Идеальный палец

                *

             Она мне говорит:
-- Я не совершенство, а недостижимый идеал, и попрошу не путать.
             Я и не спорю. 

             Но тот палец, из которого высосаны все эти истории, отполирован уже до блеска, так что истории чисты и кристально правдивы.

             Лучший друг запил – а я думаю, что мне так плохо все последние дни? А это из-за него, из-за скотины – ровно сколько пьет, столько я страдаю.
             Вот он, результат тридцатилетней дружбы.

             В понедельник поеду его навещать в больницу специализированную. Привезу чего-нибудь почитать душещипательного и гостинцев – семечек каленых, пирожков с капустой. Я очень хорошо помню, каким одиноким и ненужным чувствует себя алкоголик в первые дни лечения.

             Мы покурим с ним на улице около Приемного покоя, если другана выпустят, конечно. Обсудим положение дел, перспективы полноценной жизни, и я уйду печальный и встревоженный. А он вернется в палату номер такой-то, чтобы лечь под капельницу. И стать сосудом в долгой метаморфозе.

             Бог, все-таки, мечтает увидеть идеальную душу. Воплотившую в себе все человеческие черты, весь спектр. Выдавая плоскую как бумага заготовку, Он все ждет, что кто-нибудь приобретет опыт, равный его воплощению. Отшлифует алмаз сущности до бриллианта души. Приобретет качества универсума, но выпятит только изначальную склонность к добру. Зная обо всем, склоняться к добру – наверное, это итог.

             Потому что Ему угодно все. Как земле минералы, Богу нужны все свойства и устремления человека. От самых чистых, до самых поганых. И пьянство тоже. А иначе у меня нет объяснения ежедневной трагедии. И другим шуткам помельче.

             Искажать божий замысел посредством вливания в себя посторонних жидкостей можно только ради разнообразия и единства этого замысла. И никак иначе.

             Я не знаю, выпьем ли мы когда-нибудь еще с моим друганом, но он единственный, с кем бы я хотел бухнуть. И мы оба лелеем мечту об идеальной пьянке. Саша говорит – сядем на берегу океана, нальем по стакану, махнем, закурим и будем любоваться. Да? Да – отвечаю я – куда мы денемся, будем любоваться жизнью.

             Потому что вокруг столько благодати, что не надо и умирать.

             И сладкое яблоко раздора, и горькое яблоко примирения.

             Главное не спешить. Иначе я всегда пропускаю самое интересное. Например, роллы, заказанные Саньком по телефону во время последнего запоя. Или пустую литровую бутылку виски, выкатившуюся из-под кровати, когда я пришел его навестить с утра. Принес ему пару банок безалкогольного пива. Он попросил в надежде на плацебо и обман измученного организма, готового принимать условности.

             Я принес и не осудил себя за это, а только виновато посмотрел на его маму. Но и она больше не осуждает нас. Если бы я сам не умирал сотни раз на краю коллапса, я бы осудил. А тут не могу.

             Понимаю или не понимаю, но, присев на табурет в его комнате, я невыносимо ясно почувствовал всю незащищенность жизни. Всю тщету желаний и отчаяние попыток. Передо мной сидел мой друг, прекрасный в своем состоянии: открытый хрупкости, несопротивляющийся решениям. А напротив сидел я, и мы были две песчинки, две маленькие обезьяны в штанах и рубашках. С ненужным образованием.

             И максимум на что были способны, это на сочувствие. Человек такая мелкая букашка.

             -- Завтра пойду сдаваться в больницу – сообщил Саша мне не то чтобы печально, но решительно.
-- Нахуя? – Спросил я.
-- Сам не остановлюсь. Сейчас оклемаюсь, а через два дня опять начну, я знаю.
             И я знаю.

             Осознание своей силы и слабости ничего не меняет. Все это ложь. Нет, не ложь, сила и слабость – одно и то же. И тогда их незачем делить.

             Потом я ехал в лифте и думал, что если он загнется от инсульта, то я этого не переживу. А потом подумал, что переживу, как пережил уже десятки своих товарищей. Как переживет меня следующий.

             Это такие следы на мокром песке.
               
             Мы идем вдоль берега. А там, где следы кончаются, начинается океан.