Запоздалый бунт

Бабка Нюра встала утром в плохом настроении. Ломило спину, да ещё всю ночь Григорий, муж покойный снился. Будто сидит за столом после бани, чай пьёт. Одну кружку, другую, а потом глаза прищурил да и говорит: «Так и не умеешь чай заваривать как мне надо! Хоть кол на голове теши. Дура и есть дура! Мало я тебя учил, Нюрка!»
Собственно, от этих слов она и проснулась.
- Тьфу ты, леший! – ругнулась бабка и, кряхтя, поднялась с кровати. Охая и держась рукой за спину, направилась в кухню. Под ногами путался кот, что совсем вывело старушку из терпения. Она схватила халат, висевший на спинке стула и от души огрела кота. Потом её взгляд упал на портрет мужа, который стоял на старинном комоде. Григорий будто буравил её взглядом, насмешливо кривя губы.

- Ты гляди на него, а! Десять лет в могиле, а и оттуда достаёшь! – бабка махнула халатом и снесла портрет с комода. Раздался звон стекла. Она несколько мгновений растерянно и даже испуганно смотрела на дело рук своих, потом глубоко вздохнула и пригрозила портрету сухоньким кулачком:
- Вот и валяйся тут теперь! Набоялась, хватит! Всю жизнь ты меня мордовал, а я слова против сказать не могла! Стираю не так, суп солю неправильно, посуду мою не по-твоему, в пироги не то кладу, хоть с вечера сам, изверг, наказывал чтобы с капустой пекла! Сроду бы и не поглядела на тебя в девках, кабы тятя не заставил за тебя пойти. Мол, крепкая семья у них, хоть с голоду пухнуть не будешь. Да, вы-то не пухли! Ещё с детства помню, как мы с ребятишками другими сухарю плесневелому рады были, а у тебя всё кусок хлеба или бублик в руках. Рожа, как блин на Масленку, ремезень через пузень. Как же, батька-то всю жизнь в начальниках проходил. Вся деревня не любила вас, а я вот… Курица мокрая, больше никто. Сейчас вон не больно родителей слушаются, а я тяте перечить не посмела. – Бабка Нюра смахнула набежавшую слезу. – Вот где опять Ленка, а? Ведь обещалась с утра придти, пол помыть, воды натаскать. Правильно, надо ей о бабке родной переживать. Опять, наверно, на дискотеке до утра прыгала, спит теперь, холера! А бабка корячься тут одна! Никому до меня дела нету. Где же смёртонька моя заблудилась? Вот помру, развяжу вам руки. Хоть неделями пляшите, не делайте ничего!

В кухне хлопнула дверь.
- Бабулечка, ты дома? – раздался весёлый голос внучки.
- Нет, по ягоды с утра ушла! Кого спрашивать-то, куда я денусь. Спина сегодня болит, будто черти на мне горох молотили! Голодная, поди?
- Сейчас сделаю всё, и чайку с тобой попьём, ладно? Спину тебе мазью натру.
- Ну, давай. Ты там гляди на стекло не ступи! Потихоньку.
- Ой, как это дед-то с комода свалился? Кот что ли опять?
- Не кот. Я.
- Сейчас, всё уберём тут, на место поставим.
- Пускай там лежит! – приказала бабка Нюра.
- Ты что, ба? Не с той ноги встала?
- Нога тут не при чём. А только хватит, наверховодился! Всех топтал при жизни, теперь я по нему потопчусь!
- Ну, ты даёшь! Так ведь пол мою, мешает!
- Отпихни в сторонку и дальше мой!
- Баб, что случилось-то? – Лена присела рядом, обняла бабку за плечи.

- Да не знаю. Муторно как-то. Всю жизнь в чёрном теле прожила. Мёртвый он уже, а я всё боюсь. Брякнет что в избе – я голову заслоняю. По привычке. Скор на руку-то был. Ничего без его ведома не могла делать. Мать твоя росла, так ведь майку или трусишки ей купить – всё сперва разрешения спрошу, а то скандала потом не оберёшься. А зарабатывала не меньше его. Дочь замуж выходила, так ведь ни копейки со своих не дал, скупердяй. Всё думал, наверно, с собой заберёт своё добро. Сколь денег-то напрятано везде! До сих пор нахожу. А толку? Старые деньги-то. Только на растопку теперь. И ведь как жил, так и помер. От жадности. Говорила, что лестница изветшала, новую надо. «Подюжит ещё!» Полез на чердак, в тайник свой, наверно, а перекладина и переломилась. Шею сломал. Ты тогда ещё совсем малая была, не помнишь. Его схоронили, а у меня ещё неделю синяк на лице был – перед тем, как с лестницы навернуться, жить меня учил, уж забыла за что. Ладно, домывай, пойду чайник поставлю. Пирожки вчера пекла с ливером , твои любимые.

- Баба, давай я хоть в уголок его поставлю, вот сюда. А то как-то не по-людски.
- А он всё по-людски делал… Ладно, ставь. Не так! Поверни его к окну маленько. А то как встану утром, а он меня свои глаза пялит. Пусть стоит, чего уж теперь…
Бабка Нюра встала в дверях, подбоченилась и запела вдруг, не по старушечьи звонко: «Горе, горе – муж Григорий! Лучше б плохонький Иван…» Тут же перекрестилась и с отчаянием обратилась к Богу:
- Господи, твоя воля! Как помру, куда хошь меня определяй, только чтобы отдельно от этого! Ни о чём больше не попрошу.
Лена затихла с тряпкой в руке. Никогда она не видела в бабкиных глазах такой боли, не слышала такой горечи в её речах. В её годы жизнь видится другой, а будущий избранник – самым лучшим, самым добрым и благородным.
- Бабуленька ты моя… - только и смогла произнести девушка.
Мила Борисова.