто «надолго и всерьез» - навсегда, а такие болезни неизлечимы. Мало найдется еще таких людей как он.
У него была прекрасная романтическая профессия – картограф. Не было ни одного мыса, бухты, залива где бы он не отметился. На высоких берегах так называемой «каменной Антарктиды» ставил он геодезические вышки, определял их отметки, закладывал створы с тем, чтобы приходящие к нашим берегам суда не сели на мель. Он строил вышки и уточнял карты шестого материка, в свое время держал в руках материалы Лазарева и Беллинсгаузена. Я же с удовольствием помогал ему во всех его геодезических изысканиях, и то, что помогал именно с удовольствием, он не мог не отметить.
- Тебе интересны эти коричневые скалы, эти ослепительные замки-айсберги, все это леденящее безмолвие? – спрашивал он, и, получив утвердительный ответ, продолжал – А я без этого жить не могу. Веришь ли: срываясь здесь в пропасти, разбитый, изломанный, сколько раз зарекался: всё! Но по возвращении кое-как выдерживал на Большой Земле год-два – и опять сюда, к своим скалам. Здесь моя Родина. Не могу без нее. Сосет, скребет внутри. Чувствую физический дискомфорт без ее снегов, метелей бешеных, айсбергов, ледников, морозов. А небо? Какое здесь небо! Сколько звезд!
- Александр Изотович – спрашивал я с недоверием – вот  я тут пол года, а чувствую огромную непомерную усталость от этих бесконечных вахт и ответственность за людские жизни, когда самолеты в воздухе, а они в сезон – всегда в воздухе. Мне кажется, что я в этой ссылке уже сто лет и сто по крайней мере еще впереди  и не кончится она никогда…А вы десять раз зимуете, неужели не хочется отдохнуть. Ведь вы заслужили отдых.
Серьезно и грустно он посмотрел на меня и тихо, - так, что я едва услышал – произнес:
- Никогда, никогда не говори  мне об отдыхе. Нет в моем лексиконе более неприятного слова. Да, и меня тут десятки раз брала за горло тоска, наваливалась усталость, так, что казалось: еще шаг – и душу вон! И тело и душа просили забвения или хотя бы отдыха. Но ты не путай: отдых – не цель, а лишь средство, привал на пути.  А цель – это и есть сам путь. Но если ты решишь, что цель твоего пути – дворец или блаженство на каком-нибудь Лазурном берегу – ты погиб. Подумай, стоит ли быть таким неблагодарным: за государственный счет ты имеешь возможность осмотреть пол мира, заниматься любимым делом, за которое тебе еще и неплохо платят! Да ты счастливый человек, хотя тебе еще только предстоит открыть всю притягательность этого волшебного берега. Возможно, обстоятельства сложатся так, что ты его больше никогда не увидишь. Но помяни мое слово: забыть ты его не сможешь и будешь тосковать и маяться по нему всю жизнь. Ты называешь повелительницу этой страны Королевой метельного юга. Но у нее много имен. Американский адмирал Ричард Бэрд именовал ее Бледной принцессой, я – Хозяйкой сиреневых скал, потому, что при заходе солнца снега на склонах приобретают именно такой оттенок…
- но я вижу закат со своей метеоплощадки пурпурно-золотым…
- Запомни: чем ближе к закату, тем причудливее цвета и длиннее тень воспоминаний. Ты думаешь: вот старик разоткровенничался…Но стариком меня назвали всего год назад, я вздрогнул при этом. Принято думать, что старики ходят медленно не потому, что у них болят ноги, а потому, что им некуда спешить. Со мной это не так. Поверь: я тот же самый, что и в молодости, просто зашит в изношенную и сморщенную кожу. О, сколько мне еще надо успеть! Я благодарен тебе за помощь, но, пожалуйста, не напоминай мне больше об отдыхе. Отдохнем там – за чертой. Тебе ведь тридцать три? Ты на пике, я – на излете, но у моего возраста есть ряд преимуществ. Я знаю ответы почти на все жизненные вопросы. Поверь – они близки к истине, но мне их никто не задает. У меня есть время для размышлений, потому, что из всех развлечений мне остался лишь флирт со смертью. Она часто показывает мне свой лик, и знаешь: теперь  он не такой уж и страшный. Вот я у рубежа, про который говорят: если бы молодость знала, если бы старость могла… Однако главное, за что я держусь в жизни – это мой путь, моя работа. Только смерть отнимет ее, и она маячит   где-то ярким пятном света в конце туннеля, до которого я еще не дошел, но про который понял, что свет этот – свет мчащегося на тебя поезда – последнего в твоей жизни. Смертные муки? Они страшны юным и зрелым. Когда ты перестанешь не только завидовать, но и сожалеть – смерть не страшна. Я тоже хотел бы умереть не беспомощным тюфяком на кровати с чувством пустоты и ненужности, а как солдат в бою – среди этих скал с нивелиром и рейкой…О, вот это действительно было бы счастье!
- Александр Изотович, что было самым страшным в вашей жизни?
- Много чего страшного. Жить – это даже не поле переходить. Тут овраги и болота с вонючей тиной, океанские просторы и пики вершин. Синусоида, если мыслить математически. Но упаси тебя бог потерять цель, путь, смысл. Чувство пустоты и ненужности – вот что будут подкладывать тебе черные силы в самые критические моменты. Ты должен этому сопротивляться. 
- Александр Изотович, вы  первопроходец, участник первой антарктической экспедиции. Что вы чувствовали во время зимовки?
- Ты провоцируешь меня? Хочешь услышать повтор официозных деклараций: чувство гордости за страну, ее людей, науку, производство? Ты ошибаешься. Я чувствовал то же, что и ты сейчас в свою первую экспедицию: бесконечную граничащую с безразличием усталость. Потом, в глубине души проснулось, конечно, удовлетворение от чувства хорошо выполненного долга, пришла гордость за державу и свою причастность к событию. Но в хаосе и неразберихе зимовочных будней наоборот, превуалировало чувство обиды на начальство, и, чего греха таить, на непонимающий тебя коллектив, а то и вовсе сомнение в наличии такового. Ты знаешь, в конце зимовки коллектива уже не будет. Он распадется по большей части на одиночек. Ну, может еще на клубы по интересам: любители горных лыж, шахматисты, биллиардисты, рыбаки…Сплотить их, да и то на короткий срок может только какое-то чрезвычайное обстоятельство. Стоит осуждать людей за это? Думаю, что нет, не имеем мы на это право. Испытание полярной ночью – самое тяжелое. Разобщает не работа, а вынужденное бездействие, поэтому радуйся своим частым изматывающим вахтам. Это спасение, эта работа на износ предохранит от душевной черствости. Проработать еще год в таких условиях тебе кажется сейчас немыслимым, но ты выдержишь все испытания, а еще через год – помяни мое слово – жизнь во льдах будет казаться тебе лучшей страницей твоей биографии. И снова ты будешь искать возможность оказаться здесь. Но жизненная круговерть, эта мельница судьбы перемелет твои мечты и желания. И все-таки не теряй надежды. Она последнее, что остается с человеком и умирает вместе с ним…
……………………..
Я размышляю о тщеславии. Его ярмарка, так хорошо описанная  Уильямом Теккереем, была, есть и остается… Вот показательный образчик ее во фразе Сальвадора Дали: «в 6 лет я хотел быть Колумбом, в 7 – Наполеоном, а потом мои притязания постоянно росли». Его мысль продолжил Оскар Уайльд: «любовь к себе – это начало романа, который длится всю жизнь». Ну и в завершение – афоризм Жуля Ренара: «Когда я не думаю о себе, я вообще не думаю».
А я? Я с какими намереньями сошел на этот берег? Фраза Меира, услышанная мной много позже, просто резанула по сердцу – это о нас: «Не будь так скромен – ты еще не настолько велик»! Что делает новичок в новой для себя обстановке? Смотрит в рот старшим, притирается, обживается и уже только потом заявляет о себе. Что сделал я, едва ступив в помещение метеостанции? Даже не стряхнув снег с ботинок, а только небрежно бросив чемодан,  мельком взглянув на приборы, провел и записал срок метеонаблюдений, причем, не зная объектов видимости наобум поставил 20 километров, и ведь совпало! Старожилы замерли, открыв рот: ну чему можно научить такого наглеца? Стремление стать незаменимым долгое время было моим коньком, мысль эта преследовала меня невыносимо. Но потом я понял, что нет невыносимых людей, есть узкие двери. Расширить их – дело техники.
Чтобы сбить спесь, на меня, помимо обязанностей начальника метеостанции, навалили сразу и функции всех других обитателей: коменданта дома, заведующего складом, ответственного за материалы наблюдений остальных 9 антарктических станций. Я ухмыльнулся и смолчал и полтора года тянул эту лямку, уставая смертельно, почти без сна и свободного времени, видя,  как другие просто умирают от безделья …
Никому, может быть кроме Вайначева, не показывал я как мне плохо. Окружающие видели маску железного человека, сплевывающего через губу и лишь криво усмехающегося напастям: ну, что вы мне еще можете предложить, чтобы я тащил за вас?!
- Тщеславие – пародия чувств – сказал мне Александр Изотович, и я вынужден был с ним согласиться.
- Из гордости ты уже, конечно ничего не переделаешь, - продолжил он - но на будущее запомни: этим ты никого не облагодетельствовал; взяв чужой грех на душу, не уменьшил число грехов на душу населения. Они будут смеяться, видя, что ты шатаешься. Для самоутверждения тебе была необходима толпа, поэтому ты пожертвовал ей часть себя – глупо и неосмотрительно. И кого же ты в результате наказал? Твое дело – писать стихи, а ты будешь строчить отчеты. Я знал здесь одного самого лучшего поэта – механика ДЭС. У него была лишь одна обязанность – следить за подачей солярки, а это делалось автоматически. Со скуки он писал прекрасные стихи, но скука – это болезнь счастливых. Тебе скучать не придется. Ты бросил вызов – бейся. Но и не жди тогда серьезных откровений. Они предполагают неспешность, в сражении нет времени размышлять. Набирайся хотя бы впечатлений. После, если тебе повезет, это все возможно и трансформируется в поэтические строки. Ты хотя бы понял, в чем твоя ошибка?
- От неверия в себя, из зависти к другим я поставил себя выше их и этим позволил одеть хомут на шею…
- Ты ничего не понял!
…………….
Я подумал, что путешествия нас не меняют. Зачем, зачем тогда вся эта кавалькада летающе-плывуще-едущей братии? Чтобы убедиться в своей неизменности? Откуда в нас эта непобедимая охота к перемене мест? А тысячасерийные фильмы – разве не из этой оперы? Итак, нас привлекает сам путь. Застой губителен для человека, вот и стремимся мы получить новые знания, впечатления. Фантазия рисует нам необычайные страны, удивительные народы. И вот, вот он корень всего – в удивлении. Величие монархов тоже основано на этом чувстве: для чего еще создавать чудеса света, если не удивляться им? Нам интересно сравнивать себя и других, рассуждая на тему: лучше они нас или хуже? Опять вернулись к той же гордыне и тщеславию…
Еще о чудесах. Меня всегда поражала Великая Китайская Стена. Нет ничего более бесполезного с военно-стратегической точки зрения, чем эта Стена, которая в любой миг и в любом месте могла быть «перерезана» кочевниками. И все-таки это чудо было создано и осталось на века этаким асимметричным китайским решением, дошло до наших дней, сохранив все величие прежней эпохи, а значит, питая веру и в нынешние времена. О, нам было бы неплохо поучиться у своих восточных соседей.
Конечно, чудеса происходят там, где в них верят. Но, по словам Бердяева: «чудо должно быть от веры, а не вера от чуда». Мой друг, художник, смеялся над этим: чудес не бывает – из одной мухи можно сделать только одного слона! Еще он говорил, что поиски чародея важней реальных чудес. И уж последней «фишкой» цитировал афоризм из Талмуда: чудеса нельзя приводить в доказательство.
- А как же мой случай с пропастью?! – парировал я, – Это разве не чудо?
- Чудо, - соглашался он, - но ему тоже есть объяснение. Если разложить все по полкам, построить график временной зависимости…
- Задним числом все можно объяснить, притянуть «за уши» любые факты и интерпретировать их по своему усмотрению, но чудо не в этом. Чудо – это свобода Бога. Его возможность действовать вопреки всем природным законам, которым Он же Хозяин.
- Говорят, что счастливый не верит в чудеса.
- Абсолютно с этим согласен. Счастливый – значит довольный, получивший от жизни по максимуму. Зачем такому чудо? Оно – на противоположном полюсе. В экстремальной ситуации, в которой важна даже не сама вера, а её импульс. Вспомни разбойника, распятого на кресте рядом с Иисусом, уверовавшего в последний миг и спасенного. Представь, какова должна быть сила его веры!
………………………………………………………………………..
Есть много афоризмов вздорных:
Греху все возрасты покорны…
Я понял, какая это большая разница: не хотеть или не уметь грешить.
Вот Омар Хаям,  – сразу видно – и хотел и умел. Описал это в своих стихах без обиняков: жратва, вино, женщины. Чего скрывать-то? Тоже мне бином Ньютона! А еще говорят, что грехи безграничны. Многое ли вы добавите к перечисленному? Мало у нас выдумки. И фантазия ни к черту. Смех, да и только. Впрочем, если говорить о добродетели, мы посмеялись бы над тем же самым – над отсутствие фантазии…
Кто у нас без греха? Родился – уже грешник. Далее идет совершенствование. На каком-то этапе просыпается один из самых тяжких грехов – гордыня. Теодор Арно так правду-матку лупит: «Помимо тяжких уголовных преступлений, нет греха более смертного, чем быть аутсайдером». Вот загнул! Все с ног на голову. Почитай любую самую паршивую книгу афоризмов о грехе – вовсе без головы останешься. А вот Лев Толстой самым тяжелым наказанием считает сам грех, а не расплату за него.
Я знал одного грешника. При виде девушек, он сразу чувствовал себя подлецом, потому, что поставил себе задачу совратить их не менее 30, но не выполнил и половину плана – выбросился с 7 этажа на угольную кучу. Это судьба его такая: зарыться в графите, имея в руках алмаз. Они ведь схожи, небольшое изменение кристаллической решетки делает один грязным комком, другой – сверкающей драгоценностью. Хотя, с иной точки зрения: один  - великий труженик, другой – бесполезная безделушка. Нет, Дон Жуанов из таких  не получится. Это не Рок, а оброк – совершенно разные вещи…
………….
Художник снова установил среди скал мольберт и погрузился в мир своих грез. И я подумал, что ключевое слово здесь – «своих». А ведь это здорово, что при Советской власти не выпускались сборники афоризмов, по крайней мере, до 33 лет я не видел ни одного, хотя перерыл не один десяток библиотек. Единственное: набрел на потрепанную книжицу русских пословиц, которую, выпросив на сутки, с великим рвением переписал от корки до корки. Как ни крути, афоризмы – это чужие мысли, даже если и близки тебе. Конечно, лучше уж иметь чужие, чем не иметь вовсе. Но, если не имея, вдруг открываешь – вот где настоящая радость!
Помню о первом своем открытии, когда четвероклассником решил вдруг переделать пословицу – не откладывай на завтра то, что можно сделать…послезавтра. У меня аж голова закружилась от гордости: ай, да Славка! А потом, как колом по голове: оказывается, за сотню лет до меня, слово в слово, до этого додумался американский юморист Марк Твен. Став постарше, я сочинил новы каламбур: Не вертите тити, не крутите, все равно не стать вам Нефертити! И снова «облом»: нечто подобное уже писал Евтушенко…А, библейским поэтам и пророкам было еще проще: им никто в спину не дышал. Нет пророка в своем отечестве – это уже на уровне аксиомы, может потому, и направляются они странствовать в иные края. Но странствующий пророк еще менее необходим обществу…
……..
Девушка из элитного клуба, лыжной группы «Метелица», которая прилетела сюда с одной целью: покорить южный полюс и тем способствовать снижению порога мужского героизма, назвала мой стиль «философским». Специально закавычиваю, потому, что так не считаю (хотя в глубине души и надеюсь на это). Милая девушка, она мне льстила, хотя сама писала прекрасные, – чисто женские: о любви, детях, березках, цветах – стихи. Но я тогда боялся любви, не думал о детях, смеялся над березками, а по цветам, так вообще шел не останавливаясь.
Однажды, восхищаясь женщинами, все же написал несколько обидных, как мне думается, строк.
Мы перед девушками встанем на колени,
Поэтов, гениев несет любви волна.
Чем выше женщина, тем выше вдохновенье,
Конечно, если это…не жена.
До чего же все-таки по дурному получается: не нами это заведено, не на нас кончится, но с сожалением должен констатировать, что духовные ценности даются не благодаря, а вопреки стараниям близких нам людей. Я знаю лишь одно бесспорное исключение жизни «душа в душу» - третья жена Михаила Булгакова, с которой и описал он свою Маргариту. В остальном же – даже у бесспорных, признанных всем миром гениев, вторые их половины скептически усмехались в душе: мой Сашка поэт?  Ну, я то знаю, кто он такой! Не смешите вы, ради Бога!
Да, были еще преданные спутницы Стивенсона, Достоевского, возможно, одна из жен Джека Лондона, ну, может еще пяток из всей всемирной литистории наберется, но до уровня Маргариты уже явно не дотягивающих…
………….
В толпе я по-прежнему здесь одинокий,
Но чувствую: врешь, не согнешь!
Куда ты ведешь меня, голос далекий?
Труба, для меня ль ты поешь?..
Она рассмеялась, эта милая девушка, поэтесса из элитарного женского клуба «Метелица».
- неужели ты еще не понял, - сказала она, - это твой удел, твой Рок, фатум. Я умею гадать по руке. Дай твою правую руку.
- Нет! Я не хочу знать своей судьбы.
- Я тоже. Но знай: нелюбимый всегда будет одинок. У тебя никогда не было надежных друзей, только приятели, которые отворачивались от тебя в час испытания. Или от которых ты отворачивался и уходил без сожаления. Девушки, которых ты любил…
- Молчи! Я не хочу слышать этот  твой бред!
- Хорошо. Я знаю: ты не дорожишь общественным мнением…
- Не дорожу. Его формируют не самые лучшие, а самые наглые и болтливые.
- Но ты ведь умеешь и любишь общаться. Я знаю это. Почему же не хочешь? Слушай, а что означают твои таинственные жуткие стихи: вот вам неизвестное пророчество – не родился гений одиночества. Как родится – час настанет мщения, и конец для гения общения!
- Если бы я знал. Это связано с апокалиптическими временами, которые уже не за горами. Более детально пояснить не могу – не вижу отчетливо эти события. Не думаешь же ты, что все стихи я пишу сам?! Иногда я едва успеваю их записывать, совершенно не понимая смысла, едва рифмуя окончания, но не для красоты и изящества, а лишь для того, чтобы не забыть. В иных – огромная концентрация мыслей, и я догадываюсь, что это свернутая пружина, которая или истлеет, заржавев, или развернется в нужный момент…Тебе знакомо это? Но давай лучше поговорим о тебе. Красивые женщины вряд ли бывают одинокими.
- Много ты понимаешь в женщинах! Да, они редко бывают одни, но это не исключает одиночества.
- Ты и сейчас одинока?
- Сейчас – нет. Но ты одинок и сейчас. Надвигается буря – твое спасение. Ты, как обычно, выйдешь в пургу, и чем сильнее будет она тебя трепать, тем лучше будешь ты себя чувствовать…
- Замолчи! Ты ничего не понимаешь!
- Мне и не надо понимать. Я это знаю. Я слышу.
- Как глухой может слышать? Не обижайся, люди глухи к крикам. И ты не исключение.
- Ты недоволен собой, а стегаешь меня. Так царь Кир приказал отхлестать море за то, что оно утопило его людей. Но море, как и я не виновато.
- Кто-то же должен быть крайним.
- Ты не такой циничный, как хочешь казаться. Чтобы узнать крайнего, достаточно подойти к зеркалу.
- Но у меня нет зеркала…
- Каждый встречный – зеркало. Сейчас я – твое зеркало.
- Ты не можешь быть моим зеркалом, потому, что не настолько близка, чтобы быть загадочной… Видишь – барометр падает. Тебе надо идти к подругам.
- У нас не бывает подруг. Только соперницы.
- Как вы здесь оказались, я знаю. Скажи – зачем вы здесь? Это что, женская блажь?
- А разве этого мало? Ты не знаешь, как далеко мы можем пойти. Гораздо дальше южного полюса. Туда, откуда дороги нет.
- А туда-то хоть есть?
- И туда – нет. Поэтому нам всегда нужен провожатый.
- Барометр…
- Да к черту барометр! Сегодня ты не пойдешь в пургу…
………………….
- Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны! – так любил говаривать старший инженер вычислительного центра и бывший спецназовец, офицер-афганец Николай Ринкевич.
Мы знали, что за военную кампанию имел он много наград, представлялся даже к званию героя, но вспыльчивый, занозистый характер каждый раз играл с ним злую шутку, подсовывая очередное ЧП или кочку на ровном месте. О нем очень хорошо отзывался Вайначев, как о человеке, прошедшем ад, но сумевшем сохранить душу.
- Для воевавших война никогда не кончается – говорил он, - также как для вас никогда окончательно не закончится экспедиция. Душой и сердцем вы будете постоянно возвращаться в эти льды. У стрелки компаса два конца. Меня лично эти пронизавшие всю планету силовые линии постоянно манили к полюсам. Вне крайностей мне жизни нет. Ринкевич такой же. Мирная жизнь не для него. И хотя здесь не Афган, летают не пули, а камни, шансов сложить башку тут поболее, чем на Большой Земле, и это именно то, что ему надо!
Ринкевич всегда смеялся над составителями схем и планов.
- Война план покажет, - говорил он, - правда ни один план не переживет встречи с противником.
Был он крайне неразговорчив, вытянуть из него что-либо было практически невозможно.
- Я вам не Теркин, который под гармошку будет рассказывать байки о войне – не дождетесь – говорил он на дне десантника, празднике, который мы устроили персонально для него – Начинают войну чего-то не поделившие старперы, а гибнуть всегда должны молодые. Нет, что б как раньше, когда еще существовало понятие благородства и чести, вышли б эти начальнички, да и подрались между собой. Нет, вся эта шваль будет прятаться за мальчишеские спины необстрелянных пацанов. Нет там на войне ничего ни веселого, ни поучительного, да и героического, по сути, немного. Кровь, грязь и страдания. Адреналина, конечно, хватает, но тому, кто видел, как человека разрывает на куски, он не нужен.
- Ты, видевший смерть, что можешь сказать о бессмертии?..
- Оно стоит жизни. По-другому не получается. Надо умереть, чтобы воскреснуть легендой. Это слишком дорогая цена. Потому и легенд о войне немного. Вообще война – это безумие. Но начинают ее расчетливые, холодные и циничные люди. Закрой эту тему. Я не хочу говорить о войне. Давай уж лучше о бабах.
- О женщинах…
- Ну, можно и так сказать…
……………..
- Я о тебе сейчас начну рассказ, - противном, мерзком, гадком до икоты. Ты бюрократ, подлюга, Фантомас. Карман и кресло – вся твоя забота…
- Стоп! Дальше не надо…
- Дальше я и не помню.
- Очень хорошо. - Вайначев задумчиво почесал лысину – Что за пламенный панегирик? Надеюсь, вся эта белиберда - не твое творчество?
- Зря надеетесь. Моё, но 14-летнего, когда первый раз разбились мои мечты поступить в Суворовское. Комиссия не приняла по зрению, а какого-то,  по моему мнению «блатного», пропустила, хотя дела его были еще хуже…
-  Это несколько меняет дело. Тебя не пропустили и правильно сделали! Но то, о чем ты говоришь, это действительно - УЖАС В ЧИСТОМ ВИДЕ. Иногда меня преследует жуткий сон: огромный асфальтовый каток гонится за мной по пятам, стремится расплющить в лепешку. Пытаюсь убежать, но ноги делаются ватными, они как бы вязнут в болоте, каждый шаг дается с трудом, а он все ближе, ближе...Просыпаюсь и долго прихожу в себя. Такое же чувство, только с примесью гадливости и бессильной злости возникает после посещения любой бюрократической организации...Нет, среди пингвинов мне спокойней.
- Мне тоже. Бюрократ – человек, наделенный талантом непонимания.
Когда я слышу: «бюрократ»,
хватаю в руки автомат,
поскольку не хватает мата
при гнусном виде бюрократа.
- Это уж точно. Довели, мерзавцы...удивительный механизм, позволяющий десятерым делать работу одного. Раньше в кабачке «13 стульев» обыгрывалась смешная фраза: мне нужна справка, что мне нужна справка. Нынешние бюрократы гораздо изощреннее. Они заставляют каждого из нас действовать уже по другой формуле: мне нужна справка, что мне не нужна справка!
- Если бы только это! Вы хоть раз слышали от этой мрази внятное слово? Я лично, никогда. Бюрократ – это состояние души. А души у них холодные как мороженая простипома. Рыба, если помните, такая была, противная. Но души еще противнее. Главный вывод к которому эти поганцы пытаются нас подвести: ты себе не хозяин. Без них и шагу ступить не можешь. И не ступишь. Только попробуй!
- Собственно они давно уже работают сами на себя. Мы, люди, просто путаемся у них под ногами, мы уже  не нужны им даже для отчета, они  сфальсифицируют любой отчет. Зайди в любую сберкассу в час пик и убедишься, что коммунальные услуги из 10 окошек принимают только в одном, причем делает это какая-нибудь неумеха-практикантка, обслуживая клиента не менее получаса. Очередь кипит-дымится, но в остальных окошках демонстративно ковыряют в носу.
- Знакомо. Люди, ничего кроме бумаг не производящие живут припеваючи. Конечно, в трех соснах заплутать невозможно. А вот в трех бумагах - запросто! Это же лешие на болоте. Они специально уводят в глубь. Пристройте к собственному дому хотя бы собачью будку, и попробуйте узаконить. У меня три года ушло, и так ничего не добился. А иной пятиэтажный особняк за день оформляет. Зато словоблудия сколько! Геббельс отдыхает! Ну, вот еще – от души – под завязку
Его увидел – и прибей лопатой,
или хотя бы – чтоб запомнил – пни...
А кто их любит, этих бюрократов,
от них ведь неприятности одни...
……………..
  …Что с того, что я оставил свой след? Что с того, что здесь он необыкновенный и странный. Свежевыпавший снег уплотняется под моими тяжелыми сапогами, а жесточайший ветер тут же сметает-срезает весь снег вокруг обуви до самого наста, остается только эта цепочка выпуклых следов. Что с того, что их кто-то видел? Этот кто-то торит здесь собственную дорогу – ему не до моей…За пять минут я мог сто раз обойти вокруг штыря южного полюса, что с формальной точки зрения  приравнивается к сотне кругосветок. Но мне противна всякая формалистика и я не стал обходить и одного – зачем мне незаслуженная слава?
Что с того, что провалившись в трещину, не испытал до конца весь ужас свободного падения и не услышал хруст собственных костей на ледяных уступах - что с того? Я пустился в путь, как и Колумб на утлом суденышке-решете, без карт, без лоции, да в добавок,  еще и без цели. И все же, как и он, открыл неведомый, фантастический мир, так и не поняв, что это такое…
Вода не оставляет следов. Не оставляет их и ледяная пустыня. Через день-два ураганные ветра напрочь сотрут все следы нашего пребывания. Я однажды видел покинутую, «зарезервированную» станцию. Жуткое зрелище. Старый заброшенный замок с его единственными обитателями – привидениями – и тот оставлял менее тягостное и щемящее чувство. Стены, покрытые толстым слоем изморози, наспех разбросанные, уже никому не нужные вещи. И среди них кусок картонки из-под обуви, но загрунтованный, с прекрасно выполненным рисунком – айсбергом в форме лошадиного крупа. Рисунок был трехлетней давности, я посмотрел на подпись и вздрогнул – эту фамилию я уже видел на обелиске нашего небольшого кладбища на мысе Гранат. Человека нет, а айсберг в форме лошадиного крупа – вот он, все такой же. Сидит на мели и никуда не собирается уплывать. Айсберги, как стражники-великаны заперли нас в ледяную ловушку – не всякий ледокол может пробить тут себе дорогу.
И еще жуткий, жуткий сон – то ли сон, то ли явь, я до конца не понял, - случилось мне пережить на этой заброшенной мертвой станции. Один из домов мне показался знакомым. Я вошел внутрь, мучительно пытаясь вспомнить, где я это уже видел…
Посреди комнаты стояло старое самолетное кресло с потрескавшейся кожей и вылезающим наружу крошащимся поролоном…Кто-то сидел на нем положив руки на подлокотники и казалось, спал. Голову он опустил на грудь, глаза были закрыты. Лицо его было спокойное и умиротворенное. В комнате пахло горелой тканью, на пластиковом полу валялись остатки сожженного холста, рядом лежал опрокинутый, пустой подрамник. Не обгорелым остался лишь небольшой кусок холста, похоже, его центральная часть.
Весь перепачкавшись в саже я поднял с пола этот еще горячий, тлеющий кусок и попытался вглядеться в изображение. Со звоном вдруг лопнуло и разбилось маленькое закопченное окошко и влетевший внутрь огромный черный поморник  железным клювом ударил меня по руке. Словно молния прошла по всему моему телу. Очнулся я уже на воздухе, где стоял на такой же пустой, покинутой, как и станция метеоплощадке. Ветер выл в полых трубах  стоек и мачт, свистел в полуразвалившихся жалюзийных будках, хлопал не закрепленными тросами. Я побоялся посмотреть в сторону оставленного дома. Мной овладело какое-то странное оцепенение и я побрел неведомо куда. Помню, что посмотрел на свои руки. Они были перепачканы в саже, указательный палец правой руки кровоточил…
……………………………………
…Может быть кто-то и приехал сюда с целью забыться-отдохнуть. От прошлых побед и будущих поражений. Или наоборот. Но спокойно почивать на лаврах здесь и сейчас – это оказывается невозможным. Лавр вещь хорошая, но на мгновенье. На самой вершине, только там он кружит голову, дает то бесподобное чувство эйфории, ради которого, возможно, и затевается восхождение. Вершина – для того, чтобы оглядеться, жить на ней невозможно. Дальше идет привыкание и гордый лавр быстро превращается в банальную лаврушку. Хозяйки ловко рассовывают ее в супы, а потом выкидывают за ненадобностью – быстро-быстро выветривается вкус и запах победы…
Один мой приятель отколол от ледяного гиганта кусок сверкающей глазури. «Я довезу его и буду хранить в холодильнике» - сказал он.
Безумец! Соловей не поет в клетке. А запаянный в целлофан искрящийся самоцвет за время долгого пути превратится в вонючую жижу, и хорошо еще, если в ней не заведутся головастики.
Молчание – пролог действия. А в высшем проявлении – и творчества. Молчание айсбергов не вечно. Однажды я видел как переворачивается подтаявший снизу ледяной исполин. Мне показалось, что море вышло из берегов, а звуковая волна чуть не разорвала барабанные перепонки. В тот момент я понял загадочную фразу Цицерона: «Их молчание – громкий крик».
Вайначев был прекрасный картограф. Иногда мне даже казалось, что он и мыслит схемами.
- Высшая мудрость – различать добро и зло, – однажды процитировал он Сократа.
- Но они почти не встречаются в чистом виде. Вот поморник утащил крохотного пингвиненка – вроде бы зло, но он принес его своему голодному детенышу и тем спас от смерти – а это уже добро. Все зависит от точки зрения.
- А она сама от чего зависит?
- Думаю, от воспитания, но больше от опыта, который немыслим без эксперимента над собой. Главное не то, что ты думал, а что пережил…
- Ты прав. Лучше один раз прочувствовать, чем сто увидеть или миллион услышать.
- На счет слухов безоговорочно согласен. Как правило слышавшие звон…Впрочем зачем говорить банальности. Умные люди знают, что можно верить лишь половине того, что нам говорят.
- Если бы еще узнать: какой именно половине? Веришь ли, вот я прожил жизнь, а в житейских передрягах постоянно попадаю впросак. Теряю деньги, вещи, автобус всегда уходит перед самым моим носом, следующего дожидаюсь часами…
- Понятно. Кофе в столовой достается всегда холодный и не сладкий, колбаса в бутерброде самая тонкая…Александр Изотович, тут мы с вами коллеги. Но неужели эта мелочь может выбить вас из колеи?
- Нет, конечно. Вслед за Диогеном, вернувшимся с рынка, я могу повторить: о, как много ненужных мне вещей!
- Прекрасно! Мы просто органически не способны просчитывать ситуацию, так, чтобы обстоятельства работали так сказать «на брюхо». Хотя я знал педанта, хронометрировавшего движение транспорта у своей остановки, рассчитывающего свой выход на работу по секундомеру. Картофель чистил он так тонко, что кожура засыхала, едва долетев до ведра. Зная цены на всех рынках, он ходил на самый дешевый, причем к закрытию и, после яростного торга сбивал еще пол цены…Сам же торговал цветами и лишь по счастливой случайности едва не застрелил пацанов, залезших к нему в сад. Он считал себя очень успешным самодостаточным человеком, которому большинство должно завидовать, и сам завидовал более удачливым. Его даже хватил удар, когда сосед выиграл в лотерею машину.
- Ты говоришь о зависти – чувстве двойственном и противоречивом. Пушкин считал ее сестрой соревнования. И тут, наверное, следует иметь в виду «белую зависть». Возможно таким гениям, как Пушкин, она позволяла достичь невиданных высот. Так Эсхил говорил: незавидна участь того, кому никто не завидует. Но мне ближе Эпикур, считавший, что никому не следует завидовать: хорошие люди не заслуживают зависти, а дурные, чем счастливее бывают, тем более вредят себе. Простым же людям завидовать гению бессмысленно. Завидующие солнцу просто сгорят в его лучах…
- А вы ведь правы. Судьба большинства завистников ужасна: их снедают изнутри и снаружи и собственные провалы и успех других.   Не зря же есть выражение: почернел от зависти. Такая «черная» зависть – сродни ненависти. Ну, а если подняться,  вернее опуститься к ее истокам, то первый завистник был сатана.
- Почему был? Он и сейчас остается первым. Знаешь, меня всегда поражает свойство верующих видеть только светлую сторону Вселенной. А о второй, темной, которая, собственно, уже оккупировала всю землю, они не вспоминают. Страусиная политика: раз черт не виден, значит его и нет. А сила черта как раз в неуловимости. Но будь уверен: твой личный черт всегда рядом, он за левым плечом. И хорошо если за правым твой ангел-хранитель. Тогда они уравновешивают друг друга. И повод действовать тому или другому  даешь ты сам. Свобода выбора и инициатива – всегда твои.
- Александр Изотович, помните знаменитое куняевское: добро должно быть с кулаками…
- Как же, как же: чтобы летела шерсть клоками со всех, кто лезет на добро! Сначала это была моя жизненная позиция, задолго до Куняева, кстати, сформулированная поэтическими строчками Каани:
Всегда на свете было зло презренно
И лишь в борьбе с насильем зло священно.
- Сейчас вы так не считаете?
- Сомневаюсь во всяком случае. Ну, сам подумай: чем лучше палач палача? Не надо о том, кто первый начал – так мы дойдем до Каина. Палач палача – такой же палач, только разделенный во времени.
- Палач – орудие судьи…
- Но у нас его мантию примеряет каждый. А каждый второй еще и порывается собственноручно исполнить приговор, а ведь в Библии черным по белому: не судите, и не судимы будете. Верующему нет нужды в палаче…
- Значит, треснули тебя по одной, по другой щеке, подставляй третью…
- не надо ерничать. Смиренный не значит трусливый. Возможно это и есть высшая доблесть: достойно выдержать выстрел врага, своим не воспользовавшись. Да есть ли для него больший урок?
- Большее унижение, вы хотите сказать?
- это в тебе опять гордость бушует. Настоящие люди меняются после этого. Гонителя христиан Савла, Господь мог испепелить, а Он вразумил. Одним Словом. И был ли у Него более преданный ученик? Все дело в поисках истины, а она за семью печатями. Вот почему миру нужны великие поэты: гений с одного слова откроет истину, а она сильнее царей и правителей. Гении живут мало, потому, что сгорают быстро, а помощников подбросить дров в их костер – хоть отбавляй. На каждого Пушкина – свой Дантес…
…………..
Сегодня я сжег целый ворох своих стихов, и Виктор, художник, посчитал это гордыней. Подумав, я согласился с ним. И все-таки вступил в спор.
- Зачем мне этот никчемный балласт? Он только тянет ко дну, не дает взлететь.
- А зачем балласт воздушному шару? Когда газ в оболочке начинает остывать – ты падаешь, и вот тогда, чтобы не разбиться, выбрасываешь сначала мешки с песком, потом уже более дорогие сердцу вещи – всё за исключением нательного креста. Только тогда можно продолжить путешествие. Но если ты сразу решил рвануть за облака, полностью освободившись от житейского груза, что будешь делать, когда шар остынет? Разве твоя цель – падение?
- Почему бы нет? Под целью подразумевают движение. Падение – тоже движение, да еще какое – с ускорением, какого не достигнешь при взлете!
- Ерничаешь? Ну, давай, давай…Падение – смерть.
- Жить тоже вредно. От этого умирают…
- Так значит? В циники поиграть захотелось? Ну, я умываю руки. А ты поговори с нашим штатным пофигистом. Врачом. Сейчас я его позову…
- Эй, эй! Не надо!
- Надо, Федя, надо. Тебе давно пора лечиться…
Виктор коршуном кинулся к телефону и уже через секунду вкрадчивым голосом изрек:
- Анатолий? Быстро дуй на Метео. У тебя тут будет знатный пациент. Да, и лекарство не забудь прихватить. Того самого…
Эскулап, однако, не торопился. Я успел провести срок метеонаблюдений, заварить чай и повесить последний кусок твердокаменной копченой колбасы на веревку – прямо перед носом предполагаемого собеседника. Трехлетней давности колбаса, как ни странно не пропала, но по прочности теперь вряд ли уступала алмазу – во всяком случае, наши ножи ее не брали.
- Это что такое? – медик сразу завертел своим  чутким носом – вы решили, что я буду пить чай вприглядку?
- Тебя вообще только за смертью посылать – отпарировал Виктор – пока придешь – жить надоест…Помрешь, ожидаючи…
- Тогда – вскрытие!.. Кстати, почто не предупредили, что у вас тут деликатесы?- кивнул он на колбасу, - у меня скальпель наточен, – враз бы поделили.
- Мы кормить тебя не собираемся. Сытый ты глупый и добрый. Ты на голодный желудок поговори с человеком, он уже рукописи жечь начал.
- Молодец! Все?
- Нет, кое-что оставил…
- Тогда, дурак! Тут как в любви: или все, или ничего!
- Мы говорили об избавлении от груза…
- Тоже мне, атлант нашелся! Да какие такие небеса ты держишь? Где груз? Покажи мне его?!
- Ты не прав, Толик, - художник панибратски похлопал эскулапа по плечу – перед тобой главный метеоролог, отвечающий за твою никчемную шкуру, когда ты, сволочь, барражируешь в небесах – а ты, гад, постоянно там находишься. Ошибись он на одну десятую – и нет анестезиолога, Великого Пожирателя спирта  Бурыгина. Поэтому, Толян, хоть ты мне и друг, но истина дороже…
- Не вижу истины!
- Ну, наливай, тогда…
Бурыгин неуловимым движением вытащил пол литровую блестящую фляжку из нержавейки (а это была месячная норма на все мои приборы!) и треть её, не глядя, но идеально ровно – чувствовалась многолетняя практика – разлил в приготовленные для чая стаканы.
- Здраве будем, бояре!
- И ты, доктор, не болей…
Через пол часа мы заговорили о морали.
- Если ты поэт, не говори красиво – это вредит морали.
- Стоп, стоп, Анатолий, – встрял Виктор,- на то и поэт, чтобы говорить красиво.
- Тогда он – аморален! – безапелляционно заявил медик и достал вторую фляжку.
- Я вам процитирую слова Карла, который Маркс. Мораль – это бессилие в действии. Как только она вступает в борьбу с пороком, терпит поражение.
- Так ты «за» или «против» Маркса, тьфу, то есть морали?
- Мораль? А что это такое?
- Здрасьте! Ты уже битый час пудришь нам мозги и даже не знаешь о чем говоришь?
- Нет, я знаю. Просто ее легко проповедовать, а обосновывать трудно.
- Обосновать можно все, что угодно, например и то, что мораль, как, и правда, у каждого своя…
- На счет правды согласен. А вот с моралью ошибочка вышла. Мораль это возможность осуществления идеала, а он, как вы сами утверждаете – един…
- Ты вот набросился на поэта, обвинил в аморальности, а ведь мораль не цель, а следствие события, ну, например, хорошей поэмы…
- А поэма, случаем, не источник средств?
- Но – но – но! Не оскорбляй моего друга, он бессребреник и альтруист.
- Тогда пусть жжёт все свои стихи. Слышишь! Сожги все! Новых истин ты все равно не откроешь. А я так начинаю сомневаться и в старых. Недавно лежу и думаю: а, может не в вине истина?
- А чего лежал то, подняться не мог?
- В точку! Но это не важно. Не отвлекайтесь. Есть еще одна проблема морали: безразличие к себе или пофигизм…
- Пардон, это разные вещи. Мораль направлена внутрь, пофигизм – наружу…
- Мне по фигу твой пофигизм! Оставь его в покое. Давай с моралью закончим.
- Добьем ее, хочешь сказать…
- Да мы добили почти, уже не шевелится…
- Ну туда ей и дорога…Кстати, никто не вспомнит моральный кодекс строителя коммунизма? Он же из Библии слизан…
- Но напоследок я вот что скажу… по простецки, по-крестьянски. Мораль – это совесть. И ничего больше!
- Это кто тут у нас крестьянин? Уж не эскулап ли наш? Помнится, ты говаривал, что помогаешь не столько по-человечески жить, сколько достойно умереть…
- Одно другому не противоречит…
Третья фляжка была уже наполовину пуста, и доктор задумчиво грыз своими крепкими, желтыми от никотина зубами нашу копченую колбасу. Как ему это удалось – загадка. Сначала она не поддавалась, но, совершив неимоверное усилие, он все же умудрился чуть-чуть надкусить ее от края, а дальше все пошло как по маслу. Мы с сожалением наблюдали как на глазах уменьшается и тает наша последняя продуктовая реликвия…
- Ты доктор, летал с нами на южный полюс, – решил его немного отвлечь Виктор – видел этих зажравшихся снобов, косящих под «своих парней», но норовящих опутать своими щупальцами весь мир. Что скажешь о их нравственности?
- А что тут говорить? Даже в «Отче наш» они делают упор на первую просьбу о насыщении утробы хлебом насущным. Им даже Бога трудно славить на голодный желудок. Все. Приплыли. Горбатого могила исправит…
- Хоть тут с тобой согласимся. Ну-ка, быстренько сформулируй: человек человеку – это…
- Думаешь, скажу: друг, товарищ и брат? Фигу! Замени «брата» на «Брута» - вот это в самый раз будет.
- Тогда меняй «друга» на «волка», а  «товарища» на «ворона»…
- Если бы этот афоризм формулировал Ворон, он бы звучал так: «Человек человеку глаз не выклюет, но подсинячит»!
- Ладно уж, подсиняченный. Если бы этот афоризм формулировал Товарищ, он бы звучал так: «Товарищи! Человек человеку не Ворон, а Стервятник, потому, что питается стервами. Девушка! Ну-ка быстро отойдите от клетки»!
- Бред! Ну что мы знаем обо всем этом?
- Я точно знаю, что ничего не знаю!
- Тогда тебе и этого не надо знать.
- Я сравнил женщину с цветком, она плеснула кипятком!..
- О, поэт проснулся! Очень своевременно ты перевел тему. На бестемье, знаешь ли, и суслик – обед. Я бы на месте женщины плеснул еще чем-нибудь. Нечего разводить банальщину: цветок, лютик, розочка…Что мы вообще знаем о женщинах? Только то, что они – женского рода…
- Позволь не согласиться…Ик, …Икар икал, когда узнал, что в крыльях – женский идеал…
- Так, поэту больше не наливаем. Он хочет представить их ангелами. Фу, какая пошлость! А еще говорят, что поэты не повторяются…
- Кто говорит? Я, лично, этого не говорил. Наоборот, вся жизнь – молотьба из пустого в порожнее…
Доктор, дожевывающий колбасу, при этом уставившийся в одну точку, вдруг оживился:
- А я что говорил? Нет ничего нового! Поэтому жги, жги свои рукописи – все до единой! Давай прямо сейчас начнем!
Неожиданно для себя я согласился и уже стал шарить по карманам спичечный коробок:
- Я согласен! В принципе мне не нужен архив. Если есть во мне что-то ценного, это проявится без черновиков и блокнотов. Да, черновики судьбы – блеф. Жить надо набело. Пошли жечь!
Художник аж изменился в лице. Никогда я не видел его таким взвинченным.
- Куда? Сидеть! Я тебя сейчас придушу, эскулап, чертов. Ты на что человека подбиваешь? Я для чего тебя позвал?  Это, скотина, тебе не аппендикс вырезать и в ведро шмякнуть. На это душа тратится. А ты – в огонь! Да знаешь ли, что рукопись или картина – это дитя, в муках родившееся. Такое же беспомощное, требующее заботы и внимания. А ты – жечь! Не один год пройдет, прежде чем эти каракули или штрихи будут признаны миром. А до той поры – это свеча на ветру. Это потом, набежавшие невесть откуда биографы и стилисты будут сдувать пылинки, бережно разглаживать и присваивать инвентарный номер каждой странице, любой квитанции или талончику на обороте которых записывались мысли – это их хлеб. Все это будет выставляться на аукционах и легион фанатов захлебываясь, будет визжать: «Ах, Данте, как же мы жили  без «Божественной комедии»? Миллион за листок!
А современники Алигьерри и гроша ломаного не давали. Возьмите любой шекспировский персонаж и скажите, чего там нового? Что такого, чего бы уже не встречалось или не было описано миллионы раз? Слепок из жизни? Не совсем. Доведенный до филиграни идеал – это побег от реальности. Все великие образы – побег от реальности…А то, что в них нет ничего нового – в этом как раз их преимущество. Истина не бывает новой. Она бывает забытой. Но для этого и нужны поэты – открывать забытые истины…
- Непонятно говоришь, мудрено…
- Кто тебя просит понимать? Поэт – не математик, поэма – не теорема с четкими доказательствами. Не объяснить смысла каждой строки, все их надо принять на веру.   
- Уж не нашел ли ты истину?
- Нет, конечно. Разве позволил бы я тут философствовать, имея истину в кармане? Нет, мой дорогой эскулап, я только ищу ее, или она меня ищет. Когда-нибудь мы встретимся…
-  Ну да, Земля квадратная, на углу и встретитесь… тогда не забудь пригласить на смотрины.
- Боюсь, тогда ты успеешь только на похороны…
- А ты не пугай!
- А я и не пугаю…
- И не пугай! Не надо! А то…
- Все, все, ребята! Спирт кончился, дебаты тоже. Все на улицу! Мордобитие отменяется.
- А жаль!
- Жаль…
………………..
- Как же ты мог! – возмутилась милая девушка из элитарного клуба «Метелица», - ты прошел мимо меня и не узнал!
- Я еще куда-то ходил? Вот это новость! Уверяю тебя, это был не я…
- Нет, это был ты, - повторила она укоризненно и притопнула ножкой – Во-первых, ты прошел мимо меня и не заметил. Во-вторых, как ты мог сжечь все, не посоветовавшись? Разве это твое?
- Что-о-о?! Гм…ловко ты расставила приоритеты (и в то же время справедливо, надо сказать)… Когда плотник разбивает не понравившуюся ему табуретку, это почему-то никого не шокирует, хотя его труд гораздо жальче: ею могло пользоваться не одно поколение – подумаешь, какая-нибудь планка на 5 сантиметров была выше задуманного.
- Ты не плотник. И ты уже так не напишешь!
- Я напишу лучше…Вот говорят: «Сжег, сжег, а не надо было. Бумага есть не просит. Оставил бы, потомки разберутся». А никто даже не спросит: что именно сжег? А это была лишь всего «Московская таблица умножения»…
- Как, московская? Такой не бывает.
- Это в тебе москвичка говорит… Еще как бывает. И дважды два там не четыре, а пять. И пятью пять не двадцать пять, а сколько кому-то надо…
- тогда хорошо, что сжег. Иначе у тебя были бы неприятности.
- а ты не хочешь, чтобы у меня были неприятности?
- Я хочу, чтобы ты оставался самим собой…
- Тогда у меня будут неприятности.
- Я хотела узнать какое твое самое сильное желание?
- Сейчас? Если честно: рассольчику капустного напиться. У тебя, случаем, нет?
-Это ты от доктора цинизма поднабрался. Как быстро зараза распространяется…Я ему еще выскажу, что о нем думаю. Ну, допустим я волшебница, и могу выполнить одно твое желание. Говори.
- Быстро: эскимо для одной, присутствующей здесь девушки!
- Спасибо. Считай, что я его уже съела. Вообще то, если человеку ничего не надо, значит, у него чего-то не хватает…
- Это намек? Ты еще поверти пальцем у виска. Как правило, наши желания большей частью ограничены чьими-то возможностями.
- Я же дала тебе карт-бланш на одно безграничное желание…Ты желал бы занять достойное место под солнцем?
- У меня это не получится. Поэтому я, подобно бедуинам меняю его на место в тени.
- Чего из самого необходимого у тебя нет?
- Если начать анализировать, то все, что хочется, кажется необходимым. Я тебя про рассол спрашивал?.. Нет рассола? Жаль…Если честно: Бог дал мне все, что нужно. Не больше, но и не меньше. И я, подобно Диогену, возвращаясь с рынка без покупок, мог бы радостно заявить: о, как много не нужных мне вещей!
- А я бы вот так не заявила…
- Ни одна женщина не заявит. Для вас излишек – вещь крайне необходимая. И это вполне естественно и понятно.
………………
- В бреду ль, забытье, славословьях жалких, сорвался с губ последний, может, крик. И с проводов встревоженные галки, взлетают, в воздух перья уронив…
- Ты все еще мыслишь категориями Большой Земли, – зевая, произнес мой друг художник, - давно пора забыть и о галках и о Галке. Твоя красавица тоже скоро оденет лыжи и побредет на Южный полюс к америкосам, к тупорылому пожирателю морошки Биллу. Ты так аппетитно описал его жизнь в своих рассказах, а женщина очень любознательна, ей самой хочется дотронуться до всего руками. До земной оси, до человека, изъясняющегося на непонятном тарабарском языке…
- Это ты о Билле?
- О тебе, дуралей! Половина станции испепеляющее завидует тебе, глухо и недоуменно рыча: чего это к нему липнет женщина? А тут еще такая женщина!
- Она девушка…
- Ну, оправдываться, как говорится, будешь в милиции. Это еще надо доказать…
- Придурок ты, Витька!
- Может и так…Извини. Это во мне тоже зависть разговаривает. Несмотря на мою вологодскую невесту, хожу и облизываюсь. Все-таки это великое дело: здесь и сейчас.
- Успокойся. Дома у меня любимая жена. А с милой девушкой чисто дружеские отношения. Просто иногда мы друг друга понимаем.
- Ну, ну… Я, кстати, часто тебя совсем не понимаю. Например, что это за выпендрёж такой:
Всё не так и не то,
как должно было быть.
Снял с себя как пальто
я ответственность жить.
Это- бег в никуда,
это дьявольский смех,
наудачу пальба,
где один – против всех!
- Тебе нужен прозаический подстрочник? Тогда,  не по адресу. Обращайся к моим, как ты говоришь, завистникам. Они тебе быстро растолкуют каждую мою строку. Вспомнят о своем во всем этом участии. Все разложат по полочкам. А у меня, Витек, полок нет. Полный хаос. А случись что – останутся после меня такие закорючки, что в них уж точно ни один черт не разберется. Я и сам то могу расшифровать их не позднее получаса после написания. Если успею за это время перепечатать – какой-никакой шанс еще есть. А далее – считай, что пишу по новой, потому, что любой каракулине могу придать пять разных смыслов.
- Что для тебя высшая ценность? Возможность смотреть вперед?
- Нет. Оглянуться назад. И попытаться осмыслить пережитое…Да что вы все в философию ударились. Мучаете меня по очереди? Рассказывал ли я тебе, что поздравил как-то в стихах одного хорошего человека. Стихи ему понравились и он, немного отредактировав, переадресовал их следующему имениннику. Я догадался, что стихи эти, уже без авторства, пошли гулять по станции. И вот на свой день рожденья получил собственное же поздравленье. Почти в первоначальном виде. И это меня особенно умилило. То есть, как их не переделывали, не переставляли слова, совершив круг, они пришли к наиболее оптимальному, моему, варианту.
- Пощекотали самолюбие и заурчал как котик. Скажи, считаешь ли, что высшая ценность произведения в том, чтобы «делать с него жизнь», или хотя бы задуматься о  смысле?
- Не знаю. Если задумаются – уже неплохо. Но для этого надо как минимум  перечитать. Одно знаю: если через пень колоду один раз прочитать, и бросить – это не произведение, а так, токаревщина, эрзац, развлекаловка…Помнишь, знаменитого есенинского «Черного человека»? А у нас их как минимум двое. Вот послушай.
ТОСКА и ГРУСТЬ

Ни светлой ночью,
ни в сумраке дня
нет мне покоя:
они уже настигают меня
эти двое.
Их крепкие руки, не руки, тиски,
их взгляды вздорны.
И никуда не уйти от тоски
разлуки черной...
Я выбрал далекий, нелегкий путь.
И...бесполезный.
За мной по пятам, моей тенью грусть –
по краю бездны.
Нет мне покоя. И в свете дня –
нет мне покоя.
Они уже добрались до меня
эти двое...
- Ну, парень, тебе повезло. Ты до дыр зачитал «Черного человека», я же не раз перечитывал твои откровения. Абсурдность. Суета сует. Мечты неясный шепот. Бесцельный груз прожитых лет, обманчивый как опыт… Неплохо…
- Не захваливай. Поэт должен всегда сидеть на голодном пайке, и вечно быть недовольным.
………………….
- То ли дар это мне, то ли кара:
я Вселенную вижу насквозь,
чую яд в пенном кубке нектара,
вырываю цветаевский гвоздь.
Я виню себя в смерти поэтов,
в том, что, чувствуя дар их и суть,
я  - та пуля в стволе пистолета,
что направлен Дантесу был в грудь!
- Милый, милый, смешной дуралей. Вот, что я могу сказать тебе в ответ. Не пиши больше таких стихов, - Вайначев с сожалением посмотрел прыгающие, отпечатанные на разбитой машинке строки. - Не пиши! Каждая такая строка отнимает пол года жизни, если ты действительно так чувствуешь. А в этом я сомневаться не смею.
- Я их сожгу!
- И этого делать не надо. Жечь можно продиктованное дьяволом. Ты уже на таком уровне, что легко отличишь в зебре черную полосу от белой. Обыватель ничего не поймет в твоих стихах…
- Да плевать мне на обывателя! Не из-за него же я жгу. Просто у меня столько мусора…нелегко даются уроки чистописания.
- Кто же жжет тетради первоклассника? Ты потом с улыбкой будешь смотреть на свои каракули…
- Я смотрю с отвращением.
- И все-таки без прошлого нет будущего. Оставь хотя бы как воспоминание. Не все твое тебе принадлежит.
- И вы туда же? Недавно я уже слушал подобное от одной юной особы.
- Не всегда юность глупа. Теперь послушай старого аксакала. Знаешь сколько карт составил я за свою жизнь? Молчишь, и правильно делаешь. Не сосчитать! Но есть среди них моя первая карта – план школьного двора с футбольным полем, фруктовыми деревьями, мастерской и сараями. Все это давно снесено. Но время от времени я беру в руки план, усаживаюсь поудобнее перед настольной лампой и воспоминания заполняют меня. Вот ты за цифрами можешь видеть погоду. Я же как книгу читаю карты и планы. Для меня этот квадратик не просто голубятня. Там я впервые поцеловался с девчонкой. На этом пустыре мы постоянно дрались, ходили «стенка на стенку»…Все свои старые вещи я храню в специальном сундуке, который ворчливо называю «барахольный ящик». Советую и тебе завести такой же. Или ты хочешь избавиться от воспоминаний?
- Я хотел бы их упорядочить.
- Огнем не упорядочишь…
- Александр Изотович, вы как-то сказали, что эта ваша десятая экспедиция, особенная. Что вы имели в виду?
- А ты не догадываешься. Она не только для меня, она для всех – особенная. В какую страну мы вернемся? В СССР?
- В Россию, которую мы потеряли…Теперь понял о чем вы… Подонок в маске подлеца не подымает к нам лица…Недавно поселился у нас на Метео эстонский профессор-микробиолог Эн Кауп. Знаете с какой просьбой он обратился, еще не успев поздороваться? Повесить рядом с нашим флагом свой, – какого-то народного фронта. Спрашиваю: с кем воюете, Эн? Хитро улыбается и говорит: не с кем, а за кого? В поддержку, мол, перестройки, гласности, нового мышления. Сам гордый такой. Все напевает: возьмемся за руки, друзья!
- Уже взялись, сволочи! С них ведь, раздрай и начнется…
- Извините, Александр Изотович. Прибалты – хвост. А рыба с головы гниет. Вспомните Рейкявик-85. Вас не шокировала фотография меченого гада в обнимку с Рейганом?
- Ты прав. Дорого нам обойдутся эти посиделки у камина. То ли облучили чем, мерзавца, то ли родился иудой… До чего дошло: вынужден, поганец, нанимать святошу, который доказывает, что каиново пятно на лысине не дьявольский знак, а наоборот, добрая примета…
- Что мы можем сделать?
- Для начала скинь эстонскую тряпку со своего дома.
- Уже скинул.
- Когда-нибудь скинут и эту политическую дешевку. Но обойдется это ох как дорого. Мразь эта вместе с собой утянет всю страну…
- Почему так происходит?
- А мешаем мы всем и всегда. При любом строе, в любой ситуации Россия – белая ворона среди серой стаи. И всегда будут каркать на нее и клевать. Прав царь: у России два друга – армия и флот.
- Значит скоро за них возьмутся.
- Уже взялись. Немчику Русту дали сесть на нашей святыне – Красной площади и на основании этого вырубили всю армейскую верхушку. Дальше начнут резать наши самолеты, лодки, ракеты – нет у нас врагов, сплошные друзья и партнеры!
- А виноградники зачем этот дебил вырубил? Ведь даже якобы невменяемый  поздний Брежнев, правильную политику вел: чтобы отучить людей пить, надо научить их пить. Какое прекрасное было вино по вполне доступным ценам! А теперь сахар днем с огнем не найдешь, зато на любом окне на банке с брагой медицинская перчатка покачивается – «привет Горбачеву»!
- Это наименьший из его грехов. Некому оборотня святой водой окропить. Придется ждать, пока сам исчезнет…
- Когда исчезает один оборотень, на его место запрыгивает еще более оборотистый и одержимый… Порушат Союз и Россию обвалят…
- Цезарь любил измену, но не изменников.
- Наши всё любят…
- Если честно, мне не хочется возвращаться и видеть всю эту поганую мерзость. Знаешь, что это мне напоминает. В соседнем с нами дворе жил ветеран еще 1-й Мировой однорукий дед Григорий – гроза всех пацанов. Строгий был, жуть, не давал нам проказить по полной. И решили мы его проучить: стащили на рынке 5 пачек дрожжей и кинули ему в клозет. Ну ему-то хоть бы что, он на целый месяц к свояку уехал, а дерьмо, забродив затопило оба наших двора. Родители, узнав, пороли нас как сидоровых коз, да еще заставили все вычищать! Сам знаешь, в каждом дворе есть свои святыни. Но когда их зальет дерьмом, то даже отдраенные, они потеряют святость. Вот это нас и ожидает. Был у нас Союз, был пусть не дворец, но крепкий и светлый дом, была не скатерть-самобранка, но чугунок на плите – не голодали.
- У меня в продолжение вашей темы стихи есть.
Кусок дерьма в котел забился,
Кипел, подпрыгивая бойко,
Пока на нас же не излился
Поганой гнусной перестройкой!
- О, с какой радостью остался бы я в этих снегах и на 11 и на 12-ю экспедицию – на сколько меня еще хватит. Я выдержал бы, честно. Старый конь борозды не портит. Я вернулся бы на Родину, уже стряхнувшую с себя паразитов. Но так не получится. Медики погонят меня отсюда и больше не пустят сюда. Придется ехать и самим разбираться с паразитами. Ты ненавидишь серых мышей. Но по возвращении тебе уже придется иметь дело с крысами шакалами и волками.
………………………..
- Кто знает законы Вселенной? Мы даже законов земли, простых и весьма откровенных, усвоить, и то не могли…
- Может, хватит пичкать меня философской бредятиной? – возмутилась милая девушка из элитарного клуба «Метелица», – я все-таки женщина. И завтра мы отправляемся к Южному полюсу. Что ты на это скажешь?
- Извини. Я совсем разучился вести себя в женском обществе. Ты права. Я прочитаю тебе лирические стихи. Возможно, они немного согреют в пути к полюсу, где тебя ждет толстый, черный, набитый морошкой бурдюк Билли Бернс. Он также попытается согреть тебя, но в память обо мне ты не давай ему это делать. Ладно? А теперь слушай…
Прекрасна ты и в этом грусти нет,
Твое сиянье и черты лица
Я не забуду через много лет,
Тебя я буду помнить до конца.
Безбрежная равнина и покой,
Полярный день, нимб солнца в небесах,
Я не забуду светлый образ твой,
Твою надежду и тоску в глазах…
- Ты написал это мне? Ты хочешь заставить меня плакать?..
- Я хочу, чтобы ты смеялась и улыбалась. Но плакать там, в походе тоже придется. Но не из-за того, милая девочка, о чем ты думаешь, а из-за жестких, как камни льдинок в лицо, из-за ветра, ревущего как сто тысяч медведей, из-за холода, тяжелых, осточертевших лыж, натертых ног, белой мглы и внутреннего своего бессилия. Я просто все это уже прошел, вот и делюсь опытом – ведь снижая «порог мужского героизма», как вы иронизируете, вы и сами вынуждены играть в несвойственные вам игры. Конечно, у вас будет подстраховка – идущие рядом вездеходы (на которых, чего греха таить, вы время от времени будете отогреваться и ехать). Я родился на Волге. Это тебе не ваша Москва-река, которую я переплыл 12-летним пацаном. Волгу просто так не переплыть. Но когда рядом, немного впереди, идет лодка, и ты знаешь, что в любой момент можешь схватиться за борт, отдохнуть, тогда не страшно. Поэтому вы дойдете. И будете первыми русскими женщинами, кто совершит этот подвиг. Кавычек я тут не ставлю.
- Спасибо, что веришь. Спасибо тебе за все. Почитай мне что-нибудь еще. Пожалуйста.
- В тоскливый вечер выйдешь на орбиту
и развернется спящая душа.
Куда Дианам там Мадоннам, Аэлитам -
Ну, чем ты, девочка, скажи, не хороша?..
Твой тонок стан, твой милый голос нежен
Твоих узоров бесконечно кружево;
Ты и родник,  и океан безбрежный -
в обезоруженности - всё твоё оружие.
Что в жизни горше может быть
тоски щемящей и разлуки?
Тебя нельзя не полюбить,
а, полюбив бросать на муки.
Что может быть красивее, важней
и значимей на белом свете,
чем этот вот шатер кудрей
 качнувшихся, как вольный ветер!
Среди стихий тебе всегда враждебных
Твоих узоров бесконечно кружево;
Ты и родник,  и океан безбрежный -
быть Женщиной - большое это мужество...
- Спасибо, что приободрил, напомнил о моей миссии. Но это – не лирика…
А теперь почитай мне что-нибудь на прощанье…
- Извини, что не всё здесь - тебе, и не всё – твоё. Но для прощания, пожалуй, в самый раз…
Я помню чудное мгновенье-
Виденье, наважденье сна...
Сожженное стихотворенье,
Ненаступившая   весна
Ничто пред ним. Явилась миру,
Обрушив в прошлое мосты,
Ты, вдохновеньем нежной лиры,
Как гений  чистой  красоты.
Таких людей, похоже, больше нет,
Вот  почему  сполох  и  суматоха.
Едва прошла – и сразу в рамку след,
Слегка кивнула – ожидай подвоха.
С тобой и ангел начал бы грешить.
А черт – стал джентльменом осторожным.
Порой  несложно  дамам  угодить;
Одной  тебе, пожалуй, невозможно.
Даст Бог – не будет твоя карта бита.
И вот хотел бы истину  понять я:
Ты прилетаешь - словно бы  молитва,
Ты исчезаешь - будто бы проклятье…
Жизнь есть небес благословенный дар;
Тебе  желаю -  не  старея –
Пить  из  нее   любви   нектар,
И быть счастливой, не хмелея…
И быть счастливой много-много лет,
И не  срываясь на   гору забраться,
Сплести  невиданной  красы  букет,
И быть – всегда! И никогда – казаться…
- Спасибо! Вот теперь я спокойна. Я всегда спокойна, когда знаю правду.
- Это тебе спасибо. За то, что ты есть, что была в моей жизни. Милая моя девушка! Знать правду не так уж и важно, потому, что она у каждого своя. Твоя и моя правда на какое-то время переплелись в этом жутком океане пурги. Они просто захотели согреться от стужи.  Прекрасная Снежная королева пересекла на миг наши пути, завтра каждый будет торить свою дорогу самостоятельно. Но я хочу, чтобы ты знала еще одну мою правду. Вот она: 
я не достоин орденов,  медалей-
лишь шпаги сломанной над глупой головой.
Вот парадокс времен, народов, далей:
Любить одну,  вздыхая  о  другой...
- Ну и глупый же ты! Как будто я о ней не знала…
Наутро я проводил её к самолету, чмокнул в щечку, помахал рукой и провел для их вылета метеорологические наблюдения. С вечера я обещал ей, что «сделаю» хорошую погоду, и сдержал обещание: никогда – ни до, ни после их вылета – еще не было такого райского безмолвия...
Я знал, что мы больше никогда не увидимся. Милая девушка взмыла в небеса и помчалась навстречу своей славе. Думаю, о Славе она вскоре забыла…
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
- Истина…Вы истину просили? В неизвестности она, бессилье, в нищете кровавых слёз, в наитии…Вы по-прежнему её хотите?
- Я уже ничего не хочу! – художник снисходительно усмехнулся в усы, - Заскучал о своей метельной лыжнице, «метёлке»?
- Виктор, я обещал набить тебе морду?
- Ну, обещал…Так обещанного три года ждут…Дождешься от тебя!
- Я могу это ускорить.
- Тогда я изображу тебя в своем городе мертвых каким-нибудь князем…
- только попробуй, гад! Душу вытрясу!
- А почему, кстати, ты не спрашиваешь, как идет моя работа в этом направлении?
- Ты же собирался вернуться к ней через 20 лет…
- Я её уже окончил…
- Ну, ты хмырь! В тихом омуте…
- Я рисую так же быстро, как ты пишешь.
- Можно взглянуть?
- Это вряд ли. Пока я жив по крайней мере. И потом не надейся. Я ее сожгу!
- Ну и дурак.
- А я тебе разве не то же самое говорил? Ты послушался меня? И я не послушаюсь. Это будет моя маленькая месть за «Московскую таблицу умножения»…
- Твой цинизм, обычно до такого не доходит. Случилось что?
- Да ничего не случилось, оставьте вы меня в покое! Хотя стой. Пойдем к доктору. Он сегодня спирт получил…Или давай микробиолога твоего расколем. У него три бидона заначено. Вот кого мы потрясем!
- Ну-ка, давай колись: что произошло?
- Будем биолога потрошить?
- Постой. Говори, в чем дело?
- Самолет, с которым улетела твоя лыжница привез почту…
- Так… ты получил письмо от своей невесты?
- Она уже не моя невеста. Она жена другого! Как тебе это нравится? Пошли к доктору.
- Стой, Виктор, стой! Я ничего не понимаю. Вы недавно перезванивались по телефону, ты получал от нее письма…
- Всё враньё, враньё, враньё!!! Когда мы разговаривали по телефону я почуял фальшь, но она рассмеялась и рассеяла мои подозрения. А ведь именно в этот день они расписались – зачем такое двуличие?!
- Должна же быть какая-нибудь причина? Вы ссорились?
- Господи! Да какая у женщин причина? Любила - разлюбила. Прости-пойми, мы все равно не были бы счастливы... А может это мне наказание? Я ведь ревновал к тебе твою красавицу…
- Брось молоть чепуху.
- Ты прав. В это время она уже с ним встречалась. Вернусь – убью обоих!
- Да успокойся, ну, успокойся же ты!..
- Зачем она так со мной?
- Все, хватит! Будь мужиком, не распускай нюни.
- Извини. Это я так…Больше ты от меня жалоб не услышишь. Пойдем к доку!
- Вить, извини. Я на вахте. У меня самолеты в воздухе, учащенные наблюдения.
- Ну ладно. Дежурь. Прости если что не так. Но она то, она! Не дождалась. Через месяц могли увидеться. Что уж – так невтерпеж было? Или специально решила все провернуть, пока меня нет. Если б ты знал, что у меня на душе!
- Будь мужиком, Витек, не раскисай. Когда я уходил в армию у меня тоже была девушка. Мы переписывались, все было нормально, и как в твоем случае за пару месяцев до дембеля, письмо: поздравь, я вышла замуж! Больше мне не пиши, моему мужу это неприятно. Даже «прости» не было. Твоя хоть совесть имеет. Держись, Витек!
- Да… Я знаю…У нас в части один даже сбежал с автоматом. Хотел положить обоих, а когда его окружили, пустил пулю себе в сердце…
-Витёк?!
- Да не беспокойся ты! Что я – пацан что ли? Пойду посижу с доком. Всё! Иди. Дежурь.
…………………………
Он ушел из жизни тихо и незаметно. Врач зафиксировал сердечную недостаточность и, по сути, был прав: ему, действительно, не досталось немного сердечного тепла. Что ж, милые женщины еще не раз и не два будут разбивать сердца таким образом. Кто их за это осудит? Тут большую роль сыграла его установка на победу. Женщина или смерть! Третьего не дано! И когда оказалось, что у женщины своя установка, сердце не выдержало. Впрочем, в конце зимовки мы и так были все на пределе…
С врачом Виктор просидел не так уж и долго – часа полтора-два, этого хватило, чтобы излить душу и получить утешение. Алкоголь его не брал. Он лишь все больше уходил в себя, и казалось, только трезвел с каждой рюмкой. В 8 вечера он ушел из медсанчасти к себе и клятвенно пообещал Бурыгину позвонить через час. Через час и даже полтора звонка не последовало, встревоженный доктор известил меня и мы немедленно – с разных сторон - кинулись к его дому.
Посреди комнаты стояло старое самолетное кресло с потрескавшейся кожей и вылезающим наружу крошащимся поролоном…Виктор сидел положив руки на подлокотники и казалось, спал. Голову он опустил на грудь, глаза были закрыты. Лицо его было спокойное и умиротворенное. В комнате пахло горелой тканью, на пластиковом полу валялись остатки сожженного холста, рядом лежал опрокинутый, пустой подрамник. Не обгорелым остался лишь небольшой кусок холста, похоже его центральная часть.
Я понял, что это фрагмент «Города мертвых», картины, которую я никогда не видел, а только чувствовал, какой она должна быть. Предполагаю, что это был огромный, из бесконечности выходящий и в бесконечности - за рамками холста заканчивающийся - мост на фоне серых, мрачных, похожих на заколдованные замки скал. На мосту были также какие-то свои строения, собственно это и был город. На сохранившемся фрагменте было изображение рушащейся середины моста: искореженные балки и рельсы, падающие в пропасть люди, животные и дома. Этих уже было не спасти. Но провал был еще не достаточно велик, и какой-то человек, разбежавшись, прыгнул с одного конца на другой. Было непонятно – долетит он или разобьется.  Силуэт его показался мне знакомым, и, приглядевшись, я понял, что Виктор изобразил себя. Заходящее за острые скалы солнце, которое только угадывалось в сожженной картине, бросало последний луч на его лицо, на котором отпечатались  ужас, отчаянье, страх. Город-мост рушился, подобно причалу, ежегодно возводимому нами на этой суровой земле. Какое послание ты решил нам оставить? Всё – бесполезно? Или что-то еще можно спасти? Но как спасти? Как спасти, Господи?!
Виктор был мертв. Лицо его было спокойное и умиротворенное. Открылась ли ему напоследок истина, и какая – уже не узнает никто. Жизнь человека – загадка. Разгадка ли – смерть?
……………………………….
И снова мы шли по знакомой дороге за  вездеходом на котором был установлен гроб, обитый красным кумачом. По знакомой дороге на кладбище Мыса Гранат…Мы говорили правильные слова, обещали не забывать его. Впрочем, что значат слова – шелуха, одевающая людей?..
Мы заложили гроб камнями, поставили обелиск и выстроившись в ряд дали троекратный залп из ракетниц. На станции оказался один из кинооператоров, который очень профессионально, шаг за шагом снял всю эту церемонию. Пленку упаковали и обещали передать родным покойного. Увидит ли эти кадры его бывшая невеста? Что почувствует, что скажет? Впрочем, вряд ли она захочет смотреть. Зрелище от которого даже у нас, видавших виды, горько делалось на душе…Пустота, и нечем ее восполнить… Прощай, друг!
Не зря ты любил и смеялся, провидцем не зря своим стал…В какие высоты поднялся? В какие глубины упал?..
В этот вечер тяжкий и пустой,
смерть витает где-то близко, рядом
и приходит молча на постой
с роковой ухмылкой беспощадной.
В этот вечер тяжкий и пустой
по сырой кладбищенской дороге
тянут дроги...
 Кто там? Свой - не свой?
Милый мой, ушли твои тревоги-
В этот вечер тяжкий и пустой…
В этот вечер тяжкий и пустой
и на вид вполне благополучный,
был закат как кровью налитой –
это солнце спряталось за тучи...
…………..
А через месяц мы уже сами прощались с этой любимой и одновременно ненавистной землей, на которую полтора года назад, верные суровому долгу пришли солдатами короля. И вот загоревшие, продубленные, уставшие и потрепанные покидаем ее – солдатами королевы. И как у всех ее подданных, слёзы на наших глазах: о, как прекрасна ты, наша королева! Жаль, что служить тебе можно только здесь…
Увижу ль я когда-нибудь тебя? Дотронусь ли до твоей белоснежной фаты. Или это саван? Впрочем, какая мне разница? О, только бы увидеть, только бы  посмотреть на тебя еще раз, хотя бы раз …

То полный штиль, то рев ужасных бурь,
то айсбергов блестящих пирамиды,
то сумрак тьмы, а то небес лазурь –
и это всё зовется Антарктида.
Она как женщина: то яд в ней, то елей,
лаская нежно – в то же время ранит.
Представить трудно, что морозы злей,
и что ветра бывают ураганней.
И стиснув зубы, я её терплю,
и счастлив я, когда её увижу.
Шепчу: любимая, как я тебя люблю,
хриплю: проклятая, тебя я ненавижу!
Я с замираньем о тебе пишу,
надеясь на несбыточную встречу.
О, сколько дум, печальных светлых дум
твой берег навевает бесконечно.
Твои одежды, словно изо льна,
твоя фата венчальная прекрасна.
Принцесса – недоступна, холодна,
и как вершина айсберга – опасна.
То полный штиль, то рев ужасных бурь,
то миражей причудливые виды...
В обойме больше не осталось пуль –
ты безоружных примешь, Антарктида?..
……………18.02.07…………