Сердце чешется

                «Сердце чешется…»*

                Это похоже на сумасшествие… Нет! Эта самая настоящая жажда сумасшествия. Но это не тот сладкий бред, в котором можно почти все: можно оживать рисункам на обоях, можно прыгать лампе на столе, истерически размахивая шнуром, странным людям можно заглядывать в мои окна на пятом этаже… Но главное – можно усмотреть в этом первородном хаосе надлежащий порядок.
                Это болезнь, но у меня ничего не болит, а только сердце чешется… Оно мучается, потому что страстно желает высказать невысказываемое. Дышать? Рыдать? Смеяться? Вся Вселенная (а на самом деле – лишь моя несносная голова) звенит и разрывается на мелкие крупицы, которые вдруг оказываются грандиозней самой Вселенной. Сердце становится мной или я становлюсь сердцем и забываю – в какой части груди оно бьется. Оно не спросит, когда ему болеть. И теперь, бесправно властвующее, дергает, тянет – зловредное нечто, мешающее жить, которое хочется вырвать с кровью и стонами. Но живое и думающее сердце – это дар, не наказание! Как донести то, что названия не имеет и для слов не рождено? И вовсе не может родиться на свет, потому что умещено в материи, а не в преходящей форме. Муки творчества…
                Все предметы в квартире поменялись местами и предательски лезут под ноги. Я никак не могу найти ни одного окна, чтобы с вызовом взглянуть в единственный желтый глаз луны. Циферблат до неприличия незнакомых мне часов ослепляет – велит поторапливаться!
               Обрывки фраз, обрывки смысла, которого всегда и так не хватало. Я забываю, зачем дышу, и о том, что же меня беспокоило всего минуту назад. Или это было вчера? Ко мне нельзя подпускать человеков: я постоянно что-то шепчу себе под нос и прислушиваюсь к тому, что не звучит. И никак не могу унять этот тоскливо-ноюще-незабвенный зуд внутри. Хуже было бы только без него. Ворох белоснежной, еще неоскверненной чернилами бумаги, покрывает пол. А бумага ли здесь нужна? И я уже действительно плачу – не могу услышать сердце, не могу ему помочь. Оно кричит, а огрубелость реальности меня уводит совсем не туда. Самое страшное может случиться тогда, когда я разочарую свое сердце и вовсе его не найду.
               И все…И осталась только одна обжигающая холодом апатия… Я сижу на стуле, слушая оглушительное тиканье часов в темной квартире, которая тоже потом куда-то пропадает. В голове непонятный сумбур, лишь авангард идей и мыслей, казалось – всеобъясняющих, которые все же ушли. Промаршировали мимо, истоптав сердце. И вот тогда окоченевшие пальцы (наверное, не стоило открывать балкон в тридцатиградусный мороз…) берутся за первый попавшийся пишущий предмет. Буря улеглась, и в живых остались только обломки-строки, которые, однако, приобретут в этом мире наибольшую ценность, как остатки былой могущественной цивилизации. Теперь они будут существовать на окраине другой империи – на полях тетради, исписанной по какому-то бестолковому поводу…
               Истина осторожно закроет за собой дверь балкона, и поэт уснет под своим дырявым одеялом, убаюканный мыслью о своем ничтожестве и о том, что его произведения никогда не увидит свет…
              Это похоже на сумасшествие, но разве сумасшедший догадывается о своем недуге?









_____________________________
*В.В.Набоков «Отчаяние»