Рыжик

В этот день с утра я, как обычно, слушала радио. Диктор сообщил, что вместо ранее объявленной передачи будет открытый микрофон: «Розыск родных и близких».
; А что, если… ; решила я и, сняв трубку, передала в эфир: «Прошу откликнуться всех моих бывших учеников, живущих нынче в Израиле». Назвала себя и свой номер телефона. С радостным волнением стала ждать телефонных звонков. Но они не последовали ни в этот день, ни на следующий.
; Наверное, сказалось то, что эта передача о розыске заранее не планировалась, ; подумала я. ; А жаль.
Мысленно я перебирала в памяти фамилии, представляла лица бывших учеников «еврейской националь- ности». Их набралось немало за тридцать с лишним лет моей педагогической деятельности.
На третий день вечером густой мужской голос попросил меня к телефону:
; С вами говорит бывший ваш ученик из 211-й школы.
«211-й? Но в том классе был только один еврей. Неужели?..»
; Рыжик?
; Так точно! Обо всем поговорим при встрече. Записываю ваш адрес.
И вот мы сидим в кухне моей съемной квартиры. Чай остыл. Мы забыли о нем. Передо мной ; пожилой человек, высокий, плечистый.
; Сколько же тебе лет? ; спрашиваю я.
; Без пяти минут пенсионер, ; шутит он. – Скоро шестьдесят два стукнет.
; В Израиле давно?
; Ватик. Приехал с семьей в 72-м.
Смотрю на его голову: огромная лысина. Только по бокам и сзади кучерявятся седые волосы. Смеюсь:
; Какой же ты Рыжик? Где твои золотые кудри?
Отвечает с улыбкой:
; Все в прошлом и кудри тоже. Теперь меня можно звать «Лысиком».
Снова всматриваюсь в лицо гостя. При встрече никогда бы его не узнала.
; А помнишь…?
; А помните…?
Я помнила. Я все помнила…

В тот далекий послевоенный 46-й я закончила педучилище.  Работы не было. Немногие из детей пережили ленинградскую блокаду. Каждый день я безрезультатно напоминала о себе в отделе народного образова- ния. Уже началась вторая четверть. Я была в отчаянии.
Однажды инспектор гороно, пристально посмотрев на меня, спросила:
; Сколько вам лет?
Как раз накануне мне исполнилось восемнадцать.
; Вы, наверное, знаете, ; продолжала она, ; что во время войны многие дети не учились: некоторые из-за блокады, другие приехали из мест, ранее оккупированных фашистами. Знаний у них никаких: многие и буквы забыли. А им по двенадцать-четырнадцать лет. Садиться с малышами за парты они категорически отказываются. Болтаются по городу, хулиганят. Мы решили собрать их со всего района и организовать класс. Организовали. Но ребята очень трудные. С понедельника не выйдет на работу четвертая с начала года учительница. Я не уговариваю. Нужно быть очень смелой, чтобы согласиться. Как у вас со смелостью?
Со смелостью у меня было все в порядке. И я согласилась.
Школа находилась в центре города, в старом дореволюционном здании. Директор Василий Павлович, пожилой (так мне тогда казалось), с орденом Красной Звез- ды на вылинявшей гимнастерке, встретил меня изуча- ющим взглядом:
; В классе всего двадцать два «гаврика». Но с ними надо сладить. Они ; несчастные дети войны: вечно голодные, одетые в тряпье. А ведь они уже подростки. Отцов ни у кого нет. А некоторые ; круглые сироты. В общем, надо найти тропинку к их сердцам. Как, дочка, сумеешь?
Потом он часто называл меня ласково «дочкой». Мне это нравилось, и я «про себя» называла его «папа Вася».
С ребятами я сладила. Если в первые дни на уроках они не видели меня «в упор», ходили по классу, беседовали друг с другом, играли в карты, то примерно через месяц на уроках воцарилась деловая тишина.
Тяжело было научить их чтению, письму, математике. Они умудрялись в слове из пяти букв сделать шесть ошибок. Но зато как они умели слушать! Я им читала, рассказывала, знакомила с жизнью великих людей. И когда раздавался звонок на перемену, они не трогались с места, просили:
; Еще почитайте… (еще расскажите).
Огорчали меня постоянные драки: на переменах, в столовой, на улице. Любимым оскорблением было презрительное  «Е В Р Е Й».
Большинство из них даже не понимало истинного значения этого слова. Просто у них было так принято. А настоящий еврей был в классе один: Сеня Коган, долговязый, огненно-рыжий. Крупные веснушки были щедро разбросаны по лицу и шее. Услышав презрительное «еврей», обращенное совсем не к нему, он тут же ввязывался в драку. Бил и правого и виноватого. Бил жестоко. После каждой драки кровавая дорожка шла по всему коридору к туалету, где отмывались по- терпевшие носы, прикладывалась холодная вода к си- някам. Сеня победил: при нем ребята больше не обзы- вали друг друга этим словом.
Однажды я объявила мальчикам, что начинаю им читать повесть Свирского «Рыжик». Все повернули головы назад, где на последней парте сидел Сеня. В те годы все мальчики должны были являться в школу стриженными наголо. Но и стриженая Сенина голова была рыжей.
С тех пор все стали называть Сеню «Рыжиком».
Раз в неделю, предварительно забежав в коммерческий магазин и купив кулек самых дешевых конфет, я ходила по домам своих воспитанников, знакомясь с их бытом, с их родными.
В тот день я пошла к Рыжику. Поднялась на четвертый этаж. На двери табличка с фамилиями съемщиков: кому сколько раз звонить. Фамилии Рыжика не было. Я позвонила один раз. За дверью послышались шаркающие шаги. Дверь открыла пожилая женщина. Узнав, кого мне надо, сказала:
; Третья дверь налево, ; и громко крикнула:
; Блюма Хаимовна, к вам пришли!
В коридор вышла сгорбленная старушка, закутанная в вязаный рваный, когда-то белый платок. Узнав, кто я, пригласила пройти в комнату. Комната была большая, но почти пустая. Две железных кровати, прикрытые ветхими тонкими одеялами. К одной кровати приставлен стол. На нем медный закопченный чайник. Стульев не было. Ворох одежды висел на гвоздях у входной двери.
Поймав мой недоуменный взгляд, старушка пояснила:
; Все у нас было. И шкафы, и книжные полки, и хорошая одежда. А сейчас даже стула нет. В войну всю мебель сожгли. Вещи меняли на хлеб.
Я спросила, присев на краешек кровати:
; А где же Сеня?
; Он сейчас придет. Пошел к приятелю в соседний дом.
Я улыбнулась:
; А если нам чаю попить? Я вот и конфеты захвати- ла.
Старушка, взяв со стола чайник, ушла на кухню. Потом пришел Рыжик. За чаем я узнала историю Рыжика и его семьи.
… У Рыжика до войны были два дедушки и две бабушки. Бабушка Блюма и дедушка Шая жили в этой комнате вместе с мамой Мусей, папой Изей и Рыжиком. А на лето мама, папа и Рыжик уезжали на Украину к родителям папы Изи.
В тот кровавый 41-й они приехали в маленькое еврейское местечко, что на Черниговщине, в начале июня.
Горбатая улочка спускалась прямо к реке. Речка была неширокая, вода холодная и очень чистая. У самой речки ; маленький домик под соломенной крышей. Три больших окна смотрят на улицу, а одно, совсем крохо ное, на огород.
В день объявления войны папа, взяв пару белья, поехал в Чернигов в военкомат. Больше никогда Рыжик не видел своего отца. Старики настаивали, чтобы Муся с мальчиком вернулась в Ленинград, но Муся была против: в такие тяжелые дни она не оставит стариков. А девятилетнему Сене все было интересно. Война не пугала его. Он часто играл с мальчиками в войну и всегда побеждал.
Фашисты вошли в местечко солнечным сентябрьским днем. А через два дня, когда солнце уже заходило за горизонт, в дверь громко постучали. Мама Муся все поняла. Она схватила Рыжика, подтолкнула его к крохотному окошку, с трудом открыла его, поцеловала сы- на и прошептала:
; Беги, сынок. Через речку в лес. Пробирайся в Ленинград, к бабушке Блюме. Будь осторожен. Да сохранит тебя Б-г!
Пригибаясь, Рыжик побежал между высокими подсолнухами, тихо вошел в воду и, стараясь не шуметь, поплыл. Вышел на другой берег, почувствовал озноб и только тут понял, что случилось. Он совсем один. Мальчик упал в траву и по-щенячьи заскулил: «Мамочка, родненькая! Мне очень страшно!»
На том берегу слышались резкие команды на чужом языке, крики женщин и плач детей. Мальчик вспомнил последние слова матери, встал и пошел в глубь леса.
У бабушки Блюмы Сеня появился в апреле 44-го. Как он добирался ; это история не для короткого рассказа. Прятался в лесу, жил у добрых людей: украинцев, белорусов, русских. Их много, добрых людей, гораздо больше, чем злых. Осенью 43-го в лесу встретился с партизанами-разведчиками. Прожил у партизан до весны, выполняя несложные поручения. Рассказал командиру отряда о наказе матери. И когда за больными и ранеными с «Большой земли» прилетел самолет, Рыжика отправили прямо в Ленинград.
Дедушка умер от голода. Бабушка ходила на рынок: продавала, меняла, чтобы хоть как-то прокормить себя и внука. А Рыжик постоянно был голодным.
Впрочем, не только он. На большой перемене я водила мальчишек в школьную столовую. Там на столах уже стояли алюминиевые миски, наполненные какой-то непонятной похлебкой. Кажется, это была смесь вареной брюквы и репы. Все не первой свежести, запах стоял невыносимый. А ребята заглатывали это месиво в один миг. И не дай Б-г кто-то зазевался, отвернулся ; миска его мгновенно исчезала.
Однажды Рыжик не пришел в школу. Я уже решила после уроков зайти к нему домой, но в класс заглянула пионервожатая:
; Вас ждет директор. Идите. Я посижу с ребятами.
Василий Павлович был встревожен:
; Ваш Коган не то ограбил кого-то, не то ножом пырнул. В общем, он в тюрьме, в «Крестах». Так как он не- совершеннолетний, его не имеют права допрашивать без представителя школы. Немедленно поезжайте в «Кресты», выручайте парня. К сожалению, я через два часа должен быть на вокзале. Еду в Москву на семинар.
Пожалуй, не было и недели, чтобы я не выручала своих парней, в районной милиции меня уже знали. И когда я, встревоженная, влетала в дежурную комнату, где, понурив голову, сидел очередной провинившийся, милиционер говорил:
; Вот примчалась ваша палочка-выручалочка!
В основном ребят брали за драки, за мелкое воровство. После моих заверений, что такого больше не по вторится, ребят отпускали. Понимали: не от сладкой жизни они так себя ведут. Выручала я и Рыжика: стащил с прилавка буханку хлеба.
Но тюрьма… «Кресты»… Что же он натворил?
В тюрьме я встретилась со следователем. Молодой, высокомерный. И первое обращение ко мне:
; Что же вы так плохо воспитываете своих подопечных?
В маленькую комнату с решетчатыми окнами привели Рыжика. Сеня посмотрел на меня и совсем по-детски  всхлипнул:
; Спасите меня! Я больше не буду. Бабушка заболела. В доме нет ни денег, ни хлеба. А доктор велел купить лекарства. И молоко ей нужно пить горячее…
Из протокола допроса я поняла следующее: в воскресный вечер Рыжик вышел на Невский проспект. У кинотеатра стояли два парня и разговаривали. У одного из них был сверток. Рыжик решил, что там продукты. Выхватил сверток и бросился бежать. Конечно, его тут же поймали. Подошел милиционер. В свертке оказалось грязное белье: парень возвращался из бани. Но при обыске у Рыжика нашли самодельную финку. Откуда она у него и зачем? Вразумительного ответа не было. Рыжик твердил одно: финка не его, он ее впервые видит.
Из тюрьмы я вышла вместе со следователем.
Я начала рассказывать ему о тяжелой жизни Рыжика, но он прервал меня:
; Подробности мне не интересны. Суд разберется.
И начались мои «хождения по мукам».
Начала с районного прокурора. Потом райком комсомола. Райком партии. Дошла до Смольного. Нервы не выдерживали. В кабинетах плакала, как ребенок, вспоминая бледное лицо Рыжика, его испуганные глаза, его мольбу: «Спасите меня». Выслушивали меня везде внимательно, сочувствовали, даже уважали: чужой чело- век, просто учительница, так переживает, просит по- мочь мальчику. Обещали помощь. Потом спрашивали фамилию мальчика. И вот тут происходило невероятное: лицо чиновника каменело, глаза становились ледяными, голос строгим: «Мы разберемся, о решении сооб- щим в школу».
Через неделю приехал «папа Вася». И я, всхлипывая, рассказала ему все.
; Не плачь, дочка, ; успокоил он меня, ; иди, работай. После уроков зайди ко мне. Мой фронтовой друг занимает большой пост. Он человек душевный, справедливый. Надеюсь ; поможет.
И друг помог. Вскоре Рыжик сидел на своей последней парте. Через год я выпустила этот класс. Всех ребят устроили в ремесленные училища. Моя судьба сложилась так, что больше в этой школе я не работала и никого из мальчишек не встречала. Ничего не знала я и о судьбе Рыжика.

А сегодня Рыжик, Семен Израилевич Коган, живет в Нетании. У него два сына, пять внуков. И он шутит:
; Заказал внучку. Жду!