Записки хирурга

         

                От автора

«Записки врача-хирурга» – это воспоминания прошлых лет моей работы, в которых я хотел показать читателю важность, серьезность и высокую ответственность своей профессии. Рабо-та хирурга отличается от работы врачей других специальностей тем, что хирургу приходится вмешиваться в организм больного с помощью ножа (скальпеля) и именно таким способом решать проблемы больного. Всякая операция – это огромный риск, риск для больного, который отдает в руки хирурга свое здоровье, свою жизнь, и риск для хирурга. Профессия хирурга – тяжелый физический труд, это колоссальное психологическое напряжение, как во время операции, так и в послеоперационном периоде. Каждый хирург очень переживает за исход операции, за судьбу оперированного им больного, и всегда старается сделать всё возможное, а порой и невозможное для спасения его жизни и восстановления его здоровья. Очень тяжело переживается смерть пациента, и состояние подавленности остается на долгие годы в душе хирурга. Очень тяжело находиться у постели умирающего больного, которому ты не в силах помочь. В таких случаях мы «выключали сознание», помня, что человек не должен присутствовать при своей смерти. Всё это сокращает продолжительность жизни хирурга, чья жизнь по статистике самая ко-роткая среди всех остальных профессий. В то же время хирург бывает невероятно счастлив, когда выздоровевший после его операции бывший больной пожимает его руку и говорит: «Спасибо, доктор!». Ради этого, поверьте, стоит жить. В «Записках…» читатель может найти несколько завуалированные, в виде намеков, рекомендации. Так, например, при обнаружении у себя бородавки не следует самостоятельно решать ее судьбу, а нужно немедленно обратиться к специалисту; при оказании помощи раненому в грудь не следует вынимать нож из раны, так как он сдерживает кровотечение; при наличии любой раны, даже царапины, следует обратиться в травмопункт для профилактики столбняка; при появлении болей в животе срочно нужно обратиться к хирургу; при жела-нии прыгнуть в воду, следует обследовать глубину, и т. д. Ну, а если же мои «Записки…» попадут в руки хирурга или врача другой специальности, то коллега уловит рекомендации по медицинской деонтологии, к примеру, показать больному Ваше желание помочь ему, обращаться с ним чутко, вежливо, деликатно, так как каждый больной это личность, требующая уважения, ибо больной человек – это особая категория людей, обратившаяся за советом и помощью к умному, мудрому челове-ку благородной профессии – профессии врача.




Бородавка

Это было в самом начале моей врачебной дея-тельности, когда я работал в войсковой части в одном из закрытых городов Сибири сразу после окончания медицинского института. Наш строи-тельный полк располагался на окраине одного из поселков, расположенного в километре от города, в этом же поселке находилась наша квартира, где мы проживали с женой Тамарой, а до полка расстояние было 500 – 600 метров, так что до работы мы добирались за считанные минуты.
Территория полка была окружена высоким деревянным забором. Железные ворота были выкрашены синей краской, а большая металлическая звезда – ярко-красной краской. У ворот стояла будка, где постоянно находились дежурные солдаты. Они пропускали всех служащих по пропускам, а когда появлялся автомобиль, то выходили из будки и открывали ворота, предварительно открыв замок. Пропуск они спрашивали у нас только первое время, а позднее стали пропускать и без пропуска, гаркнув: «Здравия желаю, товарищи доктора!», и мы попадали на территорию полка. Всех офицеров они пропускали, встав по стойке «смирно», поднеся руку к козырьку фуражки. Но когда к воротам только приближалась автомашина командира полка, то ворота уже заранее открывались и дежурные по стойке «смирно», на вытяжку и под козырек встречали его громким «Здравия желаю, товарищ подполковник!».
В полку было 12 строений барачного типа, в таком же помещении располагалась медсанчасть, кроме того, был клуб, гараж и большая столовая для солдат. Медсанчасть разделялась на поликлиническую часть и стационар, как его называли «лазарет». Кроме того, были аптека, помещение дежурного фельдшера, зубной кабинет, процедурная и перевязочная. Несколько позднее, когда старший врач полка майор Ангалышев Фатых Абдурахманович затеял ремонт, я убедил его сделать маленькую операционную, в которой был установлен операционный стол (высокая кушетка), стеклянный шкаф для инструментов, а над сто-лом повесили большую 200-свечевую электрическую лампу, которая освещала не только операционный стол, но и всю опе-рационную целиком. Перед тем, как разрешить устроить такую операционную, майор спросил меня: – А зачем вам операционная? Кого вы хо-тите там оперировать?
На что я ответил:
– Как кого, Фатых Абдурахманович! Ведь знаете, сколько солдат в полку ходят с поверхностными, подкожными опухолями – липомами, атеромами, гигромами, да и рану вдруг придется зашивать. Не посылать же каждого в госпиталь. Я ведь хочу быть хирургом. А Вы мне будете ассистировать.
Он полностью со мной согласился, и операци-онная после ремонта блестела новой синей крас-кой, стеклянным шкафом, в котором уже лежали хирургические инструменты, и операционным столом, покрытым белоснежной простыней. Работа полковых врачей начиналась в 14 часов. Мы делали обход больных, находящихся в лазарете, выслушивали легкие, ощупывали животы, осматривали потертости стоп, которых было довольно много (увиливали от строевых занятий, как говорили командиры рот), измеряли артериальное давление, занимались перевязками и т.д.
А самая работа начиналась в 18.00, когда полк возвращался с работы (строительные войска) и старшина роты приводил больных на осмотр врачу, предварительно записав их в меджурнал роты. И вот в один из таких приемов ко мне в кабинет вошел солдат, одетый в довольно потертую гимнастерку, перетянутую широким ремнем, в таких же галифе и кирзовых сапогах видавших виды. Он заметно хромал. Я предложил ему разуться и спросил:
– Что, ногу натер?
Он ответил:
– Да нет. Уже давно хромаю. Бородавка у меня на большом пальце. Я уж ее лезвием срезал сколько раз, а она все не заживает, болит, и ходить не дает.
Я осмотрел его стопу. Действительно, на тыль-ной поверхности большого пальца правой стопы я увидел большую бородавку на широком основании и выступающую над поверхностью кожи более чем на 5-6 миллиметров. Но вид бородавки мне не понравился, так как на верхушке ее я увидел гладкую, розовую поверхность с пупковидным вдавлением, незажившие ранки от лезвия бритвы, которой срезал бородавку сам больной, а вокруг основания легкое покраснение кожи. Я предложил его госпитализировать, полечить, а когда краснота вокруг бородавки исчезнет, удалить бородавку радикально под местным обезболиванием. Краснота быстро исчезла после лечения, и я решил произвести операцию удаления бородавки.
И вот операция. Мы с майором Ангалышевым уложили больного солдата на операционный стол, помыли и обработали руки спиртом. Я обработал стопу раствором йода и спиртом, сделал местную анестезию раствором новокаина, и скальпелем срезал бородавку, как говорится, под самый корешок, вровень с кожей пальца. Брызнул небольшой фонтанчик крови, который я остановил, придавив пальцем салфетку, и наложил асептическую повязку с раствором фурациллина. Через несколько дней ранка поджила, и я выписал больного, освободив его на несколько дней от работы и строевой подго-товки. Через 2 дня он явился на перевязку, а затем не приходил целую неделю. Как-то, встре-тив на территории полка старшину роты, в кото-рой служил этот больной солдат, я спросил его:
– А что это солдат с бородавкой не ходит на перевязки? Или уже выздоровел?
На что он мне ответил:
– Так его и еще 15 человек перевели в другой полк.
И я подумал, что, вероятно, у него бородавка исчезла, рана зажила, и он не являлся на перевязки. И вскоре этот случай с бородавкой вылетел у меня из головы, и я совсем забыл о нем. Прошло четыре месяца. Я уже удалил почти все мелкие подкожные опухоли у солдат в полку, а поскольку мне хотелось оперировать, то я стал посещать хирургическое отделение гос-питаля в те дни, когда там был плановый операционный день. Я уже самостоятельно выполнил несколько операций, таких как грыжесечение (удаление грыжи), аппендэктомию (удаление червеобразного отростка) удаление швейной иглы из стенки желудка, которую солдат случайно проглотил, и др. И вот в один из таких дней я иду по коридору хирургиче-ского отделения и вижу, что навстречу мне идет улыбающийся солдат в больничной одежде и произносит:
– Здравствуйте!
Я поздоровался и тут же узнал своего пациента с бородавкой на пальце.
– Ты чего здесь, случилось что? – спросил я.
На что он мне ответил:
– Да ничего не случилось, только бородавка до сих пор не зажила, и теперь меня лечат здесь, в госпитале.
Я очень удивился этому обстоятельству и ре-шил спросить об этом у врачей отделения. В то время начальником хирургического отделения госпиталя был подполковник Никотин Алек-сандр Семенович, а ординаторами отделения работали Петр Байдала, мой ровесник, который окончил Ленинградский мединститут и был направлен в Сибирь именно в этот госпиталь, в котором проработал, как и я, не более полугода, и Алла Григорьевна Прищепа – старший ординатор, окончившая в Киеве ординатуру (двухгодичное обучение по специальности).
Я вошел в ординаторскую и спросил у Никотина об этом больном. И вот что он мне ответил:
– Так у него же длительно незаживающая язва на пальце, он уже вторую неделю лежит у нас, а язва не заживает. Я ему делаю повязки с содовым раствором. Сода размягчает ткани и, может быть, язва заживет.
Поскольку более близкие отношения у меня были с Петром, я ему рассказал подробности об этом больном. Немного подумав, он сказал:
– Юра, а давай возьмем соскоб с этой язвы и отправим на гистологию. А Никотину пока ничего не говори, а то он запретить может – дескать, гистологическую лабораторию перегру-жаем ерундой всякой. Я-то его знаю.
Так и порешили. Взяв соскоб с язвы, мы направили его в гистологическую лабораторию, и теперь оставалось только ждать. Следующее мое посещение хирургического отделения госпиталя состоялось дней через 10, и как только я вошел в ординаторскую, то сразу спросил Петра о гистологии. Он ответил:
– Так уже пора бы прийти результату, но его пока нет…
И тут же спросил Никотина:
– Александр Семенович, а Вы не получали ка-ких-нибудь анализов из лаборатории?
Тот вяло произнес:
– Пошарь у меня в столе в кабинете, там какие-то анализы уже давно лежат.
И мы с Петром кинулись в кабинет начальника отделения. Выдвинув ящик письменного стола, обнаружили целую пачку анализов, которым уже давно полагалось находиться в историях болезней больных, а они все лежат и лежат в ящике письменного стола начальника отделения. Петр возмутился:
– Ну, Никотин! Я неделю жду анализов, а они лежат у него в ящике. Хоть бы просматривал их при получении, – поворчал Петр и тут же нашел анализ нашего соскоба.
Когда мы прочитали результат анализа, то пришли в неописуемый ужас – «ороговевающий рак кожи!». Человеку другой профессии не понятно, что это такое, но врачу, даже с таким небольшим стажем как у нас с Петром и при отсутствии врачебного опыта, сразу стало ясно, что это приговор. Петр помчался в палату осматривать больного, и, вернувшись, сказал:
– Юра, да у него же печень увеличена и вся в плотных буграх. Это же метастазы…
Помолчав, я предложил сделать больному рентгенографию легких и Петр, одобрив это предложение, помчался его выполнять. В ожидании рентгенограммы, мы сидели с Петром на крылечке хирургического отделения и искренне переживали за больного. Петр ворчал на Никотина, который имея хирургический опыт, не смог заподозрить рак в этой язве, я сожалел о той операции, которую сделал этому больному в полку и считал себя виноватым. Но Петр говорил:
– Да что мы с тобой?! Работаем без году неделя, в хирургии еще ничего не видели, но Никотин-то работает двадцать лет в хирургии и все «повязки с содой». Да и Алла Григорьевна хороша – делает эти перевязки и тоже ничего не видит! Да, Юра, этот случай нас с тобой многому научит. А вот их – не знаю (он имел в виду Никотина и Прищепу), а метастазы у него, похоже, уже до твоей операции были.
Вскоре нас пригласили в рентген кабинет, и мы увидели ужасающую картину: оба легких были усеяны различной величины образованиями, которые рентгенологи посчитали ни чем иным, как метастазами. Помню, что больному Никотин сказал о том, что у него обнаружили заболевание легких и печени, что его комиссуют и нужно лечиться дома по месту жительства. Вскоре он уехал, и дальнейшую судьбу его я не знаю, но догадыва-юсь, что прожил он недолго.
Правильно сказал Петр, что этот случай нас научит многому. Я до сих пор помню эту безобидную на вид язвочку с гладким вогнутым дном розового цвета, чуть возвышающуюся над кожей. С тех пор я не касаюсь бородавок и не рекомендую дотрагиваться до них своим знакомым, которые обращаются ко мне с просьбой удалить бородавку на руке или ноге. Только дерматолог может решить эту проблему правильно. Однако помню, что мою бородавку на безымянном пальце левой кисти откусил мой сокласник Борька Корягин прямо во время урока. Я попросился выйти из класса, оторвал висящую на коже бородавку, забинтовал рану носовым платком. А дней через десять я уже забыл об этом происшествии, бородавки не было. Бородавка бородавке рознь. Вот тебе и бородавка!



Безответная  лю-бовь

Это было самое начало шестидесятых годов прошлого столетия. Я работал в одной из больниц Новосибирска, и на пятом году работы уже выполнял довольно сложные операции на черепе, груди, животе, щитовидной железе, проводил удаление червеобразного отростка, желчного пузыря, ушивание перфорационного отверстия при перфоративной язве желудка, резекцию кишки и уже сделал две резекции желудка по поводу осложненной язвенной болезни желудка. Меня считали многообещаю-щим, растущим хирургом. Дежурил я много, иногда до 14 дежурств в месяц, и уже от-ветственным хирургом.
Впрочем, дежурил я не столько ради заработка, сколько для повышения своей квалификации хирурга, и мне все было инте-ресно. Особенно было интересно сделать какую-нибудь большую операцию, довести больного до полного выздоровления и, провожая больного из больницы, выслушивать благодарности в свой адрес. О деньгах в то время не говорили (это было бестактно), но бутылку коньяка по требовательному настоянию больного принимать приходилось. И вот мы дежурим с хирургом Юрием Шахтариным. Мы уже прооперировали нескольких больных, сидели за столом в ординаторской и писали в истории болезней необходимые записи, как вдруг уже который раз зазвонил телефон. Юрий снял трубку. Что-то, выслушав, он протянул мне трубку, сказав:
– Это тебя!
Взяв трубку, я услышал взволнованный голос Юрия Антонова, с которым мы были знакомы еще в Томске и вновь встретились на мотоциклах «Ява» в Новосибирске. И вот что я услышал:
– Юра, как хорошо, что ты дежуришь! Мы сейчас привезем Вовку Овчинникова [тоже мотоциклист]. Он сам себя зарезал ножом и, кажется, прямо в сердце. Вон, его уже погрузили в скорую помощь!
Я тут же попросил операционную сестру мыться и готовить инструмент для ушивания раны сердца, а пока готовили операционную, мы с Шахтариным стояли у окна ординаторской и ждали прибытия скорой. Скорая помощь с сиреной ворвалась на территорию больницы. Дверь открыли и стали выносить носилки, на которых лежал Овчинников. Картина была впечатляющей: он лежал, раскинув руки в стороны, а из его груди, слева, торчала деревянная ручка столового ножа.
Мы спустились в приемное отделение, осмотрели раненого и направили прямо в операционную, которая была уже готова. Помывшись на операцию, я вскрыл грудную клетку и увидел, что крови в полости груди немного, а нож прошел рядом с сердцем и внедрился в ткань легкого. Предложив ассистировавшему мне Юрию Шахтарину поти-хоньку вынимать нож, я приготовился к возмож-ному кровотечению, взяв кровоостанавливаю-щий зажим.
Кровотечение было небольшим. Я ушил рану легкого. Убедившись, что других повреждений нет, мы зашили рану с клапанным дренажом и на этом закончили операцию. Конечно, я ежедневно заходил в палату, где лежал Овчинников, а когда он полностью пришел в себя, заговорил с ним о Юрке Антонове, о мотоциклах, и он даже вспомнил меня, так как я тоже катался в их компании мотоциклистов на своей «Яве». Позднее, когда он уже ходил по коридору и чувствовал себя почти здоровым, я поинтересовался, что заставило его наложить на себя руки. И вот что он мне поведал:
– Да, вообщем-то, дурак я, – начал он. – Понравилась мне одна девчонка. Ну, я к ней и так и сяк, а она на меня как на телеграфный столб. Чувствую, что ничего у меня не выйдет, а тут еще как-то иду по улице и вижу, что она идет с каким то парнем под ручку, и так щебечут, что меня так и заело. Ну, думаю, все пропало. Зашел я в магазин, купил бутылку водки, пришел домой и решил залить горе, благо, что дома никого не было. Осушил я эту пол-литру, взял на кухне нож побольше, наставил на то место, где должно быть сердце, разбежался и… в стенку ручкой ножа… Боль, конечно, стал терять сознание, но успел дотянуться до телефона и позвонить Юрке Антонову, которому сказал: «Юрка, прощай, я себя зарезал». Потом уже почти ничего не помню, проблески, какие-то врачи, Юрка суетится, носилки, куда-то несут… Вот так. Вообщем, безответная любовь…
И он замолчал. Помолчав, я сказал:
– Ну, ты и задал нам работенку. Юрка позвонил, сказал, что ты в сердце себя… но, слава Богу, промахнулся, рядом нож прошел. Да хорошо, что еще нож-то не вынули, а то кровотечение было бы опасным. Ты если еще раз будешь резаться, так чтобы не промахнуться, чуть левее бери… – уже в шутливом тоне продолжал я.
Но он ответил серьезно:
– Да нет, второго раза не будет. Одного раза хватит…
– А как же любовь? – спросил я.
– Да уж как-нибудь переживу, и черт с ней, с этой любовью. Никогда больше не буду влюб-ляться! – закончил он.
Выписывался он в полном здравии и в хорошем настроении уходил из больницы. Его встречал на машине Юрка Антонов. Они оба очень благодарили меня, и на прощание Юрка сказал:
– Ну, до встречи на мотоциклах! Пока! Увидимся.
И они уехали. А я подумал – вот она какая, безответная любовь-то. На что только не пойдет человек ради этой самой любви. Даже на смерть. А что? Все может быть. Чего только не бывает в жизни.



Не зная брода

Воскресенье прошло как обычно, мы с Тамарой побродили по магазинам, кое-что купили из продуктов, вернулись домой усталые. Моя мама, Алевтина Васильевна, накормила нас обедом, и мы уселись перед телевизором, намереваясь посмотреть какой-нибудь фильм. Вдруг раздался звонок в дверь, и мы увидели на пороге врача скорой помощи, который спросил:
– Здесь проживает Абрамов Юрий Олегович?
И получив утвердительный ответ, сказал:
– В больницу привезли тяжелого больного и просят вас приехать. Так что мы за вами.
Я быстро собрался, и меня отвезли в больницу. Дежурный травматолог рассказал мне, что доставлен молодой парень, 30 лет. Они всей семьей выехали на собственной автомашине на берег Оби, где хотели устроить пикник. Развели костер, жена начала готовить еду, а поступивший решил показать маленькому 6-летнему сыну, как нужно нырять. Разбежался и прыгнул в воду с обрыва, высотой около полутора метров. Но глубина оказалась небольшой, и он ткнулся головой в дно. И только добрался до берега, как почувствовал, что не может двигать ни руками, ни ногами. Жена позвала на помощь, его вытащили из воды, вызвали скорую помощь и привезли в больницу. Жаловался он на боли в шее, и ему сделали рентгенографию шейного отдела позвоночника. На рентгенограммах я увидел переломы дужек 5 и 6 шейных позвонков. В ногах, руках и во всем туловище не было чувствительности, конечности не двигались. Его тут же осмотрел невропатолог, который сказал:
– Юра, здесь полный перерыв спинного мозга, хотя возможно только сдавление мозга отломками дужек. Нужно понаблюдать в динамике.
Я решил наложить парню скелетное вытяжение за череп. В операционной просверлил в теменных буграх кортикальный (плотный), слой, закрепил большую дугу, после чего мы уложили его на наклонную плоскость кровати. Мы наблюдали за ним трое суток, жена обеспечивала хороший уход. Каждый день его осматривали все специалисты. На третий день невропатолог Миша Витлин мне сказал:
– Юра, у него распространяется отёк, и если отёк достигнет ствола мозга, где расположены сосудодвигательный и дыхательный центры, он умрёт. Нужно оперировать.
Прежде чем идти на такую операцию, я отпра-вился в НИИТО и проконсультировался с профессором Ксеней Ивановной Харитоновой, которая меня благословила на операцию, предложив взять в лаборатории два костных трансплантата, которые я должен буду уложить и фиксировать к остистым отросткам позвонков.
И вот операция. В операционной собрались заинтересованные врачи-хирурги, травматологи, невропатологи. После того, как пострадавшего ввели в наркоз, я обработал операционное поле, сделал разрез кожи по линии остистых отростков на шее и выделил дужки позвонков. Дужки 5 и 6 позвонков очень легко отделились и оказались у меня в руках, так как были сломаны. Обработав рану и дойдя до твердой мозговой оболочки, я вскрыл её, и оттуда через рану выделился полужидкий детрит спинного мозга. Все стало ясно. Чем-либо помочь этому пострадавшему было невозможно, был полностью разрушен спинной мозг.
Я ушил рану твердой мозговой оболочки, фиксировал к остистым отросткам костные трансплантаты, привезенные мной из НИИТО, и ушил рану наглухо. После операции пострадавший оставался по-прежнему на скелетном вытяжении и под наблюдением всех врачей. Рана зажила, скелетное вытяжение через месяц сняли, но пострадавший по-прежнему был полностью обездвижен и лишен чувствительности во всём теле. Жена ухаживала за ним очень добросовестно, а на врачебных обходах врачи ему говорили, что « …а вон большой палец-то уже задвигался…», хотя ника-кого движения там не было – это делалось только для того, чтобы поддержать пострадавшего морально. По существу, это была живая голова, так как он все понимал, адекватно разговаривал и даже иногда шутил. Жене объяснили ситуацию, она стойко перенесла услышанное и забрала его домой.
Спустя год меня на улице остановила женщина, и я узнал в ней жену этого пострадавшего. Она рассказала, что они перевезли его в Одессу, где жила его мать, и там он скончался от осложнений (пневмония, пролежни, сепсис). Я посочувствовал ей, но она уже все пережила и принимала сочувствия спокойно.
Да, мудры русские пословицы и поговорки, в особенности такая, как «не суйся в воду не зная броду». Да это, по-моему, и не поговорка, а прямо правило какое-то, и не соблюдение этого правила может привести вот к таким печальным последствиям.



Да любая собака умнее

Очередное дежурство шло своим чередом, когда меня вызвали в приемное отделение, куда только что поступил пострадавший из под автомобиля. На каталке лежал человек без сознания, от него разило перегаром – запах ощущался даже на почтительном расстоянии, ему было около 50 лет, сложения он был почти спортивного, но несколько полноват. Работники скорой медицинской помощи сообщили, что при нем были документы на имя Карпова, ему 48 лет, и что из рассказов очевидцев выяснено, что он шел по автомобильной дороге навстречу движению и лоб в лоб столкнулся с грузовиком.
Я осмотрел его и обнаружил, что на лбу имеется гематома и небольшая рана, из которой тонкой струйкой истекает кровь. На рентгенограмме черепа обнаружилось, что почти вся лобная кость вдавлена вглубь черепа на два сантиметра, да еще частично расколота. Мы тут же взяли его в операционную.
Разрез кожи я сделал по верхнему краю вдавления, затем обнажил кость и попытался выдвинуть ее из глубины и частично мне это удалось, но пришлось удалить отломанный участок кости и только тогда я увидел твердую мозговую оболочку, где хорошо был виден дефект, через который вытекал детрит мозга. Струей асептического раствора удалось отмыть остатки детрита мозга и закончить операцию репозицией кости и фиксацией ее за надкостницу. Кожную рану зашил почти по линии волосистой части и ее было почти не видно. Рана зажила, но костный дефект хорошо просматривался через кожу. Пострадавший остался жив, но на всю жизнь обречен быть «лобником», то есть, он не узнавал родственников, не просил еды, все отправления делал под себя неожиданно для окружающих. В таком состоянии он был выписан из стационара.
Несколько месяцев спустя я на улице встретил его брата, который высказал мне все, что у него накипело.
– Лучше бы он остался на операционном столе, мы бы его похоронили, а теперь мы подносим ему еду ко рту, только тогда он ест, выводим гулять на улицу, как собачонку. Да куда там собачонку, любая собака умнее его. А он никого не узнает, не выражает никаких эмоций и требует постоянного контроля и ухода, чем его семья и занимается с утра до вечера. Лучше бы он умер! – повторил он и пошел по улице.
Я смотрел ему в след и думал, что может быть он и прав, но для меня, для медицины это была победа, победа в борьбе за жизнь, даже такой це-ной.



Штурм  Рейхстага

После окончания спецординатуры по хирургии я работал в травматологическом отделении Областной клинической больницы. Там же занимался наукой, набирая материал по переломам костей голени, которые я скреплял балкой собственной конструкции. Занимаясь вплотную этим вопросом, я пришел к выводу, что все переломы костей голени следует оперировать в первые часы поступления в стационар, причем как закрытые, так и открытые переломы, ибо, чем раньше оперируешь, тем лучше результаты лечения, что подтверждалось не только моими наблюдениями, но и опуб-ликованными статьями в специальной литературе. А вот заведующая отделением предложила оперировать ложные суставы, которых в то время было довольно много.
Что такое ложный сустав? Это когда перелом не срастается и пострадавший вынужден как-то фиксировать место перелома с помощью тутора или ходить, опираясь на костыли, так как несросшиеся отломки костей двигаются, это создает боль в месте перелома и деформацию конечности. И вот однажды Нина Федоровна Корнилова, заведующая травматологическим отделением, завела в ординаторскую человека, который ходил, опираясь на трость, и проговорила, указывая на меня:
– Вот он может вам помочь! – и вышла из ординаторской.
Я недоумевал, но, тем не менее, начал разговор с этим человеком. Его фамилия Подружин, ему 45 лет, он фронтовик, воевал, участник ВОВ и штурма Рейхстага. Из разговора я выяснил, что в 1945 году при штурме Рейхстага он подорвался на пехотной мине и ему почти оторвало обе ноги на уровне нижней трети голеней. 6 месяцев он лежал в госпиталях, ноги удалось сохранить, но правая голень так и не срослась. Раны зажили, левая нога была в полном порядке, хотя и вся в рубцах и костных выступах, а правая так и не срослась, и он в течение 25 лет носит жесткий тутор и опирается на трость. Я осмотрел его и обнаружил, что нижняя треть правой голени вся покрыта кожными неподвижными рубцами, имеется болтающийся ложный сустав, и когда он пытался опираться на правую ногу, то голень в нижней трети деформировалась и укорачивалась на 17 сантиметров, и наступать из-за ложного сустава он на нее не мог. На рентгенограммах видны были костные отломки с большими костными мозолями (наростами) на концах, деформация голени, а нижний отломок ложного сустава всего 4 сантиметра от голеностопного сустава. Я засомневался в возможности ему помочь и отправился с рентгенограммами в руках к Нине Федоровне за советом. Сомнения мои были в том, что очень короткий периферический отломок (4 см) не даст возможности фиксировать перелом имеющимися конструкциями. Нина Федоровна выслушала меня и сказала:
– А ты знаешь, что ему повсюду отказывали по этой же причине, дескать, невозможно провести костную пластику, невозможно наложить аппарат Илизарова, невозможно фиксировать перелом интрамедуллярно (через костномозговой канал), и даже в институте ему отказали. А ты своей балочкой можешь произвести фиксацию, она у тебя очень прочная, да и концы ее можно загнуть прямо по плоскости кости. А для сращения возьмешь кость с крыла подвздошной кости. Ты можешь это сделать и давай готовься.
Подружина госпитализировали, и началась подготовка к операции. Я подобрал необходимый вариант своей балки, продумал ход операции, сам приготовил инструментарий для операции, в том числе электродрель, и когда все было подготовлено, взял больного на операцию. Перед операцией Подружин сказал:
– Юрий Олегович, ну уж если ничего не выйдет, то отрезай ногу, сделаем протез, и буду ходить на протезе, как мне рекомендовали в институте. С Богом!
И вот операция. Ассистировал мне Петр Павлович Севрюков, травматолог достаточно опытный и умелый. Я сделал дугообразный разрез кожи над ложным суставом прямо через многочисленные рубцы, вскрыл перелом, выделил концы отломков, сдолбил костные наросты, просверлил костномозговые каналы в обоих отломках, опилил по полсантиметра концы и сопоставил отломки. Встали они идеально. Циркулярной фрезой пропилил щель через линию сопоставления, внедрил в нее одно ребро своей балки, а второе ребро, согнутое под прямым углом, легло прямо на кость. Балку фиксировал двумя шурупами, и она надежно удерживала сопоставленные костные отломки. Взяв небольшой кусочек кости с крыла подвздошной кости, я фиксировал его кетгутом у линии сопоставления перелома. Рану ушил наглухо. Окончив операцию, наложили гипсовую повязку. Всё. Операция закончена. Нина Федоровна почти всю операцию стояла у стола и сказала:
– Ну вот! Смотри, как идеально встали отломки. А ты боялся. Молодец!
Из операционной на каталке мы повезли боль-ного в рентген-кабинет и сделали снимки – действительно, отломки стояли идеально, а балка надежно фиксировала перелом. Спустя две недели я снял швы с кожной раны больного, дополнил лангетную повязку циркулярной гипсовой и вскоре выписал больного, с условием, что он будет держать нас в курсе по телефону или придёт сам на осмотр. Прошло три с половиной месяца. Я сидел в ординаторской и записывал истории болезней, когда меня пригласили в приемный покой. Только я появился в приемном покое, как услышал громкое:
– Здравия желаю, Юрий Олегович!
И счастливое, улыбающееся лицо Подружина. Он остановил меня жестом и парадным шагом, взяв под козырек, прошагал мимо меня туда и обратно. Я, признаться, тоже был счастлив видеть, как мой пациент лихо ходит на оперированной ноге, но когда я поднял его штанину и увидел, что гипса на ноге нет, я пришел в ужас и напустился на него с упреками, дескать, «перелом может расшататься и вновь мы уже ничего не сделаем, что сроки гипсовой иммобилизации должны быть не менее пяти ме-сяцев и т.д., тут же увел больного в гипсовую и наложил ему гипс, предупредив, что его нужно носить еще полтора месяца. С тем он и ушел. Вскоре он позвонил и сообщил, что он добросо-вестно проносил гипс еще три недели и снял, так как он ему «в тягость!». При повторном посе-щении я убедился, что перелом полностью сросся, нога принимает нагрузку без боли, а на рентгенограммах хорошо видно сращение перелома, небольшую костную мозоль и мою балку.
Подружин был просто счастлив. Еще бы! 25 лет проходить на ложном суставе, постоянно носить тутор, опираться на трость, а тут – своя здоровая нога. Я понимал его счастье, а он меня боготворил. Его история болезни описана в моей диссертации, и когда мне из ВАКа пришла рецензия, то рецензент написал: «Как могло случиться, что больной проходил 25 лет на ложном суставе, а после вашей операции стал полноценным человеком. Это просто невероятно!?!».
Теперь, когда прошло много лет, я вспоминаю этот случай и думаю: «А что же тут невероятного? Обычная работа травматологов и только. Нужно было ликвидировать последствия штурма Рейхстага, и мы его ликвидировали». И как видите, успешно. Даже через 25 лет.



Крынкой  лечили

В то время я работал начальником Областной санитарной авиации, к которой были приписаны два самолета, вертолет и 9 врачей разных специ-альностей. Суть работы заключалась в том, что если в районе кто-то заболел и местные врачи не могут с этим справиться, то срочно вызывали врача из Областной больницы, который прилетал на самолете и решал проблемы или на месте, если позволяли условия, или транспортировал больного в город, в Областную больницу. Лично я летал чаще других, оперировал больных на месте, но иногда приходилось, и транспортировать в город. Однажды меня вызвали в один из районов для срочной консультации больного и решения тактики лечения, и поскольку дело было осенью, и была разрешена охота на водоплавающую дичь, я прихватил с собой охотничьи принадлежности и пригласил в полет своего друга Лёшку.
И вот мы прибыли в район. Нас встретила «скорая помощь» и доставила в стационар. Облачившись в белый халат, я в сопровождении заведующего хирургическим отделением Валерия Яковлевича осмотрел больного, подтвердил поставленный диагноз и кое-что посоветовал в плане лечения. Пока я записывал свой осмотр в историю болезни, намереваясь после этого отправиться на охоту, на близлежащие озера, в ординаторскую вошла медсестра и сказала:
– Валерий Яковлевич, из соседней деревни привезли бабушку с ущемленной грыжей и просят Вас в приемное отделение.
Валерий попросил меня пройти с ним и посмотреть больную, и мы пошли в приемное отделение. На кушетке лежала больная преклонного возраста, как выяснилось, ей 80 лет, живот был забинтован и прикрыт простыней, под которой угадывалось какое-то возвышение. Убрав простынь и удалив повязку, мы с Валерием уставились на увиденное, и долго не могли произнести ни слова. А увидели мы следующее: на животе в области пупка высту-пало округлой формы образование, высотой около 7-8 сантиметров. Кожа вокруг и на стенках образования была сильно покрасневшей, а весь верх, дно образования, покрыто кожей черно-серого цвета (некроз кожи). При ощупывании всюду определялась флюктуация, наличие жидкости внутри. Состояние больной было близко к тяжелому – высокая температура, частый слабый пульс, пониженное артериальное давление, одышка. В легких при прослушивании улавливались хрипы и жестковатое дыхание, что говорило о наличии пневмонии. При ощупывании живота определялось напряжение мышц, при перкуссии (простукивании) тимпанит (звук скопившегося воздуха). Больная не оправлялась по большой надобности уже более недели. Сопровождающая ее фельдшер сказала:
– Крынкой лечили. Она, когда грыжа ущеми-лась, медработников не вызывала, а обратилась к бабке-знахарке, и та решила поставить ей крынку. А когда совсем плохо стало, то позвали нас, а мы уж сразу сюда.
Поставить крынку – это так же, как ставят бан-ки на спину. Берут двухлитровую глиняную крынку, в которых молоко хранят, внутрь крынки помещают на короткое время факел, огонь сжигает кислород и создает вакуум, который и втягивает в крынку все, на что поставлена крынка. В данном случае в полость крынки втянулись пупок, грыжа вместе с окружающей её кожей. Все втянувшееся не получало крови и возникло омертвение тканей, а вокруг началось воспаление. Отсюда покрасне-ние кожи стенок и почернение кожи вверху. Но дело в том, что при ущемлении грыжи возникает непроходимость кишечника, так как вышедшая через грыжевое отверстие петля кишки сдавлива-ется в кольце грыжевого отверстия и не пропускает содержимое кишечника. А это опасно для жизни. Нужна срочная операция. Но хотя прошла целая неделя, и надежд на успех не было, оперировать нужно было немедленно. Мы тут же взяли больную в операционную. Когда я вскрыл дно этого образования, то оттуда вылился зловонный жидкий гной в большом количестве. Осушив полость и промыв ее антисептической жидкостью, мы увидели ущемлённую петлю кишки серого цвета (некроз), покрытую фибринным и гнойным налетом. Я рассек ущемляющее грыжевое кольцо, петля кишки освободилась от сдавления, и, чтобы ликвидировать непроходимость, я, не вскрывая брюшной полости, пересек кишку, из которой начало поступать застойное кишечное содержимое в огромном количестве. Обложив кишку и полость мазевой повязкой, мы закончили операцию. Попав в такую ситуацию, мы с Лёшкой остались ночевать, решив, что на охоту поедем утром. На ночёвку нас поместили в поликлинике района, в физиокабинете, на кушетках, конечно, снабдив простынями и одеялами.
Валерий вскоре вернулся с бутылкой водки и ужином, добытым им на кухне. За ужином мы обсуждали операцию и рассказывали Лёшке, что в деревнях до сих пор лечат грыжи с помощью крынок, литровых банок и массажем, чего делать ни в коем случае нельзя. Только ранняя, своевременная операция может спасти такого больного. А народ-то все больше норовит к бабкам, знахарям, да к другим «чудотворцам». Темнота!
Отдав должное бутылке водке и ужину, мы за-валились спать. Утром сразу же навестили боль-ную – ей стало чуть лучше, отошло много кишечного содержимого, живот стал чуть мягче, сделали перевязку, и Валерий отвез нас на озеро на охоту. Постреляли мы с Лешкой вдоволь, подстрелили по несколько уток, а вскоре на машине подъехал Валерий и доложил, что самолет уже в пути, пора ехать. Из города я неоднократно звонил в район, интересовался состоянием бабушки, и в очередной раз мне сообщили, что она скончалась. Я этому не удивился, так как, уезжая, видел, что бабушка не жилец. А жаль. Обратись она своевременно к медработникам, а не к знахарке, возможно, ос-талась бы жива. А стал ли этот случай уроком в деревне – не знаю, не уверен. Санпросвет-работу с подобными примерами нужно проводить с населением в деревнях.

Трамвай  переехал

На этот раз дежурить мне выпало с Цезарем Михайловичем, человеком предпенсионного воз-раста, хирургом с большим стажем, опытным и знающим свое дело. Днем поступлений было ма-ло: сделали две аппендэктомии, вскрыли панари-ций (гнойник на пальце), наложили гипсовую по-вязку на перелом предплечья, а вот уже и ужинать приглашают.
Не успели мы закончить ужин, как нас срочно пригласили в приемное отделение. Поступил мо-лодой человек, 21 года, в нетрезвом состоянии. По словам работников скорой помощи, он увидел остановившийся автобус и бросился его догонять, и когда перебегал через трамвайные пути, запнулся, упал прямо перед двигающимся трамваем, запнувшись за рельсу, и трамвай переехал ему по правой голени. Скорая, оказав помощь на месте, доставила его в нашу больницу. Не снимая шины, мы сделали ему рентгенографию голени, затем рассекли бинт и осмотрели ногу. Нижняя треть голени была расплющена трамвайным колесом, на коже множество ран, из которых сочилась кровь, но периферическая часть голени и стопа были обычной окраски. Я ощупал стопу и к своему удивлению обнаружил пульсацию сосудов на тыле стопы, что означало – сосуд не поврежден.
На рентгенограммах мы увидели раздроблен-ный перелом, мелкие осколки кости рассыпаные вдоль и поперек, а между отломками большебер-цовой и малоберцовой костей зиял солидный де-фект. Я взял пострадавшего в операционную. За операцией наблюдал Цезарь Михайлович. Когда я начал делать разрез кожи, то Цезарь Михайлович недоуменно спросил:
– Юра, а ты что хочешь делать?
Я ответил:
– Так ведь сосуды-то не повреждены, на стопе сохранена пульсация, значит можно попробовать сохранить ногу!
– Да не мудри ты, Юра, подведи браншу нож-ниц под кожу, отсеки ногу и сформируй культю. Больше ничего не сделаешь.
Но я настоял на своем и продолжал опериро-вать. Обнажив отломки, я просверлил отверстие в центральном отломке кости и в костномозговой канал провел металлический гвоздь, продвинул его и ввел в костномозговой канал периферического отломка. Затем кетгутом пришил мелкие костные отломки к гвоздю так, чтобы они касались и друг друга, и центрального, и периферического отломков костей. Ушил мягкие ткани, сводя вокруг с костными отломками, наложил редкие швы на кожу, поставил несколько резиновых выпуск-ников для оттока крови, и наложил лангетную гипсовую повязку. На этом и закончил опе-рацию.
– Зря ты все это сделал, Юра. Не приживется, ткани-то повреждены, питания не хватит, гангрена может развиться.
– Ну, посмотрим, Цезарь Михайлович, что бу-дет. Ногу-то отсечь мы всегда успеем, вдруг да приживется.
Ежедневные наблюдения и перевязки показали, что нога все-таки прижилась, отек спадал, цвет менялся в лучшую сторону, пульсация сосудов на стопе определялась довольно четко, раны постепенно заживали. Наконец пришло время наложить многослойную циркулярную гипсовую повязку и выписать пострадавшего домой с различными ре-комендациями. Последний раз пострадавший был осмотрен через 4 месяца, а затем он исчез, на письма не отвечал и вскоре постоянные дежурства, работа выветрили его из моей памяти. И вот прошел год. Я дежурил, писал в ординаторской историю болезни, как зазвонил телефон, и меня пригласили в приемное отделение. Там я увидел молодого человека, который, улыбаясь, смотрел на меня загадочно и спросил:
– Не узнаете? А это я, из под трамвая…
И назвал фамилию. Я тут же вспомнил своего пострадавшего. Он рассказал, что заживление шло нормально, считал лишним меня беспокоить, потому и не появлялся. Гипс ему сняли в поликлинике, и он стал ходить, сначала опираясь на трость, а вскоре трость оставил за ненадобностью.
Продемонстрировал, как он стоит на одной оперированной ноге, прошелся туда-сюда, и со словами благодарности протянул мне сверток, в котором угадывалась бутылка, как оказалось – коньяк. Я все-таки сделал ему рентгенографию и увидел: металлический гвоздь, сросшиеся мелкие костные отломки тонкой струйкой тянулись вдоль гвоздя, между ними сформированные костные мозоли (признак сращения), а при осмотре на коже, множественные рубцы и еще сохранившийся незначительный отек тыла стопы. Провожая его, я надавал ему кучу рекомендаций, как уберечься от повторного перелома, но он только отмахивался.
Сев на мотоцикл, он с треском дал круг почета перед зданием больницы и исчез за поворотом в клубах выхлопных газов. Помню, что у меня было большое желание продемонстрировать его на травматологическом обществе, но он категорически отказался. Вот так мне удалось сохранить ногу пострадавшему, которому грозила ампутация. Не знаю, что ощущал сам пострадавший и понимал ли он в силу своей молодости суть произошедшего, но у меня было ощущение счастья и гордости.
Аналогичную операцию мне удалось произве-сти год спустя, когда из под трамвая доставили 56-летнего пострадавшего, шофера по профессии, который в нетрезвом состоянии попал под трамвай, и между рельсой и колесом оказалась средняя треть левого плеча. На рентгенограмме я увидел раздробленный пере-лом плеча, множество мелких осколков, а при осмотре раздавленные ткани плеча, отек и множественные раны на расплющенной коже, но пульс на лучевой артерии был сохранен. Операция заключалась в выделении отломков, просверливании кости для проведения металлического гвоздя в костномозговой канал центрального и периферического отломков кости, фиксации мелких отломков к гвоздю так, чтобы они соприкасались друг с другом, наложении редких швов на кожу, введении в раны нескольких резиновых выпускников для оттока крови, и фиксации гипсовой повязкой. Но после окончания операции из раны плеча торчал остаток гвоздя, который оказался длиннее необходимого, и чем либо опилить его не представлялось возможным, так как не было соответствующего инструментария. Рука со-хранилась, но движения в локтевом суставе были ограничены. Движения в пальцах сохранились. Функция руки из-за ограничения подвижности в суставах была ограниченной, но, как говорил сам пострадавший, «рюмку до рта донесу, не пролив ни капли».
Спустя месяц на рентгенограммах был виден металлический стержень, вдоль которого шла цепочка приживших костных отломков, а за пределами плеча – торчащий металлический стержень, который нам не удалось опилить. Так и выписался он с этим торчащим стержнем и больше в больнице не появлялся, несмотря на наши уговоры показываться нам каждую неделю. А жаль. Его тоже я хотел продемонстрировать на травматологическом обществе, да и окончательный результат нас очень интересовал. Но это уж так заведено у больных – если все хорошо, то и врачи не нужны. Но все равно я испытывал гордость за содеянное, так как при подобных травмах сохранить конечность можно далеко не всегда.




Вот тебе и  аппен-дицит

Я занимался с группой студентов по теме «Острый аппендицит», когда в учебный класс заглянула сестра приемного отделения и сообщила, что привезли больного с острым аппендицитом. Вместе с группой студентов мы спустились в приемное отделение и осмотрели больного. Это был молодой человек, 28 лет, стройный, мускулистый, атлетического сложения. Из разговора выяснилось, что он занимается восточными единоборствами и тренирует команду спортсменов по каратэ. После осмотра стало ясно, что у него острый ап-пендицит и требуется немедленная операция. Один из студентов помылся на операцию в каче-стве ассистента, и я быстро удалил флегмонозно измененный червеобразный отросток, демонстрируя и объясняя студентам ход операции.
Послеоперационный период протекал гладко, без каких-либо осложнений, и после снятия швов больной в полном здравии был выписан домой. Прошло две недели. Я вновь дежурил по неотложной хирургии, когда меня пригласили в приемное отделение.
В приемном отделении я увидел того самого больного, которому мы со студентами сделали аппендэктомию две недели назад. Он рассказал, что после выписки чувствует себя хорошо, но уже три дня как он определяет у себя в животе какое-то образование и довольно большое, безболезненное, подвижное, как он выразился «болтается по всему животу». Осмотрев его, я действительно обнаружил округлой формы образование, подвижное и совершенно безболезненное. Я госпитализировал больного и в этот же день взял на операцию, предполагая инородное тело в брюшной полости. Когда во время операции я вскрыл брюшную полость, то к своему удивлению увидел воспалительный ин-фильтрат, округлой формы, размером 7 х 8 сантиметров, исходящий из большого сальника. Я отсек образование с частью сальника, прошил и перевязал культю. Рану ушил наглухо. Раз-резав после операции удаленное образование, я обнаружил в центре его лигатуру, т.е. нить, которой при удалении червеобразного отростка я перевязывал сальник, припаявшийся к черве-образному отростку. Эта лигатура и стала причиной образования инфильтрата. Послеоперационный период протекал без ос-ложнений, и на 10-й день выписал больного из стационара, посоветовав ему показаться через недельку.
Прошло больше месяца. Утром я пришел на работу, и на пятиминутке, как обычно, дежурные хирурги стали докладывать о прошедшем дежурстве. И вдруг я слышу фамилию своего пациента, которого уже дважды оперировал. Поступил он по поводу спаечной кишечной непроходимости. По дежурству его лечили консервативно, но когда мы с заведующим отделением и профессором, заве-дующим кафедрой хирургии, посмотрели больного, то пришли к выводу, что у него действительно имеется спаечная кишечная непроходимость и его нужно немедленно опе-рировать.
Поскольку я уже дважды оперировал этого больного, профессор попросил прооперировать доцента Юрия Михайловича, а я должен был ассистировать. И вот третья операция. Из-за большого количества спаек Юрию Михайловичу очень трудно было вскрыть брюшную полость. Разделив спайки, мы всё-таки вошли в брюшную полость и обнаружили, что почти весь тонкий кишечник спаян в один большой конгломерат. С огромным трудом Юрий Михайлович рассек спайки, освободил тонкий кишечник, обнаружил место препятствия и рассек удавливающую спайку.
Посовещавшись, мы решили наложить подвес-ную энтеростомию (подшить кишку к передней брюшной стенке и вскрыть кишку для выведения кишечного содержимого). Так и сделали. После-операционный период протекал трудно, непроходимость разрешалась медленно и на третьей неделе мы благополучно закрыли кишечный свищ. Пролежал он в отделении более месяца. Мы тщательно следили за его выздоровлением, боясь, что вновь образуются спайки и опять возникнет непроходимость. Но все окончилось благополучно. Он выздоровел. Дважды приходил показаться, и я не находил у него каких-либо расстройств со стороны кишечника. А, явившись на последний осмотр, он объявил, что приступил к тренировкам и начал тренировать команду по каратэ.
Он еще несколько раз заходил ко мне на работу, но уже просто повидаться. Он был полностью здоров и приглашал меня посмотреть, как проходят тренировки по каратэ, но мне так и не удалось вырваться. Читатель может спросить: «Что это с ним происходило?» Да, у некоторых больных имеется патологическая склонность к образованию спаек в брюшной полости после операций.
Существует даже понятие – «спаечная болезнь», которой страдает определенная категория людей. К такой категории мы отнесли и нашего больного, которому пришлось перенести три операции. А мне однажды пришлось оперировать больную, которую до меня оперировали 8 раз, и я оперировал ее девятый, сделав ей операцию Нобля, после ко-торой спайки уже не образуются. Так что аппен-дицит – очень серьезное заболевание, требующее немедленной операции. Промедление смерти по-добно.



Не узнали?

В плановом порядке я оперировал больного по фамилии Келлер. У него был рак желудка. Надо сказать, что в то далекое время в распоряжении врачей не было таких методов исследования, как УЗИ, эндоскопия, компьютерная томография и т. д. Правильная диагностика зависела от опыта и знаний врача, врача-клинициста, которого теперь постепенно вытесняет техническая оснащенность медицины. Сейчас поставить диагноз язвы или рака желудка просто – сделали дуоденогастроскопию (как говорят больные – «японский глаз»), и все увидели – где язва или опухоль, какая язва, взяв на биопсию (исследование под микроскопом) ткань опухоли, можно сказать, что это рак, и даже форму рака определить и т. д.
Так или иначе, мы поставили диагноз Келлеру рак желудка. И вот я его оперирую. Выделив же-лудок с опухолью по онкологическим канонам того времени, я произвел ему субтотальную (оставив только дно желудка) резекцию желудка. Перед зашиванием раны я еще раз решил просмотреть брюшную полость и обнаружил... большой лимфатический узел у самого входа пищевода в желудок. Это меня насторожило, так как внедрение раковых клеток в лимфатические пути дает распространение их по различным органам, что называют метастазами. При тщательном осмотре брюшной полости, я не обнаружил больше нигде лимфоузлов, и решил этот узел удалить. Это было не легко. Я провозился минут тридцать, но узел все-таки удалил. Послеоперационный период проходил без осложнений и больного выписали под на-блюдение онколога. Выписывая больного, я, от-кровенно говоря, не надеялся на благополучный отдаленный результат и очень сожалел об этом. Прошло более трех лет. Я ехал в трамвае и, сидя у окна, смотрел на проплывающие дома, спешащих, куда-то людей, поток автомобилей, как вдруг меня прервал какой-то звучный голос. Я не сразу сообразил, что человек обращается ко мне.
– Юрий Олегович! Не узнаете? Да это же я, Келлер! Помните? Вы меня оперировали…
И я все вспомнил. Я действительно не узнал своего пациента. Тогда, перед операцией, он был худой, кожа бледная, с желтоватым оттенком, а сейчас передо мной стоял полный, круглолицый, энергичный человек, со здоровым розовым цветом кожи лица, жизнерадостный, улыбающийся. Пока мы ехали в трамвае, он успел мне рассказать, что чувствует себя прекрасно, набрал вес, у него хороший аппетит, он работает по своей специальности и в жизни у него все в порядке. Выходя из трамвая, он гром-ко, на весь трамвай, благодарил меня и обещал как-нибудь зайти ко мне на работу. Пассажиры трамвая оглядывались на меня, некоторые улыбались, и мне было очень приятно узнать о благополучной судьбе своего пациента, ко-торого мы при выписке приговорили к летальному исходу. Вот уж действительно – ко-му что судьба уготовила.


От судьбы не уй-дёшь

Будучи доцентом, я курировал отделение гнойносептической хирургии, куда, впрочем, поступали и больные онкологические. И вот в один из обходов лечащий врач палаты доложил о больном, о котором я и хочу рассказать. Ему было 29 лет, по профессии – помощник машиниста тепловоза. Месяц назад стал обнаруживать у себя в животе опухоль, которая располагалась в левой части. Боли не ис-пытывал. Это и заставило его обратиться к врачам, которые провели положенные в таких случаях обследования и пришли к выводу, что это опухоль толстой кишки, с чем и направили его в нашу больницу. В отделении ему провели дообследование, и диагноз подтвердился. Просмотрев анализы и документы обследования, я произнес:
– Ну что же. Надо быстренько брать его на операцию.
Но заведующий отделением сказал:
– Юрий Олегович, а ведь мы вас попросим его прооперировать. Случай-то, похоже, серьезный.
Я согласился. И вот операция. Как только я вскрыл полость живота, то увидел огромную, с мужской кулак опухоль, которая была фиксирована к левой боковой стенке живота, неподвижная, плотная, красного цвета, а поверхность вся покрыта фибринным налетом. Я размышлял вслух для своих ассистентов:
– А есть ли смысл ее удалять? Все проросло. Даже если мы отделим ее от стенки, то ведь там клеток-то раковых останется уйма!
Но слышавший и стоявший рядом анестезиолог Игорь Юрьевич, дававший наркоз, заглянув в рану, произнес:
– Да уж вы-то, Юрий Олегович, сможете все удалить, а там время покажет.
И мы решили удалить опухоль. Опухоль уда-лось отделить от боковой стенки с большим тру-дом, так как она очень уж плотно приросла к ней. Выделив опухоль, я начал мобилизовать (выделять) саму кишку, что так же было не легко. Я отсек кишку сверху и снизу по онкологическим канонам, потянул опухоль на себя, решив, что она удалится, но вдруг понял, что за ней тянется почка. Это означало, что опухоль проросла в почку. Что делать? Пришлось удалять почку. Наложив зажим на ножку почки и мочеточник, я отсек эти элементы и перевязал сосуды и мочеточник. Почка оказалась у меня в руках вместе с опухолью, но вытянуть все это не удавалось, так как что-то не пускало в глубине сверху.
Когда я произвел ревизию, то обнаружил, что своим верхним полюсом опухоль проросла еще и в селезенку. Ну что ты будешь делать! Пришлось удалить и селезенку. Только после отсечения селезенки, все эти образования вместе, как говорят онкологи – единым блоком, удалось вывести из брюшной полости. Операцию закончили наложением колостомы (это когда фекальные массы выходят из кишки, выведенной на переднюю брюшную стенку). Исследование удаленных органов (кишки, почки, селезенки) показало наличие злокачественного новообразования, в чем мы и не сомневались до операции. Послеоперационный период протекал без осложнений, и вскоре больного выписали с рекомендацией явиться через год для восстановления кишечного пассажа.
Надо сказать, что когда мы обсуждали операционные находки, степень поражения, то не надеялись увидеть этого больного через год. Однако он появился через 11 месяцев, не дождавшись годового срока, и его госпитализировали для операции. Операцию делал заведующий отделением Юрий Николаевич, а я читал лекцию слушателям фа-культета усовершенствования врачей, врачам-хирургам. В разгар лекции в класс заглянул врач отделения и сказал:
– Юрий Олегович, Вас просит Юрий Николае-вич зайти в операционную.
Когда я зашел в операционную, Юрий Николаевич показал мне уже выделенный приводящий конец толстой кишки, а на его конечной части небольшое образование белесоватого цвета, плотное, захватывающее около 3-х сантиметров кишки. Это рецидив заболевания. А пригласил меня Юрий Николаевич для того, что бы обсудить возмож-ность восстановления кишечного пассажа или ос-тавления колостомы. Посовещавшись, мы реши-ли удалить часть кишки с опухолью, отступив от нее как можно выше, и наложить анастомоз, то есть восстановить кишечный пассаж. Интересно и то, что когда я попросил Юрия Николаевича показать мне боковую стенку живота, где была фиксирована опухоль при первой операции, то я удивился, так как она была совершенно нормальной, а при ревизии органов метастазов обнаружено не было. Больной выписался из отделения почти здоровым и довольным.
Проживал он на одной из отдаленных от Новосибирска железнодорожных станций, и хотя обещал держать нас в курсе своих дел, но так ни разу и не появился. Какова его дальнейшая судьба – не известно. Да, от судьбы не уйдешь. Ведь судьба может повернуться к одному лицом, а к другому спиною. Интересно, чем она повернулась к нашему пациенту?!



Учеба

Еще в студенческие времена в одной из студенческих групп произошел случай, о котором я и хочу рассказать. Преподаватель хирургии проводил занятия по теме «Грыжи живота». Разбирали причины образования грыж, их анатомию, клинику, диагностику и т. д. И вот преподаватель решил сам рассказать студентам, как происходит образование врожденных грыж. Он говорил о том, что врожденная грыжа встречается редко и происхо-дит это потому, что зародившееся яичко из живота плода постепенно, с ростом организма опускается в мошонку, утягивая за собой брюшинный листок. Когда же яичко полностью опустится в мошонку, то втянутые листки брюшины зарастают и яичко остается в мошонке.
Семенной канатик состоит из мышцы, подни-мающей яичко, что по латыни звучит как «мускулис кримастер», артерии и вены, которые создают кровообращение и питание яичка. Кроме того, состав семенного канатика входит семявыносящий проток – «дуктус сперматикус». Объяснив все это, преподаватель продолжал:
– Однако бывает такое состояние, когда яичко задерживается на пути опущения и не попадает в мошонку. Ребенок растет, вырастает в юношу, а яичко одно в мошонке, а второго нет. Оно где-то «застряло» выше. Это состояние называется «крипторхизмом». В нашей клинике находится молодой человек призывного возраста, у которого на военной медкомиссии и обнаружили крипторхизм. Идемте, посмотрим этого молодого человека и подумаем, что можно сделать.
И вся группа студентов во главе с преподавателем вошли в палату. Молодой человек был смущен тем, что в группе боль-шинство девушек и ему очень неудобно было демонстрировать свои половые органы. Однако после разговора с преподавателем он согласился и почти вся группа ощупывала его мошонку, где обнаруживалось только одно яичко, а второго не было. Далее, уже в классе, преподаватель продолжил:
– Так чем мы можем ему помочь?
И сам же ответил:
– В таких случаях выполняется операция – низведение яичка. То есть, хирург должен обнаружить яичко, освободить от удерживающих его тканей, опустить в мошонку и фиксировать там швами. Вот в этом и заключается операция. Наш больной подготовлен к ней, и мы с вами сейчас пойдем в операционную и произведем эту операцию.
Преподаватель выбрал себе в ассистенты сту-дента и они помылись на операцию. Сделав кож-ный разрез в паховой области, хирург рассек апоневроз большой мышцы живота и, обнаружив яичко, продемонстрировал его студентам, спросив:
– Вот перед вами яичко. Чем оно удерживается? Что не дает ему опуститься?
Почти в один голос студенты ответили: «Спай-ки!».
– Правильно! Теперь давайте рассечем эти спайки и освободим яичко.
Когда же он рассек спайки, освободил яичко и потянул за него вниз, то яичко с места не сдвину-лось и оставалось на прежнем месте. Тогда преподаватель спросил:
– Что еще может удерживать яичко?
И вся группа ответила: «Мускулис кримастер!»
– Правильно! Значит, вы хорошо запомнили анатомию семенного канатика. Можем мы пере-сечь мускулис кримастер?
Группа вновь ответила: «Конечно, можем!».
– Так давайте пересечем это образование.
С этими словами он взял на зажимы мышцу, пересек ее и перевязал лигатурой. Но когда он потянул за яичко, пытаясь опустить его в мошонку, то яичко не сдвинулось с места.
– Ну что же, – продолжал преподаватель. – Вероятно, за эти годы элементы семенного канатика оставались короткими и потому не удается яичко вывести на место. Из элементов семенного канатика остались вена и артерия сперматика, ну еще семявыносящий проток, который так тонок, что его трогать не реко-мендуется. Так что мы можем пересечь из этих элементов?
Группа молчала, так как понимала, что это уже сосуды, питающие яичко, и если их пересечь, то возникнет некроз яичка, т.е. омертвение. И группа студентов напряженно молчала и ждала, что скажет преподаватель. А преподаватель продолжал:
– Ну, давайте рассуждать. Если мы пересечем вену, то, конечно, на какое-то время возникнет отек от нарушения оттока крови, но со временем откроются коллатеральные (обходные) вены и отёк ликвидируется. Давайте рискнем.
Взяв на зажимы вену, он пересёк её, и перевязал лигатурами. Потянув за яичко, преподаватель обнаружил, что яичко не опус-кается, оно по-прежнему остается на месте. Студенты напряженно молчали и ждали, как выйдет из такой ситуации преподаватель. Подумав, преподаватель продолжал:
– Ну что же! Остается только артерия сперма-тика. Она снабжает кровью яичко и если мы ли-шим яичко питания, то возможен некроз. Но да-вайте порассуждаем. Ведь яичко находится в мо-шонке, где постоянная температура и достаточное кровоснабжение окружающих тканей. И я думаю, что если мы пересечем артерию, то яичко первое время будет питаться за счет осмоса, а затем прорастут сосуды из окружающих тканей, что возможно и сохранит яичко. Давайте рискнем!
Взяв на зажимы артерию сперматику, он пере-сек ее и, как и вену, перевязал лигатурой. Яичко находилось у него в руке. И тут произошло то, чего не ожидали увидеть студенты. Повер-нувшись за салфеткой к сестринскому столику, он случайно потянул за собой яичко, и оно осталось у него в руке. На яичке свисал тоненький оборванный конец семявыносящего протока. Подержав яичко в руке, преподаватель бросил его в таз и проговорил:
– А, в конце концов, он и с одним яйцом проживет!
Уже в коридоре вся группа сотрясалась от хохота. Но занятия не прошли даром. Студенты очень хорошо изучили анатомию семенного канатика и увидели это на практике. Это тоже учеба, хотя низведение яичка в мошонку не удалось. И такое бывает в хирургии.



Порох  взорвался

Дежурство было обычным. Мы с Юрием Николаевичем прооперировали пару больных с острыми аппендицитами, и из окна ординаторской, которая находилась на втором этаже, разговаривали и смотрели на прибольничную площадь, где проходили люди, изредка проезжали по дороге автомобили.
Ещё издали мы услышали вой сирены, и вскоре скорая помощь лихо развернулась на прибольничной площади. Из кабины вышел врач, открыл дверцу и помог выйти какому-то больному, который, встав на ноги, принял необычную позу – согнулся вперед, широко расставил ноги, и придерживая промежность, с большим трудом, медленно направился в приемное отделение, сопровождаемый врачом скорой помощи. Мы решили, что больного привезли не к терапевтам, а к нам, и, не дожидаясь телефонного звонка, направились в приемное отделение. Спустившись в приемное отделение, мы поинтересовались у врача скорой помощи, что он нам привез, и он ответил:
– Ожог промежности!
И мы занялись больным. Уложив больного на каталку, мы попросили санитарок его раздеть полностью, и когда осмотрели его, то обнаружили, что лобок, половой член, мошонка, ягодицы и внутренние поверхности бёдер – красного цвета, покрыты пузырями и обрывками кожного эпителия, а любое прикосновение вызывало сильную боль. Это поверхностный ожог. Взяв его в перевязочную, мы обработали ожоговую поверхность, удалили обрывки эпителия, вскрыли пузыри и наложили повязки с новокаиновым раствором, наме-реваясь в дальнейшем перейти на мазевые повяз-ки.
Больного уложили в палату и начали соответствующее лечение и стали собирать анамнез, т. е. выяснять, что с ним случилось, как он получил ожог, чтобы все записать в историю болезни. И вот что он нам рассказал:
– С молодых лет я был заядлым охотником, а несколько лет назад бросил это занятие. Некогда стало. А у меня остались большие запасы пороха, дроби, пыжей и т. д. И вот моя жена уехала в отпуск на юг, и я решил заняться генеральной уборкой дома. Когда добрался во время уборки до своих охотничьих запасов, то решил их просто выбросить за ненадобностью.
Поскольку удобства в частном доме во дворе, то я выбросил весь запас пороха в туалет. Закончив уборку, я отправился в туалет по большой надобности и, сидя на корточках, закурил, испытывая при этом блаженство. А что! В доме все прибрано, полный порядок, вот сейчас умоюсь, поужинаю…
А затем бросил горящую еще папиросу в отверстие туалета, как вдруг раздался взрыв, из отверстия туалета выскочило огромное пламя, меня почти выбросило из туалета. Вот тут-то я почувствовал боль вот в этих местах. На взрыв прибежали соседи, они-то и вызвали скорую. Вот такая история» – закончил он свой рассказ. Выслушав рассказ пострадавшего, мы не могли сдержать смеха, да и сам пострадавший, морщась от боли, похохатывал. Юрий Николаевич его успокоил:
– Тебе еще повезло. Ожог поверхностный, за-живет, но самое главное, что яйца не оторвало, а то бы …
И мы все дружно расхохотались.



Без рук, без ног

Я как обычно пришел на работу, все врачи уселись на свои рабочие места, и началась утренняя пятиминутка, на которой отчитывались дежурные хирурги. Во время доклада дежурного врача всех очень заинтересовал один случай, о котором я и хочу поведать читателям.
Парню было 17 лет. Они со своим родным дя-дей с Украины навещали родственников, прожи-вающих в Якутске. Погостив какое-то время, они распрощались с родственниками и прибыли в аэропорт, готовые лететь на свою родную и теплую Украину.
Вылет самолета задерживался из-за погодных условий – был сильный мороз и сильный ветер. Родной дядя юноши был в плену у Бахуса и, чтобы скоротать время ожидания вылета, решил приобрести бутылку водки. Разделив бутылку почти поровну со своим племянником, дяде показалось, что одной бутылки недостаточно, и помчался за второй. В это время племяннику стало жарковато в помещении аэровокзала, и он вышел на улицу и присел у здания аэропорта. Немного посидев, он задремал, а потом и уснул.
Очнулся парень уже в самолете. Голова трещала от боли, тошнило. Неприятный запах изо рта, но самое главное – он не ощущал своих рук и ног, точнее – кистей рук и стоп. Дядя, сидевший рядом, успокаивал его, дескать, ерунда, пройдет, пробовал растирать и массажировать его конечности, но он их всё равно не ощущал. Когда самолет приземлился в Новосибирске, они обратились в медпункт, где мальчика осмотрел врач и рекомендовал немедленную госпитализацию. Возвращение на Украину пришлось прервать, и больного доставили скорой помощью в нашу больницу. Я, как куратор отделения, ежедневно наблюдал за ходом лечения и состоянием его отмороженных конечностей. Кисти рук и стопы постепенно меняли свою окраску и, в конце концов, стали черными, как уголь, совершенно бесчувственными, твердыми как камень и полностью лишились каких-либо движений. Это мумификация, то есть отморожение 4 степени, а это состояние необратимо. И чтобы некротические, отмороженные ткани не отравляли весь организм, было решено про-извести ампутацию кистей рук и обеих стоп. Опе-рация выпала на мою долю. После ампутации я сформировал культи из уцелевших тканей, нало-жил повязки и вышел из операционный очень удрученный.
А как вы думаете!? Оставить мальчишку в 17 лет без рук и без ног!И я, и многие хирурги, ненавидят операцию по ампутации конечностей, эту увечащую операцию, после которой человек остается до конца своей жизни калекой. Я даже всплакнул втихаря после этой операции. Я возненавидел дядю этого мальчика, за его пристрастие к спиртному, за то, что он недоглядел за ребенком. Это он стал причиной большого несчастья своего племянника. Прошло более 25 лет после этого случая, а я не могу спокойно говорить об этом, как не могу выбросить этот случай из своей головы. Его почерневшие гангренозные руки и ноги так и стоят у меня перед глазами.
Где-то он сейчас, этот парень, теперь уже муж-чина. Как сложилась его дальнейшая жизнь. Сделал ли он себе протезы на ноги, как я рекомендовал ему при выписке. Да, судьба, от судьбы не уйдешь.


Химический  ожог

Я даже до сих пор помню его фамилию – Мар-хель. Ему было лет 30 – 35. Он работал в химической лаборатории и имел дело с кислотами, щелочами и другими веществами. И вот однажды он поднял над головой 15-литровую бутыль, в которой находилась щелочь, и, пронося ее в дверь, задел за верхний косяк – бутыль разбилась, щелочь вытекла и облила ему голову, плечи, грудь, живот и всю спину.
Я увидел его впервые на третий день от момента поступления, когда вышел из отпуска, – он оказался в моей палате, только что оправился от ожогового шока, состояние его было тяжелым, но сознание ясное, на вопросы отвечал правильно, ориентировался в окружающей обстановке, во времени и отдавал себе отчет о случившемся. При первой же перевязке я обнаружил, что это – глубокий ожог, и лечиться ему придется длительное время, превозмогая болезненные перевязки, внутривенные вливания лекарственных препаратов, а в последствии еще придется перенести и операцию по закрытию незаживающих ожоговых ран. Перевязки делали редко, и прежде чем взять его на перевязочный стол, его на простыне опускали в ванну с марганцовкой, отмачивали приставшие к ранам повязки, и только после этого брали на стол. Все шло нормально, состояние его постепенно улуч-шалось, и он уже самостоятельно мог опуститься в ванну для отмачивания повязок.
А во время перевязок появились плотные, тол-стые, черные, некротизированные струпы, кото-рые мне приходилось отсекать с помощью нож-ниц. Отсечение отторгающихся струпов называется поэтапной некрэктомией.
И вот однажды я подвел браншу ножниц под отторгнувшийся пласт некроза, как увидел… бе-лых, длинных (около полутора сантиметров), толстых (около 6 миллиметров), с перетяжками на теле червей. Я ужаснулся, не зная, что это за черви и откуда они взялись, хотя и начал их убирать из раны и бросать в таз. В этот момент в перевязочную вошел Цезарь Михайлович, хирург с большим стажем и опытом предпенсионного возраста. Я тут же показал ему этих червей, которых под некротическими тканями было еще несколько штук. Но Цезарь Михайлович совершенно спокойно заметил:
– А это, Юра, обычные личинки мух, которые откладывают свои яйца, ползая по повязкам. И ничего в этом особенного нет. Потом ты увидишь, что от этих червей раны станут чище, перестанут гноиться, да и заживать будут лучше. Вот увидишь!
И действительно, через некоторое время черви исчезли, раны действительно стали чище, гноя в ранах стало меньше, да и грануляции стали выглядеть так, ну хоть сейчас делай пересадку кожи на эту поверхность. Поскольку ожоговые поверхности были больших размеров (спина, грудь, шея), а эпителизация (нарастание кожи) происходила только с краев, то нужно было закрыть эти гранулирующие раневые поверхности кожей. Для этого применяются различные способы пересадки кожи (перфо-рированный лоскут, мелкие кусочки кожи и др.) в том числе и пересадка трупной кожи. И я отправился в институт восстановительной хирургии (ныне НИИТО), в лабораторию консервирования тканей, где у меня были знакомые врачи.
Вернулся я из института, держа в руках боль-шую стеклянную колбу, в которой находилась трупная кожа в виде тонких, длинных лент, шириной около 3 – 4 сантиметров. И вот в один прекрасный день я произвел пересадку этой кожи. Я уложил эти длинные ленты на спине, груди, шее, наложил мазевые повязки и стал ждать пятого дня, чтобы сделать перевязку и убедиться, что хотя бы часть кожи приросла. Обычно при такой пересадке даже собственной кожи больного почти 50% отторгается, и это считается неплохим результатом. Когда же я снял мазевые повязки, то обнаружил, что на повязке осталось всего несколько небольших кусочков отторгшейся кожи, а основная масса кожи приросла к ранам. Это был прекрасный результат и вскоре все раневые поверхности закрылись кожей. Конечно, глубокие ожоги всегда заживают с рубцами, что было видно и на коже больного. Поступил Мархель поздней весной, а выписывался осенью, проведя в больнице почти все лето, а лето в том году было очень жарким. Вот от такой жары и появились мухи и стали откладывать яйца под повязки, но возможно, по словам Цезаря Михайловича, они сыграли положительную роль в выздоровлении больного Мархеля. Больной уходил из больницы в хорошем состоянии и прекрасном настроении. Он вылечился от тяжелейшего химического ожога.
Прошел месяц, приближались ноябрьские праздники. Я возвращался с работы домой и шел по проспекту Дзержинского неторопливой походкой, как вдруг меня кто-то окликнул и стал быстро приближаться ко мне. Только когда он подошел близко, я узнал в нем бывшего больного Мархеля. Мы оба обрадовались встрече. Я – потому, что увидел своего бывшего больного, которого успешно лечил длительное время и вылечил, а он – потому, что увидел своего лечащего врача, которому был благодарен за лечение. Мы пожали друг другу руки, поговорили о том и сем, и он мне говорит:
– Юрий Олегович, давайте зайдем в этот мага-зин, и я Вам сделаю сюрприз.
Я почувствовал себя неловко, подозревая, что он сейчас купит бутылку коньяка, как было при-нято в то время, попытался отнекиваться, но он почти насильно, за рукав затащил меня в магазин, провел за прилавок и мы вошли в комнату, где за столом сидела его жена. Я сразу узнал ее, так как она часто приходила к больному мужу, ухаживала за ним и даже помогала первое время опускать его в ванну для отмачивания повязок. Оказалось, что жена Мархеля работает завотделом в продуктовом магазине. А надо сказать, что в то время с продуктами было очень напряженно, в магазинах на прилавках продавались только консервы, хлеб, да водка. Мы сидели за столом и распивали бутылку водки, закусывая ее колбасой, сыром и соленой рыбой, а жена Мархеля куда-то исчезла и вскоре вернулась с большой, чем-то наполненной сумкой.
– А это наш сюрприз вам, Юрий Олегович! Вы его дома оцените, а сейчас смотреть не надо.
И я пришёл домой с полной сумкой. Моя мама, Алевтина Васильевна, и жена Тамара спросили, где я был и почему от меня пахнет водкой. Я рассказал всё и только после этого мы раскрыли сумку. Для тех времен это был действительно сюрприз. В сумке находились: коньяк, шампанское, колбаса, сыр, красная солёная рыба, редкие консервы и даже баночка красной осетровой икры. С такими продуктами мы достойно встретили ноябрьские праздники и даже выпили за здоровье больного Мархеля!



Пластическая  хи-рургия

Это было в разгар перестройки, я работал на кафедре хирургии факультета усовершенствова-ния врачей заведующим учебной частью, имел степень кандидата медицинских наук, ученое зва-ние доцент, курировал травматологическое, хи-рургическое и реанимационное отделения, читал лекции по хирургии слушателям факультета. В то время мне уже перевалило за 60, поэтому я оперировал редко и больше уповал на преподавательскую деятельность – читал лекции врачам-хирургам, слушателям факультета, проводил с ними практические занятия и устраивал показательные операции. Именно в этот период ко мне в кабинет вошла женщина лет сорока, в меру упитанная шатенка, прилично одетая и в меру использовавшая косметику.
Я сразу же узнал ее. Звали ее Надежда, она работала заведующей небольшим продуктовым магазином на окраине города, лечилась у моей жены, Тамары Петровны, по заболеваниям уха, горла и носа. Дело в том, что в период так называемого «застоя» с продуктами было довольно туго и это знакомство нередко вы-ручало нас в те времена. Мы с Тамарой Петровной посещали ее магазин только по приглашению и уезжали с полными дефицитных продуктов сумками, а дефицитом в то время бы-ло всё – колбаса, сыр, рыба, масло, мясо. Мы были ей благодарны и часто решали её про-блемы со здоровьем. Однажды мы посетили её в очередной раз, они разговаривали о чем-то с Та-марой Петровной, а я сидел в некотором отдале-нии, не вдаваясь в подробности их разговора, и тут я услышал:
– Ну, так вы поговорите с Юрием Олеговичем, может быть, он чем-то поможет…
И она стала рассказывать мне о своих болях в животе, которые не проходят уже несколько месяцев, о том, что она постоянно консультируется у врачей-терапевтов, а однажды попала на приём к профессору-хирургу, который подтвердил диагноз терапевтов – хронический панкреатит. Но лечение не приносило успеха. Направляя её рассказ в нужное для меня русло, я анам-нестически уловил все симптомы язвенной болезни двенадцатиперстной кишки и рекомендовал сделать гастроскопию, которая в то время только начинала распространяться. Дело это простое: в желудок вводят «глазок» и через волокнистую оптику осматривают все внутренности желудка (его называли «японский глаз»). Я еще удивился, что профессор-консультант не назначил ей этот метод обследования. Во время следующего визита в магазин Надежды, она, увидев меня, воскликнула:
– Ну, Юрий Олегович, вы прямо как рентген, сразу увидели язву…
И протянула мне описание исследования, где было сказано, что имеется язвенный дефект в лу-ковице двенадцатиперстной кишки, и теперь ей предстояло лечиться у гастроэнтеролога, в чем ей помогала Тамара Петровна. Так вот эта женщина и стояла передо мной в моём кабинете. Поговорив о том и о сем, она изложила причину своего посещения. Не прерывая разговора, нисколько не смущаясь, она стала раздеваться и вскоре предстала передо мной с оголенным животом, и, держа часть передней брюшной стенки в руках, проговорила:
– Вот, полюбуйтесь! Что это такое!? Живот так и выпирает, а выпирает он за счет жира. Ну, так уберите мне этот жир! – закончила она, с мольбой глядя на меня.
Я осмотрел ее живот. Действительно, живот значительно выдавался вперед и даже немного свисал в виде складки. При прощупывании это оказалась жировая складка и если ее удалить, то живот не будет выпирать. В этом она была права.
Но дело в том, что никто из наших хирургов, в том числе и я, не занимался пластической хирургией, и я тут же порекомендовал ей обратиться к пластическим хирургам, которые в то время уже начали свою деятельность.
Услышав это, она воскликнула:
– Ну, уж нет, Юрий Олегович, я побывала у этих хирургов, поспрашивала больных, которых они оперировали. Нет, туда я не пойду. Я пойду только к вам. Я знаю вас, знаю отзывы о вас и свой живот отдам только вам! – закончила она.
Как я отговаривал отказаться от этой затеи, рисовал страшные картины осложнений, говорил, что может быть после операции гематома, нагноение шва, сепсис, а в последствии некрасивый, неровный, плотный рубец во весь живот и т.д. Я специально рассказывал ей о последствиях пострашней, но она не поддавалась никаким уговорам. Я упирал на то, что она после операции возненавидит меня и будет постоянно писать жалобы во все инстанции, но все напрасно. Ну что делать, думал я, придется оперировать. И я направил ее на госпитализацию.
На операцию я шёл очень напряженным. Если техническая сторона операции меня беспокоила мало, то послеоперационные осложнения не вы-ходили у меня из головы. Свои услуги асси-стента мне предложила Екатерина Олеговна, и мы приступили к операции. Зеленкой я провел линии разрезов – от боковой стенки живота справа до такой же стенки слева, но так, чтобы можно было свести края раны без натяжения. Сделав разрез на всю глубину жирового слоя, я отделил жировую прослойку от ниже лежащего апоневроза, и полностью удалил ее вместе с кожей. Образовалась огромная рана шириной с ладонь взрослого мужчины, а жировой слой оказался толщиной 8 – 9 см. Тщательно остановив кровотечение, я ушил сначала нижний слой раны за оставшуюся на краях раны жировую клетчатку, затем второй слой, третий ряд швов накладывал у самой кожи, и, наконец, наложил косметический, внутренний шов на всю кожную рану. Кожа легла без натяжения, края раны плотно соединились и в виде тонкой полоски пролегли от правой боковой стенки до левой. Техническая сторона прошла хорошо, но мне не давали покоя мысли о возможных осложнениях, и я постоянно был в напряжении. А вдруг…
Но послеоперационный период прошел пре-красно, никаких осложнений не было, и я, и больная были просто счастливы. Выписалась Надежда из больницы в хорошем состоянии и прекрасном настроении. Спустя несколько месяцев, Надежда посетила меня для осмотра, но пришла не одна, а привела с собой женщину лет пятидесяти, полную блондинку, артистку одного из театров нашего города. Продемонстрировав мне свой живот, она не могла удержаться от восторга, что у нее теперь нет живота, она стала стройной, может носить соответствующую одежду и выглядеть «на все сто!». Я осмотрел ее шов и остался доволен своей работой – рубец представлял собой тонкую полоску, жировой клетчатки не было, живот в месте рубца был чуть втянут, ради чего и была предпринята эта операция. Но оказалось, что посетила Надежда меня не только для того, чтобы я ее осмотрел, но она привела с собой новую пациентку, которой требовалось произвести такую же операцию и с таким же результатом. И слово взяла новая пациентка:
– Нет, Вы только посмотрите! Я ведь выхожу на сцену и не могу повернуться в профиль к публике, так как живот мой выпирает вперед на полтуловища – говорила она и продолжала раздеваться.
Оголив свой живот, она подошла ко мне, и я стал ее осматривать. Действительно, на животе в виде большого фартука свисала складка кожи с подкожной клетчаткой. Клетчатки было много и когда она поворачивалась ко мне в профиль, то создавалось впечатление, что она не просто упи-танная, а просто толстая. Да, действительно, нужно было удалить ей этот фартук, и я начал уговаривать ее обратиться к специалистам – пластическим хирургам, но, сколько я ее ни уговаривал и ни пугал возможными осложнениями, она слушать ничего не хотела, и при поддержке Надежды она меня уговорила.
И вновь мы с Екатериной Олеговной оперируем и производим точно такую же операцию, какую сделали Надеже. И вновь я не находил себе места в послеоперационный период, ожидая осложнений. Но, к счастью, никаких осложнений я не дождался, послеоперационный период прошел очень гладко, косметический шов оказался почти не ви-дим, и больная в отличном расположении духа покинула больницу, обещая сделать из нас с же-ной заядлых театралов. Я же вздохнул с облегчением.
Прошло несколько месяцев, и вот в моем каби-нете я вновь вижу уже оперированную артистку и с ней пожилую женщину, лет около шестидесяти. Продемонстрировав мне свой живот и высказав в мой адрес тираду лестных слов, артистка попросила посмотреть пришедшую с ней женщину, соседку по квартире, у которой тоже на животе большая складка жира и ее нужно прооперировать. «Вот этого мне только и не хватало!» – подумал я и вновь, как и предыдущих пациенток, стал отговаривать от операции, рисуя пострашней всякие возможные осложнения и необратимые последствия, и рекомендуя обратиться к специалистам пластической хирургии. Но не тут то было! Впесте с артисткой они вновь уговорили меня на операцию.
И вот уже в третий раз мы с Екатериной Оле-говной производим удаление кожно-жировой складки по той же схеме, что и предыдущим пациенткам. И вновь я переживаю за исход операции, рисуя картины возможных осложнений и готовя себя к борьбе с ними. Но и в этот раз все заканчивается благополучно, и больная с восторгом покидает нашу больницу. Дело в том, что в медицине существует такое понятие, как врачебная тайна. Однако, каким-то образом все происходящее в операционной, в отделениях, больницах становится достоянием многих, не имеющих отношение к медицине.
И вот вскоре после описанных мною пластиче-ских операций на животе по городу прокатился слух, что Юрий Олегович удаляет излишки жира на животе и имеет прекрасные результаты. В те времена еще не было липосакции (отсасывание жира через прокол), а желающих было довольно много. Вскоре я узнаю, что, оказывается, сестры нашей больницы и их знакомые выстраиваются в очередь на операцию, некоторые женщины-врачи подходили ко мне с этим вопросом. Но я как мог, отнекивался от просьб оперировать, и рекомендовал обращаться к специалистам этого дела, которые уже стали искать себе пациентов. Дело дошло до того, что однажды дома за ужином моя жена, Тамара Петровна, как-то спросила:
– Ты, говорят, животы убираешь? Так я тоже подумываю, не убрать ли мне жирок с живота!? Да и в нашей больнице хотят к тебе на операцию записаться!
– Ну, уж нет! Хватит мне этих операций и пе-реживаний за послеоперационный период. Да еще не известно, какой будет отдаленный результат. Подожди, еще может быть жалобы посыпятся на меня. А то и ты, Брут, туда же! – закончил я своё выступление, давая понять, что этими операциями я больше заниматься не буду.
Должен заметить, что операции эти не являются суровой необходимостью и производятся только по желанию пациента. Вот, например, при внутреннем кровотечении, воспалении червеобразного отростка, желчного пузыря, при перфоративной язве желудка и др. операции выполняются по жизненным показаниям, то есть, если их не прооперировать, то больные умрут. Поэтому эти операции выполняются срочно, в любое время суток, даже ночью. А наличие жировой складки на животе не приводит к катастрофе в организме, не создает угрозы для жизни пациента, поэтому показаний к такой операции практически нет. Только собст-венное желание пациента. Но если после операции возникнет какое-либо осложнение, которое может стать угрозой для жизни (например, нагноение раны, сепсис), то последуют жалобы родственников или самих пациентов и оперирующего хирурга могут привлечь к уголовной ответственности. Такие случаи в пластической хирургии бывали, а мне очень не хотелось иметь такие неприятности. Вот поэтому я и отказывался от проведения подобных операций. Да, мне приходилось на дежурствах пришивать отрезанный нос, ухо, а однажды ушивать мошонку, которую сам себе порезал психический больной, но на то были показания. А для удаления жира в каком-либо месте прямых показаний нет, и пластические хирурги всячески ограждают себя от неприятностей, беря с пациента соответствующие подписи, что они в случае осложнений не будут предъявлять претензий к хирургу. Сейчас пластическая хирургия – дело доходное, она оснащена соответствующей аппаратурой, хи-рурги проходят специальную подготовку. Но мне переквалифицироваться уже поздновато. Я ведь уже на финишной жизненной прямой, и пусть молодежь развивает пластическую хирургию. Удачи им!



Самострел

Я уже вернулся с работы, поужинал и расположился на диване, намереваясь из телепрограмм узнать последние новости перестроечного периода, как вдруг раздался телефонный звонок. Взяв трубку, я сразу узнал голос Александра Федоровича, сотрудника нашей кафедры и больницы, большого специалиста по сосудистой хирургии, хирурга опытного, грамотного, и часто дежурившего по неотложной хирургии. В этот день ему вновь выпало дежурить, и он быстро и взволнованно сказал:
– Юрий Олегович, я вышел из операционной, чтобы посоветоваться с Вами вот по какому во-просу. Поступил молодой человек, сотрудник милиции, с пулевым проникающим ранением живота, во время операции мы обнаружили, что у него прострелена насквозь поджелудочная железа, пуля застряла у позвоночника, и мы ее убрали, а вот что делать с поджелудочной желе-зой? Ушить, удалить или просто дренировать брюшную полость, как при панкреатитах?
Я сразу оценил обстановку. Огнестрельные ранения в корне отличаются от ножевых тем, что пуля, проходя по тканям, создает в тканях раневой канал, стенки которого некротизированы (некроз – омертвение), а за пределами раневого канала ткани ушиблены волной, создаваемой пулей. Это в военно-полевой хирургии называется «зоной мо-лекулярного сотрясения». Эта зона распространяется на соседние ткани и органы, вплоть до их разрыва. Поэтому огнестрельные ранения протекают тяжело, заживают, как правило, с осложнениями, такими, как нагноение раны, перитонит (воспаление брюшины), повторные кровотечения и т.д. Все это промелькнуло у меня в голове, я представил себе ход пули, раневой канал, зону молекулярного сотрясения, раневое отверстие в поджелудочной железе, соседние органы, попавшие в зону молекулярного сотрясения, и тут же ответил:
– Саша! Проведи хорошую ревизию органов, нет ли разрыва соседних органов: печени, желудка, кишечника, селезенки, а с поджелудочной железой поступи так: выдели хвост и тело железы чуть дальше от раны, на сохраненную ткань железы, что ближе к головке, наложи зажим и отсеки поврежденную часть железы вместе с раной, а в культе найди проток поджелудочной железы, наложи на него зажим и перевяжи его. Культю ушей частыми швами и окутай прядью большого сальника. Уходя из живота, поставьте несколько хороших дренажей для оттока содержимого, так как в дальнейшем будут всякие осложнения.
– Юрий Олегович, – сказал Александр Федорович, – мы так и хотели сделать, но для верности позвонили вам. Спасибо! Я пошел в операционную.
– С богом! – проговорил я, кладя трубку на место.
На следующий день, придя на работу, я выслушал подробный рассказ об этом ранении. Молодой человек, сотрудник милиции, старший лейтенант, проживал недалеко от вокзала. Семья его состояла из жены и дочери дошкольного возраста. Все было нормально, но вдруг молодой человек стал замечать, что жена его часто уходит из дома, оставляя на него дочь, поздно возвращается и ведет себя как-то странно, отчужденно. Он заподозрил, что жена ему изменяет, и решил проверить эту версию. Постепенно версия измены жены крепла и обрастала фактами. И вот однажды, когда дочь гостила у родителей, жена произнесла:
– Пойду-ка я прогуляюсь. А то дома сижу, си-жу, и воздухом подышать некогда.
С этими словами она начала собираться и вскоре ушла из дома. Муж незаметно вышел следом за ней. Он был в форме офицера милиции и имел при себе табельное оружие. На город уже опустились сумерки, но он хорошо видел впереди идущую жену. Она шла далеко не прогулочным шагом. Было видно, что она торопилась. «Так и есть, – подумал идущий следом муж. – Спешит на свидание». Все больше свирепея, он следовал за ней. И вот она подошла к торговому киоску, каких во время перестройки было множество, постучала в заднюю дверь и дверь открылась. Молодой человек успел рассмотреть «лицо кавказской национальности», и жена вместе с хозяином киоска скрылась за дверью. Вне себя от ярости муж метался недалеко от киоска и наблюдал за тем, что будет дальше. Киоск срочно закрылся, на небольшое окно опустилась шторка, и молодому человеку, мужу, было понятно, что происходило внутри. Ревность воспылала во всю силу. Он не знал, что предпринять.
Любовь и ненависть объединились в одно непонятное, злобное чувство. Мозг его был возбужден до предела, обуяла ревность, злость, ненависть. Пометавшись в таком состоянии около киоска, он вынул свой пистолет и в злобе выпустил пять пуль в злополучный киоск, а последнюю пулю пустил себе в живот.
Дальнейшее известно, но следует добавить, что две пули задели жену – одна попала в голень, другая в плечо. Но ранения были скользящими, не тяжелыми. Она тоже попала в наше травматологическое отделение, скоро начала ходить, а я, делая обходы в этом отделении, удивлялся легкомысленности её по-ведения – бодра, весела, никакого чувства вины она не испытывала. Вскоре она была выписана, а с ее мужем начались всякие неприятности. Через пять дней после операции температура тела стала подниматься выше 38 градусов. За-острились черты лица, живот перестал участво-вать в дыхании, а при ощупывании оп-ределялось напряжение мышц. В анализах крови появились признаки бурного воспаления. Антибиотики не действовали. Посовещавшись с врачами и профессором, я взял его в тот же день на операцию.
Как и предполагалось, в ходе операции мы об-наружили обширный межкишечный абсцесс (гнойник). Удалив гной, мы хорошо дренировали брюшную полость и продолжали лечение в отделении реанимации. После операции наметилось улучшение – он стал активнее, температура упала, в анализах крови уменьшились признаки воспаления. Делая обходы в реанимационном отделении, мы с профессором и врачами уже надеялись на выздоровление. Но не тут то было. На третий день после операции состояние вновь стало ухудшаться – опять заострились черты лица, появилась бледность кожи и желтушность склер, живот вновь стал напряженным, болезненным, в анализах крови появились признаки воспаления. И вновь все собрались у постели больного, и стали решать, что делать. Единогласно пришли к выводу, что нужна повторная срочная операция. И я вновь вскрываю ему живот и нахожу огромный гнойник в области селезенки. Вот гной удален, полость промыта ан-тисептиками и антибиотиками, теперь встает во-прос: как дренировать брюшную полость? Наблюдавшие операцию врачи, в том числе про-фессор и Александр Федорович, дали мне хороший совет:
– Юрий Олегович, а у нас есть обыкновенная стерильная вихотка, ну та, которой в бане моются. Так может быть ее поставить в полость, ведь она гигроскопична и может втянуть в себя много гноя. А через три – четыре дня ее убрать? Как Вы смотрите на этот вариант?
И я согласился. Действительно, эта вихотка может втянуть в себя все содержимое, выделяемое воспаленными тканями в животе. Начались тяжкие часы ожидания. Первый день показал незначительное улучшение общего состояния, а на второй день…
Дело в том, что организм тяжелого больного, естественно, испытывает небывалый стресс. Этот стресс способствует повышенной выработке аг-рессивных факторов в желудке, таких, как соляная кислота и фермент пепсин, а они, в свою очередь, воздействуют на слизистую желудка и возникает острая язва. Она, как правило, сопровождается кровотечением. Вот это самое и произошло с нашим пациентом. У него возникла стрессовая острая язва желудка, и началось желудочное кровотечение. Вот этого мне только и не хватало! Я и так-то был очень напряженным, было очень жаль моего пациента, я делал все для его спасения. А тут еще и язва…
Надо сказать, что родители этого молодого человека всегда утром находились около реанимационного отделения, и когда мы выходили после обхода, мы останавливались и беседовали с ними о состоянии их сына. В тот день было то же самое. Они ждали нас. Я до сих пор с ужасом вспоминаю эти минуты. Дело в том, что у меня, как и у других докторов, стала исчезать уверенность в благоприятном исходе нашего пациента. Вот как сказать им об этом? Как посмотреть им в глаза? Это же их родной сын, их ребенок, а он на грани жизни и смерти. С огромным трудом я описал им состояние их сына. Они мужественно выслушали все, хотя на глазах появились слезы. Слезы появились и у меня на глазах.
Но я был занят работой и думал, что предпри-нять? Как остановить кровотечение? А что если придется оперировать? Где я буду делать разрез на этой уже изрезанной передней брюшной стенке?
Но тут меня осенило! У нас же в больнице име-ется эндоскопическое отделение. Они же могут войти в желудок своим инструментом, увидеть язву и воздействовать на нее различными гемостатическими средствами. И я направился к эндоскопистам. Они выслушали меня, и сказали, что возможности у них имеются, но за результат они не ручаются. Я присутствовал при этой процедуре, когда эндоскопист ввел свой инструмент в желудок (он и мне показал эту кровоточащую язву), и обработал язву и ткань вокруг нее специальным клеем. А ведь удалось! Кровотечение остановилось.
Теперь пришла очередь удаления вихотки. Когда я вынимал эту самую вихотку, то она вся была пропитана гнойным содержимым, была тяжелой, но полость после удаления было чистой. Это нас всех обрадовало. В последующие дни мы начали замечать улучшение состояния в нашем пациенте – он стал активнее, появился аппетит, раны стали чище и заживали на глазах. Все врачи были рады воскрешению больного, а обо мне уж и говорить нечего. Все это я довел до сведения родителей, которые плакали и при положительном исходе. Вскоре больной начал подниматься и ходить по коридору.
Родители почти всегда были при нем, кормили, ухаживали, сопровождали при прогулках. Больной выздоровел и был выписан из больницы. Дальнейшая его судьба мне известна. Его уволили из милиции, дела никакого заведено не было, так как заявление в милицию не поступало, и молодой человек благополучно устроился на работу про-граммистом. С его родителями, очень приятными, культурными, деликатными людьми я иногда разговариваю по телефону. Однажды я спросил, как дела у сына в семье, на что мать ответила:
– А вы знаете, Юрий Олегович, все так, как и было. Но он на это уже смотрит по-другому. Главное, что семья не распалась. Что делать!?! Живут!
Да, жизнь. И пусть будет мир в их доме!



Губа до пупа

Это было в начале моей врачебной деятельно-сти, когда мы с Тамарой работали вольнонаемными врачами в одном из строительных полков в закрытом городе. Нам предоставили квартиру в бараке, состоящую из комнаты с кое-какой мебелью и кухни с печкой, которая отапливала одновременно и кухню, и комнату. Рядом находился магазин, где мы брали продукты по очень низким по тому времени ценам, да и продуктов было большое разнообразие. Так что на жизнь жаловаться было грешно.
Работая в полку, я уже посещал хирургическое отделение госпиталя, чтобы повышать свое хирургическое мастерство и приобретать клинический опыт. А в полку я оперировал солдат, у которых обнаруживались поверхностные подкожные опухоликтипа липомы, атеромы, удалял вросшие ногти, зашивал небольшие раны, полученные солда-тами при работе. Но оперировать мне хотелось все больше и больше. И вот однажды я шёл в столовую, где мне предстояло снять пробу солдатской пищи, как мне повстречался командир второй роты капитан Портянов. Мы поздоровались, поговорили, и в конце разговора он мне сообщил следующее:
– Юрий Олегович, у меня в роте есть солдат, которого прозвали «губа до пупа», потому что у него вывернута и сильно отвисает нижняя губа. Вы бы его посмотрели, может быть, что-то сделать можно?
– Ну, пусть сегодня и зайдет, посмотрю, – ответил я.
Но командир роты сказал:
– Так он сам не пойдет, стесняется – его привести надо. Ну, я сам его приведу.
Когда полк вернулся с работы, ко мне в кабинет вошел командир роты Портянов и с ним очень стеснительный молодой человек, который прикрывал нижнюю часть лица ладонью руки. Я стал осматривать его и обнаружил, что нижняя губа действительно сильно вывернута, отвисает вниз, а слизистая оболочка сильно разрослась и выдавалась вперед. Я спросил солдата:
– Так ты что же, так вот все время и ходишь, закрывшись рукой?
– Да нет, это я только к вам так зашел, а вооб-ще-то я открыто хожу, потому что все знают, и вся рота меня прозвала «губа до пупа». Да я уж привык, не обижаюсь. Ведь я родился таким, а она все больше и больше отвисает.
Я повел солдата к нашему зубному врачу, молодой женщине нашего возраста, которую направили в наш полк после окончания училища. У нее уже был небольшой опыт работы, и она, осмотрев больного, сказала:
– Да, эта патология называется «выворот слизистой нижней губы», это врожденная патология и можно сделать операцию, но делают ее стоматологи-хирурги. У нас в городке такой специалист вряд ли найдется, поэтому после демобилизации можно будет сделать операцию на гражданке, по месту жительства.
Солдата мы отпустили, а я стал постоянно ду-мать о том, как помочь парню здесь, в полку, ведь он первый год служит и до демобилизации ему еще далеко. Поговорив с зубным врачом и выяснив, как делается эта операция, я предложил прооперировать парня здесь, прямо в кресле зубного врача, а она мне могла помочь оперировать в качестве ассистента. И стоматолог согласилась.
С разрешения командира роты я госпитализировал парня в лазарет, провел небольшое обследование, наметил и продумал ход операции, и наконец, в присутствии старшего врача полка, мы усадили больного в стоматологическое кресло. Дважды обработав кожу вокруг рта, вывернутую наружу слизистую оболочку, я зеленкой нарисовал линии разреза, тонкой иглой ввел под слизистую оболочку раствор новокаина для обезболивания, скальпе-лем осторожно сделал разрез слизистой по наме-ченным зеленкой контурам, подсек слизистую снизу и удалил весь пласт избыточной слизистой оболочки. Остановил кровотечение и наложил отдельные кетгутовые швы (кетгут – рассасывающиеся нити) на рану. После операции еще был отёк в области раны от введенного новокаина, поэтому нам казалось, что где-то выбухают ткани, где-то втянуты…
Рану закрыли повязкой, которая прикрывала только рот, и на этом закончили операцию. Переживали мы с зубным врачом за исход операции целые сутки. А утром следующего дня, придя на работу, тут же взяли больного на перевязку и увидели, что губы сложены правильно, нижняя губа не отвисает нисколько, слизистой оболочки нет, швы лежат прекрасно, отека нет. Оставалось подождать несколько дней, чтобы выяснить окончательный результат. Через неделю парень был неузнаваем. У него не было никакой выпяченной губы, излишков слизистой, вполне нормальный рот, и сам солдат был очень доволен и благодарен нам за операцию.
Даже командир роты приходил с ним в санчасть поблагодарить нас за солдата. Через некоторое время наш полк расформировали, и нас передали на работу в другие полки. Тамара перешла работать в один, а я – в другой полк. И вот однажды иду по территории полка, а кто-то очень деликатно, но с большой радостью поздоровался и остановился передо мной. Это оказался солдат «губа до пупа», которого я оперировал. Я не сразу узнал его. Это был нормальный человек, с правильными чертами лица, с губами абсолютно правильной формы. Он был счастлив увидеть меня, а я счастлив, что сумел ему помочь своей операцией. Раз-говаривая, я пристально присматривался к его губам и наконец заметил:
– А вот тут, справа-то, чуть-чуть выбухает?
Но он тут же парировал:
– Ну уж, Юрий Олегович, Вы придираетесь. Я в зеркало смотрюсь часто и не вижу ничего, а если вспомнить, что было… Но в этом полку меня уже не дразнят «губой до пупа», ведь сюда я прибыл уже после операции и никто не знает, что со мной было. Спасибо Вам огромное!
Позднее, когда я рассказывал об этом случае своим знакомым, мне как-то заметили:
– А ты знаешь, что тебя могли под суд отдать? Ведь ты изменил внешность человека, а это можно делать только с разрешения милиции! Ведь на фотографии в паспорте он…
Я даже заволновался, но, вспомнив, что прошло уже более 30 лет, я успокоился. Да вероятно, в то время на это смотрели по-другому. Но я понял одно – нужно знать законы России, в которых большинство из нас – полные профаны. Теперь многое изменилось, появилась официальная пластическая хирургия, работники которой, наверное, знают и выполняют законы. А в то далекое время мы об этом и не думали. Но я счастлив, что избавил парня от прилипшей к нему клички «губа до пупа» и исправил ошибку природы.





Сельская  хирур-гия

Это было в период, когда мы с Тамарой Пет-ровной проходили обучение в спецординатуре. Вообще ординатура – это двухгодичное повышение своей квалификации по специальности на кафедре мединститута. Я проходил ординатуру на кафедре хирургии, которой руководил профессор Г.Д. Мыш, и он же был главным врачом Областной клинической больницы.
И вот однажды я иду на работу уже по коридору Областной больницы, а на встречу мне идет Георгий Дмитриевич Мыш.
Мы пожали руки, приветствуя друг друга, и он меня спросил:
– Юра, а не хотел бы ты поехать в районную больницу на три недели? Там надо заменить местного хирурга на период отпуска. Ко мне заходил главный хирург области и просил найти кого-нибудь на этот период. Что скажешь? – и выжидательно посмотрел на меня.
Я подумал, что сейчас сентябрь месяц, погода прекрасная, можно отдохнуть, покупаться в реке, да заодно и поработать в сельской районной больнице.
– А почему бы нет?! Поеду, поработаю, а заодно и отдохну на лоне природы, – ответил я, и мы тут же пошли выписывать мне командировочное удостоверение.
В то время я был уже зрелым и опытным хирургом с десятилетним стажем, мог выполнить многие операции и не боялся встречи с трудностями диагностики, тактики и техники операций и наркоза.
Самолет приземлился на чистое поле и остано-вился около деревянного строения с надписью «АЭРОПОРТ». Поле было огорожено с одной стороны забором из длинных жердей, а с другой – коровы имели свободный доступ к траве на летном поле и перед каждым вылетом и посадкой самолета их приходилось просить удалиться с поля, что входило в обязанности работника аэропорта, который выполнял это каждый раз с выражениями, хорошо всем известными, но процитировать которые я здесь не могу. Выйдя из самолета, я увидел автомашину с красным крестом, которая и доставила меня через деревню прямо к больнице.

Выйдя из машины, осмотрелся. Все наши си-бирские районные центры очень похожи друг на друга – в каждом райцентре имеется райисполком, гостиница, школа, больница, магазин, а вокруг частные деревянные домишки, построенные почти по одному проекту, огороженные деревянными заборами с дере-вянными калитками и небольшими палисадниками перед фасадом, а вокруг – лесо-степь, в отдалении – сосновый бор и, конечно, речка. Пейзажи прекрасные, хоть картину пиши.
Я вошел к главному врачу, женщине лет пяти-десяти, которая о моём приезде уже знала и встретила меня без всяких эмоций. Она записала мою фамилию, задала несколько официальных вопросов и сообщила, что «квартира уже готова и шофер позднее отвезет, но сейчас нужно принять больных у Лидии Васильевны». Лидия Васильевна и есть тот хирург, которого я должен буду заменить на время отпуска. И я отправился в хирургическое отделение.
Хирургическое отделение ничем не отличалось от таких же в других райцентрах. Располагалось оно в бараке, перед входом висела табличка с надписью «Хирургическое отделение». Когда я туда вошел, то увидел, что меня ждали и приготовили белоснежный халат, колпак и тапочки.
Медсёстры дружно проводили меня в ордина-торскую и сообщили, что Лидия Васильевна будет с минуту на минуту.
В ожидании отпускницы я стал просматривать лежащие на столе истории болезней и сразу уви-дел, что в них заполнены только лицевые стороны, т.е. записаны фамилии больных, диагноз при поступлении, адрес и дата поступления, никаких других записей в историях болезней я не обнаружил, хотя из дат понял, что эти больные в настоящее время находятся в отделении.
Неожиданно открылась дверь ординаторской и вошла сама Лидия Васильевна. Я встал и поприветствовал ее, что, по-моему, необходимо было сделать при появлении женщины.
Но никакой реакции не последовало: на приветствие она не ответила, не поинтересовалась, кто я, на кого она оставляет своих больных и вверенное ей хирургическое отделение, и проговорила недовольным голосом:
– Пошли, покажу больных!
Во время краткого обхода, если это можно на-звать обходом, она давала мне указания, что де-лать с тем или иным больным и закончив проговорила:
– Все! Меня нет. Я уехала в отпуск! – С тем и удалилась.
Когда она ушла, все сестры с облегчением дружно вздохнули. Я спросил:
– Что так?!
И они в один голос мне заявили:
– Вот теперь и мы отдохнем и поработаем нормально!
В последствии я выяснил, что Лидия Васильев-на употребляла спиртное, никогда не делала обходы больных, была очень далека от медицинской деонтологии, оперировала плохо и имела репутацию хирурга, к которому лучше не попадаться.
Я собрал малочисленный коллектив отделения и предложил план работы: т.е. утром – пересмена, отчет дежурных сестер, обход больных, перевязки, возможно, операции, лечебные мероприятия и т.д.
После осмотра некоторых, с моей точки зрения серьезных, больных, меня пригласили на кухню отобедать. Должен сказать, что во время моего пребывания в больнице, меня отлично кормили. После чего шофер скорой помощи отвез меня на квартиру. Это был старый двухквартирный домишко. Квартира состояла из кухни и комнаты. От печки несло теплом (кто-то ее уже натопил), на плите стоял чайник, на полке кое-какая посуда, в комнатушке – кровать, застланная чистым бельем. Я остался доволен, и шофер уехал. Уже темнело, я попил чая и лёг спать.
 Прошло три дня. Я спал крепким сном, когда услышал стук в дверь и рокот автомобиля в ограде дома. Шофер доложил, что привезли женщину с острыми болями в животе и послали за мной. Прибыв в отделение, на извинения сестер, что меня пришлось разбудить во втором часу ночи, я ответил, что сделали они все правильно, работа есть работа, и начал осматривать женщину.
На вид ей было лет сорок. Она тихо стонала. Даже при электрическом освещении бросалась в глаза выраженная бледность кожи лица. Она рассказала, что упала на живот, запнувшись об порог своего дома. При этом она отворачивала лицо и старалась не смотреть мне в глаза.
Ну, упала, так упала, и я приступил к осмотру. Когда начал осматривать живот, то обнаружил наличие жидкости в животе, решил, что это кровь, так как было низкое артериальное давление, частый слабый пульс, резкая бледность кожи.
– Внутреннее кровотечение! Будем опериро-вать! – сказал я, и тут заметил операционную се-стру и санитарку. Сестра только спросила:
– Юрий Олегович, что будете делать? Я отве-тил: одним словом:
– Лапаротомию.
Пока я записывал данные осмотра в историю болезни, операционная уже была готова, а сани-тарка давала масочный наркоз.
Молодому поколению хирургов покажется не-вероятным то обстоятельство, что санитарка дает наркоз больному, но должен сказать, что в то время анестезиологической и реанимационной служб не существовало, поэтому наркоз давали санитарки под наблюдением оперирующего хирурга, и он же нёс полную ответственность за судьбу больного. Конечно, это отвлекало хирурга от хода операции, но что поделаешь? Так было.
 Вскрыв брюшную полость, я обнаружил значительное количество свежей крови, а при ревизии обнаружилась поврежденная мелкая ветвь брыжеечной артерии, которую я прошил и перевязал, затем тщательно проверил состояние кишки и когда убедился в том, что кишка не изменила свой цвет, нормально перестальтирует, я осушил полость живота и ушил живот наглухо, оставив микроирригатор (тонкая резиновая трубка). Удаленную из брюшной полости кровь мы перелили больной, чем восполнили кровопотерю. Операция закончилась.
Больная очень быстро поправилась, начала ходить, но чуть позднее до меня дошли слухи, что она не упала, а ее избил пьяный муж. Такое у меня не укладывалось в голове. Как же можно избивать самого близкого тебе человека, жену, мать твоих детей, и на обходах я настаивал, чтобы ее муж пришел ко мне для беседы. Но он прятался от меня, и я видел, как при моем появлении от окна отскакивал мужчина и быстро исчезал за углом здания. Больная позднее говорила, что он очень переживает, но встречаться со мной стесняется. Наверное, ему было стыдно, потому что мои слова через жену дошли до него.
За период пребывания в этой больнице я сделал несколько операций (удаление червеобразного отростка, ушивание перфо-ративной язвы желудка, грыжесечение, вскрытие гнойников и др.). А вот грыжесечение... это интересно.
Ко мне явился главный бухгалтер совхоза, из-ложил жалобы и продемонстрировал свою боль-шую паховую грыжу, которую он носил уже 15 лет. Когда я его осмотрел, то спросил:
– «А что же Вы к Лидии Васильевне не при-шли?»
Но он не дал мне закончить и сказал:
– «Вот уж нет! Как только я узнал, что она уе-хала в отпуск, приехали Вы, да уже спасли (!) двух больных, вот теперь я доверю свою грыжу хирургу».
Я его оперировал, а вскоре после операции у меня на столе в ординаторской стали появляться то вареная курочка, то сливочное масло с домашними печенюшками, то творожок и т. д. На мой вопрос сестрам «откуда это?». Они отвечали, что ничего не видели, никто в ординаторскую не заходил… Но я всегда при-глашал их на чаепития, во время которых узнавал о житье-бытье деревни.
Но вот однажды меня пригласили в родильное отделение, что меня несколько удивило, посколь-ку я в этом деле не силен, но потребовалась моя помощь и я, конечно, отправился туда незамедлительно. Встретила меня врач акушер-гинеколог из областной больницы, которая оказалась здесь в командировке и рассказала, что рожает женщина двадцати лет и в силу суженного таза не может разродиться, что у плода уже слабо прослушивается сердцебиение. «Я уже не знаю, что делать?» – закончила она, с надеждой смотря на меня. Хотя я и не был силен в акушерском деле, но кое-что с институтских времен у меня в голове осталось, и я спросил:
– А шейку рассекла?
– Рассекла в четырех местах, как положено, но плод ни с места!
– А кесарево?.. – спросил я, но она ответила:
– Уже поздно, плод почти погиб, еле-еле про-слушивается сердцебиение.
– А тягу за череп применяли? – спросил я.
– Нет, – ответила она, – но можно попробовать.
И мы приступили к делу. На меня надели халат, нарукавники, маску, фартук, перчатки и дали соответствующие приспособления.
Пулевыми щипцами мне удалось зацепиться за кожу черепа плода и мы смастерили тягу через блок, но уже через 15 минут врач сказала, что плод погиб и надо спасать мать. Я тут же предложил плодоразрушающую операцию, так как другого выхода не было. Операцию предложили делать мне, так как я – хирург, и к тому же мужчина. И действительно, когда я посмотрел на врача-акушера, то на ней, как говорится, лица не было.
Хотя опыта таких операций у меня не было, но что нужно делать, я знал. Проткнув специальным перфоратором череп плода, я удалил головной мозг, затем наложил специальные щипцы на лицевую часть, но щипцы при тракции сорвались. Тогда я снова наложил щипцы, но уже на затылочную кость и с большим усилием вытянул плод наружу. Весь персонал засуетился, мне сказали, что нужно еще удалить послед, и я пилящими движениями ладони отделил послед и он шлепнулся в таз. Мне протянули шприц и предложили ввести этот препарат в шейку матки, что я и сделал. Кро-вотечение заметно уменьшилось и вскоре совсем остановилось. Я заметил, что таз наполовину был заполнен кровью. Требовалось переливание крови.
Женщина – хотя какая она женщина, девчонка – была очень бледна, пульс еле прощупывался, артериальное давление низкое.
И когда мы хватились переливать ей кровь, то нужной группы не оказалось. Я тут же велел сестре ехать в соседний район за кровью и как можно быстрее. Уже под утро привезли кровь, мы сделали переливание и дело потихоньку пошло на поправку.
Измученный, усталый, весь в крови, я, наконец, отмылся, привел себя в порядок, зашел в хирургическое отделение посмотреть больных, но сестры единодушно отправили меня домой хоть немного поспать. Им, да и всей больнице, уже все было известно.
Вернувшись в больницу после короткого сна, я зашел в родильное отделение навестить несостоявшуюся мать, и с радостью увидел бледную, ослабленную, но улыбающуюся женщину-девчонку, а вокруг всех участников ночного кошмара. Все были довольны, благодарили меня за помощь, и я был счастлив, что удалось сохранить жизнь этой девочке. Она молода и еще нарожает себе детей.
Отработав положенный срок, я возвращался домой. Конечно, перед отъездом зашел попрощаться с поварами, которые меня вкусно кормили, с работниками родильного отделения, а уж хирургическое отделение меня провожало с огромным сожалением. Попрощавшись, я огляделся и увидел, что все врачи, сестры, санитарки вышли из помещений и молча смотрят на меня. Я помахал им рукой, и они дружно ответили тем же. Когда шофер вез меня по деревне, то почти у каждого дома у ворот стояли люди и молча провожали машину взглядом. Я спросил у шофера:
– А что это народ-то весь на улице? Разве праздник какой?..
И он мне ответил:
– Да нет, Юрий Олегович, не праздник. Вас провожают. Много хорошего вы сделали нашим людям, а ведь на деревне все быстро распространяется, и помнить о вас будут долго. Спасибо вам!
Мне показалось, что это уж слишком. Я ведь делал свое дело, которому призван служить, и всё, но, правда, делал от души, отдавая все свои знания и опыт, и люди это оценили.
Спустя много лет, когда я работал на кафедре хирургии Факультета усовершенствования врачей, один из молодых хирургов – слушателей ФПК, сказал:
– Юрий Олегович, а я ведь из Н-ского района и о вас там помнят до сих пор, вспоминают добрыми словами и просили передать вам огромный привет, а хирургическое отделение всем составом просили передать большущий привет и приглашают приезжать!..
Да, приятно было такое услышать. Наверное, счастье человека состоит в том, чтобы работать и жить для людей. Добро не забывается.



Столбняк

После окончания 4 курса мединститута мы с Тамарой Петровной были направлены на произ-водственную практику на север Томской области в Каргасок. Главной примечательностью Каргаска была Обь, в которую вливались другие речки, поменьше, например, речка Панигатка, на берегу которой располагалась районная больница. На эту речку мы в свободное от работы время ходили купаться и ловить рыбу. Помню, как однажды Тамара вытянула на удочку довольно большую рыбину, которая прыгала на берегу, а Тамара кричала мне, не зная, что с ней делать. Вечером мы жарили эту рыбу на сковородке и ужинали втроем, т. к. с нами был еще и Михаил Зверев, наш студент, то-же получивший направление в Каргасок.
Комаров было огромное количество, и мы всячески старались от них отделаться, но это было не так-то просто – разводили дымокур прямо в комнате, и дым и комары не давали нам покоя.
Был разгар лета, июнь, а в этих северных местах солнце почти не уходило за горизонт, и ночью было светло как днем, и это не давало нам возможности нормально выспаться, хотя мы и закрывали окна одеялами.
Кормили нас при больничной кухне довольно сносно, так что наш быт можно было считать вполне приличным.
Практику проходили по трем дисциплинам – терапия, акушерство и гинекология, и хирургия.
И вот когда я проходил хирургию, произошло то, о чем я хочу поведать читателю.
Главным хирургом был Сергей Григорьевич Иванов, фронтовик, без ноги, но хирург опытный, всю жизнь работавший в этом поселке, где и был его родной дом. Хирургами работала одна женщина, не помню ее фамилию, и Михаил Калинин, работавший там уже третий год.
И вот однажды мы с Михаилом Калининым оперировали трех больных по поводу острого аппендицита. Михаил оперировал, а я выполнял роль ассистента, но во время операции кое-какие этапы операции выполнял и я.
Операции прошли очень гладко, без осложне-ний, в послеоперационном периоде больные быстро поправлялись и уже выходили покурить на улицу.
Вскоре настало время снимать кожные швы. Я в этот момент находился в перевязочной, а Михаил снимал швы. И вдруг слышу такой разговор:
– Чего ты дергаешься? Что, больно, что ли? – спросил Михаил больного, и тот ему отвечает:
– Да это не я сам, это меня так дергает уже со вчерашнего дня.
Михаил насторожился, снял до конца швы и начал осматривать больного.
При осмотре обнаружилась ригидность заты-лочных мышц,то есть больной не мог до конца наклонить голову вперед и подбородком коснуться грудины. Встревоженный Михаил срочно послал меня за Ивановым.
Иванов, осмотрев больного, пришел к выводу, что здесь имеет место туберкулезный менингит и ввел в спинномозговой канал антибиотик.
Утром, явившись на работу, я увидел около больного Иванова и Калинина, а больной содро-гался в мучительных судорогах и сильно выгибал спину.
– Это столбняк! – с ужасом в голосе произнес Иванов. Тотчас же все засуетились, освободили одну палату, в которой застелили пол ковром, а окна завесили плотной тканью, чтобы не про-никал свет. А в это же время обнаружились подобные судороги и у второго оперированного больного, того тоже уложили в одну палату с первым и начали лечение.
Дело в том, что столбняк – заболевание страшное. Больные погибают в страшных судорогах, которые не дают возможности дышать, возникает асфиксия, бывают случаи переломов позвоночника, вывихов в суставах.
Больные очень резко реагируют на свет, шум и другие раздражители, поэтому и постелили ковры, чтобы не было слышно шагов персонала, а окна закрыли, чтобы не раздражал свет. Из Томска самолетом доставили большое количество противостолбнячной сыворотки, антибиотиков и других лекарственных препаратов. Больные постоянно просили пить, лица их посерели, пот лил с их лиц как из ведра, они не успевали вытираться.
На третий день оба скончались. Я, тогда еще мальчишка, сильно переживал смерть этих моло-дых людей, одному было 19, другому 32 года.
Вскрытие ничего не показало. Место операции было идеально, а других находок патологоанатом не обнаружил.
Из Томска прибыла комиссия для расследова-ния этого ЧП во главе с главным хирургом Зайцевым. Комиссия опросила всех и не нашла какого-либо криминала. Меня допрашивал сам Зайцев и выяснял, как я мыл руки перед операцией. Я полностью повторил мытье рук, и он остался довольным и не высказал никаких замечаний. Затем он спросил: – «А как у вас проводится стерилизация инструментов и материала?»
На что Иванов ответил:
– Как обычно, в автоклаве.
– Ну что же, – произнес Зайцев, – пошли по-смотрим автоклав, и все двинулись в конец кори-дора, где находился автоклав. Автоклав представлял собой кирпичную печь, в которую был вмазан котел с герметично закрывающейся крышкой и с прибором, показывающим давление в автоклаве при его работе. Зайцев осмотрел его и попросил сестру зарядить пробную стерилизацию.
Пока сестры занимались автоклавированием (растапливали печь, закладывали в бикс материал и др.). Вся комиссия двинулась по коридору в ординаторскую, но по пути Зайцев заглянул в предоперационную комнату, где сестры и санитарки готовили из марли салфетки, шарики и другой материал для стерилизации.
– Здравствуйте, бабоньки! – громогласно по-приветствовал он сестер и санитарок. Те дружно ответили на приветствие. Зайцев молча постоял, посмотрел на их работу и вдруг спросил:
– А что у Вас на огороде-то растет? Поди каж-дый день в земле ковыряетесь?
– А как же! Не будешь ковыряться – урожая не будет. Конечно, ковыряемся. А растёт всё, приходите, угостим своими овощами, – с дружным смехом проговорила одна из санитарок.
– «Спасибо, бабоньки!» – как-то задумчиво произнес Зайцев и пошел дальше.
Вскоре сообщили, что автоклавирование закончено, можно смотреть результат. Из автоклава вынули бикс, открыли, но Зайцев сразу спросил:
– А что Вы кладете в пробирку для контроля?
Старшая операционная сестра ответила:
– А у нас нету серы, поэтому мы кладем для контроля пирамидон.
Зайцев, немного подумав, сказал:
– Нет, пирамидон не годится. Он плавится при низкой температуре и небольшом давлении. Срочно найдите серу и повторите автоклавирование.
Когда открыли бикс, то обнаружили, что сера в пробирке даже не расплавилась от температуры и давления, а это означало, что стерилизации не произошло. После этого Зайцев пригласил всех в ординаторскую и высказал то, о чем я до сих пор не забываю.
Столбнячная палочка живет в поверхностном слое земли. Этот микроб спороносный, то есть он очень устойчив к температурным условиям, погодным, устойчив к засухе и т. д. Он переносит температуру до 115 градусов, переносит пребывание в кислоте и щелочи до 30 минут, и, конечно, испорченный и устаревший автоклав не может убить этого микроба при автоклавировании и он остается жив на салфетках и марлевых шариках, которыми хирурги промокают кровь во время операции, используют в виде тампонов и т. д. Таким путём спора попадает в кровь больного и развивается столбняк. Встречается он редко, поскольку население всей страны прививается от столбняка. Однако, если кто-нибудь получил царапину или рану, особенно засоренную землей, крайне необходимо сделать прививку от столбняка путем введения столбнячного анатоксина, тогда человек не заболеет. В нашем случае произошло заражение через салфетки и шарики при операции, но больным не ввели анатоксин, поэтому они заболели и погибли. Да и в голову никому не могло прийти, что операции проводятся нестерильным материалом, так как автоклавирование проводилось. Никто и подумать не мог, что автоклав не работает.
Автоклав сломали, оперировать запретили до получения нового автоклава, главному врачу, заместителю и главному хирургу вынесли выговора, но жизнь умершим не вернёшь. Так приобретается опыт, так накапливаются знания.
В то далекое время столбняк лечили введением в клизме хлоралгидрата, который на какое-то время усыплял больного, вводили большое количество противостолбнячной сыворотки, антибиотиков, жидкостей. Тогда не было еще наркозных аппаратов, способных дышать за больного, не было ане-стезиологической, реанимационной служб, кото-рые теперь справляются с таким заболеванием как столбняк, хотя и с большим трудом.
Позднее, когда начала зарождаться анестезио-логическая и реанимационная службы, мне при-шлось наблюдать еще один случай столбняка. Это был мальчик 12 лет, который повредил палец разбитым стеклом, играя в песке. Но его уже лечили с помощью наркозного аппарата, релаксантов и современными препаратами. Его удалось спасти.
Закончить хочу предупреждением – при любой ране, даже царапине, особенно при контакте с землей, обратитесь в травмпункт, где Вам введут спасительную дозу столбнячного анатоксина. Это нужно сделать сразу после ранения. Тогда Вы спасены!



Криминальное дело

 Я не люблю судейских, и не верю в правосудие. Не спроста в старые времена работников этой системы называли «стряпчи-ми», то есть, любое дело можно «состряпать», как кому выгодно или как они считают нужным. Они не ищут истину при расследовании какого-либо преступления, а просто собирают «факты» и опираются на показания так называемых свидетелей, которые что-то видели, что-то слышали, кто-то что-то сказал им, «свидетелям», и на этом всем строится версия. А иногда свидетели бывают и подставные, т. е., которых научили, чего говорить, и они говорят заученное. Если эта версия устраивает всех, в том числе начальство (следователя, прокурора и др.), то на этом следствие заканчивается, и судья, которому абсолютно все равно, по этим «фактам» выносит приговор. Ну, например: если на улице сотрудники милиции обнаружили труп, а рядом с трупом человека, да еще на руках этого человека кровь, то без всяких сомнений (а они должны быть у любого работника этой системы) этот человек и есть убийца. А как же?! Его же видел еще один человек у трупа. Значит – он и есть убийца. А что если, этот человек шел мимо и, обнаружив пострадавшего, решил оказать ему помощь? И когда этот человек начинает оправдываться, ему говорят: докажите свою невиновность, и кто вас видел, как вы оказывали помощь? Где свидетели? Ах нет. Значит, все ясно.
А попробуйте заступиться за кого-нибудь, на кого, скажем, напали? Заступник и окажется виновен.
Да, много чего такого бывает и в жизни, и в кинофильмах мы насмотрелись на коррумпированную милицию, прокуратуру, да, и суды наши от чаши весов: виновен – не виновен. Вспоминая рассказы моего деда и читая мемуары моего отца «Записки лесного человека», у меня складывается впечатление ,что это было всегда, и искоренить это невозможно.
Вот так совершенно невинный, честный и от-зывчивый на чужое несчастье человек становится преступником и зачастую отсиживает в тюрьме срок за истинного убийцу. И почему это подозреваемый должен доказывать свою невиновность, когда существует так называемая презумпция невиновности? Где она-то, эта презумпция?
Ведь по этой презумпции невиновность подоз-реваемого должны доказывать работники следственных органов, а не сам подозреваемый, даже вместе со своим адвокатом. Говорят, что такой ЗАКОН. А мне-то казалось, что ЗАКОН должен предусматривать поиск ИСТИНЫ, то есть, поиск того, что произошло на самом деле, и ошибки не должно быть. А нередко явный убийца или вор, вину которого доказали следственные органы, бывает оправдан судом.
Почему это происходит? Даже суду известно, что он – преступник, и тем не менее… «Вор дол-жен сидеть в тюрьме...», вор, преступник, а не честный человек.
Таким должен быть ЗАКОН с моей точки зре-ния.
Да чего говорить! Если человек попытается за-щитить себя или свою семью от нападок бандитов, хулиганов, то от органов милиции в большей степени пострадает человек, который защищался от нападения, а не те, кто нападал. Парадокс, да и только!..
Но я отвлекся. Я хотел рассказать о том времени, когда я работал в клинике, руководимой профессором Г.Д. Мышом, и ку-рировал гнойно-септическое хирургическое отделение. Отделение было сложным, ибо здесь находились на лечении больные с перитонитом (воспалением брюшной полости), остеомиелитом (воспалением кости), плевритом (воспаление плевральной полости), сепсисом (заражением крови), различными гнойниками, ранениями кишечника, ранениями конечностей, осложненных гнойной инфекцией, и многие другие. Я делал обходы больных по понедель-никам, врачи советовались со мной, как поступить с тем или иным больным, делал перевязки больных, оперировал и т. д.
И вот в один прекрасный, как принято говорить, день ко мне подошел заведующий отделением Марк Давыдович и сказал: – «Юрий Олегович, поступила тяжелая больная с проникающим ранением брюшной полости недельной давности и Вам нужно ее посмотреть.
Для решения тактики. Целую неделю дома на-ходилась с такой раной. Что делать будем?». И мы отправились в отделение смотреть больную.
Когда мы вошли в палату и я увидел больную, то сразу понял, что состояние ее тяжелое. Броса-лось в глаза бледность кожи с сероватым оттен-ком, обсохшие губы, одышка, сухой как щетка язык, высокая температура тела. При осмотре живота обнаружилась рана линейной формы, длиной до двух сантиметров, с гнойным отделяемым, края кожи в области раны покрасневшие, прикосновение болезненное, живот не участвует в акте дыхания, а при пальпации (ощупывании) напряжен и болезнен во всех отделах.
Сомнений не было – это перитонит, который требует немедленной операции. Марк Давыдович «уговорил» меня оперировать, а сам «напросился» ко мне в ассистенты.

Как только больную ввели в наркоз, я ввел в рану инструмент, чтобы определить направление раневого канала. Рана находилась в левой подвздошной области (низ живота) и имела направление снизу вверх, слева направо, под углом. В рану свободно прошел инструмент шириной около 2 сантиметров. При вскрытии брюшной полости обнаружилось значительное количество жидкого зловонного гноя, что говорило о большой давности процесса. Весь брюшинный покров в нижних отделах живота и малого таза был гиперемирован (красного цвета) и покрыт фибринным налётом, что также подтверждало большую давность вос-палительного процесса. Каких либо повреждений при ревизии брюшной полости мы не выявили и пришли к выводу, что воспалительный процесс – это результат проникающего ранения живота большой давности, и инфекция была внесена грязным ранящим оружием, вероятно, ножом.
Конечно, если бы эту больную доставили через несколько часов от момента ранения, то такого бурного воспалительного процесса можно было избежать, своевременно произведя первичную хирургическую обработку раны. Но этого не было сделано, так как больная поступила через неделю после ранения.
Осушив брюшную полость и промыв ее анти-септическими растворами с антибиотиками, мы дренировали брюшную полость широкопросвет-ной трубкой через влагалище, а в верхних отделах установили две тонкие трубки для введения антибиотиков в послеоперационном периоде. После обработки ножевой раны брюшную полость ушили.
В палате на функциональной койке придали больной возвышенное положение для того, чтобы любая жидкость в животе собиралась в малом тазу, откуда эвакуировалась через широкопросветную трубку, выведенную через влагалище наружу, а через трубки, введенные в верхние отделы живота, постоянно капельно вводились антисептические растворы с антибиотиками.
Уже на третий день состояние больной значи-тельно улучшилось: она указывала на уменьшение боли в животе, живот стал принимать участие в акте дыхания, при пальпации стал значительно мягче, начал работать кишечник, температура тела пришла в норму, больная стала активнее и делала попытки вставать с постели, чего врачи ей не позволяли, так как было еще рановато. Еще через два дня мы обнаружили явную тенденцию к выздо-ровлению, да и сама больная отмечала значительное улучшение состояния и даже вставала с постели.
Но однажды утром на пятиминутке дежурный врач доложил ,что больная самостоятельно выдернула все дренажи (трубки), стала отказываться от введения лекарственных препаратов и капельниц.
Войдя после пятиминутки в палату, я обнару-жил явное ухудшение состояния, а объяснить свои поступки больная наотрез отказывалась.
Пришлось вновь вводить трубки в брюшную полость, но уже никакое лечение к лучшему ре-зультату не приводило, и через два дня она скончалась.
Среди врачей и медсестер ходил слушок, что якобы выдернуть трубки «велел» муж, которому разрешили посещение больной, когда началось улучшение состояния, и он же угрожал ей, если она сознается в том, что это он ударил ее ножом. Она его очень боялась и всячески выгораживала, выдавая различные версии попытки самоубийства. Но следователю об этом никто не посмел рассказать. Вот и ищи истину.
Вскрытие производили судебные медики и ни-чего криминального в животе обнаружить не могли. Они дали заключение, что смерть наступила от ножевого проникающего ранения живота, осложненного перитонитом, что и привело к летальному исходу.
Вот тут я должен вернуться несколько назад. Дело в том, что о каждом случае насильственного ранения дежурный врач обязан сообщить в милицию, что было сделано и в данном случае. Довольно быстро появился следователь милиции. Это была женщина лет 40 – 45, в меру упитанная, доброжелательная, де-ликатная, и стала задавать вопросы сначала больной, которая в то время пребывала в по-слеоперационном периоде, дежурному врачу, заведующему отделением и, конечно, мне как оперирующему хирургу. Я не интересовался, какие вопросы она задавала врачам, сестрам и заведующему отделением, но мне она задавала вопросы по существу, т. е. о состоянии больной до операции, какого размера была рана, о направлении раневого канала, о находках во время операции и т. д. Я давал исчерпывающие ответы, она записывала все это в свой «толмуд», а в конце сказала:
– Юрий Олегович, а не могли бы Вы зайти к нам в милицию в четверг после работы? У меня еще много вопросов, а здесь Вас постоянно куда-то требуют – то зовут на перевязку, то на какую-то блокаду, то кого-то посмотреть, а это отвлекает. Я Вас буду ждать в 16.00. Договорились?
Я конечно согласился, но пошутил:
– А я оттуда выйду? И мы оба расхохотались.
Ровно в 16.00 я вошел в центральный отдел милиции и спросил, где мне найти Татьяну Федоровну. Мне указали кабинет, куда я и направился. Только я подошел к двери, как она распахнулась и оттуда вышел высокий тощий мужчина с грустным лицом и, опустив голову, направился к выходу. Я вошел в комнату, где меня радушно встретила уже знакомая мне следователь.
Поздоровавшись, я спросил:
– А что это от Вас, Татьяна Федоровна, мужчины очень грустные выходят? Обидели Вы его, что ли ?
– А это он сам себя обидел. Если еще будет и дальше «Финтить», то он под суд пойдет, – сказала она, не разглашая юридической тайны. Но я и не пытался чего-то выяснять, понимая, что это меня не касается.
Мы начали разговор. Нет, нет. Это не было допросом, это был разговор, однако весь наш «разговор» она записывала. Вопросы были разные.
– Юрий Олегович, мог ли он (муж пострадав-шей) ударить ее вот этим ножом?
И она протянула мне обычный, довольно большой столовый нож. Я взял его в руки и прикинул на глаз ширину и длину, после чего сказал:
– Вполне возможно. По ширине лезвия и длине он мог нанести ту рану, которую я видел.
– Юрий Олегович, в общем-то известно, что это он, ее муж нанес, ей рану. Но она его всячески выгораживает. Мне с трудом удалось выяснить, что это он не разрешал ей целую неделю вызывать скорую помощь, и только, когда состояние ее ухудшилось, разрешил вызвать врачей. Но на допросе она заявила, что «зарезала себя сама». Как Вы думаете – это возможно?
Немного подумав, я ответил:
– Это вряд ли возможно. Ведь для того, чтобы нанести себе такую рану, нужно руку с ножом вывернуть так, чтобы нож прошел именно тем путем, каким он прошел, т. е. снизу вверх и слева направо.
Вот я беру нож (при этом я взял линейку с ее стола), в правую руку, так как больная правша (это я установил еще при наблюдении, как она вытирала пот, брала стакан с водой, ложку при еде она тоже держала в правой руке), и пытаюсь нанести себе удар в левую подвздошную область.
При этом я выделывал рукой такие движения и принимал такие позы, что сразу становилось ясно, что такого ранения она себе нанести не могла.
– Тогда еще одна версия, которую она же вы-сказала.
Она резала мясо, стоя у стола, нож случайно сорвался и ударил ее в живот. Что Вы на это скажете?
– Скажу, что это натуральная чушь, – сказал я, – и давайте опять, как у вас говорят, проведем «следственный эксперимент». При этом я взял со стола настоящий нож, который она мне демонст-рировала, встал у стола и начал производить движения ,напоминающие резанье мяса. «Случайно» нож у меня сорвался и рукоятка ножа, но не лезвие, ударила меня по животу далеко от того места, где располагалась рана у больной.
– Как видите, не получается, – заключил я.
– Хорошо. Тогда, Юрий Олегович, еще одна версия. Она сказала, что при резании мяса у нее из рук выпал нож и чтобы его поднять, она наклонилась и наткнулась на лезвие. Как Вам такая версия?
– И это чушь, – ответил я, беря в руку нож и демонстрируя, как нож падает на пол, я наклоняюсь, но нож уже лежит на полу.
– Даже если бы она успела наткнуться на нож, то он вошел бы совсем не там и совсем не так. Да это в принципе не возможно, потому что нож упадет быстрее, чем человек нагнется за ним. Так что ни одна версия не состоятельна. Да тут и думать нечего, – продолжал я, находясь в каком-то экстазе расследования, – это его рук дело. Он подходит по росту, и если их поставить друг против друга, то правая рука его как раз придется к тому месту, где находится рана. Да и в комнате-то, кроме их двоих, никого не было. Так что все ясно! – закончил я.
Татьяна Федоровна задумалась и проговорила:
– Вы знаете, Юрий Олегович, я так же рассуж-дала, но, думаю, что суд не примет наших рассуждений.
Нет свидетелей.
Все это происходило в то время, когда больная еще была жива. Рассказывая обо всем этом на работе врачам, Елена Антоновна, врач отделения, сказала:
– А ты молодец, все по полочкам разложил, действительно, кто ещё мог нанести ей такую ра-ну, кроме него.
Да и я слышала, как она сказала, что «если бы я не подошла к нему так близко, то он и не ударил бы меня».
Я тут же отреагировал:
– Елена Антоновна, а чего ж вы не рассказали это следователю?
На что она ответила:
– А мне это надо? У него же родственники. Да еще по судам затаскают. Зачем мне это все надо!..
Откровенно говоря, я не понял Елену Антоновну. Не понял, чего и кого она испугалась. И подумал: вот и попробуй следова-телю найти эту самую истину, когда одна фраза может справедливо наказать преступника.
Спустя месяц после смерти больной состоялся суд.
Я был приглашен в качестве свидетеля.
И вот суд. Большой зал. В одном конце зала возвышение в виде сцены, длинный стол, три стула с высокими спинками. Ниже с одной стороны стол, где расположился секретарь, с другой стороны – стол, где восседал прокурор – обвинитель, по средине скамья, на которой сидел обвиняемый, и еще один стол, где находился адвокат подсудимого. За столом на сцене расположились судья и двое заседателей. И все – женщины, кроме одного мужчины – заседателя.
Я, как свидетель, в начале суда в зал заседания не допускался и находился в коридоре, ожидая приглашения. Я не знаю, как там развивались события в начале судебного заседания, но до-вольно быстро я услышал голос секретаря:
– Приглашается свидетель Абрамов Юрий Олегович.
Я вошел в зал, подписал какую-то бумагу о том, что должен говорить только правду, и судья начала задавать мне вопросы. Прежде чем отвечать, я окинул зал взглядом, посмотрел на подсудимого – небольшого роста, щуплый, неряшливый, какой-то не ухоженный, лицо напряженное, злое, сидит, опустив голову.
И вдруг заметил, что прокурор-обвинитель – моя старая знакомая Наталья Рыбалко. Дело в том, что в школе в параллельном классе учился Вовка Рыбалко, который впоследствии стал пилотом, командиром ТУ-154, позднее переехал с семьей в Москву и летал на международных рейсах. Мы с Тамарой Петровной однажды побывали у них в гостях в Москве.
А Наталья – это его старшая сестра. Она окон-чила юридический институт и работала в прокуратуре.
Встречались мы с ней редко, случайно на улице, и вот опять случайная встреча в суде.
Судья задавала мне те же вопросы, которые мне задавала следователь, и отвечал я на них точно так же, как отвечал следователю, но более уверенно и более четко, так как уже «выучил» все ответы наизусть.
Рассказывал про рану, ее ход и размеры, о гнойном отделяемом, о перитоните, о показаниях к срочной операции, о находках во время операции, о ходе послеоперационного периода, об улучшении состояния после операции, о причине летального исхода, и, не удержавшись, заявил, что «выдернуть резиновые трубки из живота ей «приказал» сидящий здесь подсудимый. А закончил свое выступление словами:
– Поскольку в комнате находились только по-страдавшая и подсудимый, а версии о самоубий-стве совершенно не состоятельны, то нанести ра-нение, кроме находящегося в комнате мужа, было просто не кому. И если бы при жизни провели следственный эксперимент, поставив рядом пострадавшую и её мужа, то всё бы совпало, т. е. он правой рукой, держа нож лезвием вперед, нанес ей рану снизу вверх справа налево. Больше этого сделать было не кому! – закончил я.
Судья, несколько помолчав, спросила «есть ли вопросы к свидетелю у прокурора и адвоката», и вопрос задал адвокат подсудимого:
– Вы же не эксперт, как я понимаю. Но Вы го-ворите о направлении раны, о ее состоянии, опи-сываете в истории болезни ход раневого канала, то есть берете на себя функции эксперта. Правомочно ли это?..
На это я ответил:
– Если я оперировал пострадавшую, то я обязан был описать рану, ход раневого канала и состояние органов живота во время операции и т. д. Это обычная наша работа. Все это записывается в историю болезни и не является какой-то экспертизой, это непременное условие каждого оперирующего хирурга – дать подробное описание операционных находок, что я и сделал. Но это не является экспертизой и роль эксперта я на себя не брал, а просто описывал то, что видел своими глазами.
Больше вопросов не было. Мне разрешили ос-таться в зале, и вскоре суд удалился для вынесе-ния приговора..
Подсудимого признали виновным в преднаме-ренном убийстве своей жены и приговорили к 8 годам лишения свободы с отбыванием срока в колонии строгого режима. Мне показалось, что решение суда было совершенно правильным и справедливым, и преступник заслуживал такого приговора.
Выходя из здания суда, я видел злобные взгляды родственников подсудимого и благодарные взгляды родственников погибшей.
Прошло несколько месяцев. Я уже забыл об этом случае, как на Красном проспекте случайно встретил Наталью Рыбалко. Мы поговорили о жизни, о ее брате Владимире Рыбалко и о всяких житейских мелочах, но я спросил:
– Ну что, справедливость-то восторжествовала? Преступник получил по заслугам? Сидит в тюрьме?
На что Наталья ответила:
– А ты знаешь Юра. Ведь они подали кассацию, дело пересмотрели и его оправдали из-за недостаточности улик.
Я был просто ошарашен! Как же так! Человек собственноручно убил собственную жену и вдруг оказывается невиновным. Для меня было очевидным, что следователи докопались до ис-тины, суд вынес справедливое решение, а вышестоящие органы нашли возможным оправдать убийцу. На каком основании? Что это? Недоверие к следствию?
Недоверие к суду? Или уже тогда существую-щая коррупция? Да и Наталья как-то вяло высказалась:
– Ну, а что? Возможно, они правы. Ведь свидетелей-то не было. Никто не видел, как он убивал, а без свидетелей сам понимаешь...
Но я не мог этого понять. Не могу и сейчас. Ну а кто же ее убил? А в моей голове так и вертится: «стряпчие». Как захотят, так и «состряпают». Да еще вспомнил, как неоднократно арестовывали моего деда, как несправедливо осудили моего отца, что описано в его мемуарах. И нет у меня веры в честность работников прокуратуры, следователей, судей и всей этой системы.
Так и остались они в моем понимании «стряп-чими».
Следственные органы, прокуратура, милиция, суд – все работники этих систем почему-то, запо-дозрив какого-либо человека в преступлении, должны посадить его любой ценой, и их мало интересует ИСТИНА. Имеются кое-какие улики, да еще в придачу есть свидетель (возможно, знакомый им) – больше им ничего не надо. Дело закрывается, а дальше – суд, который на основании этих, нередко сфабрикованных, дел беспристрастно решает вопрос – виновен! А может быть нет?
У меня до сих пор перед глазами стоит картина, как муж держит в руке нож, жена приближается к нему, он наносит удар снизу вверх слева направо (правой рукой это удобно сделать)... Суд, приговор… и вдруг… он не виновен. Свободен! Можно продолжать злодеяния – убивать, воровать, грабить и т. д.
А чего бояться-то? Наш суд самый гуманный суд в мире.


Вся надежда на са-нитарную авиа-цию...

Прошло уже более тридцати лет, а я все вспо-минаю те далекие 1970 – 1973 годы, когда я работал начальником Областной санитарной авиации. Я уже был зрелым, опытным и удачливым хирургом, неплохо разбирался в вопросах травматологии, анестезиологии и только что зарождающейся реаниматологии, мог дать наркоз, выполнить операцию на черепе, грудной клетке и животе, решить вопросы с переломами костей и т. д. Я уже смело вылетал на неясные и трудные случаи и правильно решал вопросы диагностики, тактики, да и технически выполнял довольно сложные операции.
Меня интересовало все, в том числе и управле-ние самолетом, чему я довольно быстро научился с помощью прекрасных пилотов, как Виктор Сердюков, Дмитрий Сахаров, Георгий Новожилов, Юрий Сошкин, Борис Горшков и др. Они во время полета допускали меня до штурвала, давали советы и, конечно, следили за моими действиями во время полета. А Виктор Сердюков всегда разрешал мне взлетать на самолете ЯК-12. Авиамеханики уже знали, что если с Виктором лечу я, то устанавливали вторые наушники, что бы я мог ориентироваться во время полета и слушать разговоры пилота с диспетчерами. Мне нравилось, как перед тем, как выехать на старт, Виктор докладывал диспетчеру:
– 40722, рули, закрылки проверил, показатели приборов в норме, прошу разрешения на старт.
В наушниках тот час же раздавалось:
– 40722 на старт.
И снова Виктор:
– Вас понял, на старт!
После чего Виктор выруливал на полосу, останавливал самолет у черты и снова докладывал:
– Варта, 40722 на старте, прошу разрешить взлет.
Диспетчер:
– 40722, санзадание, всем стоять, взлет разре-шаю!
Теперь Виктор поворачивал голову в мою сторону и говорил:
– Давай!..
Я левой рукой посылал ручку газа вперед, затем отпускал кнопку тормоза и самолет устремлялся вперед. Пробежав по полю 22 секунды (я несколько раз засекал время), я потягивал ручку управления на себя и самолет отрывался от земли. Когда прибор показывал высоту 100 метров, я нажимал на правую педаль и вправо потягивал за ручку управления, и самолет делал разворот, а когда прибор показывал 330 градусов, снова выравнивал самолет. Это коридор на Колывань. А после Ко-лывани Виктор говорил мне, какой курс нашего полета, и мы летели дальше. Дважды за все время работы на санавиации Виктор разрешил мне даже посадить самолет, и мне это удалось. Да, летать приходилось довольно много и почти во все районы нашей области. Нередко в полет напрашивались корреспонденты различных газет и после полета я читал о себе статьи в «Советской Сибири», «Вечернем Новосибирске», «Молодости Сибири», в «Медицинской газете» и даже в «Правде». Да! В то далекое время я был, как говориться, на плову.
В задачи санитарной авиации входило в первую очередь оказание экстренной медицинской помощи на местах, а так же консультативная деятельность, поскольку на местах работали молодые хирурги, и их нужно было учить. Не зря говорят «век живи – век учись». Я тоже учился всю свою жизнь, хотя 33 года проработал на кафедрах хирургии мединститута преподавателем хирургии. А в последние годы говорил студентам слова древ-него врача и философа Гельвеция: «Нужно и мне на старости лет завести молодых учеников, чтобы было у кого поучиться». И действительно, новое поколение приносит с собой что-то новое, неизвестное старому поколению, и это новое нужно освоить, понять и применять на практике. Так и развивается прогресс и преемственность поколений.
Но я отвлекся со своими воспоминаниями. А рассказать я хотел вот о чем.
Вернувшись из очередного полета, я был дома, и мы всей семьей посмотрели телевизор, поужинали и легли спать.
Ночью меня разбудил телефонный звонок.
С трудом сбросив с себя сон, я взял телефонную трубку и услышал взволнованный голос женщины, которая говорила так взволнованно и быстро, что я ничего не мог разобрать. Я попросил ее успокоиться и спокойно рассказать, где и что случилось. Наконец она, успокоившись, сообщила, что она – операционная медсестра Мошковской рай-онной больницы, что к ним в больницу поступил пациент с проникающим ранением грудной клет-ки, а хирург совершенно пьяный и рвется в операционную оперировать.
– Юрий Олегович! Он на ногах не стоит, лезет в операционную, мы его отталкиваем и не пускаем. Ведь он же загубить может парня.
Вот мы его столкнули с крыльца и закрыли дверь, ну и скорее Вам звонить, Вы приедете?
Я ответил:
– Конечно, приеду, сейчас вызову машину и к Вам. Ждите!
Я прибыл в больницу уже под утро, было около четырех утра. Сестры меня встретили и повели к пострадавшему. Это был молодой человек, лет тридцати, он находился в полусидячем положении, тяжело дышал и придерживал рукой рану на грудной клетке. Когда я осмотрел рану, то сразу понял, что здесь имеет место торако-абдоминальное ранение, которое требует срочной операции. Что такое торако-абдоминальное ранение? Это такое ранение, при котором ранящий снаряд (в данном случае нож) прошел через грудную полость и ранил диафрагму, проникнув при этом в брюшную полость. При таком ранении возможно ранение легкого, сердца, печени, же-лудка, кишечника и др. Поэтому такое ранение требует срочной операции.
Хотите знать, как я узнал, что ранение торако-абдоминальное? В некоторых случаях это не сложно: из раны грудной клетки выпадает боль-шой сальник, орган живота, вытолкнутый в рану при дыхательных движениях.
Все сразу принялись за дело. Я осмотрел операционную, подошел к наркозному аппарату, попросил сестру дать мне ларингоскоп (прибор для введения наркозной трубки) и зарядить аппарат фторотаном и эфиром. Но вскоре выяснилось, что фторотана нет, эфир они найти не могут, в ларингоскопе нет батареек, не могут найти интубационную трубку, и т. д. То есть, оперировать на месте не чем, операционная не готова к проведению операций вообще. Я высказал свое недовольство в довольно резкой форме и отправился в ординаторскую, чтобы произвести соответствующую запись в историю болезни, и когда вошел в ординаторскую, то глазам своим не поверил: полнейший беспорядок, документы на столе и под столом, тут же на столе грязная посуда и пустая бутылка из под водки, а на кровати на скомканном одеяле лежал хирург в одном ботинке, в расстегнутой рубахе, и громко храпел, раскинув руки в стороны. И все это во время ночного дежурства, когда могут поступить больные, требующие срочной опера-ции.
Каково!?!
С презрением и отвращением я вышел из ординаторской, забрал пострадавшего и отвез его в областную клиническую больницу, где его тут же взяли в операционную.
Позднее я с большим возмущением рассказывал об этой поездке главному хирургу области Михаилу Михайловичу Кротову, но он сочувственно качал головой и говорил:
– Юра, да хоть такой хирург там есть, а его уберешь, то другого не найдешь. Вся надежда на санитарную авиацию. Что делать!? Пьют, сукины дети, и ничего не поделаешь.
– Как это ничего не поделаешь – возмущался я. – Отобрать диплом к чертовой матери или запретить работать хирургом и перевести в фельдшера, тогда хоть в операционную ходить не будут.
Долго еще мы обсуждали эту проблему, но ни к чему не пришли. Ведь облздравотдел должен показывать в отчетах укомплектованность кадрами районных больниц, в том числе и хирургами. Вот и «работают» такие, с позволения сказать, врачи. Сестер я не виню, но администрация больницы должна заниматься этим вопросом.
И это не одиночный случай. Вот еще пример.
Было это весной. Снег уже начинал таять. Как обычно утром я вошел в свой кабинет, и тут фельдшер-диспетчер протянула мне трубку теле-фона. Звонила главный врач Ордынской район-ной больницы.
– Юрий Олегович! Выручайте! Мальчик двенадцати лет катался на лыжах, прыгнул с трамплина и приземлился на живот. Вчера вечером его привезли в больницу, я его госпитализировала, наблюдаю, а понять ничего не могу. Чувствую, что в животе что-то не ладно. Приезжайте!
Я в свою очередь спросил:
– А где ваш-то хирург? Он-то посмотрел ребенка?
На что она мне ответила:
– Да какой там хирург? Он же у нас пьющий.
Уже неделя как в запое. Я тут одна управляюсь, как могу.
– Ну, я вылетаю, буду через час. Встречайте, – и положил трубку.
Спустя час мы на самолете Ан-2, пилотируемом Борисом Горшковым, уже шли на посадку над заливом, что недалеко от моста. Боря посадил самолет на заснеженный лед, прокатился на малой скорости, и вновь взлетел, оставив след на снегу. Пока самолет делал разворот, я спросил пилота:
– Боря, а ты чего не сел, что за маневры?
На что он ответил:
– А вот сейчас пролетим над следом, посмот-рим, и если лед не провалился, то будем садиться.
Оказывается, так проверяется надежность льда – выдержит он вес самолета или нет.
Это называлось «посадка с подбором».
Пройдя по следу, пилоты выяснили, что садиться можно и посадили самолет прямо на ранее проделанный след. Рядом на берегу меня уже ждал «ГАЗик», который и доставил меня в больницу.
Главный врач встретила меня как родного, предложила чая, но я отказался, и сразу пошли осматривать мальчика.
На койке у стены в небольшой палате лежал мальчик, лицо бледное, как бумага, пульс слабый, частый, артериальное давление низкое. Живот вздут, при пальпации (ощупывании) напряжен и болезненный больше в левом подреберьи, где мне удалось прощупать образование. При перкуссии (простукивании) я обнаружил небольшое количество жидкости в животе. Все было ясно. Это разрыв селезенки.
Я сообщил свои соображения главному врачу, которая присутствовала при осмотре, и мы тут же отправились готовить операционную.
Главный врач по специальности гинеколог, а значит, тоже хирург, но со своей спецификой, предложила свои услуги в качестве ассистента, от чего я не отказался, и мы вместе помылись на операцию.
Вскрыв брюшную полость, мы обнаружили небольшое количество крови, разрыв селезенки и сгустки крови. Я произвел спленэктомию, удаление селезенки.
Пока я в ординаторской записывал свой осмотр и операцию в историю болезни, сестры накрывали на стол – бутылка водки, огурцы, соленая капуста и горячее. Отдав должное угощению, я завел разговор о хирурге, который находился в запое.
– Ну как же так можно работать, – возмущался я, – ведь каждую минуту может появиться необходимость оперировать боль-ного, а он...
– Да я уж, Юрий Олегович, и с ним не раз раз-говаривала, и стращала, и с Кротовым говорила, и все впустую. Выгнать нельзя, оголится место хирурга, другого не дадут.
Вот и мучаюсь. Я даже аппендэктомию (удале-ние червеобразного отростка) научилась делать. А куда деваться!? Вот так и живем...
Поскольку самолет я отпустил, то ехал в город в автомобиле, обдумывая ситуацию.
И когда ко мне в кабинет зашел М.М. Кротов, главный хирург, я возобновил разговор о пьющих хирургах:
– Ну как же так, Михал Михалыч, ну, повыго-няй всех пьющих. Нельзя быть пьющим хирургом.
В Ордынке – пьёт, в Мошково – пьёт, в Весе-ловке – пьёт, да так, что жалобы льются рекой на них…
– Они же большой беды могут наделать и тебе же отдуваться.
– Пробовал я разговаривать в облздраве, а там – лишь бы укомплектованность была в больницах, а какие они – это никого не интересует. Есть хирург – значит, с кадрами порядок.
Значит, все в порядке. Нет, из этого ничего не получится. Так и будут они пить и работать, точ-нее, числиться. И ничего не поделаешь.
Да. Пьяный хирург – это страшно, и это понятно каждому, и заболевший человек с ужасом идет к такому хирургу – пронесет или нет. Чаще проносит, но бывает – и нет, и в историях болезней умерших больных очень замысловато и витиевато отписываются сложностью диагностики, сложностью патологии, сложностью операции, отсутствием соответствующей наркозной аппаратуры и т. д.
Прошло много времени с тех пор, вероятно, появились новые кадры хирургов в сельских больницах, наверное, уменьшилось количество пьющих хирургов, но иногда в разговоре с сельскими жителями до сих пор можно услышать отзывы о местных хирургах:
– А вот у нас хирург, вот это да! Выпьет стакан неразведенного спирта и идет оперировать. Вот это хирург!
Бедный, темный сельский народ. Чем же вы гордитесь? Ведь не дай бог попасть в руки такого хирурга. Зарежет! И отвечать не будет.
Не новость, что в России народ пьющий, но хирург... Это уж ни в какие рамки не лезет.
И не верю я до сих пор, что ничего нельзя сде-лать. Наверное, сейчас хирурги не пьют в сель-ских больницах, перестройка нашла способ пре-кратить это безобразие. Наверное, вспомнили «клятву Гиппократа». Однако...
Другое дело хирург-женщина. Хотя мне приходилось встречать пьющих женщин хирургов, но это казуистика, это единичные случаи. И вот однажды...
День только начался, как вдруг в кабинете за-звонил телефон. Дежурная фельдшер-диспетчер, выслушав говорившего, протянула мне трубку и я услышал знакомый голос Галины Ивановны, хирурга Кыштовской районной больницы.
Здесь я должен вернуться на пару лет назад.
В хирургическом отделении Областной клини-ческой больницы проходила интернатуру (годичное обучение по специальности) Галина Ивановна. Она была хрупкого телосложения, низенького роста, сгорбленная, физически слабенькая, но с целеустремленным характером.
Она твердо выбрала себе специальность – хи-рургию. Многие ей говорили, что хирургия – труд тяжелый, не женский, что ей бы в узкую специальность податься, как, например, ЛОРом, окулистом, дерматологом. Но она стояла на своём и своего добилась. После учебы она была направлена в Кыштовскую ЦРБ (центральную районную больницу) хирургом. В течение двух лет она прекрасно справлялась с работой и мало беспокоила санитарную авиацию, да и главный хирург был ей доволен.
И вот звонок из Кыштовки. Я слышу голос Га-лины Ивановны:
– Юрий Олегович! Только что привезли парня пятнадцати лет, его ударила лошадь копытом по голове. На снимках вдавленный перелом теменной кости, но общее состояние вполне приличное. Что делать?
– Как что? Оперировать, поставить на место отломки или их удалить, да просмотреть твердую мозговую оболочку...
Но Галина Ивановна меня перебила:
– Да я теоретически все понимаю, но я никогда не делала таких операций. Боюсь я. Приезжайте! Я хоть разок посмотрю сначала.
Ну что делать!?! Надо лететь. Я тут же заказал самолет и вылетел в Кыштовку. Уже на подлете к аэродрому, я сказал Виктору:
– Витя, пусть с аэродрома позвонят и скажут, чтобы больной лежал на операционном столе, все были помыты и готовы к операции.
И Виктор тут же передал мое сообщение.

Машина ждала около здания аэропорта, и меня быстро доставили в больницу. Переодевшись в ординаторской, я вошел в операционную, где уже все было готово к операции. Поприветствовав присутствующих, я бросил взгляд на висевшие на окне рентгенограммы пострадавшего, быстро по-мылся и приступил к операции.
– Вот смотри, Галина, делаешь разрез кожи дугообразный, чтобы легче было подойти к костям. При этом я делал разрез и останавливал кровотечение из раны.
– Теперь, – продолжал я, – откидываешь лоскут – и вот они, вдавленные кости. Кости мелкие, их придется удалить, будет дефект кости. Видишь, остался дефект кости и видна твердая мозговая оболочка? Она пульсирует, под ней нет крови, то есть, нет субдуральной гематомы. Острые края костного дефекта скушиваешь, чтобы были гладкие. Все. Теперь зашиваем. Вот и все, – закончил я, продолжая зашивать рану. – Будешь теперь сама делать?
– Теперь буду. Спасибо огромное, Юрий Олегович! А если под твердой мозговой оболочкой гематома, что я должна делать?
– Сделать разрез и выпустить гематому. Понятно?
– Понятно – ответила она, и мы вышли из опе-рационной. Записав операцию в историю болезни, я попрощался с Галиной Ивановной и ее персоналом и вылетел в обратный путь.
В полете я говорил Виктору:
– Вот весь день ушел на полет, а работал то я всего минут 15. Ну, теперь Галина сама будет оперировать, и нас не будет тревожить. Так что не зря слетали. Да и парнишка выздоровеет.
Вот такими кадрами была оснащена сельская хирургия в то время. Я до сих пор помню лозунг:
«Кадры решают все!», но хирург хирургу рознь – это я тоже усвоил.
И вот я вхожу в свой кабинет утром следующего дня, как раздается звонок и фельдшер – диспетчер протягивает мне те-лефонную трубку.
Опять лететь. Как верно сказал Михаил Михайлович Кротов, главный хирург – «Вся надежда на санитарную авиацию!». Ну что же, будем оправдывать надежды...



Ну и полет...

Шёл 1972 год. В тот период я работал началь-ником областной санитарной авиации, офис которой располагался в здании Областной клинической больницы, что на пересечении улицы Спартака и Красного проспекта. Это здание известно многим Новосибирцам. Теперь в нём детская больница. В моём распоряжении было девять врачей разных профессий (нейрохирург, травматолог, хирург, невропатолог, анестезиолог, инфекционист, акушер-гинеколог и др.), санитарные авто-машины, два самолета (ЯК-12 и АН -2) и вертолёт МИ-1. Сам же я выполнял роль бортхирурга, травматолога, нейрохирурга, то есть, чем владел, что мог сам, то и выполнял при полётах в районы Новосибирской Области.
Работая начальником санавиации, я побывал почти во всех районах области, был лично знаком со всеми хирургами районов, главными врачами больниц, считался заместителем глав-ного хирурга области и, как правило, присутствовал на аппаратных совещаниях в Облздравотделе.
Да, я был довольно известным в то время хи-рургом и считался большим начальником.
Летать приходилось часто, так как в то время вопрос с кадрами в районах области был решён не полностью, поэтому решать вопросы тактики и лечения больных приходилось силами санитарной авиации. Лично мне приходилось оперировать на черепе, грудной клетке, животе, на костях, как при травмах, так и при заболеваниях. Одним словом, работы было много, а я был уже опытным, зрелым хирургом и профессионализма было достаточно, а мое имя часто фигурировало в газетах («Сов. Сибирь», «Вечерний Новосибирск», «Медицинская газета», «Молодость Сибири» и даже «Правда» и др.). Довольно часто в полёт напрашивался корреспондент какой-нибудь газеты, который после полета удивлялся:
– Как это Вы прямо с самолета – в операцион-ную, а затем снова в самолет и – домой. Это же так тяжело. Я вот слетал, так меня до сих пор тошнит от полёта, а ведь Вы ещё и операцию де-лали. Это удивительно! Это же прямо героизм...
Но я скромно отвечал, что это наша работа и не более того.
Итак была зима 1972 года. Шел сильный снег, пурга. Автомобильные дороги были занесены так, что даже вездеходы не могли прорваться через снежные заносы.
Именно в это время мне позвонили из Дубровино и сообщили, что у них очень тяжелый ожоговый больной и нужна срочная помощь. Я послал туда опытного хирурга на УАЗике, который вернулся к вечеру, сообщив, что дорога так занесена снегом, что проехать невозможно. Я тут же связался с Дубровинской участковой больницей, где работали одни фельдшера, а врача не было, еще раз подробно спросил о состоянии пострадавшего, и понял, что у пострадавшего ожоговый шок.
Сообщив о невозможности приехать из-за снежных заносов на дорогах, я рассказал фель-дешру что нужно делать с больным, и сообщил, что как только появится возможность вылететь, я тут же прилечу.
Погода успокоилась только на третий день. Небо было чистым, ветра не было и я тут же на вертолете МИ-1 вылетел с пилотом Герой Новожиловым.
Должен сразу сказать, что этот вертолет давно уже отлетал свой срок и даже был списан, но крайняя необходимость вынудила лететь нам именно на этом вертолете, так как другие все были в разлете.
И вот мы с Герой Новожиловым в воздухе. Летим над Обью, любуемся зимней природой – зелеными высокими соснами, покрытой льдом и снегом рекой и снежными берегами великой сибирской реки, разговариваем по внутреннему переговорному устройству, которое еще, слава богу, работало.
Обь имеет множество изгибов и на одном из них я говорю Гере:
– Гер! А чего ты всё по реке идёшь? Давай вправо и срежем изгиб. Так же ближе.
На что он мне ответил:
– А ты, Олегыч, видишь вон там, в лесу блестят купола? Это ведь ракетные установки. Сунемся туда, так сразу, без предупреждения грохнут. Там запретная зона.
И действительно, когда я посмотрел, куда показывал Гера, то увидел эти серебристые купола, но видно их было плохо, все-таки военные придерживались маскировки и хоть таким образом прятали ракеты. А Гера рассказал, что, когда эти ракеты установили, то по Би-Би-Си поздравили нашего военного министра с новой ракетной базой. А что? В то время такое было возможно.
И вот мы увидели нескольких женщин, которые стояли около деревянного дома в огороде (так мне показалось) и махали белыми простынями.
Гера посадил вертолет прямо на огород около дома, метрах в двадцати от него, и я отправился в сопровождении фельдшеров осматривать пострадавшего. По пути мне рассказали, что утром кто-то шел мимо бани и увидел, что из бани идет дым. А когда вошли туда, то увидели лежащего там мужчину, у которого вся одежда сгорела и еще кое-где тлела. Мужчину перенесли в больницу и начали лечение, рекомендованное мной по телефону.
Больница мне понравилась. Дом деревянный, комнаты побелены, полы покрашены, кругом чистота и даже уют. В одной из небольших комнат на единственной койке лежал пострадавший. На вид ему было около 60 лет. Сознание сохранено, но на вопросы он отвечал медленно, неохотно и было видно, что ему это дается с большим трудом.
Осмотрев ожоговую поверхность, а ее было более 80 процентов, прощупав пульс, измерив артериальное давление, пропальпировав живот и послушав легкие, я пришел к выводу .что пострадавший находится в глубоком ожоговом шоке, который несколько отличается от травматического и шоков других патологий.
Оценивая работу фельдшеров, я нашел, что все было сделано правильно, а именно: пузыри на коже не удалялись, а только подсекались, на ожоговую поверхность были наложены марлевые салфетки, смоченные раствором новокаина, внутривенно вливались необходимые лекарственные препараты и т.д. Кроме того, я пришел к выводу, что транспортировать такого пострадавшего противопоказано, его даже пошевелить опасно, так как это может привести к летальному исходу.
Все это подробно я записал в историю болезни, дал рекомендации по дальнейшему лечению и в сопровождении фельдшеров направился к вертолету, где уже собралась многочисленная родня пострадавшего.
Я подробно объяснил родственникам состояние пострадавшего, сообщил о том, что он нетранспортабелен, что нужно какое-то время полечиться здесь, что условия для лечения вполне приличные, как вдруг меня перебил один из родственников и с какой то издевкой в голосе заявил:
– Да чего уж там, хватит нам сказки рассказы-вать, это вы его в город не хотите везти, вот и наговариваете тут нам всякое. А вот если не повезете в город, то мы на вас такую жалобу накатаем, что потом не отмоетесь. Так что как хотите, а в город его везите. И все тут.
Я начал объяснять, что ему сейчас необходим строжайший покой, что любая физическая нагрузка, даже незначительная, может привести его к смерти, как только мы его пошевелим, что ему необходимо постоянно находиться под капельницей, чего нельзя сделать в вертолете, что...
Но меня уже никто не слушал. Вези и все тут. Иначе от жалобы не отмоешься. Ну что тут бу-дешь делать?!
Убедить их ни мне, ни фельдшерам не удалось.
Пришлось сделать соответствующую запись в истории болезни со ссылкой на безуспешность убеждения родственников, требование их немед-ленно транспортировать пострадавшего в город, на угрозу жалобы и большой упор в записи я сделал на то, что за последствия всю ответственность родственники берут на себя.
Как я не возражал, но пришлось разрешить родственникам перенести пострадавшего в вертолет.
Тем, кто летал на вертолете МИ-1, те знают, что там всего три места – впереди пилот, сзади едва размещаются два пассажира.
«Пристежной люльки» к этому вертолету не было и пришлось усадить пострадавшего рядом со мной, можно сказать почти на колени. Разместившись в вертолете под строгими взглядами родственников, Гера, запустив двигатель, начал набирать высоту.
Едва мы набрали высоту 100 метров, как голова пострадавшего упала мне на плечо. Я пощупал ему пульс на сонной артерии – его не было. Он был мертв. Я сообщил об этом Гере и мы начали снижаться. Из окна вертолета было видно как лошадь, запряженная в сани в сопровождении толпы родственников уже достигла кромки леса, но, по-видимому, они услышали звук вертолета и начали воз-вращаться.
Приземлившись в том же месте, мы с Герой вышли из вертолета, и я сказал подъехавшим родственникам:
– Ну вот вам и результат. Похоже, вы этого очень хотели. Вот и получайте!  – с раздражением произнес я.
Совершенно молча, не издав ни звука, они пе-реложили тело умершего в сани и так же молча отправились к лесу и, сопровождая сани, скрылись за поворотом.
И вновь я сделал соответствующую запись в истории болезни, обсудил произошедшее с фельдшерами и в сопровождении их направился к вертолету.
Но неприятности на этом еще не закончились.
Увидев меня, Гера запустил двигатель, я уселся в кабину вертолета и, прощаясь с фельдшерами, стал ожидать подъема вертолета в воздух. Но вертолет взлетать не пожелал. Гера начал нервничать.
Дело в том, что никак не раскручивался воз-душный винт вертолета, хотя двигатель работал исправно.
Тогда Гера заглушил двигатель и попросил у фельдшеров какие-нибудь инструменты – отвертку, рожковый ключ на 24 и еще кое-что. Одна из фельдшеров тут же куда-то исчезла и через несколько минут привела высокого, тощего человека лет 50-ти с чемоданчиком в руке и толстых очках на переносице.
Гера открыл чемоданчик, взял отвертку, отвернул несколько болтиков и открыл капот двигателя с левой стороны. Затем ключом на 24 в глубине открутил контрагайку. Передав ключ и отвертку мне, он сел на пилотское место и запустил двигатель.
– Олегыч, вон видишь гайку и в ней болт? Так ты отверткой закручивай болт до тех пор, пока не закрутится винт. Как закрутится – садимся и летим.
Подобраться к этому болту было сложно тем, что здесь же выходили две выхлопные трубы, из которых вырывалось пламя и было жарко. Но я умудрился просунуть руку с отверткой, попасть в прорезь болта и начал потихоньку завинчивать болт, тем самым повышая компрессию в гидрав-лической системе для раскручивания винта.
Вскоре я заметил, что винт раскрутился доста-точно быстро, а Гера подавал мне сигналы заканчивать, закрывать капот. Закрыв капот, я передал инструменты высокому тощему человеку и, поблагодарив его, начал отряхивать снег с брюк. И вдруг я увидел перекошенное от ужаса лицо Геры, который что то кричал и указывал туда, куда отправился человек с чемоданом. Я посмотрел туда и то же пришел в ужас :человек шел вдоль вертолета прямо на вращающийся хвостовой винт, расположенный на высоте человеческого роста.
Я застыл от ужаса и не мог сдвинуться с места, хотя понимал, что нужно в считанные секунды быть возле этого человека и оттолкнуть его от винта. Но этих считанных секунд уже не было. Он прошел рядом в вращающимся винтом на расстоянии 20 – 25 см от него и, даже не повернув головы, направился дальше.
Мы с Герой пережили ужас. Ведь он был в толстых очках, вероятно, плохо видел и, конечно, не заметил этого винта и прошел мимо. Но если бы он взял чуть левее, то от его головы не осталось бы и следа.
Рядом стоявшие фельдшера не обратили на это внимание, а мы с трудом делали вид, что ничего не произошло.
Наконец-то мы взлетели, обсуждая с Герой произошедшее, и все еще не могли успокоиться.
Наконец, немного успокоившись, мы заговорили на другие темы, как вдруг Гера спросил:
– Олегыч, а ты гайку то законтрил?
Я опешил. Гайку я не законтрил, потому что Гера на этом не заострил мое внимание после того, как закрутился винт. Я только закрыл капот и фиксировал его винтиками, а затем отдал инструмент мужчине с чемоданчиком. Делая вид, что я совершенно спокоен, я спросил:
– А что ? Разве она может отвернуться?
На что Гера спокойным голосом ответил:
– Да нет. Она не отвернется, но может вывер-нуться тот болт, который ты закручивал для по-вышения давления в гидросистеме, и воздушный винт отключится.
– И что тогда? – спросил я.
– А ничего. Будем пробовать садиться на авто-ротации.
– А каковы результаты статистики при авторо-тации?
– Бывает, что и нормально садятся. Может, и нам повезет, – закончил Гера и мы дружно рас-смеялись.
Однако он посоветовал мне проделать дыру в моторный отсек и следить за гайкой.
Я руками разорвал обшивку задней стенки и увидел злощастную гайку, которая от вибрации вращалась туда-сюда, но находилась на одном уровне, не отвинчивалась. На протяжении всего полета я пристально следил за этой гайкой, но ничего не произошло.
Мы входили в зону города, когда по рации пе-редали, что на аэродроме нас не могут принять в данный момент и нужно переждать около часа где-нибудь поблизости. Гера произвел посадку прямо на снег вблизи аэропорта, где мы, ожидая разрешения, перемалывали произошедшие за этот день события, о которых Гера не мог говорить без крепких матерных выражений и пообещал «набить морду авиамеханикам, которые перед вылетом не проверили гидросистему».
Вскоре по рации передали разрешение на взлет и посадку в аэропорту. Запустив двигатель, Гера в крепких выражениях подбадривал винт:
– Ну, раскручивайся, раскручивайся... твою мать!». И, как бы боясь крепких выражений, винт нехотя раскрутился и мы взлетели.
Как только приземлились на площадке, Гера выпустил тираду таких слов в адрес авиамехани-ков, что те не рискнули сразу подойти к вертолету.
– А мы чего? – говорил один из механиков. – Вертолет давно уже списан, подлатаем чуть-чуть, летит и ладно. На нём уж давно летать нельзя.
– Так какого хрена нас выпустили? – не мог угомониться Гера.
– А мы-то чего? Есть начальство, а наше дело чинить...
– Чинщики гребаные, – не мог успокоиться Ге-ра.
Прощаясь со мной, Гера, пожимая мне руку, сказал:
– Ни хрена себе, Олегыч, слетали на санзада-ние!
Мужика угробили, другому чуть башку вдре-безги не разнесли, вертолет доконали, да еще це-лый час мерзли на снегу. Ну и полет!
Ну, Олегыч, будь здоров! – и тут же продолжил осыпать крепкими выражениями механиков, а я отправился к ожидавшему меня автомобилю.
А что? Слетали, да еще с приключениями.



Уж лучше лес ва-лить на Колыме...

Во времена учебы в школе моим близким дру-гом, соседом по месту жительства и соседом по парте был Освальд Кранк. Немец по национальности, очень прилежный ученик, окончивший школу с серебряной медалью, честный и отзывчивый человек, фотограф и т. д. Семья Кранков состояла из отца, Ивана Ивановича Кранка, старшего брата Ивана, который был женат на Лиде, среднего – Георгия, которого все звали Жора, и младшего Освальда. Жизнь их была не легкой. Все вместе они размещались в маленькой комнатке размером 2,5 на 4 метра, где стояли 4 кровати, стол и не-сколько стульев.
Комната находилась в доме барачного типа, система коридорная, вода и все удобства во дворе. Таких комнат в доме было восемь. Я всегда удивлялся, как они размещались на ночь в такой тесноте, но они никогда не роптали на жизнь и честно несли свой крест.
Кроме всего прочего, им приходилось ежеме-сячно отмечаться в милиции, как немцам по на-циональности (не сбежали ли, не вредят ли, не имеют ли контактов с заграницей и т. д.). Да, та-кова была система в то время и с этим ничего не поделаешь.
После окончания школы Освальд поступил в Свердловский политехнический институт и позд-нее длительное время работал главным инженером большого завода в Чебоксарах. Иногда он приезжал в Новосибирск, где оставались его братья и отец, но это редко, ибо не позволял семейный бюджет.
Произошло это в 1965 (возможно, 1966) году, когда я работал в Новосибирской городской больнице № 2, уже получил двухкомнатную квартиру, которую мы с помощью Владимира Щитова, тогда начальника строительного участка, перестроили в трех комнатную, и проживали с моей мамой Алевтиной Василь-евной, женой Тамарой Петровной и еще школьницей дочерью Ириной.
В этот день я заступил на дежурство на целые сутки.
Надо сказать, что в то время я дежурил очень много, иногда по 14 дежурств в месяц. И дежурил я не ради денег, а для повышения своей хирургической квалификации. Мне очень нравилось правильно поставить диагноз больному, решить тактический вопрос, взять на операцию, выполнить ее, и выходить больного после операции. Именно в этот момент скорая помощь доставила больного с острой кишечной непроходимостью, которую мы, дежурные врачи, не могли разрешить консервативными методами, и я принял решение оперировать больного. Меня уже пригласили в операци-онную, когда из приемного отделения позвонила медсестра и проговорила: «Юрий Олегович, к Вам пришел молодой человек. Он сказал, что учился с Вами в школе!»
Я, конечно же, бегом спустился в приемное от-деление, где и увидел Освальда Кранка, с которым мы не виделись лет 15. Обрадовавшись и обнявшись, я сказал: «Знаешь что, Освальд, меня уже ждут в операционной и чтобы не терять время, я тебя одену в операционную форму, ты постоишь около стола, и мы погово-рим. Пошли!?!».
На Освальда медсестры надели халат, колпак, маску, тапочки, бахилы, завели в операционную и поставили у изголовья, рядом с анестезиологом.
Больной уже был в наркозе, ассистент и опера-ционная сестра готовы, и я начал операцию. Вскрыл брюшную полость, начал манипуляции в животе (ревизию органов), а сам постоянно говорил о всех наших сокласниках – об Эрке Бергмане, Владьке Олешко, Витьке Мурашко и др. Я говорил о том, что мы с ними встречаемся часто, ходим друг к другу на дни рождения, ходим на пляж... Я настолько увлекся, что не заметил, как Освальд отвечал все реже и реже, затем совсем затих, а когда я на него посмотрел, то увидел, что он бледный как стенка, кожа покрыта потом, стоит шатаясь, и вот-вот упа-дет… Освальд шепотом еле произнес: «Юра, давай я тебя там подожду, а то чего-то мне не по себе…». И операционная санитарка вывела его из операционной.
Закончив благополучно операцию, я вышел из операционной и нашел Освальда в ординаторской, лежащим на диване с ваткой в руке, которую он то и дело подносил к носу. Я, конечно же, понял, в чем дело.
Он отлежался, мы попили чая, поговорили о своих соклассниках – кто кем стал. Я рассказал ему, что начал заниматься наукой. да и о многом другом. Затем я его спросил: «А как ты меня на-шел?». Он ответил: «Мне сказали твой адрес, я пришел к тебе домой, а Тамара сказала, что ты дежуришь и как тебя найти. Вот я тебя и нашел. Но знаешь, Юра, лучше бы я тебя нашёл дома или встретил где-нибудь на улице, а то я теперь всю жизнь буду вспоминать твою работу. Ну и работка! Да лучше лес валить на Колыме, чем такая работа. Не дай бог! Я слышал, что врачебная профессия благородная, но не для меня. Это ужас какой-то!».
Так закончилась наша встреча с одним из моих сокласников – Освальдом Кранком. Ну, не понравилась ему моя профессия. А мне нравится!.. Ведь он, похоже, так и не понял, что я спас жизнь больному у него на глазах.



«Дачная»  хирур-гия

Во времена нашей школьной юности и студен-ческой молодости у наших родителей в собствен-ности дач или дачно-садовых участков не было. В настоящее время дачи имеются у большинства жителей Новосибирска, во всяком случае, у моих знакомых, друзей и родственников дачи имеются, и работать на них приходится все лето.
Наше поколение к этому уже привыкло, но на-ши дети и внуки считают, что это никому не нуж-ное дело, что все необходимые для питания овощи можно приобрести на рынке и не мучиться, не копаться в земле, проливая пот и натирая руки в мозоли. Поэтому они не любят ездить на дачу, терпеть не могут дачную работу, разве что иногда приезжают вместе с друзьями отдохнуть, покупаться в купальный сезон, но только не работать.
Наши друзья Агеевы тоже имеют дачу, вы-строили прекрасный дом, баню, обрабатывают землю, но когда приглашают своего сына Алек-сандра поехать с ними на дачу и помочь им в ра-боте, тогда Александр сопротивляется, отговаривается, увиливает, ну, неохота ему туда ехать и все тут. Иван Дмитриевич, отец, начинает сердиться, ругать сына, но тот приводит ему неоспоримые доводы, говоря следующее:
– Пап! Вот тебе уже шестой десяток лет, а мне всего восемнадцать. Ты вспомни, когда тебе было восемнадцать, нужна тебе была тогда дача? А?
– Да на кой черт она мне тогда нужна была – не выдержав, сорвался Иван Дмитриевич… И резко замолк, но поздно.
Да, слово не воробей, вылетело... и крыть-то вроде не чем...
Похоже, он понял, что в 16 – 18 лет другие за-дачи и другие проблемы.
Действительно, желание иметь собственный домик на лоне природы появляется, когда уже за сорок перевалило. Так получилось и у нас с Тамарой Петровной. Вдруг возникло желание иметь небольшой домик, желательно на берегу какой-нибудь реки, да чтобы рядом был лес, да еще не очень далеко от города и т. д.
И вот однажды через знакомых нам удалось приобрести три сотки в садово-огородническом обществе «Пенсионер Учитель», что на «Золотой горке».
Там уже были кое-какие посадки, но домика не было. И мы очень быстро построили домик, Тамара Петровна развернула деятельность по выращиванию овощей, даже единственная яб-лоня давала не плохие плоды, но нам не нравилось место, окружающие нас люди (старые, ворчливые, подозрительные) и мы вскоре его продали, но мечту не утратили. И вот в 1979 году летом нас пригласил к себе на 45-летний юбилей наш друг, с которым мы еще знакомы со школьных времен, Казаков Вла-дислав Николаевич, подполковник милиции, сживший заместителем начальника Областной Государственной автомобильной инспекции. Свой юбилей он решил провести у себя на даче, которая находилась в деревне Бибиха, на берегу Оби, куда и пришлось нам с Тамарой Петровной ехать на своем «Москвиче-412», а это 50 километров. В то время дороги в Бибиху не было, была грязная, глубокая колея, грязные лужи с вязким дном, в которых мы постоянно буксовали, сопровождая это путешествие выражениями, которые я даже не могу здесь произнести. Наконец грязные, измученные, злые мы приехали в Бибиху, в которой раньше никогда не бывали, нашли дачу Казаковых и подъехали к дому. Встретили нас очень радушно, машину поставили в ограду, нас отправили в уже натопленную баню, после чего мы чистые, утомленные трудной поездкой, уселись за стол вместе с хозяевами и гостями.
– Ну, как добрались? – немного язвительно, но шутливо спросил Владислав.
На что Тамара Петровна неожиданно для всех заявила:
– Да надо идиотом быть, чтобы здесь иметь дачу. Вы что же, всегда по такой дороге свои машины бьете? Другой дороги нет?
– Нет, – ответил Владислав, – и хорошо, что нет. Зато сюда не всякий приедет, и воровства здесь нет, и грибов полный лес, и рыбы сколько хочешь. А чтобы здесь иметь дачу, Томочка, Бибихой нужно заболеть.
Юбилей прошел на славу. А после юбилея мы осмотрелись, побывали на реке Обь, искупались, прогулялись по деревне, по ее окрестностям, прошлись по лесу и... действительно заболели Бибихой. Так состоялось наше первое знакомство с Бибихой, где теперь мы имеем и дом, и баню, и летнюю кухню, и гараж, и считаем себя счастливыми, удачливыми дачниками уже более четверти века…
В 1980 году мы получили участок во вновь организованном дачно-садовом обществе «Обские дали», территория которого расположена сразу за границей деревни вниз по реке. Всего в то время было около 100 участков. Председателем общества был Александр Георгиевич Кантанистов, человек серьезный, деятельный, умный, имеющий опыт руководства большими предприятиями, и знающий, что нужно делать в первую очередь.
На третьем году существования общества уже имелось в каждом участке электричество, уста-новлен огромный бак для воды, которая из глубокой скважины автоматически наполняла бак и по трубам расходилась по участкам, вся территория была обнесена забором, и уже шло строительство домов полным ходом.
На многих участках работали деревообрабатывающие станки, которые и были причиной большого количества травм.
Мы уже жили в построенном местным плотни-ком Борисом Александровичем Раскатовым доме, и Тамара Петровна увлеклась выращиванием овощей, ранеток и цветов. Все в обществе знали, что мы – врачи, поэтому безработными мы никогда здесь не были. К нам постоянно обращались за консультацией как члены нашего общества, так и деревенские жители, так как слух распространился и за пределы общества. Много людей из деревни Тамара Петровна лечила по своей специальности. Она превосходный специалист по заболеваниям уха, горла и носа. Да и ко мне обращались жители деревни с заболеваниями сосудов нижних конечностей, заболеваниями суставов, желчного пузыря, язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки др. Мы давали консультации, госпитализировали в стационары больниц, в которых мы работали, в общем даже на отдыхе занимались врачеванием.
Но вот однажды на территорию нашего участка привели молодого человека с большой раной на лбу. Пострадавший прижимал рану платком, пропитанным кровью, и шел покачиваясь, сопровождаемый двумя соседями по участку. Мы проводили его на веранду, уложили на диван. После чего я принес хирургические инструменты, шприцы, раствор новокаина, йод и др. и осмотрел рану.
Рана начиналась на волосистой части и переходила на кожу лба почти по средней линии. На дне раны была видна надкостница. Соблюдая все правила асептики, под местной анестезией, мы произвели первичную хирургическую обработку раны с ревизией кости и наложением швов на рану.
Рекомендовали пострадавшему поехать в город на консультацию невропатолога, так как было подозрение на сотрясение головного мозга. Дело в том, что этот пострадавший рубил дрова, а рядом через участок была натянута проволока.
Рубя дрова и отодвигаясь назад, он не заметил проволоку и при сильном размахивании топором зацепился за проволоку, и топор, отскочив от проволоки, обухом ударил пострадавшего по голове. Все обошлось благополучно, рана зажила первичным натяжением, и через две недели пострадавший пришел нас благодарить с бутылкой водки. Отблагодарил. И мы с Тамарой Петровной были очень рады благополучному исходу.
Откуда у нас хирургические инструменты? А они у нас с тех пор, когда мы работали в полку г. Томск-7 вольнонаемными врачами. Полк в 1962 году был расформирован, что-то из имущества передали в другие полки, что-то списали. Так вот из списанных хирургических инструментов мне достался малый хи-рургический набор, куда входили кровоостанавливающие зажимы, пара скальпелей, иглодержатели, хирургические иглы, крючки для разведения раны, пинцеты и др. Все это я храню до настоящего времени, и как видите, пригодилось. Йод у нас был всегда, а флакон раствора новокаина я брал на работе, на всякий случай – вдруг придется кому-то зашивать рану на даче, и, как видите, все понадобилось. И в дальнейшем пригодилось.
Но это был не первый случай «дачной хирур-гии», но те случаи были незначительными, а пер-вый порез руки ножом пришлось отправить в город, где пострадавшему зашили рану. Вот после этого я и решил привезти набор инструментов на дачу, пополнив его ампульным шелком и кетгутом (рассасывающаяся нить), раствором новокаина, шприцами и др.
Однажды прибежала испуганная женщина и, выяснив, что я хирург, сообщила, что ее муж на деревообрабатывающем станке отпилил пальцы... Конечно, я сразу отправился с ней на их участок, а про себя подумал, что, наверное, мелочь какая-нибудь. Но когда мы пришли на участок, то сразу стало ясно, что дело серьезное... Пострадавший, молодой человек лет 35, лежал на постеленном одеяле на траве и левой рукой придерживал правую кисть, обернутую в полотенце. Полотенце пропиталось кровью, парень был бледен, испуган, лоб его покрыт потом. Я осторожно развернул по-лотенце и увидел, что пятого, четвертого и третьего пальцев нет, оставались только основные фаланги, а пальцы лежали рядом на траве. Я обработал раствором йода кожу на кисти, наложил повязку из стерильного бинта, наложил картонную шину для обездвиживания кисти и написал направление в травматологическое отделение своей больницы. А лежащие на траве пальцы собрал в целлофановый мешок, дал рекомендации добавить туда лед из холодильника и срочно ехать в город. Сосед отвез их на своей машине в город.
Откровенно говоря, я рассчитывал на то, что дежурный травматолог, используя санитарную авиацию отправит пострадавшего в Прокопьевск, где в то время открылось «отделение кисти» и уже имели опыт по пришиванию пальцев, но, когда я, вернувшись с дачи, пришел на работу, то мне дежурный врач сказал, что санитарная авиация ночью не летает, а посылать их поездом не стал, так как пальцы сохраняются в холоде только 6 – 8 часов, и к моменту доставки они уже были бы не-жизнеспособны... Пришлось произвести хирургическую обработку, сформировать культи и на этом ограничиться. Позднее я посетил этого пострадавшего и нашел его руку вполне работоспособной, так как большой и указательный пальцы остались невредимыми и он научился пользоваться двумя пальцами.
Опасность при работе на деревообрабатываю-щем станке подтверждается еще одним случаем, когда к нам привели пострадавшего, которому при распиливании доски оторвался кусок и острием проткнул щеку и вошел в гайморову пазуху (это полость в костях черепа, которая иногда воспаляется, и люди говорят о гайморите). Пришлось, после оказания соответствующей помощи, направить постра-давшего в отделение уха, горла и носа, где он лечился довольно длительный срок, и все обошлось благополучно.
Так что будьте осторожны при работе на деревообрабатывающих станках.
Запросто можно остаться не только без пальцев, но и без рук, без головы и других частей тела.
Как-то мы с внучкой Ксюшей занимались ре-монтом автоприцепа и за этим занятием нас нашли двое молодых людей, которые спросили:
– Вы не подскажите, где здесь живет хирург? Нас послали сюда. Мы к одному врачу обрати-лись, но он сказал, что помочь может только хи-рург, который живет где-то здесь.
Я ответил:
– А вот такой хирург, в грязной одежде, с грязными руками Вас устроит?
Они удивленно уставились на меня:
– Так это Вы хирург? А у нас приятель слетел по лестнице в доме, со второго этажа, и правая рука его в плече сильно заболела. Мы подставили ему стул, положили руку на спинку стула и побежали искать врача. Наверное, ему сильно больно, потому что он орет во всю глотку.
И мы отправились к их дому. Уже подходя к дому, действительно было слышно, как «орал» пострадавший парень. Я увидел, что молодой человек лет двадцати пяти сидит на нижней ступеньке лестницы, а правая рука его покоится на спинке стула.
Осмотрев парня, я понял, что здесь имеет место вывих в плечевом суставе, прощупал головку плеча, проверил на перелом – перелома не было. Был чистый вывих.
Для обезболивания я предложил дать постра-давшему пол стакана водки, выждал несколько минут и приступил к вправлению по Кохеру. (один из способов вправления вывиха плеча). Одному парню я поручил держать его руку, другому – поднять и пересадить пострадавшего на стул и держать его. Я сказал:
– Будет больно, но сосредоточься, не дергайся и потерпи. Готов?
– Готов! – тихо ответил молодой человек.
Я взял его руку, осторожно согнул ее в локте-вом суставе, затем так же осторожно ротировал (развернул) за предплечье плечо наружу, затем подал всю руку вперед, и не успел еще закон-чить положенное четвертое движение, как раздался щелчок и головка плеча вошла в свое положенное место. Сустав вправился. Пострадавший сразу почувствовал, что боль исчезла и начал размахивать пострадавшей рукой.
– Стоп, стоп, стоп! – закричал я. – Нельзя этого делать, а то опять выскочит.
Взяв бинт, я наложил ему повязку Дезо, которая фиксирует всю руку, и сказал, что эту повязку полагается носить не меньше недели и наблюдаться нужно у травматолога. Но парень был настолько счастлив, что меня почти не слушал.
Но я все это передал его друзьям, которые тоже были счастливы благополучным исходом, благодарили меня в один голос, и наконец один из парней вынул из холодильника бутылку водки и торжественно сказал:
– Мы Вам так благодарны, но вот все, чем мы можем Вас отблагодарить!
– Но это не так уж мало – сказал шутливо я, и мы распрощались.
Да, такая травма как вывих плечевого сустава не так уж редко встречается, но вправлять вывих должен опытный хирург – травматолог, но иногда я видел, как за это дело берутся совершенно не сведущие в этом люди (знахари, бабки и др.) и дело заканчивается тем, что приходится делать операцию, чтобы вправить сустав.
Так что в любом случае следует обращаться к специалисту – хирургу, травматологу, в травмо-пункты и травматологические отделения, но не к знахарям, бабкам, да и самим пытаться не надо.
Летом на дачу приезжают дети, на отдых, осо-бенно в купальный сезон. Их можно увидеть и на пляже, и в лесу, и по деревне гуляют, а если на пути какое-либо препятствие, то они его преодолевают, несмотря на опасность. Так однажды к нам прибежал житель деревни, который живет на другом конце деревни и попросил оказать помощь девочке 12 лет, которая перелазила через забор, сорвалась и животом прямо на заостренный край штакетника. Ну, конечно, я пошел с ним. Осмот-рев девочку, я увидел большую рваную рану на передней брюшной стенке, размером около 15 см, зияющую, слегка кровоточащую и довольно глубокую. «Как бы здесь проникающего не было» – подумал я и решил отправить девочку в город. Обработав рану и наложив повязку, я написал «направление» в свою больницу и ее увезли в город.
Недели через две меня пришла благодарить жительница деревни и принесла в подарок бутылку водки и ... живого петуха! У девочки оказалось ранение не проникающее в живот, ей сделали обработку, наложили швы и теперь уже все в порядке.
Это я к тому, что не каждую рану я брал на обработку, иногда нужно было отправлять пострадавшего в стационар – и, по моему мнению, это правильное решение, в чем я убеждался не раз. А петушок прожил у нас все лето и, когда наступила осень, соседка по участку спорила:
– А что вы с петухом-то будете делать?
– Не знаем как и быть с ним, – ответила Тамара Петровна, – Юра зарезать не может, жалко. Я тоже не могу. Пусть поживет, там видно будет. Может быть, кому-нибудь подарим.
– Да чего там думать-то, – ответила соседка, – на чурку его и отрубить голову, да суп сварить.
Нас это выступление огорчило и даже возмутило. Как это можно живое существо на чурку, да топором... Нет. Это ужасно.
Когда мы уезжали домой, то петушок на длин-ной веревочке, привязанной за ножку, гулял по огороду, клевал червячков и что-то еще съедобное для него, в общем, оставался один. И вот однажды, приехав на дачу, мы не обнаружили нашего петушка и стали думать, куда это он мог запропаститься. Но тут подошла соседка и торжественно на тарелочке преподнесла нам уже обработанную тушку петушка. Что делать?! Каждому свое. И Тамара Петровна сварила суп из петуха. Суп был вкуснейший.
Я лежал под машиной, устраняя кое-какие не-поладки, как вдруг услышал взволнованный голос нашей ближайшей соседки Эмилии Петровны:
– Юра! Скорее! Игорь руку отпилил на станке. Пойдем скорее!
Эмилия Петровна и Анатолий Иванович – наши ближайшие соседи и друзья. А на участке, что ближе к реке, участок тоже наших друзей – Игоря Ивановича и Ольги Петровны. Ольга Петровна в эти дни находилась в городе и всю заботу о Игоре Ивановиче взяли на себя Тамара Петровна и Эмилия Петровна. Когда я зашел в дом, Игорь бледный как стенка, лежал на дива-не, правая рука его была обернута полотенцем, из-под полотенца капали капли крови. Рядом сидела Тамара Петровна и стирала пот со лба Игоря. Осмотрев рану, я тут же распорядился:
– Игорь, спокойно, сейчас будем зашивать, ус-покойся, ты, Эмма, будешь санитаркой, а Тамара – медсестрой. Я пошел за инструментами, а вы пока готовьте горячую кипяченую воду.
Когда я вернулся с инструментами, уже на-шлось чистое полотенце, даже чистая простынь и рядом клубилась паром кипяченая вода. Я выло-жил инструменты на стол около дивана, на кото-ром лежал Игорь, выставил бутылку со спиртом, флакончик с йодом. Тамара Петровна обожгла инструменты в пламени спирта и разложила их на стуле, который поставили поближе к раненой руке, на чистое полотенце. Затем мы с Тамарой приготовили ампульный шовный материал, разбили ампулы и вылили в прокипяченный стакан раствор новокаина, и когда все было готово, я тщательно осмотрел рану. На правой кисти в промежутке между большим и указательным пальцами, чуть не доходя до лучезапястного сустава, зияла большая рваная рана с неровными краями.
Кровотечения уже почти не было. И я присту-пил к обработке. Сделав анестезию раствором новокаина, я исследовал рану и нашел, что еще имеется и перелом второй пястной кости. Сухо-жилия оказались не поврежденными, пальцы двигались.
Кожа была разорвана в виде лоскутов. И я начал накладывать швы. Шил я долго, так как каждый лоскуток кожи нужно было уложить на свое место и фиксировать швами.
Наконец все было сделано, швы держали лоскуты кожи на своих местах, и кисть приобрела свои обычные очертания. Затем я осторожно репонировал перелом и фиксировал кисть картонной шиной.
Игорь успокоился, и мы начали расспрашивать его, как это случилось.
Он пилил доски для обшивки стен в доме, и уже чувствовал усталость.
– Допилю эту доску, и на сегодня хватит, – рассказывал Игорь, – и о чем-то задумался, подавая доску вперед к пиле. И вдруг кисть, толкавшая доску, попала прямо на пилу… Вот и все.
После операции все успокоились, было уже поздно. Игорь выпил немного водки и лег спать, так как утром я должен был отвезти его в город. Однако, проснувшись утром, мы Игоря уже не застали. Он самостоятельно на своей машине уехал в город.
Позднее он рассказывал:
– Приезжаем с Ольгой в травмопункт. Врач смотрит на руку и спрашивает:
«А кто Вам зашивал руку?» Я отвечаю: – Юрий Олегович, знаете такого?
«Конечно, знаю, а где он Вам шил руку-то?» Как где? – отвечаю я. – На даче, прямо на моем диване. Врач очень удивился и сказал: «Похоже, у него там целая военно-полевая хирургия развернута. Но зашил-то классно».
Сделали рентгеноснимки, перелом стоял хоро-шо, руку забинтовали в гипс, а спустя месяц Игорь показывал руку и восхищенно рассказывал о всем случившемся соседям, приговаривая:
– Нет, ребята, вы посмотрите, ведь даже шва не видно. Вот как Юрий Олегович зашил мне руку! – при этом он брал этой рукой рюмку с водкой, и мы, чокнувшись, дружно пили за здо-ровье Игоря Ивановича.
А вот еще случай. И опять же вдруг! Наш уча-сток углом соприкасается с участком Костроми-тиных. Прекрасная дружная семья, работящая. Все у них растет в огороде, а дом построил сам хозяин – Борис. Он по профессии плотник и многим в нашем обществе строил дома и делал внутреннюю отделку, кстати, не исключая и нас. И вдруг его жена Галя ведет под руку Бориса, который одной рукой прижимает окровавленное полотенце, закрывая все лицо. Мы уложили Борю на диван, на котором уже лежало не мало пациентов, и, открывая рану, слушали рассказ Гали:
– Я ему говорила, что на болгарке нельзя работать без кожуха, но ведь не слушает, вот и получил. Распиливал железяку, диск разлетелся на куски и один попал прямо ему по щеке, Ужас какой-то! – закончила Галя. Я посмотрел рану и она мне очень не понравилась: на левой щеке рваная рана с неровными краями, длиной около 8 – 9 см, нижний край начинается почти от носогубной складки, а верхний – доходит до нижнего века левого глаза. Глазное яблоко имело красноватый оттенок. Дно раны – кость. Кровотечение не обильное, но продолжается. И вновь мы с Тамарой Петровоной организовали «операционную», я приготовил все необходимое и под местной анестезией наложил швы на рану. Но ведь глаз!.. И мы госпитализировали Бориса в глазное отделение, где ему проводили лечение в течение двух недель. А во время одной из перевязок из раны выпал... осколок стекла. Это осколок от разбитых очков.
Но после этого все быстро стало заживать.
Сейчас у него еле заметный рубец на щеке (а рубцы украшают мужчину), но глаз видит с большими ограничениями. Да и второй-то глаз у него без очков плохо видит, но он по-прежнему работает плотником и ни на что не жалуется. Я его спрашиваю:
– Боря, а что, у тебя не было защитного кожуха?
– Как не было! Был и сейчас есть. Но он лежит у меня в гараже... – сообщает он, и нам становится смешно. Но смешного-то мало. Болгарка – вещь серьезная. Сами видите, что может натворить, если не соблюдать технику безопасности.
Вот несколько эпизодов из дачной жизни, «дачной хирургии», но я должен добавить, что всем пострадавшим я рекомендовал обратиться в травмопункт для введения столбнячного анатоксина, чтобы они после моих вмешательств наблюдались хирургами в травмопунктах и поликлиниках, чтобы не исчезали из поля зрения, так как возможны всякие осложнения и т. д. Но все проходило без осложнений и, как говорится, слава богу.
Иногда приходилось заниматься и больными другого профиля. Так, например, мне ночью пришлось снимать почечную колику у больного мочекаменной болезнью прямо на даче и мне это удалось. У другого больного я заподозрил ин-фаркт миокарда и срочно отправил с направлением, написанным на простой бумажке, в городскую больницу.
А Тамаре Петровне, как специалисту по болез-ням уха, горла и носа, неоднократно приходилось останавливать носовые кро-вотечения, зашивать раны на лице и пр.
В общем, врач никогда не остается без работы. Ему везде, в любых условиях, в любое время суток и всегда найдется работенка. Помогать людям, да еще пострадавшим и больным, это специфика нашей профессии и мы с Тамарой Петровной счастливы, что имеем такую благородную профессию – профессию врача. Счастье в том, что нужно жить для людей. Тогда ты будешь счастлив. Живите для людей и делайте их счастливыми. Вам это зачтется!


Наркоз

В настоящее время все люди знают, что такое наркоз.
И когда встает вопрос об операции, то больные спрашивают у хирурга: «А операцию эту делают под наркозом?».
А между прочим наркоз имеет свою многовековую историю ,отголоски которой захватил и я в начале своей хирургической деятельности.
 Еще в 1200 году испанец Р. Луллиус открыл эфир.
В 1540 году известный врач средневековья Парацельс описал его обезболивающие свойства.
В 1844 году английский зубной врач Х. Уэлс при удалении зуба использовал закись азота, так называемый «веселящий газ», а 16 октября 1846 года американский врач К. Уоррен при участии У. Мортона в качестве наркотизатора, впервые в истории человечества провел успешную операцию по удалению сосудистой опухоли. В 1847 году шотландский врач Д. Симпсон предложил в качестве средства для наркоза хлороформ. В России с 1847 года эфирный и хлороформный наркоз применял Н.И. Пирогов. Так началась эра наркоза в хирургии.
Но это лишь предыстория к тому, что я хотел поведать читателю о наркозе, с коим мне прихо-дилось иметь дело по роду своей деятельности.
В студенческие годы мы в операционной вели себя весьма скромно, стояли только там, где нам указывал преподаватель, и особого внимания на наркоз не обращали, хотя и видели, что кто-то из врачей стоит у изголовья больного и держит маску с эфиром. В большей степени нас интересовала техника операции, что и было предметом нашего пристального внимания.
Впервые большую операцию на органах брюшной полости под наркозом я увидел в клинике академика А.Г. Савиных. Наш преподаватель доцент П.А. Титов выполнял резекцию желудка. Но на всю нашу группу сам наркоз не произвел большого впечатления. Врач стоял у изголовья больного и периодически подливал в маску эфир, запах которого распространялся по всей операционной. А больной спал крепким сном и не чувствовал никакой операции.
В городских больницах наркоз давали свобод-ный от операции хирург или санитарка операци-онного блока. До сих пор помню, как начинаешь мыть руки на операцию, так кричишь:
– Тетя Клава, давай наркоз!
И тетя Клава подставляла столик к изголовью больного, ставила на него банку с вазелином, флакон с эфиром, полотенце и маску Эсмарха, которую он изобрел еще в XVIII веке. Смазав лицо пациента вазелином (чтобы не обжечь кожу лица), она наливала в маску эфир, который впитывался в ватную прокладку, накладывала на лицо пациента маску, все это окутывала плотно полотенцем и громко заставляла больного «дышать глубже». Не дай бог кому-нибудь побывать в таком наркозе! Больной задыхается, хочет избавиться от резкого эфирного запаха, пытается сбросить с себя эту маску, но не тут-то было! – руки его фиксированы к операционному столу, а все присутствующие (врачи, операционная сестра, да и сама санитарка) наваливаются на вырывающегося больного и удерживают его до того момента, пока он не за-снет и будет слышно его громкое посапывание или даже храп. Тогда и начинают операцию.

Таким был наркоз в те времена, когда я начинал работать. И мне самому приходилось не раз давать такие наркозы и оперировать под ними. Дело это серьезное, ответственное, требует знаний, опыта и навыка. Если врач обладал необходимыми знаниями, то о санитарках этого не скажешь, ибо, кроме опыта и некоторых навыков, они не имели понятия, что происходит в организме больного при наркозе, не говоря уж о стадиях наркоза, поэтому оперирующему хирургу постоянно приходилось отвлекаться от операции и следить за состоянием больного и действиями санитарки. Ведь что может случиться?
Санитарка может передозировать эфир и про-изойдет остановка дыхания, может недодать эфира и больной окажется вне наркоза, что может привести к операционному шоку. Да и других осложнений достаточно. Но за все это санитарка ответственности не несет, а отвечает оперирующий хирург.
Так обстояло дело с наркозом в те времена, когда я начинал работать хирургом. Но, надо сказать, что осложнения были большой редкостью, потому что врачи пристально следили за состоянием больного и ходом наркоза во время операции.
После окончания медицинского института каждый выпускник получал направление на работу, выбирал себе профессию и должен был отработать на своем участке три года. После этого он волен был выбрать себе место проживания, место работы и остановиться на какой-нибудь медицинской профессии. Так я стал хирургом, моя жена Тамара Петровна – специалистом по заболеваниям уха, горла и носа. Мой институтский друг Геннадий Жуков стал терапевтом-кардиологом, его жена Изольда – невропатологом, а другой мой друг стал гинекологом и теперь заведут кафедрой акушерства и гинекологии в Томске. Но я хочу рассказать о своем сокурснике, с которым у нас были почти дружеские взаимоотношения.
Владимир Жданов на распределении заявил прямо:
– Посылайте куда угодно, но только хирургом!
И его направили в Нарым. Нарым – место историческое, туда в свое время был сослан «великий вождь всех времен и народов Иосиф Виссарионович Сталин». Расположен Нарым на севере Томской области на реке Обь. Много лет спустя мне удалось там побывать в качестве туриста и я видел те постройки, где содержался Сталин – тогда там был музей Сталина и Нарым гордился этим.
Итак, Владимир Жданов с женой Алевтиной, которая избрала профессию терапевта, прибыли в Нарымскую участковую больницу Парабельского района Томской области. Встретили их хорошо, сразу предоставили квартиру, а во время беседы с главным врачом присутствовали представитель райкома и местного УВД, из уст которых звучало, что покидать Нарым без их разрешения ни в коем случае нельзя, даже на один день (рыбалка, охота, поездка в гости в другой населённый пункт) и очень тщательно выяснялся вопрос о пристрастии Владимира к спиртному.
Обставив свою квартиру весьма скромной ме-белью и разложив свои вещи, они отправились прогуляться по Нарыму, как вдруг услышали, что их кто-то окликает. Да, от больницы бежала медсестра и на ходу доложила, что только что привели больного с болями в животе и его нужно срочно посмотреть. Они оба отправились в больницу и осмотрели больного.

Конечно, нам в институте преподавали клинику острых хирургических заболеваний живота, мы изучали симптомы заболевания, как определять болезни с помощью опроса, пальпации, перкуссии, аускультации и т. д. Но практических навыков было не достаточно. Тогда еще не было интернатуры (седьмого года обучения по специальности), получив диплом врача, где было указано, что такой-то «прошел полный курс... по специальности лечебное дело», теперь уже врач должен был сам доучиваться и набираться опыта. Хорошо, если рядом работали опытные врачи и могли помочь молодому врачу, но вот Ждановым в этом плане не повезло, они оказались одни, лицом к лицу с больным.
Володя очень тщательно провел обследование больного и пришел к заключению, что у него острый аппендицит и требуется немедленная операция. Пока больного оформляли в больницу, Володя с Алевтиной помчались домой, чтобы переодеться и вспомнить, как делается операция по удалению червеобразного отростка.
– Алка! Где у нас атлас хирургических опера-ций?
Доставай!
И Володя начал перелистывать страницы атласа, вспоминая ход операции.
– Все, вспомнил! – воскликнул он. – Но ты бу-дешь мне ассистировать, – закончил Владимир.
Вернувшись в больницу, Володя положил атлас на подоконник и открыл ту страницу, где был изображен в рисунках ход операции.
Операцию начали под местной инфильтрационной анестезией раствором новокаина. Выполнив анестезию, Володя сделал разрез кожи в правой подвздошной области и вскоре вошел в брюшную полость. По каким признакам находить червеобразный отросток в животе Володя знал. Он нашел слепую кишку и начал отыскивать отросток. Но как он ни вытягивал кишку, как ни вертел ее в животе, как ни сбрасывал прядь большого сальника – отростка нигде не было. Володя повторял поиск неоднократно, но отростка так и не мог обнару-жить, хотя все признаки говорили о том, что он должен быть именно здесь.
Но его не было. Уже в панике он посмотрел на Алевтину и спросил:
– А может быть расширить рану?
– Правильно, – ответила Алевтина и добавила: – Только давай дадим наркоз.
– Верно! – воскликнул Володя и тут же крик-нул:
– Тетя Маша, наркоз!!!
Тетя Маша, уже имевшая большой опыт наркотизатора, спокойно поднесла к изголовью больного банку с вазелином, маску Эсмарха, эфир и полотенце.
Не торопясь смазала кожу лица больного вазелином, плюхнула эфир в маску, наложила ее на лицо больного, обернула все это полотенцем и стала уговаривать больного «дышать глубже, еще глубже».
Вскоре больной впал в возбуждение и предпринял попытку вырваться и сбросить маску. Но все присутствующие навалились на него, какое-то время удерживали, и наконец он заснул. Володя скальпелем и ножницами расширил рану вверх и вниз и продолжил поиски червеобразного отростка. Как он ни старался, но отростка так и не мог найти, хотя все анатомические признаки указывали на место его обычного расположения – вот сошлись все три тениа либеро (полоски на слепой кишке), вот место впадения тонкой кишки в толстую (илео-цекальный анастомоз) вот... а его нет и нет. Он увлекся поисками отростка настолько, что вовсе забыл о существовании больного. Вдруг Алевтина произнесла:
– Вовка, а больной то не дышит!!!
С ужасом Володя бросился к тете Маше, от-толкнул, сбросил маску с лица больного и громко крикнул:
– Языкодержатель! Дай мне языкодержатель!!!
Сестра подала ему инструмент, он дрожащей рукой захватил язык и вывел его наружу. Затем переместился к телу больного и начал нажимать на грудную клетку.
После 10 – 12 нажатий больной сделал первый вдох, но Володя продолжал искусственное дыха-ние, пока Алевтина проговорила:
– Вовка, хватит, он уже дышит. Ты рану заши-вай.
И Володя взял иглодержатель и начал судорожно зашивать рану.
И тут вновь прозвучал голос Алевтины:
– Вовка, а ты руки-то не помыл, ты же рассте-рилизовался!..
Володя с ужасом поглядел на Алевтину, махнул рукой и продолжил зашивание раны. Рану он зашил, но все еще стоял у стола в каком-то оцепенении. Он не знал, что ему делать дальше.
Почему остановилось дыхание – понятно. Дело в том, что тетя Маша, которая давала наркоз больному, плеснув в маску Эсмарха солидную дозу эфира, привстала на носочки и с увлечением наблюдала за ходом операции, забыв при этом о существовании больного. И больной получил передозировку.
Конечно, Володя обругал тетю Машу всякими словами, та ударилась в рев, Володя быстро остыл и стал соображать, что делать дальше. Больного переместили в палату, Алевтина находилась у больного и наблюдала за ним, а Володя решил позвонить главному хирургу района и сообщить ему о происшествии. При разговоре он услышал удивительное. Главный хирург Парабельского района, который уже более 15 лет работает хирургом, спокойно отреагировал на рассказ Владимира:
– Ну и что?! Я вот неделю назад тоже не нашел отростка, и ничего, больного уже выписал. И ты назначь ему антибиотики и наблюдай. Ничего. Обойдется, – и положил трубку.
И действительно, обошлось. Рана зажила без нагноения, больного выписали на девятый день после операции, на радостях тот устроил попойку и дебош в местном клубе, а Владимир настолько пережил произошедшее, что больше не мог войти в операционную.
Работая в Томске-7, мы с Тамарой Петровной часто навещали моих родителей в Томске, и в один из посещений застали в гостях у моих родителей Володю.
Мы обрадовались, устроили торжественный ужин, во время которого Володя и рассказал нам все то, о чем я поведал читателю.
– Ты знаешь, Юра, – говорил он, – после всего этого я как войду в операционную, так меня сразу бросает в пот, руки начинают трястись, мне становится плохо...
В общем, я решил переквалифицироваться в рентгенологи. Поэтому я здесь, в Томске.
Так Володя Жданов не состоялся как хирург, но много лет проработал главным рентгенологом Бийска.
Вот уж действительно «каждому свое». Судьба!



Показательный  наркоз

Наркоз – дело сложное и тонкое. Я уже поведал историю развития наркоза и рассказал о некоторых эпизодах наркоза того времени. Но ведь медицина не стоит на месте, она движется вперед, развивается, как и наркоз не стоит на месте и вместе со всей медициной идет вперед.
В конце 50-х и начале 60-х стали появляться наркозные аппараты. В емкость аппарата заливался эфир (фторокорт, хлороформ), по гофрированной трубке к маске подавалась смесь кислорода и эфира, маска накладывалась на лицо больного, он вдыхал эту смесь и засыпал. Вскоре появился циклопропан – газ для наркоза. Но об этом позднее... Иногда давали сначала вводный наркоз закисью азота, а затем переходили на эфир. Да много было способов дачи наркоза и их стали применять все чаще и чаще.
Однако анестезиологической службы как тако-вой еще не было и наркозы давали сами хирурги. И мне неоднократно приходилось давать наркоз.
Вот, припоминаю, как я впервые на аппарате «Красногвардеец» давал наркоз больному, оперировавшемуся по поводу остеомиелита бедренной кости. И ничего! Дал наркоз так хорошо, что меня хирург, главный хирург медсанчасти № 81 г. Томска-7 Евгения Ивановна Архангельская, оперировавшая больного, по-хвалила:
– А наркозом я довольна. Ты часто даешь наркозы? – спросила она. На что я ответил:
– Да нет, на аппарате первый раз.
– Ну, молодец, дерзай дальше. Удачи тебе...
Я скромно поблагодарил, но был очень доволен. Ведь это были мои первые шаги и в хирургии.
Отработав положенные три года в войсковой части и кое-чему научившись в госпитале (удале-ние червеобразного отростка, грыжесечение, удаление инородного тела (иглы) из желудка, удаление мелких поверхностных опухолей, операции при гнойных заболеваниях) я перешел на работу в медсанчасть № 81 города Томска-7, где меня уже немногие знали и приняли на должность ординатора хирургического отделения. Я вел палату больных, в которой было 10 человек, участвовал в операциях в качестве ассистента, выполнял ходовые операции (аппендэктомия, грыжесечение, мелкие подкожные опухоли, вскрытие гнойника и др), дежурил по неотложной хирургии и иногда да-вал наркозы на уже известном мне аппарате.
Это был 1963 год. Именно в это время начала зарождаться анестезиологическая служба. В больницу поступали новые наркозные аппараты, и чтобы разобраться в них назначали одного из хирургов, который должен был, изучив аппарат, давать наркозы на больших операциях.
Первым таким хирургом в нашей больнице был Юра Сенцов. Юра был хирургом со стажем работы 5 лет. Больших операций он еще не делал, но на наркоз становился с удовольствием, и именно он быстрее и лучше всех осваивал вновь поступившие наркозные аппараты.
Так вот именно Юре заведующий отделением Василий Васильевич Соснин и предложил поехать в Москву на два месяца на специализацию по наркозному делу. И Юра согласился.
Возвратившись из Москвы, Юрий Сенцов должен был отчитаться о поездке и доложить на собрании хирургов о том, какие знания он там получил и как теперь у нас в больнице будет осуществляться обезболивание.
Собрание вела главный хирург медобъединения №81 Евгения Ивановна Архангельская. Доклад назывался «Современный наркоз». Юра в своем докладе рассказал о жизни в Москве, о клинике, в которой ему пришлось учиться, о новых наркоз-ных аппаратах, о новых препаратах для наркоза, в частности, он рассказал о препарате гексенал, от которого больной засыпал, как тогда говорили, «на кончике иглы», т. е. как только препарат начинают вводить в вену, так больной тут же засыпал. Рассказывал Юра и о релаксантах и начал с того, что в древности воюющие племена использовали яд кураре, который выключал дыхание и расслаблял мускулатуру всего тела. Если стрела, вы-пущенная из лука, была обработана этим ядом, то противнику стоило получить лишь легкую ца-рапину и он умирал, лишившись возможности самостоятельно дышать. Так вот такие пре-параты назвали релаксантами. В то время их делили на релаксанты короткого и длинного действия. И Юра всем продемонстрировал ампулу с листеноном – релаксантом короткого действия, который употреблялся для наркоза чаще других. Доклад заканчивался демонстрацией наркозного аппарата, его оснащением, заправкой емкостей и пробой поднести маску к лицу и понюхать, чем пахнет. Мы все это проделали и остались очень довольны докладом. Евгения Ивановна, сделав короткое заключение и похвалив Юру, сказала:
– А завтра будет операция холецистэктомия (удаление желчного пузыря), которую будет де-лать Петр Петрович под новым современным наркозом, который нам продемонстрирует Юрий Владимирович Сенцов. Рекомендую всем поприсутствовать на операции. Будет интересно. Ведь таких наркозов в нашей больнице еще не было.
И вот наступил следующий день, когда мы все должны были увидеть современный наркоз. Я заявился в операционную пораньше, чтобы увидеть приготовления к наркозу, но, к моему удивлению, к операционному столу подкатили только наркозный аппарат и начали устанавливать капельницу для внутривенного введения препаратов. Петр Петрович уже мылся на операцию с ассистентом Лотовым, и, наконец, заявились все участники сегодняшней операции – Юра Сенцов, Василий Васильевич, Петр Ребров и Евгения Ивановна.
Я уже был там и все свое внимание сосредото-чил на действиях Юры Сенцова.
Итак, хирурги были готовы начать операцию, Юра уселся на стул у изголовья больного, поинтересовался у сестры, как дела с капельницей, и получив положительный ответ, произнес:
– Ну, поехали! – и дальше шло указание сестре: – Вводи гексенал. А вы, доктора, наблюдайте, как быстро заснет больной.
Сестра, проткнув резиновую трубку капельни-цы, медленно начала вводить гексенал и больной тут же заснул. Он действительно крепко спал и ни на что не реагировал. Юра обратил наше внимание на зрачки больного, которые сузились. После того, как гексенал был введен, Юра попросил сестру:
– Так! А теперь вводи листенон. Кстати, листе-нон вводится быстро, Вводи!
Но сестра как-то недоуменно смотрела на Юру и очень тихо и растерянно проговорила:
– А вы мне его не давали.
Юра вспылил:
– Как это не давал! Вчера же…
Но вдруг, смутившись, полез в карман своего халата и вынул оттуда ампулу листенона. Изви-нившись, он протянул ампулу сестре, которая и ввела препарат в капельницу.
А Юра сосредоточил наше внимание на боль-ном, говоря:
– Вот понаблюдайте, как идет мышечное подергивание по всему телу и как только закончатся подергивания стоп, то можно интубировать (вводить трубку в трахею).
Мы наблюдали, как мышцы тела слегка подер-гивались (это наступала релаксация), началось подергивание ножных мышц и наконец стоп.
Тут Юра, протягивая руку к сестре, проговорил:
– Ларингоскоп! Ну, где там ларингоскоп!?
Однако сестра с недоумением взирала на Юру и ничего не понимала:
– Кккаккой это?
И тут Юра вспыхнул гневом:
– Как это какой? Я вам вчера все показывал. Где ларингоскоп, несите его быстро сюда. Черт знает, что такое!!!
Но поскольку ларингоскоп пошли искать, больного пришлось выводить из наркоза. Юра начал усердно сжимать дыхательный мешок аппарата, держа маску на лице больного и постоянно высказывая недовольство действиями сестер.
Больной проснулся, вопросительно уставился на хирургов, но те только развели руками.
Наконец принесли ларингоскоп – прибор, с помощью которого в трахею вводится дыхательная трубка. Но в приборе не оказалось батарейки. Пошли искать батарейки – и вскоре аппарат был готов к работе.
И снова Юра сестре:
– Вводи гексенал!
Спустя некоторое время:
– Вводи листенон.
Теперь он уже работал молча.
И вот наконец:
– Ларингоскоп!
Сестра протянула Юре прибор, он повернул что-то в рукоятке, загорелась лампочка на конце клинка прибора.
И Юра начал интубацию, показывая нам голо-совые связки, куда нужно вводить дыхательную трубку. И тут же попросил сестру:
– Трубку давай!
И вновь сестра молча смотрит на Юру и не понимает, что от нее требуется. Юра просто взревел:
– Ты чего?!? Трубку, трубку, которую надо ввести в трахею! Где трубки? Их целый набор я вчера вам показывал. Где они? Бегом, черт вас побери!..
Но так как неизвестно было, когда принесут трубки, больного вновь пришлось разбудить. Второе пробуждение он перенес молча, полагая, что так и должно быть, так как хирурги спокойно стояли у стола и разговаривали меж собой.
А вот, наконец-то, и трубки. Их было штук пять разного диаметра. Сестра поставила банку с трубками на столик у изголовья больного, Юра посмотрел на них и процедил сквозь зубы:
– А воды не догадались в банку налить? Или все говорить надо. Сами-то можете что-нибудь сделать...
И все началось с начала.
– Гексенал!
– Листенон!
– Ларингоскоп!
– Трубку!
Наконец Юра ввел трубку в трахею, подсоединил ее к наркозному аппарату, отрегулировал смесь эфира с кислородом, только после этого и он, и все мы расслабились. Петр Петрович начал операцию, ведя репортаж с операционного поля:
– А что, ребята, оперировать-то намного легче под таким наркозом. Мышцы расслаблены, рану легко развести, да и подход достаточный до пузыря. Вот, можете даже посмотреть.
И он, отойдя в сторону, показывал нам, как легко поддаются расслабленные мышцы живота, рана широкая и видно даже желчный пузырь, тогда как при масочных эфирных наркозах много не увидишь.
До конца наблюдать операцию мы не стали, так как остальное нам было уже известно, и мы отправились в ординаторскую, обсуждать увиденное.
В ординаторской Василий Васильевич с трудом сдерживал свой гнев, а мы сотрясались от смеха.
– Ну, Сенцов, выйдешь из операционной, получишь у меня сполна. Я тебя научу организации наркоза!
Ты у меня запомнишь этот показательный наркоз…
Твою мать...
Мы дождались конца операции, которая прошла очень успешно, поздравляли Юру с первым «показательным наркозом», при этом закатывались от хохота и добродушно подковыривая Юру, говоря:
– Ну, вот теперь-то мы знаем, что такое совре-менный наркоз!
Юра смущенно отвечал, что это же организационные недочеты, а сам-то наркоз...
Однако, Василий Васильевич отругал Юру прямо при нас, говоря:
– Ты почему не подготовил сестру? Ты почему не проверил наличие ларингоскопа, трубок? Ты куда смотрел перед тем, как давать наркоз? А? Пойми, ты лично сам должен был все проверить, до самой мелочи!!! Ну да ладно. Я вижу, что тебе придется выделить специальную сестру, которая будет тебе помогать при наркозе.
Вот так начиналась новая эра в наркозе. В на-стоящее время уже существует реанимационно-анестезиологическая служба, созданы реанимационные отделения, где больных выводят из тяжелого состояния и после наркоза, и после тяжелых травм, и заболеваний.
Теперь хирург не отвлекается от операции, так как анестезиолог занимается дачей наркоза и следит за состоянием больного, а хирург занимается операцией.

Вспоминаются мне некоторые печальные эпи-зоды, связанные с наркозом. Так, в 1965 году, когда в нашей больнице уже был свой анестезиолог Анатолий Иванович Иванов, я оперировал ребенка 14 лет по поводу острого аппендицита. Анатолий только что прошел повышение квалификации по анестезиологии в клинике Е.И. Мешалкина и решил дать наркоз пациенту циклопропаном (это газ). И во время операции вдруг произошел взрыв такой силы, что анестезиологическая сестра Нина оказалась на полу, отброшенная взрывной волной, наркозный аппарат воспламенился, у пациента пошла кровь изо рта, а я совершенно оглох и ви-дел только, что мои коллеги шевелят губами. Постепенно звук стал возвращаться, и мы занялись ликвидацией последствий взрыва. Я закончил операцию, Нину вынесли из операционной, Анатолий отключил циклопропан, но все закончилось благополучно – больной выздоровел. Но начался разбор дела – почему произошел взрыв.? На конференции в присутствии большого количества врачей выступил главный анестезиолог города и рассказал, что при даче наркоза циклопропаном следует строго соблюдать взаимоотношение ки-слорода с циклопропаном. При нарушении про-порций и резком движении смеси по шлангам ап-парата циклопропан взрывается. После этого случая наркоз циклопропаном в нашей больнице не давали.
А вот еще случай, когда Анатолий Иванович решил дать наркоз хлороформом при сопоставлении перелома лодыжки (область голеностопного сустава). Анатолий давал наркоз в гипсовой комнате, подкатив туда аппарат, травматологи вправляли перелом, как вдруг больная перестала дышать. Пока все суетились вокруг больного – остановилось сердце. Я в это время сидел в ординаторской и дневники в историях болезней больных своей палаты, как в ординаторскую ворвалась медсестра и быстро проговорила:
– Юрий Олегович, в гипсовой остановка серд-ца...
Повторять мне не нужно, я все понял и через секунду был в гипсовой комнате. Анатолий рас-ширенными глазами смотрел на меня и как-то неуверенно проговорил:
– Надо открытый массаж сердца!..
Вот здесь я чуть-чуть отвлеку внимание читателя и доведу до сведения, что в то время был распространен закрытый массаж сердца, который не удовлетворял хирургов, так как сердце часто не запускалось. Поэтому стал широко распространяться открытый массаж.
Об это много писали газеты того времени, как хирург прямо на улице, не соблюдая асептики, перочинным ножом рассекал грудную клетку и рукой массировал сердце. Были положительные результаты, но в последствии хорошо проанализировав закрытый массаж и отработав его методику, возвратились к закрытому массажу сердца. Но тогда...
Я быстро распорядился принести на лотке инструменты, надел стерильные перчатки, взял скальпель ,рассек грудную стенку и увидел сердце. Оно не сокращалось. Введя руку в полость груди, я охватил сердце своей рукой и начал массировать. Раз, два, три... безрезультатно. Кто-то из сестер протянул мне шприц с адреналином. Я ввел адреналин в полость сердца и продолжил массаж.
Через несколько массажных движений сердце сначала вяло начало сокращаться, затем ритм восстановился.
Я вынул руку из полости груди, понаблюдал за работой сердца и начал зашивать рану на груди. Больную вывезли из гипсовой комнаты в палату и установили пристальное суточное наблюдение. Все обошлось благополучно.
Почему это произошло? Да потому, что у хло-роформа очень маленький диапазон от недодозировки до передозировки. Найти золотую середину очень трудно, нужен большой опыт работы с хлороформом, а такого опыта у наших анестезиологов еще не было и за несколько вдохов произошла передозировка хлороформом.
А вот еще один случай, когда я работал в Томске-7 и посещал хирургическое отделение госпиталя.
Только я появился в хирургическом отделении, как Александр Семенович, начальник отделения, мне говорит:
– Юрий, иди-ка в приемный покой и помоги Петру принять больного с переломом бедра.
И я устремился в приемный покой.
Поприветствовав всех присутствующих, я обратил внимание на то, что начальник инфекционного отделения госпиталя, под-полковник медицинской службы Антонина Михайловна всматривается в лежащего на кушетке пострадавшего солдата и вдруг говорит:
– Нет, ребята, у него не перелом бедра. У него, скорее, вывих в тазобедренном суставе. Перелом бедра как правило сопровождается шоком, а у него нет шока.
Так что посмотрите внимательно.
Когда мы с Петром Григорьевичем Байдала обследовали пострадавшего, то действительно обнаружили вывих в тазобедренном суставе.
– Вот это да! – воскликнул Петр. – Антонина Михайловна с одного взгляда определила диагноз. Вот это опыт!
Посовещавшись, мы решили вправить вывих прямо здесь, в приемном покое. Распределили обязанности.
Я, поскольку физически был сильнее Петра, вправлял вывих, а Петр – давал наркоз и держал туловище.
Наркоз решили дать хлорэтилом, веществом, которое распыляясь вызывает замораживание кожи, если брызнуть струйку этого вещества. Но мы знали, что это годится для рауш-наркоза (быстрого, короткого наркоза) и приступили к делу. Петр положил на лицо пострадавшего солдата марлю в несколько слоев, затем отломил «носик» от стеклянной ампулы хлорэтила и направил струю на марлю на лице. Пострадавший моментально заснул. Затем Петр навалился на туловище пострадавшего, а я сильно потянул за ногу вниз. Раздался щелчок, и вывих был вправлен. Как только мы закончили вправление, пострадавший очнулся, и мы перевезли его в палату.
Вот такие они наркозные дела! Да, многие наркозы давались первый раз, потому и показательный.
Сейчас все по-другому – работают специалисты анестезиологи, реаниматологи, появились новые препараты, в больницах – реанимационные отделения, и когда кто-нибудь интересуется больным (родственником или знакомым ) и ему говорят:
– Он в реанимации...
Это значит, дело серьезное и им вплотную за-нимаются специалисты своего дела. Дай бог им удачи!
Не стоит на месте наша медицина, постоянно развивается, появляется что-то новое, а для нашего поколения все уже позади. Но мы следим за развитием, не желаем отставать, нам по-прежнему все интересно, и все еще охота познавать, как и раньше:
Мечты светились впереди,
Как паруса морского брига,
А жизнь осталась позади,
Как недочитанная книга...
Все остается будущему поколению.



Обнаглела со-всем...

Это было в то время, когда я работал ассистентом кафедры факультетской хирургии лечебного факультета Новосибирского медицинского института, которой руководил довольно известный в то время профессор Георгий Дмитриевич Мыш. Кафедра располагалась на базе первой городской клинической больницы, именуемой в народе как «горбольница», в корпусе № 2, где у входа висела табличка «Хирургическая клиника имени академика Владимира Михайловича Мыша».
Работая начальником санитарной авиации, я в марте 1973 года защитил кандидатскую диссертацию и был приглашен, а затем избран на должность ассистента вышеуказанной кафедры. Институт учебный, поэтому мне пришлось параллельно практической деятельности заниматься и педагогикой, т. е. преподавать хирургию студентам четвертого курса.
Работа на кафедре была построена так: утром – заглянуть в свою палату к больным, затем – пятиминутка, после чего занятия со студентами, а уже после занятий – практическая работа с больными. Мне выпало вести мужскую палату № 10, где располагались шестеро больных, и я после занятий направлялся к ним. Оформлял вновь поступивших, готовил к операции оче-редных, опрашивал, ощупывал, выслушивал всех больных, а затем шел в ординаторскую и записывал истории болезней.
Шел сентябрь. Я с группой студентов занимался по какой-нибудь хирургической теме и в подтверждение показывал лежащих в моей палате больных, предлагал студентам поговорить с больным, ощупать ему живот, осмотреть болезненное место (например, зоб, варикозное расширение вен нижних конечно-стей, грыжу и др.), выслушать легкие, измерить артериальное давление и т. д.
И вот однажды один из студентов обратил мое внимание на то, что у больного на тумбочке стоит стеклянная банка, заполненная кедровыми орехами. Больной сообщил, что его ежедневно посещает белка (а их было много в лесной чаще на территории больницы) и он ее подкармливает. Да и все больные с удо-вольствием наблюдали, как белка через форточку проникала в палату, перескакивала через больного, лежащего у окна, подходила к банке с орехами и лакомилась ими.
Однажды я дежурил по неотложной хирургии и во время дежурства часто заходил в палату побеседовать с больными, поинтересоваться их состоянием, кому-нибудь прощупать живот, осмотреть место предполагаемой операции и т. д. И вот в одно из посещений палаты я обнаружил, что больной, который кормил белку, спит крепким сном, на его груди развернута газета, а на газете лежат приготовленные кедровые орешки. Я спросил у больных:
– А чего это он так разложил орехи на газете?
Один из больных ответил:
– Да вот-вот белка должна явиться за орехами, а ему спать приспичило, так он приготовил все, чтобы она его не разбудила, и уснул.
И я решил дождаться гостью. Присел на стул у кровати одного из больных, и не успели мы перемолвиться словом, как в открытой форточке появилась белка, настоящая живая, пушистая белка. Она окинула взглядом палату, осторожно спустилась на подоконник, затем перескочила через лежащего у окна больного, подошла к своему кормильцу, и начала неторопливо убирать орешки с газеты и отправлять их в свой рот. Все застыли от изумления.
Не обращая ни на кого внимания, она собрала все орешки, как-то по человечески потерла лапку об лапку, и направилась к форточке. Добравшись до нее, она остановилась, повернула головку в сторону палаты, как бы прощаясь с находящимися в ней больными, и исчезла.
Один из больных нарушил тишину и произнес:
– Ну совсем обнаглела! Да они и на территории больницы людям проходу не дают, прыгают на грудь и требуют чего-нибудь вроде орех или семечек. А если ничего нет, так такие недовольные отпрыгивают, что жалеешь, что ничего не было в кармане, а от тебя на следующего «нападают». А кто часто ходит, так набивают карманы орехами и кормят их прямо с руки. Интересно же, особенно ребятишкам. Ну и белки! Обнаглели совсем – добродушно закончил больной.
Так мне удалось посмотреть это «таинство природы». А позднее на территории больницы на меня неоднократно «нападала» белка, но каждый раз у меня в кармане ничего не оказыва-лось, и белка спрыгивала с меня прямо на дерево, а затем направлялась к следующему пешеходу попытать счастья. Я смотрел ей в след и думал о том, что, вероятно, все животные спо-собны к мышлению, так как ведут себя как люди. А что?! Посетительница палаты № 10 обеспечила себе право посещать палату, наладила контакт с больными, выбрала себе друга и обеспечила себя необходимым питанием.

С тех пор прошло более тридцати лет. И вот совсем недавно я приехал на собственном автомобиле на территорию горбольницы, остановился около большой сосны, и только вышел из машины, как из-за сосны на высоте моего роста выглянула... шустрая рыжеватая белочка и уставилась на меня своими черными глазенками, как бы спрашивая:
– Орешки есть?
Я похлопал себя по карманам и как бы оправ-дываясь ответил:
– Ты знаешь, не захватил. Я же не думал, что тебя встречу.
Белка с сожалением посмотрела на меня, как бы говоря:
– Ну что же ты. Следующий раз принеси. – И исчезла на секунду за стволом, чтобы повторить свою просьбу уже с другой стороны толстого со-снового ствола: – Не забудь. – И быстро полезла вверх по стволу дерева.
– Не забуду! – крикнул я ей вслед и отправился по своим делам в больничный корпус, упрекая себя в том, что не положил в карман орешек. Надо бы следующий раз принести, а то ведь обидеться может. Эх, природа!!!



Почти  по  Чехо-ву…

После окончания медицинского института я работал в войсковой части, которая занималась строительством промышленных предприятий, жилых домов, клубов и т. д. Город-спутник был большой, имел прекрасный центр, громадный «Дом культуры», множество магазинов, а вокруг города располагались небольшие поселки, около которых и располагались военно-строительные полки, в одном из которых мы с женой, Тамарой Петровной, работали вольнонаемными врачами.
Работа была не сложной, опыта и знаний по специальности у нас еще не было, но рвения к знаниям у нас было предостаточно. Конечно, ос-матривая больного солдата, мы старались проводить исследования так, как нас учили в институте, улучшали технику исследований, пытались интерпретировать патологические находки, но давалось все с трудом и приходилось больных возить в госпиталь на консультацию к более опытным врачам.
Иногда приходилось дежурить по ночам в полку, чтобы оказывать необходимую помощь внезапно заболевшим военнослужащим или срочно отправлять их в госпиталь ,если не удавалось решить вопрос самому. И это правильно ,так как мы ,совсем еще молодые ,не имеющие собственного клинического опыта ,да и проработавшие 3 – 4 месяца после окончания института ,не решались брать на себя судьбу больного и потому отправляли их на суд более опытных и знающих врачей госпиталя.
И вот, в одно из таких дежурств, вечером после ужина, ко мне в лазарет заявился солдат и сообщил:
– Доктор, зуб болит, есть не могу, боль сильная, постоянная. Хоть таблетку какую-нибудь дайте, – жалобным голосом поведал мне о своем несчастье.
Я вынул из своего письменного стола таблетку аспирина, который многие принимали от любой боли, и он ушел. Вскоре стемнело, и время было около 23.00, когда он вновь явился ко мне с той же просьбой. Я выдал ему таблетку анальгина, размешал соду в стакане воды и дал ему пополоскать полость рта. Выпив таблетку и выполнив процедуру полоскания, он ушел в казарму. Не прошло и 2 часов, как он вновь появился у меня в лазарете:
– Доктор, не могу больше терпеть. Боль чуть стихнет после таблетки и опять появляется, да еще сильнее. Что делать? – чуть не плача жалобным голосом проговорил он.
Мне его было очень жалко, и я предпринял попытку вновь снять ему боль имеющимися средствами. Одну таблетку аспирина я посоветовал ему приложить к больному зубу, размешал в стакане воды соду с фурациллином и дал ему это полоскание. Выполнив все, он с незначительным улучшением ушел в казарму.
Было уже 2 часа ночи, как он разбудил меня и чуть не плача, мотая головой из стороны в сторону, придерживая щеку рукой высказал свою просьбу:
– Доктор, а не могли бы Вы выдернуть больной зуб? Ну, уже сил никаких нету, спать не могу, боль дикая...
Что же делать?!? Во время учебы в институте мы проходили двухнедельный цикл по стоматологии и кое-что у меня в голове осталось из пройденного. Я вспомнил, что боль может давать кариес, может образоваться гнойник у корня зуба, может быть пародонтоз и другие заболевания. Я даже вспомнил как мне, студенту 5 курса, удалось под руководством преподавателя удалить больной зуб у пациента, вспомнил даже технику удаления – раскачивание, ротация, тракция и т. д. И я ре-шился.
Открыв зубной кабинет, я усадил пациента в кресло, выложил на столик необходимые инструменты, простерили¬зовал их в пламени спирта, помыл руки и приступил к осмотру. Я хорошо помнил, что отыскать больной зуб можно поколачиванием по зубам инструментом, что я и проделал. К моему изумлению, я не увидел какой-либо патологии во рту (красноты десен, отека, черноты на зубах), но когда я инструментом стал легонько поколачивать по зубам, как мой пациент громко сообщил:
– Вот он, вот этот болит!
Я еще раз прошелся по зубам инструментом, и он вновь указал мне на тот же зуб. Тогда я взял шприц с раствором новокаина, ввел ему в десну в область больного зуба и, немного выждав, приступил к делу. Выбрав подходящие щипцы, я захватил больной зуб и начал производить раскачивание, ротацию и одновременно тракцию (тягу). Больной стойко выносил все неприятности процедуры и вот, наконец, зуб у меня в щипцах!
Положив зуб в лоток, я рассмотрел его и не нашел каких-либо патологических изменений. Осмотрев полость рта пациента, я заметил небольшое кровотечение из лунки, из которой помимо крови истекал гной. Предложив пациенту пополоскать полость рта раствором фурациллина, я заложил в лунку марлевый шарик и больной почти без боли ушел в казарму.
Наступило утро. Дежурство мое закончилось.
Уже собрались на работу все врачи, как вдруг заявился мой ночной пациент, и с радостной улыбкой начал меня благодарить:
– Как я от Вас ушел – боль сразу почти исчезла, я лег спать и уснул. Проснулся – никакой боли не ощущаю, ничего не болит, я теперь здоров. Спасибо Вам огромное...
Но я прервал его тираду и пригласил зайти к зубному врачу. Зубной врач – молодая женщина, тоже как и мы направлена на работу в полк после окончания среднего стоматологического училища, усадила в кресло улыбающегося, счастливого солдата, и начала осмотр полости рта зеркалом, и что-то про себя хмыкала и улыбалась.
– Ну, вот и все в порядке. Но когда стихнет воспаление, нужно будет у меня немного полечиться. А теперь можно идти.
Солдат попрощался и вышел из кабинета.
Я воззрился на стоматолога, ожидая выслушать замечания.
– Ну, в общем-то, ничего страшного не про-изошло. Вы, Юрий Олегович, все сделали пра-вильно, но зуб-то удалили здоровый, который был рядом с больным. Но через лунку здорово-го зуба вытек гной, образовавшийся у корня больного зуба. Вот поэтому боль и прекратилась. Такое допускается в стоматоло-гии, чтобы выпустить гной. И все равно Вы – молодец, что не испугались произвести удаление зуба.
Вот те раз! Думал я, идя домой после такого ночного дежурства, выдернул здоровый зуб, да еще и молодец. Мне было как-то не по себе.
Вроде страшного действительно ничего не произошло, но ведь я же лишил парня здорового зуба, хотя и здорово ему помог – боль-то исчезла.
Я шел по поселку и передо мной вставали кар-тинки из «Хирургии» А. П. Чехова. Ну, ничего! Еще и не такое бывает. Ведь это были мои первые шаги в хирургии.


Зоб

Почти все население нашего города знает, что зоб – это увеличение щитовидной железы. Вот присмотритесь к окружающим вас людям и обратите внимание на переднюю поверхность шеи – если вы ничего не увидели, то зоба нет.
Но это я выражаюсь не для специалистов-хирургов, а для широкого круга людей, не сведущих в медицине. Но если вы заметили, что на передней поверхности шеи что-то «выпирает», то вполне возможно, это и есть зоб. Однако не всегда. Как-то ко мне обратилась молодая женщина и попросила посмотреть, что это у нее на шее образовалось. Она сообщила мне, что ходила на прием к хирургу в поликлинику, и он поставил ей диагноз «ЗОБ». И что теперь делать? Я тут же осмотрел женщину и пришел к выводу, что это не зоб, а липома (доброкачественная жировая опухоль), а позднее сделал операцию по удалению этой липомы. Так что не каждое образование на шее есть зоб.
Не буду утомлять читателя анатомией, класси-фикацией заболеваний щитовидной железы, раз-личными подходами к лечению, однако напомню, что это заболевание было известно еще в глубокой древности и уже тогда предпринимались попытки оперативного лечения зоба. Но лишь в 1771 году Фогель впервые удалил узел из щитовидной железы, а в 1791 году Дезо произвел удаление половины щитовидной железы с перевязкой кровеносных сосудов, питающих железу.
Однако недостаточность знаний анатомии, от-сутствие соответствующего обезболивания, силь-нейшая кровоточивость во время операции стали причиной операционных и послеоперационных осложнений и летальных исходов. Поэтому мно-гие врачи того времени выступали против «убийственного и жестокого зоболечения», и в 1850 году Французская академия запретила всякие операции на щитовидной железе.
А в России в 1847 году Н.И. Пирогов произвел первую успешную операцию по удалению зоба и сделал эту операцию достоянием широкого круга хирургов.
Надо сказать, что анатомия шеи очень сложна, а сама щитовидная железа очень хорошо снабжается кровью и даже занимает первое место в организме человека по кровоснабжению. Вот поэтому и возникают страшные кровотечения как во время операции, так и после нее, и были случаи смертельного исхода от потери крови. Оперировать на щитовидной железе трудно еще и потому, что рядом с ней имеются образования, которые не дай бог повредить, так как больного можно потерять прямо на операционном столе, если удалить па-ращитовидные железы, или оставить без голоса на всю жизнь, повредив так называемый возвратный нерв, иннервирующий голосовые связки. Поэтому операции на щитовидной железе относятся к разряду сложнейших.
В разработке техники операций на щитовидной железе принимали участие наши отечественные хирурги Пирогов, Микулич, Социн, Николаев и другие. Так что в плане хирургии щитовидной железы за державу не обидно.
Но это все предыстория к тому, что я хочу по-ведать читателю в этом рассказе.
Я работал на кафедре факультетской хирургии. проводил занятия со студентами, занимался наукой и вел палату больных.
Как-то придя на работу, я вошел в палату, чтобы поинтересоваться, как прошла ночь, и обнаружил вновь поступившую пожилую женщину с зобом. Но система работы была такова, что сначала утром проводилась утренняя пятиминутка, затеем все преподаватели шли на занятия со студентами, и только после 13.00 мы занимались больными в палатах. После занятий я отправился в палату и вплотную занялся поступившей.
Да. При осмотре больной на передней поверх-ности шеи бросалось в глаза значительное увеличение щитовидной железы, которое с большим трудом смещалось как при глотании, так и при ощупывании. Образование было деревянистой плотности, что в общей сложности позволяло поставить диагноз рака щитовидной железы. В направлении и истории болезни это было написано открытым текстом: рак. Полистав историю болезни, я обнаружил заключение патанатомов, подтверждающее этот диагноз. На обходе профессор Г. Д. Мыш подтвердил диагноз и сказал:
– Только смотри, Юра, во время операции па-ращитовидные не убери случайно, а то ...
Мне было понятно, что это означало. И я начал готовить больную к операции.
И вот операционный день. Признаюсь, я немного волновался, так как имея значительный опыт в операциях на щитовидной железе, оперировать рак щитовидной железы мне ещё не приходилось. Но я был готов к операции и понимал, что этой больной необходимо не просто удалить часть железы, а удалить ее всю, вместе с окружающими фасциями, но не повредить крупные кровеносные сосуды, нервы и предлежащие железы внутренней секреции. Говоря медицинским языком, ей полагалась экстирпация (полное удаление) щитовидной железы по онкологическим канонам.
Сложнейшая операция. Работать пришлось как сапёру, разминирующему мину. К чему ни коснись – кровотечение.
Отслойку тканей нужно делать, отступив от ткани железы, чтобы не осталась раковая ткань, удалить железу нужно вместе с окружающей ее капсулой и фасцией, при этом не повредив лежа-щие за ней образования – паращитовидные железы, возвратный нерв, кровеносные сосуды... Наконец, я выложил железу на лоток и занялся раной. Вот трахея, а по бокам от нее глубокие ямы, заполняющиеся кровью. Остановив кровотечение, я зашил рану, наложив на нее обыкновенные узловые швы, тогда как при обычной операции при зобе я всегда накладывал подкожный косметический шов, который впоследствии не давал рубцов и даже не был виден после операции. Но здесь не до косметики. Вставив в рану резиновые трубки для оттока крови и наложив повязку, я вышел из опе-рационной удовлетворенный операцией, но радости не испытывал, так как предстояло пере-жить еще послеоперационный период.
Послеоперационный период протекал, слава богу, без осложнений. Больная на третий день встретила меня в коридоре, и я почувствовал, что она просто счастлива. Однако я заметил, что говорила она шепотом, а это означало, что я во время операции повредил возвратный нерв или он попал в зону послеоперационного отёка.
Время шло, но больная продолжала говорить шёпотом.
Я начал было расстраиваться, но мои коллеги меня успокоили:
– Юра! А ты чего хотел после такой-то опера-ции?! Скажи спасибо, что жива осталась твоя па-циентка, да еще уходит без рака.
И я успокоился, ведь всё идёт нормально.
При выписке больная очень меня благодарила, обещала показываться, звонить и ушла домой счастливая.  После операции она раза два приходила показаться – все было прекрасно: болей нет, рана зажила, рубца почти не видно, настроение у нее было замечательным, но говорила по-прежнему шепотом и при этом шутила:
– Зато, Юрий Олегович, дома все довольны, что не болтаю как прежде во всю глотку. Жива, здорова и слава богу!
Прошёл год. Мы дома готовились к встрече Нового года, когда зазвонил телефон. Взяв трубку, я сразу узнал этот скрипучий, тихий шепот. Больная доложила о своем прекрасном состоянии, пожелала мне и всей моей семье благополучия и здоровья и в заключение:
– С Новым годом вас, Юрий Олегович ! Здоровья вам!
Я вас никогда не забуду.
Так продолжалось пять лет. Обычно перед са-мым новым годом я слушал в телефонную трубку знакомый шепот:
– Юрий Олегович, это я! Я ещё жива и поми-рать не собираюсь. Врачи говорят, что у меня никаких лимфоузлов нет и это хорошо. – И дальше шли пожелания здоровья, поздравления и короткое сообщение о своем состоянии – всё в порядке! И я был просто счастлив.
С тех пор прошло уже много лет. Я вспоминаю этот случай и перед каждым новым годом поглядываю на телефон – но он уже много лет молчит. Как сложилась её дальнейшая судьба, я не знаю. Но очень хочется верить в лучшее. Где же вы, моя безголосая пациентка?!


Спазмофилия

Случилось это в том же Каргаске, на севере Томской области, где мы проходили производст-венную практику после окончания 4 курса мединститута. Здесь мы пережили смерть двух молодых парней от столбняка, о чем я уже поведал читателю ранее, и здесь же я выезжал на «поднятие трупа», что описал в рассказе «Утопленник», и здесь же мы пережили...
Впрочем, судите сами о наших переживаниях.
Проходя практику по терапии, нам предлага-лось, помимо работы в стационаре, учиться и амбулаторному делу, и работе скорой помощи, и работе участкового врача. Работа участкового врача заключалась в том, чтобы посещать на дому больных, которым противопоказано выполнять физические нагрузки, посещать поликлинику в период эпидемии гриппа, пожилых больных, которым трудно самим посещать поликлинику, больных, находящихся на диспансерном наблюдении, да и тех, которые вызывают врача на дом…
И вот однажды мы с Тамарой Петровной, взяв с собой необходимые лекарственные препараты, шприцы, ампульные препараты, кое какие инст-рументы, отправились по данному нам списку адресов навещать больных. При этом нас инструктировали, чтобы мы, осмотрев больного и дав ему какой-либо препарат или сделав инъекцию препарата, тщательно записывали все в амбулаторную карту больного.
В селах, деревнях и даже в районных центрах, как правило, преобладают частные дома, которые стоят в ровном ряду справа и слева от проезжей части дороги. Это и есть улица. Дома обозначены номерами, по которым мы и находили нужный нам адрес.
Обойдя несколько адресов, где проживали  ис-комые нами больные, мы спросили у посетивших, где проживает больной по фамилии Никодимов. Нам точно указали дом, и мы с Тамарой Петровной направились по указанному адресу. Но приближаясь к указанному дому, мы вдруг услышали громкий плач женщины и решили, что в доме рядом с домом Никодимовых что-то случилось. Мы почти бегом направились к этому дому. У крыльца нас встретил молодой мужчина и сказал, что только что умер их маленький ребенок, которому не исполнилось еще года. Мы быстро вошли в дом и увидели ужасную картину: в кроватке лежал  ребенок, девочка, а над кроваткой рыдая во весь голос, склонилась мать. Когда мы вошли, мужчина, отец девочки, взял инициативу в свои руки, отвел мать от кроватки и предложил нам осмотреть ребенка, проговорив с надеждой в голосе:
– Посмотрите, может быть, она еще жива? Мо-жет быть, еще что-нибудь можно сделать?
Мы с Тамарой Петровной взялись за дело. Бы-стро осмотрев девочку, мы пришли к выводу, что дыхание у нее отсутствует, сердцебиение не прослушивается.
Она была мертва. Я спросил у отца:
– Сколько времени она не дышит ?
– Да минут 8 – 10 всего. А что, можно что-то сделать ?
На что я ответил:
–  Можно попробовать ввести раствор адрена-лина в сердце, чтобы запустить сердце в работу, и делать искусственное дыхание.
Отец отреагировал мгновенно, даже не совету-ясь с плачущей матерью:
– Давай! Вводи! Теперь уж терять нечего, а вдруг получится?!? – с надеждой ответил он.
Я быстро раскрыл ящичек с лекарственными препаратами, отыскал адреналин, набрал его в шприц, обработал кожу в области сердца ребенка и  ввел иглу, потягивая шприц на себя. И вот появилась кровь в шприце, что говорило о том, что я попал в полость сердца. Я ввел адреналин и вынул иглу. Тамара Петровна в это время уже делала искусственное дыхание. Должен сказать, что в то далекое время дыхания «рот в рот» еще не существовало, а применялся старинный метод искусственного дыхания по Сильвестру – руки вытягиваются вверх, затем опускаются и прижимаются к грудной клетке с нажимом на нее.
Однако этот метод теперь забыт, так как он  не эффективен. Но в то время мы другого не знали и делали все, что знали и могли. Помню, что я еще пытался  массировать сердечко, нажимая пальцами на грудную клетку в области сердца, но ни массаж сердца, ни искусственное дыхание, ни введенный в полость сердца адреналин эффекта не дал. Мы добросовестно проработали полтора часа и  все напрасно. Девочка умерла. Оба родителя и мы с Тамарой Петровной сидели в комнате  молча. Мать уже не плакала, муж обнял и гладил ее по голове, а у нас из глаз текли слезы и на душе был тяжелый камень. Провожая нас, родители девочки благодарили нас за попытку оживить ребенка, а мы, удрученные неудачей и таким кошмарным происшествием, медленно побрели в больницу. Шли мы молча, слезы продолжали литься из на-ших глаз, сердца наши обливались кровью, на душе лежал тяжелый камень.
На другой день был, как говорят в авиации, «разбор полетов». Помимо того, что мы подробно описали все произошедшее в амбулаторной карте, мы еще с подробностями рассказали главному терапевту обо всем. К своему удивлению мы не услышали каких-либо упреков, наоборот, нас даже похвалили и ска-зали:
– Да Вы просто молодцы, что сделали попытку оживить ребенка, и сделали все правильно. Но хорошо зная педиатрию, должна вам сказать, что это – СПАЗМОФИЛИЯ и  при этой патологии все мероприятия по оживлению, как правило, бесполезны.
Так высказалась о нашей деятельности главный терапевт Каргаска, женщина средних лет, уже имеющая значительный опыт врачебной деятельности, которая курировала нашу практику по терапии.
Как-то, идя по Каргаску, нам встретилась пожилая худенькая женщина лет около 70, в стареньком темном платье и с серым платком на голове. Увидев нас, она приветливо поздоровалась с нами, улыбнулась и сказала:
– Я  Никодимова, соседка Савельевых, у кото-рых девочка умерла. Савельевы сказали, что Вы – хорошие врачи и хорошие люди, сделали все, чтобы спасти девочку, но бог ее забрал к себе. Девочку похоронили уже. А у нас в народе говорят, что  ее  «младенческий разбил», а против него даже бабки-знахарки ничего не могут сделать. Так что спасибо Вам!
Она поклонилась нам и пошла по своим делам.
А мы смотрели ей в след и думали, что это за «младенческий» такой, с которым не может справиться даже бабка-знахарка, что это за спазмофилия, с которой и медицина не справляется?
Но придет время, когда медицина все-таки справится с таким недугом, как спазмофилия.


Перитонит

Я закончил занятия со студентами и студенты, прощаясь, потянулись к выходу, как вдруг заме-тил, что в класс входит против потока студентов наш уролог, Александр Михайлович. Мы поздо-ровались.
– Садись, Саша. Чего такой грустный ? – поинтересовался я.
– Юрий Олегович, не посмотрите моего папу? Он уже третий день лежит у нас в отделении, смотрели хирурги и куратор гнойной хирургии, но ничего не находят хирургического. А он что-то чахнет на глазах, тяжелеет. Может быть, Вы что-то найдете у него?!
– Ну конечно, пошли, сразу и посмотрим, – сказал я и мы отправились в урологическое отделение, где лежал больной отец моего коллеги. По дороге Саша рассказал, что у отца появились сначала боли в животе, отдавали в поясницу, была рвота, и я подумал, что у него почечная колика и отвез его к нам в отделение. А вчера боли стали меньше, но общее состояние ухудшилось. Я попросил куратора гнойной хирургии посмотреть, но он ничего хирургического не обнаружил. А сегодня пришел на работу  и увидел, что стало еще хуже.
Мы вошли в палату, я взял стул и придвинул его к кровати, где лежал Сашин отец. Поздоровавшись, я начал осмотр больного. Уже с первого взгляда было ясно, что больной тяжелый: заостренные черты лица, кожа бледная с сероватым оттенком, сухой «как щетка» язык, слабый частый пульс, низкое артериальное давление… Живот вздут, в дыхании не участвует, при ощупывании мягкий, но слышно, как плещется жидкость. При прослушивании кишечных шумов не было слышно, что гово-рило о том, что кишечник не работает. Я еще несколько раз прощупал, проперкутировал и аускультировал живот и пришел к выводу, что у него в животе какая-то жидкость и в большом количестве. Осмотр через прямую кишку подтвердил мою догадку – там я обнаружил нависание передней стенки кишки и флюктуацию.
Закончив осмотр, мы с Сашей  вышли в коридор и я ему поведал свои догадки:
– Ты знаешь, Саша, мне кажется, что у него в животе много жидкости и, возможно, это кишеч-ное содержимое, это терминальный перитонит и нужна срочная операция. Я удивляюсь, почему его вчера не взяли на операцию. Надо немедленно оперировать.
Саша без колебаний дал согласие на операцию и тут же попросил:
– Юрий Олегович, мне бы хотелось, чтобы его оперировали Вы. Я Вас знаю давно и ...
Я не дал ему закончить фразу и, конечно, согласился. Он сказал:
– Ну тогда я быстро организую операционную и ассистента.
И вот операция. Больной уже под наркозом, я натягиваю перчатки и подхожу к операционному столу, и в этот момент входит куратор гнойного отделения, мой коллега, и говорит:
– А чего это ты собрался делать? Там же нет ничего хирургического. Вот мне кажется, что у него урологическая патология и оперировать не надо! – заключил он  и продолжал: – надо поста-вить в известность Георгия Дмитриевича, а потом уж решать!
На что я ответил:
– Нет, не согласен! Оперировать нужно было еще вчера, и сейчас тянуть время я не намерен.
На том и разошлись. Он вышел из операцион-ной, а я широким средне-срединным разрезом вошел в брюшную полость. В нос ударил зловонный запах.
Полость живота была заполнена тонкокишеч-ным содержимым, которое вытекало через край разреза, как будто находилось под давлением.
И в этот момент в операционную вошли про-фессор Г. Д. Мыш и куратор гнойного отделения. Георгий Дмитриевич Мыш  был заведующим кафедрой хирургии, светилой в хирургии, и, конечно, куратор гнойного отделения после нашего разговора отправился с докладом к нему, вероятно, нажаловался на мои «неадекватные» действия в отношении больного. Но как только Георгий Дмитриевич увидел своими глазами мои находки в животе, он, не сказав ни слова, повернулся и направился к вы-ходу, куда за ним последовал очень удивленный куратор гнойного хирургического отделения.
Я продолжал операцию. Удалил всё содержимое кишечника из брюшной полости, осмотрел все органы и при ревизии кишечника обнаружил два больших перфорационных отверстия в тонкой кишке, из которых поступало содержимое в брюшную полость.
Ушив отверстия, я показал Александру Михайловичу, который всю операцию стоял рядом со мной, как выглядят органы живота (гиперемия, фибринный налёт, отсутствие перистальтики, гнойная жидкость, раздутые петли кишок и т. д.) наложил подвесную энтеростому, т. е. кишечное содержимое будет выходить наружу через выведенную на живот кишку. Другого выхода не было. Рану ушил с дренажами (трубками для вливания лекарственных препаратов) и закончил операцию.
После операции мы с Сашей стояли в коридоре.
Саша не плакал, но было видно, как ему было тяжело. Ведь это его отец, ему было 78 лет, но он мог бы еще пожить, если бы не возникла острая кишечная непроходимость, приведшая к разлитому перитониту. Перитонит – это воспаление всей брюшной полости и летальность даже в наши дни достигает более 40%. Еще в конце позапрошлого века известный в то время хирург Вагнер сказал:
«Наше поколение хирургов воспитано в страхе перед богом и перитонитом!». И если в наши дни с богом еще можно как-то договориться, то перитонит остаётся страшным, смертельным заболеванием.
Сашин отец скончался на утро следующего дня.
Прошло более 20 лет, а у меня, как сейчас стоит перед глазами эта операция, наши споры с куратором гнойной хирургии, и Саша, которого мне было жаль до слез, потому что я был в его положении и мог поставить себя на его место.



Отдых в Гаграх
В то далёкое и навсегда ушедшее время я, работая ассистентом кафедры факультетской хирургии, руководимой известным в то время профессором Г. Д. Мышом, ежемесячно и всегда в срок получал 362 рубля, и это были огромные деньги. За квартиру мы платили 37 рублей, билет до Москвы стоил 50 рублей, злощастная колбаса стоила 1 рубль 60 копеек, да и всё остальное стоило копейки. Вот только покупать-то было нечего – прилавки в магазинах были пусты и заполнены консервами, да «завтраком туриста».
А такие ценные вещи, как автомобиль, телеви-зор, автомобильные шины, путёвки на курорты, распределялись где-то выше и теми людьми, которых я никогда не видел и ничего о них не знал. Поэтому и возникла система так называемого блата, по которой можно было достать (заметьте, не купить, не приобрести, а именно достать) всё, что угодно.
И несмотря на отсутствие продуктов питания в магазинах, на днях рождения, свадьбах, праздниках столы ломились от яств. Были колбаса, ветчина, сыр, мясо, водка и самые разнообразные вина и т. д.
И все это доставали по блату, по связям и зна-комству.
Но это было предисловие к тому, что в отпуск каждый человек мог поехать на отдых к Черному морю, как по путевке, так и «дикарем», и даже в другие страны хватало денег съездить. Так, например, я посетил Финляндию, истратив всего 300 рублей, Тамара Петровна побывала в Египте, Индии, Шри-Ланке. Вместе мы проехали на автобусе по Польше и Чехословакии. Да, путешествовать мы очень любили.
А в начале 70-х годов нас пригласили в качестве врачей на поезд «Горный», который каждую пятницу увозил туристов в Горную Шорию. И мы ездили, катались на лыжах, оказывали помощь пострадавшим, заболевшим. И даже получали там зарплату. А иногда Новосибирское турбюро предлагало съездить руководителем группы новосибирцев в какой-нибудь город. Я, например, побывал во Владивостоке, Львове. А Тамара Петровна объездила почти всю страну – Киев, Москву, Ле-нинград, Ташкент, Тбилиси, южные города, Чер-номорское побережье и т. д.
И вот однажды мне позвонили из турбюро и предложили съездить руководителем группы в Гагры.
Когда я вошел в турбюро, меня встретили очень гостеприимно, с улыбкой, и предложили сесть к столу.
– Это очень хорошо, Юрий Олегович, что вы согласились поехать. Ну некому больше! На вас свет клином сошелся. Спасибо большое.
– Все это прекрасно, – ответил я, – но ведь мне с собой нужно взять дочь Ирину, ученицу восьмого класса, а вот найдется ли у вас путёвка для неё?
– Да, конечно, найдётся, – ответила инструктор турбюро. – Мы даже продадим вам её за полцены. Хорошо?
– Прекрасно! – ответил я и тут же приобрёл путевку для Ирины за 50% стоимости.
Выдавая документы, инструктор сообщила мне:
– Едут тридцать человек, размещать будете в частном секторе, местные работники турбюро помогут разместиться, а вам – бесплатный проезд, бесплатное проживание и бесплатное питание. А по возвращении получите зарплату. Устраивает?
Конечно же, меня всё устраивало, однако не-множко пугала неизвестность – справлюсь ли я со своими обязанностями руководителя группы.
Однако ничего страшного не произошло, я справился.
Как только автобус привёз нас от самолета в центр Гагры, нас уже поджидала инструктор ме-стного турбюро, собрала всех и предложила мне, как руководителю группы, составить списки: кто с кем желает проживать. Комнаты имеются на два, три и четыре человека. Я быстро выяснял, кого с кем разместить, запи-сывал на бумажке, отдавал желающим проживать вместе, а инструктор писала на этой бумажке адрес, и туристы расходились по домам устраиваться. Ирина со мной размещаться не захотела и разместилась еще с двумя молодыми женщинами, которые уверили меня, что она будет в их надежных руках, они за ней присмотрят, и никаких эксцессов не будет. А на пляж будем ходить все вместе.
Мне выпало разместиться в большом двухэтажном доме, в комнате на две кровати. Соседом моим оказался молодой парень, лет сорока, по профессии шофер, звать Николаем. Комната чистая, уютная, на единственном окне красивые шторы, вход в комнату через большой коридор, откуда поднималась лестница на второй этаж, и были еще две двери, как выяснилось позднее, одна из них вела на кухню.
Фамилия владельца дома – Алтыбармакян. Хозяина звать Аликом, его жену – Ани, сына – Ашот. И, как мне сообщил Алик, у них еще старший сын живёт в Ленинграде, работает в милиции и обещал скоро приехать.
Вот так мы все и познакомились. Режим был один: утром – подъем, умывальник на улице, как и остальные удобства, но всегда в полном порядке, завтрак в расположенной недалеко столовой, а дальше – на море. Черное море! Я раньше уже бывал на Черном море с Тамарой Петровной, и всегда оно производило на меня огромное впечатление – масса воды, волны, другого берега не видно, не то что на наших сибирских реках, по морю можно уплыть и в Турцию, и во Францию, и в Грецию и в Италию, да хоть вокруг света. На берег приходила вся группа. Мы с Ириной делали недалёкие заплывы, лежали на каменистом берегу, беседовали. Я, лежа на спине, вглядывался в голубое небо и философски рассуждал: а что такое бесконечность? И как это, бесконечность? Ведь всему есть конец, а тут – бесконечность. И в этой бесконечности рассыпаны разные планеты, звезды, целые миры, наша земля… Нет, наша земля лучше всех планет. Ну на какой планете можно еще поваляться на берегу такого прекрасного моря? На какой планете произрастают такие зеленые растения?
На какой планете так легко дышится? Да много о чём думалось, лежа на берегу.
И вдруг мои размышления прервал голос одного из наших туристов:
– Юрий Олегович! Ведь вы же врач? Вы же хирургом работаете?
– Да! – ответил я. – А что, что-то случилось?
– Да вот тут, рядом с нами, молодой человек вошел в воду, а его выбросило волной, он упал на берег плечом, и у него что-то с рукой. Может быть, вы посмотрите, что с ним?
И я тут же вспомнил, как вчера я вошел в вол-нующееся море, а волна была с мой рост, и меня очень легко подхватило волной и вышвырнуло на берег, и я шлепнулся на живот, предваритель-но перевернувшись в воде раза два. Опасное это дело.
– Ну, конечно, – ответил я и мы направились к парню, вокруг которого уже собиралась толпа.
Подойдя к парню, я увидел, что он сидит на берегу, правой рукой поддерживает левую и качается из стороны в сторону, слегка постанывая от боли. Толпа реагировала на происшествие по-своему.
– Да чего ждать-то? Надо скорую вызывать! – кричал один.
– А чего скорую-то, за руку надо потянуть и всё пройдет! – отвечал другой.
– Да не потянуть, а дернуть как следует! – ото-звался третий голос.
– Да отойдите все, ему же надо воздуха по-больше дать! – кричала женщина из толпы.
Я подошёл к парню, спросил, что произошло, и он мне ответил:
– Да баловались мы в воде. Волна-то приличная, у самого берега она меня подхватила и выкинула на берег. А я плечом и рукой по берегу и прокатился и чувствую боль в суставе, двигать не могу...
Дальше я должен был удостовериться, нет ли околосуставного перелома плеча, и начал осмат-ривать пациента. Я отметил, что имеется асимметрия суставов, контуры левого сустава совсем другие, имеются впадины, сустав какой-то «острый» по сравнению с правым. Прощупал сустав и обнаружил смещенную головку плечевой кости, но патологической подвижности не выявил.
Это вывих плечевого сустава. Надо вправлять.
Пригласив помочь двух крепких молодых парней, я тут же приступил к делу. Усадил парня повыше на большой камень, попросил крепко подержать пострадавшего за туловище, чтобы оно не смещалось, когда я буду делать вправление. Предупредил пострадавшего, что сейчас буду вправлять, будет больно, но надо собраться и потерпеть несколько секунд.
Взяв в свои руки предплечье вывихнутой руки, я согнул его под углом 90 градусов и начал ротировать плечо наружу. Затем прижал пострадавшее плечо к туловищу и начал выводить его вперед, разворачивая плечо внутрь, и тут раздался характерный щелчок и головка встала на свое место. Вывих был вправлен. Боль прошла сразу после вправления.
Парень оживился, заулыбался, но я его преду-предил:
– Не шустри! Руку нужно прибинтовать к туловищу и так проходить неделю. Иначе возможен повторный вывих.
Но так как бинта и какой-то материи не на-шлось, мы подвесили его руку на брючный ре-мень, и я взял слово с пострадавшего, что он зайдет в поликлинику или больницу, расскажет обо всем, и ему наложат соответствующую иммобилизацию.
– Скажешь, чтобы наложили повязку Дезо! За-помнил? – спросил я и попросил его товарищей проводить парня в больницу.
После этого случая вся группа стала относиться ко мне с большим уважением. Многие ведь до этого не знали, что я – врач. Вот теперь узнали. И конечно, как принято у нас, стали обращаться ко мне со своими болячками. Я давал советы, рекомендации, однако другая половина группы сетовала на больных:
– Ну чего вы пристаёте к Юрию Олеговичу со своими болячками? Вы поймите, он же в отпуске, дайте же отдохнуть человеку!
И меня постепенно оставили в покое.
До окончания пребывания в Гаграх оставалось еще больше недели. Мы с Ириной и всей группой побывали на экскурсиях, покупались на других берегах и в пресноводных бурных речушках. В общем, отдых протекал нормально.
Вечером я окунулся в прохладную воду Черного моря, на закате посидели с Ириной на берегу и отправились спать. Я проводил Ирину в ее домик, к женщинам, которые обихаживали ее, мы попрощались, и я отправился к дому Алтыбармакянов. Николай, мой сосед, уже лежал в постели и читал книгу. Я разделся и улегся на свою кровать, намереваясь заснуть. Было уже около 12 часов ночи, когда в коридоре послышалась какая-то суета, топанье ног, и голос Ани громко прокричал:
– Ашот, Ашот! Скорее вызывай скорую по-мощь. Андрей умирает. Скорее! Алик, что делать! Андрею совсем плохо!..
Услышав всё это, я в тревоге поднялся, надел брюки, накинул рубашку и вышел в коридор.
Никто не обращал на меня никакого внимания. И тогда я подошел к Алику и сказал:
– Подождите вызывать «скорую», давайте сна-чала посмотрим, что с ним.
Стало тихо. Все воззрились на меня. Я пошел за Аликом на второй этаж, где в комнате находился приехавший из Ленинграда старший сын Андрей.
Андрей вертелся в кровати как вьюн, при этом держался за живот, прижимал ноги к животу и периодически издавал стон.
Я взял стоящий рядом стул, придвинул его к кровати, сел и стал наблюдать за больным.
Понаблюдав минуту, я проговорил:
– Ну, давай теперь посмотрим твой живот!
И вдруг я услышал взволнованный голос Ани, матери Андрея:
– А что, ты можешь? – спросила она с большим армянским акцентом.
Я только улыбнулся в ответ и осмотрелся во-круг – вся родня с затаенным дыханием стояла вокруг кровати, не издавала ни звука и с надеждой глядела на меня.
Я приступил к осмотру живота. Сразу заметил, что живот обычной формы, в акте дыхания участвует, при пальпации совершенно мягкий, чуть болезненный в области желудка. Никаких грозных симптомов «острого живота» я не обнаружил. Во время осмотра я задавал вопросы Андрею о Ленинграде, о работе, о питании, о том, что сегодня он ел на ужин, и тем самым выяснил, что он, живя в Ленинграде, питается в столовой, а когда приехал к родителям в отпуск, то дорвался до любимой, острой как перец, пищи.
Вот после ужина ему и зажгло в желудке. По-хоже, острая пища, к которой он стал непривычен, обожгла слизистую желудка и дала боль. Я попросил полотенце, смоченное теплой водой, и спросил, нет ли у них в доме лекарств, в частности но-шпы. Но-шпа нашлась, ее бегом принесла Ани, Андрей выпил таблетку, и мы продолжали спокойно разговаривать. Он уже не дергался, вёл себя совершенно спокойно, боли не ощущал и даже улыбался.
И вдруг снова громкий голос Ани:
– Андрей, так у тебя ничего не болит? У тебя всё прошло?
Андрей с улыбкой проговорил:
– Да, всё уже прошло, ничего не болит, всё в порядке!
И тут всё внимание переместилось на меня, мне даже стало немножко неудобно от такого внимания.
– Дорогой! – воскликнула Ани. – Дорогой! Ты нас извини, мы даже не знаем, как тебя зовут и кто ты?!
– Ани, – проговорил Алик, – давай накрывай на стол, гостя угощать будем, будем знакомиться.
И всем семейным составом вместе с выздоро-вевшим Андреем меня повели на кухню. Время было за полночь, мы сидели на кухне, я рассказывал о себе, меня обильно угощали, поили самодельным вином… Но уже была ночь, и я скромно высказал пожелание отправиться ко сну. Все проводили меня до комнаты, а Алик сказал:
– Знаешь, дорогой! Мы в воскресенье повезем тебя за город, на природу. Отдыхать, так отды-хать.
Они меня очень благодарили, уже через закрытую дверь комнаты я слышал лестные отзывы о себе. Наконец я разделся и под тихий храп соседа Николая уснул крепким сном.
Утро воскресного дня. Я проснулся, умылся и хотел отправиться как всегда на море. Однако появился Алик и настойчиво пригласил меня на завтрак. Но пока мы завтракали, к дому подъехали две автомашины «Жигули», появились новые молодые армяне и стали загружать в багажники «Жигулей» какие-то сумки, канистры, арбузы, дыни и т. д. Мы с Аликом сидели за столом, когда Ашот доложил с улыбкой:
– Папа! Все готово, можно ехать!
И Алик торжественно пригласил меня в поезд-ку, которую, как он сказал, они предпринимают в мою честь.
Ну как тут откажешь!? Меня посадили в одну из машин, и кавалькада двинулась в путь. Я очень сожалел, что Ирина отказалась от поездки и осталась со своими женщинами.
Путь лежал к озеру Рица. Дорога виляла между горами, зелеными соснами, проходила над мелкими речками по мостам, поднималась в гору всё выше и выше. Наконец, переехав один мостик, перекинутый через бурную чистую речушку шириной не более 20 метров, мы свернули с дороги и подкатили к самому берегу речки. Выйдя из машины, я осмотрелся – прекрасное ущелье, повсюду зеленые сосны, на самом берегу небольшая площадка, покрытая зелёной травкой, вода в речке чистейшая, а вокруг красивейшие горы. Прекрасное место для отдыха.
А тем временем молодежь выгружала из багажников их содержимое. Арбузы, дыни – в воду, канистру – в воду, быстро разожгли костер, установили шашлычницу и занялись приготовлением шашлыков. А пока все готовилось, мужчины на берегу вели беседу. Все расспрашивали меня – сколько мне лет, где работаю, что за работа, какая у меня семья и т. д. Я рассказывал обо всем, о чем меня спрашивали. Наконец все было готово, и нас пригласили к столу. Стол представлял собой расстеленную на траве большую скатерть, на которой были выставлены фрукты, овощи, мясная, рыбная закуски, рядом стояла шашлычница с готовыми шашлыками, из канистры, которую предварительно остудили в речке, стали наливать вино. Вино на вид представляло собой прозрачную, с чуть-чуть бежевым оттенком жидкость, а от дна к поверхности стакана поднимались мелкие пузырьки воздуха. Ну прямо как шампанское.
Алик, как самый старший, произнес в честь меня тост, и все выпили вина. Я выпил стакан вина почти залпом, оно показалось мне каким-то неземным нектаром, ибо такого вкусного вина мне пить еще не приходилось. Отдали должное мы и закускам, и фруктам, и, конечно, шашлыкам. И опять же, такого шашлыка я ранее не едал, да и после этой поездки ничего по-добного мне поесть не удавалось. Вкуснятина неимоверная! Как только им удается такие шашлыки и вина делать – удивительно!
Слегка захмелев, я начал вести себя более сво-бодно, раскованно. Начал рассказывать анекдоты, от которых все присутствующие со смеху катались по поляне, делать стойку на руках (тогда я еще мог это делать), даже искупался в бурной, холодной, горной речке, доказывая присутствующим, что я – сибиряк, и холод мне не страшен. Ани очень беспокоилась, что я могу простудиться. В общем, все мне нравилось, все было прекрасно. Но приближался вечер, и нужно было уезжать. Помню, как я усаживался в машину, как рассказывал в машине анекдоты... и … дальше я проснулся утром в своей кровати. Проспал я почти до 12 часов дня, я был в отличной форме, самочувствие мое было прекрасным, никакой головной боли, запаха изо рта не было. В общем, как заново на свет народился. Находясь в прекрасном состоянии и настроении, я умылся, побрился, привел себя в полный порядок и тут же был приглашен Аликом к столу, на завтрак. Во время завтрака Алик спросил меня:
– Ну как, голова не болит?
– Нет, – отвечал я весело, – я как будто прошел какое-то отличное лечение и чувствую себя прекрасно! Но вот последнее, что я помню, так это посадку в машину, а дальше ничего не помню.
– Это все потому, – сказал Алик, – что вы, русские, не умеете пить вино. Я же видел, как ты его стаканами глушил. Разве так можно. Надо по глоточку, не спеша, с наслаждением...
– А я и пил с наслаждением. Уж очень оно вкусное у вас, удержаться не мог, но, как видишь, всё на пользу.
– Ты знаешь, Юрий, вы с женой оба врачи и живёте в большом городе. Не мог бы ты выслать нам прибор для измерения кровяного давления? А то у нас не купишь, а мерить давление надо. У Ани гипертония, да и у меня иногда поднимается давление. Тебя не затруднит?
– Конечно, вышлю, это не трудно, у нас их в аптеках продают. Вышлю, – пообещал я.
Отдых в Гаграх прошел замечательно. Дома я подробно рассказал Тамаре Петровне о нашей с Ириной поездке. Ей понравилось, и на следующий год она поехала в Гагры, и тоже руководителем группы.
Вот она-то и привезла Алтыбармакянам в подарок тонометр, а вернувшись из поездки, привезла огромный привет и приглашение приезжать к ним в гости хоть каждое лето. Но больше вырваться нам туда не удалось. А жаль. Хотелось бы съездить. Но, как говорится, поживём – увидим! Еще не вечер!!!

Утопленник
В рассказе «СТОЛБНЯК» я уже довел до сведения читателя, что на севере Томской области в райцентре Каргасок мы с Тамарой Петровной, в то время ещё Егоровой, проходили производственную практику после четвертого курса учебы в мединституте. Не буду останавливаться на достопримечательностях населенного пункта, однако напомню, что главной примечательностью была великая Сибирская река Обь и ее многочисленные притоки. И вот однажды главный хирург района Сергей Григорьевич Иванов предложил мне по-ехать в составе комиссии на «поднятие трупа». Он коротко объяснил мне, что важно мое присутствие и моя подпись в документах после того, как труп будет доставлен по назначению.
А что, дело-то интересное ! И я согласился.
Меня на машине скорой помощи доставили на пристань, где уже собралась соответствующая комиссия, состоящая из начальника местной милиции, представителя прокуратуры и двух сотрудников милиции. Меня познакомили с членами комиссии и представили как врача-судмедэксперта, хотя я сделал поправку на то, что я – студент 5 курса мединститута и в таком мероприятии участвую впервые. Вся комиссия взошла на борт катера и мы отправились в путь. По пути мне начальник местной милиции рассказал, что месяц назад исчез один из жителей Каргаска, человек положительный, хороший семьянин, хороший работник, не-плохой человек, спиртное употреблял в меру и увлекался рыбалкой. Его искали, но поиски ни к чему не привели. А вот вчера на озере, что находится на противоположном берегу Оби, рыбаки обнаружили плавающую на средине озера лодку и рядом с лодкой труп человека, запутавшегося в сетях. Вот этот труп мы и едем извлекать из воды.
В детстве и юности я много плавал на катерах и мне это доставляло удовольствие. Обская ширь, масса воды, лесистые берега, ветерок, сдувающий комаров, прекрасная солнечная погода – все это доставляло мне удовольствие и я был рад, что согласился на эту поездку. И вот мы уже на берегу озера, которое находилось в полукилометре от берега Оби, куда мы добрались пешком по густому сосновому лесу.
Действительно, на середине озера на водной глади хорошо была видна лодка. Она находилась на расстоянии 50 – 60 метров от берега и почему-то не двигалась, похоже стояла на якоре. Двое милиционеров волоком притащили лодочку-душегубку (так ее называли местные жители за то, что из-за плоского дна она легко переворачивалась) и к центру озера направились на этой лодке начальник милиции и представитель прокуратуры. Они отправились вдвоем, так как третьего человека лодка могла не выдержать и затонуть. Они осмотрели место происшествия и вскоре возвратились на берег.
Начальник милиции предложил мне проехать к месту происшествия для осмотра трупа. И вот мы с молодым лейтенантом милиции подплыли к лодке. Лодка небольших размеров, способная выдержать не более двоих человек. Через борт лодки ниспадала рыболовецкая сеть, а рядом с лодкой находился труп человека, завернутый в эту сеть. Руки и ноги его были довольно плотно охвачены сетью, что, вероятно, и послужило причиной гибели рыбака. Труп разбух от долгого пребывания в воде и издавал крайне неприятный запах. Лейтенант, переговорив с начальником милиции громким голосом, получил ответ:
– Ну тогда буксируйте лодку вместе с трупом к берегу!
И мы, зацепив на веревочный буксир лодку и подняв якорь (небольших размеров камень), потянули ее к берегу. Комиссия еще раз осмотрела находки и начальник милиции, отойдя подальше от зловонного трупа, отдал распоряжение тащить волоком труп на катер до берега Оби, положив его в лодку, которую привезли с собой сотрудники милиции.
Но чтобы переложить труп в лодку, нужно по-дойти к нему, взять за руки и за ноги и положить в лодку.
Однако не каждый из присутствующих сумел удержаться возле трупа и, зажав носы, они разбегались подальше от трупа. Получилось так, что у трупа остались лейтенант милиции и я. Запах был ужасен, зловоние вызывало тошноту, но несмотря на это мы с милиционером взяли труп за руки и за ноги и стали поднимать. Делали это мы голыми руками, что было очень неприятно. Когда подняв труп, мы оторвали тело от земли, у меня вырвалась рука трупа, за которую я его держал, потому что сползла с руки кожа, отслоившаяся от длительного пребывания в воде. При этом обнажились мышцы и сухожилия предплечья. Увидев это, вся комиссия пришла в ужас, и только мы с лейтенантом милиции оставались внешне невозмутимы. Все-таки нам удалось переместить труп в лодку. Привязав длинную веревку за лодку, мы поочередно тянули ее к берегу, где нас дожидался катер. Совместными усилиями мы затащили лодку с трупом на корму катера и отправились в Каргасок.
Все собрались на носу катера, чтобы не ощу-щать тошнотворного запаха, и обсуждали происшествие.
Милицию и прокуратуру интересовал один вопрос: сам он нечаянно перевернулся, выпал из лодки и накрутил на себя сеть и запутался в ней, или кто-то подтолкнул его, свершив тем самым преступление?
Вопрос этот так и остался не разрешимым, а я до настоящего времени вспоминаю о том, как приятно было путешествовать на катере по Оби и как противно было «поднимать» труп из озера, волоком тащить его до берега Оби, загружать на катер, постоянно ощущая тошнотворный запах разлагающегося трупа, месяц пролежавшего в воде.
Надо сказать, что пока труп находился в воде, запах ощущался слабо, но как только мы вынули его из воды, возле трупа стоять было просто невозможно.
Он издавал такое зловоние, от которого все ощущали тошноту, а у некоторых возникла рвота.
Доставив труп на берег, его перегрузили в грузовой автомобиль и повезли в милицию.
В милицию я уже не поехал. Подписывая какие-то документы, начальник милиции спросил меня:
– А вскрытие Вы будете делать или ...
Я не дал ему договорить и сказал:
– Нет, нет! Я не имею права, так как я еще сту-дент мединститута. А решит этот вопрос Сергей Григорьевич, главный хирург.
На этом и закончилось мое приключение по «поднятию» трупа и я срочно отправился в мест-ную баню, где долго отмывал трупное зловоние. Запах я отмыл, но впечатление осталось в памяти до настоящего времени. Помню, что Тамара Петровна долго принюхивалась к моей одежде и какое-то время оставалась недовольной. Однако со временем и я, и она успокоились – запах полностью улетучился, а вот из памяти так и не ушел, что и позволило мне поделиться с читателями вот таким приключением в мои студенческие годы.


Рецензии
Прочитал на одном дыхании. Огромное спасибо.

Залимхан Абдулаев   23.08.2019 16:54     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.