Татьянин день - продолжение 9

Он принял на работу и уволил уже столько народу, что вряд ли вспомнил хотя бы
половину, но до сих пор не приобрел того спокойно-рассудительного отношения к
наймитам, присутствующего у Ансимовых-Быстровых, даже у Алексея, который всегда
работал один с бухгалтером-совместителем. Казалось бы, – работа на Экссоне должна
заставить тяготеть к господствующим там воззрениям, но нет. Андрей непременно
«вступал в отношения» с работниками – беседовал по душам, бухгалтеров подвозил до
дому, водителей сажал за свой стол, что называется соус из одной посудины лакал, –
вобщем, демонстрировал тягу к народному быту, к простым человеческим чувствам. А
потом удивлялся, почему внушает столько ненависти при увольнении. Но если файл не
удалялся навсегда из всех памятей, Андрей мог поддерживать длительные полудружеские
отношения – звонил, интересовался как дела, поздравлял с именинами, днями рождения,
праздниками – то есть делал такие необязательные бессмысленные вещи, которыми
практические люди пренебрегают.
Так, он не мог не интересоваться судьбой Тани Кондауровой – как она закончила школу,
поступила ли в институт. Ему было недостаточно того, что она знает о его существовании
и не более. И, не бывая в городе, он хотя бы раз в неделю звонил ей. Таня обратилась к
нему за помощью, когда у нее возникли проблемы с некоторыми предметами (его отец
знал многих преподавателй ВАГСа – Академии Госслужбы, куда она поступила, этот вуз
находился через дорогу от ее дома), и он ей помог. Наверное, это не было любовью – в их
ситуации все должно было разгореться после первой близости либо заглохнуть навсегда.
Разрыв обычно плохо переносится, и бывшие любовники, как правило, с трудом
переносят общество друг друга – по крайней мере первое время после расставания.
Андрей с Таней поддерживали какие-то странные отношения – связь без связи, и если
вначале он звонил ей почти по принуждению, то в конце 2001 года для него стало
потребностью видеть ее, слышать ее голос. Не зарекайся, никогда не говори никогда –
какая мудрая мысль! Тот, кто говорит такие вещи, может открыть глаза только тем, у кого
они широко закрыты. Но сколько раз Андрей высмеивал то, что потом с удивлением
обнаруживал у себя. Как презрительно он относился к высказываниям наподобие
«Рукопожатие этой девушки значит гораздо больше, чем секс»; при этом сам столкнулся
именно с такой девушкой. Вся тайна чувственности в их отношениях была в этих
неуловимых соприкосновениях – многозначительных, сдержанных и нежных.
«Запретный плод сладок», – еще одна идиотская поговорка. Но оказывается, нужно
задумываться именно над такой банальщиной вместо того, чтобы изобретать велосипед.
Андрею было несвойственно довольствоваться тем, что признано всеми, ему хотелось
чего-то нового и своеобразного. Разве кто-нибудь когда-нибудь видел умного,
глупеющего от препятствия?! Зимой 2001-2002гг года он приступил к постройке своего
велосипеда.
Он ненавидел снег – очень неудобная жизненная позиция для петербуржца. Ненавидеть
снежную зиму не рискуя заработать болезнь на нервной почве может житель какой-
нибудь экваториальной страны, но не города, в котором снег лежит почти полгода – с
ноября по март, а в лесах снег сохраняется до середины апреля. Как вообще можно
любить снег? Его любят наверное только производители лыж, саней, пуховиков и
снегоуборочной техники. Дед Мороз и тот его не любит а такой веселый в основном
потому, что знает, где живут все плохие девочки.
Снег достал Андрея и в солнечном Волгограде, куда он приехал в надежде отогреться
после петербургских холодов. Была метель, и казалось, что нет ничего – ни домов, ни
земли, а только белый дым, и ветер, и шорох воздуха; и когда Андрей шел сквозь это
движущееся пространство, то думал, что если бы легенда о сотворении мира родилась на
севере, у каких-нибудь палеоазиатов, то первыми словами священной книги были бы
слова: «Однако в начале была метель. Однако гребаная метель». Сквозь снег летели и
опускались на землю птицы, они то складывали, то вновь раскрывали крылья, точно не
хотели расставатсья с воздухом – и все же садились; и сразу превращались в черные
комки, шагающие на невидимых ногах, и выпрастывали крылья особенным птичьим
движением. Вероятно, для ангелов эти дни – критические, у них объявляется нелетная
погода, так как эти красивые крылатые люди летели бы и садились не так, как птицы: они
не должны были бы делать быстрых движений, так как такие взмахи крыльев
свидетельствуют о суетливости.
Андрей возвращался из ресторана, находящегося на улице Чуйкова – там проходила
встреча с клиентом, заведующим лабораторией НПЗ. Хороший результат – удастся
сбагрить кое-какой зависший на складе товар. На улицах не было никого, почти все окна
были темны. Он вдруг представил, как должно быть сейчас на Кавказе, в горах. За
деревьями стучат дятлы; белые снежные горы засыпают над ледяными полями озер; и
внизу, в долине, плывет в воздухе тоненькая звенящая сеть, застывающая на морозе. И он
вдруг исчез из своего сознаиня – как бывало, когда заплывал далеко в море, или читал
книгу, которая его захватывала. Его окружал и проходил сквозь него безмолвный концерт.
И уже не он, а кто-то другой шел по заснеженному городу, проходил мимо знакомых
домов, и двигался дальше, потому что нужно было куда-то идти. Но куда и зачем – это
оставалось непонятным. Он нес в себе бесконечное количество мыслей, ощущений и
картин, которые испытал и видел, – и не чувствовал их веса. Вместе с тем ожидание
какого-то события появилось в нем – и тогда, подумав над этим, он понял, что давно уже
слышит за собой шаги. Он обернулся: окруженная лисьим воротником своей шубки, как
сверкающим серебристым облаком, широко открыв глаза, глядя сквозь медленно
падающий снег – за Андреем шла Таня. Ему стало трудно дышать; снежный туман стоял
вокруг него – и всё, что затем произошло, случилось помимо него и вне его: ему было
трудно говорить, и голос Тани доходил до него словно издалека.
- Такой быстрый, за тобой не угонишься.
- Сейчас поймаю такси и поеду домой спать – у меня самолет в шесть утра.
- Ты уже улетаешь? А почему ты не позвонил, что приехал?
- Я буквально туда-обратно, весь день на ногах.
Андрей отвечал, говорил, и огорчался из-за того, что все произносимое им было
неправильно и не соответствовало его чувствам. Таня пристально смотрела на него, и на
секунду в ее зрачках промелькнула досада, когда стало понятно, что она не сможет
вывести его из состояния мгновенно наступившего оцепенения.
Они шли вместе, Таня держала Андрея под руку; вокруг был снег, падающий крупными
хлопьями. Когда дошли до ее дома, она высвободила руку. Они остановились. Ей нужно
было идти в арку, ему – дальше, на проспект Ленина, где можно было поймать такси.
- А-а, мама уже спит, – сказала она, будто опомнившись.
И, подойдя к нему вплотную, взяла двумя руками за воротник его дубленки:
- Пойдем ко мне.
В тумане перед собой Андрей видел ее неподвижное лицо – казалось, оно не рядом, а на
довольно большом расстоянии. Он не двинулся с места.
- Что с тобой, скажи мне, почему ты молчишь? – потребовала она.
Он стал что-то сумбурно объяснять – уже слишком поздно, а ему в половине пятого
вставать, завтра важная встреча в Москве, и если он не поспит… Он скоро снова
прилетит, еще до Нового года, а уж после Нового года… будет много свободного
времени, никаких дел, можно будет встречаться сколько угодно… ходить в кино, кафе,
ночные клубы, непременно зайти к ней в гости…
Не дослушав, она молча развернулась и пошла от него прочь. Проследив, как она, дойдя
до конца арки, повернула вправо, Андрей медленно побрел в сторону проспекта Ленина.
Снег все шел по-прежнему и исчезал на лету, и в снегу клубилось и пропадало все, что
знал Андрей и что было ему дорого до тех пор. Он не спал всю ночь, и лишь тогда стал
сожалеть, что не пошел к Тане, когда уже было явно поздно звонить и бежать к ней сломя
голову. Он вспоминал ее лицо и в самолете, проснувшись от бесконечного сожаления,
причину которого не сразу понял, – и только потом догадался, что этой причиной были
мысли о Тане. Он вновь видел ее – сквозь снег, и метель, и безмолвный грохот своего
потрясения.
Очень часто Андрея посещала непонятно откуда взявшаяся уверенность, что в
дальнейшем он будет жить не здесь и не так – такие мысли могло придти к нему в любой
обстановке, среди каких бы людей он ни находился. Он всегда был готов к переменам,
хотя бы перемен и не предвиделось; и ему не было жаль покидать тот круг товарищей и
знакомых, к которому он успевал привыкнуть. Он думал иногда, что это постоянное
ожидание не зависело ни от внешних условий, ни от любви к переменам; это было чем-то
врожденным и непременным и, пожалуй, таким же существенным, как зрение или слух.
Но существовала неуловимая и необъяснимая связь между напряженностью такого
ожидания и другими впечатлениями, доходившими до него извне. В аэропорту он
услышал рядом с собой грузинскую речь, и одновременно с этим почувствовал холод в
спине и ощутил твердую уверенность в том, что очень скоро поедет в Сухуми, встретится
с Бараташвили, увидит горы. Он видел двух грузин словно не здесь, возле стойки
регистрации, а в ресторане на Сухумской горе. Это были иностранцы, люди другой
национальности, принадлежащие другому миру, в который Андрею не было доступа. Но
вдруг, на какое-то мгновение, ему показалось, что это не так. Как рыцари и дон-жуаны
стремились ко всему новому и неизведанному, чужое в их мечтах всегда было своим, а
свое в мыслях казалось дальше, чем то – заветное чужое; так и Андрею вдруг подумалось,
что ему должны принадлежать горы, море, и внушительное домовладение в
непосредственной близости от этого природного великолепия. Ведь Василий уехал туда
строить свой рай на земле, почему его друг Андрей не может сделать то же самое?! И
когда он думал об этом, все представлялось ему неверным и расплывчатым, как тени,
движущиеся в дыму. И от таких напряженных, но произвольных его представлений он
обращался к тому, что видел вокруг себя, и к более близкому знакомству с людьми, его
окружающими. Само собой получалось, что когда Андрей чувствовал уже
приближающуюся необходимость покинуть их и, может быть, никогда потом не увидеть,
в момент сосредоточения внимания на них он замечал чаще всего их недостатки и
смешные стороны и не замечал их достоинств. Критическое отношение к ним росло, а
искусство воспринимать и понимать утрачивалось.
В Татьяне оставалось нечто недосказанное, и, хотя Андрей знал, что это недосказанное
должно быть просто и обыкновенно, он все же невольно создавал себе иллюзии, которые
не появились бы, если бы ничего недосказанного не осталось. Его фантазия была
приучена к слишком усиленной и напряженной работе, – и раз начавшись, эта работа
продолжалась, и он не всегда мог ее остановить. Обычно это происходило перед сном, и
это, собственно, помогало засыпать. Стоило подумать о чем-то конкретном, сон снимало
как рукой. И его мысленному взору предстал большой дом в горах, окруженный вековыми
соснами, черный лимузин, поджидающий хозяина у входа, дорога-серпантин, по которой
приятно прокатиться, особенно если едешь навстречу морю. И этот легкий и хрупкий
мираж со временем стал разрушать законную и заслуженную привлекательность прежнего
счастливого и спокойного существования.

продолжение следует