Из личного архива Минны Х. Часть шестая

7 декабря

Сегодня днём дворецкий подошёл ко мне и спросил, когда я приму у него отчёт о тратах за последние три дня. Тут только я поняла, как давно не занималась хозяйством. Плохо помню, как провела последние три дня. Я плакала, молилась, проклинала графа, проклинала Джонатана, проклинала себя. Помню, как пыталась выломать  заклиненную много лет назад раму большого окна в галерее, и сломала ноготь, не сумев повернуть вросшую от времени в дерево бронзовую задвижку, села на пол и разрыдалась в голос.

Не пора ли тебе взять себя в руки, Минна Харкер? А можешь ли ты взять себя в руки, Минна Харкер?

Тем же вечером
Я спросила дворецкого, где граф. Уехал по делам и вернётся не скоро – был ответ.

10 декабря
Его нет.

Позднее без числа
Его нет.

Опять без числа
Его нет, нет, нет!

Ещё позднее

Прошлой ночью, устав слушать, как эта троица причитает внизу, спустилась к ним. Та, что с чёрными космами, хотела было кинуться на меня, но я сказала:

- Если хотите убить меня, лучше сделайте это сейчас. А то, клянусь небесами, я завтра же спущусь в ваш чёртов подвал, разнесу ваши чёртовы саркофаги и позабочусь о том, чтоб вы больше не выли по ночам, когда мне и без вас тошно. Ну о чём вы причитаете?

Блондинка, вздохнув, сказала:

- Как будто бы ты не знаешь. Мы смирились с тем, что он больше не любит нас, а любит тебя. Но ты прогнала его. Он больше не беседует с нами. Он больше не слушает моих песен.

Брюнетка со вздохом подхватила:

- Его перестали забавлять мои загадки, и я это стерпела. Но как мне быть теперь, когда они растут во мне, точно грибы в июльскую грозовую пору, а мне некому их скормить?

Косматая просто зарычала.

Что мне оставалось делать? Больше всего они напоминали молодых голодных кошечек, которых жестокий хозяин выставил в холодную ночь за порог. Я подложила под спину подушку, поджала под себя ноги и проговорила с ними до утра.

Блондинку зовут Агнешка, царственную брюнетку – Елица, ту, которая совсем дикая – Лувица.

Весь день потом проспала, встала голодная, взяла из буфетной холодной баранины и съела её с горчицей прямо там. И без хлеба. Пошла в библиотеку, а там вся троица уже ждёт меня. Полночи рассказывала им о нынешних модах. Пришлось подняться к себе и принести одно из платьев, чтоб объяснить, как теперь устроены корсажи и что такое крючки.

Слушали они жадно и восхищённо, совсем как деревенские девчонки в школе.

Обнаружила, что не ставлю дат в дневнике уже недели две, не меньше. Спросила у дворецкого, какой день на дворе, он ответил – 23 декабря. Скоро Рождество. Поставить ёлку, что ли? И есть ли здесь подходящие ёлки?


24 декабря

Узнала, что ни одна из них не умеет читать. Елица знает наизусть множество народных сказаний и песен, а также большой кусок Святого Писания на латыни, в котором едва ли понимает четверть. Агнешка же забита различными суевериями, простонародными байками и собственными полубезумными песнями. Та третья, всё молчит.

Взялась читать им, что попроще. Диккенса они совсем не понимают, вдобавок им нужно объяснять значение чуть не каждого второго слова. Стихи им скучны. Шекспир должен бы быть ближе и по времени и по духу, но ни одна из них понятия не имеет о театре. Я в недоумении.

25 декабря

С Рождеством тебя, Минна Харкер! Мы-таки поставили ель в зале, хотя дворецкий перестарался и прикупил громадину, едва не упирающуюся в потолок. Ни игрушек, ни фольги у меня нет. Но я заказала кухарке пряники в белой глазури, собрала все конфеты, что есть в замке, взяла орехи и целый день вместе со слугами приделывала к ним нитки. Когда дворецкий понял, что я хочу сделать, он сначала вздыхал и качал головой, а потом принёс откуда-то несколько старых монист и стал разбирать их на монетки и наводить блеск замшей и собственными пальцами. К вечеру получилась ёлка на диво!

Троица была в восторге, девицы с восторгом смотрели, как огоньки мерцают на обёртках конфет и монетках. Пряников и шоколада они не едят, конечно. Глинтвейну сварить не удалось, потому что нет подходящей посудины, а использовать здешнюю старую оловянную я побоялась. Но из подвала принесли местного густого красного вина, так что, боюсь, я одна выпила целую бутылку.

Агнешка пела. У неё дивный голос. А потом меня посетило вдохновение. Полпьяная, я взобралась на лестницу в библиотеке и отыскала «Гептамерон» Маргариты Наваррской. Видимо, вино здорово просветило мне голову, потому что я без труда переводила сто старо-французского на немецкий и довольно быстро.

Девушки смеялись и плакали, как безумные. Я рада, что наконец нашла книгу им по душе. Разошлись мы под утро, и почти весь день я проспала.



Ещё раз с Рождеством тебя, Минна Харкер! Тебе удалось его сделать весёлым, по крайней мере. А его всё нет…

27 декабря

Наступили святки. Здесь, оказывается, в это время пытают свою судьбу. Я пыталась объяснить девицам, что гаданье просто суеверие, и судьбы не существует, и нет никаких предначертаний, а всё управляется законом Божьим и человеческим промыслом. Косматая в ответ расхохоталась, а Агнешка пропела песню. Я попросила её перевести, и Елица мне сказала:

- Переводить песни Агнешки всё равно, что переправлять стадо тонкорунных овец через бурную горную реку. Многого не досчитаешься. Но примерно она сказала вот что:

В доме моего отца жила служанка. Она была самой старой женщиной в доме. Мочки у неё спадали на плечи, и она вместо серёг вдевала в них мониста из дукатов. А седые свои волосы, когда расчешет, вынимала из гребня и уносила куда-то. И вот однажды мы стали замечать, что время нашей жизни прохудилось: то брата убили в засаде злые турки, то виноградники побило морозом, то коней угнали завистливые соседи. Отец стал наблюдать и вскоре заметил, что время нашей жизни портит старуха: она выдёргивает нити основы и латает дыры древними своими волосами. А в её волосах только смерть и злая память, вот от чего нам такое горе.
Тогда мой отец взял крест Святого Стефана, он надел сребротканую одежду и вошёл в комнату служанки, громко возглашая символ веры. Старуха сжалась и обратилась в гадюку, и он всадил ей крест в то место, где голова превращается в тело. От старухи осталась лишь змеиная кожа да два мониста из золотых дукатов. Но ни один из них не был полновесным.

Я так и не поняла, что общего между судьбой и этой песней, а Агнешка с Елицей только переглянулись и засмеялись. У них и в самом деле такой чудесный серебристый смех, будто колокольчики звенят вокруг.

В общем, пришлось мне пойти у них на поводу: и таз с водой им, и муки мешок, и своё зеркальце им принесла, отчего они пришли в бешеный восторг. Оказывается, они давным-давно позабыли, как выглядят. Только в воде смотрели на своё отражение, и то ночью что там углядишь.

И снова мне показалось, что они точь-в-точь мои ученицы в деревенской школе: беззаботные, юные, умненькие, но не имеющие систематических знаний и не образованные правильным чтением. А порой я вижу в них кровожадных чудовищ.

Я стала задумываться, так ли уж прав доктор ванХельсинг относительно природы вампиров. Такое множество истин, которые он считал непреложными, оказались фальшивками, что я даже думаю: может быть, душа вовсе не тоскует в этом мёртвом теле, а живёт себе комфортно, привыкнув к новой среде обитания…

Не знаю, зачем написала доктору письмо. Отдала дворецкому, тот сказал, что отправит немедленно.

Письмо Минны Харкер
Профессору ванХельсингу

Дорогой бесценный друг мой!
Я бесконечно благодарна Вам за Ваш как всегда прямой и скорый ответ. Действительно, сейчас я вижу, что обретала в плену иллюзий, оставшихся во мне, видимо, со времён тех ужасных событий, что по сю пору бередят моё сердце и тревожат разум.
Конечно же, Вы абсолютно правы: мой Виктор - человек из плоти и крови такой же, как Вы и я. Он отражается в зеркалах, спокойно ест с серебряной посуды, посещает церкви свободно и даже с удовольствием, что я не раз наблюдала в Риме. По всей видимости, неожиданная перемена в жизни и некоторое чувство вины по отношению к моему бедному Джонатану вызвало кратковременный приступ невроза, во время которого я и написала Вам то, боюсь, слишком длинное и несколько безумное письмо.
Если б Вы знали, как мне теперь стыдно за тот минутный порыв, который я могла бы сдержать, да не захотела.
Надеюсь, мой добрый друг, Вы останетесь столь же снисходительным и полным участия к
Никогда не забывающей Вас
Минне Харкер-Стайниц

30 декабря

Зачем я написала то письмо? В нём нет ни капли правды! Но уже поздно его воротить, да оно и к лучшему: пусть добрый доктор окончательно успокоится. Как бы он стал жить, зная, что вампиры существуют, и что ни чеснок, хоть двойными связками сплетённый, ни осиновый кол, ни крест тут не помогут. Лично я уверена только в отсечении головы и полном сожжении останков. А плоть так трудно горит!

Как-то я спросила графа, правда ли, что, если убить его, умрут и все его дети. Он усмехнулся и ответил:

- Минна, не будь дурочкой, откуда мне знать? Я никогда не был в такой ситуации и уж точно не смогу узнать о последствиях моего, скажем так, окончательного успокоения.

А его всё нет… Я начинаю беспокоится, не натворил ли он глупостей. В конце концов, прожив полгода с тобой, Минна Харкер, мужчина мог набраться сколько-нибудь безрассудства и скородумстсва. Моя жизнь стала похожа на смесь романа Радклиф с «Маленьким лордом Фаунтлероем». Не знаю, плакать или смеяться. Видимо, всё же смеяться.