Черное солнце. Розовое небо

                Вены тихо стонали, пальцы дрожали,
                Это - котики-наркотики.
                Вместе иглы ломали, чтобы нас не кусали
                Эти котки-наркотики...
               
                (Мертвые Дельфины "Котики-наркотики")





     Моя серая ирония… Мои никчемные мысли. Мои неоправданные убеждения… В жизни я гораздо серьезней, чем могу показаться.
     Я не знаю, для чего мы живем. Я не знаю, почему мы умираем. А он?..
     Порой мне казалось, что он знал об этом ВСЕ. Мой «немертвый» музыкант, черпающий вдохновение из экстази, выливающий мировоззрение из кокаина…
     Мы познакомились на одном из гаражных сейшнов. После твоего творчества мне уже были не интересны твои грехи – все мы люди.
     Читаю статьи о наркоманах. Просто падаль. В душе смешиваются чувства жалости и отвращения. Понимаю, что ты - не они. Заглядывая глубоко в душу, вижу черного философа. Добираюсь до корня твоей «философии» и, смалодушничав, закрываю глаза.
     Не люблю перемены. В любом проявлении. Самая болезненная из них – это когда ты говоришь о смысле жизни, когда взгляд наполнен серьезностью, и создается впечатление о том, что ты знаешь нечто такое, во что не посвящены другие. Но после, когда приходит «Белая фея», твой тусклый туман в черных глазах рассеивается, и на лице появляется едва различимая легкая улыбка скрытого благоговения, какая бывает у душевнобольных людей… Ты подходишь к окну и говоришь, что небо сегодня как никогда невыносимо розовое... Ты продолжаешь свой философский рассказ о добре и зле, о жизни и смерти. Ничего как будто не произошло, но вот только голос кажется каким-то мертвым. Ты все говоришь и говоришь, не отрывая взгляд от пейзажа за окном… А я ненавижу тебя! И стихи твои ненавижу! Забиваясь в свой темный угол, я просто плачу. Ненавижу и плачу всего лишь от бессилия, от того, что не могу понять тебя… Видимо, мне не дан твой дар. Мое убогое эго не достойно твоей философии!
     Я помню, как ты сильно избил меня, когда я попыталась попробовать на вкус «твои мысли». Просто хочу быть чуть ближе… Ты увидел, что у меня из носа бежит алая струйка крови… и долго плакал, а я сидела рядом, обнимая себя за колени, и просто молчала, жалея тебя, а не себя.
     Я всегда знала, что ты сильнее нас всех, именно поэтому покидала пустую комнату, всякий раз, когда у тебя была «ломка», чтобы не видеть твоей даже минутной слабости…
     Твое общение с кокаином вселяло леденящий душу благоговейный страх… Ты делал из обычного действа целый ритуал, от которого испытывал практически физическое возбуждение. Словно художник ты «рисовал» лезвием на идеально ровном лаковом столе белую «дорожку» и, подаренной твоими «друзьями», серебряной трубочкой «тянул» свой чертов порошок…
     Твое настроение всегда оказывалось разным, но я замечала, что с каждым разом оно все больше ухудшается, нежели вызывает эйфорию… Ты начинал уходить в себя, все реже рассказывая мне о смысле жизни. Ты кусал свои руки – все чаще стало казаться, что черви под кожей начинают искать выход наружу, скрупулезно обшаривая каждый миллиметр в тебе. Порой, ты пытался достать их ножом или лезвием, от чего со временем руки приобрели довольно-таки прискорбный вид… Я бинтовала свои руки по локоть подстать твоим. Это было мое маленькое единение с тобой.
     Ты все реже прибегал к своему нежному наркотику «объятий». Цветные таблетки практически перестали появляться у тебя в руках. А мне они так нравились… Вместо белой апатии у тебя была розовая эйфория, и ты становился буквально милым котенком - таким честным, нежным и сопереживающим.
     - Я - философ. И я не могу быть сентиментальным. – Говорил ты. - Но небо сегодня такое невыносимо розовое…
Ты столько раз пытался завязать с этим. Я видела, что это не пустые слова, а искреннее желание вырваться. Но ты почему-то сдавался, а потом ненавидел себя за малодушие. Мы снова ругались, в истерике ломали вещи, «ломали» друг друга, а потом брались за руки, делали глубокий вдох… и все начиналось сначала.
     Не могу представить тебя другим… Ты такой, какой ты есть, и я тебя таким принимаю… НЕТ! Что я несу?! Нужно разорвать этот порочный круг! Я понимаю, что не оставлю тебя. Я чувствую эту ответственность на себе! Мы в ответе за тех, кого приручили. Оставить тебя одного – это снова смалодушничать. Да нет же, никогда себе этого не смогу простить!
    - Серёж… Это же лечится?.. – неуверенно, и даже несколько риторически, вполголоса спрашиваю я, пока ты еще трезв.
    - Философия не излечима… - с некоторой долей обреченности отвечаешь ты.

     На следующий день ты пришел ко мне и был как никогда серьезен. Едва успевая разбирать твою быструю взволнованную речь, я поняла, что ты твердо решил ОСТАНОВИТЬСЯ. Такой серьезности раньше не видела никогда и НИ У КОГО БОЛЬШЕ. Я с некоторым недоверием поднимаю свой взгляд в твои глаза и буквально телом ощущаю твердость твоего решения. Решения настоящего мужчины…

                * * *

     Я до сих пор не знаю, что ты имел ввиду под своим любимым словом «философия», но мне и сейчас кажется, что в нем скрывалось нечто большее, чем простая зависимость...
     Через неделю ты умер. Я первая, кто бросил ком земли в твою могилу. Скорбь смешалась с ненавистью. Ненавистью к окружающим и, наверное, по большей части к себе…
     Ты умер от своей философии, опаленный черным солнцем, шагая в розовое небо…