Учись видеть

                - 3 -
- Слева от меня никто не садится, занимай место, - мы запыхавшись поднимаемся по старинной лестнице с кованными перилами, у Маркоса сумка тяжелая, а что в ней он не говорит.
  - Но с того места хуже всего виден натюрморт, - перепрыгиваю через ступеньку, сегодня мы специально пришли на занятия раньше – хотим занять нужные нам места.
  - Классическое расположение каждый нарисует, а вот с нашего места… заметь, главная тень всегда в мою сторону. Низ гипсовых моделей всегда контрастен. А это изюминка. Ты заметил, кто сидит напротив нас, под противоположной стеной?
  - Заметил. Она глухонемая.
  - Не в том дело. У нее ракурс намного хуже, чем наш. Тень скрыта за моделями, но со своего места она ни за что не сойдет.
  - Странно.
  - Ты как ни будь сядь возле нее – через пару занятий тебе рисовать вообще не захочется.
  - Почему?
  - Сядь – узнаешь. И еще заметь, ей ее рисунки отдают очень редко.
  - Как ты все замечаешь?
  - Учись пожирать глазами. Концентрируй внимание на мелочах. Из фрагментов картинка сама составится.
  Все четыре часа занятия посматриваю на ровесницу, сидящую напротив. Она несколько раз бросила взгляд в мою сторону, скорее всего, ее удивило то, что сменил ракурс. Почему-то хочется шоколадных конфет. Какой-то изверг раздразнил запахом всех. Время от времени кто-то с блаженной улыбкой втягивает носом воздух. Маркос наклоняется и тихо шепчет:
  - А представь, если кто-то выпустит воздух из кишечника …
   Мы в приступе смеха затыкаем рты ладонями. Он снова что-то рисует под основным форматом. И хотя преподавателя он заметил вовремя, она сама подошла и отогнула лист. Коротко хмыкнув, отпустила угол ватмана и молча, отошла. Распираемое любопытство удовлетворяю, выходя на перерыв.  На листе нарисована монета в 0 копеек 1977,5 года…
   После занятий помогаю нести Маркосу сумку. Три зигзага по подворотням и выходим на улочку, которая заканчивается тупиком. Ободранная, сто лет (без преувеличения)  не крашеная дверь в квартиру находится вне подъезда – сразу с улицы попадаем в длинную узкую кухню. Женщина, возраст которой не угадать сгребает трясущимися руками кухонный скарб по столу к стене. Из сумки Маркос достает картонные коробки с надписями «Торт». Их пять. Но каждая гораздо, в разы тяжелее и кладет он их на стол дном вверх. Для проформы одну коробку открывают. Картонка доверху залита шоколадом. Вот откуда запах в классе рисунка. Получив деньги – сумму астрономическую в понятиях школьника, Маркос складывает в опустевшую сумку бумажные пакеты с надписью «Мука». Их десять, но сумка кажется очень тяжелой. Их относим по другому адресу, где снова получаем деньги. В этих пакетах сода. И ее воруют так же, как и шоколад. Старинный город со своими традициями – прибыльным всегда будет считаться место, где кроме заработка можно украсть, отлить, отсыпать, списать, приписать, не доложить, недолить.
  В тот раз я в первые увидел сестру Маркоса. Она взяла вырученные деньги и домой пошла одна. Я взглядом провожал ее и изумлялся грациозности и стройности фигурки. Маркос перехватил мой взгляд:
  - Заметь, она то и дело в движении исправляет осанку – сказывается сидячая работа. Наступит время и она сдастся и ссутулится. По походке человека многое можно узнать – характер, привычки, профессию.
  - А кем она работает?
  - Швея, - коротко цедит сквозь зубы Маркос и так же сквозь зубы сплевывает – то ли с досадой, то ли со злобой.
  Нам на дискотеку. У нас там встреча.
  Пока выплескивал запас энергии в ритмичном танце, потерял приятеля из виду. Может на перекуре?
  В туалете оживление. В кругу разновозрастной компании Марк кулаком лепит чей-то портрет. За смесью крови, соплей и кровавых слюней  лицо угадывается с трудом, оба глаза заплыли. Жертва, осознавая свою вину, лишь пытается неумело прикрываться в кровь содранными фалангами пальцев. Кто-то решил, что хватит и их разняли. Маркос моет руки под краном, его все еще трясет. Уже собрались выходить, но он возвращается. Избитый парень в испуге прикрывается руками. Но нет, не для удара он вернулся. Внимательно рассматривает результат и тихо, без злобы напоминает: «Ты второй раз не сдержал слово. Даю тебе еще два дня». Кто-то из друзей бросает фразу: «Маркос, пошли, потом нарисуешь».
  Смысл фразы понимаю лишь на уроке композиции – под правым углом листа воссозданная по памяти помятая физиономия. Мастерски подчеркнуты зависшие на губах  потеки клейкой массы. Но как ему удалось передать испуг в глазах… Нет. Мне так никогда не научиться рисовать.
  После занятий бредем не спеша. Мне нужно в магазин и Маркос от нечего делать со мной за компанию. Он внимательно наблюдает, как я выбираю рыболовные крючки, пробую на разрыв леску.
  - Возьми меня на рыбалку. У отца где-то куча снастей, охапки удочек, но я ничего в этом не понимаю.
  - Конечно, в это воскресенье и поедем.
  - Нужно снасти посмотреть. Зайдем ко мне на пару минут…
  Тот визит в его квартиру запомнился. Пьяный отец материл всех и вся. Мать ему поддакивала, осыпала парня упреками, требовала денег за шоколад. Старший брат – раздетый до пояса, словно хвалясь тюремными татуировками, главенствовал за замызганным столом, звенел бутылками и стаканами, размахивал килькой в томате, наколотой на вилку. Марк снял с гвоздя ключи от подвала и мы поспешно заскрипели ступенями лестницы времен австро-венгерской империи.
   Сваленные в кучу на полке рыболовные снасти и стопка коробок залитых шоколадом ввели в шок. В дальнем конце длинного и узкого подвала возвышается старинный печатный станок. Вальцы заботливо смазаны солидолом и обернуты в пергаментную бумагу.
  - Твой?
  - Мой. Поставить негде. Было бы место под мастерскую.
  - А печатать с чего?
  - Да со всего. Линолеум, дерево, металл.
  На следующем занятии по рисунку Маркоса не было. Жестом спросил разрешения разместиться возле молчаливой сверстницы. Не пожалел, но рисовать тоже не смог. Такого еще не видел.
  Поразила техника. А еще восхищался изяществом движений. Осторожно, кончиками пальцев она открыла коробочку для крема, ногтем подцепила ватный тампон, зажав его в обрывок газеты начала обильно стряхивать истолченный графит на девственно белый лист ватмана. Движения изящной кисти руки зачаровывают. То мелкими, то размашистыми круговыми движениями, она растирала графитную пыль, оставляя лишь неширокую кромку чистой бумаги по краям. Когда лист приобрел цвет асфальта, она спрятала коробочку и, отставив мольберт, ушла мыть руки. Никто из сидящих рядом не выказывает и тени удивления. Пытаюсь построить композицию из трех предметов, когда возвращается соседка. Она лишь на минуту замерла, изучая натюрморт. А дальше …
  Я сгрыз пол карандаша, наблюдая за ней. В то время, когда наши ладони покрывались налетом графита, она касалась бумаги лишь кончиком срезанного ластика. То и дело, подрезая лезвием  и обтесывая о кусок наждачной бумаги кох-и-норовскую резинку, девушка, казалось, отработанными движениями убирала карандашный слой в нужных местах. За полтора часа работы она ни разу не коснулась бумаги пальцами. Только острое жало кромки ластика формировало рисунок. И лишь после двух часов мягкого, своеобразного стиля в ее руке появился карандаш, довершивший задание и превративший лист ватмана в шедевр. Подавленный, расстроенный, утонувший в апатии молча, пялюсь на ненавистные предметы в центре аудитории. Как-то очень сильно захотелось оказаться на берегу озера с удочкой в руках. А еще очень хотелось закурить.