Кот и Ветер история одной жизни

Часть 1. ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

«Зак»
Позвольте представиться, меня зовут Зак. Хотя имена не так много значат в наше время, не правда ли?
Лета сменяются летами, эпохи эпохами и вряд ли кто-то в полной мере чувствует ценность, и значимость отведенного нам времени. Все, что происходит вокруг, происходит с нами, в нас, для нас. Мы взяли на себя роль творца, или лучше сказать, распределили роли между собой, пытаясь хоть как-то оправдаться перед неистовым и непобежденным миром. Правильно ли это? Я не знаю. Что нас ждет в будущем? У меня нет ответа. Но одно я знаю наверняка – все, что здесь написано, имеет прямое отношение к тому, чего здесь никогда не было и никогда не будет. Научившись соприкасаться с мирами, неведомыми доселе и черпать истину не из уст человека, не из книг или иных земных источников, но полниться знанием тех, кто когда-то ушел – моя суть. Вполне возможно – это всего лишь действие алкоголя и я ни черта не смыслю в сути, но мои уста говорят, а мой разум в это время пребывает весьма и весьма далеко отсюда.
Я опишу всего лишь два переломных момента, которые стали такими абсолютно случайно и важность их истинна лишь для одного человека, но я искренне надеюсь, что каждый, кто прочтет эти истории, поймет – суть кроется не в сплетении слов, и даже не в нелепом сюжете, точнее в его отсутствии. Нет. Суть кроется в резонансе Души, которая обязательно задаст вашему разуму парочку неприятных вопросов, и вы отмахнетесь от них, не задумываясь. Но ваше подсознание поймает сей резонанс и в момент принятия важного решения или еще в какой-нибудь подобный момент, сработает и направит вас в нужное русло. Пожалуй, только за этим я все написал.

«Рождение»
Все началось с моего рождения, которое не предвещало изменений миру или какой-нибудь глобальной катастрофы, но оно все же произошло, и мир безучастно с этим смирился. Санитарка вытащила полумертвое тельце из-под простыни, ударила по спине, с силой и явным рвением – он должен принести пользу обществу, которое дало ему жизнь. О, мать моя – долг, прикрученный отверткой к неокрепшему мозгу, еще при рождении. Что же - я благодарен судьбе.
Рядом лежал еще один мальчик, немного крупнее, а чуть дальше – в палате Эспенского роддома, который должен был вот-вот рухнуть, двенадцать девочек, родившихся попутно. Все они жутко кричали – «их вырвали в эту грязную серую среду, где есть боль, холод, яркий свет и прочие неудобства» - верните обратно уют. Уже поздно – уют и тьма вернутся чуть позже – по крайней мере, мы будем к этому стремиться. Что ж, я тоже, пожалуй, буду орать, не хочется выбиваться из искусственно образованного этим днем, клана. К тому же мы общаемся, мать вашу, неужели непонятно? Ах, да, вы же взрослые ни черта не смыслите в том, что нужно новорожденному, а если и понимаете, то все равно не сможете этим обеспечить.
-Что ты орешь, маленький ублюдок? Чего тебе еще надо? – толстая санитарка лет пятидесяти вылупилась на меня и не отводила взгляд. «Сгинь, горгона» - подумал я в тот момент – «жрать, просто дайте пожрать чего-нибудь. Раньше я не испытывал ничего подобного, но теперь появилось непреодолимое животное желание голода. И не у меня одного – орали все, а на помощь никто не спешил прийти» Я почувствовал, что погружаюсь в сон, но сон ничего не показывал, точнее, показывал только то, что я успел увидеть за свою короткую жизнь, после рождения.
Цветные пятна сплетались в причудливые формы и узоры, мерцали, исчезали, снова появлялись, разрывались тысячами маленьких светлячков и застывали в кромешной тьме. Вся эта феерия сопровождалась знакомыми звуками и музыкой – мелодичной и агрессивной одновременно, словно кто-то незнакомый, но родной был близко, сверкал глазами и клацал пастью, гортанно призывая покориться и восстать.
- Время кормления, - канонично произнесла санитарка.
Почему меня никто не слышит? Эй, братья и сестры, вы где? Где вы черт вас дери?
Опять возмущаются, что я слишком часто кричу. Я зол.

«Цель»
«Когда Империя восстановит свое правление в этой солнечной системе, я выпью ящик Джека и скурю все высушенные розы, которые отказались от жизни, дабы не стать рабами моего безумия»....

«Утро»
Можно с утра сойти с ума хотя бы оттого, что солнце стояло высоко и пыталось сжечь плоть самым наглым, свойственным ему одному образом.
Еще один квадрат на рояле - так медленно работать нельзя. Они наблюдают..
Мирные жители начинают охоту на волков, волки пытаются пересечь границу реальности - лишний раз можно убедиться, что люди безжалостны и свирепы.

«Упорядоченность – дело принципа. Молох»
Я очень долго не мог понять, почему кота зовут Молох, но потом на меня снизошло озарение, и я, наконец, проникся тем, что не его зовут так, это просто Молох избрал обличие кота. Странно? Ха! Все обычно.
Каждый демон выбирает обличие не только в ладу со своими амбициями, но и в зависимости от того с кем ему приходиться общаться в определенный момент, отмеченный историей. Если люди способны поклоняться 2000 лет Богу, который на самом деле может оказаться всем чем угодно – от столового прибора до старца, играющего на бас-гитаре в печально известном квартете, то почему Привратник не может быть мохнатым котом?
Это к чему?
Да конечно.… Своим милосердием Молох обозначил место нашей следующей встречи на равнине безмолвия. Там по его словам некогда зарождались те самые, изначально идиллистические каноны братства Тьмы. Но поскольку господа, начавшие этот занимательный процесс, не могли дать четкого определения тому, что они делают, то соответственно их замысел исказился еще до начала его сотворения.
К тому же мы до сих пор воспринимаем Тьму как сущность, являющуюся антиподом Свету, хотя адекватного определения ни одной из сторон дать не можем. То, что за рамками сознания, оным трактоваться не может.
Это к чему?
Я вообще о чем? О том, что наконец-то люди начали проникаться осмыслением канонических принципов своего бытия и рассмотрением (что немаловажно) своего Небытия.
Ага. Про холм чуть не забыл.
А на холме племя жило, кажется. Про племя немного иначе  и лучше с точки зрения племени.

Молитвой, даром, цветком аконита,
Славят сидящего на троне гранитном.
Долгие лета, победы славные
Пророчит шаман, призывая к давним.

На полатях цвет – напрасно ждешь воина,
Не по нраву ему в сей час покоиться.
Он огнем закален, дождями высечен,
И не ровня длань твоя мысли его…

Вот так они и думали. Однако кот как всегда рассудил по справедливости. Но после этого очень хочется задать ему вопрос – А теперь-то как? И как только появляется такая мысль, он щурит глаза, улыбается в своей свойственной только котам манере и говорит, - А по моему разумению не время еще останавливать волчок. Только раскрутили. Погоди, полетят еще дрова. Лес человеческой чепухи и идиотизма границ не ведает! Возьми хотя бы себя. К чему ты это написал?
К чему?..

«Веселье и выход дракона»
Все шло отлично, даже очень. Поэтому должно было что-то произойти..
Произошло...  Веселье - пьяное веселье, черт возьми, много горючих материалов.
Выход Дракона состоялся, все было честно.

«Она»
Она подобна владычице озера, стремящейся по волнам, или той, что плывет по течению ветра. Каждый раз, встречая ветер в лицо, высоко в горах, нетронутых цивилизацией и пороками, появляется Ее образ - взгляд, горящий двумя огоньками драгоценных рубинов, а может это сердолики.  Улыбка, с которой легче шагать вперед и с которой все становится светлее, лучше.

«Твой взгляд»
Тьма расступается пред Светом,
И занимается заря.
Я больше не ищу ответа
Во взгляде цвета янтаря.
Я помню лик твой белоснежный,
Что возникал передо мной,
Когда в пути терял надежду
На встречу скорую с тобой.

Я присягал земле на верность,
И на крылах ветров летел,
Я рвал серпом тугие вены,
Тебя я воскресить хотел.
Я проклинал судьбу и Бога,
Я страшен был и был свиреп,
Я шел возмездия дорогой,
Но стал беспомощен и слеп.

И в час покорности, смиренья,
Меня покинул мести яд.
Я пал пред Светом на колени,
И я увидел вновь тебя.
В чертогах тысяч дивных звуков,
Пусть это было словно сон,
Держал я крепко твою руку,
Я словно был опять рожден.

И отступила Тьма пред Светом,
И я в сиянии паря,
Был растворен во взгляде этом –
Во взгляде цвета янтаря…

«Открытое окно»
Окно было открыто всю ночь и свежий морозный ветер бил по лицу, уснувшее обдолбаное чудовище, которое еще пару часов назад было мной. Помню, как выкидывал курительную трубку в окно и пытался заставить замолчать господина Воронина, а он не хотел, поэтому пришлось объяснить иначе. Помню, как мы с ним поехали на машине по шоссе, хотя, мне всегда казалось, что ни он, ни я водить не умеем, но это пустяки. В довершении ночи, устроили дебош в "ковбойском" бильярд-баре «Лоххо» (заведение уродов), откуда нас выволокли и показательно воткнули в снег. Не то чтобы это каким-то образом напрягало, но благодарственная речь была все же произнесена, сквозь боль сломанных ребер и вывернутых суставов рук - "Спасибо, что не по лицу". Из всего я сделал один четкий вывод – «Окно было открыто всю ночь».

«Дьявол в январскую ночь»
Уже битый час мне приходится накрываться полотенцем. Чертовы Ми-Гу (это вполне могли быть и Гии, ибо были поразительно похожи на них, но сознание характеризовало их порой как летучих мышей), поселившиеся у меня под потолком - в одном из углов, атакуют, целясь прямо в глаза.
День, в котором было больше хорошего, чем плохого.
Но какого черта происходит сейчас, я не понимаю. Даже сейчас я пишу под пристальным вниманием этих маленьких приспешников Дагона, и я знаю - они читают мои мысли и пытаются добраться до моего мозга, им нужен только мозг - чтобы жить.
Иногда ко мне приходит мой давний друг - Фредерик Кроу - я так его называю, потому что не знаю, как зовут его на самом деле, да это и не важно. Почему-то на него мерзкие твари не реагируют. Следствие бесконечного приема рома (хоть и в лечебных целях) неблагоприятно сказывается на неокрепшей психике моего Я.. Что дальше?? Даже я не могу дать ответ на этот терзающий меня уже несколько часов вопрос.. Как можно выдержать эволюцию поколений за один день.. Распад, деградация, стагнация человеческого сознания и притупление животных инстинктов, а потом взрыв такой силы, что разум выдержать неспособен..
Фредди говорит, что он испытывал подобное где-то в Небраске Что же, охотно поверю, тем более, что он еще большая свинья, чем я сейчас.
Единственное, что у меня осталось - это многообразие символов, в которых я еще нахожу какой-то смысл.. И за окном походу пошел снег - хлопьями..
Я не смогу подойти к окну чтобы рассмотреть его (твари наготове, они выжидают), но я уверен - это красивое зрелище.
Мой дружок уже налил в бокалы "Бадвайзер" - пора смочить горло.

«Смерти нет – утро буднего дня в Петербурге»
Запас рома иссяк, как раз в момент тишины и незыблемого спокойствия.
Пошел в ход вермут - культурное наследие поколения панк-культуры, твердо стоящей на трех китах - портвейн, музыка и похуизм (это слово все чаще заменяет идейную свободу).
Вчера была спета первая песня нового пути, до жути предопределенного и проверенного стандартными формулами жизни.
"Ничего" - успокаивает тебя безрассудность - "Сделай еще одну затяжку и закрой глаза, там ты увидишь много больше, чем может представить тебе реальность"
- Неужели??
Спасибо, Фредди, обойдусь.
Утром машина сбила девочку, не пропустив ее на пешеходном переходе. Я стоял и смотрел, как над телом рыдает ее мать, как безучастно собирается, спешащий на работу народ, качает головами и так же безучастно расходится.
Как отец кулаками долбит в дверь ментовского Уазика, пытаясь добраться до «в жопу» пьяного водилы, что убил его дочь.. Как органы правопорядка и ГИБДД делают снимки. Этим утром для них жизнь приобрела абсолютно другой смысл, может быть она изменилась и для меня?? В малой степени конечно, но разные чувства возникали, когда я смотрел на ненакрытое тело - окровавленное, со сломанными ногами и руками, в милом розовом пальто.. Сколько ей было?? Пять, шесть лет?? Сколько она успела увидеть и испытать, пока ее не настигло холодное дыхание смерти??
Некоторые говорят, что все предопределено и жизнь обрывается именно там, где она должна оборваться - не позже и не раньше.
Может и так, но одно я видел точно - над, написанной кровью картиной человеческого отчаяния, гнева и ужаса, парил черный как тень ангел, может демон, а может следствие постоянного употребления алкоголя и транквилизаторов, но он был реален для атмосферы этого ужасного места...
Несмотря на все это, время продолжало идти.
Пожав плечами, я достал из кармана очки, закурил сигарету и побрел дальше...

«Копы»
Я сказал Вам, что в дверь позвонили и нехотя встал чтобы проверить, кого несет ко мне в дом в два часа ночи. На столе осталась недопитой пинта вермута. В пепельнице дымилась сигарета и безучастно лежала трубочка для гашиша - продукт, который я не употреблял, а использовал ее в качестве мундштука.
Я открыл первую дверь, потом толкнул вторую - она не поддалась, как будто наткнулась на что-то.. "****ь" - подумал я, - "очередной бомж, позвонил в дверь и устав от ожидания, завалился спать у порога." Я с ноги вынес дверь, и она распахнулась, подвинув нечто лежащее за ней в сторону.
Я взглянул на пол - он был залит кровью, липкой, темной, отвратительно пахнущей кровью.. Сколько же ее тут было, на стене, на кнопке звонка, на лестнице - похоже было на то, что тут забивали свинью, но визга я не слышал - значит, свинья была добровольцем или действовал профессионал.
Я прикрыл дверь и увидел, наконец-то нечто, что мешало мне ее открыть.
Это был человек, молодой мальчик лет девятнадцати. Я знал его, он жил этажом выше, тихий и спокойный парнишка - обычный. Из тех, что читают автомобильные журналы, смотрят MTV, и по субботам ходят в клубы, чтобы напиться и потрястись там перед какой-нибудь гламурной дамочкой, показывая свое превосходство перед другими петушками.
Сейчас превосходство было явно не на его стороне.
Он, кажется, не дышал.
На запястье красовались относительно свежие порезы, из которых, толчками вырывалась кровь, темными сгустками, похожая больше на желе.
"Вот идиот - думал, что насолит обществу своей бессмысленной смертью, или просто хотел, чтобы его нашли. Ну что ж, удача сегодня на твоей стороне, парень, тебя нашли, так как ты и хотел"
Я вызвал скорую, а соседи, выбежавшие чуть позже на лестничную площадку, вызвали фараонов. Обе машины прибыли через пару минут.
Среди воплей врачей, родителей жертвы, соседей и прочих стервятников, из любопытства слетевшихся на действо, я понял, что парень еще жив, хотя можно и не успеть - он потерял слишком много крови... "Потом этот уродец будет считать, что поступал правильно, заставив изменить принципы жизни своих родителей, которые отныне будут трястись и потакать всем его действиям. Вот гандон - сдохни ты и вообще бы был героем, ушедшим на тот свет без мотивов"
А дальше??
Дальше я был втянут в нечто вроде допроса со стороны лизоблюдов и карателей государства. Одни и те же вопросы на протяжении четырех часов.. Протокол, подпись.. Все...
Я вернулся назад в квартиру, но Вы уже спали. Допил вермут и закурил новую сигарету. Позвонил отец мальчика и сказал, что с ним будет все в порядке, и он даже пришел в себя - не сдал сессию, говнюк, и решил отмазаться смертью. Нет, дружок, смерть - это слишком простой выход, особенно в том возрасте, когда твоя импульсивность граничит с твоей глупостью...
Еще не раз тебе предстоит искупаться в дерьме и осознать, что ты здесь не больше чем очередной фрик, подчиняющийся законам социума и институтов государства. Ты, тот, кто похоронит наше культурное наследие и наши бредовые идеи о свободе - свободе выбора и отсутствии вопроса цены.
К черту все, - думал я, - в конце концов, это просто еще один день... Я достал из кармана маленькую коробочку и вытянул таблетку, покрытую матовой красной оболочкой - я их называю "антиснотворное". Запил водой - теперь еще двадцать часов на ногах, это точно...
Вышел в подъезд - там уборщица оттирала запекшуюся кровь и что-то бормотала себе под нос, явно нецензурного характера.
На улице шел снег. Новый день.

«Поездка на восток или ко всем чертям»
Однажды какой-то болван сказал мне - "Зачем тебе вся эта ненужная суета? Собери свои вещи, возьми мешочек табака, плюнь на все и сядь на первый попавшийся поезд. Держи курс на восток и катись ко всем чертям. Потом будешь мне благодарен, когда откроешь глаза"
Я был еще большим болваном. Я его послушал, и мы с Фредди поехали на первом же поезде - это был грузовой состав в 124 вагона - на восток, черт возьми.
Там было яркое солнце и холодное море. Там были люди, которых мы не понимали. Там были горы, которые понимали нас. Там кончался путь гуру идиотизма и начинался путь идиота в принципе. Однажды какой-нибудь болван скажет мне - "Зачем тебе нужна вся эта ненужная суета". И я сделаю точно также, потому что я знаю, что там осталась моя вторая половина Души, мое незримое крыло и что-то еще, что является важным, но как это часто бывает – совершенно необъяснимым.
«Пробуждение Изиды - Сон»
Наступило полнолуние и он, как обычно это и бывало, позвонил всем друзьям и предложил им собраться вместе на одной из общих квартир, предназначенных для воскресного отдыха, с обилием музыкальных выступлений, употребления легких дурманящих средств, и большого количества вина.
Ночь эта ничем не отличалась от десятков и сотен других таких же ночей. Все сулило безмятежность и первозданный покой. Лишь потом он будет вспоминать об этом, как о самом жутком кошмаре в его жизни и в её жизни тоже.
Кем была она, никто не знал, и никогда её ранее не видел, но сейчас не об этом.
Начнем по порядку.
Часам к одиннадцати вечера, почти вся компания была в сборе. Уже были открыты бутылки с вином, нещадно поглощаемые присутствующими. Раскурены сигареты и сигары. Каждый отдавал свое предпочтение тому или иному сорту табака, хотя некоторые не гнушались и более крепких способов курения.
Расскажем немного о присутствующих.
Первый из них, конечно, тот, кто все это обычно затевал – Мастер. Все называли его мастером, и никто никогда не задумывался почему. Может быть из-за того, что по вечерам суровых будней он запирался у себя дома, где жилище соседствовало со студией, в которой под властью его рук, обретали новую жизнь прекрасные, а порой отвратительно ужасные и отталкивающие скульптуры из красной и белой глины.
Он был немногословен, но в моменты истинного вдохновения бесподобно красноречив и приятен. В общем же он создавал образ человека неопрятного и эгоистичного, однако со своими творениями, мастер никогда не бывал груб. За его, на первый взгляд агрессивным и вызывающим поведением, таилась масса комплексов и страхов. От самых незаметных, таких как боязнь света, или пауков, так и кардинально меняющих все представление о нем – боязнь принятия решений, или отсутствие собственного мнения в сложных ситуациях, попытка уйти в тень.
Вторым был Гость. Назвали его так в честь того, что этот творческий и умный человек, в силу своей излишней видимо образованности, никогда не мог заработать достаточного количества денег для съема жилья и потому постоянно жил на паях.
Он каждый день ходил от одного дома к другому, обитал, где придется, и ел, что дадут. Все с радостью принимали его у себя, и он, получив, что хотел, молча уходил. Потом опять возвращался. И все равно его приветствовали и были ему рады.
Третьей была девушка по имени Багира. Тоже довольно странная, замкнутая на людях, но очень приятная и интересная собеседница в кругу друзей. Обладая большим количеством талантов, она слыла хорошим специалистом и в живописи, и в музыке и даже в кузнечном ремесле.
Четвертая – тоже девушка, названная общими усилиями, Лучик, несла с собой свет и радость, в то время когда все уже готовы были уйти в состояние депрессии. Спасая, таким образом, постоянно, все были ей за это благодарны и очень любили её.
Пятым был Богус. Более свободный и раскованный в обществе незнакомых людей и абсолютно такой же при друзьях. Ему было одинаково интересно и весело находиться, где бы то ни было, поэтому лечение от депрессии ему было совершенно не нужно. Он сам мог поднять настроение кому угодно и где угодно. За это его и ценили.
Шестым был Хантер, тот человек, которого стоило бояться, оставшись с ним наедине. Поистине странная личность. И никто так и не раскрыл его истинных намерений, но все же общаться с ним не прекращали. Любящий извращенные сцены, сцены насилия и убийственного порно, он, находясь в компании, лишь мило улыбался и оценивающе смотрел на каждого, словно пробуя на вкус.
Седьмую девушку звали Линда. Она вступала в противоборство с каждым, стоило лишь зацепиться с ней словом. Такова была её натура – идти в бой и побеждать. Причем, иногда не скупясь на неоправданные жертвы.
Восьмой – Стеркс, был очень мудр и строг. Казалось, что ему неисчислимое количество лет, хотя он совсем не выглядел старым. Странный блеск в его глазах, тихие спокойные рассуждения, советы. Все это очень помогало определиться и продолжать свой жизненный путь, не отклоняясь от своих принципов и идеалов. Он стал неким фактором равновесия, если можно так выразиться между силами добра и зла.

Близилась полночь.
Раздался звонок в дверь и Мастер встал, чтобы открыть.
- Нас пригласили, но мы не смогли сразу же придти. Вот опоздали. Но ничего, наверстаем непременно, - на пороге стояли четверо одетых в какие-то лохмотья мужчин, а за ними три женщины – довольно вульгарного и вызывающего вида.
- Вы кто? – спросил Мастер удивленно. Их он точно не ожидал здесь увидеть, - Может адресом ошиблись?
- Нет-нет. Как раз по адресу – переулок Снежный, дом 2, квартира 6. Вы же Мастер, если я не ошибаюсь? – у мужчины сверкнули глаза, и Мастеру стало как-то не по себе. Голос как будто пропал, ноги и руки налились тяжестью. Мир вокруг словно начал меняться, а мужчина продолжил, - Чтобы было ясно кто мы, мы зайдем ненадолго, между тем представимся – я – Хартс, к вашим услугам. За мной мои друзья – Тремс, Тот, Ворк, и дамы конечно – Нахема, Лилит и Белла.
Хартс заулыбался и пришедшие с ним стали беспрепятственно проходить внутрь.
Мастера же словно сковало цепями. Туман. Какой-то туман.
Собираясь с силами, ему все же удалось сказать, - Недолго. Только недолго. Потом же уходите, и не дай Бог нам снова повстречаться.

Хартс скривился, - имя Бога. Имя Бога в доме порока. Ха. Какое себялюбие. Присоединись к своим друзьям скорее. Они уже всем довольны. Полностью удовлетворены. Мы возымеем власть над тем, куда пала наша тень и вряд ли что-то способно этому помешать. Так происходило до тебя, так будет происходить еще не одно поколение. Мы вьем гнезда там, куда указал нам перст владыки. Сегодня гнездом станет твое прибежище. Верящий во спасение души утратит веру, как только узрит взгляд мой во время полнолуния.
Все догматы и веры в прах рассыплются. И что культура многих поколений сможет сделать против тех, что плодятся подобно распространению чумы. Не пройдет и сотни полных лун, как в объятиях паразитирующих существ, призванных питаться друг другом окажется целый мир. Слышишь меня, Мастер, ничтожное творение рода людского. Целый мир. Ты же не имеешь противления, ибо ты слаб.
И слабость твоя будет удовлетворена силой, которой ты некогда жаждал. Силой и безумием.
Желания сбываются, и эта непреодолимая грань, что останавливала тебя раньше, будет сметена мною. Внимай мне сейчас, потому что скоро ты не сможешь уже внимать никому.

Хартс сильным ударом втолкнул Мастера внутрь дома.
Туман. Густой туман, пахнущий гниющими телами. Заживо гниющими, черт побери. Квартира начала менять свои очертания. Стены сделались грязно серыми, поменялись формы углов и расположение вещей. Исчезли окна и на смену им пришли двери. Плотно закрытые двери, ведущие в неизвестность. Мастер, не в силах подняться, пополз туда, где должны были находиться его друзья.
В комнате царил полумрак. Вроде бы ничего не изменилось, но друзья молчали. Над ними склонились, пришедшие с Хартсом три женщины и сладострастно целовали их, кусали. Лилась кровь. Кровь была повсюду.
Вдруг Гость посмотрел на Мастера. Словно невидящие белые глаза слепого и маленькие клыки, торчащие из-под верхней губы, - Мастер, смотри. Мы обретаем себя, это же так прекрасно. Только жажда мучит. Иди к нам. Иди скорее к нам.
- Иди к нам, - звучно отозвались все остальные, и голос их был похож на голос воющего осеннего ветра. Мертвый. Леденящий. Беспристрастный.

Мастер попятился назад и тут перед ним возникли Белла, Лилит и Нахема. Они улыбались и тянули свои руки к Мастеру.
Крикнув в недоумении, - Кто вы? Вампиры? Вакханки? Кто вы? – он получил свой ответ.
- Нет, милый, конечно нет. Выбери одну из нас. Кто тебе больше по душе? Выбирай, - Белла облизнулась.
Богира, ставшая нареченной женой Мастера, подползла сзади, - Смотри, Милый, это чудо. Я не чувствую усталости, боли. Я счастлива. Позволь мне побыть с тобой, - её обнаженные клыки потянулись к руке Мастера, - Позволь мне…
- Нет!!! – глухой удар. Нахема стояла над новоиспеченным существом, - Вы – твари ночи еще не поняли смысл вашего ничтожного существования. Когда исчезнут живые с этого мира, вы поймете. Ты выбрал, дорогой?
- Да… - беззвучно прошептали губы Мастера, - Лилит…
Женщина опустилась на колени пред человеком и увлекла его сладострастным поцелуем из яви в иной, как показалось Мастеру, мир. Сопротивляться он не мог, не мог даже произнести что-либо. Все померкло и превратилось в холодную пустоту, как будто душа в тот момент покидала тело, а потом он почувствовал укус, и кровь стала исчезать. Тело было опустошено.
Видимо все было кончено.
Проплывали какие-то образы, непонятные никому образы.
Тело испытывало боль, разрывающую и беспощадную. И Мастер чувствовал, как перестает быть собой, угасает разум, превращаясь постепенно в разум животного со своими первичными потребностями. Не мыслящего, а живущего инстинктами самосохранения. Угасал разум. Еще одна вспышка и открылись все двери.
Вот они – его друзья. Пожирают плоть от своей же плоти. Переставшие быть людьми, как и он сам. Бездвижные обитатели логова, где запах воздуха, заменил смрад, а разговоры заменило лишь голодное звериное рычание.
Гнездо. Гнездо, как огромный ком полуживой плоти, пульсировало и подчинялось законам настолько приниженным, насколько это было возможно.
Последние слова, которые услышал Мастер, - Внимай мне сейчас, жалкое подобие человека, ибо потом ты не сможешь уже внимать никому. Пир на ваших телах. Безостановочный пир. О, да. Вы почувствовали и минуту страха, и минуту наслаждения, и минуту боли. Поплатившись за это своими жизнями. Своими душами. Скоро, очень скоро твой разум угаснет и волей моей твое безликое тело будет починено законам нашего сообщества. Сообщества возрождения.
Вы же – корм для тех, кто прятался в тени все эти века. Теперь остановить колесо судьбы невозможно боле.
Звено пищевой цепи. Звенья пищевой цепи. Познайте истинную боль.

Ледяные иглы пронзали тело и словно разрывали его изнутри. Лишь хрип вырывался из груди. Бешено пульсировали и руки, и ноги. Не было чувств, кроме боли. Не было желаний, кроме желания скорее умереть.
- Умереть?? – возмутился Хартс, - Нет. Ты не умрешь. Можешь не просить смерти, ибо смерти больше нет. Приготовься к вечным мукам, на которые ты обрек сам себя.
Яркая вспышка. Потом еще одна. Потом еще и еще, и еще… Тьма. Холод. Страх. Страх. Беспредельный ужас. И снова боль. И снова вспышки слепящего света.
«Кто я?» - раздается в сознании. «Кто Я?» - подступает бессильное отчаяние и снова вопрос, снова и снова один и тот же вопрос – «Кто я?»… Тишина в ответ… Тьма, боль, страх, снова пронзающая боль…
Бессознательные порывы…
Осколки прошедших дней, неспособные составить картину жизни. А может, не было никакой жизни?.. Это же может быть сон – нужно только открыть глаза. Но где глаза? Нет тела. Так выглядит сознание после смерти.… Стирается и это… Стерт вопрос… Холодная бездна.… Всё…………….

- У нее опять приступ!! Вколите же ей скорее этот укол, пока она не разнесла палату… - два крепких санитара уже со всех ног бежали с успокоительным, чтобы в очередной раз погрузить в сон пациентку, которую прозвали в психиатрической лечебнице города, Лией.

Она поступила сюда три месяца назад. Точнее её привезли. Кто-то из чиновников сказал, что девушка была свидетелем какого-то происшествия, о котором никто ничего не слышал. Она ничего не помнит и даже разговаривает с трудом. Поэтому отдали её в лечебное учреждение под контроль профессора Живницкого.
Эрнест Давидович Живницкий преподавал на кафедре психологии в местном университете и по слухам, был человеком жестоким с отвратительным характером. Однако с точки зрения медицины, он был прекрасным специалистом. Скорее даже лучшим в своей области, поэтому, заботясь о своей репутации, взял пациентку без имени и документов, дабы не ссориться с государственным аппаратом.
После помещения в клинику у Лии (имя придумал кто-то из пациентов) начались сильные приступы, похожие на приступы лихорадки. Облегчали страдания только ежедневные инъекции.
Лия редко вставала с больничной койки и еще реже разговаривала. Часто бормотала что-то под нос и засыпала у единственного зарешеченного окна в палате.
- Бабочка на цветке. Прекрасная бабочка на цветке. Река, поле, лес. Прекрасная бабочка, - Лия закрыла глаза, - А внутри пустота… Серые стены, свечи… Улей…
Снова подступала боль, и Лия сжалась беззащитным комком на полу, спасаясь от холода и надвигающегося приступа.
Но боль не спешила приходить. Разум терзали бесконечные образы каких-то помещений, людей, видимо уже мертвых, так как они не подавали признаков жизни, и воздух вокруг их тел был наполнен запахом извергающегося трупного яда. За что? За что?
Зажмурив глаза еще сильнее, Лия открывала рот, словно ей не хватало воздуха, и выгибалась всем телом, как будто лежала на кровати из стальных игл. Оно подходило все ближе – состояние агонии не понятное никому, кто не испытывал подобного.
- Доктор, - прошептала она, - Доктор, пожалуйста…
Началось… Лия начала задыхаться, глаза её закатились, изо рта пошла пена, страшная боль пронзила её и она была не в силах это прекратить. Укол. Сон.
Не безмятежный сон, как многим могло бы показаться на первый взгляд, а ужасный кошмар, от которого стынет кровь в жилах и сознание просит лишь одного – отпустить, отпустить на волю и исчезнуть в потоке безвременья…
- Внимай мне сейчас, потому что скоро ты не сможешь уже внимать никому, - слышала Лия. Образ человека вошедшего в её сны. Образ. Не человек даже. Не имеющий лица, не имеющий имени. Страх приносящий. Приносящий боль. Боль… Боль, усмиренную санитарами. Но огонь, который выжигал изнутри – он не исчез, он не прекратил своего существования. Он все также терзал, пытаясь напомнить о том кошмаре, который ей пришлось пережить. Она не помнила ничего, что связывало бы её с внешним миром, миром, находящимся за пределами лечебницы. Но ведь что-то было. Не могло не быть.
Переулок Снежный, дом 2, квартира 6. Мастер, твоя душа теперь часть её души. Ты не имеешь власти над ней, а она не способна понять тебя. Она познает крайнюю форму безумия и боли. Так издревле свергали Богов.
Полнолуние смягчало мучения юной девушки, давая ей отдохнуть. В такие ночи Лии хотелось жить. Она бродила по коридорам больницы и наблюдала за поведением её обитателей. Подолгу рассматривала причудливые узоры на стенах, окнах и полу.
- Я часто вижу звезды и Млечный Путь. Звезды согревают меня. Как будто они – это солнце. Самое настоящее теплое солнце, - Лия рассказывала сама себе. Иногда рядом с ней садились или ходили другие пациенты. Она была очень популярна, потому что любила рассказывать разные истории о неведомых и сказочных животных, о далеких странах, которые снились ей в такие ночи.
После очередного полнолуния Лию привели к профессору Живницкому.
Тот, сидя за большим столом, предложил ей сесть. Рядом с ним стоял немолодой мужчина.
- Лия, - начал доктор, - Меня попросили оказать небольшую услугу. Тебя заберет на день этот господин для проведения следственного эксперимента.
- Уполномоченный по делу Снежного переулка, Эдуард Хартс, - представился мужчина, и Лия потеряла сознание.
Когда девушка открыла глаза, она уже находилась в машине на заднем сидении. За рулем был тот человек, которого она видела в клинике.
- С пробуждением, Изида, - произнес он, - С воскрешением, Мастер…

«Уик-энд»
Два дня... Два дня абсолютного отчуждения от своего человеческого начала, расщепление разума, полное разрушение всех норм этикета и прочих устоев нормального цивилизованного общества... Кем я был в эти дни?.. Помню, был не так плох, как окружающие меня монстры, ужасные мутанты, лишенные всяких чувств и принципов... Адская карусель всего низменного, отвратительного и тошнотворного набрала свои обороты, и с нее было уже не сойти. Все перепуталось – день, ночь, вечер, утро. Рычащие лица, полулюди, визжащие карлики - шоу уродов, с неплохим алкогольным замесом. Отличное начало положило всему конец и погребло под собой еще в тот момент, когда ко мне подошел мой друг, журналист Белл Андерсон и сказал: «Знаешь, приятель, а я уезжаю с этого чертова места и отправляюсь в Колорадо, в Эспен. Там я подыскал уже и работу, и дом, а здесь меня больше ничего не держит. По этому случаю предлагаю проехать за город и отдохнуть, как полагается. Безопаснее для окружающих к тому же. С меня все, что можно выпить и выкурить»
Он странно и подозрительно засмеялся, и я понял, что нас ожидает.
Мне уже случалось неоднократно выпивать с журналистами и по этому горькому опыту, я знаю, на что способны эти удивительные существа. Вообще пить или просто отдыхать посредством иных веществ, с людьми творческими довольно опасно – так как они просто обязаны быть сумасшедшими, и никогда не знаешь с какой стороны ожидать того самого удара, который является пиком их сущности. Черт, я сам абсолютно не могу себя контролировать, когда вливаю в себя два литра вермута и сверху закуриваю все это – но я безобиден по сравнению с теми монстрами журналистики, с которыми мне предстояло отправиться в это маленькое приключение, несущее большие проблемы.
В поездке приняли участие девять человек – непосредственно я, виновник торжества, оператор местной телекомпании Карлос, две семейные пары, составленные из гремучей смеси корреспондентов и байкеров, одна странная девушка, которая постоянно сидела с зонтиком, и доброй души человек – Сэм – актер, фотограф, блюзмен. Я ему был обязан тем, что он воспитал во мне любовь к фотографии, да и в принципе ко всему, что связано с искусством в целом.
На первый взгляд ничего опасного, но это взгляд через розовые стекла огромных очков.

Да – заметки из вменяемой части этих дней – катались на лодке «Сэнди» с километрового снежного спуска, объезжая деревья, а иногда и не объезжая их. Слепили армию снеговиков в человеческий рост и повесили на их руки керосиновые лампы и свечи в светильниках – они были похожи на стражей. Дошли по льду до противоположного берега озера и зажгли синий фонарь, он называется русалочьим, но про русалок итак много историй, можно не повторяться.
Запускали фейерверки и готовили рыбу, мясо и прочее-прочее-прочее, играли блюз, и под песни Тома Уэйтса, курили сигары и играли в Блэк Джэк, все это полируя ромом со льдом и каким-то вермутом с ярким приторным вкусом ореха.

Нет – часть вторая и более безнравственная. Пустые бутылки из-под вермута, съехавшая напрочь крыша Карлоса, полночи общавшегося с деревьями и русалками, ползающего на четвереньках и воющего на луну, которой не было видно – следствие принятия каких-то галлюциногенов в полном одиночестве, и неизвестно откуда у него взявшихся. Упавший под стол Сэм, напевающий странные песни то ли на японском, то ли на ктулхианском, бессмысленно перебирающий ногами по воздуху. Остальные менее привлекательные тела, разбросанные по всему дому, не в состоянии адекватно мыслить, совершающие самые разнообразные действия, о некоторых из которых можно вспоминать только с отвращением. В этом угаре проповедь концепции вселенского зла и обреченности, выливалась на свет и вместе с горящими свечами, жаждала жить, требуя свое право на жизнь и спокойное существование.
Кипящая голова. Пришлось обмотать ее влажным полотенцем и быть осторожным ко всему происходящему вокруг – к прыгающим на лицо хирургическим перчаткам, к странным обращениям искаженных лиц
- «Мне это НУЖНО, дайте мне еще – это не предел забвения, мне нужно еще ровно столько, сколько я могу взять с собой на ту планету, которая ждет меня под луной...» Что вы имеете в виду? Неужели все так плохо и я этого не заметил. Голос с дурацким ревербератором декламирует о равноправии и о том, что непотребно падать в тот момент, когда тебе наливают остатки солнца в стеклянный бокал, который еще пять минут назад был готов поглотить тебя словно жертву неудавшегося симбиоза, охота хищников и свирепость победителей никогда не оставят в покое обычных людей.
Лица обрастают шерстью, смех похожий на хихиканье гиен и на лай собак, клацанье зубов и троекратно усилившийся звук. Потом снова гробовая тишина и тьма. Понимаешь, что находишься в маленьком помещении, но не видишь абсолютно ничего, даже своей руки. А она есть? Сомнения и бесчувственность, онемение и подползающий страх – я вижу купол самого высокого здания в небесном городе. Да. Снова да – возможно существование Бога, не такая уж и глупая выдумка – я его создал сам – вот Он, стоит передо мной, его рука сжимает мне горло и Он спрашивает о том, что я сделал только что. Эй, ты, в порядке?? Хватка ослаблена, в горло проваливается очередная доза рома, удар по струнам – кажется, что струны заточены и пальцы падают на пол, отрезанные ровно, словно скальпелем. Начинаю их собирать, но они обращаются в пыль... Снова все в порядке. Как много людей вокруг... Хорошо, что все собрались здесь сегодня – тост – за воссоединение!!! Ветер распахнул окно, и люди исчезли. Что же – я один здесь? И никого никогда не существовало? Тогда где я, и почему я все равно слышу странные звуки, похожие на голоса, что говорят на неизвестном мне языке...
Сколько времени прошло? День-два?
Выхожу на улицу – свежо, снег стал красным, потом фиолетовым, фигуры стали вырастать прямо на глазах, они не дают пройти, пытаются схватить. Черт возьми, да где же все? Когда все это кончится? С какой целью я вообще здесь? Слишком много вопросов, ответы на которые способен дать только Всевышний, может еще кто-то, но этого кого-то я не знаю, так же, как и не знаю его мотивов.
Несколько провалов в темную трубу, несколько вызубренных со слов русалок и наяд преданий. Как они не замерзают зимой? Но у них красивые глаза – зеленые, ярко-зеленые. Рев мотора и дьявольская пляска, агония, беспринципность и удары металла. Земля скрипит своими шестернями – мы движемся вокруг солнца неторопливо. Приходим из мрака, уходим туда же.

Странные состояния. Удавшиеся проводы. Обошлось без жертв. Я уже дома, а оргия и вакханалии где-то далеко еще продолжаются, но я безумно рад, что еще жив. Поднимаю бокал за Ангелов, которые вырастали из снега и, отряхивая свои белые крылышки, летели к солнцу, сгорали, но все равно летели, ибо стремились объять красоту нашей безумной Вселенной.

«14 февраля»
К черту этот гребаный праздник - я же не католик и не хренов правоверный, поэтому НАХ... Подарю коробки с бантами, раздам открытки, и все кончится... Еще бы кончилась зима... Мне нужна весна... Нет, не потому что станет тепло и к свету потянутся первые листья уснувших деревьев, а просто, потому что неожиданные вспышки, приступы радости и неизмеримого счастья начнут подавать сигналы в мозг... Дрянной и повернутый на рок-н-ролле и блюзе старичок отправится в путешествие, пока он не превратился в содержимое банки из-под шпрот.
(песенка Стивена)
Я открою портвейн по привычке,
Он не даст мне замерзнуть на холоде.
Попрошу у прохожего спички,
И пойду бродить-шататься по городу.
Я на белый снег смотрю, и мне помнится,
Как в морозные ночи гуляли мы.
Как зима нас терзала бессонницей,
Как в объятиях ее пропадали.
Я пройду всеми теми дорогами,
По которым шли, мечтая о будущем,
Но февраль, рассудив слишком строго,
Разлучил нас, говоря – «Все забудется…»


«Немного о чайках»
В городе Карбон, я увидел самых крупных чаек из всех мною виденных ранее. Они были похожи на альбатросов и на пингвинов одновременно – толстые, неповоротливые с полутора или двухметровым размахом крыльев, они тяжело взлетали и также тяжело и с грохотом приземлялись, частенько падая на брюхо, нелепо пытаясь подняться. Еще одна странная особенность этих птиц – когда они видели покрытую гладким льдом поверхность, они, покачиваясь из стороны в сторону «разбегались», падали на брюхо, подняв вверх лапы и прижав крылья, и таким образом катались.
- Все-таки у них в роду были пингвины, - сказал я умирающему от смеха приятелю по имени Густав. Мы постояли, посмотрели еще немного, и пошли дальше – до парка, где нас уже ждал охлажденный портвейн.

«Песенка трудолюбивого крота»
Рою землю каждый день,
Каждый день мне рыть не лень.
Проложил большой туннель
Я за несколько недель.
Тайно я проник на склад,
И чему безмерно рад.
Здесь вино есть и коньяк –
Вечно пьян и весел я.
Твист станцую на столе,
Когда грустно станет мне.
Позову кротов-друзей,
Вместе будет веселей.
Будем песни запевать,
Будем прыгать, и скакать,
И на фоне суеты
Мы – хипповые кроты!

«История о том, как три крота освещали мир»

На фоне глобальной измены
И странной мирской доброты,
Живут и плодятся безмерно,
Красивые чудо-кроты.
О них уже впрочем, известно,
Описывать смысла их, нет.
Тем более что повсеместно
Они дарят счастье и свет.
Их лики на стенах во храмах,
Слова их у всех на устах.
Слепы они и безымянны,
И редко живут дольше ста.
Попав в мир страстей и лишений
Из дивного сада Эдем,
Они не стремятся к прощенью,
Не ждут от судьбы перемен.
Они облачаются в рясы,
И стаей идут на восток.
Долиной несущих смерть засух,
Туда, где рождается Бог.
На грани танцуют с ножами,
И пьют они все, что горит.
«Кроты – это вечное пламя»-
Легенда о них говорит.
И вот – на сплетении столетий,
В великий последний поход,
Наивно и мило, как дети,
Отправились – крот, крот, и крот.

-Так огромен наш мир, но вокруг ни души,-
Восклицал молодой крот Уфим.
-Подождем еще день, нам не стоит спешить, -
Буркнул Сонь, - Мы увидимся с ним.
А Вахмурка заметил, - Я слышал вчера,
Что грядет время ланей и львов.
И что те, кто считал себя выше пера,
Никогда не вернутся из снов.
Может быть, слишком рано затеяли мы
Этот долгий и праведный путь,
Но я чувствую, что мы Истоку нужны,
И должны людям веру вернуть.
-Я согласен с тобой, - подхватил слово Сонь,
-Мы идем, чтобы время спасти.
Мы зажжем на вершине Вселенной Огонь
Избавленья от ненависти.

Шли они тридцать лет под сиянием звезд,
Истоптали пять тысяч дорог.
И пришли они в храм, где им задал вопрос
Пьяный, старый и мудрый пророк.
-Почему небеса, наливаясь огнем,
Не способны сдержать вашу боль?
Вы идете во тьме, отдыхаете днем,
Какова же страдания роль?
Вы стремитесь достичь всех запретных вершин,
Но последствия будут страшны.
Сознаете ли вы, что на смену одним
Встанут новые лики войны?..

Загрустили кротята, и вышли во двор,
Долго думали там – до зари.
Развели в палисаде огромный костер,
И в пруду стали рыбу ловить.
Тут Вахмурка чихнул, захихикал Уфим,
Сонь приятно и весело пел,
- Может мы этого старикашку простим?
Ведь у нас без того много дел.
Из костра за кротятами Ры наблюдал,
И по воле Великой Жары,
Он в обличье своем перед ними предстал –
Своенравный заносчивый Ры.

-Господа подземелий, проказники тьмы,
Я явился, чтоб вас наставлять.
Хотя мне непонятны мотивы весны,
И я должен был год еще спать.
Но веление Бога закон для меня.
Вот вам красная роза любви,
Забирайте ее, и в придачу – коня,
Поезжайте к Истоку Земли.
Там вас ждет испытание чистой водой,
Испытание кровью и сном.
Если выстоять сможете, я бородой
Поклянусь, что построю вам дом.

-Мистер Ры, наколдуйте нам дивный ситар,
- Это Сонь умиленно просил, -
Нам не нужно тромбонов, коней и гитар,
А пешком дойти хватит нам сил.
Но под музыку легче, бодрей, веселей,
И еще попрошу об одном –
Сотворите для нас бесконечный портвейн
И бездонную флягу с вином.
Мы потомки пиратов хрустальных пещер,
Нам не свойственен пристальный взгляд.
Нам уже удалось обмануть боль и смерть,
И теперь в наших венах есть яд.
Мы кротята дворов и предвестники бра,
Что несет Свет Любовных утех,
Нами сорваны будут печати добра,
И разлит по Вселенной наш смех.

Ры задумался, но внял словам, и сказал,
-Понимаю и чту ваш закон.
Он им все сотворил, и открыл им портал
На вершину, где спит вечным сном
Древний Бог – вещий волк, приковавший себя
К стержню мира, что сам сотворил.
Он же сам на исходе двадцатого дня,
Крепче жизни сей мир возлюбил.
Три кротенка к нему подошли торопясь,
А Вахмурка опять зачихал.
Сонь с Уфимом стояли, смотрели, боясь,
Что Великий покажет оскал.
Но Великий открыл свои очи, вздохнул,
И беззвучно для всех произнес,
-Я лежал здесь и думал, когда же придут,
Те, кто носом достанет до звезд.
Вот вы передо мной и я чувствую как
Снова дышит священный огонь.
Кстати, где-то здесь Ры обронил веры знак,
И по небу его скачет конь.
А для вас испытание чистой водой
Приготовил я в день февраля.
Не стесняйтесь, смелее идите за мной,
Это сон бесконечного дня…

«Полет енотовидных собак на звезду искомых желаний»
Колокол звонит утром ранним,
Мы с первою зорькою нынче встанем.
Ату, бесподобный Глоток и Глумило,
Аюня, Мияна, Кортавка, Мудило.

Мы – енотовидные собаки, милы в мира дни и свирепы в атаке.
Нас вождь преподобный к себе призывает, и солнце на наших мордах играет.

***
- О, что ты хотел великий вождило? - поинтересовался Мудило.
- Сегодня ж суббота, в субботу – ты знаешь, мы после попойки всегда отдыхаем.
А ты спозаранку нас будишь, весомым твой повод быть должен и всем нам знакомым.
Но ежели страсть к авантюрам взыграла, то, вождь, извини, - ты получишь в ****о.

Ату ковырялся с усмешкою в попке,
Глоток отошел, так как был очень робким,
Глумило глумился над мордой Аюни,
Кортавка сидел и пускал в руки слюни,
Мияна сопела, махая хвостом, Мудило прикинулся вновь дураком.

- Я скажу вам, дорогие еноты
Почему вас оторвал от работы!
У меня для вас важнейшая новость,
Слуха… слушайте же мой голос!

***
В раскаленной пучине сомнений и страхов
Я сегодня познал великую суть.
Окрылен был луной, и я зрел неба знаки,
Что ввергались в сознанье, заставляя уснуть.

Я к прохладе воды прикоснулся губами,
И открыл для себя явь предела миров.
И увидел звезду искомых желаний,
Что заблудшим дает вдохновенный покров.

Я к звезде полетел, но неведомый ветер
Разорвал мои крылья и бросил во тьму,
Я лежал обездвиженный черною плетью,
Он мне пел, и я набожно вторил ему.
И неведомой дланью сдавило мне горло,
Слезы лились из глаз, я почти что ослеп,
Плащ времен надо мною судьба распростерла,
Плащ, на сути которого в тенетах свет.

Я в холодном поту задыхался любовью,
Не забыв взор звезды, обречен навсегда,
За сокрытый маршрут заплатить виру кровью,
Иль покоя мне не обрести никогда.

***
Мудило серьезно нахмуривал брови,
Ату перестал ковыряться в заду,
Кортавка желал потребить свежей крови,
И начал, таясь подбираться к Ату.

Аюня гундосила свод чистых истин,
Глумило с ухмылкой стоял в стороне.
Глоток обреченно ласкал свою писю,
Мияна смотрела на зодчих во Вне.

Потом семь енотов собрались в кучило,
И начали над главной темой корпеть.
Естественно больше кичился Мудило,
И так порешили к звезде полететь.

Кортавка желал накладные ресницы,
Глумило хотел пулемет ППШ,
Аюня мечтала до жопы напиться,
Чтоб никогда больше не ныла душа.

Ату представлял конопляное поле,
Глоток надоумил себя на часы,
Мияна желала побегать на воле,
Мудило – батон ливерной колбасы.

***
Но, что из этого важнее, если все увеличить втрое?
Я не знаю! Мой левый глаз выжжен тьмою,
Мой правый глаз ослеплен светом,
А мой главный глаз не пришел в мир этот –
Так и остался на равнинах безмолвия, где непокорные истекают кровью,
И любое проявления сословия, там не будет называться любовью.

***
Почему все происходит это?
А может, так изначально было?
Монолог о понятии Тьмы и Света
С чего-то завел вдруг Мудило.

- Недосуг нам сейчас расслабляться!
Скоро пойдет дождь.
Надо в путь перед ним отправляться! –
Это сказал вождь.

***
Мудило с собой взял две вилки и нож,
Красивык бубны на горб вскинул вождь,
Мияна взяла направление в вечность,
Ату прихватил лишь топор и беспечность.

Глумило повесил на пояс капкан,
Кортавка взял валенки, водку, баян,
Железной ***нею запасся Глоток,
Аюня взяла шесть трусов и платок.

Собрались еноты и двинулись в путь,
Когда над лесною страной,
По воле затейника из серых туч
Пошел летний дождь проливной.

***
Осторожно коснусь ладонью крыльев,
И почувствую жар злобы,
Все живое обратится пылью.
Только труп мой останется холодным.
У меня теперь есть время слушать,
У меня есть желание помнить,
Я давно уже отдал душу
За железный шарик с любовью…

***
Душещипательная фабрика бобровых менструаций,
Клавесины недолюбленных порочных соловьев.
Западня для прорицателей дешевых агитаций,
Неумело констатирующих чей-то смачный блев.
Баранки, букашки,
Болванки, стекляшки,
Хных, хных, хных!
Резинки, лодышки,
Эротические мишки,
Хных, хных, хных!

***
Образом таким у холма Голгофы,
Повернули на восток мудрые еноты.
Быстро-быстро семеня маленькими лапками,
Шли они, а дело близилось к закату.

***
Когда я повышу свои риторические способности, обещаю быть снисходительнее, но до этого нужно запастись терпением.

***
Под крылами твоими ночлег ищет ветер,
На твоей ладони приютилась луна,
В твоем медном венце хризолит солнцем светит,
И нисходит к истокам забвения тьма.

***
- Не видела ли ты звезду, слепая черепаха?
Пристал к заправщице Ату, и был он послан нахуй.
- Не видела ли ты звезду, дурная антилопа?
Сначала послан был в ****у, потом еще и в жопу.

Ату опечаленный сел на пенек,
Аюня лепила из снега комок.
Мудило и вождь рубили дрова,
Глоток вспоминал плохие слова.

Кортавка ничтожно валялся в грязи,
Глумило откуда-то стырил Узи,
Мияна под елкой бухала портвейн,
Нажралась, уснула и черт в общем с ней.

***
Разрушили последнюю стену, пробейте дыру в голове.
Никого не волнуют проблемы в этой грязной стране.
Здесь енотов – четырнадцать тысяч на два миллиона волков.
Здесь у всех потекли крыши, и в подвалах полно пауков.

Здесь не принято биться на равных, эффективней всего со спины.
Надо шкурки стелить главным, и смотреть только с той стороны.
Кокаин надо вежливо нюхать, и колоть в мокрый нос героин,
Здесь врут, но приходиться слушать, потому что ты простолюдин.

Но зато здесь есть реки портвейна и мазутные берега,
Есть восставшие трупы оленьи, и из мертвой травы стога.
Здесь все рыбы давно плотоядны, барсуки морду бьют кабанам,
И на карте прожженные пятна соответствуют городам.

Негодяйство на первой странице, на второй – кому жить хорошо,
А на третьей – маньяки, убийцы, на четвертой – шо-то ышо.
И медведь, освящая всех лапой, говорит – Да идите вы на…
Возлюбите меня вы как брата, ибо тяжкие се времена!

И звездою искомых желаний освещается мир Всё по ху…
И кукушка пределом мечтаний для себя посчитала ку-ку.
Ни любви, ни заботы, ни веры – православие в честь декабря!
На полях камни мертвенной серы, и налита мочою заря.

И что делать, если все увеличится втрое?
Я не знаю, я за спасение покоя!

***
Я спасибо хочу сказать огромное, вам, за то, что вы такие добрые. А почему мир изменился с вашим появлением – так это по закону меньшего сопротивления.

***
И подошли еноты к храму,
Там старец древний восседал.
Они спросили – Как к звезде нам
Найти таинственный портал?

И молвил старец – Вы – еноты, готовы верить всей ***не.
Туда летают самолетом, билеты там – в саду камней.
Давайте деньги, и идите до задних врат монастыря,
А там пилота убедите, скажите – вас направил я!

Мудило от радости польку плясал,
Кортавка от счастья штаны обоссал.
Мияна с Аюней глушили портвейн,
Ату убивал монастырских детей.

Глумило и вождь пристрастились к еде,
Глоток почему-то подумал – ****ец…
Еноты вальяжно втесались на борт,
Пилот улыбнулся и глазки потер.

***
Каждый человек делает свое дело.
Одни – за спасение души, другие – за спасение тела.
А что важнее, если все увеличить втрое?
Я не знаю, я за спасение покоя.

***
Томные часы ожидания,
Полет исполненный сладости,
К звезде искомых желаний
С посадкой на земле без радости.

Ужели сбудется пророчество,
И каждый обретет, что лелеял,
Ведет ли это к одиночеству?
Я не знаю – я за спасение идеи!

***
Глоток провоцировал птиц на хи-хи,
Глумило глумился над тайной ноги,
Мияна – засранка бухала портвейн,
Ты, пить, заебала!.. Мне тоже налей.

Аюня с вождем раскурили косяк,
Ату терпеливо чесал себе пах,
Кортавка насиловал кресло-кровать,
Мудило, взяв вещи, ушел зимовать.

***
И только осенний петух пропел, как самолет сел.
Снаружи царит безмятежная мгла – да, это звезда!
Еноты притихли, и скрипнула дверь, кто-то откинул трап.
Еноты спустились по трапу на твердь – где-то в горах.
Получается, что поля ада чище, чем кущи рая?
Вы скажете, что не знали?

***
Ату вдруг узрел конопляное поле,
Мияна себя ощутила на воле.
Мудило обрел свой батон колбасы,
Глоток обнаружил в пещере часы.

Глумило нашел автомат ППШ,
Сеньор Азразян не получил ни шиша.
Аюня припала к спиртовой реке,
Ресницы Кортавка приклеил себе.

Но вождь задумчиво ответил – Я чую, что-то здесь не то!
Ну… думать будем на рассвете, пока же открывай порто!
И пир гремел по всей вселенной, по всей вселенной пир гремел,
Наутро на звезде нетленной лежало восемь мертвых тел.

***
Я бы посвятил кому-нибудь стихотворение,
Но я посвящаю только на погребение…

***
Когда б енот не умер, он все равно енот.
По пьяни, иль от пули, о нем весь мир поет.
К святым его причислят, икону сотворив,
И будет охуенно – он будет вечно жив!

Кришна огнем запалил города,
У Иисуса горит борода,
Сатанаил слил весь спирт со звезды,
Будда храпит – ему все до ****ы.

Проинкрустированный эхолот,
Законсервированный новый год,
Пропита шляпа, промокли мозги,
Запечатленные в вехах тоски.

Научи меня правильно верить,
Научи прощать невиновных.
И скажи мне, в какие двери
Нужно войти, что бы стать свободным?..

***
Новому дню – новую веру, кто бы научил человеческим чувствам.
Я не знаю людей, упиваясь безмерно тем, что сейчас называют искусством.
Осветите мне путь, я не вижу дороги, у меня закончился обет молчания.
Оставив за спиной все мирские пороки, настало время убить отчаяние…

«Смерть шута при дворе короля без имени»
Начиналось все очень давно, когда исчерпала себя война с ворогом, и о неспокойных временах только песни помнили…

Ветер, бей мне в лицо, да точи мой меч,
Ветер, вспомни кольцо беспрестанных сеч.
Как враги умирали не прощенными,
Как их души покидали обреченный мир!

Ветер, правдой зови то, что высек век,
Флот ворожий верни на тернистый брег.
И негоже им почивать на земле,
Где наш дом стоит, да во славу весне!

Я был придворным шутом у короля без имени. На мне была маска, разделенная надвое. Правая сторона была белой словно снег, левая сторона – черной как вороново крыло. Но я ушел в тень, как только разуверился, разубедился в королевском величии. Я стал признавать лишь абсолютную власть, все остальное для меня в прах обратилось.

 Когда придет пора снять эту проклятую маску, я отверну лицо, чтобы не отравить никого льющейся из глаз ненавистью и злобой. Останется только отдать её следующему шуту, тому, кто встанет на тропу зла осознанно и неколебимо примет этот путь.

Ближе, подойди ко мне ближе, я не вижу тебя, я создание мрака.
Слышишь, Тьмы дыхание слышишь? Это место – порождение боли и страха.
Кровью окрещен мой преемник, эта маска твоя, ты теперь разрушитель,
Чувствуй силу проклятых древних, что взывают к тебе, ты их судеб вершитель.

Избавившись от томившего остатки моей черной души проклятия, я впервые почувствовал себя свободным. О, какое это прекрасное чувство – всеобъемлющее, всепоглощающее, сжигающее все внутри и заставляющее чаще биться уже почти что остывшее сердце. Свобода! Вот то о чем я мечтал столетиями, погружаясь в непроницаемый мрак. Сладкая, словно мед на губах, с легкой горечью утраты прошлого, словно лепестки алых роз. Она всюду, вокруг и внутри. Мой храм наполняется светом, и я жажду нового, неизведанного знания.

Я един с мирозданьем под этими сводами,
Я в себе ощутил безграничную мощь.
Я впервые познал терпкий запах свободы,
И проник под её очищающий дождь.

Я беспечен и весел, но за гранью безумия,
Я услышал зов вечности в храме луны.
И я жду, и я чувствую свое полнолуние,
Что снимает с меня ощущение вины.

Но потом я ощутил, что вместе со свободой идет смерть. Я слишком долго находился под властью проклятой маски. Человеку не должно жить более отмеренного ему судьбой срока. Я ощущаю ее приближение. Ее ласковые холодные руки обнимают меня, и своим страстным поцелуем Она уводит меня с собой на равнины безмолвия, в цитадель уже ненавистного мне мрака. Несущий смерть должен остаться со смертью навсегда.
Таково ее желание. Но и она уходит вместе со мной, дабы прожить вечность рядом с тем, кто признавался ей в любви. Холодная любовь, нечеловеческая. Но стоит ли печалиться об этом, если покой и тишина стали союзниками по ту сторону жизни?

Только мысль – исток сущности,
Взмах руки – начало творения,
Чтобы петь не надо на свет идти,
Здесь сам мрак – благословение.

Миллионы миров рождаются,
Ровно столько же в прах рассеется,
Это временем называется,
На путях, что сплелись змеями.

Зазвучит мелодия истины,
Покачнутся столпы светлые,
Здесь начало берет искренность,
Отправляясь в свой путь с ветрами.

Я не смогу многого сказать, находясь за пределами этого мира, но я понял то, что поймет позже всякий, кто примет из рук предшественника проклятую маску шута при дворе короля без имени. А что он поймет?
Ну не мне же объяснять то, что задумано силами Высшего порядка. Я понял, а остальные может позже, может раньше, но придут к этому, потому что все пути хоть и ведут к разным точкам, но начинаются то из одной.

«Е.Л.»
Над Землей Без Печали встало яркое солнце,
Заалели знамена последнего Бога.
Поднимаются люди, открываются ставни,
Вместе дружно приветствуют день обреченных.

В тишине Атлантиды смыкаются веки,
В темноте Армагеддо спят мертвые звери,
В жаркой бездне Аида танцуют герои,
Обливаются потом, зубами рвут мясо.

Поколение Новых живет без законов,
Поколение Бездны уходит обратно.
Разум меркнет, и спит, перед синим экраном,
Разум требует жизни, но жизни не будет.

Раз упавший в могилу уже не воскреснет,
Пожирающий плоть не способен стать Буддой.
У кого-то из них остановится сердце,
И об этом никто никогда не узнает.

Только море споет об ушедших под воду,
Только ветер запомнит его появленье –
Человека, который не смог дать обеты
Послушанья, молчания, и преклоненья.

Человека, который шагал безрассудно,
Человека, который был знаменем мира,
Человека, который скорбел об утратах,
И был символом красной и темной эпохи.

Этот замысел чей-то вершится исправно,
До сих пор все идет по великому плану.
И на этой земле будут новые люди,
Поколение пепла и серого праха.

 
«Отступления»
Играют ветви серебром -
День принимает дар природы.
Печали, суета, невзгоды
Здесь кажутся всего лишь сном.
И согревающим теплом -
Плащом из солнечного света.
Объята целая планета,
В стремлении встретить первый гром.

Отступление «Ода бутылке рома»

Тебя я встретил не случайно,
Судьбу свою с твоей связав.
В твоей душе я видел тайну,
И страстью полнились глаза.
Я пропадал с тобой ночами,
Я жадно пил нектар любви.
Мир становился беспечальным,
И мы навстречу солнцу шли.
Я обнимал тебя так нежно,
Стройна была ты и хрупка.
Лелеял я с тобой надежды,
Носил тебя я на руках.
Ты исчезала лишь под утро,
Но знал я – властью темноты,
Мы будем вместе, и как будто
Со мною не прощалась ты.

***
Стремиться к созерцанью мира,
Искать в себе его тепло –
Возможно – это наша вира,
Во искупление за зло.
Холст, наполняя мирозданьем,
И, отдавая, часть души,
Над ним теряем обладанье,
Мы говорим ему – «Дыши…»

«Дождь»
Сегодня ночью опять шел дождь. Так тихо, почти бесшумно, разбивались капли, об уже успевшую наполнится влагой благодатную землю. Весь мир затих, будто внимал сплетению произведений воды и ветра. Сном и дурманом был исполнен воздух в тот момент. И те, кто не противился объятиям детей природы, стояли под потоками льющегося с небес серебра, широко раскинув руки, открыв души первозданному, великому, не чуждому, но родному, словно домашнему очагу, любимому, любимой…
Мои глаза тоже открыты и я здесь – под этим дождем, но я не вижу, не чувствую, не осязаю. Прохлада, пьянящая свежесть, ликование, ускользает, проносится мимо. Не оставляет надежды почувствовать, прикоснуться, узреть, словно век мой остался в прошлом, далеко позади. Не твоя вотчина – сие время. Не тебе быть в нем. Не тебе ступать по сырой земле и полнится чувствами людскими. Твоя жизнь давно прошла – прими это, сам знаешь – один ходишь призраком в вещаном твоему духу мире. С оковами времен, что держат в памяти твоей всех, кого ты когда-либо знал, видел, чтил и убивал.
Враг. Враг великой яви, проклят словом последнего рода мудрых и сильных воителей северных земель, внимай, внимай дождю и не понимай его сути. Ибо дождь сей и остальные, что покой приносят в сердца чистых людей, верою твердых, есть слезы всех тех, кто пал от черной руки твоей и твоих воинов. Ветер – вой мятежных душ, что потеряли тела свои в битвах с тобой, встали под знамена твои заклятыми вечностью мертвыми, не ведающими ничего кроме жажды повиноваться своему господину.
Смотри же. Смотри на них. Вместе с тобой они обречены, скитаться в пустоте, зная, что сие будет вечным, ибо не только род людской, но и Боги небесные наложили на вас проклятие, от которого не уйти и волю которого не сломить.
Не видишь, Падший, оттого, что выжжены святым пламенем очи твои, дабы не дурманил взгляд твой смертных и бессмертных, что за волею твоей тянуться бы смогли.
Мои глаза открыты. Тьма, пустота, даже не явь. Слезы из пустых глазниц, нет, это дождь. Его покров тянет к земле, пытается покончить с этим. Пустое. Не исправить, больше не вернуться, не стать прежним. Все, что осталось – эти потоки, ленты чистой воды, соленые слезы павших, тех, кто остался по другую сторону моего бытия…

Зазвенит роса падая,
Громом утренним степь полнится.
Меч свой в руки брать надо ли?
Кого ныне щадит вольница?
Может степью уйти в усладу вам?
Поклониться землям сумрачным.
Не услышать в спину своры гам.
Напророчит пускай ворон им.
И в дороге сложить молитвы слог,
Или песнь, иль балладу о воинах.
Чтоб потом кто-нибудь рассказать смог.
Сколько было в лета те достойных…

«Ступени»
Теперь я с грустью и сожалением, оглядываюсь назад и вижу надвигающуюся стену непроглядной Тьмы. Да, рожденные во мраке, упокоятся в нем же, но человечество безрассудно и неосознанно подвергло себя великому нисхождению в огненную бездну. Через тысячу лет, а может через мгновение, кто вспомнит о таких странных предрассудках мирского бытия как грех, или его первопричина.
Во взгляде трудно искать истину, заглянув в самые потайные уголки души, нередко встречается очередная карусель, с катающимися на ней шутами. Четыре тысячи лет и мир почти пал.
Там, далеко – у черных врат, мой приятель Молох, кот по своей натуре, несомненно, предупреждал о возможности преждевременных отклонений в простой и незамысловатой структуре земных привязанностей. Тогда я не стал слушать, точнее слушал, но не вникал и забыл бы, если б судьба не распорядилась иначе.
Он еще много говорил об ангелах. Он всех называл ангелами, для того чтобы я понял, что нет в мире ни зла, ни добра, и пора спрятать в старый сундук все навязанные глупым обществом убеждения в обратном. И опять же – я не спрятал и верил в справедливость, или в ее проявление, пока мой храм не рухнул.
А рухнул он всего лишь от одного дуновения ветра, от одного слова, от мимолетного взгляда, направленного даже не на меня, а на кого-то другого. Но ведь хочется иногда верить в то, что ты нужен не только здесь. В то, что ты – часть их мира, иного пространства, созданного ангелами для ангелов. Им скучно там, они приходят к нам. Выбирают и приходят. Человек – часть их крыла, часть их дыхания, каждому человеку – свой светлый образ, и пусть даже этот свет будет чернее ночи, но это же Свет. Он не слепит глаза и не жжет кожу, он мягкий, плоть от плоти твоей и всего сущего.
Молох часто говорил, что нет у ангелов мотивов, нет привязанностей, нет страстей. Я же думал о том, что он бы никогда не сказал бы этого, если бы был полностью уверен в сказанном.
Он говорил о смерти. Не о той смерти, что забирает жизни людей и отправляется с ними в бесконечное путешествие по паутине миров, при этом пребывая в каждом. А о той, что приносит покой – тот покой и ту безмятежность, которые ты чувствовал, будучи еще не рожденным на свет.
И вот опять порог, через который необходимо переступить. Ты говоришь, что перемены неизбежны, и даже на закате мира придется лишь принять, понять, простить и идти дальше. Проникся человеческими чувствами – что ж – это значительный прогресс, а теперь представь, как люди с этим живут ежедневно. Если увеличить продолжительность жизни хотя бы в десять раз, то этот дар непременно будет утрачен.
Это все к тому что, раскинув руки, и подставив ветру лицо, я падаю вниз с высокой скалы, оттуда, где еще минуту назад стоял мой белоснежный замок и погружаюсь в соленые воды темного моря.
Мне неведомы желания и предначертания, которые придумали себе мои ангелы. Я не знаю тех богов, за которыми должен был идти и канонам которых я должен был следовать. Но одно я знаю определенно – сейчас – в это мгновение, я почувствовал свободу, прохладу, которая исчезнет, как только я коснусь дна и окажусь вновь у ваших врат. Иногда мне кажется, что я слишком часто посещаю эту равнину. Равнину безмолвия, где только мысль – исток сущности и только взмах – начало творения.
Теплый ром, политический крах, новые ступени, ведущие на восток, ветер, приносящий вести с севера и кот, уснувший у подножия горы, ознаменованной концом всего. Перспектива нового и ранее неведомого прельщает более чем.
Я говорю это каждые три года и почти в одно и тоже время, потому что один раз взглянув на часы, запоминаешь, где остановились стрелки – Все изменилось. Я оставляю позади очередной период кармической цепи и разрываю предпоследнее звено. Что же – поприветствую Новый День.

«Песня моря»
Я молча стоял меж двух высоких каменных глыб, и слушал как волны, разбиваясь о них, поют свою печальную песнь. Это пение можно было слушать бесконечно. Я вспоминал и находил тысячи партий музыкальных инструментов в этой величайшей опере, созданной самой природой.
На миг мне показалось, что каждая волна обретает образ человека, и множество людей стремятся в атаку, на неприступные бастионы, у подножия которых встречают свою смерть. Души мертвых, погребенных в этих водах, создали в посмертии свой хор, который манил и приковывал взгляд и слух, к этому необыкновенному месту.
Не знаю, сколько времени прошло, но казалось, что вокруг не существует больше ничего – только волны, только симфония водных глубин, только пение усопших, рассказывающих о своих судьбах. О том, как они упокоились в своем теле, но непокойны стали в своем инобытие.
Он сражался, пока его не пронзила сталь клинка молодого офицера, а тело его было выброшено за борт – вещал орган.
Она хотела чистой любви, а натолкнулась на стену неразделенной – крикнула скрипка.
Его выбросили в воду, а ведь ему не было и месяца, что за жестокий мир, - поведала мне арфа, а виолончель, вспоминала историю о погибшей в шторм команде.
Одна высокая нота и волны расступились.
Вот, где таинство мифических храмов и скрытых, спящих вечным сном, городов.
А вот и твой дом – он почти такой же, какой был у Тебя, когда Ты была еще жива. Знаешь, мне сказали, что Тебя не нашли, и что бессмысленно продолжать поиски.
Ты спустилась в Гудзон по ступеням, а пришла сюда, к этому берегу. А я стою перед Тобой сейчас и даже не знаю, что сказать. Знаю, что очень скоро пласт воды опять станет непроницаемым, и может, я Тебя больше не увижу никогда, и что сейчас как раз тот момент, когда нужно сказать все, что не успел. И все равно я молчу. Смотрю в Твои глаза, по-прежнему большие голубые глаза, и молчу.
Ты подошла и обняла, а я почувствовал запах Твоих волос и Твое тепло. Мне захотелось вдруг остаться с Тобой, потому что я не знал, что мне без Тебя в мире, который на берегу, а Ты беззвучно прошептала – «Нельзя. Там тебя ждут, просто вспоминай обо мне»
15 февраля – я помню. Молох больше не может позволить нам увидеться.
Теперь, когда я слушаю ваш оркестр, я слышу Твою флейту. Она прекрасна, она напоминает о Весне…

«На пороге подземного мира»
Я стою на пороге подземного мира,
Я в подводных глубинах ищу утешения,
В моей памяти день, когда Ты не простила,
Потому что я был недостоин прощения.
Перед взором моим тени умерших дважды,
За спиною моей обгоревшие крылья,
И презренье Того, кто увидел однажды
В этом мире страдание, смерть и бессилье.
Вековечный покой мне неведом отныне,
К ветви древа печали я цепью прикован,
Мое сердце во тьме камнем черным застынет,
И вовеки уста не промолвят ни слова.
Только образ Твой светлый из яви запомню,
И немые слова, что шептали друг другу.
Лишь рассветное солнце о грешнике вспомнит,
И лучами расчертит свой крест в центре круга.
Ярким пламенем вспыхнут чертоги морские,
И огонь прикоснется ко мне и обнимет.
Я свободен теперь, я свободен отныне,
Только где-то вдали Твое сердце застынет.

«Немного о кухнях»
Оказывается, так просто - сидеть, смотреть за окно, потягивать прозрачный белый ром «Bacardi», привезенный мне знакомым из дружественной Финляндии, кажется немецкого разлива, и затмевать свое сознание плотным едким дымом прикуренной сигареты.
Разве это окно показывает картину настоящего? Нет. Оно ведет в совершенно другой мир. Напускная видимость обыденности и наводящей тоску серости, сразу же исчезает, стоит лишь переступить порог, и окунуться в волшебный водоворот пестрых фантазий, новых людей и незабываемых приключений. Это отсюда – с неизменной позиции кухонных столов, все кажется непривлекательным. А все, потому что внутри, в тот момент, течет более насыщенная и бурная жизнь, река мыслей и действий, хаотично заполняющая все свободное пространство убогого на первый взгляд помещения, но великолепного и божественного храма, в силу своей неисчерпаемой энергетики тех действ, что предрешены происходить здесь. Таким был конец двадцатого столетия.
Разнообразные кухни. Даже не важно чьи – это были места единения, символ поколения, умирающей эпохи, забирающей с собой весь субкультурный багаж изысков прошедшего века.
Миллионы взятых аккордов рвущих глотку, а потом и душу. Тысячи выпитых литров самого дешевого вина. Тысячи выкуренных сигарет, и тысячи кубометров дыма – даже, наверное, больше чем вырабатывает какая-нибудь труба на целлюлозной фабрике. Наряды милиции, дебоши, кавардаки, концерты, безумия, опьянения, секс, разврат, наркотики. Все это было неотъемлемой частью плотской составляющей пути к нашему Богу. Сторона же духовная томилась в эти мгновения в ванных комнатах и грязных сортирах, на кроватях, вместе с разлитым вином и остатками вчерашней еды. Вдохновение открывало дверь балкона и входило в состояние похмелья, пытаясь заставить поднять руку и запечатлеть его на мятых листках бумаги.
Это был период, когда хотелось умереть. Единственный выход, захлопнуть пасть всего этого безумия, и быть съеденным прожорливым цепным псом Аида.
Но словно в насмешку, или во имя великих мук и испытаний, жизнь продолжалась, с болью, грязью и кровью, но все же продолжалась.
Каждый раз наступало утро, а точнее – это был уже вечер, который начинался с сигареты и стакана темного и мутного портвейна. Потом, чуть позже просыпалась гитара, конвульсивно дергаясь песнями Б.Г., Саш Баша, Цоя, Майка, Летова, Янки и других мифических существ, которые были Бодхисатвами еще более древней эпохи. Иногда эти феерические будни переносились в подвалы гаражей или просторы лесных массивов, но суть не менялась – все это было - непременно было и повторилось бы снова и снова. К сожалению, время взяло все в свои руки и расставило всех по местам.
Куда мы двигались по этой наклонной? Вверх или вниз? И к чему мы стремимся теперь? Изъеденные бытом потребители коричневой массы сомнительных развлечений. Странно, что идейные революционеры, неформалы во всех отношениях, становятся примерными мужьями, женами, родителями под всепоглощающей дланью опеки государственного режима – эта стадия взросления стала отправной точкой крушения, созданного храма музыки, наркотиков и бухла.
Неизбежность, со временем, переросла в потребность поиска. Идти дальше и не останавливаться. Не оглядываться назад.
Но не оглянуться, не получается, потому что взгляд преданного рок-н-ролла жжет спину. Он ненавидит всех нас. Он, умирая, желает нам смерти.
Он столько времени провел с нами, а теперь вынужден смотреть, как с волос смываются яркие краски – красные, зеленые, синие, черные. Цепи, кольца, серьги, браслеты складываются в коробку. Музыка превращается в сопение жирных идиотов на политических дебатах, или визг недалеких шлюх в радиоприемниках. Гаражи сменяются уик-эндами под абажуром за рюмкой коньяка, а стремление к свободе – потребительским недовольством.
Поколение Новых – так я называл когда-то нас, отмороженных фриков, мечтающих о мире, не ведающем границ и препятствий. Но, что мы для этого сделали? Ничего. Точнее все же сделали, заложили фундамент андеграунд-движения в сердца и умы подрастающего поколения, но они же нас и схавали за ужином, пока мы не в состоянии были вырваться из параноидального бреда и поисков самих себя.
Теперь, сквозь сигаретный дым и почти прозрачную жидкость в моем стакане, я смотрю на нас – тех, что уже никогда не вернутся, и которым нет места в мире нового века, века великих идей, стабильности, концептуальных решений и практичных образов.
Меня начинает тошнить.
Зачем я пишу это? Всему в жизни необходимо поставить точку и успокоиться. Но это многоточие приводит меня в смятение…
«Не будем прогибаться под изменчивый мир. Пусть лучше он прогнется под нас» - соврал Макаревич. «Мир, как мы его знали, подходит к концу. Мир, как мы его знали, и черт с ним» - предсказал Гребенщиков.
Наверное, еще через тридцать лет никто не вспомнит их имен и лиц, а эти песни будут крутить в ремиксах, как сейчас ломают творения Scorpions, Eagles, Janis Joplin, Led Zeppelin, Def Leppard и прочих. Будут выплевывать их толпе звереющих мажоров и быдла, для того чтобы успокоить свою стареющую и умирающую совесть.
Единственное, что вдохновляет, это бесконечность пути.
Неизвестно, сколько нам начертано пройти по нему, но главное, сделать все для того, чтобы изменить окружающий мир. Я не говорю о том, что есть смысл менять себя, и не говорю о том, что достаточно сделать что-то лучше и светлее. Нет. Главное найти себя. Найтись в потоке времени и при возможности приложить все усилия, для того чтобы направить его в то русло, по которому когда-то протекала река Истины, отыскать ступени, ведущие в Царство сна.
Потерянный однажды образ жизни юных и импульсивных существ уже не вернуть. Я понял это незадолго до того как превратился в бродягу, летающего по свету, но без крыльев, поющего что-то, но на языке немых.
Я не сожалею о том, что период взрывоопасного безумия завершился нашим полным поражением. Это должно было случиться, и все попытки воскресить этот судьбоносный период, ни к чему бы не привели. Время не добавило мне ни мудрости, ни терпения, ни умения созерцать. У меня по-прежнему нет жизненного плана, и я не знаю, чего я хочу. Может быть подобно всем – дом, семья, то, чего у меня никогда не было. Может быть очередной комплект приключений и новых ощущений безликой реальности, но на этот раз без психотропных, галлюциногенных и прочих наркотических веществ. А может быть вселенской Любви, которая разорвет на части остатки души и успокоит-таки безумца, предоставив ему, внеочередной отпуск на берегу Стикса.

Через открытое окно проникнет в кухню ветер,
Он знает, что предрешено всё-всё на этом свете.
И мой стакан, и белый ром, и дым от сигареты,
И мой забытый старый дом, закаты и рассветы.
И наши песни до утра, и по ночам – молитвы,
И горечь в сердце от утрат, и ярость в будних битвах.
И каждый шаг, и каждый миг, и каждое движенье,
И листьев шелест, чаек крик, подъемы и паденья.

И бесконечный спор с судьбой, и страх, что гложет ночью.
И пламя, и последний бой, и песен чьих-то строчки.
И струн гитары перебор, и свет луны, и свечи,
И самый долгий разговор при нашей первой встрече.
И шум дождя, и шелест трав, мечты и вдохновенья,
И то, что Ты покой познав, вошла в чертог смиренья.
И то, что мы свою судьбу вольны построить сами,
Но все в итоге обретут покой под небесами…

«Настоящий гербарий друида или как солнце стало луной»
Универсальный способ мирового Бытия – исключение вездесущей реальности из клеток мозга. Зачем?? Всего лишь затем чтобы прыгнуть с обрыва жизни и кануть в бездну бессмертия – да, именно бессмертия, построенного на гитарных рифах, глотателях портвейна, холодных мостовых и пустых перекрестках. Именно в этом заключен восторг – следствие великолепия, что волной обрушивается на еле трепыхающееся сознание и с суровой улыбкой говорит – «Все, дружок, ты попался». Попался с первым ударом по струнам, с первой весной встреченной в вагоне поезда Санкт-Петербург – Мурманск за чашкой чая и Камбу, сидящим напротив. Чутье никогда не обманывало, оно помогало заносить меч и встречать ветер в забытых Богами фьордах. Оно заставляло идти вперед, когда рев моторов предвещал ликование стаи. Оно приказывало руке стискивать мокрое полотенце изо всех сил, когда я был подвержен атакам Ми-Гу.
Парадокс – оно же не спасло меня от солнца, и тогда пришлось создать вид напускного перемирия с солнцем. А кот тогда надо мной посмеялся, потому что знал, что солнце – это не Свет, а Свет меня никогда не достанет.
На берегу Рейна я бросил свой Pz.Kpfw.VI, лишь для того чтобы надеть крылья Дедала. Одел, взлетел, приземлился на оранжевом листе, и думал, что все обошлось, пока лист вместе со мной не накрыл герр Шрёдингер.
Теперь металл не только в моей голове (хотя я стал избегать магнитов, чтоб не ударяться лбом), и не в том суть, что пришлось делать переливание рома в организме, а просто опять Весна началась, почти даже лето. И день этот – как тогда – в маленькой деревне под названием Карсыф – золотоокие смотрят на меня сквозь стекла своих больших изумрудных очков и вопрошают – «Сколь дорога еще на закат вести будет?» Не знают глупые, что мир давным-давно сменил направления и запад теперь там, где встает то самое солнце, запад там, где упала луна и исчезли звезды, и там, где множество людей играют с дисторшном и поют милые колыбельные для своих любимых. Как это мило – оставаться обычным сумасшедшим в яви, где правят такие необычные умники.
Кстати – парадный вход в Р’Лиех по адресу наб.реки Фонтанки, дом 39 – я проверил, там все чисто, Ктулху в отпуске где-то в Атлантике…

«Сердцеедство»
Люди может быть похожи чем-то на братьев своих меньших, только плоть обращается сердцем. А каждый человек требует пищи, и пища эта сердце. Сложно было бы, наверное, представить, если б человек съел или пожертвовал своим собственным, вот и приходится искать, есть сердца других. Можно пробовать аккуратно, отрывая кусочками и получая от этого удовольствие, а можно проглотить целиком и ничего не оставить, двигаясь по намеченному кем-то Пути дальше... Человек же у которого больше нет сердца, вынужден вновь и вновь совершать сей ритуал, дабы утолить свой голод, ибо он ничего уже не чувствует кроме этого голода. Парадокс - отнять и отнять много больше чем делиться вечно с кем-нибудь одним... Цикл не будет завершен никогда и люди не погибнут в своем старании так походить на животных. Сильные духом, они облекаются в маски зверей и уносятся в вихре вечного карнавала все дальше-дальше-дальше.

«По дороге в Дамаск»
Пыльная дорога и камни, брошенные в спину, но упавшие под ноги, и взгляд направленный вверх, но смотрящий сквозь время. А Человек по-прежнему остается Человеком, и вальс танцуют уже не при свечах, а при свете костров.
И принцессы в башнях смеются, когда очередной герой падает и ломает себе шею.
И среди зверей все больше рыб. И звезды уже не греют, а обжигают, превращаясь в солнца. И финал увидят лишь те, кто видел исход. Что странного в том, когда сигарета тлеет и обжигает губы. И что странного в том, когда опустевшая бутыль с ромом наполняется вновь лишь, для того чтобы в очередной раз убедить тебя в правильности выбора? Путь, сотканный из одиночества и каких-то дурацких надежд, превращается в путь, направленный в сторону Ветра. И пусть этот Ветер, впервые принесет на своих Крыльях не прах и не пепел сгоревших судеб, а то чего ждут, то о чем не говорят вслух, а спокойно и тихо любят, созерцая красоту давно исчезнувших и огражденных великой стеной. Как сказал один мальчик - "отныне все мы будем не те..."

«Небо становится ближе?»
Ничего не происходит - это значит, что Ты не можешь изменить мир. А мир податливо меняется в любую из сторон, и эту сторону выбираешь Ты. Скоро день пробуждения Великого Зла, в это верят идиоты-последователи Ла Вея, которые на ночь жрут грибы или другие галлюциногены, а с утра блюют в сортирах, называя это знамением Дьявола. Да, Господа, у Вас железная вера и она скоро должна заржаветь, Вас остудит дождь Бельтайна.. Такие конченные «язычники» как я празднуют каждый новый день с незапамятных времен и почти не соприкасаются с другими верами и религиями, сколько бы их не было и какое бы влияние они не оказывали на и без того сумасшедший мир, который принято считать своим домом. Симфония жизни и смерти уничтожит разум своей безрассудностью, своей экспрессией и ударами грома. Зал с прекрасной акустикой, звучат тысячи голосов. Возможно, это хор, возможно просто отголоски прошлого и зов будущего. Зверь поднимает свою голову и выходит из моря. Он еще не знает, что даже море здесь покрыто льдом, через который могут пробиться лишь безумцы и те, кто верует в Солнце. Однако Солнце посмеется и скроется за облаками, не дав даже толики надежды на истинное и последнее воскрешение. Зачем Богам плоть смертных?? Неужели предсказуемость и уязвимость - это выбор оных?.. Человек стремится к бессмертию, а Бог жаждет умереть, потому что познал вкус бессмертия - о, да - оно угнетает.
Впрочем, стоит ли??
Акцент на вопросе поставил еще Сократ, не довел жаль мысль до конца, да и Боги с ним. Каждая капля крови драгоценна, каждое движение запечатлено в зеркале Судьбы. Каждую ночь Цербер показывает свой оскал, и все что мне остается - бросить ему очередной килограмм ливерной. Однако он чувствует, что продукт потерял былой вкус. Отлично понимает, что времена меняются, и не хочет променять мясо на сою. Производитель колбас наверняка не знает об этом, ведь если бы знал, боялся бы за свою шкуру в посмертии. На вопрос о том, когда же, наконец, начнется первый акт великого безумия, трехголовый пес смеется и отвечает, что не заслужили еще. Ждите. Нет. Пусть сюрприз будет.

«Ива»
На равнине меж Тьмою и Светом,
У престола Любви и Войны,
Мы стояли, хранимые ветром,
Словом жизни мы обручены.
Мимо нас проплывали столетья,
И миры рассыпались во прах.
Но не мог беспристрастно смотреть я,
На восстание древнего Зла.

Я ступил за пределы терзаний,
Я был там, и я чувствовал боль.
Ветер тихо шептал мне: «Изгнанник,
Потеряешь ты в жизни любовь…»
Я был проклят и выброшен в бездну,
Путь мой кровью и сталью крещен.
Я забыл твою дивную песню,
Я был горном Войны опьянен.

Убивал стариков и младенцев,
Поджигал села и города.
Лик мой стал воплощением Смерти,
И остался таким навсегда.
На Суде мне не будет пощады,
Я стал тварью Властителя Тьмы.
И одной я лишь жаждал награды –
Бесконечной кровавой войны.

Воздаянье пришло с Силой Света,
Я сгорел, только встретив рассвет.
Ты мечтала в сиянии лета,
И не знала – меня больше нет.
Я потоком стал бурным, игривым.
Ну, а ты от сгоревшей Любви,
Обернулась прекрасною ивой,
Опустив в воду ветви свои.

«Развивая тему Мертвого Дерева»
В безбрежной пустыне, где песчаные волны уступили свое место водным пучинам, высилось Древнее Древо, о котором простым смертным не доводилось слышать до той поры, пока пустыня без имени не превратилась в пустыню бессмертных душ.
Почему земля, не имеющая формы, приняла сей Путь, не знаю, да и вряд ли сейчас кто-то даст ответ на этот вопрос, но как только это произошло – белое соленое древо истлело и стало черным и мертвым.
Живущие под его сенью, сразу окрестили свой «дом» Мертвым Деревом и гнездились в нем, даря жизнь все новым и новым поколениям бессмертных душ, что были обречены спускаться в колодезь тайн, ступать по земле без радости.
Но спустившиеся победили обреченность и грусть, ибо было им суждено вернуться обратно. И они, проживали на земле, изнашивая свое вместилище души, и освобождались, улетая вместе с северным ветром, превознося хвалу породившим их.

Кот Молох – Хранитель Врат во Предел, как-то раз заметил, что мне тоже было бы неплохо подумать о том с каким Ветром я должен отправиться к Древу.
- Предлагаю прямо сейчас, - хихикнул он и указал на небесный лик северного Ветра, что наблюдал за нашими встречами довольно часто.
Но в тот день я уже купил пинту рома, и соглашаться было не совсем уместно. Поэтому мы просто выпили и отправились на прогулку под проливным дождем, весело смеясь над спасающимися от простуды и дискомфорта прохожими.
Войны и катаклизмы, научно-технический прогресс и регресс всего остального, сводили Молоха с ума. Ему нравились темные средние века, ему нравилась откровенная смерть и жестокое предательство – без пафоса и многогранных речей. Он скучал…
Люди не оставили престол без государя – Мертвое Дерево начало жить, Оно вбирало в себя все души умерших на этой земле, потому что разочаровалось в человеческом Бытие. А государь молчал… Он не мог говорить, потому что был уже давно мертв… Никто об этом не знал – кукольные шоу и народные казни лишили живущих восприятия мира за гранью… Религия, некогда проповедовавшая истинные каноны эфирного забвения, стала очередной шлюхой мертвых людей. Людей без блеска в глазах, без звериного оскала, без цели, без жизни…
Мертвое Дерево стало Деревом Мертвых, воды обратились в песок, сотворившие и продолжавшие род, вынуждены были уйти, ибо вера в них иссякла.
Никто больше не гнездился в дуплах и на ветвях.
-Оно агрессивно себя ведет, - ухмыльнулся Молох, - Вы, люди, не понимаете, что когда-нибудь вам некуда станет идти, потому что собственной безрассудностью разрушите последнее пристанище, уготованное вам моим Отцом.
- Ты прав, котяра… Ты чертовски прав.

«О крыльях и тех, кто их носит»
Небеса прояснились, и белый солнечный диск вновь осветил наши срединные земли, забытые Богами, но не забытые временем. Вереница удивительных событий не прекращается, на глазах у сотен тысяч видящих, отворяются Врата. Каждый живущий человек был достоин лицезреть единственный, или лучше сказать – первый с момента сотворения всего сущего, танец Ангела и лазурного Змея.
Впервые за многие тысячи лет битва стала танцем. Змей взлетал и парил в Небе, отвергая все законы всемирного тяготения, стремясь к распахнутым белоснежным Крыльям. Стремясь к дарящим тепло ладоням. Он знал, что в этот раз Его уделом станет не серебряное копье Победоносца, ибо Он сам стал победителем. И искренняя Любовь друг к другу растекалась благодатными реками, рассыпалась бесконечным дождем, омыв и окрестив каждого своим чувством эфемерного счастья.
Змей Старый Сатха, обвил изящную фигурку Снизошедшей на землю, и ластился к Ее ногам.
Молох, как всегда пребывавший в обличие кота, неумело поставил стакан с чаем на стол и начал лакать содержимое, что-то урча себе под нос. Потом, осознав, что напиток для него чрезмерно горяч, решил поделиться мыслями.
- Вчера купил на рынке зубочистки (я даже не стал спрашивать, как он это сделал). Иду по тракту, ковыряю в зубах. Смотрю, на зубочистке тело осталось – беспомощное такое, слабое, без головы. Видимо между зубов застряло. Я его спрашиваю, мол, откуда, брат, будешь?.. Самому любопытно как оно попало ко мне в пасть, а он мне отвечает.
- Без головы? – удивился я.
- Тебе что, голова нужна, чтобы отвечать на вопросы?.. – возмутился кот, - Ты дальше слушай и запоминай хорошенько. Значит, тело мне отвечает, что было оно когда-то человеком, красивым и богатым, тратило на утехи и удовольствия папочкины деньги и в ус не дуло. Но однажды, в подобный этому, день, узрело битву Змея и Ангела на вершине высокой горы. В тот день Змей одержал победу и вырвал Крылья у посланника Небес, забрав их себе. Тело впало в отчаяние и направилось к горе, забыв про все, что было с ним до сего момента. А когда пришло на место битвы, Змей уже парил в Небесах, а от Ангела осталась лишь пыль. В ярости своей, Сатха убил смертного, дабы тот не смог бы никому рассказать о Белоснежном сокровище, и вот оно у меня в пасти и все равно ведь рассказывает.
А знаешь мотив Змея?..
- Нет…
- Стыд. Уродливый и обреченный, Он не способен взрастить на спине своей Крылья. Он забрал их, потому что хотел быть ближе к Небу. К тому Небу, которое некогда прокляло Его и отвергло. В ненависти своей Он скрывает Любовь. А сейчас, посмотри – Она стоит, а Он у Ее ног. Почему же Он не убьет и Ее?
- А зачем Ему все это?..
- Глупый гордец. Он осознал, что может быть Любим в своем истинном облике, и Ему совсем не обязательно становиться кем-то ради кого-то, ибо не в этом истинное Чувство, - Молох тяжело вздохнул, - И стоило ради этого ломать зубочистку?
Я знал ответ.

«Про кота – возвращение к истокам»
"Кот Молох – большой жизнелюб по своей природе, обожал отдыхать. Занятие всей его жизни было делом довольно утомительным, потому что на открытие врат ада неоднократно покушались смертные безумцы, и отсутствие привратника могло бы вылиться в какой-нибудь непоправимый катаклизм. Но к счастью до сегодняшнего дня все обходилось без подобных недоразумений, и кот, внемля своему внутреннему голосу, решил все же отвлечься от повседневной рутины.
Мы с ним часто проводили вечера за дружескими беседами – делились впечатлениями, хотя и не покидали друг друга ни на мгновение, и обсуждали дальнейшие жизненные планы в том или ином из посещаемых нами миров.
И вот за одним таким разговором он вдруг вспомнил, как мы посетили одну маленькую деревушку под названием Свяжичь. Ночь навевала приятные воспоминания, и мы, сами того не заметив, полностью оказались в их власти.
Окна маленьких, наполовину вросших в землю домиков, теплились огнями, и таверна с громким названием «Логово дракона» гостеприимно распахивала двери для каждого путника, у которого в кошельке звенели монеты.
Нужды в деньгах мы с Молохом не испытывали, поэтому с огромным удовольствием пошли именно туда, где местные варили крепкий эль и рассказывали друг другу небылицы.
- Хозяин, две пинты лучшего эля и порцию хорошо прожаренного оленьего мяса, - деловито затребовал кот у трактирщика.
Тот сразу же удалился, для того чтобы распорядиться, а мы сели за небольшой круглый столик возле окна, откуда была видна главная улица деревни, носившая оригинальное название «Суматоха», по которой то и дело туда-сюда бегали люди с полевыми и хозяйственными инструментами.
- Господа, - обратился к нам подошедший практически незаметно трактирщик, - ваш заказ в скором времени будет готов, и потому я возьму на себя смелость спросить – не угодно ли чего-нибудь еще господам?

Хозяин таверны по виду предполагал собой человека недалекого склада ума, поэтому опасаться за свою земную жизнь или за свой кошелек причин не было, но Молох почему-то рассердился. Он, ничего не говоря, просто фыркнул в сторону трактирщика и тот поспешно удалился.
- Чего пристал? – начал он, - поесть спокойно и то не дадут. Истории им подавай. А откуда историям-то взяться, если торчишь, вечность у врат и не отходишь никуда. Следишь постоянно, ждешь чего-то, а ждать нечего.

Кот постоянно жаловался на свою судьбу, которую ему любезно подарил в момент его сотворения владыка Сатха. Он естественно понимал важность своей вселенской миссии, но всегда заводил разговор именно с этого, дабы страдалец не был забыт, и работа его была признана тяжелейшей из всех существующих в мироздании.
Мы редко вот так сидели – среди людей. Мы вообще редко облекались в плоть, хотя по человеческим меркам пробыли во плоти несколько тысячелетий.
- Я завидую им, - протянул кот, - людям так мало нужно для счастья. И все, что им нужно ограничивается возможностями мира, в котором они живут. Вот и я так же хотел бы – растворился себе в суете дней, подпоясался заботами и вперед – прокладывать свой жизненный путь, в котором обязательно найдется место всему, всем чувствам, желаниям…
- А ты не завидуй, - ответил ему я, - помимо желаний и прочих радостей, они испытывают чувства неведомые тебе. И часто их жизнью руководит страх и боль. Именно они направляют в те русла реки времени, где их подстерегают опасности, о которых среди людей не принято говорить в слух, дабы не потерять имя и гордость перед народом и не опозорить свой дом. Они жестоко расплачиваются за предоставленную им свободу. Каждый миг на неё кто-то посягает и, иногда они оказываются не в состоянии противостоять этим силам. Только после смерти к ним приходит покой. Жаль, что вместе с покоем к ним приходит и забвение, но такова воля того, кто их сотворил.

- Ой-ли? – возмутился Молох, - Страдальцев нашел. Страдалец я, а они плохие страдальцы. Я-то испытал многое на своем веку и могу точно сказать, что их жизнь по сравнению с моей - райские сады.
Рядом с нашими посиделками появился какой-то мальчуган, держащий в руках огромную тарелку, на которой дымился большой кусок отлично прожаренной и неплохо сервированной оленины. Запах от блюда был просто потрясающим. Кот был в восторге, - Вот мы сейчас и покушаем!
Мальчик даже оторопел от вида огромного кота, выхватившего у него из рук тарелку, и принявшегося уплетать её содержимое.
Аппетит у Молоха был всегда отменный, и он с удовольствием пробовал всю человеческую стряпню, какую только встречал. Случай в этой таверне не был исключением, и за олениной последовала баранина, гусятина, свинина, утятина и прочие кулинарные изыски местных умельцев.
Закончив трапезу, кот умиленно улыбался и ковырялся в зубах. На него воззрились в это время почти все завсегдатаи и гости «Логова дракона». Такого ярого аппетита здесь еще не видели, и вполне естественно, что даже такой, казалось бы, пустяковый случай, привлек всеобщее внимание. Молох фыркнул, и все вернулись к своим делам.
- Я никак не могу понять, - после непродолжительного перерыва изрек он, - Сила, которая оберегает мир, всегда, в конечном итоге является причиной его гибели. И сколько раз замечал, что привязаться к какому-нибудь месту куда проще, чем его уничтожить. Вот объясни мне такую вещь – когда мы придумывали музыку рождения этого мира, мы четко представляли себе его образ, его восхождение и падение. Но когда я нахожусь здесь, меня одолевает чувство неопределенности, недостаточной осведомленности что ли. Почему-то я не чувствую себя тем, кто знает о начале начал и тем, кто видел абсолютное исчезновение миров яви. У меня появилось ограничение мышления и, похоже, что я начинаю очеловечиваться. Но понять этого не могу.

Я отлично понимал, о чем он говорит, но моя природа не давала мне привилегии объяснить ему эту трансформацию, так как языком понятий вечности и песка времен я не владел. Поэтому я ответил ему вполне доступно для своего и его понимания, - Мой дорогой друг, синдром человечности присущ многим существам высшего порядка, и это не страшно, потому что дело не в вас. Люди, среди которых вы находитесь, видят вас, облеченных в плоть и поэтому отождествляют мотивы поступков и действий, совершаемых вами со своими мотивами обычной мирской жизни. Поэтому ваше существование в человеческих легендах легко объяснимо на уровне их сознания, и потому вам были присвоены чувства и даже цели в рамках, населенного ими мира. Я не знаю, к лучшему это для тебя или нет, но одно знаю точно – ты меняешься вместе со временем мира, в котором находишься, и становишься ближе к обычным смертным. Но это естественно не означает то, что ты сам станешь смертным. Ты просто станешь уязвимее по отношению к своей сущности, и сострадательнее по отношению к ним.
А уничтожение миров – это твоя неизбежность. Легион был создан для поддержания равновесия в сферах запредельной яви и не нам судить истинную природу хаоса. Тем более что присваивание сторон и противостояние – это как раз удел человеческой жизни.
Да и в высшем мире вводить понятие стороны или привязанности неуместно, поэтому, наверное, тебя и влечет к состоянию определенности и уравновешенных понятий. Скажи, я прав?
- Да, прав, - кот насупился, - но плохого в этом ничего нет. Что негативного может быть в том, что все имеет свои имена, свои свойства, свою не утраченную сущность. По-моему ничего. Людям хотя бы дан дар открытия тайн, загадок. А мне что? Тяжело влачить свое существование, подчиняясь чужому замыслу и при этом знать все его детали. Ты бы со смеху умер, если бы услышал, как мое истинное имя звучит на языке вселенского вакуума. Это бред какой-то. А мне с этим жить. Конечно, меня потянуло к людям, естественно мне необходимо простое незамысловатое общение и такое же незамысловатое существование. А пару сотен лет моего отсутствия решающей роли в движении жерновов идиллистического замысла не сыграют. Вот полюбопытствуй, не далее чем вчера я пристально вглядывался в образы этой деревушки и стал невольным свидетелем одной интереснейшей истории. Значит так, - кот с довольной улыбкой пригладил усы, - только забрезжил рассвет как на главную улицу, не спеша, скрипя несмазанными колесами, въехала старая повозка, запряженная парой черных как смоль коней. Длинноволосый кучер остановился около дома старосты и из повозки выпрыгнул молодой человек, который, окликнув кучера, торопливо вошел в дом. Правда, как оказалось потом, это был не молодой человек, а девушка, но это роли не играет, разве что эстетической.
А знаешь, кто это были?
Мне не хотелось расстраивать Молоха, но я сказал ему правду, - Да, Молох, знаю.

- Нет, тебе не интересно рассказывать. Только придашь истории толику таинственности, как ты все испортишь.
Я отлично был осведомлен о том, что Нахема и её ученик Бааргос, в подобных местах основывали гнезда, где беспрепятственно могли заниматься порождением жизни, посредством смерти других. И я знал, что сюда они приехали именно с этой целью.
Роль наблюдателя не давала мне права вмешаться, но Молох был непоколебим. Нахватавшись откуда-то взглядов о защите своего крова, он решил уладить эту проблему самостоятельно.
- Нахема, какой неприятный сюрприз, - возвестил он о своем приходе, - Давно не виделись, дорогая сестренка. Что же привело тебя в эти всеми забытые края? Хотя можешь не отвечать, я знаю и так. Только не пора ли тебе заняться более важными делами, собственно для которых тебя и сотворили.

По лицу Нахемы пробежала тень обреченности, - Молох, ты всегда встреваешь там, где тебя не просят. У меня здесь незавершенные дела, а вот тебе пора уже к своим вратам, а то того и гляди откроются. Что ты тогда будешь делать?
- Не надо меня злить, - кот действительно был вне себя, - я могу сделать так, что мир не достанется никому. Если ты хочешь этого, то так тому и быть!

Конечно, Молох немного приврал. Он действительно мог уничтожить этот мир, но только в срок, определенный его владыкой Сатхой. Хотя деревню он мог уничтожить и сейчас. Видимо его слова не оставили равнодушной Нахему и она решила повременить с основанием своего гнезда, по крайней мере до поры, когда Молоха здесь не будет.
- Я вот, что тебе скажу, Молох, - она не показывала своего смущения, - если ты способен убить столько ни в чем неповинных людей, то воля твоя. Но если тебе не дано шанса прожить полноценную, исполненную чувств жизнь, то не надо лишать этого удовольствия других. Я же в свою очередь, забираю у человеческого рода их боль, горечь утраты. Я оставляю их души в этом мире, где они были по-настоящему счастливы. И я не понимаю, какое право ты имеешь запрещать мне, дарить людям свободу. Я, между прочим, в отличие от тебя, даже несколько новых рас вывела – более крепких, сильных и самое главное – бессмертных. Они считают это даром, а ты почему-то счел это проклятием. Я никого не заставляю насильно делать шаг в царство мрака, но не надо доказывать мне, что алгейни не имеют право на существование.

- Они пьют чужую кровь, - ответил Молох.
- Они больше не пьют кровь, - парировала Нахема, - я просто неправильно их задумала изначально. Теперь, когда я взвесила все достоинства и недостатки, то исправила ситуацию.

В народе, детей Нахемы называли вампирами или упырями, и люди, помня их как кровососущих существ, относились к ним враждебно. Само собой никто не подозревал о том, что алгейни уже несколько сотен лет обходились без крови, а любое нападение или исчезновение человека, люди сразу валили на так называемую «нежить».
Кот впрочем тоже не оставил своей позиции и все же выдворил Нахему из деревни.
Я мог с ним не соглашаться в этой точке зрения, но Молоху было глубоко наплевать – он видел гораздо дальше, чем я и знал, чем все закончится.
- Обидел ее, - я произнес это тихо, но кот уловил суть.
- Она постоянно обижается на всякую ерунду. Куда бы я не отправился, эта бестия везде пытается мне насолить – отлично ведь знает, что на дух не переношу ее детей и ее методы посвящения.
- Может все оттого, что тебе не назначен путь сотворения?
Кот насупился, - Может и оттого. Какая разница. Слушай, не доставай меня разговорами об этих мерзких существах и о том, чего я не могу. Я могу гораздо больше, если только захочу, но я не хочу. Вот лучше вспомни оборону Хлара, когда тебе пришлось присягнуть на верность Ветру.
- И?
- Я же не осуждаю тебя.
Спорить было бесполезно.
Вскоре перевалило за полночь, и таверна почти опустела, а я и кот все продолжали вести нашу беседу…"

«Бог войны»
Это был город, которого никогда не существовало. Город, в котором не рождались и не умирали. Пришедших из вне там не было, чужаков не приветствовали и чаще всего просто выпроваживали за ворота – сердце крепких и высоких стен.
В этом городе жили люди никогда не видевшие солнца и с опаской глядящие на свет свечей и уличных фонарей.
Они не были демиургами, они наблюдали за сотворенным безучастно и спокойно, так словно бы им было запрещено касаться нитей, из которых сплетено все что окружало.
Я пришел в этот город по следу Ангела.
Не помню, сколько времени прошло с нашей последней встречи, но помню момент прощания, когда Она закрыла глаза, сказала: «Ты все равно найдешь меня», и исчезла в ослепительном сиянии истинного света.
А я отправился на поиски, видя тонкую серебряную, чуть заметную нить в воздухе, что оставили Ее крылья.
Люди в городе недоверчиво косились на меня, о чем-то шептались, но не подходили ближе, потому что тень Молоха страшила их.
Широкая главная улица, мощенная крупным, добротно шлифованным круглым камнем, вела к площади, на которой расположились десятки палаток-магазинчиков местных мастеров. Приезжих здесь конечно не было, но и среди жителей этого города можно было различить насыщенность и многообразие рас со всех уголков этого мира. Как они оказались в городе, оставалось только догадываться, а может они были изначально. Молох в таких случаях любил выдвинуть свою теорию, хотя конечно Он знал все наверняка, но без малой толики ехидства Он просто не мог. Я даже был удивлен – кот молчал. Не произнес не слова. И только когда я завернул от площади в узкий переулок, скрывшись от странных и немного угрюмых взглядов, Он буркнул: - Видел бы ты их истинный облик. Не нравится мне тут.
Я верил Ему, но у меня была цель. Серебряная нить связывала мою душу с душой Ангела и я не мог отступить, даже если бессмертный котяра сулил беду.
Я пришел к небольшому покосившемуся дому в два этажа уже к вечеру. Тучи заволокли остатки и без того серого и угрюмого неба, которое разразилось хохотом сильного грома, сопровождавшегося вспышками молнии и проливным дождем.
Постучав, я отошел под свет нависшего над дверью фонаря. Прошло несколько мгновений, и массивная дверь, окованная грубым железом, отворилась сама по себе, словно приглашая войти. Не противясь этому знаку, я вошел внутрь.
Я почувствовал, как мое сознание немного дрогнуло, когда попало под влияние тонких невидимых взору, струек сладкого аромата роз, что тянулись ко мне из каждого уголка этого дома. Пламя зажженных свечей играло причудливыми тенями на стенах, а в камине, лишь иногда неистовствуя чуть заметными миниатюрными сполохами, горел огонь. Первый этаж представлял собой просторную комнату с большим столом посередине и парой уютных кресел, поставленных у камина. На стенах висели картины, изображающие времена и события древнего и величественного мира. Тут было и первое пришествие Богов, и легендарная битва с титанами, и пророчество падения царств.
Стены из серого, добротно отесанного камня почти полностью были скрыты коврами, привезенными из южных провинций, где некоторые деревни промышляли их производством и продажей. И, несмотря на то, что за окнами было холодно и промозгло, здесь было тепло и очень уютно.
Мой взгляд вновь переместился на кресла. На одном из них уже расположился Молох, подставив играющему пламени мордашку, и хитро прищурив глаза.
- Я тебя здесь подожду, иди наверх, - сообщил он и демонстративно упал на бок, растянувшись и свесив голову, - Не думаю, что ты найдешь здесь то, что ищешь, но, по крайней мере, узнаешь нечто новое.
Мне совсем не нравилось странное поведение кота. Он впервые ничего не сказал, не объяснил, и вообще вел себя как никогда пассивно.
На второй этаж вела спиралевидная деревянная лестница, почерневшая от времени, но прочная на вид. Не спрашивая больше моего спутника ни о чем, я направился туда, куда он мне указал и, поднявшись, я узрел пред собой картину, от которой у нормального человека точно бы случилось душевное расстройство, но я, будучи и без того признанным сумасшедшим, испытывал лишь непреодолимое любопытство и щекочущий спину страх.

Весь второй этаж являл собой одну большую комнату, в которой царил полумрак. Лишь несколько свечей на полу, растекшихся черным воском, слабо освещали центр этого демонического плацдарма.
В комнате не было ни мебели, ни различной утвари, коей был богат этаж снизу. Лишь у западной стены каминная труба отбрасывала тень, делящую помещение напополам. Через щели в закрытых ставнях маленького окошка пробивался свет луны, которая то и дело скрывалась за грозовыми грязно-серыми облаками. Но не это поразило меня и повергло в недоумение, а то, что я увидел посередине комнаты.
В центре располагалось подобие большого трона, походящего на некий костяной монолит, а на нем восседало существо, и я ощущал, что оно смотрит на меня.
«Молох», подумал я тогда, «Знал же, и ничего не сказал. Чья же это ипостась? Ничего не происходит просто так и многое определено замыслом Творца еще до начала времен, но с позиций смертного и бессмертного эта разница ощутима. То, что коту шутка, человеку – смерть. Хотя смерть меня пугает меньше всего сейчас». Еще я вспомнил об Ангеле. Это не Она. Но Она была здесь. Я отчетливо видел след серебряной нити, который обрывался на том самом месте, где сидела странная тварь, скорее даже демон.
Существо пошевелилось.
Я отступил на шаг назад.
Существо вышло на свет, и теперь я видел его отчетливо. Эта была огромная птица, в добрых два метра ростом, с ярко-красным оперением, маленькими белыми почти человеческими глазами и острым черным клювом.
Как я и предполагал, существо говорило, так же как и Молох. Я просто слышал его.
«Ты пришел, чтобы увидеть смерть?» осведомилось оно странным и мерзким скрипом.

Разум отчаянно цеплялся за всплывающие образы птицеформ, но ни одна не подходила к этой идеально. «Феникс, Абраксас, Василиск, Кокатрикс, нет – все не то», даже если это демон срединного порядка, мне в случае его обоснованной на чем-то ярости, не уйти живым. Мои мысли оборвало продолжение декламации.

«Можешь не пугаться так и не мучить себя догадками. Я – Фиаррах, Марс, Арес, как угодно тебе. Тысячи имен ничего не значат для меня, это всего лишь ваша иллюзия постижения истины вербальными методами. Ха-ха», на мгновение мне показалось как у коронованного самим собой языческого божества, сверкнули клыки в хищной и надменной улыбке клюва. Фиаррах продолжал: « Но собственно не из-за того, что вы, жалкие смертные, корчитесь в ритуалах подношений и режете ягнят на алтарях, я сейчас здесь. Мне вообще плевать на то, что станет с вашей непродуктивной и слабой расой. Я здесь только по причине того, что дал обещание показать тебе кое-что, что ты увидеть, похоже, не в силах»

- Дал обещание? Кому? – любопытство преодолевало страх, и я уверенно подошел к огромной птице, заглянув в маленькие глаза.

Помутнение сознания произошло почти мгновенно. Взор ослепила яркая вспышка. Шум дождя исчез. Исчезли все звуки вообще, словно я стал глух.
Я стоял на бесконечном, с первого взгляда, поле, усеянном трупами. Я видел уже это поле раньше – Удар Ареса, поразивший все армии смертных. Удар неимоверной силы, нарушивший умиротворение и покой на многие сотни лет, внесший частицу Хаоса в упорядоченность миров.
Запах стоял такой, что глаза слезились и начало тошнить.
Громогласный голос, оставшейся по ту сторону «птицы», вещал:
- Да пребудет с тобой благословение, смертный! Узри то, что Боги и их создания окрестили гневом. Таков конец вашего беспомощного народа. Люди оказались более своенравны, чем предполагал Великий Змей. Они, в большинстве своем, искушены желаниями, не выходящими за грань их понимания. У них нет стремления, что было дано им ране. Пламя, некогда дарящее им жизнь, угасает и превращается в пепел. Как ты думаешь, смертный, вы достойны жизни?
Я молчал.
Чувствуя мое смятение, назвавшийся Аресом, продолжил:
- Ты молчишь, потому что взор и сердце твое исполнены сомнения. Это тоже жалкая картина. Ответь мне – где те воины, которые были способны нести имя мое на штандартах и клинках, преодолевая сотни миров, переживая и умирая в сотнях битв. Живущие и погибающие за то чтобы сохранить тысячи жизней других. Тех, кто слабее их, тех, кого они возлюбили и обещали им то, что не мог обещать даже самый могущественный из Богов – Жизнь.
Где победители, бросившие вызов мне – одному из древнейших?
Их больше нет, смертный. Вы недостойны не то, что жизни. Вы недостойны истока серебряной нити. А ты противишься воле того, кто в ответе за твое создание. Ты идешь вперед, даже не зная, что ждет тебя в конце пути. И ты мудр? Нет. Ты – глупец, который умрет также как они и станет моим рабом в чертоге вечности и безликого Хаоса. Молох наверное не говорил тебе, что ждет тех, кто говорит с Богами?

-Нет, - ответил я, все еще не в силах оторваться от ужаса, который наполнял поле битвы. Впрочем, это была даже не битва. Просто гибель человечества. Одним щелчком пальцев. Одним легким движением руки. Одним молниеносным взглядом, было уничтожено все. Абсолютно все. Рождение мира. Его история - миллиарды жизней, судеб, клятв, обещаний, венчаний, ссор, земных пороков и братских уз. Просто так. По прихоти Того, кто был еще сильнее, чем все армии мира.

- Я не убью тебя сейчас, - молвил демон, - Ты умрешь позже, в назначенный тебе срок, и умрешь так, как никогда бы этого не желал. А я приду за тобой, и если к тому времени ты все же не отступишь, и будешь следовать за видимой лишь тебе одному нитью, но не достигнешь ее истока. Тогда я покажу тебе, к чему ты так стремился. Пусть выражение ужаса застынет на твоем лице, когда ты увидишь взор Той, что ты так жаждешь встретить.

- Ответь мне, Бог, - надменно и с нотками отчаянья крикнул я в небесную пустоту, - А что же Ты? Каков Твой путь и какова Твоя истинная цель? Ужели от праздного любопытства Ты следишь за судьбой человечества и играешь нашими жизнями, словно фигурами на шахматной доске? Ужели Ты так всемогущ, что можешь творить и разрушать целые миры, считая это забавой? И что Ты есть на самом деле? Ты ведь не Творец, Ты тень проклятого, которая вынуждена скитаться вечно и не найти себе приюта. Ты песок времени, который не может найти себе сосуд и поэтому порождает гнев – чувство неведомое ни Богам, ни демонам!
Я почувствовал какой-то жуткий резонанс в воздухе, наполненном смрадом и запахом жженой плоти. Кажется, красноперая птица решила разорвать грани иллюзии.

С черных небес на землю ринулись сотни молний, оглушительными взрывами и яркими вспышками, повторяя злополучный день гнева – последний день обреченного человечества.
Гигантская птица, пылающая пламенем, медленно появилась из зияющей в плотных тучах, воронки и опустилась передо мной. Белые маленькие глаза, что я увидел в момент нашей встречи, налились кровью и тоже горели огнем. Птица-демон издала неистовый рев, больше напоминавший рев голодного медведя. Из ее клюва ринулся огонь и охватил все вокруг. Я стоял перед чудовищем – истинным явлением Бога войны и не знал, что делать. Единственная мысль, что утешала меня, была мыслью о том, что это все-таки иллюзия и Молох контролирует ситуацию. Другая мысль противоречила всему – Молох тоже демон, ему абсолютно плевать останусь я жив или нет. Взывать к человеческим чувствам тоже не имело смысла, но впрочем, это и не понадобилось.

Птица склонила голову и сказала:
- Нет никакой надежды на то, что вы станете другими. Вы многого достигли, и во многом преуспели, но еще больше разрушили и извратили замысел. Великий Змей знал это, поэтому вам уготована гибель. Любой грезит этой войной, считая день конца действительно войной. Ха-ха. Веруйте в сладкие речи о Рае и небесном граде. Веруйте, и может быть, увидите. Каждому иллюзию по вере его. А что до меня. Так я закончу ваши пути одним мгновением, запомни это и не питай иллюзий.
Серебряная нить может привести и к равнине бессмертия, и к бездне рыдающих душ – запомни также и это..

Удар по лицу. Резкая боль. Еще удар. Чем-то мягким.
Открыв глаза, я обнаружил себя лежащим на полу первого этажа и стоящего на мне Молоха, лихо орудующего лапами, словно боксерскими перчатками. Только вместо боксерской груши, он избрал мою голову.
- Ну что? Увидел? Услышал? – осведомился кот, хотя и так все знал не хуже меня.
- Увидел, - с трудом выговорил я и поднялся. Голова раскалывалась. Кое-как доковыляв до кресла перед камином, я тяжело рухнул в него. На другом кресле уже сидел кот и выковыривал когтем пробку из бутылки с вином, где-то им найденной в момент моего недолгого отсутствия.
- Теперь куда? – весело и с издевкой спросил Молох.

Почему-то в тот момент мне захотелось его пнуть.
- Не знаю. Кого ты мне еще не показал? С кем еще не познакомил? Не считаешь, что для человека это уже перебор?
- Не считаю, - ответил Молох, уже разливая по бокалам из темного стекла вино, - Рано сдаешься. Вот умрешь, мы с тобой поговорим уже по-другому, а пока сходи с ума потихоньку – тебе полезно. По-крайней мере ты знаешь одну хорошую вещь, которую можешь рассказать всем, пусть атеисты плюнут тебе в лицо – жизнь это еще не конец пути.. Ха-ха. Твое здоровье.
Молох, несвойственно для кота, отхлебнул из бокала и вальяжно развалился на кресле, а я, протянул руку к бокалу, взял его, выпил немного, и закрыл глаза.
Я чувствовал странную вибрацию. Ах да! Телефон. Он напоминал мне о том, что уже четыре часа утра и пора немного поспать. Когда я встал с кресла чтобы отправиться запереть дверь чужого мне дома, Молоха уже не было.

«Рок-н-ролл мертв»
Когда-то я был уверен, что розовый песок никогда не преступит границы государства и вся его неудержимая кислотная мощь останется по ту сторону, не давая соблазна слабым и беспомощным людям подчиниться его воле.
Я ошибался.
Вот оно – пространство неизмеримой величины. Пожирающий людскую плоть зверь, что ступил на дрожащую землю из бездны. Раньше он довольствовался лишь телами, созданными Творцом, но теперь ему нужен Разум и Душа человека. Он, высоко подняв голову, шагает по просторам некогда благодатных земель, ныне – выжженной и порабощенной зноем пустыни, и никто не может противостоять его сокрушающей мощи.
В величии своем он подобен Богам. Но он не Бог. Он даже не бессмертен, ибо его создатели – мы.
Своими же руками уничтожить совершенный мир…
Скрип металла, зараженный ветер, пламя на улицах городов, смерть, над которой смеются, и на которой принято зарабатывать не только государям, но и простым людям. Умирающие от голода и от жажды люди, дети, проданные в рабство, бессмысленные войны – не за территорию, и не за место под солнцем, а ради удовлетворения никчемной властью. Напуганный до смерти народ, принимающий свой страх за свободу, безысходность за призрак выбора. Грязь. Повсюду грязь и ложь. Зверь смотрит безразличным взглядом и продолжает пожирать.
Многие ропщут, а я смеюсь.
Да, у меня есть Ангел, которая ведет вперед. Я знаю, что каждый в силах что-то изменить. Но альтруизм мертв. Рок-н-ролл мертв...
А мы еще нет.

«О том, как гром грянул с небес»
Солнце пыталось оправдаться, играя лучами в бокале до краев наполненным золотым ромом. Всегда так. Когда Светило неспособно уступить лунной мелодии флейты, Оно начинает оправдываться и пытается затмить взгляд чем-нибудь, чего еще не видел, или обращает все внимание на то, что уже видел, но никогда не понимал сути.
После второго бокала становится немного лучше и, даже закрывая глаза, начинаешь видеть Свет. После третьего, осторожно касаешься пальцами струн, а к шестому вешаешь мокрое полотенце на шею и начинаешь выжидающе смотреть в самый темный из углов. Желтые глаза во тьме сверкнут и исчезнут. Бубук невозможно приручить, они не ангелы и не кони. Они не живут в Нижневартовске и не стоят у гастрономов, клянча серебряные нити. Они бессмертны и вечно голодны. Им не насытится, потому что они обожают ром, а ром выпиваю я. Они ненавидят меня за это, но не могут облечь во тьму, ибо некому будет покупать горсть земли на Пасху и три яйца на День благодарения. Что делать – традиция.
Под пальцами шевелится могильная плита, даже не одна.
Устав играть мертвецами, словно булавками в рукавице, я выпиваю седьмую.
Священная и благодатная.
Пылающий грозит пальцем с Небес и ударом о землю, спускается ко мне.
Преимущество номер один – мне не нужна зажигалка, чтобы прикурить трубку.
Преимущество второе – мне не нужен свет, чтобы видеть, здесь достаточно жарко, чтобы осознать и достаточно светло, чтобы прозреть.
Преимущество третье – каждый шаг оставляет след. Когда яркий свет заливает все вокруг, я не оставляю следов, следовательно (простите) – не существую.
Растворяясь в дыму и алкоголе, искажая чистоту божественного начала кривыми линиями, а тишину и умиротворение – неестественными звуками, обретаешь сердце. И цикл непрерывен. Он вечен.

«Ангелы бога»
Это были они… Те самые, которые служили Богу с начала возникновения этого мира. Он не был создателем, скорее гостем, который слишком долго скитался, не находя своей истинной сути. Но люди, жившие здесь, были слабы. Они искали спасения в том, чего не могли понять и в том, что было неведомо их разуму. Поэтому они уверовали в Него. Эта была самая сладкая ложь из всего, что им доводилось принимать сердцем, и что было с удовольствием и благоговением принято и не отвергнуто.
Небеса разверзлись и на твердь снизошли пятеро, облаченные в сияние Света. Ангелы единоначального, вобравшего в себя свет и тьму. Лики их были прекрасны, главы увенчаны золотыми нимбами, а за спиной блистали великолепные крылья.
Люди пали на колени и запечатлели лики их.
Великим заблуждением был сей поступок.
Как любая форма, созданная человеческим сознанием, Ангел Бога был сотворен из того, что таилось в тенетах бессмертной души.
Образы, навеянные тысячелетними идеалами, рассыпались бы в прах, узри люди истинную суть тех, к кому стремились. Тех, кому поклонялись и Тех, ради кого проливали кровь.
Пятеро были близки как никогда раньше, я отчетливо видел их и не смог бы спутать ни с кем из небесных созданий.
Они грузно приземлялись на землю из зияющих, затмивших солнце, черных дыр. Звериные оскалы, тысячи глаз, наполненных злобой, страхом, ненавистью и отчаянием. Всеми чувствами тех, кто их породил. Чувствами, от которых глупое человечество пыталось избавиться веками. Мольбы, обращенные к Богу, отпущение грехов, заглаживание вины перед самими собой – это был путь, ведший к созданию бессмертных существ, что призваны пожирать. Не убивать. Пожирать, обрекая бренные души на вечность – гниение в огромном чреве, муки, которые не способен выдержать разум, плоть, разъедаемая кислотой и источающая смрад. Это чистилище, которое никогда не очистит.
Иллюзия, созданная для упокоения живых.
Страшный сон для мертвых.
Когда я воскликнул громко и ясно – «Отрекаюсь!», они сломали мне ноги.
- Теперь ты на коленях, - шипели пятеро, - Не в силах ты отречься от своей судьбы. Всякий путь земной твари пролегает чрез поклонение нам, ибо мы – есть посланники Создателя, а вы… наши агнцы…
Я отчетливо слышал – «корм… наш корм… ваши души – наш корм…»
Пять гигантских червей с прекрасными ликами и тысячей глаз, заглатывали целые поколения, не стыдясь, ибо не перед кем им было стыдиться.

«Поход»
Разомкнулись уста, выбелило Солнцем очи, объятия гор сменились объятиями высоких трав. Чистота мира первозданного стала сном, обрученным с явью, и никогда боле не покидала разума. Всплеск рук в желании света, каждый вечер шепот, и в забытьи мелодия давно забытой песни. Потрескивание вереска в костре, глас огня, что направляет и помогает и взгляд старого волка из тьмы чащи, не смеющего подойти, но нашедшего то, что искал. И кровь, и грязь с рук смыл чистый ручей. Глаза почти слепы, но сполохи пламени не дают забыть все то, что видел ране. Завершен обряд, птицы вещают и поют славу ушедшим. Я сделал то, что было обозначено судьбой. Стал зверем, проклятый людьми, благословленный Богами, с печатью Якхе на деснице, с Крылами ворона за спиной. Ледяной поход был свершен…

«Путешествие ежиков к загадочной стране под названием Шамбала»
Влекомые голодом знаний в морозное весеннее утро, ежики осторожно, почти не дыша, лишь изредка посапывая, подбирались к древней пещере… Что же ждало их там?..
Внутри находилось два ценнейших артефакта былых времен Лесного Царства – сырок познания и карамелька просветления…
Здесь берет начало повествование о путешествии ежиков к загадочному миру под названием Шамбала…

На узких тропинках седых перевалов
Священное чудо на солнце сияло!
Гремели фанфары, и пели пророки,
Вещая Приход странных Золотооких!
Насупившись, ежики воздух вдыхали.
Они осознали, они предвкушали!
Путем Бодхисаттва пройти им сулила
Судьба, что на свет их когда-то родила.

В Безвременье путь проложило им время,
Им в лапки Царем было вложено семя.
Драконы склонялись пред ними в экстазе,
И с миром сомкнула свои веки кладезь.
Златым огурцом преподобия серны
Как компасом двигались прямо…наверно…
И прана великим потоком вливалась.
Их души и разум она наполняла…

Мешочки с елеем, с матэ пузыречки,
Они обменяли на первой же точке,
На присную пищу, на колбочку с мирром,
На статую Будды и восемь сапфиров.
Один синий камень вонзили во чрево
Болотному духу, и все зазвенело.
И все заискрилось, и все засияло!
Болото исчезло, болото пропало…

Второй синий камень отдали Фиделю,
Купил он патронов себе на неделю.
Сигары, абсент и Сьерра-Маэстру,
Газету, пункт связи и два черных кресла.
А третий сапфир раздавили случайно,
Когда кипятили на лежбище чайник.
Всем было обидно и жутко досадно,
Пустили слезу и подумали – Ладно…

Четвертый сапфир во сиянии чинном,
Зажегся звездою над Иерусалимом,
И вместе с ним пятый спустился на землю,
И внемлет…и внемлет…и внемлет…и внемлет…
Шестой был подарен вчера Далай-ламе
Седьмой – пресвятой деве Маше, ну маме
Того бородатого, как его?.. Суся?..
Ну, в общем, неважно, короче – Марусе.

А где же последний сапфир меня спросят.
Последний был спрятан заведомо – в носик.
А носик носил иерей храма света,
Он в келье своей ждал три месяца лета…
Насытившись пищей во славу престола,
Ежи распивали на нем Пепси-колу.
Вдруг небо зарделось, и молвил им слово
Неназванный Ужас из мира Иного.

- Узрите семь труб, что сковал Я намедни
От нечего делать, идя из обедни.
Узрите жуков с человеческим ликом,
Узрите, как смертные давятся криком.
Я правою дланью миры разрушаю,
Я свой веский гнозис люблю, уважаю.
Что Мне цепь религий и глупых законов,
Единый Творец Я всех слабостей оных.

Померкнет светило, рассыплются камни,
Вы вспомните дни Моей Проклятой славы.
Я выше сознанья, безмернее Тени,
А ну-ка, слепые рабы, НА КОЛЕНИ!!!
Пофыркали ежики, сбились плотнее,
Увидели, что-то на небе алеет,
То Глаз был в Огне, не имеющий зрака,
И пламя чертило кошмарные знаки!

- А как же любовь? – возмутился ежонок,
Он был возмущен этим с самых пеленок.
Глаза его черные мглою сияли,
И дрогнуло небо, и призраки пали…
Под солнцем рассветным прекрасные птицы
Над всем мирозданием стали кружиться.
И спала завеса надменного праха,
И спали оковы нетленного знака…

И ежикам тихо сказала Мария –
- Вы землю сию взглядом благословили…
Коль бросите Семя сейчас вы под ноги,
То вырастет Древо на этой дороге.
Пристанище здесь обретут Семь Скорбящих,
Приютом послужит Оно для незрячих,
Златые тельцы здесь погибнут под сенью,
И Свет здесь не будет войну вести с Тенью.

И брошено было то Семя на землю,
И Древо возвысилось тут же над твердью.
И ежики, славно сопя и елозя,
Смотрели, как Бог в решете воду носит…
В сем Древе открылись огромные двери,
И там – на пороге, в Сиянии звери
Смотрели так грустно, и мир осязали,
Как будто не ведали… Словно не знали…

Была им предложена статуя Будды,
Но звери воскликнули – Мы не отсюда!
Нам права не дали жить жизнью зверушек,
Нам отдали вечность, забрав у нас души…
И лапки царапали ствол, корневище,
И слепо надеялись – кто-то отыщет,
Услышит, вернет благоденствия чудо…
Но вы не отсюда, а мы не оттуда.

И ежики думали – Шамбала близко,
Но сер этот мир, непонятен, неистов…
Они развернули ко Древу иголки,
И вниз покатились…надолго…без толка…

«Мертвое дерево – проза»
***
В Святом Городе, в грязном подвале, где царил полумрак и на стенах то и дело возникали тени крыс, ждущих подаяния от обитавших здесь людей, с нетерпением ждали казни. Человек, прикованный к электрическому стулу, в плотной кожаной маске, что не пропускала толику и без того драгоценного света, казалось, был более чем спокоен. Напротив него сидели люди и смотрели. Это были ненасытные зрители в масках остроклювых птиц, жаждущие великого действа. По левую сторону от приговоренного, священник молился о спасении заблудшей души – «Господь, всемогущий, помилуй эту несчастную душу в своих небесных чертогах и облегчи ее страдания в адской бездне, где за совершенные преступления, она обречена на муки». Еще он говорил про очищение огнем и светом, но человек на электрическом стуле был равнодушен к словам и стенаниям святого отца.
Раздался голос того, кто должен был привести приговор в исполнение – «Багал Кали, проникнув в лоно нашей матери-церкви, ты осквернил сие пристанище детей великого Господа и нарушил закон. Ты поднял свой клинок на священнослужителей и пролил невинную кровь. Ты похитил Святой Грааль – великую чашу небесного Владыки. За эти преступления, ты должен заплатить своей жизнью. По решению святого престола, Багал Рулад Кали приговаривается к смерти через электрический стул. У тебя есть время для последнего слова, заключенный. Говори!».

 «Святой Грааль чумой наполнен и безумием людей.
Его я опрокину вновь и растворюсь в потоке дней».
 
Рука палача опустила рубильник. По телу заключенного проходили разряды тока, он дергался, судорожно сжимая и разжимая пальцы рук, запрокидывал голову. Из-под маски текла белая пена, по серым штанам стекала моча и в воздухе пахло дерьмом. Вся эта безумная какофония продолжалась несколько минут, после чего рубильник вернулся в исходное положение. Включили свет. Двое охранников места казни в рясах, с начертанными на них белыми распятиями, подошли к дымящемуся трупу и сняли маску. Глаза были расплавлены, кожа лица оторвалась вместе с маской и голова была похожа на кроваво-горелое месиво из плоти, кости и остатков обугленных волос. Зрители аплодировали и перешептывались. Зрелище доставляло им несказанное удовольствие и все были в восторге. Потом все разошлись, оставив тело на стуле. Снова возникли тени крыс – они предвкушали сегодня настоящий пир.

***
Недалеко от святого города, на холме сидел человек. Он приходил на этот холм уже много лет, лишь, для того чтобы почувствовать, как ветер играет с его волосами, как солнце появляется из-за горизонта и как потом борется с ночным небом, в конце концов, уступая и исчезая до утра. Человека звали Адам. Он был одним из тех, кого церковь называла провидцами – людьми, что видели послания Господа, невидимые оку грешников. Святой престол очень часто прибегал к совету провидцев, но всегда держал их на расстоянии, дабы те не вкушали прелестей жизни и не хотели большего. Хотя Адам никогда не желал больше того, чем он имел. Он и его любимая жена Глория жили небогато в предместьях святого города, он помимо работы на благо церкви держал свою собственную кузницу, а она писала прекрасные картины, которые буквально оживали пред взглядами и украшали бедные жилища живущих рядом таких же простых людей – ремесленников и крестьян.
В этот вечер Адам видел, как небеса разверзлись и в сиянии ослепительного света на землю огромные падали огненные капли, походившие на коконы. Они разрывались яркими сполохами и на их месте появлялись белокрылые люди, что в смятении смотрели вверх, словно не понимая. И где-то в глубине души возникло чувство непреодолимого страха. Адам понимал, что что-то должно произойти…

Огненный дождь нарушил покой земли.
Пламя с небес – Ангелы бросаются вниз.
Падшие Ангелы, их крылья в дорожной пыли.
Отдавшие за свободу вечную жизнь.

 Люди их будут всегда обходить стороной.
Боль в их глазах и вопрос, обращенный к Творцу.
Крылья бессильным грузом у них за спиной,
И соленые слезы бегут по лицу…

 Люди стоят под дождем и не помнят о них.
Люди, растущие вверх, и смотрящие вдаль.
Люди, души которых пленил безжизненный Стикс.
В мире, обрекшем себя на скорбь и печаль.

***
У врат феникса – главных врат Святого города, которые являли собой возрождение бессмертного Бога, сидел изуродованный старик и просил подаяния у проходивших десятками мимо прохожих. Кто-то кидал ему медяки, кто-то отвешивал пинок, а кто-то просто равнодушно проходил мимо, словно нищего и не существовало. Однако были люди, которые назвали старика Талеса пророком. Неизвестно от кого он получил сей дар, но это произошло после его трехлетнего заключения в замке герцога Цевра. Герцог был известен своей безжалостностью к вассалам, а Талес служил у него при дворе конюхом. Однажды герцог, погнавшись на охоте за лисой, загнал лучшую лошадь, и она издохла. В неистовой ярости Талес был схвачен, обвинен в порче герцогского имущества и брошен в темницу, где три года кряду он провел в мучениях. Его пытали самыми изысканными способами, резали ему сухожилия и отделяли мышцы от костей, не давая умереть. Слой за слоем тюремщик снимал с конюха кожу и плоть и поедал ее прямо у несчастного на глазах. После, Талес был помилован и отпущен. Но он с трудом передвигался и единственное пристанище, где он мог выжить, было среди нищих у врат Святого города.
Его все чаще посещали видения о смерти людей, и он кричал об этом будто блаженный. Те, кто прислушивались к его словам, избегали смерти, хотя она и поджидала их там где было предсказано.

Быть может, я безумен, но я вижу, что случится,
Я вижу черных птиц, и скорбь извечную на лицах.
Не знаю, Бог иль Дьявол моим разумом играет,
Но чувствую, сознанье мое будто умирает.

Я ослеплен был светом, изуродован плетями,
Я вне законов мира, мне не выйти вровень с вами,
С людьми, что жизнь проводят в сладострастье и пороках,
С людьми, что не внимают всем прижизненным урокам.

Я слышу, как земля от боли воет погибая,
И отворяются врата не Ада, и не Рая.
И с Неба вместо снега будет падать серый пепел.
И мир не будет больше зелен, радостен и светел.

Я чувствую ладонь – прикосновенье юной девы,
Я чувствую огонь, что пожирает мое тело.
Ответь мне, кто ты? Ангел или Демон преисподней?
Кнут в дьявольской руке или копье в руке господней?

Талес ощутил нестерпимый жар. Прикосновение превратилось в объятия. Прекрасная и юная девушка с черными, как смоль, вьющимися волосами припала к изуродованному калеке. Их объяло пламя, а в воздух взметнулись два опаленных крыла. Прохожие оборачивались, но не видели как падший Ангел, нареченная Лилит разрывает на части тело старика, которого называли пророком. Для проходящих мимо это был всего лишь человек, который неизбежно умер. – Наверное, ему было суждено умереть, - вздыхали многие. Лилит же зашлась в неистовом смехе, и, держа в руках голову мертвого Талеса, взметнулась над толпой.

***
В Святом городе царила паника. Звонили все колокола, возвещая о тревоге и приближающейся опасности. Всем должно было укрыться в храмах и белокаменных приходах, хотя никто не замечал ничего странного кроме ревущих сигнальных рогов и звона, что не прекращался ни на секунду. Люди выбегали на улицу и под бдительным конвоем священнослужителей сопровождались в близлежащие убежища. Тех, кто не желал покидать дома, беспощадно убивали, обвиняя в ереси и отступничестве. Движущиеся толпы захлебывались в собственном поту, в непрерывной давке и панике.
Некоторые говорили, что видели, как с небес падала огромных размеров белая птица, они утверждали, что там, где она упала, земля покрылась цветами, но тут же была охвачена пламенем, что источало смрад.
Земля начала содрогаться, люди падали на мощеную дорогу и были раздавлены обезумевшей толпой. Даже конвой святого престола не мог полностью контролировать ситуацию.
Три крылатых силуэта наблюдали за всем этим с высоты птичьего полета. Ангелы Лилит, Зигфрид и Ксеркс готовились к пришествию своего нового владыки – хозяина преисподней, бессмертного зверя. Их вероломство уже сломило силу так называемого Бога смертных и им даже удалось низвергнуть Его в тот мир, который Он когда-то сотворил, но победа была еще далека. Чтобы окончательно ввергнуть все сущее в пучину хаоса, нужно было явление Кровавого Зверя – гончей адской бездны, что веками питался душами грешников, попадавших на берега мертвой реки. Он должен был завершить первую фазу предначертанного еще до начала времен, и ангелы верили в это предначертание.

«Храм души осквернен и разрушен.
Преисподней открыта дверь.
Пожирает блаженных души,
Ненасытный кровавый Зверь…»

***
 До кукольника Гриде, что жил на окраине предместий в своем родовом имении доходили слухи, что Святой город был уничтожен божественной силой и что в живых не осталось ни одного человека. Слухи ему все время приносили на устах его куклы, которыми был заполнен каждый этаж, каждая комната его дома.
Кукольник был безумен, он не мог мыслить жизни без людей, потому что до сих пор, ему удавалось безнаказанно наслаждаться их смертью. Он создавал кукол, помещая еще не остывшие сердца своих жертв в их фарфоровые тела.

***
Адам открыл глаза и увидел, как пылает его дом. Он не помнил почти ничего. Помнил только, как открыл дверь, как священнослужители пытались заставить его и его любимую Глорию оставить это место и следовать за ними, и когда провидец отказался, один из пришедших, сказав что-то типа – «Да чего с ними возиться-то?», молниеносным движением вонзил меч ему в грудь. Все окутала непроницаемая тьма. Он чувствовал, что умирает, и лишь одно имя шептал среди пылающих руин земного рая – Глория…

***
Ангелы ликовали. Свершив акт самой величайшей мести за всю историю яви, они чувствовали себя более чем неуязвимыми. Столица мира была уничтожена. Люди в большинстве своем приняли оковы рабства хозяина реки заблудших душ.
Но внезапно Ксеркс поднял главу и сказал – «Я чувствую, что наша победа обернется победой другого. Мы присягнули на верность владыке подземного мира, но кто скажет, что он разделит с нами сладость этого действа. Мы прекрасно знаем, что наш Творец бессмертен, равно как и тот, которому мы служим. Мы же всего лишь часть его замысла и если на то будет его воля, он низвергнет нас и растворит в объятиях того хаоса, к которому мы так были устремлены нашими сердцами».
«Он не посмеет!» - крикнула Лилит, - «Мы его дети! Мы – это он!»
«Именно!» - раздался громогласный голос и ангелы замерли, - «Вы – его отпрыски и это значит, что я не могу оставить вас в живых! Вы очень много сделали для меня и за это будете вознаграждены, но не лелейте надежды обрести покой, ибо покоя не будет! Вы призвали мое Древо, и теперь этот мир находится в его власти! Внимайте ему и пойте о нем!»
Ангелы послушно склонили головы.
«Что же будет с нами?» - прошептала Лилит.
«Мы не умрем» - пообещал ей Ксеркс.

***
Лилит и Ксеркс исчезли, а Зигфрид пал на обожженную землю и проклинал себя и свое предательство.
Вдруг из земли вырвались черные корни, по которым стекала желтая смрадная слизь, и обвили падшего ангела. Он кричал и пытался вырваться, но корни сжимали его тело все сильнее пока, наконец, ангел не перестал сопротивляться. Он стал частью древа, которое стало проклятием всего человеческого и небесного рода. Мир не погиб и не был уничтожен, он продолжал жить, но все вокруг было похоже на лик той преисподней, откуда рождалась иллюзия начала начал. Владыка подземного мира устало сидел на черном гранитном троне и смотрел, как все вокруг меняется по образу и подобию его.
«Семь дней», - сказал он тихо, - «Всего лишь семь дней».

Люди в одеждах из черной резины, воздух наполнят угаром бензина.
Страх и пороки бездействием правят, люди в одеждах сознание травят.
Сотни рабов спешно проданной веры падают ниц пред явлением Зверя,
Щедро льют кровь в золотые бокалы – там растворяются их идеалы.
Ангелы страсти торгуют глазами, перед которыми в ужасе замер
Змей преисподней, опутавший древо, полное ужаса, полное гнева.
Ангелы страсти ползут к корневищу, лижут его и с улыбками ищут,
Знаки господни, явления чуда, что появляется из ниоткуда.

Черные реки мазута и нефти кости предателей топят и месят,
Рыбы любви обнимают младенцев, в подземных потоках иллюзии детства.
Дерево стонет, корнями их давит, благословенного зодчего славит
Песней и скрипом, и воплем истошным, шепотом вен под стареющей кожей.
Зодчий не слышит, он мертв безвозвратно, тело его хаос принял обратно,
Люди в одеждах бросаются в пламя, с криком – «Великий, ты вечен, ты с нами!»
Рыбы в агонии пьют кровь невинных, лепят себе маски Вакха из глины,
Корни их рвут на куски, не давая, сбиться в единую сильную стаю.

Небо укуталось дымом пожаров, древа рабы человечину жарят,
Книги горят, и пылает писание, что предвещало грехов воздаяние.
Люди и звери сплетались телами, люди, и звери не верили в пламя,
Дерево мертвых, ликуя, бросало лезвия листьев по венам вассалов.
Мертвое дерево ищет добычу – падают тени в обличиях птичьих,
Масса из плоти в ветвях застревает, каждый лик маской в стволе застывает.
Мертвое дерево – мира истоки, Рай для глупцов и безумных пророков.
Древа коснется Бог, жаждущий страстно и никогда не вернется обратно.

***
Я не чувствую, что я мертв, - подумал Адам. Но я был мертв.
Он открыл глаза и осмотрелся. Он был действительно жив – человек из плоти. Ярко светило солнце и приходилось щуриться, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. Вокруг были бесконечные просторы гор, шел дождь, но все окружавшее его не было похоже на тот мир, который ввергли в хаос и безвременье.
И он вспомнил. Он увидел в своем сознании, как на другой стороне этих природных исполинов кроется маленькая долина, где, чувствуя приближение весны, распускаются сотни цветов. И он увидел взгляд – такой родной, такой светлый. Взгляд той, что он боялся потерять. Адам понял, что знает свой путь. Неважно, какой это мир. И нет смысла принимать или отвергать его законы. Главное идти вперед. Идти по пути, который приведет тебя к той, что ждет.

«Камень»
Камень - имя имен, остановит некогда близкую смерть. В полночь сомкнутся веки, на перекрестке времен. Что еще есть в этой ноше - неизмеримой для них? Небо - ладонями сна, прикосновение Ветра. Век искать путь в укор пустоте, белые тигры в лесной тишине. Кто из вас видел черный цветок? Время покажет нам. Грезить без скорби миром судьбы. В бою обнажить клинок. Пролить кровь за честь. Пролить кровь за веру. Ладони сложить в молитве Ветрам во храме белом. Предвкушать прохладу росы, омыть лицо на рассвете. прижать любимую к своей груди, изумрудным отблеском взгляд. Платье цвета снега, поцелуем преумножить храбрость. Не отступить от канонов в тяжелое время бед и невзгод. Все пронести с честью, боевой дух укрепить верой. Мудрым не зря дарована власть, народ - пламенеют лица. Государь - легенда и гордость, символ чистоты и света. Ветер дланью своей даст благословение. Не заарканит враг. Поперхнется костью, вкусит едкий дым, не изведает вкуса победы. Имя камня не потускнеет, черный цветок не умрет. Менестрели не раз воспоют великого королевства славу.

«Смерть белого волка»
«И почему мне было суждено родиться таким?» - спрашивал у пустоты белый волк, в горделивой осанке застыв на окраине темного леса. «Меня не приняла стая, изгнав меня, в тот же день когда умер мой отец. А ведь еще за день до этого они казались мне друзьями. Я назвал каждого братом. Сестрой. Теперь я здесь – пред полем, откуда нет возврата. Я знаю свою судьбу, ибо был ею избран. О, покровитель мой, Ветер Северных Гор, снизойди на меня милостью своею и подари мне смерть, что достойна волка, а не собаки». Ветер трепал его серебрящуюся под светом луны шерсть и нежно что-то напевал, словно хотел отвести мрачные мысли молодого волка и придать ему уверенности в себе, возродить в нем волю к жизни, волю к победе над суровым миром, несмотря на то, что мир всегда одерживал верх над своими детьми.
Ветер гнал снежные вихри по полю, чаруя этими танцами. «Ты должен жить, сын снега» - вторил он, но в желтых волчьих глазах отражалась лишь печаль, что крепко держала его сердце и опутывала своими нитями гордый дух.
Вдруг волк пригнулся к земле и ощерился. Он почуял. Пожинатели жизней мчались по полю. Крик и свист, лай, и ржание их проклятых лошадей наполняли все вокруг. Белый волк огромными прыжками рванул на них. На горизонте показались тени всадников, а перед ними, взрывая снег, с диким гулом и глазами, исполненными ярости, неслась стая. Но это была стая, которую породило синее пламя ледяной преисподней. Они убивали ради утехи. Разрывали острыми зубами плоть и дробили кости. Все волки находили на этом поле смерть, и он сам пришел сюда, не веря в свою силу. Не веря в будущее, которого у него уже не будет. Пасти клацали у самого уха, он вертелся, взятый в кольцо и пытался схватить, убить как можно больше врагов, дабы не запятнать честь истинного зверя и пройти по лунной тропе к сияющим звездам, что были домом для изгнанных. Раскат грома. Резкая боль. Кровь залила глаза. Гончие преисподней любят вкус крови. Он чувствовал, как их зубы впивались в шкуру, как трещали разрывающиеся жилы. Потом волк уже не чувствовал лап. Все было кончено за несколько мгновений. Прежде чем он уснул навсегда, он услышал Ветер, который прошептал ему – «Теперь ты будешь моим. Бесплотным духом вечность тебе гонять снежные вихри по этому полю и зреть смерти семьи твоей, ибо не смог найти в себе силы жить. Глупец. Вечного забвения не существует». Волк умер. Последнее что он видел – это склонившиеся над ним морды гончих, что убили его. Среди них был и его отец…

«Волк и голубка»
В таверне деревни Лежень, я и Молох провели почти две недели. Указания покидать деревню не было, к тому же нам заплатили неплохой гонорар, поэтому сей расклад, нас нисколько не смущал. В один из вечеров Молох мне рассказал одну историю, которую я хорошо запомнил.

«Произошло это примерно двести лет назад, вспоминают бессмертные, видя, как колосящаяся пшеница на полях, расступается пред бегущим серебряным волком, над главой которого летит белая голубка. В то время, великое ныне государство Рион, вело бесконечные войны по прихоти своего безумного государя Лучезара первого, слава Создателю, и последнего». Молох ехидно ухмыльнулся и потер лапой нос, - Никогда не любил правителей, но этого особенно. Корону на его главу возложили, когда ему еще и двенадцати не было. Его отец – Святозар, пал в битве с воинами Черной цитадели из-за своей гордыни, отказавшись покинуть земли Скельбы. Сынок вырос избалованным. Мне даже удивительно, что никто не устроил дворцовый переворот, это было самым подходящим временем. Но – не суть.
В общем, был у государя воин славный – Гьельмар, что в ранг генерала был за два года возведен. Ступая по тропе собственных амбиций, он стремился к вершине до тех пор, пока не достиг ее. И в бою ему не было равных. Когда я смотрел на этого парнишку, мне казалось, что он не на поле боя, а на балу. Он кружился словно в танце, а враги падали к его ногам, истекая кровью. Однажды Гьельмар гулял в королевском саду и увидел девушку. Прекрасную принцессу, единственную дочь короля, Айленн. Во истину, она была прекрасным цветком в саду увитым плющом, но как бы ни были благородны намерения Гьельмара, он понимал, что руку дочери Лучезара, ему не получить. Государь, узнав о встречах генерала и принцессы, отправил юношу на приступ крепости Харшарр – неприступной цитадели, что оставалась уже пятьсот лет оплотом степных орков – свирепых и сильных воинов, пообещав руку своей дочери в обмен на цитадель. Юнец согласился, а Лучезар вздохнул с облегчением, когда тот уехал, но дрожь поразила его, когда спустя всего пол лунных месяца, Гьельмар вернулся с победой.
Было видно издалека, что король возжелал свою семнадцатилетнюю дочь, и ревновал ее ко всем придворным, которые, так или иначе, общались с ней. К генералу особенно.
И тут кот запел.

На заре я войду в твой чертог золотой,
У врат плащ свой и меч свой оставлю.
Я вернулся с победой с державы степной,
Твое имя средь ворогов славил.
Господин Поднебесной, владыка земли,
Где печаль поравнялась с золою,
Слышишь, как в твою честь поют соловьи,
И во страхе неверные воют.

Обниму я княжну, что ждала меня год,
И в светлице ночами молилась,
Чтоб победою мой завершился поход,
Чтобы вера во мне не сломилась.
Я тебя обниму, о, святая моя,
Я люблю тебя, свет мой и сон мой,
Позову за собою в иные края,
Где хрусталь омывает рекой.

Отслужил я по чести во многих боях,
Уступить мне велит гордый дух мой.
Но зовет государь, обуял его страх,
Просит он воевать лишь один бой.
Я с дружиной своей отправляюсь в леса,
Преклонить ворога на колено.
Но вдруг стрелы свои же летят из засад,
И я чувствую запах измены.

Я лежу под березами, дух мой летит,
Покидает холодное тело.
А в тот час государь в дверь светлицы стучит,
Где княжна у окошка сидела.
Возжелал он её, но не ведает он,
Что любовь моя белой голубкой,
Обернулась и вылетела из окон,
Устремившись в лес гибели жуткой.

Ой, не будет покоя тебе, государь!
Искупить лихо можно лишь кровью!
Обернусь белым волком, и буду искать
Тех, кто смел потешаться любовью.
Как увидишь голубку в светлице своей,
Заиграют полночные тени.
Ни о чем не жалей, помолиться успей,
Пред мечом смерти, встав на колени.

Молох облизнулся, - Сгинул государь, а наутро в его светлице нашли ребенка с белыми как снег волосами. Это был Святозар второй, что стал мудрейшим из всех правителей и сделал Рион сильной державой. До сих пор, говорят, его потомки выходят во время жатвы на поля пшеницы, дабы воздать честь и хвалу своим предкам. Сильны традиции, однако, - кот спрыгнул со стула и побежал к лестнице, ведущей на второй этаж таверны, где располагались наши апартаменты.
- Эль с собой прихвати, - крикнул он мне…

«Туман»
Многие болеют в это время года, хотя сложно назвать болезнью неадекватное восприятие ситуаций, моментов и странных происходящих событий на мрачном, но трепещущем радужными оттенками, фоне мирового безумия.. Что явила собой вавилонская башня, когда на ее вершине застыл человек не с распростертыми объятиями направленными к земному Богу, а существо, копающееся в останках тех, кто ее построил?.. Что было правдой для казненного катара, который посчитал, что его воззвания к католичеству будут услышаны, но вместо прикосновения теплой ладони, почувствовал прикосновения холодной Луизетты?.. Что было спасением для умирающего в муках нищего, прокаженного и отвергнутого калеки, жаждавшего коронации, а получившего лишь место в яме на отвороте дороге, где вешали плененных еретиков?.. Что было совестью для крысы, которая грызла пальцы спящему ребенку лишь для того, чтобы дать жизнь другим?.. Что явилось уродливому в красоте Ангелов, когда они были похожи на голодных псов и безжалостно гнали по небу, осыпая проклятиями весь этот мир?.. А что мог сделать мальчик, затоптанный тройкой под управлением безликого возницы?..
Мне казалось, что туман не рассеется, он был живым, в то время как я был уже безнадежно мертв.. Неожиданный телефонный звонок - Олег, сколько лет прошло с нашей последней встречи - семь?.. "Василиск-то все еще жив, да и врата открылись, а мы думали, что никогда больше не откроются.." Странно слышать, но к подобным известиям невозможно подготовиться.. Зачем лишать жизни зверя неизвестного науке?.. Потому что зверь лишает жизни людей.. Возможно, он прав.. В общем, он начал охоту и сказал, что скоро через прореху полезут остальные.. Баланс нарушен.. Теперь никогда не будет так как раньше - я слышу вой призраков, но у меня еще есть пара карт в рукаве, тем более что ожившие мертвецы - не самая худшая из напастей.

«Пыточное колесо»
Пыточное колесо ускоряет свой темп. Болота, некогда дремавшие в своем темном величии, начали пробуждать неимоверную и невиданную доселе силу. Плохо это или хорошо – судить сложно… Мертвые восстают. Покрытые тиной, алчущие плоти, крови, в изнеможении, пылающие страстью утолить свой голод – обречь тех, кто еще не присоединился к ним. Пустые глазницы горят белыми огнями, маня путников пополнить войско темной бездны. А путники не проходят мимо – кидаются в пучину страхов, сомнений, лютой ненависти ко всему живому. Песнь продолжается – исполненная горя, безысходности и вечного отчуждения.
Но каждой ночи приходится покидать мир и растворяться в утреннем тумане. Эта истина стала священной даже для мертвых. Вороны выклюют мои глаза, ноги и руки уже сломаны, а колесо вертится, поддаваясь воле безумного ветра. Теперь он – распорядитель моего посмертия. Обожаю утренние прогулки.

«Возмездие уродливого бога»
Святость стала безграничным упоением во грехе. Бог ужасен в лике своем и его карающая длань молотом дробящим кости, сминающим черепа, опускается на живых. В запертом мире люди стали заложниками своей собственной идеи. Своего замысла, который изначально был обречен на провал. Испытание голодом влечет за собой необратимые последствия, имя которым – Ад. Каждый из живущих улыбнется и скажет – да, я знаю, что такое Ад – кипящие котелки и чертики с вилами, дым войны и смерть. За горькие ошибки восприятия сущего придется расплачиваться, ибо никто из живущих не способен узреть Ад и страдания, уготовленные в нем, до тех пор, пока эта жизнь не покинет его. До того же, стаи разрывают на куски подобных себе, утоляя голод, которого нет. До момента, когда прошлого уже не будет, а будущее не наступит никогда, живые, обратившись в зверей, будут рабами его – Бога. Того, кого породил человеческий разум. Того, кто будет вечно терзать своих создателей, ибо Бог – это кладезь всего, что люди пытаются сокрыть и перед чем пытаются оправдать себя. Низко и мерзко, словно запекающаяся, дурно пахнущая кровь на пальцах. Возмездие Всевышнего идет по пятам вместе с рожденными Тьмой всадниками, вместе с уродливыми Ангелами мести и отчаяния. Вместе со слепыми старцами и вырвавшими их очи зверьми четырех мастей. Царство уродов и фриков рождено на небе и снизойдет на землю в канун великого праздника, который непременно станет началом конца. Возрадуйтесь наступлению новой эры – кричат вестники, и тысячи рук аплодируют зову их златых труб. Радуемся. Радуемся. Вдыхаем пепел земли, выдыхаем холодный воздух. Останутся верными блаженные и сумасшедшие. Я буду рад этому.

«1280»
Стоит ли сейчас говорить о прошлом и вспоминать иную природу происходящего тогда – давно? Настолько давно, что воспоминания жалящими иглами впиваются в сознание, которое безрезультатно сопротивляется, пытается отвергнуть, но не в силах сделать этого, уступая место слезам – беспомощным, сводящим с ума, в полном безмолвии, при свете одинокой свечи в самую темную из ночей.
Рука медленно сжимает ножку фужера, в котором играет чудными бликами кровавое вино, урожая 1280 года – года, который изменил все.
Тост, в котором нет слов. Молчание и память.
За тех, что умирали, захлебываясь в крови – смятые тела, но не сломленные Души. Что ползли по грязи и дерьму – еще минуту назад бесстрашные, но теперь – беспомощные, изрыгая проклятия, сгустки крови, желчи, пены и рвоты - покалеченные, те, что были готовы умереть, но не знали какую страшную цену болью им придется заплатить и какой предсмертный страх им придется испытать.
За тех, что лишь волей толпы орущих кметов и иже с ними безумных фанатиков поганой веры в мифических господ, оказались на виселицах, шибеницах и колесах «праведного» суда.
За тех, что пели и были растерзаны ревущим потоком, ибо нет ничего в этом мире кроме молитв и стенаний.
За тех, что любили, но были убиты, ибо нет ничего в этом мире кроме похоти и разврата.
За тех, что шли вперед и стояли, когда миру угодно было падать на колени и роптать.
За тех, что кричали, вопреки заветам молчания и смирения, ибо в молчании благосклонность хозяев к рабам.
За тех, что, презрели гордость и надменность, протянули руку за помощью и за тех, кто протягивал им руку помощи.
За тех, что верили в себя, не веря судьбе.
За тех, что ушли, но остались в сердце и на устах.
Терпкое вино, багрянец теплой крови, совсем не той крови, что остается вонючей черной массой на выворотах страшных ран, гноящихся и распухающих. Той крови, что приторна на вкус, немного сладка, свежа и чиста.
Вокруг царит тишина, но сознание разорвано криками, предсмертными хрипами, гомоном тысяч людей. Какофония месива из плоти заставляет зажмуриваться и до боли стискивать зубы. Эти жала скорпионов, Айра, не имеют плоти. Их нет, но они беспощадны и могут уничтожить все лишь по своей прихоти или своему бесплотному желанию.
Осталось 9 дней. А потом начнется зима, и она непременно принесет покой.

«Созвездия в паутине мозга»
А еще бывает так, что звезды образуют в глазах человека созвездия, и каждое из созвездий является воплощение его желаний. Не то чтобы это недостаток взора Высших, но стремление к напускным тайнам, иллюзиям тайн, неисчерпаемо.
Неизменной останется картина небес, когда несколько всадников, рассекая черную плоть воздуха, несутся галопом над землей на своих черных как смоль конях. Кому-то видится, что их трое, кому-то четверо, кому-то девять, а кому-то и вовсе целый легион. Но суть не в их количестве, ведь сила их равнозначно губительна и страшна.
Дикий гон или бешеная скачка валькирий, мертвецы или Боги – все едино в своем величии и ужасе, охватывающем простых смертных. Молнии и громы. Затмения солнца и луны. Сильный ветер, воющий и срывающий черепицу с крыш домов. В такие ночи пропадают бесследно люди и даже останков их не находят, а кто-то возвращается, но безумие его сравнимо лишь с безумием прошедшего тысячи войн и пыток.
Что же происходит? Что меняет человеческое сознание настолько, что оно больше не в силах осознать свое существование?
Страх перед миром или перед всеми мирами сразу? Некоторые всадники протягивают руки, некоторые достают клинки, ибо не видят в человеке будущего. Как только они ступят на твердь земли, жизнь потеряет свой смысл и сущее поработит смерть, надев на длани Души свои крепкие оковы.
Долгая пыльная дорога к утесу будет предназначением для ныне живущих, откуда только два выхода – падение на острые камни или смерть в петле. Смех разрывает агонию небесного свода – «Борьба бессмысленна – вас больше нет» И это слова Господа? Создателя? Созданного? За что Ты так ненавидишь людей?
«Ненавижу? Отнюдь. Но всему приходит конец – за сладострастием вы забыли о раболепии и поклонении. Преступление против моей воли карается забвением, и час забвения пришел».
Какой же это был год? Ах, да – год ликования прокаженных правителей – 2008 от начала новой эпохи.

«Лилит»
- Зачем мы сюда пришли? – ненавязчиво спросил я своего спутника, окинув взглядом безжизненную равнину, посреди которой высилось темное иссохшее дерево. Ветви его будто держали темное небо, а ствол светился и светом своим приносил тень, ибо казалось, что древо было мертво уже давно. Его корни лишенными жизни червями вырывались из-под земли и укрывали в своем сплетении никогда не существовавшие города.
Черный кот по имени Молох, он же – древний беспощадный демон давно ушедших времен кровавых войн и тления сущего, лишь фыркнул в мою сторону, - Хочу тебя кое с кем познакомить – это важно.
В памяти была жива недавняя встреча с огненной птицей, Богом войны, Всепожирающим пламенем мира, и жив был страх, который я испытал на той встрече. Поэтому еще одно знакомство с демоном меня совсем не вдохновляло. Но наверняка нельзя было быть уверенным, что встреча предстоит с наместником легиона, а не с человеком.

Я стоял неподвижно и ловил в ладони обжигающий ветер, который приносил с собой запах гари и тлена. Возникало ощущение того, что раньше эта
равнина была исполнена жизни, гармонии и некой святости покоя, который никто не в силах был нарушить, но теперь по каким-то сложившимся обстоятельствам нашему взору предстала неприглядная и унылая картина.
- С кем? – попытался спросить я, - Тебе же не сложно ответить?
- Мне – нет, - хмыкнул Молох, - Но ты потеряешь нить сути, изюминку таинственности, поэтому просто жди. Я договаривался слишком долго об этой встрече и не хочу нарушать традиций, выкладывая тебе всю подноготную.
Меня начали одолевать сомнения в искренности слов кота, но я решил помолчать еще какое-то время, потому что представления не имел, что он приготовил мне на этот раз.
Что может быть хуже, - подумал я, - того случая, когда демон повел меня в цитадель Баала – одного из князей демонов – смрад, вонь, крики мучающихся там бессмертных, злоба и бесконечная ненависть, направленная штыками взглядов прямо в горло. Тогда я четко усвоил, что даже после смерти можно испытать такой ужас, какой не в силах испытать ни один живущий ныне. Смерть и забвение – слишком простое избавление от оков бессмертия Души.
Вдруг я увидел, как в нашу сторону что-то движется, взрывая пласты серого грязного песка.

- Ползет, - причмокнул Молох, ехидно улыбаясь, тон его мне не понравился.
Расстояние было достаточным, чтобы прождать еще несколько минут, но я ошибался.
Прошло всего лишь мгновение, как над нами уже возвышалась огромных размеров пурпурная змея. Облеченная в крепкую броню, открыв пасть, что была гибельной и жуткой, блистающая своей чешуей в свете умирающей луны. Вихри кружились вокруг нее, и в этих вихрях я видел лица людей, искаженные болью и сладострастием. Лица рыдали и смеялись, растворяясь в кружащемся грязном песке, появлялись снова и опять исчезали. Змея изогнулась, запрокинула голову, и с неимоверной силой ударилась оземь так, что дрогнула вся равнина, а звук был похож на тысячу яростных громов и на влекущее пение тысяч сирен одновременно. Вихри исчезли, а на месте змеи появилась женщина, и в ее взгляде был мир.
- Лилит, - она подала мне руку. Я посмотрел на Молоха, тот, прищурившись, кивнул. Преклонив колено, я взял руку в ладонь и коснулся ее губами.
- Встань, - произнес Молох, - пафос поведения смертных оставь за пределом равнины Райского сада.
Я непонимающе посмотрел на кота и поднялся. В моем представлении Райский сад должен был предстать совсем в другом свете.
Женщина с именем Лилит впилась в меня глазами, и я с трудом подбирал слова, испытывая непреодолимое чувство сокрытого в глубине души страха. Те демоны, которых я видел раньше, были ужасны в своем истинном облике и никогда не чурались этого. Ибо они были удовлетворены оцепенением и ужасом встретившихся с ними людей. Лилит же, напротив, пыталась скрыть свой взгляд, но смотрела прямо в глаза, предлагая всю боль и агонию, через которую ей пришлось пройти от начала времен.

- Молох своенравен, он выбирает спутников долго, а потом подвергает их жестоким испытаниям. С тобой, человек, было также?
- Да, - тихо произнес я.
- Не сомневайся, Лилит, - мяукнул кот, - Он как раз готов для непродолжительной беседы с Тобой, хоть для Тебя она будет не столь приятна, особенно когда приходится накладывать ограничения смертных.
- Не сомневаюсь, - Лилит подошла и взяла мою руку, - Пойдем к древу жизни, расскажу тебе одну историю. Может быть, усвоишь.
Я подчинился. Молох остался позади, не желая сопровождать нас. Он почти никогда не участвовал в подобных действах, скорее всего, просто потому что это его нисколько не заботило. И так случилось, что его мотивы мне неизвестны, по сей день.

- Кто и как сотворил этот мир, я тебе рассказывать не буду – это не для твоих ушей, смертный, и тебе все равно не понять, - Лилит говорила напевно и тихо, ее взгляд не покидал мой разум. Я чувствовал как он все сильнее и сильнее проникает внутрь, пытаясь отыскать какую-то уникальность – признак того, что демон Молох явился мне. И более того – продолжает посещать меня.
Не нашла.
Раздраженно шикнула и продолжила.

- Великое древо жизни, древо знаний, или как там его еще называют. Это мой дом. Моя цитадель, покой которой однажды был нарушен. Я создавала самый прекрасный сад во всем сущем и дарила жизнь, собирая самое сокровенное из недр своего духа. Но я и представить не могла, что меня опередили. Нашим господином Сатхой было создано совершенное по его словам существо, которое Он нарек Богом и дал ему имя – Адам. Но велика была Его скорбь, когда Он узнал, что Адам покинул Его чертоги и, предав изначальное знание, оказался здесь – в прекраснейшем из мест. Наделив Бога бессмертием, Сатха понял, что создал равного себе. Хотя и не мог понять, как созданный может превзойти своего создателя. Было поздно. Адам прильнул к древу губами и сок, что был рожден моим духом, вошел в него и стал его частью. В тщетных попытках я пыталась найти ответ на свой вопрос – как может быть живым Дух от Духа – ведь все, что было создано мной, не имело своей воли, и было подчинено моему разуму. Здесь же я узрела того, кто был лишь далеким отголоском царя царей и имел свою волю, хоть не осознавал, что он есть. Я совершила ошибку, которая положила начало всему живому в мире. Взяла в ладони плод – суть своего бытия, часть своего сердца, пламя своего Духа, и дала вкусить обреченному на одиночество Богу. Ибо не было пути назад из моего сада.

- Он вкусил, - утвердительно сказал я, но слова мои были подобны шепоту, даже беззвучны, а взгляд был направлен на иссохший ствол древа, в котором мне удалось узреть тех, что были рабами.
- Да, вкусил. Более того – вкушал жадно и не мог пресытиться, а я понимала, что даже бессмертный может обречь себя на гибель в забвении, ибо не способен хранить знание вечно. Сатха ненавидел меня за то, что я предала его завет, и поэтому выжег оком своим мой сад, а древо сковал цепями. Отравил сок мой, а лик мой предал маске надменности и покарал высокомерием.
- Адам стал Твоим мужем?
- Нет. Он стал человеком. Он восставил ваш смертный род, ибо не умел творить. Знание погубило его изначальную музыку. Сатха желал его вознесения над престолом, но Адам стал падшим, и яма стала его домом, а не небесный чертог. Эта яма – ваши миры, в которых вы взрываетесь мгновениями замысла насытившегося, даже не понимая сути. Ничего не значащие. Ничтожные. Не имеющие права на посмертие.
- Что для Тебя посмертие? – мои губы были сухими, а язык не шевелился. Я ожидал самого худшего, но ошибся.

- Для меня его нет, - Лилит постоянно смотрела на меня. Я чувствовал ,что каждая моя мысль в Ее власти, однако старался только слушать, чтобы разум молчал.
- Демон жаждет забвения. Я думаю, Молох объяснил тебе, в чем смысл нашего бытия?
Я молчал. Она все поняла и продолжила.
- Посмотри на древо. Оно мой плод. Оно мертво, хотя знает, где его жизнь и когда к нему вернется. Я же не знаю. Ни один из нас не может определить время, ибо времени для нас не существует. Тебе дано право жить. В двух или множестве миров, но ты равно живешь, я – нет. Ты мыслишь, смертный, я – знаю. Ты идешь и приходишь, а я – везде. Ты – суть, а я – абсолют. Это мерзкое сравнение, но ты лишь песчинка, а я влачу существование пустыни, в которой вас неисчислимое множество и я знаю всех. Помню.

- Что стало с Адамом?
- Он вне времени, дурак. В этот момент и в любой другой, он будет вкушать, и возноситься, а вы будете ему способствовать в этом. Вы – его Дух, также как он дух Сатхи.

Я подошел к древу и коснулся его ладонью. Лилит отвернулась.
Мириады жизней, музыка, ликование и покой.
- В нем нет души, - сказал я, - это всего лишь иллюзия созданная Тобой для себя. Это маски – они никогда не были живыми людьми. Зачем Тебе слушать их? Ты можешь уйти в мир и познать то, что уже знаешь. Но, - я замешкался, - Молоху это нравится.

Вновь почувствовав Ее взгляд, я пал на колени и припал губами к серому песку. Я мог быть уверен в том, что кот меня спасать не будет, ведь подобная дерзость не была бы прощена ни одним демоном, но Лилит не желала показывать свое превосходство.
- Это древо свободно! – крикнула Она и тысячи хризолитовых лиц вознеслись в туманном вихре к разрыву Небес. Ужасающий вой, от которого можно было лишиться рассудка. Дрожь земли и дождь, что был губителен. Этот сад был жив в любом другом мире, но предо мной он был отпущен.
- Я подарю часть себя твоему мимолетному видению, но ты меня не увидишь, смертный. Твой мир будет под покровом моей длани. Обещаю тебе, что пожалеешь об этом. Молох дал тебе способность видеть, от меня же ты тоже кое-что получишь. Ты будешь знать. И мучения твои будут столь тяжелы, что мгновение жизни для тебя станет вечностью.

Отныне я знал. В отражении остекленевшего песка я видел других. Таких же как я, а может себя. Они тоже были здесь.
- Уловил суть? – Молох подошел бесшумно.
- Да, - мне не удалось подняться с колен и прошло, по меньшей мере, полчаса, прежде чем я смог двигаться.
- Перекресток губителен для организма. В мир?
- В мир, - ответил я сухо и понял, что в моих слезах надменность и высокомерие…

«Любовь к женщине»
У меня оставалось всего полбутылки «Джонни Уолкера», когда я принялся старательно вычерчивать витиеватые буквы послания, адресованного женщине. Дождь бешено колотил по крыше тяжелыми каплями, словно предвещая своим гулом что-то из ряда вон выходящее, но ничего не происходило, кроме моего кабинета, где под тусклым светом с пером в руке, я убивал остатки виски, выбрасывая содержимое сердца и мозга на чистый лист бумаги.
Я никогда не писал писем осознанно. Все они были частью моего бессознательного. Поэтому сие действо было для меня еще и испытанием, к которому я не мог подойти с незамутненным взглядом.

Сказать – «Я Тебя Люблю» иногда сложнее чем кажется, если говорить это искренне.
И ты молчишь до последнего момента.

Это чувство накрывает сильной волной, от которой невозможно скрыться или переждать, спрятавшись за камнем. В любом случае ты промокнешь насквозь еще до того как вкуришь в чем тут собственно дело.

Хорошо, что вчера купил у Хуана коробок травы – думал я – быстрее дело пойдет, нужные слова подберутся. В голове играл блюз, плавно переходящий в эйфорию, созданную символами далеких 70-х, времени, когда все печати ограничений мышления были сняты. Именно за это платили жизнью.
Выйти вон из темной комнаты и не увидеть света, а удовлетвориться тьмой вновь, было обычным делом. Вселенская Любовь поражала своей искренностью, хотя и была обречена на провал. Бля, я впервые увидел улыбки.

Когда приходит Чувство и начинает обнимать твою шею, гладить плечи, целовать запястья, становится чертовски приятно. Примерно так же, как ласкать слух звуками саксофона или флейты. Тогда ты закрываешь глаза и чувствуешь легкое покалывание в спине, легкость и возбужденность, подаренную выбросом адреналина.

Взявшийся из ниоткуда кот Молох уцепился за мою спину и вскарабкался на плечо, чуть прищурил глаза, пространственно декламируя: «Я бы назвал это очередным пробуждением. А что говорят звезды?»
- Звезды не говорят, - ответил я ему, ничуть не удивившись появлению. Мы не виделись с ним почти два года.
- Если будешь думать о написанном, то никогда не напишешь, - заметил кот, - такова человеческая природа. Все, о чем размышляешь, и яйца выеденного не стоит – в слова можно вложить часть Души только когда перо окунаешь в эту самую Душу, а мозг – это свалка устаревших понятий, так, кажется.

Если будешь думать о Любви слишком часто – никогда не полюбишь.
Любить разумом и привыкать – это одно и то же.

Запах марихуаны наполнил кабинет, сладковатый, немного терпкий, расслабляющий. В это время года трудно встретить кого-нибудь в горах (а нахожусь я недалеко от пика Харман), хотя иногда встречаются личности довольно интересные. Помню, как в поисках снежного человека после распития нескольких литров изящной бормотухи Богов, я и мой старый приятель Олди наткнулись на молодоженов, отдыхавших под замерзшим ледяным водопадом. Они даже не были пьяны, а мы так и не поняли - какого черта их занесло в такую глушь. Сюда даже птицы весной прилетают все реже и реже.

Чувство накрывало все сильнее и хотелось, чтобы перо писало само. Я начал немного приподниматься над креслом, паря в воздухе. Лист бумаги последовал моему примеру.
Еще один стаканчик доброго «Джонни». Здесь чертовски холодно.

Свежий сингл «Billy’s Band» «Отоспимся в гробах» подозрительно быстро опрокинул разум вверх тормашками и упорно не хотел его отпускать. Вспомнилась осень прошлого года – разбитые иллюзии и мечты, пробуждение с осознанием предопределенности, неприятное чувство вины и величайшее из всех прощений. Начало новой жизни. Тогда это был поступок достойный глупца.
Кот прыгнул с плеча на стол и упал на бок, видимо, пытаясь уснуть.
Я не реагировал – я был в состоянии невесомости.

Как же иногда странно получается – готов отвергнуть все принципы осознанных поступков и поддаться искушению абсолютной неопределенности. Молох любил понятия абсолюта, а я им не доверял. Правда, какое к черту доверие, если внутреннее стремление раствориться в мире и растворить мир в себе, сильнее догматичных мин.
Если бы я был один, я бы смог стать господином своей земли.

Закончив очередное предложение, я закрыл глаза и погрузился в плотные клубы дыма. Одна из бубук, почуяв, свежую травку, деловито забралась на стол и прыгнула в выпущенное мной дымовое кольцо, исчезнув в нем.
А кольцо приняло форму сердца.
Дождь стал снегом, прекратив свою барабанную дробь, музыка в голове стала искать звуки рояля и нашла их очень быстро. Мелодия разливалась волнами прохладного чистого воздуха, и все вокруг замирало, в предвкушении ночи. «Tonight» - сэр Элтон не перестает поражать.

Несмотря на то, что за окном было темно, в кабинете сквозь облака начали пробиваться солнечные лучи. Мягкий свет прикасался ко всему, до чего мог дотянуться. Каждое несказанное когда-то слово, принимало свою истинную форму и оставалось вечным отпечатком на парящей странице моей жизни. Она была предназначена не мне, но я видел ее взгляд еще ближе, чем раньше, и я слышал, как она говорит со мной.
Все мы были рождены в один и тот же день, когда летняя гроза вступила в свои права и играла с полотном Небес так, словно это не было сном.
А потом – не посметь отнять руки и опуститься на колени – не затем чтобы пополнить ряды идиотов поклонения идолу, а затем лишь, чтобы увидеть ее в этом мягком сиянии.

Молох почему-то посчитал, что послание дойдет быстрее, если отправить его сквозь миры, что мы и сделали.
А когда я смотрел сквозь призму стакана, где играли последние капли темного виски, я смотрел только на нее. Волосы ее развевались на ветру, и она была похожа на грациозную птицу, устремившуюся вдаль – туда, где я не был точно.
Сказать – «Я Тебя Люблю», слишком просто, если ты говоришь об этом чтобы выразить свою симпатию. Но это - симпатия – не более того.
Сказать – «Я Тебя Люблю» почти невозможно, и ты молчишь до последнего момента.

«Удары сердца»
Гонг с другого берега, правда напыщенной жизни.. Умертвия ползут все быстрее, заставляя впиваться глазами в их лица.. Странный шепот болот запрещает молчать и дивиться красоте бескрайних полей, за которыми горы.. Эти горы хранят мой покой - нерушимый, незыблемый и уничтоженный молотом Бога, так странно - как будто и не было вовсе его.. Гонг с другого берега, клекот орла, предвещающий охоту.. Упоение сущностью промысла Бога, неизведанный Рай у обители Душ.. Приносящие ветер мечтают о мести.. Приносящие Свет мечтают о тьме.. А ведь где-то видна дорога.. И где-то есть дом.

«Абсолют»
Взываешь к мертвым. Взываешь к проклятому Богу в угоду своему бессилию, дабы получить от Него то, о чем так мечтал. То, чего жаждал более всего на свете, глупый человек, готовый на все, ради достижения своей цели. Иллюзии, что счел мечтой. Она уничтожила тебя изнутри, сломала твое тело и отравила Душу. Что будет дальше, несложно предсказать. Ты знал об этом с самого начала. С того самого момента, когда впервые поднял свой меч. Занес его над головой противника и без жалости прекратил все потоком крови, принеся в жертву все чувства, что могли сделать тебя человеком. Но боле ты не человек. Абсолют. Сияющий и обжигающий Свет, который станет знамением конца всего сущего. Этого ли ты хотел? О, да. Твой разум восклицает – «Отрекаюсь!»
Приносишь в жертву тех, кто был верен. Приносишь в жертву тех, кто любил и был любим тобою. Пред алтарем, воздев руки к небу, склоняешься и умираешь, чувствуя величие перерождения. Никто не спасется. Никто. Но во взоре одного не угаснет пламя ненависти к тебе. Отныне, вы враги…

«Война ежиков»
«Вступительное слово»

Ежики долго решали,
Что же им делать в принципе.
Они уже не надеялись
Встретить черного принца.
Их удивляло знание,
Которым они обладали,
Верили в предначертание
Ежей из туманной Дали.

У них вовсе не было повода
Для принятия верных решений.
Но взвесив все свои доводы
И с ними вкупе прегрешения.
Ежики крепко задумались,
Что, почему и к чему,
Два или три раза плюнули
И развязали войну.

«Война ежиков» (взятие Каппы)

- Я гостил в этом городе, когда он был еще богат и развит. Самое замечательное и тихое местечко, которое я когда-либо видел. И озеро последней зари приносило лишь покой, до того момента пока не появился Каппа, - сообщил соратникам ежик, по имени Зуль. Было видно, что он встревожен.

«Если бы я знал, что здесь будет,
Я бы не потратил ни цента», -
Он ударил в солнечный бубен,
Опрокинув стопку с абсентом.
Зуль пригладил нервно иголки,
И надел пиджак свой из драпа –
«Хватит нам болтаться без толка,
Нужно ликвидировать Каппу».

Каппа жил в глубоком колодце,
Черен был, как тень на дороге,
Правил там беспечным народцем,
И страдал от множества фобий.
Ночью он кричал по-английски,
Днем молчал как мертвая рыба,
Выпивал до трех литров виски,
И всегда повторял слово «либо»

«Либо дождь пойдет утром ранним,
Либо я повернусь к горизонту,
Либо светом осиянный странник,
Своей дланью изменит законы.
Либо я не на юге родился,
Либо в чем-то подвох преисподней.
Не пойму, как я здесь очутился,
Чуден замысел жизни Господень».

В размышления эти вдаваясь,
Он не спал и не ел по три ночи.
Он мечтал, иногда улыбаясь,
Но не мог знать чего же он хочет.
И когда показались три тени,
Каппа понял и скрипнул зубами,
«Воздаянье за грехопаденье» –
Зуль промолвил, беря в лапку камень.

Небо разразилось дождями внезапно, и застыли маски на лицах безумных,
Восхожденье к свету окончилось крахом, разлетелось пеплом по землям подлунным.
Застывали волны, молчал южный ветер, ветви преклонили деревья печально,
И вознесся Дух, никого не заметив, и шагнул вперед в мир без нефти и стали.
Сорок мудрецов пали ниц и скорбели, тысячи забытых брели в караванах,
Капли, словно струны, играли и пели, ибо знали, кем и когда они станут.
Камень стал скалою, звук флейты – набатом, взвился белый флаг – символ здравого смысла.
А потом все стихло, вернулось обратно, солнце стало ярче, и воздух стал чище.

«Война ежиков» (сгоревший Феникс)

- Ой, как здесь красиво,- заверещала Кармоника, уткнувшись носом в желтый горячий песок, - Как дивно, как солнечно и радостно на душе. Зуль, у тебя остались еще хризолиты? Предлагаю накормить ими пустыню.
Зуль нахмурился, - Нам нужно услышать последнее желание Феникса, все остальное подождет.

Кармоника знала историю,
Историю древнего края.
Паденье печи крематория,
Безумие белого Рая.

У ежиков было поверье,
Что тот, кто не свят, тот не ежик,
Теперь же – пред желтою дверью,
Они были в чем-то похожи.
Огромною огненной птицей
Пред ними предстал вечный странник.
Ежей угостил чечевицей,
И сделал вид, будто бы занят.

«Живу я в безбрежной пустыне,
Страдаю я здесь от безделья.
А вы, что назвались святыми,
Ко мне в дом явиться посмели.
Вы воины адского дома,
Чем лучше всех тех, кто не знает?
Чем лучше вы всех незнакомых,
Что здесь от тоски умирают?

Я знаю, где кончатся земли,
Я вижу, как ширится царство.
Я был там, где искренне внемлют,
И там, где зачато коварство.
Я многому там научился,
Теперь север мой – точно знаю.
Кто воле моей подчинился,
Тот славу обрящет во стае».

Кармоника знала средство
Тушения пламени вольного.
Сей дар, передал по наследству
Учитель в ежовой школе.
Прошло лишь всего мгновение,
И закончилась битва.
«Идемте, благословенные,
Разбрасывать хризолиты».

- сказала Кармоника ежам, не обращая внимания на павшего Феникса.
-Мне кажется, что нужно проверить север, - сделал предположение Флак, - по меньшей мере, еще один демон будет участвовать в нашем противостоянии с золотым светом и ему подобными.
- Возможно, ты прав, - хмыкнул Зуль и бросил хризолит на горячий, сделавшийся внезапно серым песок, - Здесь прорастет три древа, они подарят жизнь Вакхарам, да будет так.
- Да будет так, - синхронно произнесли ежики, и отправились в путь.

«Война ежиков» (крах Тора)

- Вы уверены, что это именно то место? - с опаской спросила Кармоника, пряча недоеденную конфету в сумочку из-под противогаза. – Не уверены, но попытаемся приложить все усилия для определения местоположения молота судьбы, - ответил Флак. Стало темно и жутко холодно. Ежикам пришлось зажечь фонари, чтобы не идти на ощупь.

Ледяная вода столетий держит крепко путами Бога,
И сгорает в истинном свете неприглядная сердцу дорога.
Среди гор седых, как безумный, одиноко блуждает бессмертный,
И стучат от холода зубы, он мечтает о скорой смерти.
Только это - его проклятье, месть Всевышнего Силе в угоду,
Не способны его жизнь отнять, ни мороз, ни холодные воды.
Бьет он молотом в ярости дикой, содрогается явь от ударов,
И хохочет над ним Великий, это все, что ему осталось.

- Час твой пробил, - раскатами грома, заполняет все голос ежонка,
- Не мечтать тебе боле о доме. Ты и так здесь страдал слишком долго».
Бог склоняет главу и смеется. Тот, кто вечен, не верует в чудо.
Он не верит, что он не проснется, волей голоса из ниоткуда.
Но внезапно приходит сиянье, наполняет его, убивая.
И на миг прояснилось сознанье, он узрел и он понял, что знает.
Цепь смертей и рождений прекрасна, как и всякая добрая сказка,
Жить иллюзией клетки опасно. Исчезает последняя маска.

-Неужели это все? –
Вопрошает Флак.
Чертит лапкой на снегу
Заповедный знак.
Содрогается земля,
Плачут небеса.
У златого корабля
Ветер в парусах.
Мир свободен, но теперь
Скучно трем ежам.
- Так – закрыта эта дверь.
Что же делать нам?

«Заключительное слово»

Ежики за обсуждением
Войны своей, не заметили,
Как за их приключением
Следили Всевышнего дети.
Тридцать мертвых апостолов
С очами серого цвета,
Мир наполняли воском
Чтобы явить миру лето.

Они рекли о спасении,
О пользе бранного слова.
Об отдыхе в воскресенье,
И о сути иного.
У них было чье-то могущество,
Но ежики не понимали.
И именем зла вопиющего
Апостолы мир пожрали.

Кармоника, Зуль и Флак
Не верили в это лето,
И сделали первый шаг
К пророчеству конца света…

«Направление Соли»
Передо мной вновь раскинулись просторы белого горячего песка, уходящие до самого горизонта, и мне было видение, что равнина безмолвия когда-то была действительно пустыней. Она преобразилась, но все та же тишина царила здесь.
Я смотрел вдаль до тех пор, пока от горячего ветра лицо не стало сухим. Священное древо возвышалось вдали, даруя благодатную тень окрестным землям и служившее пристанищем путникам, паломникам и пилигримам. Оно еще не было деревом мертвых, оно еще не было мертвым деревом и корни его не питали воды Стикса – здесь все было иначе – жизнь только зарождалась в его ветвях и вот-вот должны были появиться первые листочки – зеленые, белые, желтые и красные. Листья тысячи родов и миллиона семей. Ко дню вознесения, к ночи коронования Единого и избрания Его правителем сих земель и всех прочих, что еще не рождены, но грядут.
Священное древо хранило храм всех духов и богов земных, иже с ними демонов и ангелов. Любой страждущий мог войти и поклониться Великим, или преклонить колено, или принести клятву с собой. Но унести мудрость и смирение в своем сердце, ибо сила храма была велика. Лишь нареченная силой, по сути же своей – музыка, сиречь Слово.
Однажды я слышал историю о том, как все, что есть, было и будет, рождалось словом, и прошли тысячелетия, но они были мгновением. И тогда, впервые услышав ее, я не мог понять сути, потому что был во времени, но нужно быть вне времени и вне мира, чтобы осознать величие Света и величие Тьмы. Много позже я пересек границу между светом и тенью и вышел за предел, что был заклеймен временем, и лишь тогда я узрел Слово, и Оно было прекрасно.
Мне понадобилось три дня, для того чтобы преодолеть расстояние и подойти к храму. Его величие поражало, древний камень стен искрился на солнце, колонны, словно поставленные сюда колоссами, смотрели в небо, держа на себе своды главного зала – алтаря алтарей, на котором не приносили жертв, кроме жертв Духа своего.
Прохлада коридора внутри вернула меня к жизни, потому что от невыносимой жары пустыни и ветра, я готов был упасть на горячий песок и никогда не подняться больше. Я шел мимо статуй, высеченных из гранита, смотревших на меня, словно ждущих подходящего момента, чтобы сойти со своих постаментов и свершить праведный суд над нечестивцем, ступившим во владения пантеона.
Гротескные лица каменных стражей, то ужасали грубыми формами и уродливостью, то удивляли изяществом исполнения и красотой. Здесь были все, кто когда-либо имел отношение к первой песне этого мира. Значит должен быть и…
Статую Молоха я нашел в одном из ответвлений коридора – зале, посреди которой высились врата, вытесанные из белого камня и украшенные рубинами. Молох стоял у врат – он не был котом. Это был трехметровый гигант, сжимающий в своих руках огромную алебарду, глава его была украшена четырьмя вьющимися рогами и полукругом золотого венца, а за спиной было распахнуто во всем своем великолепии белое Крыло. Больше не ангел, больше не демон – таким его помнили – единственного, кто сохранял нейтралитет в борьбе богов за выживание.
- Не думала, что кого-то встречу в этой зале, - услышал я и почувствовал, как по спине пробежала дрожь, разрядами электричества до самых кончиков пальцев, помутилось в глазах, а потом вспыхнули искры и сердце начало бешено колотиться. Я не мог понять, что происходит со мной. Одно мгновение, голос, который проник в самые сокровенные уголки Души и вытащил все содержимое на поверхность. Голос, который был всегда – здесь и везде, куда бы я ни шел. Я услышал его впервые и пал на колени. Глупо – подумал я тогда, - я стою на коленях перед статуей Молоха.
Найдя в себе силы, я поднялся, хоть это и стоило мне больших усилий – неизвестная мне ранее сила сковывала тело, упорствовал разум – внутри творился какой-то разлад, но я не чувствовал атаки – это было что-то другое. Я вгляделся в полумрак помещения, туда, где стояла маленькая изящная фигурка девушки, говорившей со мной. Попытался ее разглядеть. Огромные карие, несколько удивленные глаза, аккуратно подчеркнутые узкие чуть приподнятые брови, пленительная улыбка, так похожая на улыбку незадачливого ребенка. Темные волосы – аккуратные и в тоже время растрепанные, словно с ними играл ветер пустыни, тонкая шея, высоко поднятый подбородок – ощущение было такое, что девушка держала осанку, присущую принцессе, никак не меньше. Но на ней не было наряда из королевского гардероба. Девушка была одета в простую рубашку и штаны, доходящие до колен - наряд странников пустыни, что обычно сопровождали торговые караваны от оазиса к оазису, а после - закончив свою работу, уходили от всего мирского, порой исчезая на несколько лет – всегда внезапно, всегда неожиданно.
- Меня зовут Илика, - рассуждая, я даже не заметил, как она подошла ко мне и вытянула вперед правую руку, - я часто сюда хожу.
Я взял ее руку в свою, едва коснулся губами обратной стороны ладони – жест дружелюбия и уважения.
- У меня нет имени, - произнес я, - Оно было раньше, но теперь нет. Боюсь между мирами нарекаться – влияние демона, наверное, - я окинул взглядом статую Молоха, Илика улыбнулась.
- Значит безымянный? – она ткнула пальцем мне в грудь и вопросительно взглянула, ее большие прекрасные глаза излучали покой и безудержность одновременно, - Прозрачный и призрачный, не принадлежащий ни одному из миров и потерявшийся между ними. Одиноко бродящий по берегу мертвой реки, слушающий ветер. Камень. Адамант. Ты – Адамант.
Ее голос нашел эхо даже в самых тайных и незримых уголках залы, она назвала имя. Мне показалось, что я был обречен остаться в пустыне навечно, хотя не предполагал, что это мне сулит на самом деле – благо или величайшее зло. И обречен ли? Илика почувствовала мое смятение и потупила взгляд. Она была нареченной с самого рождения и поэтому не знала других миров, лишь их сопряжение, а я сопряжение и перекрестки использовал как точку, из которой можно было двигаться в неисчислимом количестве направлений, в чем мне усердно помогал мой демон.
- Как тебя зовут? – спросил я, хотя отлично помнил, просто хотелось хоть как-то показать то, что я разозлен и злость была нешуточной.
- Илика, - ответила Илика и стала осторожно отходить в сторону, - Это ничего, все наладится, вот увидишь. Я живу здесь уже двадцать лет и ничего.
Девушка отлично понимала, что произошло. В ее голосе появилось немного задора, - Я живу здесь неподалеку. В городе Хармалле, там красиво. У нас есть водопады и прекрасные сады. Люди добры друг к другу и готовы помочь в трудную минуту, будь-то неурожай или…
- Да помолчи же, ты! – крикнул я. У меня в голове пронеслась история этого мира, и стало как-то не по себе. Рождение второго древа, мир между вакхарами и зарицами, появление стригов – об этом вряд ли кто помнит. Да, сейчас это мирные земли, но скоро… Я помню как в меру своей алчности, человек по имени Таурон покорил множество земель и низверг сотни правителей и вождей племен. Потом, заручившись девизом – «И целого мира мало» - он, найдя прореху между мирами, попал на перекресток и был убит. Его спасла ангел, нареченная Наилой и…
- Как зовут твоего отца? – вопрос прозвучал сухо, мне не хотелось слышать ответ.
- Гарр Амарант Таурон…
- Ты видела свою мать?
- Нет, она умерла, когда я родилась. Я не помню, просто папа сказал, что она там – на небе, - Илика погрустнела. Она отвернулась и склонила голову, - Я знаю, что поступила неправильно, но как же то, что было назначено нам изначально? Ведь ничего не бывает, не происходит просто так, по воле какого-то человека, - она кивнула на статую, - Твой демон наверняка предусмотрел и это, или мы бы не встретились здесь, сейчас.
От девушки исходило незримое сияние, и я чувствовал его. Я чувствовал его однажды – серебряная нить, по зову которой я преодолел долгий путь, приведший меня в мир, балансировавший на грани вечной войны. Там я провел пять лет. Сколько же предстоит провести здесь? В мире, имя которого я не знал.
- Соли, - словно прочитала мои мысли Илика, - этот мир называется Соли.
- Соли, - прошептал я.
- Давай переждем день здесь и отправимся в Хармалл вечером, будет прохладней, а звезды осветят нам дорогу, - напевно произнесла девушка, - там нас ждет вкусный обед, королевские покои.
- Так, - я внезапно понял, а Илика осеклась и смущенно улыбнулась, - Ты еще и принцесса самопровозглашенного Таурона.
- Ага, принцесса, - подтвердила она, - но это вовсе ничего не значит, я часто сбегаю из дома, и почти все детство провела на улице, поэтому мне чужды прелести королевской жизни. Хотя я не прочь иногда искупаться в ванне с иноземными маслами и пеной, и съесть на ужин хорошо прожаренных фазанов. Я помню, отца часто не бывало во дворце и мне приходилось играть одной или со слугами, но с ними ужасно скучно, поэтому я нашла ход в саду, который вел в город, и при первой же возможности сбежала.
- Хватила прелестей большого города? – съехидничал я.
- Не-а. У нас город хороший. Может в Хармалле и не все богаты, но все одинаково доброжелательны, поэтому преступность у нас не в почете. Мне папа рассказывал, кто такие преступники и на что они способны, но вживую я никогда их не видела, да и не имею ни малейшего желания видеть.
Я почувствовал тревогу. Илика хранила в себе силу Ангела, я видел за ее спиной Крыло подобное Крылу Молоха, и оно трепетало. «Ей нельзя приходить в ярость» - подумал я, зная, что может произойти, если девушка не сможет контролировать небесный дар, однако я ошибался.
- Я могу контролировать себя и силу древа, - с уверенностью сказала принцесса Хармалла, - а еще я могу читать мысли и летать. Вот, смотри! – она хихикнула, раскинула руки, подпрыгнула и застыла в воздухе, потом начала медленно подниматься вверх и кружить в пируэтах.
Мне не казалось это необычным после тех чудес, которыми любил удивлять Молох, но смотрел я на принцессу завороженно – это впечатляло. В сиянии белого с голубым отливом света, она летала по зале, и создавалось впечатление того, что Илика провела в полете всю свою жизнь. Волшебство и ликование окружающего мира наполняло помещение и стало казаться, будто статуя, стоящего посреди залы демона, наполнилась жизнью и была готова вот-вот отойти от врат и пуститься в безудержный пляс вслед за прекрасной дочерью Ангела и человека.
День был ознаменован пробуждением потока. Храм объял свет и на камнях его стен выросли цветы – прекрасные, дивные, не принадлежащие этому миру. Образы двух древних божеств – золотого и серебряного драконов сплелись в безумии и порядке священного полета, а искры их глаз осветили небосклон и застыли там яркими звездами. Так родился Путь Змея – путь, по которому было предназначено пройти только жаждущим знания и мудрости. Путь, который вел в небесную обитель ангелов.
Илика кружилась, закрыв глаза, и не замечала ничего вокруг себя. Ее полет уже больше напоминал состояние транса. Мне вдруг вспомнилась ночь, проведенная в племени Раж-Горра. Орки мира Артеллион были более дружелюбны к людям, чем подобные им воинствующие расы других миров и без особой опаски подпускали представителей других рас к себе, потому мне и случилось однажды прибиться к их лагерю. Раж-Горр был не только мудрым предводителем и отличным воином, равным по силе и мастерству многим богам, но и орком сведущим в магии. Он входил в транс и говорил с духами предков. Те подсказывали ему и направляли его длань – прочная нить не могла ослабнуть – связь между мирами – танец. Ритуал, почитаемый всеми без исключения.
Конечно, танец принцессы не имел ничего схожего с ритуальным действом старого орка, но я понял, что она освободила свой разум и теперь он за пределами яви.
- А еще говорила о контроле, - пробурчал я себе под нос.
Свет померк. Потом вспыхнул вновь. Тысячи лоз легли зеленым ковром под ноги и обняли стены залы Врат, так я ее назвал. Темный плащ из плотного дыма лег мне на плечи, и сознание прочитало имя – «Скъерт», сотканный из душ падших и теней ищущих, низвергнутый в бездну, но восставший, ибо было произнесено имя и освобождены хранители солнц и лун. Я чувствовал вину за собой, зная, что скоро произойдет то, чему было предрешено случиться.
Илика уже стояла на земле и удивленно смотрела на меня.
- Смотри, а это откуда? – произнесла девушка, - Его не было в видении.
Она подошла ко мне, зашла за спину и начала теребить полупрозрачную и полупризрачную «ткань» плаща.
- Это души людей, - сообщила она мне, хотя я это уже знал, - Они не найдут покоя здесь и не дадут покоя тебе. Надо было действительно серьезно прогневать великое древо, для того чтобы удостоиться, хм, вот этого.
- В нем есть пара преимуществ, - ответил я, - Во-первых, он делает меня единым с Тьмой, а на фоне грядущих событий, о которых ты, несомненно, догадываешься, эта способность незаменима. А, во-вторых, - я на мгновение задумался – Он защищает от дождя.
Ощутив всем телом и душой предосудительный взгляд принцессы, я понял, что мой сарказм был не к месту.
Однако, спустя секунду, она снова была полна задора,
- Вот уже почти стемнело, мы можем собираться в дорогу. До Хармалла всего ночь пути, поэтому к утру будем там. Увидишь все местные красоты в одном городе. Я уверена, тебе понравится, - Илика излучала искренность и доброту с толикой смущенности, но это отнюдь не было недостатком, скорее одним из многочисленных достоинств.
- Понравится наверняка, - сказал я, - Осталось только решить вопрос с ним, - я указал на статую Молоха, которая, еще недавно казавшаяся живой, стояла в гробовом покое.
- А что с ним не так? – спросила принцесса.
- Он молчит. Мне необходимо узнать маршрут, по которому двигаться и восстановить цепь событий. Я не могу находиться в мире, где властвует время, не зная особенность сего времени.
- Я знаю особенность, - Илика говорила серьезно.
- Тогда скажи мне.
- Не туман, но великий холод достигнет этих земель. Некогда жаркая пустыня будет скована льдом, источник которого, сердце Глация – безумца небесных сводов. По преданию, Глаций был братом рушителя Якхе, но Якхе стал огнем, а его брат льдом. И не было в нем вод, и не было снега, а лишь лед – сухой и обжигающий. Он хуже смерти, ибо смерть есть Путь, а из Глация нет пути никуда, он – тюрьма, и вечная жизнь каждого в нем - его же обреченность. Слез нет, лишь глупое отчаяние, что не приведет к истокам, а заставит стать частью их, потеряв себя навечно, если конечно земным не чуждо слово вечности. Остальные же станут ничем – тем, что было до сотворения. Временем же правит закон времени небес и потому солнце наше, подобно солнцу других миров, а луна подобна лунам иным. Триста шестьдесят пять восходов солнц вершат правосудие цикла. Глаций – сын этого цикла, и должен вступить в право владения тем, что ему не принадлежит через одну тысячу сто двадцать пять солнц.
- Значит три года, - прикинул я.
- Год, цикл, наверное, да, - ответила девушка, - Но ты ведь знаешь, что здесь в угоду храму всех богов, циклоисчисление могло быть нарушено и поэтому нам остается только гадать насколько именно. Я не знаю, так ли стар наш мир, как говорят о нем легенды, но одно я знаю точно – Глаций – это не конец, это какой-то переломный момент. В каждом из созданных миров случаются такие моменты, и здесь когда рушитель Якхе поразил древо вакхаров – предков нынешнего народа, мир встрепенулся, но не исчез. Он изменился, но не погиб.
Я видел, как расправляется Крыло Ангела за спиной у юной принцессы. Как дрожит каждое незримое перышко. Как играет беззвучно синее пламя вокруг нее.
- И нам не о чем беспокоиться, - продолжала она, - Мой отец однажды пришел в Соли, а значит, он выведет отсюда всех, оставив мир на растерзание холоду.
Мне хотелось сказать, что Таурон лишь благодатью Наилы сохранил себе жизнь, когда оказался на перекрестке, а иначе он давно бы покинул направление Соли и избрал бы себе менее спокойное существование, ибо был воином, алчностью своей достойный правителя. Но я промолчал. А потом солгал,
- Конечно, выведет.
Илика посмотрела на меня взглядом полным надежды. В ее больших карих глазах я увидел тысячи лет этого мира, а за ними бесконечность существования небесного города, к которому вел единственный ныне путь, созданный в этот день. «Скъерт» давил грузом на плечи, но я не замечал его, он выбрасывал меня за предел времени, когда мой взгляд и взгляд принцессы соприкасались за хрупкой гранью яви.
Это мгновение могло длиться вечность, но неожиданно покой залы был нарушен – раздался протяжный вой, смешанный с шипением и хриплым карканьем.
Илика вздрогнула. Я взглянул в центр помещения, туда, где находились врата. На белокаменной копии врат сидело существо с виду напоминавшее огромную ящерицу, однако у нее имелось сходство и с василиском, ибо на морде красовался вытянутый заостренный клюв, открывая который, чудище издавало отвратительные звуки. Оно смотрело на нас желтыми глазами и выгибалось, словно готовясь прыгнуть. Я приложил руку к бедру – слава богам, меч «Сириус», подаренный мне некогда Молохом в память о моем добром друге прошлого, был на месте. Я, не колеблясь, вынул меч из ножен, краем глаза заметив, как принцесса сжала правую руку в кулачок, вокруг которого заплясали белые и синие язычки пламени – она тоже была готова атаковать.
Василиск же атаковать не спешил, только щерился и выгибался, но не нападал.
- Давай подождем, - предупредил я девушку,
- Просто так оно появиться не могло, а значит не факт, что нападет. Возможно это посланник. Если я ошибаюсь, напасть будет не поздно.
Илика поняла и не шевелилась, но напряженность, повисшая в воздухе, чувствовалась отлично. И по сузившимся глазам ящера это тоже было видно. Вой смешанный с шипением прекратился и из чрева монстра полился голос – не чистый, с акцентом, похожим на акцент южных орков Артеллиона, но здесь был не Артеллион.
- Хх пххринцесса Иллхика, дочхь кхороля Тхаурона! Дхолшшна пхойти сх мной! Дхолшшна пхойти сх мной ихлх умххеретх.
Я взглянул на принцессу, она на меня. Не произнеся ни слова, мы атаковали. Синее пламя слетело с кончиков пальцев девушки и ударило по вратам, рассыпавшись мириадами искр, чуть-чуть не попав в василиска. Я же бежал на него, едва касаясь острием меча земли. Чудовище не стало ждать второй магической волны и прыгнуло в мою сторону, приземлившись всего в метре от меня, раскрыв клюв и истошно вереща. Пришлось сделать пируэт и зайти ему за спину, прежде чем лезвие меча прошлось по твердой чешуйчатой броне монстра, однако, даже не поцарапав его. Из-за того, что ящер превосходил нас в размерах, он двигался медленно и еще медленнее разворачивался. Я несколько раз успел ударить его, прежде чем тяжелая лапа опустилась на то место, где я стоял.
Еще одна магическая вспышка, на этот раз пришлась ему прямо по морде, опалив клюв и ослепив его, к сожалению ненадолго. Он запрокинул голову и завыл. Этого момента хватило, для того чтобы заметить прореху в броне в районе шеи – прямо там, где начинался клюв. Я прыгнул под чудовище, оказавшись под его уязвимым местом и, вложив все силы в удар, вонзил меч в шею василиска. Вой прекратился. На меня полилась черная дурно пахнущая кровь, а потом я увидел, как на мою грудь падает голова этого монстра. «Скъерт» отреагировал мгновенно – время застыло и это дало мне шанс уйти в сторону, прежде чем многотонная туша грузно повалилась на пол, подняв клубы пыли и разорвав ковер из зеленых лоз.
Я был с ног до головы заляпан кровью, но уверенно стоял на ногах. Еще одно мгновение – я успел подхватить на руки Илику, которая начала терять сознание. Она отдала много сил, чтобы вывести из равновесия этого странного посланника.
- Как ты? – спросил я девушку. Она приоткрыла глаза и кивнула,
- Скоро пройдет. Это бывает. Очень редко, но бывает. Сила не дана просто так. Ей положено забирать и не отдавать слишком много, руководствуясь законами, которые мы познать не можем, но можем к ним приспособиться. А я не приспособлена, знаешь ли, не каждый день приходится убивать огромную чешуйчатую курицу.
- Может это кокатрикс был? – предположил я, - Василиски кажется огнем должны дышать.
- Какая разница, кто это был? – возмутилась Илика, обхватив мою шею руками и удобнее располагаясь у меня на руках, - Главное то, что он знал мое имя. И еще требовал пойти с ним. А еще я такое чудовище впервые вижу, тем более, говорящее чудовище.
Мне тоже были не совсем понятны мотивы ящера, но я не знал близко направления Соли, поэтому вполне вероятно, что все имело свою логическую цепь, по которой при должном старании можно было добраться до сути происходящего.
В ушах загудело. Мне показалось, что этот гул исходил от места, где лежало поверженное существо, и я оказался прав. Труп василиска покрылся белым, словно порошком или мелом, а потом раздался треск и он разлетелся в прах, оставив после себя лишь горсть неизвестного порошка.
- Вот так дела, - пробормотала принцесса.
- Вот так дела, - повторил я, - Следует ли полагать, что существо явилось из мира, не имеющего отношения к Соли? Ибо я так понимаю, что все чужеродное здесь, после смерти обратится в соль.
Девушка удивленно на меня посмотрела. Я продолжал,
- А как ты думаешь, почему мир назван именно так? Может это и не соль, но по-крайней мере нет сомнения в том, что монстр – не обитатель здешней флоры и фауны. Я прав?
Илика кивнула.
- Нам нужно осмотреть то, что от него осталось, и взять с собой немного. Прибудем в Хармалл и подумаем там, а сейчас лучше покинуть это место. Оно мне уже не кажется безопасным. Тем более, я наречен, а это значит, у здешних негодяев не будет ограничений в охоте за мной, - я улыбнулся, - И у нездешних тоже.

Часть 2. ВЕТЕР И УЛИЦЫ

«Доводы»
Весомый довод того, что называется жизнью. У окон маленького кафе я провел тот вечер, в котором не было ничего, кроме дождя и звука саксофона, который терзал душу.. И что здесь делает этот человек? Просто играет под дождем, упиваясь иллюзией своего счастливого бытия, рисует образы, созданные музыкой - величественной и пронзительной, заставляющей внимать с первой взятой ноты. Весомый довод того, что называется смертью. Разрывающий легкие сигаретный дым, обжигающий виски "Red Label" из старой фляги, невидящий взгляд - начало другой жизни и погружение в ночь, которая никогда не закончится. Жизнь среди бездомных собак - Жизнь.

«Даже Бог торгует жизнью»
«Даже Бог торгует жизнью» - это мне сказал Микки, когда я видел его в последний раз. Потом он отправился на встречу со своими клиентами – поставщиками золотой пыли из Бронкса и исчез. Больше я его не видел никогда.

В придорожном кафе по воскресеньям бывало много разношерстного народа. Здесь обитали все, от водителей рыбных рефрижераторов до клерков из местной конторы «Санрайс», занимающейся проклятиями всего человеческого рода. Кафе носило название «Салли», в честь хозяйки сего заведения, которая была очень милой женщиной и готовила отменный омлет с ветчиной. У Салли жизнь сложилась неприятным образом – в 78-ом она потеряла мужа, спустя всего день, после того как они поженились – травма, которая никогда не отпустит, и будет крепко держать ее всю жизнь, заставляя стонать по ночам от боли и безысходности. Кафе ее спасало, она забывалась ,но увы, только на время. Каждый вечер к ней возвращалась боль, и с утроенной силой пыталась убить в ней все человеческое. За пять лет, что я знал Салли, я был готов поклясться, что она низвергнется в бездну ада быстрее, чем я, хотя мне, при всем своем раскладе дел грех было жаловаться.

«Любовь похожа на радио, пока не врежешь, не запоет» - святой отец Маккинри.

Можно ли любить виски по-настоящему? Стоящий вопрос, не имеющий под собой доказательств. Можно тысячу раз убеждать себя, что антураж и атмосфера сущего здесь не причем, но сам по себе этот напиток отвратителен и невкусен. Он требует блюзовых и джазовых мотивов, требует уединения и сигаретного дыма, шума за окном от мчащихся куда-то безликих автомобилей. Он требует отсутствия чистоты сознания, ибо чистота присуща воде.

«- Новый год наступил, почему ты не бросил курить?
– Потому что мне нечем дышать здесь..» (разговор с Филом Абрахамом 3 января 2009 года)
Если я начну задумываться о цене жизни, то никогда не уловлю суть смерти.

«120-я Викофф-стрит»
На 120-й Викофф-стрит Джэк держал маленький магазинчик, в котором продавал всякую ерунду, начиная от законсервированных омаров и заканчивая одноразовыми носовыми платками. Он был неприхотлив к себе, и каждый день выглядел одинаково, словно время обходило его стороной. Джэк любил странные мелодии Нила Янга и душевное пение Фрэнка Синатры и прочил себе жизнь долгую и счастливую, но однажды, когда подходило время закрывать магазин, он увидел за витриной бездомного пса.
- Гарри, - позвал он, совершенно не осознавая, что даже не знает, как зовут животное. Гарри подошел к порогу магазина и Джэк стал тенью, потеряв плоть.
Ходят слухи, что маленький магазинчик на Викофф-стрит достался жене Джэка, а тень хозяина пляшет на витрине, когда идет дождь и когда в мир приходит ночь. Может быть это странно, но бездомные псы часто преподносят нам сюрпризы.
«На всякого человека найдется то, чего он желает» - говаривал Джэк.

«Гарлемский казус»
Я был действительно в стельку пьян или это было очередным мороком, который подготовил специально для меня, застывший в своем величии, холодный вечерний Гарлем? Все попытки поймать такси не увенчались успехом, да признаться, я и не горел желанием ехать – куда важнее было пройти, дыша полной грудью, жадно вбирая в легкие терпкий запах осеннего Нью-Йорка. Нащупав в кармане пиджака бутылку, я достал ее и сделал добрый глоток – жар «Джонни Уолкера» сжал горло, и я резко выдохнул, потом закурил. Черт возьми, никогда не знаешь, какая сигарета окажется совсем некстати – в мгновение ока содержимое моего желудка оказалось на сером разбитом асфальте. «Только бы легавых не было или каких-нибудь любителей легкой наживы» - пронеслось у меня в голове, и я вздрогнул, услышав – «Может, я могу чем-то помочь?»
Асфальт скалился и притягивал своим несравненным очарованием, но я нашел в себе силы, чтобы посмотреть на источник голоса и увидеть симпатичную девушку с короткими русыми волосами, и в смешном коротком сером пальто, больше напоминающем халатик.
«Вам чем-нибудь помочь?» - переспросила она, а я только и смог, что отмахнуться рукой и упасть на колени. Еще какие-то слова проносились у меня в голове, но я ничего не слышал и с трудом осознавал, что происходит, помню только, как оказался в машине – скорее всего в такси, как девушка сказала, что ее зовут Мария и кажется, ее родители живут в Огайо. Это было ужасно неинтересно – я уснул, а утром молот Тора поразил мою никчемную голову и расколол ее напополам. И оказалось, что машина была действительно такси, и девушку звали Мария, и ее родители живут в Огайо, но самым странным открытием для меня стало то, что я женат на Марии уже семь лет.

«Если ты видишь свою девушку и тебе кажется, что ты видишь ее впервые значит это несомненно любовь»

«Свободен от любви»
На 34-ой Вотер-стрит есть хорошее заброшенное здание из красного кирпича.. Там можно развеять тоску и спокойно напиться, не думая о том, что в один прекрасный момент бармен вышвырнет тебя за непристойное поведение на улицу. "Конечно", - скажете Вы, - "Под Бруклинским мостом в доках полно таких заброшенных зданий, некогда служивших конторами или складами и в каком-то из таких памятников прошлого нет ничего выдающегося и особенного." Может быть правда будет на вашей стороне, но чертовски привлекательная тишина, плеск волн и ночные иллюзии проклятого всеми богами города, делают мгновения, хотя чаще часы, проведенные там незабываемыми. Но знаете - воспоминания отделены от забвения, и я вижу в этом большую разницу. Моя Мария мне не верит и часто корит меня за то, что я пропадаю целыми сутками неизвестно где, но я-то знаю, что в этом месте воспоминания становятся прахом и потому иногда просто необходимо избавляться от груза несбывшихся надежд и прочей душевной ереси, которой я привыкал дорожить..

Огни окраин города, и блеск ночных витрин,
Сегодня ночь забвения, сегодня я один.
В кармане «Johnnie Walker», а в душе пустота,
Я вижу, прямо предо мной последняя черта.
Дождь тоску прогонит, блюз в голове,
Прошлое печально улыбается мне.
Свободен от любви и нет преград на пути,
Я должен, не сдаваясь идти.

Промокли спички и нигде огня не достать,
А где-то ты на кухне ночью не будешь спать,
Ты будешь ждать меня, куря одну за другой,
Но я не буду больше с Тобой.
Дождь тоску прогонит, блюз в голове,
Прошлое печально улыбается мне.
Свободен от любви и нет преград на пути,
Я должен, не сдаваясь идти.

Кончилась бутылка, я промокший словно пес,
Сидя на асфальте, я смотрю на лики звезд.
Тучи прячут лунный свет, а ночь так длинна,
В городе моих надежд и горького сна.
Дождь тоску прогонит, блюз в голове,
Прошлое печально улыбается мне.
Свободен от любви и нет преград на пути,
Я должен, не сдаваясь идти.

Мою тоску прогонишь ударом по лицу,
Назовешь меня подонком, гадом, подлецом.
А потом я встану и пойду за тобой,
Время возвращаться домой…

«Кармен»
Я курил на углу 45-ой роад и 21-ой стрит.
Я чувствовал, как сердце мое невыносимо болит,
Но ничего нельзя было предпринять,
Я корил себя за то, как же глупо мог тебя потерять
Сегодня. Не радовали даже краски дня, и блеск огня не дарил чувств,
Только грусть и тоска разливались по сознанию и телу,
И появлялись мысли о том – как же все это надоело.

Это непрерывное движение то вперед, то назад,
Нелепые попытки жить, когда получаешь пинки под зад,
И радоваться жизни словно ребенок,
Но на самом деле ненавидеть весь этот огромный мир с самых пеленок.
И сегодняшний день в принципе не отличался от многих,
Что уже были когда-то, только вот этот день был еще и без тебя – отвратное
Чувство рвало мозг на части,
А может быть это просто любовь пыталась верить в счастье,

Но я был безучастен, просто стоял и курил,
Как вдруг кто-то со мной заговорил.
Я немного опешил, увидел девушку с большими глазами,
Она подошла и спросила – «А ты знаешь?»
Я не помню точно, по-моему, как пройти на 43-ю стрит,
Странно, ее даже не испугал мой вид
Бродяги, грязного заросшего с жуткого похмелья,
Я не помню, сколько пил после разлуки с тобой, может неделю,
Может две или три, не знаю точно, но состояние мое было не очень.

Я попытался объяснить, теряя равновесие,
Размахивая руками, что-то бормоча,
Она слушала внимательно, но мне становилось хуже
И, в конце концов, я просто сел на тротуар и замолчал.
Голова нестерпимо болела, и я не знал доступных мне средств,
Виски кончилось, оставалась лишь пара сигарет, но видимо мой бред
Пришелся ей по душе, а я с глупым выражением лица, улыбался до ушей.
Она сказала – «Ты забавный. Меня зовут Кармен и я здесь недавно,
Вот пытаюсь найти дорогу домой. И странно, что я встретила тебя здесь,
Но мне показалось, как будто я тебя все это время знала».
Я не смог произнести ни слова, а Кармен наверное не ждала ничего такого,
Она помогла мне встать, и мы поплелись в сторону 43-ей,
Она что-то беспрерывно болтала о том и об этом.

Жаль, что я ничего не понял, только вспомнил новое утро,
Понял, что я лежу в кровати и мне чуть лучше.
Какой-то звук доносился из кухни, и мне незнакома была квартира,
Оказалось, это Кармен готовила кофе и резала сыр.
Еще раз на пару минут, я вспомнил момент нашей разлуки.
Я тогда оказался сволочью, а ты сукой, а теперь я вновь чувствую покой,
По-крайней мере я честен с самим собой, а это главное,
Я вошел на кухню, улыбнулся – «С добрым утром, Кармен».

«Откровение от Эдварда»
-Да пошло оно все!!! – орал Эдвард, сметая со стола игральные кости, - Вы, сволочи, можете хоть раз не жульничать? – он окинул свирепым взглядом всю компанию, которая в этот вечер собралась за маленьким круглым столом в автомастерской Эла на 21-ой стрит. А потом он все понял – до метро никто бы все равно не дошел, оно было уже закрыто, и потому Эд решил расставить все по местам, - Когда я жил в Мемфисе, - начал он, - а это было чертовски хорошее время, я работал барменом в заведении, которое называлось «Черный кот». И каких ублюдков я там только не встречал. Однажды мне попался пьянчуга, который изнасиловал свою дочь и ее подругу на глазах у своей жены, а потом отрезал им языки, чтобы они молчали. А я что? А я слушал его и протирал стаканы, потому что мне нечего было сказать, хотя я непременно должен был его пришить прямо на месте. Или еще – чертов карлик, сбежавший из цирка. Он прятался у нас в кладовке и мы кормили его, а потом оказалось, что он торговал дрянью по ночам и из-за него покончили с собой пятеро школьников, которым и пятнадцати-то не было – такая мерзкая и бадяжная была та дурь. Да и хренов игрок в покер, который мечтал о Рае, а оказался в Аду – он проиграл даже свою жену, а потом ее трахала вся честная компания, которой он был должен. В ту же ночь она вскрыла себе вены, а он, черт побери, спокойно жрал ром передо мной. И вы вот, чертовы ублюдки, считающие себя людьми, сейчас пьете виски и пытаетесь меня облапошить, потому что перед вами добряк, который никак не может свершить акт возмездия и правосудия над людьми, что не имеют права на жизнь, потому что преступают закон.
- Успокойся, Эд, - сказал я и протянул ему стакан, - Никто не пытается тебя надуть, ибо ночью мы все честны, а это многого стоит для людей, погрязших в пороке.
Эдвард стал спокоен, и мы продолжали играть до утра, но все понимали, что люди-то по сути своей одинаковы.

«Дуй в тромбон, Ларри»
 Мой приятель Ларри всегда мечтал жить счастливо, и казалось, в этом не было ничего необычного – все мечтают о подобном – иметь дом, семью, маленьких ребятишек, с которыми можно ходить на рыбалку и играть в бейсбол, а в уик-энд отправляться на пикник в парк или за город. Но Ларри не имел ничего, он жил в маленькой квартирке где-то в Бронксе, за которую должен был ее владельцу около полутора тысяч, потому появлялся там редко, а все вечера и ночи проводил с нами за распитием дешевого бурбона и игрой в покер в «Белой Лошади» на Манхетенне. Однажды ему повезло, и он встретил девушку по имени Изольда и даже был счастлив, но она не смогла вынести его ночных похождений, стащила его бумажник и уехала из штата. Кто-то говорил, что она сейчас в Аризоне, и даже замужем, но речь не о ней. Ларри очень сильно переживал – в день их расставания он пришел к нам, опоздав на десять минут, что было на него совсем непохоже, а потом с мертвенно-белым лицом сообщил, что его бросила девушка, и он пытался повеситься. Наш Ларри пытался вздернуться на собственном галстуке, который мы подарили ему на Рождество. За это он получил удар в лицо, а потом мы продолжили пить, ибо не было никакой нужды сводить счеты с жизнью, ведь жизнь, какой бы пакостной она ни была, все же дается лишь один раз и второй попытки быть не может. Так почему бы просто не попытаться ее прожить – любыми способами – способов много, очень много, нужно напрячь все извилины своего мозга и все получится. Пусть ударами, но мы вернули Ларри к осознанию этого, и он больше не предпринимал попыток суицида. На чем же держится мир? На любви к жизни – этого нельзя отрицать.

«Вещий старик Чарли»
На Хестер-стрит жил мой давний дружок Чарли, он был настолько стар, что помнил еще всю эту пакостную историю с американизацией евреев, хотя в то время был совсем ребенком. Чарли обожал Блэк Лэйбл и я знал это, потому захватил с собой бутылочку, ибо шел к нему намеренно и с просьбой. Мой друг читал людей по их взглядам, и для него ничего не стоило, один раз взглянув на человека или на его фотографию, сказать о нем все. И, знаете – чутье его никогда не подводило, а я воспринимал это как дар небес. Я вошел в подъезд, откуда смердело нестиранным бельем и откровенно непереносимым перегаром – времена берут свое, но не меняют людей – они остаются все теми же, лишь раз от раза надевая маски и танцуя под музыку регги, на самом деле в душе проклиная ее и свой затхлый образ жизни. Несмотря на царящий хаос вокруг, в квартире Чарльза Томпсона всегда было чисто. Этот старый негодяй уважал чистоту и временами создавалось впечатление, что он был просто на ней помешан. Старик мог часами бегать по квартире с салфетками и протирать все, что содержало хоть какие-то признаки пыли – это было забавно и вызывало смех, поэтому Чарли занимался уборкой в одиночестве, дабы не давать нам повода утолить жажду стеба.
Он сидел в своем любимом кресле и смотрел на меня уставшим от жизни взглядом, - Что там у тебя, - спросил он.
- Посмотри на нее, - ответил я, протянув ему фотографию и бутылку Джонни Уолкера. Чарльз деловито спрятал бутылку в стоящий рядом мини-бар, и посмотрел на фото. Несколько секунд он внимательно изучал, потом вновь посмотрел на меня, - Что же ты хочешь узнать?
- Кто это?
- А мне откуда знать, кто – человек. Но будь добр, никогда не доверяй этому человеку и вообще держись подальше, ибо в противном случае ты погубишь свою жизнь чуть раньше, чем хотел.
Я развернулся, - Спасибо, Чарли, я доберусь до метро на Канал стрит и поеду в «Белую Лошадь». Если будет желание, присоединяйся к нам за партией в двадцать одно – сегодня будет большая игра.
Я вышел из дома, закурил и нашел в телефоне знакомый номер. Я твердо был уверен в своем поступке, ибо теперь я знал, кому звоню и зачем.

«Мария»
Было примерно без пятнадцати четыре утра. Я и Мария допивали по последнему стакану темного бурбона «Джек Дэниэлс» в небольшом баре «Бойлерная», что в Ист Виллэдж. Нам хотелось немного покоя и тишины после отвратительного дня, который хранил в себе горечь обид и поражений. Я почти не знал ее, а она почти ничего не знала обо мне, поэтому нам было легко и комфортно вдвоем.
- Ты любишь? – спросила она.
- Нет.
- Я нравлюсь тебе?
- Иногда… Еще утром…
- Давай за что-нибудь выпьем, все же утро и скоро здесь закроют. Может быть, сходим к мосту?
- Сходим.
- Так за что мы будем пить.
- За тебя.
- Почему?
- Потому что в этом мире никто боле не достоин тоста.
- Это странно.
- Это всего лишь душа.
- Ты любишь? – спросила она.
- Да.
Мы допили «Джека». Мы вышли из «Бойлерной». Мы шли к мосту Вильямсбург. Этот день был непохож на другие, а другие не стали похожими на него.

«14 февраля, часть 2»
Джессика смотрела в окно и встречала рассвет.
Аарон вот-вот готов был покинуть бар «Литл Хорс», но был непотребно пьян.
Ноэль только что доехала на такси с ночной смены в Маке, где мыла посуду. Ей было плевать на утро.
Линда провожала взглядом, уходящего из ее квартиры мужчину и знала, что он больше не вернется к ней.
Арнольд лежал в переулке, избитый и полумертвый и думал о небе, о жизни. Ему безумно хотелось жить.
Джек только к утру осознал, что он совершенно один и ему некому дарить все эти открытки.
Кармен стояла, прижав телефонную трубку к груди, и не решалась позвонить.
Николас просто спал.
Салли была навеселе – она пила третий день и не замечала ничего вокруг себя. Она не была уверена в датах.
Игэн спешно собирался на работу в Манхеттен. Чтобы преодолеть Бруклинский мост, оставалось всего пара часов.
Натан кинул письмо в почтовый ящик, не зная, сможет ли оно найти своего адресата.
Натали в то утро вскрыла себе вены.
Лайам позвонил в дверь, но ему никто не открыл. Эту квартиру покинули давным-давно.
Матильда скончалась в 5:40 утра от кровоизлияния в мозг.

«Где же Фредди?»
Я бы назвал Гарлем красным городком из-за его кирпичных домиков, что бросаются в глаза и создают странную атмосферу. Я тогда стоял на бульваре Малькольма кажется, ждал приятеля по имени Фредди. Он должен был придти пятнадцать минут назад, но почему-то опаздывал. Погода была вполне теплой, потому я мог подождать – к тому же я никуда не спешил. Фред был из тех людей, которые редко опаздывают, а если и делают это, то по вполне объяснимым и весомым причинам – сейчас, наверное, был тот случай, я понимал. Рядом со мной стояла торговая палатка, где продавали журналы и прохладительные напитки. Напитки были мне не нужны, ибо во фляге я всегда держал отменный бурбон – он спасал от жары и придавал больше терпения, а вот журналами я заинтересовался – из чистого любопытства общения с продавцом – журналы я не читал, да и газеты брал редко в руки, потому отставал в осведомленности на пару лет.
- Что нового? – спросил я продавца и тот заметно оживился, даже не озаботившись тем, буду я покупать что-либо или нет.
- О, сэр, извольте-извольте – новости со всего мира, самые свежие, самые отменные – в Гарлем приезжает цирк – карлики и женщина-змея, говорящие леопарды и простодушная горилла – количество билетов весьма и весьма. А вот еще – выборы нового мэра Нью-Йорка – кто станет следующим? Три кандидата, но два из них под подозрением. Кто же станет следующим? Самолет упал на бакалейную лавку – мальчик, управляющий игрушечным самолетом проходит лечебный курс в психиатрической лечебнице – проверяются его связи с Аль-Каидой. Говорящая рыба – в Гудзоне есть жизнь – ученые отменили три запуска шаттлов и переключились на изучение дна Гудзона – возможно, нам удастся установить контакт с неведомой ранее цивилизацией. На Хеннепин стрит пожар – погибло три человека – очевидцы утверждают, что всадник по имени смерть покарал неверных. Страшное убийство в Центральном парке – собака загрызла полицейского, но некоторые утверждают, что видели, как вышеупомянутая чихуахуа уничтожила ранее полицейский участок, бросив туда бутылку с зажигательной смесью. Есть версия, что чихуахуа причастна к нескольким нераскрытым убийствам, а также терактам на территории штата Коннектикут. Что вы желаете, сэр? Нью-Йорк Таймс? Дэйли? Белки-летяги могут контролировать людей. Сэр?
- Нет, спасибо, - ответил я и глотнул из фляги, - Черт возьми, где же Фредди?

«Мартина»
Ее звали Мартина, ей было тогда около сорока, и она не знала, как ей убить осенний вечер – 29 октября 2008 года. Она позвонила мне, словно цепляясь за последнюю соломинку, что могла вытащить ее из бурной реки, в которой она оказалась по собственной глупости и чрезмерной наивности. Я всегда говорил, что наивность – это хорошая боксерская груша, повешенная в торговом центре – тренируются все, кто испытывает любое чувство, будь то радость или гнев. А Мартина знала и все равно не менялась – я был этому рад, признаться, потому что она не лукавила и не пыталась себя изменить, хоть и страдала.
Мы встретились, я не мог ей отказать и пошли по набережной, совершенно не обращая внимания на неистовую пляску волн Гудзона и сильный ветер, играющий выброшенными газетами и пустыми стаканчиками из-под кофе за 2,50.
- Давно ты развелся? – спросила Мартина и чуть смутилась, - Прости, давно тебя не видела, только слышала, что ты переехал в Окленд – женился, кажется, развелся.
- Да, три года как, - ответил я ровным голосом, ибо все уже было в прошлом, - И опять вернулся в Нью-Йорк. Тянет меня сюда, не знаю почему. Хотя знаю, что за последние пятнадцать лет ничего не изменилось - ни в лучшую, ни в худшую сторону. Странные связи, разочарования и беспредельная тоска, хранимая одиночеством, хранимая алкоголем и табачным дымом. А ты как? – я спросил, но знал, что ответ будет похожим. Мы не виделись пятнадцать лет, но люди не умеют меняться, меняется лишь мир вокруг них.
- Я недавно получила развод, Саймон отобрал у меня все, но мне ничего и не нужно было от него. Все, что мне, черт возьми, нужно – это любить. Просто любить. Неужели чувства настолько сложны, что на них никто не может решиться?
- Перестань, малыш, - я обнял Мартину и прижал к себе, - Не хнычь, сестренка. У нас еще все впереди. Всегда можно начинать жить заново и все будет возвращаться на круги своя. Да, может быть золотых дней славы не вернуть, но всегда стоит вновь обнажить клыки и когти и драться за свое место под солнцем. Мы еще повоюем.
Мартина кивнула головой.
Двадцать лет назад наша банда «Крылья смерти» могла дать фору всем мотоклубам и группировкам Большого Яблока, но теперь остались только мы. Только мы, в огромном мире.
- Знаешь? - прошептала Марти, - Мы бы могли попробовать.
- Да, малыш, могли бы, - я улыбнулся, и мы неспешно побрели дальше, совершенно не обращая внимания на неистовую пляску волн Гудзона и сильный ветер, играющий выброшенными газетами и пустыми стаканчиками из-под кофе за 2,50.

«Та, кто приносит дождь»
- Ты думаешь, что курением спасаешь себя?
- Я так не думаю.
- Но тебе хочется этим спастись – сигареты, алкоголь.
- Спастись от чего? Я предпочитаю чувствовать на трезвую голову.
- Тогда почему ты пьешь сейчас?
- Потому что мне хорошо.
- Так не бывает – тебе либо хреново и я даже понимаю почему, либо ты полный болван.
- Я и не отрицал, что я полный болван.
- Может, пойдем в «Red Faction», там сегодня вроде бы кто-то из наших играет.
- Не хочется что-то.
- Черт, не сиди с таким угрюмым выражением лица – это напрягает.
- А ты смотри в окно. К тому же оно не угрюмо, я просто устал, черт возьми.
- От чего ты устал?
- От движения назад.
- Мы ведь движемся вперед и только вперед.
- Ты заставил себя думать об этом. Мы поколение живущих прошлым – это неправильно.
- Думаешь, мы мертвы?
- Уже довольно давно.
- Ладно, налей мне тоже.

Блюз в голове был прекрасен. Я видел Ее образ каждый день и засыпал с этим образом. Я даже перестал видеть свое отражение, но отражение постоянно находило меня и говорило о том, что лучше быть не может. Что пора остановиться и все хорошенько обдумать, но я-то знал, что о Ней думать нельзя. Ее можно лишь чувствовать, Ей можно жить, а вот думать – нет. Кажется, было без пяти четыре, когда солнце исчезло, и всю округу накрыл плотный туман, в котором то и дело вспыхивали яркие звезды, упавшие с венца Той, что вела за собой новую жизнь. Я вышел из закусочной Ронни, вдохнул полной грудью и поклонился, сняв шляпу. Никто не видел этого, и никто не осудил, а Она, поклонившись в ответ, стала моим взглядом. Теперь я вижу сквозь Нее и потому счастлив.

«Крутится безумный мир»

Крутится-крутится безумный мир.

Вот тот парень, что за стойкой в нашем баре,
Его кажется, зовут Томми, он всегда мечтал о доме, о любимой, о куче ребятишек,
О том, как будет ходить с ними на рыбалку, играть в бейсбол,
А вечерами, сытно покушав, сидеть в любимом кресле, смотреть футбол,
Гладить лохматого пса и иногда собираться с друзьями в каком-нибудь Пабе.
Но скажи мне – он разве похож на того, у кого все это есть, ведь он сейчас здесь –
Рыскает глазами по углам, пытаясь найти девушку своей мечты, не замечая,
Что ему уже сорок пять, и он сможет встретить разве что стерву с манерами дамы из высшего общества, и ему так и не избежать одиночества. И ночью он непременно зажжет для нее свечи, поняв, что в его жизни один лишь выход – вечность.

Крутится-крутится безумный мир.

Вот, глянь на того стилягу – он идет в бар на работу.
Толкает дурь подросткам с улиц, знает ведь, что его кормят идиоты, которым чваниться друг перед другом – главная забава, сначала они стремятся к славе, известности, но потом затухают, словно свечи и карабкаются по стенам ямы, из которой выход лишь один - вечность.
А он чувствует запах денег, он от него зависим – и каждая купюра аккуратно пропущена через галстук-виселицу. Для него мир подобен тени, а тени исчезают на солнце, и когда-нибудь обязательно к нему все вернется.

Крутится-крутится безумный мир.

А вот Лаура, это уже шестой стакан виски за вечер – она или полная дура, или просто пытается забыть. Сейчас сложно любить кого-то, если это не любовь к Богу, и она понимает, что это не ее дорога, но остановиться уже не может. Чувства гложут, пожирают тело и разум – в один из вечеров она решит покончить со всем этим разом.
Я все еще помню, как ее подругу нашли в Гудзоне, она возвращалась с вечеринки у семьи Моррони, ее затащили в машину, изнасиловали, бросили на набережной – было где-то за полночь. Она ползала как слепая, звала на помощь. Но никто не откликнулся, никто не подал ей руку. Черт, как же звали ее подругу? Кажется Сьюзи, хотя, знаешь, это не важно, важнее то, что люди даже не звери, а это страшно. Люди готовы пожирать друг друга, убивать, калечить – кто-то назовет это суровостью жизни, из которой выход лишь один – вечность.

Крутится-крутится безумный мир.

А я и ты – мы отшельники мира. Мы тоже стремимся к свободе, постоянно меняя квартиры, в которых живем. И мы никогда не хотели бы жить вдвоем, но друг без друга не сможем, я знаю – так ведь уже десять лет, может дольше. Мы по-своему счастливы и надо ли больше? Идем только вперед, редко останавливаемся, когда дождь – смеемся, когда ночь улыбаемся. Любим осень и листья, пьем вино, утоляя жажду. Я верю в то, что однажды Ангелы нас накажут, но до этого мы будем верны и тьме и свету, ибо нет в нас ничего чужого миру и потому мы во всем безупречны. И мы видим дверь нашей квартиры, за которой вечность.

«Несколько прописных истин или поездка из Бруклина в Нью-Джерси»
Понимаешь, люди не меняются со временем, они по сути своей никогда не меняются. Если тебе кажется, что кто-то изменился, это значит лишь то, что ты недостаточно хорошо его знаешь. В сердце вбита добрая сотня гвоздей – желания выдергивать их оттуда никто не испытывает.
Мы танцуем с тобой здесь каждый вечер, а ты все время твердишь о боге. Я вижу бога у тебя в глазах, и они есть бог. Много ли нужно чтобы пройти несколько кварталов с закрытыми глазами, а потом, наконец, понять, что здесь заблудиться невозможно, ибо это место, предназначенное для тебя.
Посмотри, на могиле Фрэнки выросли цветы – он любил жизнь и дарит ее даже после смерти. Ты смеешься, а я надеюсь, что нас не похоронят заживо.
В руках твоих лед, но он обжигает словно огонь, и ты знаешь, мне хорошо, когда я пляшу в огне – вещие птицы поют о долгом пути, в котором тысячи верст тоски и скорби – я им не верю, потому что они прилетели с востока. На востоке любят жить пророчествами – там слово решает жизни и строит судьбы. Там, словом возводят города и низвергают их в бездну. Они даже думают, что наша планета круглая, жаль, что они не знают о том, что планета имеет форму шляпы.
На Рождество с конфетти в волосах, я вывалился из окна – все смеялись до упада – я был в стельку пьян, поэтому очнулся только к утру и побрел к тебе. Я помню твой кофе и дым твоей сигареты. Я помню – когда я смотрел на тебя, я не мог оторвать взора, хоть он и был мутным, а ты утверждала, что по утрам выглядишь неважно.
На Хеннепин опять взорвался газ – в четвертый раз за год, а на Хестер обнесли соседа Чарли. Он сокрушался, что какие-то парни без царя в голове пытались влезть к нему в окно, но полиция подоспела вовремя. Черт, старик так долго не протянет.
А еще я писал для тебя красивые слова в открытке, но они не находились, или я не смог разобраться в содержимом своей Души. В итоге даже не сказал, что люблю тебя. А теперь думаю – хорошо, что ты не слышала моих мыслей, ибо я люблю тебя, совсем не так как поют об этом, а иначе – это чувство непохоже на все, что существует в мире. Оно больше самого мира, хотя мы оба знаем, что он уместится у нас в ладонях, стоит нам только оказаться рядом друг с другом.
И знаешь, многие говорили, что ты прекрасна и мила, загадочна и неповторима, но есть ли на самом деле те слова, что скажут о тебе? Наше время катится куда-то, и я иногда не успеваю замечать пролетающие мимо дома с окнами, в которых кипит настоящая жизнь. Кто-то сказал мне однажды – «Ты иллюзия, сотканная самим собой, и в итоге ты уничтожишь себя сам». Это было в Пуэрто-Рико, кажется.
Я взлечу в небо последней стальной птицей. Я буду разбрасывать пыль, которую называли манной. Я буду лить кровь, которую называли вином. Вокруг высохшего дерева все равно будет расти трава – это оттого, что не почва перестала питать древо, а из-за того, что древо устало жить в мире полном дерьма, и убило себя, так и не дождавшись появления зеленых ростков.
А сейчас. Сейчас я еду на такси, потому что опоздал на последний поезд. Таксист, похоже, эмигрант из России, он все время о чем-то говорит, но я его абсолютно не понимаю. У них в России всегда так - большинство говорит, не понимая о чем.
Я постараюсь добраться до Нью-Джерси к утру. Я приду к тебе. Я постучу в твою дверь. И сломанные часы снова начнут повторять – тик-так…

«Мой лес»
Нарисованный кем-то лес, уводящий дух тропами лисьими, неприкаянный, не высмеянный – гордый и безумный. Руками трогать травы, лицо ветром ласкать, пить воду родниковую и слушать песни лета. Кто дает ладонями жизнь, кто летит над землей спящей, кто танцует во славу луны, кто ступенями вверх словно вниз. А во мне костер, и Бог во мне един, но многолик, и звезда у меня одна, ибо я верю ее свету. Только лес, словно морок, а мороком жить негоже – говорят так, да знаю – врут.

«Завтрак с Сонни Боччино»
Всякий раз, когда я заходил к Сонни, у него на завтрак подавали пасту. Мой дружок обожал поглощать это блюдо, заливая его соусом из сыра с голубой плесенью, и только после трапезы мог с уверенностью сказать, что его утро удалось на славу. Я редко делил с ним хлеб, ибо ничего не мог есть до обеда, кроме кофе и неисчислимого количества сигарет, потому привык общаться с Сонни, который был потрясающе похож на потомка Ктулху с этими торчащими изо рта спагетти, через коммутатор вилки и ножа.
- Семь утра, ранний завтрак, Сонни, - я улыбнулся, усаживаясь поудобнее напротив упитанного коренного американца с выдающейся итальянской внешностью, прической и носом Аль Пачино и взглядом Алана Рикмана.
- Кто рано встает, тому Бог в помощь, - бросил он мне, потом встал, перегнулся через стол и обнял, - Я рад видеть тебя, старина, и удивлен, что тебе тоже не спится. Проблемы с автомастерской?
- О, нет, - отмахнулся я, - никаких проблем. Рик работает как проклятый, у меня нет никаких претензий. Даже во времена мирового финансового кризиса, нам удалось взять кредит на открытие филиала, и теперь я подумываю о том, чтобы включить в бизнес-план продажу «Черотти». Как думаешь?
Сонни расплылся в улыбке, - Черотти – звери. Я могу позаботиться о поставке, у меня есть один дружок, который с радостью поможет, причем комиссия за провоз будет минимальна.
- Ты знаешь, как сделать приятно, хитрец, - я похлопал Сонни по плечу, - Как твое дело? Мусор в цене?
Итальянец с внешностью Аль Пачино расхохотался, - А как же! Мусор всегда будет в цене, тем более, что мы вывозим мусор откуда угодно и какой угодно.
- Слушай, Сонни, я собственно пришел задать тебе вопрос.
- Ну?
- Как думаешь, ангелы нас накажут?
Сонни задумчиво посмотрел на образ Девы-Марии, отраженный статуей в углу его маленького ресторанчика «Боччино» в Маленькой Италии.
- Думаю, накажут, но мы непременно постараемся, чтобы наши грехи окупились нашей добродетелью, ибо безгрешных людей не бывает, а Рай так или иначе не может пустовать. В крайнем случае, позвоню Заку, он что-нибудь организует. Ты всегда приходишь в семь утра за очевидным ответом?
- Почти всегда, Сонни – я люблю очевидные ответы, потому что в них больше искренности. Давай тоже попробую твоей хваленой пасты – завтракать так, завтракать.
Сонни хохотнул и жестом указал официанту, чтобы тот позаботился о второй порции для меня.
- Знаешь, - произнес он, - Сегодня до обеда мы точно останемся святыми.

«Велосипед»
 А ведь был-таки велосипед - стоило ли его изобретать. И езда на одном колесе - это тоже не изобретение. И даже в валянии по земле нет ничего из ряда вон выходящего - весна все-таки - инстинкт человека. Скрипка орет на ухо, что не может больше жить одна и следовательно переезжает к кузену, потому что у него, видите ли лодка и ручной енот. А что мне енот? Я его вообще никогда не видел, но прополоскать мозги могу не хуже чем тот же енот полощет коврик для ног, заботливо украденный из Букингемского дворца. Лес в это время посапывает под снегом - ему еще рано просыпаться, а когда проснется, не обнаружит ни одного воробья. Да-да - воробей - грязный такой и с ирокезом, а прыгает-то как. Мария Ивановна, убейте меня, я не выучил стихотворение - я пил портвейн два дня подряд - да, я его и перед уроком пил - разве не видно - я абсолютно трезв - это ни что иное как работа коммунистов и этих... кхммм.. последователей эзотерического культа Дагона и Гидры. Они прекрасная пара - иногда мне даже становится страшно за рассудок и нрав. Первое тут не причем, оказывается. Я клятвенно обещаю, что никогда не буду стоять в углах и искать там свой карман, в которой определенно свили гнездо стриги. Будет день - но это будет ночью, а сейчас пора мигрировать в сторону, красную от смеха.

«Флориан из Чайна-Тауна»
Флориан жил в Чайна-Тауне на Бакстер стрит. Его небольшая квартирка располагалась на втором этаже, прямо над магазином «У дядюшки Вонга». Владелец магазина Мао Вонг, содержал также и популярный в квартале клуб – «Сикс минэтс», как говаривал он, ровно столько ему потребовалось, чтобы решить, что в Гонконге он больше оставаться не намерен и это было единственно правильное решение тогда, в далеком 1974-ом.
Четыре квартирки на втором этаже дома тоже принадлежали ему, а Флориан жил в роли съемщика уже девятый год и, похоже его это устраивало.
Меня же подобный образ жизни не прельщал и я, покинув дом родителей в Бронксе, перебрался в Бруклин на Пацифик-стрит. С помощью детального изучения всех кредитных систем, я-таки приобрел собственное жилье, в душе восхищаясь своим первым большим успехом. Теперь мы с Флорианом виделись чаще – нас разделял только Бруклинский мост, который был более преодолимым препятствием, чем половина Манхеттена. Он работал у старика Вонга продавцом всякой мелочи, от продуктов до мыла и зубных щеток, а я всего в паре кварталов от него на автомойке «Клин БоБо». Работенка была непыльная, в мои обязанности входило вести документы на обслуживание машин и следить за автоматикой, да еще и четыре дня в неделю. К тому же существовала перспектива перевода в автомастерскую Бобо, главное показать себя. О чем еще мог мечтать двадцатипятилетний охламон с задворок Бронкса?
Пересекались с Флорианом каждый день за обедом в закусочной «Джипси гуитарр» и разговаривали, как правило, ни о чем, но 12 апреля, я хорошо помню этот день, Флориан выглядел несколько взволнованным, что было на него не похоже.
- Знаешь, - сказал он мне, - Я думаю, что уеду из штата. По-крайней мере мне нужно убраться из города как можно быстрее. Хотел спросить – у тебя не найдется немного денег?
- А что случилось? – мне показалось, мой приятель что-то натворил, - На то есть причины? Или просто решил развеяться?
- Какой там, - мрачно произнес Флори, - Неприятная история получилась с дядюшкой Вонгом. Не знаю, что делать, но лучше валить пока не поздно.
- Рассказывай.
- Что рассказывать? Дядюшка Вонг умер.
- Ты убил старого китайца, Флориан? Что-то не похоже на тебя, - мне показалось, что он преувеличивает.
- Да нет, - Флори стал нервничать еще сильнее, - Он просто умер от старости или еще от чего, но плохо не это. Плохо то, что он умер, когда писал завещание.
- Я думал, его пишут в присутствии нотариуса.
- Да подожди ты, - огрызнулся он, - В завещании указано только мое имя. Ты понимаешь, что это значит?
Я ненадолго задумался, а потом решил пошутить, не очень удачно, - Это значит, мой друг, что ты являешься наследником империи Вонга.
- Нет, друг мой, - тихо произнес Флориан, - это значит, что в свои двадцать девять я умру мучительной смертью от рук семьи Вонга, которые обвинят меня в издевательстве над стариком и в его кончине. Кто поверит, что Мао по собственной воле передал все свое имущество проходимцу, да еще и иностранцу, как бы усердно я на него не работал. Помнишь его племянника Чу?
Я вспоминал. И вспомнил – широкоплечий гигант, который однажды чуть не убил Флориана за то, что тот поздоровался с внучкой старика Вонга, красавицей Ю-Лань. Видимо Флори прав и пора сматывать удочки.
- Может, у меня поживешь? – спросил я, не рассчитывая на положительный ответ.
- Нет. Я не могу тебя подставить. Китайцы, черт их возьми, все равно найдут меня – заставят переписать завещание или отказ от наследства оформить, а потом, - он закрыл лицо руками, - Потом они все равно меня прикончат.
- Полиция?
- Вряд ли они помогут. К черту. Ладно, мне нужно бежать, не поминай лихом. Как только я выберусь, сразу же тебе позвоню. Только ты не звони никуда. В полицию или там…
- Не волнуйся, - я немного успокоил Флориана, - Никуда не буду звонить.
Флори выскочил из-за стола, выбежал на улицу и почти сразу же поймал такси. Я остался в закусочной и долго смотрел на проезжающие мимо машины, размышляя о том, чтобы сделал я, оказавшись в подобной ситуации. Черт, бегство только все усугубит. Или нет? Когда жизнь только начинает приобретать смысл. Когда хочется вдыхать воздух полной грудью и утверждать себя на каждой ступени социальной лестницы, именно тогда старый китаец может обосрать все, причем не намеренно, а из лучших побуждений.
Следующие полдня я не работал – вернулся в Бруклин, купил пинту «Уайт Хорс» и отправился в Бруклин Хайтс. Это был вечер прощания с идеалами и разрушение собственного мифа о том, что планы на будущее прочнее каменных стен, если ты обо всем позаботился и все предусмотрел. Случайность может определить твою судьбу меньше чем за мгновение, и эта очевидность может совершенно выбить из колеи, вклинивая в мозг огромный транспарант с надписью «Живи одним днем! Делай, что должен и будь, что будет!» Я всмотрелся в темную гладь воды – в городе царила ночь, а волны плясали отражениями окон небоскребов Манхеттена. Мир вокруг наполняла жизнь, но какая-то отрешенная, непонятная. Я не мог осознать, кто сейчас вышел за предел – я или они.
Те, кто смотрят на тебя и не видят. Те, кто знают, что происходит вокруг, но не понимают, зачем мир принял, то или иное положение. Те, кто чувствуют дождь, но стараются как можно скорее спрятаться от него, затаиться.
И сейчас, они были готовы сожрать моего друга живьем лишь за то, что он стал немного ярче их. Он просил никуда не звонить. Черт. Глупый-глупый Флориан…
Я сделал три добрых глотка из бутылки – виски прожгло горло так, что меня разразил хриплый кашель. Я закурил «Вайсрой» и долго вертел сигарету в руках, изучая тлеющий уголек. Жизнь, подобна вот этой порции табака – кто-то затянется чуть сильнее, и нет тебя.
Сознавать это было смешно и больно одновременно.
Я внезапно вспомнил, когда мы с Флорианом впервые встретились – это было на Таймс-сквер. Он играл на саксофоне, а я в то время искал саксофониста, чтобы слиться в некое подобие музыкального коллектива, играющего легкий городской блюз. Мы довольно быстро спелись и даже записали одну пластинку под названием «Моменты Нью-Йорка», но потом Флориан пропал на целый год, а когда позвонил вновь, то оказалось, что он совсем бросил занятия музыкой и стал тем, кем стал. Да, идеализм имеет свойство исчезать со временем, причем так искусно, что тебе кажется – абсолютно ничего не изменилось, но щемящее чувство в сердце, указывающее на недостаток чего-то, того что больше никогда не произойдет с тобой, с каждым годом становится все сильнее и сильнее.
Может быть, в таком случае действительно лучше жить одним днем и не оглядываться назад? Это была моя последняя мысль, обращенная в никуда, бутылка выпала из рук и я уснул.
Когда я проснулся, было около восьми утра. Какой-то рабочий, одетый в желтый жилет, подошел ко мне и гаркнул – Какого хрена ты здесь делаешь? Давай, убирайся отсюда, если не хочешь, чтобы я вызвал полицию.
Немного пошатываясь, я поднялся и побрел в сторону парка Ван Вуфис – там можно было немного отдохнуть – после чертовой ночи. Виски отдавалось в моей голове тупой болью, а звуки проезжающих машин и гомон толпы, просто убивал наповал. Мне нужно всего лишь немного тишины. Я нашел скамейку под кроной огромного дерева и решил немного вздремнуть. Рядом со мной лежала свежая утренняя газета. Ее заголовок гласил – «Убийство в Чайна-тауне!» Я прочитал несколько строк – «Убит глава одной из китайских семей Мао Вонг. Существует предположение, что его смерть стала результатом преступного умысла с целью завладения имуществом. Подозреваемый по делу Флориан Кервич, проживавший с убитым и являющийся единственным наследником, указанным в завещании Вонга, был найден мертвым несколько часов спустя после убийства, в квартире на Бакстер стрит. Кервич скончался от колотого ранения в сердце острым предметом – на месте преступления была найдена китайская дамская заколка для волос, вероятно являющаяся орудием убийства. Комиссар полиции Генри Апплуотч считает, что дело можно считать закрытым. Следующим наследником семьи Вонг станет племянник убитого Мао Вонга – Чу».

«Торжество»
Его взгляд - устремленный вперед... Взгляд никогда не сомневающегося, стоящего всегда на своем, человека... Открытый, дружелюбный и в тоже время хранящий в себе тысячи тайн, которые еще не существуют... Ты еще сам не знаешь какой путь предназначен тебе и потому можешь улыбаться искренне... Всего несколько мгновений отделяют тебя от того как ты свершишь свое предназначение и руками, которые еще вчера дарили тепло, глазами, которые еще вчера вселяли надежду и заставляли двигаться к светлому будущему, ты похоронишь все, что некогда было тебе дорого... Это последний день, но ни у кого не появится и тени сомнений в том, что ты останешься верен этому миру... А в тебе не осталось ни капли сожаления... Внутри тебя не смогут боле жить чувства, ибо ты есть абсолют и каждый твой мотив выше человеческого понимания... Торжество...

«Контрабанда рома имеет место быть в моей голове»
Корявые пальцы деревьев тянутся к шее и пытаются душить, воем своим, напоминая хор сошедших с ума праведников. Да, контрабанда такое дело, что за это некоторые платят кровью. Ром сейчас в цене и приходится идти на все, чтобы хорошо заработать. Но и липкий страх проникает в нутро и не отпускает до самого утра – пока не стихнет зловещий шум леса вокруг этой проклятой заводи. Сколько же человек похоронено в этом амбаре? Сейчас это склад, но здесь пахнет смертью. Кажется, раньше здесь находилась резервация то ли индейцев, то ли афроамериканцев. Вниз – вниз по реке – к Ковингтону.

«Последнее утро 2023 года»
Утра, которое стало последним для прогрессивного и перспективного человечества, уже не помнил никто. Минуло много лет, и вряд ли кто-то мог с полной уверенностью сказать, что видел нечто подобное. Книги по истории – эхо времен канувших в лету, тоже не приносили результатов, ибо их состояние оставляло желать лучшего, впрочем, как и состояние всех книг, чудом сумевших пережить страшный искусственный катаклизм, обрушившийся на головы семи миллиардов человек всепожирающим пламенем адской бездны – 12 апреля 2023 года.
Сегодня утро выдалось чрезвычайно жарким, на моей памяти такая жара – 120 градусов по шкале Фаренгейта, стояла весь 2048 год, а сейчас на дворе был 2054, и я был определенно уверен, что если хочу выжить, то должен незамедлительно отыскать тень.
Полуразрушенное здание библиотеки подошло как нельзя, кстати, но нельзя было забывать и о мародерах, которые, всегда, в поисках наживы, будь-то какая-нибудь побрякушка, горючее или одинокий путник. Случалось даже так, что банды нападали на торговые караваны. Не всегда удача была на их стороне, но игра стоила свеч – в караване можно было разжиться хорошим снаряжением, оружием и боеприпасами. Караванщики нанимали охранников, но и охранники были не всегда в ладу с канонами чести, потому самая прибыльная профессия была еще и самой многострадальной.
Но оставим их – мы вспоминали утро.
Для начала небольшое отступление – меня зовут Зак МакКинли, я родился 2 апреля 1983 года. Мой отец – водитель большегрузных автомобилей, приехал из Шотландии в Соединенные Штаты в 1981-ом, и в тот же год женился на моей маме. Она продавала цветы на Парк-Авеню и была безумно красива. Дело было в Нью-Йорке, в Манхеттене. А когда я появился на свет, родители переехали в штат Орегон, в маленький городок под названием Крислэйк, где я и прожил с ними 15 лет. В 1998-ом мне внезапно захотелось самостоятельной жизни и я, накопив денег на билет до Большого Яблока, рванул вперед, рассчитывая только на себя и на толику удачи, что обязательно должна была мне сопутствовать по моему разумению тогда.
Удача оказалась прирученным мустангом – я почти сразу нашел работу в бакалейной лавке, поступил в колледж и организовал рок-группу, а через шесть лет женился на красавице Марии – дочери владельца лавки, в которой я работал. Жизнь шла своим чередом, у нас родилось две дочери – Эллис и Лия, в отпуск мы ездили всей семьей к родителям в Орегон и за семейной суетой, я не заметил, как отпраздновал свой сороковой день рождения.
12 апреля 2023 года я проснулся в пять утра, как обычно. В голове зазвучала, написанная мной во времена юности, песня – «Среда – отличный день для смерти» - фраза – наследие неподражаемого Оззи Осборна. Мария еще спала, и я решил приготовить завтрак, состоящий из кофе и круасанов. Мы жили одни на 78-ой стрит, Эллис недавно исполнилось девятнадцать, и она училась в колледже в Сент-Палмс, а Лия проходила школьную практику в Джерси. Включив телевизор, я краем уха слышал что-то о китайской агрессии и о восточно-европейском союзе, который всячески поддерживал политику Китая и Объединенной Кореи насчет использования ядерного оружия. Я почти не разбирался в политике и пытался не вникать, пропустив все инновационные деформации мира за последние двадцать лет – может и к лучшему. Сварив две чашечки кофе, я вернулся в спальню – Мария уже проснулась. Мы выпили кофе и сидя на краю кровати, наблюдали за брачной игрой двух серых голубей на нашем балконе.
- Нам стало известно, что восточно-европейский союз разрешил запуск экспериментальных ракет с ядерными боеголовками в квадрат Альфа, - прозвучал голос диктора новостей.
- О чем они? – спросил я Марию, а она улыбнулась в ответ,
- Не знаю. Они всегда что-то придумывают и никак не могут натешиться.
Я почувствовал, как земля начинает дрожать.
- Мне это не нравится, думаю, нам стоит спуститься в подвал, - я взял Марию за руку и мы вышли из спальной комнаты по направлению к лестнице. Дрожь земли нарастала.

Я помню только, как Мария кричала мое имя, а я не мог пошевелиться и ничего не понимал. Помню, как кто-то поднял меня и куда-то потащил. Помню госпиталь. И яркий свет. Голоса и лицо Марии. Больше ничего.

12 апреля 2023 года в результате ядерной катастрофы мирового масштаба погибло два с половиной миллиарда человек. В последующий год еще столько же от последствий заражения. Около пятисот ракет несущие ядерные боеголовки и химическое оружие на борту, врезались своими беспощадными жалами во все крупные города мира и распространились волной смерти почти по всей планете. Инициировавший их полет Китай, был уничтожен практически со всем его населением ответными ядерными ударами Соединенных Штатов, России, Англии и других стран. Земля терпела самое колоссальное свое поражение. Население планеты к 2026 году едва ли составляло один миллиард. Все средства коммуникаций были разрушены, зоны радиации расползались с неумолимой скоростью. Вода – основа жизни, стала мертвой водой – каждый второй источник был отравлен. Люди оказались не готовы к такому развитию событий и потому начали уничтожать друг друга с такой яростью, коей доселе не было.
Некоторым же удалось организовать более-менее цивилизованные общины, чтобы выжить и, пожалуй, только общность их и спасла от полного исчезновения.

30 апреля 2023 года, я вышел из полевого госпиталя 30-ой стрит и отправился на поиски Лии в Нью-Джерси. Я не смог даже переправиться на другой берег, наблюдая за тем как то, что было городом, исчезает в объятиях пламени. О судьбе своих родителей я тоже не смог узнать – весь штат Орегон был изолирован от внешнего мира, по причине распространения там некой эпидемии. Лишь спустя много лет, я понял, что старой жизни больше никогда не будет. Я помню, как осыпал проклятиями небеса, стоя на коленях, сжимая холодную как лед, мертвую руку своей жены. Она скончалась месяцем позже 13 мая 2023 года от внутреннего кровотечения. Мне казалось, что я схожу с ума. Жизнь больше не имела смысла. Оставалась лишь слабая надежда, что с Эллис все в порядке, но я слышал, что Калифорния была стерта с лица земли в первый день и что выживших после атаки практически не осталось. Надежда не покидала меня, но ее огонек был слаб.

А потом началось время испытаний. Время огромных разочарований во всем сущем и время адской пляски смерти. Она подстерегала повсюду – каждая секунда могла стать последней. Человечество было наказано за свое легкомыслие. Болезни самых разных мастей уничтожали не только людей со слабым здоровьем, но и крепких, сильных. Медикаментов практически не было. Ресурсы двадцатого века окончательно иссякли уже через десять лет, а на горизонте не был виден период возрождения былого могущества человеческой цивилизации. Отброшены на шестьсот лет назад – вновь вернувшись к простым мануфактурам и по большей части к натуральному обмену, люди пытались построить свое будущее на развалинах, некогда блистательной «империи». Пройдя через ад во всех его проявлениях, я дожил до 71 года.
За тридцать лет я понял очень важную вещь – человек полностью может измениться, если ему судьбой предоставлен такой шанс. Я встречал сотни людей, которые возносились вверх и падали вниз, хотя возможно им было уготовано нечто иное на фоне мирной жизни. Я выжил благодаря своей никчемной мечте. Найти свою дочь Эллис – последнюю ниточку, связывающую меня с прошлым. Я встретил ее в 2030 году в городке под названием Мемфис. И она была именно одной из тех, кому представился сомнительный шанс. Эллис возглавляла банду мародеров, называвших себя Степными Волками – они собирали оружие в полицейских участках и на военных базах, а потом грабили бродячих торговцев или совершали набеги на небольшие поселения-общины.
Моя душа была мертва. Мое сердце не билось. Мой разум застыл в безвременье.

- Тут кто-то есть, - произнес мужской голос.
- Аааатличнааа, - раздалось в ответ. Второй голос был женским, скорее даже детским. Готов был поклясться, что говорила девочка лет десяти.
Я редко ошибался. Не ошибся и в этот раз. Чьи-то руки подхватили меня и потащили из здания библиотеки под палящее нестерпимо яркое солнце. Теперь я мог разглядеть их – высокий мужчина – лет сорока и маленькая девочка с автоматом АК наперевес, внимательно меня изучали.
- Ты кто? – спросил мужчина.
Жара на мне плохо сказывалась и у меня начала кружиться голова, но я ответил: - Просто путник, добрые люди.
Они развернулись и пошагали прочь от здания. Пройдя метров сто, девочка обернулась и выстрелила. Последнее, что я уловил, был крик – Аааатличненькаааа!!! Попалаааа!!!

Сейчас на дворе 13 мая 2054 года. Я умираю, спустя ровно 31 год после кончины моей возлюбленной Марии… Зак МакКинли…

«Она. Часть 2»
Она совершенна. Она научила меня многому и всегда вела меня тропой, ступить на которую я не решался ране. Она говорит, что с ней нелегко. Она не знает, что со мной еще сложнее. Она живет вне законов этого мира. Она видит звезды. Она слышит. Она может пробудить жизнь, а потом раствориться во тьме, и так же внезапно появиться вновь. Она, пожалуй, единственный Человек, которому я говорил как было и есть, всегда – потому что Она чувствует лукавство и ложь. Она легко гуляет между мирами. Она пьет чай. Она всегда ведет за собой, хоть и не всегда хочет этого. Я буду стараться Ее обогнать, чтобы освещать Ее тропинки хоть чуть-чуть. Она прочитает и поймет, потому я не забуду сказать Ей искреннее спасибо!

«Я люблю тебя (2023 год)»
Я смотрел на безоблачное ярко-голубое небо и видел в нем твой взгляд. Когда-то давно я мог растворяться в нем, забывать обо всем и предаваться прекраснейшему полету, из власти которого сложно было вырваться. Хотелось, чтобы это состояние длилось вечно. Но все оборвалось, как только мы отпраздновали четырнадцать лет совместной жизни. Это не было замыслом божьим. Это не было нелепым стечением обстоятельств или какой-то случайностью, из тех, что происходят с людьми. Это никакого отношения не имело к потоку жизни. Я никогда не думал, что принять смерть близкого человека так тяжело. Я никогда не думал, что желать себе смерти так легко. Край того самого неба, отраженного в твоих глазах – навсегда застывшего картиной мироздания, прекраснейшей из картин, превратился в лезвие косы, которой было назначено карать.
Я стоял на коленях и видел тебя. Не мертвую – живую – полную сил, с сияющей улыбкой и солнечным озорным взглядом, в котором таилась мудрость поколений и тот жизненный опыт, что не раз помогал мне и вел по Пути – светлому и яркому. Мне хотелось вернуть то время, повернуть все вспять и отбросить этот проклятый мир на четырнадцать лет назад – в тот день, когда я встретил тебя. Ты тогда продавала розы на Парк-Авеню просто ради того чтобы занять себя чем-нибудь и лица людей, которые покупали цветы были исполнены счастья. А я просто шел мимо, но остановился перед тобой как вкопанный. Ты протянула мне розу и впервые тогда я ощутил состояние того пьянящего полета, который сводил с ума и давал способность жить. Этого удивительного чувства, как оказалось, я ране не испытывал. Мысли проникали в суть нас, и мы понимали, что не расстанемся.
«Смотри, этот ветер, что я дарю тебе, укажет нам дорогу домой» - слышал я.
«Я верю»
На следующий же день мы венчались в церкви святого Кристофера.
Тогда я узнал, что моя избранница Мария – дочь Рассела Моэна – владельца бакалейной лавки, на которого я работал почти пять лет. Странно, что за пять лет я не знал о ней и ни разу не встречал ее. Но в день союза наших душ перед ликом Господа это было не важно. Рассел принял наш брак, хоть Мария и была его единственной дочерью. К тому же мы не собирались покидать Нью-Йорк. Нас все устраивало.
Мы шли только вперед, редко оглядываясь, ни о чем не сожалея. Ловили ветер в ладони и раскрывали свои души, словно весенние листочки. Встречали рассветы и закаты, словно в первый раз, часто клялись небу и носили эти клятвы в сердцах, что трепетали от каждого прикосновения и даже присутствия друг друга. Четырнадцать лет. Они пролетели, словно миг и мы не могли даже подумать о том, что все закончится так.
12 апреля 2023 года миру пришел конец. Мария спасла меня, но не спаслась сама. Она была сильной и волевой, потому пока я лежал в полевом госпитале 30-й стрит, она пыталась показать, что все в порядке, но когда я пошел на поправку и встал на ноги – это было 30 апреля, моему Ангелу-хранителю сделалось плохо. От едкого дыма, гари, копоти, огромных доз радиации, аммиака и еще черт знает чего, Мария не могла дышать – странная, доселе неизвестная болезнь, пожирала ее изнутри, каждый день, превращая в адские страдания. Я был с ней рядом все время, и только рядом со мной она засыпала, говоря своим прекрасным взглядом, что мир станет лучше, что все изменится, и мы обязательно уедем в какой-нибудь тихий спокойный штат, Орегон например, где будем вместе до самой старости.
Иногда ей становилось чуть лучше, а иногда сильные приступы кашля не прекращались несколько часов. Доктор Джек Байрус сказал, что у нее повреждены почти все внутренние органы и в ее состоянии операции могут стать фатальными. Я был донором крови для моей Марии. Мне казалось, что мы бессмертны, пока мы вдвоем, но почему-то все оказалось иначе.
13 мая 2023 года Мария МакКинли-Моэн скончалась от внутреннего кровотечения – Джек сказал, что ее сердце словно растворилось.
Остановился мир. Пепел мертвого города облепил лицо, и все вокруг прекратило свое существование. В беззвучной пустоте я оказался в тот день, и душа моя не видела ни пламени, ни черных вод, ни ухмыляющейся маски паромщика, что забирал с собою ушедших так рано.
Моего разума боле не существовало, все, что я зрел – это образ Марии, такой близкий и недоступный в то же время. Пустоту разрывали слова, повторяющиеся бесконечно - «Я люблю тебя»…

«Когда не о чем писать»
Еще с самого утра я отправился в ближайшую винную лавку, для того чтобы запастись там белым ромом – незаменимым средством при ужасной жаре. Здесь, в горах Витчвуд редко бывает жарко, но это лето дало о себе знать совершенно аномальной погодой, которая играла с содержимым головы как с баскетбольным мячом. Мысли постоянно путались и превращались в некое подобие паутины, но в отличие от нормального сплетения событий и обстоятельств, здесь не улавливалось, ни единой логической цепочки, чем я собственно благодарен рому, иначе бы мне не остаться в здравом уме.
Постоянное похмельное состояние не могли подтащить меня к печатной машинке уже две недели, хотя я прекрасно помнил сроки сдачи очередной бесплодной статьи о городке, в котором я имел счастье пребывать. Каждый раз, когда на меня снисходило божественное озарение, я вот-вот готов был сорваться и бежать за материалом в местную библиотеку, рыться в архивах, провести пару интервью с самыми влиятельными людьми города. В такие моменты я также понимал, что начинаю уставать от собственной лени, и потому спускался на первый этаж в небольшой бар под названием «Браво», напивался до полуночи, после чего тащился к подножию гор, где мог пробыть, падая на мягкий мох, до самого утра, нередко там же и засыпая.
Этим утром мне почему-то казалось, что все задуманное мной обязательно осуществится.
Чуть позже, примерно после трети бутылки холодного рома, я начал осознавать, что ошибался. Однако за печатную машинку все же сел.
Странные и понятные только мне музыкальные мотивы заиграли в сознании и начали собой заполнять все вокруг. Игра разума была направлена в сторону признания моей полной деградации, когда напечатанный мной текст, стал являть собой полную бессмыслицу с вкраплениями философских изречений на тему пьянства.
Черт возьми, я же мог вспомнить что-то важное, но ничего не приходило в голову, а то, что приходило, окончательно выбивало из колеи, не давая построить ни одного внятного предложения.
Я даже вспомнил период своего знакомства с журналистом по имени Ларсон. Это я к тому, что бывают еще более отвратительные люди, чем я. Мы встретились на презентации журнала «Виксрэй», ко мне подошел некий подозрительный тип и представился как Эдди Ларсон – журналист первой полосы в «Нью-Арк». Мне это ни о чем не говорило, хотя я мог бы догадаться, что эти люди принадлежат к такому типу пьяниц и пройдох, с которыми не стоит иметь никаких дел. Он много говорил и я не видел смысла в его фразах. К тому же он постоянно отказывался от сказанного, ибо не помнил о чем и когда он сказал. Скользкая личность – мне он стал неприятен, и я быстро спихнул его одной из смотрящих себе под ноги дамочек на этом приеме, а сам, прихватив бутылку коньяка, исчез под ликование толпы, в момент вручения каких-то никому не нужных наград.
В отличие от Ларсона, я всегда обдумывал слова и фразы, потому некоторым казалось, что я вообще почти не разговариваю, хотя они умудрялись-таки вытянуть из меня массу полезной информации. Но и общие черты у нас тоже были, например цинизм. Навряд ли этим можно гордиться, но я предпочитал не избавляться от этого крайне полезного в щекотливых ситуациях качества.
Третья сигарета и еще ни одной строчки, которая задала бы направление этой чертовой статьи. Я тихо выругался и сделал глоток из бутылки.
Тут я подумал и пришел к выводу, что слишком долго нахожусь на одном месте, и не могу ничего написать, потому что мне нужны ощущения. Новые. Неведомые раньше. Появилась мысль о том, как сбежать из этого Богом забытого городка и отправиться куда-нибудь на юг, там хотя бы кровь не будет остывать. Я вышел на балкон, и местная аномальная жара вновь дала о себе знать. Черт, да и тут кровь не остынет.
Раздался телефонный звонок. На другом конце провода, редактор что-то вопил о сроках – я плохо помню, а потом сказал, что у меня неделя или около того. Я – пьяный лентяй, который просадил шесть сотен за две недели на игры со своим организмом, совершенно не чувствовал себя виноватым. Со всяким случается, когда наступает период творческого застоя. Вот случился и со мной.
Еще я вспомнил, что к этим шести сотням, потраченным на выпивку, прибавится еще две за номер в мотеле и три за прокат красного мустанга, что в большей степени простоял на парковке возле местечка, где я обитал.
Нужно взять себя в руки. Я спустился в бар, купил там грейпфрут и бутылку рома, сел в машину и двинулся к жалкому подобию Национального Архива, надеясь найти там хоть что-то, что позволит мне начать увлекательную одиссею по истории создания и развития этого промышленного местечка.
Я чувствовал, что время неизбежно нагоняет и когда-нибудь, оно не даст больше двигаться вперед, а я не смогу сопротивляться ему, потому что, с каждым годом оно становится все сильнее. Эпоха, в которой бразды правления лежали в дланях людей с гитарами и коробками травы в карманах, ушли, равно как и время кухонь, наполненных сигаретным дымом и терпким запахом дешевого вина. Ничего не будет, так как было прежде и вряд ли стоит оглядываться назад, ибо в то время все устремляли свои взоры вперед, в будущее. Стоит ли теперь разочарованно разводить руками и говорить о том, что неплохо было бы вернуть ту жизнь, в которой не было ничего, кроме социальной свободы и надежд, что не сбылись. Поколение просвещенных и святых одновременно, выродилось и исчезло, как будто его никогда не существовало. Хотя, по моему мнению – это всего лишь новомодный мэйкап, который способен скрыть все что угодно, лишь бы БЫЛО угодно. Глупые фразы, еще более глупое восприятие мира – этому меня не учили, я научился сам. Потому не верю и не могу признать. Пока я ехал, твердо решил, что в моей статье не будет ни слова о людях, ибо упоминание о них разрушит иллюзию времени, а нынешнее поколение не узнает в них себя.

«Радующиеся солнцу»
А люди выбегали на улицу, хлопали в ладоши и радовались восходящему солнцу. И не было радостнее утра за много лет, ибо ране не существовало никакого солнца и те, что боялись света во всех его проявлениях, молили о спасении тьму. Теперь же мир изменился. И одни говорят, что он стал лучше, а другие склоняются в молчании. Только те, что радуются солнцу - не видят, ибо, зачем видеть ослепленным?

«Рейс в Луисвилль»
Было примерно полпятого, когда я вдруг начал осознавать, что опоздал на последний самолет в Луисвилль – это было самым горьким разочарованием дня и по этому поводу необходимо было напиться до состояния бессловесной твари, коих в последнее время развелось в округе более чем.
Я без труда смогу влиться в их общество, и никто даже не заметит подвоха. К тому же вечер все равно потерян и нужно настроить себя на определенный лад, чтобы выйти живым на финишную прямую среди пьяного и обдолбанного сброда, звеном которого я был и сам, постоянно отрицая причастность к этому.
Я вызвал такси и поехал от аэропорта к месту, носившему название «Рэйз» - прибежище прокаженных и умалишенных, отъявленных преступников, садистов и извращенцев. Глянцевые издания руками журналистов-пидаров называют этих животных богемой или элитой, хотя по мне – это стадо свиней. Но в отличие от них, свиньи хотя бы не так часто жрут друг друга.
Мой таксист, выходец одной из стран Ближнего Востока, совершенно не говоривший по-английски, пытался жестами объяснить мне, как хреново живется эмигранту в Штатах, на что я ответил ему тупым молчанием, дабы не разрушить свои планы. Иначе, если бы я поддержал его разговор, мы рисковали оказаться в объятиях какого-нибудь фонарного столба или грузовика с рыбой.
Прибыв в «Рэйз» я повторил себе то, что должен непременно достичь своей цели, а именно – напиться легко и безболезненно, не встревая в перепалки, драки и тому подобное, ибо состояние было и без того паршивое, не хватало только украсить его гирляндами из быдло-огней.
Я с удовольствием пошел бы и в другую забегаловку, но только здесь у меня был неограниченный кредит, потому приходилось довольствоваться тем, что есть. Временные трудности с наличными случались, но в крайних случаях всегда удавалось напиваться за чужой счет.
Войдя в это подобие клуба, я сразу направился в подвал, где располагался небольшой зал, барная стойка и сцена, на которой то и дело появлялись синие уроды, для того чтобы поорать в микрофон свои излюбленные песни, среди которых отнюдь не было «Mr. Tambourine man», «Heart of gold», «Downtown train» или «Passenger». Нет, у этих новоявленных «звезд» кабацкой эстрады вкус был более чем паршив. Они ограничивали себя подергиванием различных частей тела и пронзительным поросячьим визжанием, то и дело переходившим на хронический кашель.
Признанные таланты, открытые ловкими дельцами продюсерами, никуда не годились. Они превращали все вокруг в один большой клозет, в котором одно дерьмо не отличалось от другого. От осознания этого я почему-то приходил в дикий восторг – это значило, что настоящих ценителей здесь просто-напросто нет, а значит всем будет невдомек, когда я в пьяном угаре буду блевать на белые рубашки этих чертей – защитников бюрократии и порнухи.
Когда я уже изрядно набрался, то решил, что в дорогу мне не помешает бутылочка бурбона.
- Один Джек! – крикнул я бармену и тот мне подал стакан.
- Нет-нет. Бутылку.
Бармен поднял бровь, - Сэр, я не могу.
- Черт, - осклабился я, - Послушай, я уже собираюсь уходить и не хочу неприятностей, потому что с минуты на минуту сюда нагрянут копы со своей плановой проверкой. Конечно, они заинтересуются тем, что я тут делаю. Мне придется им сказать, что моя цель – статья о распространении наркотических веществ в ночных заведениях, или я могу сказать, что пишу статью о высоком профессиональном мастерстве барменов и их искусстве владения шейкером. Но ты ведь понимаешь, что в первом случае они совершенно не будут восхищаться твоим мастерством.
Бармен побелел. Было видно, как он приходит в ярость, - Что? Да я… Да никогда в жизни я не…
- Знаю, - перебил его я, пытаясь получить свою желаемую дозу алкоголя, - Но если даже статья будет пространственной, то копы могут все истолковать по-своему. Куда лучше будет, если я напишу о коктейлях, а наркотики приберегу для менее удачливого заведения, например для «Мунлайт», что скажешь?
- Хорошо, держи, - он протянул мне бутыль и сунул сто баксов в нагрудный карман, - Только не забудь упомянуть меня. Я – Джейк. Можешь так и написать Джейк – король шейка.
Я рассмеялся и взял бутылку, - Отлично, Джейк, я знал, что тебе можно доверять, а теперь мне пора идти. Пойду, перехвачу их на улице, они не должны сунуться сюда и испортить репутацию клуба.
Джейк заметно оживился, - Да, запудри этим свиньям мозги.

Выйдя на улицу, я подумал, что сейчас самое лучшее время для размышлений, а самое лучшее место для этого – собственный дом. Те, кто никогда не испытывали наслаждения от встречи рассвета в обнимку с бутылкой бурбона, вряд ли смогут понять всю значимость места в которое я направлялся. Места, где сбывались мечты и исчезали, обращаясь призраками прошлых лет. Места, где рождались и умирали идеи, которые могли бы по своей гениальности обставить изыскания лауреатов Нобеля. Места, которое было отправной точкой всех путешествий, а посему оно определенно носило статус центра мироздания.
Лишь прибой и шум ветра. Вся потная и алчущая крови, скотобаза осталась позади, я был этому рад. До следующего рейса в Луисвилль оставалось три часа.

«Орегон – штат любителей бобров»
Я остановился в городке Бэнд в гостинице «Красный лев». Мчавшись, целый день под нещадно палящим солнцем Орегонской пустоши по центральному хайвэю, чертовски устал и решил для себя, что Салем со всеми его историями немного подождет. Местечко мне понравилось, люди излучали дружелюбие, напускное конечно, но мне не хотелось разносить весь этот театр сельской жизни к чертям. По-крайней мере до того момента как я напьюсь за чей-нибудь счет в местном баре.
Побродив по городу, я наткнулся на весьма милое заведение под названием «Пайн таверн», названное так в честь того, что здание было отстроено довольно гуманно по отношению к окружающим его соснам, несколько даже находилось внутри ресторана и местные пропойцы чертовски этим гордились. Но волновало меня вовсе не это, а мой протестующий к дальнейшей прогулке желудок и моя слишком ясная для шести вечера голова. «Пайн таверн» гостеприимно распахнул свои двери, для того чтобы незамедлительно утолить мой голод и жажду.
После пары бокалов свежего пива, национальный бобр стал проникать в мой разум и требовать развлечений. К счастью для меня и для окружающих к моему столику подошла официантка, ее звали Кэнди, и формально спросила: «Сэр, с вами все в порядке?»

- О, да! – воскликнул я, - Более чем! Но здесь абсолютно не ощущается атмосфера 40-х, а ведь я надеялся на то, что выступление танцующих моряков – это часть всеобщего шоу.
Кэнди обладала потрясающим самообладанием, - В «Пайн таверн» не дают представлений. Вы желаете что-нибудь еще?
- Как насчет Манхеттена?
- Минуту, сэр.
Она ушла, оставив меня наедине с огромной мордой улыбающегося бобра.
Моя фляга была почти пустой. Весь бурбон я вылил в бокалы пива и теперь мне было необходимо продолжение. Я закурил – бобр спрятался за ствол дерева, хищно поглядывая на меня и всем своим видом, показывая, что если я сделаю что-либо не так как это установлено местными канонами, то он завалит пару деревьев и постарается чтобы я был ими раздавлен. Становилось жарко. Вероятно, кондиционеры выключили. Они знали, что я здесь и потому готовились к атаке. С минуты на минуту реверберационный голос с вертолета должен был предложить мне сдаться или умереть. Я огляделся вокруг – дикий Билл плясал на столе, а Кэнди протягивала мне стакан с Махеттеном.
- Только после Вас, - сообщил я.
- Я не могу, сэр.
- Тогда как я узнаю, что вы не собрались меня отравить? Позовите менеджера, немедленно или клянусь резцами этого проклятого бобра, я подам иск.
Кэнди зло посмотрела на меня и исчезла.
Несколько мгновений спустя около моего столика уже крутился менеджер – маленький толстый человечек в широкополой шляпе, держащий сигару в потных трясущихся руках.
- Добрый вечер, сэр, я – Джон Эпплуотч – управляющий. Я могу чем-нибудь вам помочь?
- Да, - я протянул ему стакан, - Пей.

Джонни смутился, - Простите, сэр, вы желаете, чтобы вам заменили?
- Нет, - осклабился я, - Я желаю, чтобы ты выпил. Джон, ты даже не представляешь, что замыслили эти чертовы защитники бобров. Они сжигают детей заживо, они уже здесь и не пройдет и недели как этот город ввергнется в пучину хаоса, лишь потому, что некому будет противостоять им. Полиция тоже на их стороне. А еще несколько раз они пытались меня отравить.
Менеджер скривился и сделал глоток, - Вот видите, все в порядке, можете продолжать отдыхать, мистер, эммм.
- Гайс, - ответил я, - Зак Гайс. Я правозащитник людей. Понимаете? Тех, кто еще остался в здравом уме. А те, кто защищает бобров, совсем из ума выжили. Их популяция превышает допустимую в десятки раз. Знаете, что станет с вашим заведением через несколько дней? Его просто сожрут, и построят здесь свои хатки.
- Какой ужас, - воскликнул Джонни.
- И это только начало, я собственными глазами видел как сотня бобров без труда разделалась со взводом хорошо вооруженных солдат. Они кололи им мутагены, но животные бежали и теперь их не остановить, можно лишь спасаться. А сейчас мне пора, я должен еще успеть в Портленд, чтобы предупредить их о надвигающейся опасности. Вам бы я посоветовал немедленно вооружиться и ждать наступления. Я не шучу.

Джон смотрел мне вслед, а я был рад тому, что поел и выпил бесплатно. Бедняга еще несколько дней будет вздрагивать при скрежете когтей о половицы его заведения.
И поделом, бобры действительно опасны и Орегону пора менять флаг.

«О том, что не имеет веса»
Тускло светил единственный фонарь на улице Лип, да и ночь выдалась чрезвычайно темная или это меня подводило зрение – все-таки преклонный возраст. Я возвращался после игры в покер из клуба моего приятеля Ларса, что был в двух кварталах от места, где я жил, но два квартала в Бронксе – это много, даже для шестидесятилетнего необеспеченного пердуна, который, казалось бы, всем безразличен. По крайней мере, я так думал. Однако пришлось признать свою ошибку, когда у маленького магазинчика «25 часов» мне перегородили дорогу несколько парней. Школяры еще, с чуть заметным пушком на подбородках, в коротких куртках, заканчивающихся чуть ниже груди и безумными глазами, похожими на глаза бешеных псов.
- Эй, старичок, - обратился один из них, - Закурить дай.
- Я не курю, - тихо ответил я и попробовал пройти мимо них.
- Я не понял, что ты сказал? – парень был настойчив, - Я сказал - закурить дай.
- Молодой человек, вы извините меня, но я не курю, - ответил я ему чуть громче.
Тот кинул взгляд на своих товарищей и рыкнул, - Да ты вконец обнаглел, старый пердун!
Первый удар пришелся мне по лицу, я упал, почувствовав град ударов ногами по спине и бокам. Я сжался в клубок и закрыл лицо руками, а бьющие, кажется, не собирались останавливаться и колотили меня с удвоенной силой.
Может, прошло несколько мгновений, может дольше – я потерял ориентацию во времени, но я понял, что все закончилось, когда больше не почувствовал ударов.
Чуть приоткрыв глаза, увидел четыре фигуры склонившиеся надо мной. Чувствовал, как кто-то обыскивает мои карманы. С трудом протянул руку за пазуху.
Мне даже удалось встать, но я мало что помню. Помню только как тот, кто ударил первым, вскрикнул и упал, потом падали другие. Передо мной лежало пять мертвых тел, а я не чувствовал ни сожаления, ни угрызений, да и какие к черту угрызения – шестая пуля из маленького револьвера, что подарила мне на пятидесятилетие покойная супруга, была моей.

«Сияющая»
- Интересно, много ли пространства нужно человеку, чтобы он был полностью удовлетворен окружающим его миром? – Молох вытянул лапы и залюбовался бликами на выпущенных когтях. Сейчас демон пребывал в полном спокойствии. Пару дней назад мы получили награду от самого короля Светозара, не лично конечно, но на кошеле был вышит королевский герб, за одно щекотливое дело, в которое ввязались по собственной воле. Молох знал, на что мы идем, потому согласился без раздумий – он отлично предвидел ситуации, и мне никогда не приходилось сомневаться в правильности его намерений и действий, ибо древний демон, забытый языческий бог, черный кот с глазами цвета стали, был мудрейшим из всех живущих в Артелионе.
Я вспоминал. Свечи мерно горели, раскидывая причудливые тени по стенам нашей комнаты, в воздухе пахло мускусом. Мне не хотелось отвечать, потому что мой ответ был бы ложью в отношении других людей, но он был бы правдив в отношении меня и потому где-то рядом, с сознанием играло сомнение.
- Сколько? – еще раз спросил кот и повернулся ко мне, - Не поверю, что ты не знаешь ответа.
- Знаю, - тихо ответил я и поднес руку к вздрогнувшему от моего дыхания пламени свечи. Пламя растеклось по ладони и, скользнув змейкой, застыло на кончике указательного пальца, теперь играя уже более вольно. Элементали понимали, какую свободу может им дать человек. Они всегда стремились стать верными спутниками и помощниками для смертных, ибо им был люб вкус странствий, а мертвые вещи не могли им подарить желанной свободы.
Указательным и большим пальцем я преобразовал огненную змейку в сферу, а потом сжал ладонь в кулак – пламя исчезло, оно было внутри меня. Молох улыбнулся, когда в моих глазах пробежала искорка – священный знак присутствия саламандр.
- Бесконечное пространство, бесконечный путь, друг мой, - ответил я, - Человек – настоящий Человек никогда не устанет идти, и ему все время будет не хватать чего-то, хотя мы ведь понимаем, что на самом деле это всего лишь иллюзия. Нам, смертным, и сотни миров будет мало, а может быть и темницы станет много, в зависимости от того, как мы привыкли расставлять приоритеты и чего мы привыкли желать. Ты ведь знаешь, что стремление проходит только тогда, когда цель достигнута. Но в тот момент приходит и разочарование.
- Или новое стремление, - протянул кот.
- А за ним еще одно разочарование. И все это похоже на цепь, где каждое звено одинаково, хотя порой кажется, что мы поднимаемся вверх, и звенья меняются – становятся больше, тяжелее. Люди свободнее в начале пути. Вот, например огонь, - я щелкнул пальцами и в воздухе появился маленький огонек. Пару мгновений он оставался неподвижным, но потом начал виться вокруг пальца, иногда вспыхивая чуть ярче, спускаясь к запястью и обвивая его тоненьким ярким браслетом.
– С нашей точки зрения, мы отбираем у него свободу, приручая его, но саламандры считают иначе. Они думают, что обретают эту самую свободу только находясь рядом с человеком. Странно, да? Разные точки зрения, но суть-то одна, получив, нужно научиться отдавать. Возможно, стоит задуматься – сможет ли желающий многого, столь же много принести на чашу весов мироздания.
Кот рассматривал свои когти, казалось, что он искренне увлечен этим, - Только поэтому здесь и присутствует то, что вы зовете магией. В твоем мире ее нет. Знаешь почему?
- Знаю, но то, что ее нет – неверное утверждение.
- Ты ведь понял о чем я.
- Понял.
- Ты так уверен в том, что человек ненасытен? – кот пытался завести разговор, сие означало, что он может перерасти в многочасовую дискуссию, и мне откровенно не хотелось этого. После нашего последнего приключения, я чертовски устал - все, что мне сейчас было нужно – это крепкий здоровый сон. Молох заметил и смягчил вопрос, - Как думаешь, если человек бы обрел бессмертие, он смог бы останавливаться на достигнутом?
- Он бы утратил смысл.
- Но я ведь не утратил, - усмехнулся кот.
- Неужели?
- А может ты прав. Я пытаюсь подавить сущность внутри меня, но в то же время понимаю, что сие невозможно. Приходиться мириться. Играть. Я могу делать это сколь угодно, и мне никогда не надоест – этим я от вас и отличаюсь.
Я взглянул на демона – он всегда говорил что-нибудь подобное, когда осознавал первопричину себя. Но едва ли он нуждался в жалости. Знанием и бессмертием ему зачастую удавалось перекрыть все недостатки его жизни в материальном мире, и он был этим чрезвычайно горд.
- Играть, - я повторил, и мне показалось, что пламя свечей затрепетало. За окном послышалось мелодичное пение дождя – огонь вторил ему, пытаясь создать неведомый никому мотив, но ему не удалось одержать верх – вода в этот вечер была сильнее и она разливалась ручьями, которые стремились стать частью земли, проникнуть как можно глубже и раствориться в бурном подземном потоке, что неистовым воем проносился в кавернах, где не ступала нога человека.
Молох сел рядом со мной и принялся с чрезмерным усердием развязывать кошель, - Ну-ка посмотрим, что нам подкинули.
Рассыпав монеты, он начал пересчитывать, - Неплохо, неплохо. За такую гнилую работенку от самого государя Риона. Мир действительно катится в бездну.
- Я и не сомневался, - мне пришлось констатировать его мимолетное пророчество, - Светозар стар, у него нет потомков, а на его трон претендуют слишком многие и даже наместник Ксзорксза приезжал, хотя эльфов не было слышно со времен Войны Пяти.
- Дела, - буркнул кот, - Сказать, чем все закончится?
- Нет, - я знал, что он видит, но сам видеть не желал. Я привык полагаться на собственное чутье, и к тому же меня мало волновала судьба государства. Однажды Рион стал моим домом, но так же я питал самые теплые чувства и к Грондоргу, потому в игры политиков встревать не желал.
Молох прочитал мои мысли, - Да мы уже застряли, словно зубочистка в пасти голодного зверя и теперь ты пытаешься тешить себя рассуждениями и делать вид, что тебя это не касается. Нет. Мы уже часть истории – обратного пути нет. Почему ты не отказался, когда я взял контракт на убийство этого Грога?
Демон знал - чего я не люблю больше всего, так это обсуждать нашу с ним работу – грязную работу. Когда-то мы много говорили об этом, но потом я стал осознавать, что делаю отвратительные вещи, а остановиться не мог.
- Грог был уже мертв, нам просто нужно было завершить начатое, ты прекрасно знаешь, - я вспомнил как отрезал голову личу, не испытывая при этом ни отвращения, ни сожаления.
- Ну, знаешь ли. Личи тоже имеют право на существование.
- К черту.
- Ага, - Молох сгреб монеты обратно в кошель и завязал веревочку, - А Лаколиа?
У меня помутнело в глазах. Комната исчезла, и все вокруг залил яркий свет. Стало нестерпимо больно и горько, душа готова была разорвать тело и больше никогда не возвращаться в мир людей, однако я чувствовал присутствие Молоха, который держал меня, не давая совершить ошибки. Спустя пару мгновений свет стал сиянием, из которого появилась стройная фигурка со знаком луны и солнца в маленьких ладошках. Она приблизилась ко мне, я не видел лица, лишь образ. Но я почувствовал. Мой путь только начинался. То, что я счел жизнью, было лишь зачином к эпопее, впитавшей в себя радость и боль, жизнь и смерть, обретения и потери.
Черная башня вознеслась в небо и застыла зловещим монолитом на просторах вольных земель. Тень дракона обвила ее, и рев разнесся громом на многие сотни лиг. У врат же башни стояли пятеро в молчании и смирении, но я не знал их имен и не видел их лиц, ибо они были сокрыты под масками.
И увидел я трон словно из гранита, и на троне том жезл, что бил молниями. Молнии эти поджигали все вокруг, и буйное пламя никто не мог остановить.
И видел я образ белого тигра, что стоял на холме, готового в любой момент прыгнуть и затмить собой небесный простор. И женщину неземной красоты, облаченную в одежды ордена Ветра. И в небе зажглась звезда.
И я услышал – «Лаколиа».

- Признаться, я не хотел, чтобы так вышло, - оправдывался Молох, - просто сорвалось, не буду больше – обещаю. Цепь событий тебе не обязательно видеть. Все равно грядущее неотвратимо, а ты ведь не хочешь знать, что произойдет. Небольшая ошибка произошла – промахнулись.
- Ничего, - ответил я. Мои мысли были спутаны. Я понял то, что видел, - Пойдем, поедим, я помню, когда мы въезжали сюда, нам по пути попался трактир «Третий день».
Молох ухмыльнулся,
– Я не против ужина, но в этот раз без телятины, приелась уже.
- Отлично, - я встал, накинул походный плащ и посмотрел в проем окна, где на рваном холсте темного неба, одиноко висела белая луна, - Пойдем. Дождь кончился…

«Совы, или как опавший лист стал ботинком»
Когда просыпаешься с улыбкой, думаешь о дожде из скрепок – именно поэтому в Варфоломеевскую ночь не возжигают костра самые притязательные. Помнят о нелегких годах листа, что вознамерился утратить свою седину за ломаный грош из кармана красноречивого торговца овечьим мехом. Сейчас трудно сказать обманщиком ли он был или плутом, но сапфиры в его кольцах отражали повозки, а значит, была в его словах доля истины.
Серафим приручил сову для поиска однополых животных, что ходили степенно и не любили говорить о Боге. Красивые платья рвались на ветру или терялись в водных пучинах, по причинам твердолобости отчаянных моряков, но от этого они не становились менее прекрасными, скорее наоборот. Правды, правды нам, - вопили негодяи и прятались в погребе церкви. Совы искали мышей. На этот раз их улов был не велик, но негодяи записали в трактате историю о воскрешении мертвых и исцелении больных – это была их однозначная вира Серафиму и задел на будущее.
Кошка не ела бы мед, если б не была стара. Ее песни всякий раз погружали тебя в сон, но ты была не против, потому что после крепкого полуденного чая было не до мира.
И стук черепицы, которой играли сбежавшие листы, не беспокоил тебя.
Окно распахивалось и в светлый уютный дом влетали совы, прося то милостыни, то танца. В большинстве случаев, ты позволяла им сидеть на спинках стульев и смотреть на твои изящные движения, а они кивали головами и негромко посмеивались друг над другом. Листы же испытывали искренний интерес к происходящему, но торговец шерстью запретил им являться после захода солнца и потому они наловчились прыгать в окно еще при свете дня, что было на них совсем не похоже.
Будь здесь хоть один горностай, он давно бы пронзил их своим серебряным зубом, но кошка никогда не решалась вмешиваться и поэтому была угрюма.
Совы делали вид, что не замечают крадущиеся в тени листы, но им было заранее известно, куда они направляются. А ты пила цветочный чай и закрывала глаза всякий раз, когда ветер брал ноту «ми». У него был талант, у тебя тоже, но это не было частью моря, это была часть горы, на которой ты мечтала открыть когда-нибудь свою мастерскую. К тебе могли бы приходить люди и восхищаться твоими работами. Совы знали. Листы составляли план.
Торговец овечьим мехом крикнул и созвал листы к себе. Им ничего не оставалось делать, как повиноваться. И они ушли. А один лист упал и увидел сов. Пораженный, он вышел из тени и прыгнул вверх – прямо к тебе. Он летел в надежде остаться навсегда, но знал, что это невозможно. Внезапно ставни захлопнулись, и прервалась песнь, зато твой танец с чайной ложкой продолжился, как продолжались бы миры, если б были зрячими. Лист уже падал. Обратился формой, дабы быть с тобой рядом. Ботинком обратился. Ты ведь носишь ботинки.
Один – не беда, совы не дадут тебе касаться земли, а негодяи напишут о том, что здесь видели ангела.
Серафим непременно огорчится и вознесется.
Твой чайный домик будет стоять еще долго, пока кисти не станут прахом, а холсты не соберутся в дивное мироздание. И нет здесь ничего сложного – все предельно просто – главное, не смотреть на плечи и не поддаваться соблазну искать внезапно пропавшую кошку.

«Где-то»
«- Он умер, сэр. Как его звали?
- Руди… Его звали Руди…
- Руди, а как дальше? Сэр?
- Руди Ньютон… Он знал, где находится Млечный Путь… Знал это…»
(роман Уильяма Кеннеди «Чертополох»)

Они забивали собаку камнями, а она даже не думала скулить, тем самым, показывая, что она сильнее людей. Ведь люди скулят перед смертью.

Последний поезд вез меня из центра на юг, к «Адским Кухням», где было невыносимо в сороковые, страшно в пятидесятые и комфортно в семидесятые, ибо многие ушли не попрощавшись, не закрыв за собой дверей, которые теперь стали окнами. Мы ведь все видим в этих окнах, а они даже не подозревают.
Бутылочка виски ютилась в кармане мятого пиджака, и я не смог устоять перед соблазном. Теплая обжигающая выпивка разлилась по горлу, и все тело в один миг наполнилось каким-то непередаваемым блаженством, ради которого некоторые готовы умереть, но мне чужды их идеалы.
Вагон был почти пуст. Лишь девочка с банкой «Пепси» очень эмоционально разговаривала с мальчиком, одетым как Брендон Ли в своем последнем фильме. Он бесстрастно пялился в рекламный листок напротив и совершенно не обращал внимания на ее попытки его привлечь.

Ножницы Судьбы нашли в этом мире целый склад картона – теперь их не остановить.

Я вышел под дождь. Он прогнал с улиц всех, кто не смог внять ему. Он смыл всю грязь с тротуаров и спрятал в канализационных стоках всю кровь, что была пролита сегодня. Город проходил ритуал очищения. Я тоже. С толикой печали в рукаве, с «Уайт Хорс» в кармане и валентинкой за пазухой, я хотел только одного – провести эту ночь с Тобой и вместе с Тобой встретить утро.

«Что-то такое есть»
А что-то такое есть, не правда ли? В момент, казалось бы, полного отчуждения от окружающего мира, в момент какой-то странной и необъяснимой реакции на непроисходящее появляется Человек и одно только Его Слово погружает в реку бесплотных желаний. Странно.
Странно то, что этот Человек существует – а ведь не так давно на таких как он/она была объявлена охота. Клетка из костей свалилась на землю подобно каре Господа и тут же открыли глаза вороны в предвкушении свежей плоти. Старый Джек уже не в силах заменить мчащуюся тройку вороных, что разрывала голову на части, мешая разум с горьким, но чертовски приятным дымом гавайских папирос. Я обещаю Тебе, мы обязательно сойдем в первом порту, что будет по эту сторону, а пока будем стоять на корме – все равно сейчас не то время, когда люди страшились чаек и морских коньков – теперь – эти коньки – предмет обожания. Осенние глашатаи орут во всю и поделом нам за это – сказать – «Да я Тебя просто обожаю», наткнешься на вопрос – «Почему?». И ответ можно искать только глубоко-глубоко – под толстым слоем промерзшей земли, в потайном кармане смокинга вальсирующего мертвеца. Хотелось верить, что это была не Бел Кауфман. Вверх по лестнице, ведущей вниз.

«I want you»
Огни 42-ой улицы манили своим разнообразием и сказочно-богатой палитрой, завлекая усталых путников, туристов и местных господ, которые изначально задавались целью поддаться соблазну и кануть в небытие феерических действ и безумных поступков.
Наверное, когда-то я тоже жаждал чего-то подобного, но теперь все эти огоньки, связанные в одну большую городскую гирлянду, казались тусклыми и неприветливыми. Возможно, мое насыщение мегаполисом достигло своего апогея и уничтожило внутри меня мученика конца 60-х, воспевающего хвалу всем просветленным непризнанным гениям, окончивших свою жизнь под гром мусорных баков и град бутылочных осколков.
Кому-то это покажется грустным, но я не привык лезть на гору, если на ней не растет лимонное дерево. Я сменил тысячи гор, всякий раз начиная заново, и даже теперь я не знаю, чего хочу.
А вот она знала. Это казалось странным, но я был склонен доверять ей и ее чутью. Однажды я заработал около семи тысяч долларов на торговле апельсиновой кожурой. Я и представить себе не мог, что кому-то эта дрянь может понадобиться, а оказалось иначе. Спустя два дня после подсчета доходов, мы вложили деньги в индюшачью ферму – теперь у нас с ней есть триста пятьдесят индюков и она дает им имена, а я вальсирую с ней, когда заходит солнце, потому что ее взгляд прекрасен, ее ладони нежны и вообще она замечательная.
Пятый залп из орудий на набережной Вудкрик окончился полным провалом. Говорят, всю вину незамедлительно взял на себя новичок-толкач из семьи Прицци, но самые словоохотливые говорили о том, что этого выходца из Чайна-тауна подставил гробовщик. Кто бы мог подумать – я покупал у этого негодяя табуреты, а он так обошелся с мальцом. Правда рассуждать было уже поздно – дело приняло оборот и раскрутилось со скоростью рулетки пятничного вечера. Она поставила три тысячи на зеро и выиграла. По прошествии нескольких дней, я осознал, что искренне рад.
- Покупайте маски из глины! Ручная работа! – кричал кто-то прямо под ухо. Можно было долго смотреть на него, а потом, словно не замечая ничего необычного, двинуться дальше. Но разве так поступил бы уважающий себя гражданин Соединенных Штатов? Конечно, поступил бы.
В «Прилле» наливали бесплатно второй стакан. Никого не останавливало то, что этот Богом забытый клуб находится далеко от авеню Линкольна. Здесь царила воистину домашняя и уютная атмосфера. Я ждал ее приезда из затяжной командировки и пил. Под надрывное рычание Уэйтса, смешанное с плотными клубами сигаретного дыма, я рисовал на желтых салфетках будущее, которого могло бы не быть, если бы не она. В последнее время я часто начал замечать то, что весьма неравнодушен к ней. Наверное, дело подходило к женитьбе, но старики говорили, что нельзя жениться на девушке, если не узнаешь ее чуть ближе. Я же говорил старикам, что нельзя выходить замуж за мужчину, у которого на плече сидит попугай ара. Старики смеялись и хватали свои кислородные маски, а я угощал их теплым кофе.
- А когда ты скажешь ей о своих чувствах? – каждый вечер спрашивал меня бродяга Саймон. Он любил считать бутылочные крышки и читать ярлычки на одежде.
- Когда пойму, что о чувствах можно сказать, не произнеся ни слова, - отвечал я ему и бережно прижимал ее выцветшую фотографию к груди.
Гул нарастал и казалось, что мегаполис разевает свою гигантскую пасть, для того чтобы полакомиться пятничными глашатаями всего и вся, однако я подозревал его в желании зевнуть.
Одна из салфеток постоянно выскальзывала у меня из рук и пропадала в бездне пола. На ней я рисовал маленький домик с двумя окнами и гору, на которую когда-то взошел, движимый желанием не отведать цитрусов, а взглянуть скованным цепями карликам в глаза. Понять, наконец – все, что управляет нами в этой жизни, не только страх, но и жажда. Обрести возможность спуститься с другой стороны и никогда больше не видеть закатов. Только бесконечные рассветы, срывающиеся, словно с ее ладоней, осторожно крадущиеся во тьме и ластящиеся у ног.
- Ты видел когда-нибудь, как разводят мосты?
- Ага.
- Это красиво?
- Нууу, представь, что ты по ту сторону. Это красиво?

«Утро в Луисвилле (пять минут)»
- Когда он обещал вернуться? – спросил Джон, закуривая очередную сигарету. Наверняка он был самым рьяным покупателем в табачных лавках Луисвилля, ибо курил всегда и практически все. У него не было пристрастия к какой-то одной марке, он мог за день выкуривать по пачке «Вайс Роя», «Мальборо», «Лаки Страйк» и не заботиться о том, что когда-нибудь умрет от рака легких или отека. Он планировал умереть много раньше.
- Сказал, через пятнадцать минут будет, - я ответил без энтузиазма, потому что в голове у меня разворачивалась картина дальнейших событий – Чаки вернется с пустыми руками – это знали мы оба, потом Джон врежет Чаки за нерасторопность и даром потраченные деньги, в то время как мне придется искать новых поставщиков. Дело приняло скверный оборот еще вчера. И нам стоило догадаться, что нас попытаются «кинуть», подставить под удар того, кто не имеет к этому делу практически никакого отношения – Чаки. Да, так все и вышло.
- Они наверняка прячутся в отеле Силбаха, где-нибудь в одной из нор Капоне, мы должны прихлопнуть их, пока они не начали действовать, - Джон ударил кулаком по столу. Посетители небольшого кафе Тако Бэлл взглянули на нас с подозрением, а потом отвернулись и продолжили обсуждать свои насущные проблемы, которые как им казалось, были точкой притяжения в жизни, той точкой, где обычно сконцентрирована безграничная сила, превосходящая божественную. Они подсознательно стремились разрешить все и достигнуть абсолютного покоя – по сути своей они стремились к смерти. Чертовски непривлекательный вариант – умереть, решая одну проблему за другой. Но мы были не лучше. Поставка бурбона была на грани срыва, денег на легальную покупку не было, а мы должны были отправить, по меньшей мере, сто ящиков.
- О чем задумались, любители Хот-Браунов? – чей-то голос прервал наши мысли, - Старик Джей Кларк не хотел бы видеть вас в своем городе.
Я поднял голову, у нашего столика стоял мужчина лет пятидесяти, может старше, в потертом и мятом сером пиджаке, таких же штанах, в шляпе съехавшей на затылок, на подбородке он носил неаккуратно выбритую эспаньолку и хрипел так, как будто представлял себя вороной на руке пугала.
- Так какого черта вам здесь надо?
Джона этот подозрительный тип не смутил нисколько, - А тебе, какое дело? Ты что коп? Мы тут просто завтракаем.
- Послушайте, сэр, - я попытался убрать незваного гостя немного лаконичнее, неприятности нам были не нужны, чертов Луисвилль сидел в глотке огромной костью, и мне не хотелось оставаться здесь, телеграфируя о том, что за меня назначен залог в штуку баксов.
- Сэр, мы с приятелем хотим закончить завтрак, сейчас к нам подойдет еще один, и мы уберемся отсюда.
- Он не подойдет, - каркнул человек в шляпе, - можете звать меня Зак, и я говорю вам, что тот слюнтяй, Чаки, не подойдет к вам, потому что он у шерифа в кутузке и пробудет там, по меньшей мере, до утра завтрашнего дня.
Мы молчали.
- Я вот вам, что скажу, когда Бог создавал мир, ему было невдомек, что его план будет похерен такими уродами как мы. Человек, гордость Создателя все больше и больше напоминает ком грязи, к которому липнет все, на что он накатывается. А знаете, почему так происходит? – он явно не ждал ответа на свой вопрос, - Потому что нет никого, кто подставит брандспойт вовремя. Потому что никому нет дела. Ваша поставка все равно сорвана, я перехватил заказ, поэтому вам не нужно платить неустойку Сонни, но я посоветовал бы вам больше не лезть в этот бизнес. Только помазанники Бога могут заниматься торговлей алкоголем.
- Неужели? – буркнул Джон, резко встал и схватил человека, представившегося Заком за грудки, - Это ты все подстроил, ты, сукин сын сдал нас.
Я не заметил никаких движений со стороны Зака, а Джон уже лежал на диванчике, с которого мгновение назад поднялся.
- Я бы на вашем месте поблагодарил старика, - продолжил Зак, - у нас в Кентукки нравы суровые, ни к чему ссориться. Мосты уже покрылись наледью, и певчие птицы умолкли на полгода. Старая трость имеет свойство находить верный путь для слепого нищего, который не смог бы подняться, если бы не холод. Который идет только затем, что верит – это явно не то место, где ему суждено умереть. Когда-нибудь он дойдет туда, куда желает и будет точно знать, что прожил жизнь в стремлении – жизнь легче той, что люди проживают, постоянно решая проблемы, и лучше той, что похожа на клетку. Вы еще молоды, но вы постигнете все постепенно. Я желаю вам удачи. Прощайте.
Зак ушел, Джон молчал, вытирая салфетками, струившуюся из разбитого носа кровь, а я смотрел в окно – шел снег, прохожие спешили по своим делам, а мне не было дела до них, ибо моя трость прокладывала дорогу на восток.

«Доктор Джонатан Крэйн»
- Здравствуйте, доктор.
- Добрый День, мистер…
- Джек… Джек Макрири.
- Джек… Замечательно. Меня зовут Джонатан Крэйн, я буду вести вас. Пройдемте в мой кабинет.
- Да, конечно.
- Вот и славно. Итак, Джек, что вас ко мне привело.
- Понимаете, доктор.
- Можно просто Джон.
- Да. Понимаете Джон, сэр. Я боюсь сказать неточно, но.
- Вы боитесь? Чего же, господин Макрири?
- Нет-нет, я не то имел в виду.
- Продолжайте. Успокойтесь, все хорошо.
- Да-да. Док, я хотел сказать ,что я… Мне кажется, я не могу найти, понять цель в жизни. Не могу осознать причину своего бытия.. Зачем я и кто я?
- Это вас смущает? Многие не знают ответов на эти вопросы.
- Но я всегда думал, что был рожден.
- Для чего-то великого, так? Вы представляли течение событий вашей жизни несколько иначе.
- Да, я думал, что каждая ступень моей жизни, это ступень к достижению чего-то, но теперь я понимаю, что ничего не меняется, и не знаю, что мне делать.
- Вы росли в большой семье? Вы ирландец?
- Да, но
- Сколько у вас было братьев
- Семеро и две сестры
- Сложно было стать первым
- Да
- Но вы были первым?
- Нет, Зак, он был самым старшим и опекал нас, защищал
- Вы хотели, чтобы вас защищали? Вы сами хотели стать защитником?
- Да, наверное
- Вы сомневаетесь? Боитесь ответственности.
- Нет, я не знал, нужно ли мне быть первым
- Боялись, что пример будут брать с вас, а самим ориентироваться будет не на кого?
- Пожалуй
- Как прошло ваше детство? Вы дрались с братьями?
- Бывало, но какое это отношение имеет?
- Огромное, господин Макрири. Вы побеждали? Из-за чего вы дрались?
- Из-за мелочей, из-за девочек. Дрались за право пострелять из отцовского ружья.
- Вы любили отца?
- …..
- Вам неприятно вспоминать? Он бил вас?
- Он бил всех.
- Он пил?
- Да
- Вы защищали младших братьев?
- Нет, это делал Зак.
- Вы боялись?
- Да
- Чего вы боялись? Быть избитым?
- Нет, да, не знаю, мести.
- Мести. Но как же Зак.
- Он был старше.
- Он был сильнее?
- Нет, он был старше и все потому что…
- Страх не давал вам пошевелить даже пальцем. Зак бил отца?
- Да
- И ничего не происходило? Что было дальше.
- Дальше отец отключался, а потом приходил в себя и ничего не помнил.
- Мести не было?
- Нет
- Но вы все равно продолжали бояться, страх сковывал ваше тело, ваш разум и вы решали проблемы с помощью Зака.
- Нет, нас было много и мы
- Ничего не могли сделать. Потом вы покинули родительский дом. Вы давно их навещали.
- Семь, может восемь лет назад. Я не помню.
- Почему?
- Что почему?
- Почему вы не навещаете их ежегодно?
- Работа, дела, семья.
- Неужели?
- О чем вы?
- А Зак, где он?
- Я не знаю, мы иногда списываемся, кажется во Флориде.
- Он навещает родителей?
- Наверное, не знаю.
- А вы опять же боитесь?
- Нет.
- Тогда вы сможете назвать причину.
- Работа, семья.
- Хорошо, продолжим, господин Макрири. У вас была мечта, вы к ней стремились. Что это была за мечта.
- Ну, разное… Сначала я хотел закончить колледж, потом хотел автомобиль, регулярную работу, хотел познакомиться с девушкой, купить дом..
- Нет-нет, я спрашиваю не о мимолетных желаниях, а о главной мечте, мечте всей вашей жизни.
- Но это же и есть
- Что именно из этого
- Дом, семья, машина
- Так дом, семья или машина?
- Обеспеченная жизнь
- То есть вы достигли того, чего желали?
- Нет
- Тогда объясните
- Я не знаю. Я запутался.
- Вам страшно?
- Нет, почему?
- Вы боитесь смерти?
- Что?
- Вы боитесь потерять свое имущество?
- Не знаю, наверное, да.
- То есть вы живете в постоянном страхе.
- Нет-нет, не то чтобы я
- Вы боитесь потерять семью?
- Да
- Вы боитесь заболеть?
- Смотря чем, нет, не думаю
- А заболеть смертельно? Или заболеть и из-за болезни потерять работу?
- Что?
- Оказавшись без работы, потерять семью из-за неспособности прокормить их?
- Да, вероятно.
- А во имя достижения цели вы готовы потерять работу?
- Какой цели?
- Вашей заветной цели, определение которой вы не можете дать
- Не знаю
- А потерять ради нее все – по цепочке – работу, дом, семью, перешагнуть через все это ради чего-то совершенного
- Чего же, например?
- Это ведь ваша мечта, я не знаю.
- Я не знаю, чего я хочу.
- То есть вас можно назвать счастливым человеком. У вас все есть и вы всем довольны?
- Я бы себя так не назвал.
- У вас есть долги?
- Как у всех.
- Все имеют цель сродни вашей?
- Какую цель?
- Ради которой можно чем-то пожертвовать. Вы бы смогли сами пожертвовать всем, ради достижения цели или вас опять сковывают путы страха?
- Причем здесь страх, док? Я просто не знаю, чего хочу. Мне чего-то не хватает.
- Ощущений?
- Я не экстремал.
- Но в то же время вас не устраивает тихая размеренная жизнь.
- Я просто хочу разнообразия.
- Вы любите свою жену?
- Извините?
- У вас есть домашние животные?
- Собака.
- Она живет в доме?
- Нет
- Это была ваша идея взять собаку?
- Нет, это сын подобрал щенка на улице
- Вы были против
- Сначала да, но потом
- Потом смирились или привыкли?
- Привык.
- Кто дал собаке имя?
- Я не помню, кажется Сьюзи.
- Сьюзи, это ваша жена?
- Да.
- То есть не вы назвали собаку.
- Может и я.
- Вы видели смерть?
- Да
- Это вас шокировало?
- Да
- Вы представляли себя на месте умерших?
- Что? Нет.
- Это была естественная смерть?
- Нет, это была автокатастрофа.
- Чего вы боялись в тот момент?
- Я боялся, что могу умереть также.
- То есть вы представляли себя на месте умерших.
- Нет, я просто боялся умереть.
- Бояться просто для вас? Вы боялись за себя, или за свою семью?
- ….
- Понимаю. Какой Ваш любимый цвет?
- Эээммм… Зеленый, наверное. Так сразу и не вспомнишь.
- Что вы пытаетесь предугадать?
- Простите, что?
- Разве это имеет значение?
- Что именно?
- Какой цвет вы назовете. Вы долго думали. Неужели ответ сразу не пришел вам в голову. Вы думали в тот момент об автокатастрофе. В вашей памяти всплывали картины из прошлого, и какой цвет вспомнился вам?
- Черный… Бурый…
- Вы бы хотели стать причиной аварии.
- Нет. Что вы говорите. Конечно, нет.
- А если бы это были ваши враги.
- Но у меня нет врагов.
- А если бы в машине находились преступники, причинившие вред вашей семье?
- Я бы…
- Вы бы хотели стать причиной аварии, но при определенных обстоятельствах. Так?
- Думаю, да.
- Хорошо, мистер Макрири. Кем вы работаете?
- Я сценарист, пишу комедийные пьесы.
- И какова реакция?
- Реакция?
- Реакция зрителей на ваши пьесы.
- Нормальная.
- Что это значит?
- ……
- Они смеются в тех местах, где вы пишете «смех».
- Не всегда, но бывает.
- То есть ваши пьесы не смешны.
- Может быть.
- Почему же вы продолжаете этим заниматься? Это приносит вам стабильный доход?
- Да, приносит. И я больше ничего не умею.
- То есть если предположить. Что ваши пьесы не совсем удачны, то вы не умеете ровным счетом ничего. Поэтому вы не знаете, что вам делать?
- Вы называете меня неудачником, док?
- Я хочу узнать к чему вы стремитесь. Вы любите писать пьесы, и вы хотите, чтобы залы заливались гомерическим хохотом на постановках, так? Чтобы овации не стихали. Вы хотите быть в центре внимания.
- Да.
- Но вы не знаете, как это реализовать.
- Попробуйте позвонить домой.
- Что?
- Обсудим это на следующем сеансе, а сейчас прошу меня извинить, мистер Макрири.
- Позвонить?... Хммм… Никто не отвечает… Алло, Сью? Сьюзи? Алло? Алло? Алло? О, Господи, вы еще здесь? Я думал вы ушли.
- Вы испугались, мистер Макрири?
- Вы напугали меня.
- Дома никто не отвечает?
- Да, странно, обычно Сью, уже дома в это время.
- Я вызвал вам такси, счастливо добраться.
- Спасибо, док.
- Не забудьте, в следующую пятницу в четыре.
- Хорошо.

24 февраля на улице Саммерсет дом 56 были найдены убитыми женщина и ребенок – смерти наступили в результате многочисленных ножевых ранений в голову, имена в интересах следствия не разглашаются. Также была найдена мертвой собака, принадлежавшая семье, с аналогичными следами преступления. Единственным выжившим является отец семейства, который сейчас находится в федеральном розыске по подозрению в совершении данных убийств. По словам лечащего врача подозреваемого, тот накануне выглядел подавленным. Выясняются мотивы преступлений.

Доктор Джонатан Крэйн – «Я же говорил, Джек, тебе нужна хорошая встряска. Что ж, надеюсь, ты еще поблагодаришь меня за это, ибо страх – это путь к забвению, и лучше стать причиной страха, чем его жертвой»

История о том как Джонатан Крэйн стал Пугалом, а Джон Макрири Джокером

Над Готэмом нависла непроницаемая и страшащая тьма, эта осень сулила начало пира преступных сообществ, объединенных в сеть, которую полиция именовала «Паутиной смерти» – Тони Джиованни выходил на свободу из тюрьмы БлэкГейт досрочно, и все прекрасно понимали, во что все это выльется. Должники «семьи» в спешке покидали город, дабы к утру не быть найденными в черных водах безмолвствующего Гудзона. Мелкие сошки, торговцы оружием, наркотиками, сутенеры и прочая шваль заперлись в своих норах, бросив все дела и тряслись от страха в ожидании того – затронет ли длань босса Тони их шкуры или нет. Полицейские чувствовали себя не лучше, никто не знал, как поведет себя мафиозный босс – выйдет, и будет вести себя предельно тихо, во избежание конфликтов с законом или же открыто объявит войну градоначальникам. И в том и в другом случае прольются реки крови, и большинство избрало бы второй путь, ибо каждый хотя бы знал, от чьих рук он умирает. В прошлый раз законникам сильно повезло, Джиованни был пойман Бэтменом, после того как чуть не взорвал здание прокуратуры, решив поквитаться с помощником прокурора Саймоном Дженкинсом, который «копал» под него. Темный Рыцарь оказал городу большую услугу, но после того как полиция подвергла гонениям человека в костюме летучей мыши, он может и не быть столь милосерден. Возможно, он станет лишь наблюдателем того мясницкого действа, которое развернется между лагерями хранителей правопорядка и закоренелых преступников, со своими собственными понятиями о законе, чести и морали.
Джонатан Крэйн, доктор психологии университета Брэйнгорн, штатный психотерапевт, аналитик психиатрической лечебницы имени Амадея Аркхэма, как обычно вышел из своего кабинета ровно в четыре вечера, закрыл дверь на ключ, повернув его два раза, хотя замок закрывался на три, положил ключ в карман немного мятого бежевого пиджака, спустился по ступеням в холл. Молча передал охраннику-вахтеру ключ, зашел в гардеробную, открыл свой ящичек и достал серый плащ с болтающимся тонким пояском. Одел его, после поправил очки в серебряной оправе на переносице, взглянул налево, словно рефлекторно, дотронулся указательным пальцем до кончика носа, выдохнул и направился к выходу. Оказавшись на улице в ожидании такси, Джон минут двадцать ловил ртом падающие с темного тяжелого неба капли моросящего дождя. Было уже темно, но остров Аркхэм был хорошо освещен, старинные массивные фонари отливали зеленовато-желтыми оттенками и погружали все вокруг в царство этих мягких и усыпляющих разум огней. Доктор немного морщился от ударов мелких холодных капель по лицу, сжимал свой потертый коричневый портфель и чуть заметно улыбался. Он знал, что сегодня он поедет домой не сразу. Только после того как удовлетворится проведенным экспериментом на улицах. Он часто выбирался в суетливое сердце города, для того чтобы поквитаться с разумом колосса по имени Готэм. Джон убивал. Убивал нищих и бродяг, испытывая при этом ни с чем не сравнимое удовольствие. Его детищем был вызывающий галлюцинации газ, который пропитывал собою разум испытуемых до такой степени, что они умирали. От страха. Страха их же собственных видений, кошмаров, что таились в подсознании людей и под воздействием препарата Крэйна вырывались на свободу безумным потоком, в то время как доктор наблюдал. И записывал. Он изучал людей, которые, как он считал, неспособны справиться с жизнью, и не собирался останавливаться на достигнутом. Каждое убийство возбуждало в нем все больший интерес. Не запоминая лиц, Джон превратил для себя жителей города в единую трепещущую массу, что задыхалась под влиянием фобий самых различных видов.
Такси подъехало к входу в лечебницу, Крэйн молча сел на заднее сиденье, бросив водителю – «Крастон стрит, 43», после чего закрыл глаза, предвкушая очередной успех. Темный Рыцарь не вездесущ, к тому же док знает что делает и делает это весьма и весьма аккуратно, не оставляя никаких следов. Эти мысли всегда его успокаивали и превозносили перед самим собой.
Когда таксист довез Джонатана до назначенного места, док безмолвно расплатился, хлопнул дверью машины и исчез в переулке, коих было предостаточно во внутренней паутине Центра города. Они являлись убежищем всего сброда прямо «в сердце» одного из самых посещаемых и фешенебельных районов Готэма – язва не теле больного, которую доктор пытался изучить и уничтожить средствами, находящимися внутри головы каждого, обитающего здесь.
Джону пришлось идти недолго, для того чтобы услышать шуршание, доносящееся из огромного контейнера с мусором.
- Кто здесь? – с притворной боязнью спросил он. Перед ним возник силуэт, который по мере их сближения, превращался в низкорослого коренастого мужчину в лохмотьях, с распухшим от побоев и пьянства лоснящимся лицом.
- Эй, мистер, дайте монетку, - прогудел нищий, - Дайте монетку, мистер.
- Что ж, - тихо сказал Крэйн, глядя через стекла очков на свою потенциальную жертву, - Идите сюда, у меня есть для вас десятка.
- Вот это дело говорите, - радостно свистнул мужчина и, прихрамывая, ускорил темп. Поравнявшись с Джоном, он захрипел и схватил дока за плечи, - Что? Кх, кх… - отплевываясь, нищий осел у его ног, - Что вы со мной сделали? Кх, кх…
Доктор молчал. Он лишь отошел назад на пару шагов, наблюдая за тем, как будет развиваться цепь дальнейших действий его подопытного «зверька». Шприцевая игла упала на мокрый, блестящий от лунного света, асфальт. Сам же шприц молниеносно исчез в рукаве серого плаща.
Джонатан был так увлечен воплями и стенаниями бездомного, что не заметил как сзади, словно ниоткуда возникла фигура высокого человека. Он даже не понял, как потерял сознание.

Голова нестерпимо болела, словно на нее уронили что-то тяжелое, было темно, и вкус крови чувствовался на сухих губах. Джон с трудом облизнулся, но все еще не мог понять, почему вокруг так темно. Потом картина начала прояснятся, он понял что лежит на мокром грязном асфальте и над ним возвышается кто-то, но кто, он разглядеть не мог – что-то мешало, что-то липло к лицу и пахло… Соломой… Это был холщевый мешок, на голове у него был мешок, в нем были сделаны небольшие отверстия для глаз, через которые доктор мог хоть и размыто, но все же видеть.
- Кто вы? – он первым решил завести разговор, - Что вам нужно? Деньги? Возьмите, у меня бумажник в кармане пиджака, забирайте все.
Спокойствие голоса в данной ситуации, мастера психологии ничуть не удивляло. При желании он мог узнать о человеке все, и в данном случае оптимальным вариантом было изобразить из себя невинную раскаивающуюся во всех смертных грехах жертву.
- Кто я? – услышал Крэйн, - Ты спрашиваешь кто я? Два года, мразь, я бегал от полиции, потом искал тебя и вот, наконец, ты ответишь за все, что ты со мной сделал. Ты виноват в том, что вся моя жизнь полетела к черту. Ты виноват в их смерти.
Джонатан вспомнил зимнее утро, когда он читал дело одного из своих пациентов. Человека звали Джек Макрири, гражданин средних лет, писатель, актер, женат, имеет сына шести лет, проживает на улице Саммерсет. Джек записался к нему как один из сотен пациентов, ничем не примечательный мужчина. Возможно проблемы в семье или на работе – так бывает почти у всех и многие решают эти проблемы с помощью разговоров с психотерапевтом, но кое-что заставило Джона усомниться в искренности намерений Джека. Клан Макрири, крупная бандитская группировка, державшая в страхе несколько районов Готэма не одно десятилетие, мстившая беспощадно, решающая проблемы только путем крови. Причиной тому послужило небольшое фото, которое некогда попадалось доктору на глаза. Фото из газеты «Готэм Ньюс» двадцатилетней давности к статье «Потрошитель в Адских Кухнях», по словам журналиста, в районе Адские Кухни, территории клана Макрири, было совершено двенадцать жестоких убийств молодых девушек, почерк убийцы – многочисленные проникающие ножевые ранения в голову и разрезанный рот в форме улыбки. Сам по себе череп довольно сложно проломить, думал Крэйн, тут нужен бешеный неусмиримый азарт или что-то еще. По подозрению в совершении этих убийств был пойман Джек Макрири. Вина его не была доказана, но факт оставался фактом. В то морозное утро доктор психологии решил проверить, что же двигало убийцей. Он отправился на улицу Саммерсет, вошел в дом 56, позвонил в одну из квартир. Дверь открыла женщина. Не говоря ни слова, он нанес первый удар ножом в горло и захлопнул за собой дверь. Потом бил снова и снова, пытаясь сломать черепную коробку, и это ему удалось. Джон чувствовал страх, возникающий перед ним, опутывающий все вокруг. Женщина оседала, вяло махала руками, и хрипела. Расправившись с ней, Крэйн вошел в гостиную и увидел оцепеневшего при виде своей матери мальчика. Он убил и его, записав у себя в блокноте, ощущения, что он испытывал в момент убийства, и тщательно перенося на бумагу в словах те чувства безмерного ужаса, что витали вокруг него. Он был источником крайней формы страха, и это доку нравилось.
Беседуя позже с Джеком Макрири, Джон понимал, что тот лжет. Причем лжет настолько искусно, что даже ему, доктору, сложно было бы распознать эту ложь, не собери он всю информацию о пациенте загодя. Теперь же он прекрасно понимал комедианта-неудачника и был рад тому, что изменит его жизнь навсегда.
- Джек Макрири, - холодно прошептал Джонатан, сплевывая кровь на стенки, облегающего его голову мешка.
- Да, док, - раздалось в ответ, - Это действительно Джек, ха-ха, и ты будешь тем, кто будет смеяться над финалом моей трагической пьесы. Только смеяться ты будешь в аду.
- Зачем ты убил их, Джек? – сохраняя хладнокровие, продолжил Крэйн, - Неужели ты не мог написать пьесу лучше?
- Что? Я не убивал их, док. Я к этому не имею никакого отношения. Это все ты. Ты виноват в их смерти. Только ты. И ты поплатишься за это, ха-ха.
- Нет, Джек, я был с тобой в тот день, а ты. Что было потом, Джек? Что произошло, когда ты приехал домой? – Крэйн обнаружил, что его руки не связаны и попытался незаметно проникнуть в карман своего пиджака. Это ему удалось, он легким движением пальца снял колпачок со шприца, наполненного его экспериментальным средством страха, и решил подождать удобного момента, - Что тебе не понравилось дома, Джек? Как все произошло? Они не поняли твоей шутки?
- Ты издеваешься надо мной? – послышалось сверху
- Нет-нет, Джек. Я привык верить своим пациентам, нам нужно просто прояснить ситуацию, чтобы обезопасить тебя.
- Обезопасить меня, док? Ты рехнулся. Я чертовски опасен. Я зол и опасен. У меня, благодаря тебе, больше нет будущего, мне надоело бегать от полиции, и я устал гоняться за тобой. Когда я прикончу тебя, мне станет намного легче. Тогда я смогу заняться настоящей постановкой, а сценой для нее послужит весь Готэм, ха-ха.
Крэйн увидел, что Макрири находится рядом с ним – один удар шприцом, хотя бы в ногу и все будет закончено. Собрав все силы, Джон молниеносным движением вытащил руку со шприцом из кармана и ударил. Он попал. Макрири взвизгнул и пошатнулся.
- Черт, - взревел он, - Что это? Ха-ха. Что ты вколол мне, док? Что ты вколол мне?
Доктор знал, что отвечать бессмысленно, будет лучше, если он вообще постарается не привлекать к себе внимание. Джонатан почувствовал удар, потом еще один, Макрири бил его по лицу, стук ботинок об голову усиливался, гул нарастал. Крэйн попытался закрыться руками, не помогло – удары наносились с огромной скоростью и силой, с яростью, которой у нормального человека нет и в помине. Док чувствовал, как трещит череп, как кровь потоком заливает рот, а потом он перестал чувствовать, он только слышал глухие звуки и не чувствовал боли.

Джон с неимоверным трудом открыл глаза, было тихо, лицо словно полыхало огнем, мешок, липкий от крови, казалось, стал одним целым с ним. Он попробовал пошевелить языком, все в порядке, он еще жив, но подняться он не мог.
- Как тебе, док, а? – слабо различимо, но он мог слышать. Странно, что Джек не умер от той дозы страха, которую он вколол ему, очень странно.
- Ты знаешь, док, мне тут трупы мерещатся, удивительно это и забавно, - похихикал Джек, - Словно я оказался на берегах Стикса. Ты мне, верно, решил экскурсию в загробный мир устроить? У тебя получилось, док. Ха-ха-ха, теперь я в одном шаге от безумия, ха-ха-ха. Но знаешь, эти мертвецы одобряют мои шутки, они смеялись, когда я лупил тебя. Я думаю, они будут рады, если я прикончу тебя. Возможно, и на бис попросят. Ха-ха-ха. Хотя нет. – голос Макрири стал задумчивым, - Это было бы слишком просто. Мне больше не нужна твоя смерть, ты мне подарил вместо себя кучу мертвецов. И раз лишь мертвецы могут оценить мои работы, значит, я пополню их аудиторию гражданами Готэма. Ха-ха-ха. Вот будет потеха. Ха-ха-ха.
Джон перевернулся на бок, вытянул руку и, превозмогая боль, охватившую его, пополз вперед. Ноги бессильно волочились и не хотели слушаться.
- Что? Ты уже уходишь? Ну да ладно, иди. Спасибо, док, за сеанс терапии и еще увид…
Голос Джека прервался, послышался какой-то шум и вопль Макрири – «Летучая мышь!»
Это был шанс, Крэйн полз с остервенением, пока не увидел открытый канализационный колодец, доктор провалился туда, упав в вязкую городскую грязь. Рука нащупала в кармане на груди еще один шприц – это было сильнодействующее болеутоляющее. Джонатан сбил колпачок и воткнул его себе в подбородок. Волна блаженства растеклась по всему телу, боль исчезла, он смог встать. Возвращаться на поверхность сейчас он не собирался, нужно было уйти как можно дальше от этого места, от психопата Джека, от психопата в костюме летучей мыши.

***
(дорога в полицейский участок, машина)
- Мои шутки никто не оценил, мертвецы исчезли, комиссар…
- Гордон. Вы Джек Макрири, верно? Вы в федеральном розыске.
- А, бросьте, комиссар, в чем меня обвиняют? Я ничего такого не делал. Какой-то псих воткнул в меня шприц с наркотой. Черт, это он во всем виноват. Говорю вам, это он во всем виноват. Ловите его.
- Разберемся. Грузите его, ребята.

***
(канализационный узел)
- Эй, тут кто-то есть. Смотрите.
- Что там, Руди?
- Какой-то парень, кажется он без сознания.
- Наверное, его пытали, видишь мешок на голове.
- Сними его.
- О, Господи!!! Валим отсюда!!!

***
(дорога в полицейский участок, машина)
- Как вас зовут офицер?
- Заткнись, Джек.
- Я просто спросил ваше имя. Неужели так сложно ответить? Путь еще неблизкий, мы можем поговорить. Посадите меня на переднее сиденье? У меня ноги затекли.
- Я сказал, заткнись!
- О, что это, офицер? Эксис Кемикалс. И кто разрешает строить заводы в городе? Непременно нужно положить этому конец. Представляете, ваши дети вдыхают все эти ядовитые испарения. Кошмар. Потом у них выпадут волосы, зубы, облезет кожа. У вас есть дети, офицер? Скажите, у вас есть семья?
- ……
- Наверное, есть. Вам было бы горько, если б вы потеряли семью?
- ……
- Офицер Родригез, ведь так вас зовут? Вы живете кажется на Хестер стрит, дом 96, да? Обязательно схожу в гости. Ха-ха-ха.

***
(канализационный узел)
- Черт, боль возвращается. Что он сделал с тобой, Джон? Что этот чертов псих с тобой сделал? Что с моим лицом? Я не чувствую лица. Дьявол.
- Сэр, вам плохо?
- Кто здесь?
- Мы здесь живем, сэр. Вам помочь? О, святые угодники!!!
- Что?!!?? Что?!!!?
- Господи Иисусе… Помилуй, Господи….
- Есть зеркало?..
- Помилуй, всемогущий Господь…
- Зеркало!!!!!!

***
(дорога в полицейский участок, машина)
- Чарли, какого черта?
- Я сейчас убью этого сраного маньяка!!! Он мне угрожать вздумал!! Иди сюда, тварь!!! Иди сюда, сукин сын!!
- Чарли перестань!! Комиссар доверил нам довезти его до участка!! Перестань сейчас же! Чарли, куда ты? Какого черта?
- Искупаю его в кислоте, посмотрим, как он засмеется потом.

***
(канализационный узел)
- Где мешок?
- Вот он, сэр…
- Давай сюда… Да, так лучше… Послушай, как тебя зовут?
- Гарри, сэр.
- Гарри… Послушай Гарри, ты боишься?
- Иногда, сэр.
- Ты боишься умереть? Боишься, что ты что-то не успел сделать или не успеешь? Боишься, что еще может быть хуже, чем сейчас? Боишься, что даже то малое, что ты имеешь, можешь потерять?
- Наверное, сэр, я не знаю…
- Хорошо… Я испытаю твой страх…
- Простите что, сэр?
- Ничего, Гарри… Если и есть страх в этом запаршивевшем городе, то я его источник… Пугало…

Сводка новостей – «Сегодня в одиннадцать вечера, по дороге в полицейский участок, потерпела аварию полицейская машина, в которой перевозили, находящегося в федеральном розыске по подозрению в убийствах двухлетней давности, Джека Макрири. Машина по неизвестной причине съехала с дороги и упала с котлован, куда компания Эксис Кемикалс сливает отходы своего производства. Находившиеся в машине полицейские Чарльз Родригез и Мэтью Саймонс были найдены мертвыми на берегу котлована. По словам экспертов, смерть наступила в результате многочисленных ударов железным тупым предметом по лицу. Судьба задержанного Джека Макрири остается неизвестной. Власти считают, что он причастен к нанесению вреда жизни двум погибшим полицейским.
К другим новостям – в двенадцать вечера в городской филармонии произошел взрыв газовой трубы, в результате чего было госпитализировано 140 человек с различными симптомами – от ушибов и ожогов, до странных реакций галлюциногенного характера. Большинство из них утверждает, что видели огромное существо, по виду напоминающее пугало, управляющее стаями ворон-людоедов. Полиция ведет расследование и не дает по этому поводу никаких комментариев»

«Ветер и Луна»
Ветер правил дорогами, а Луна смеялась ему вслед лишь потому, что Он оборачивался и менял направление, когда слышал Ее смех. Луна не знала имени Ветра, а Ветер не мог коснуться Луны, ибо так было предрешено. Луна рассеивала свой мягкий серебряный свет чрез перья Его Крыльев, а Он оборачивался человеком и подолгу смотрел в окно на Нее и курил. Она же являла в тот момент миру лик свой, и не было времени чудесней. А потом Луна скрывалась за облаками, а Ветер продолжал свой Путь в надежде на то, что вновь услышит Ее смех, развернется и устремится туда – к непреодолимой черте, которая однажды не устоит. В тот день Боги, создавшие каноны мира проиграют…

«Здание в центре»
Вы видели в центре города здание? Огромное здание, скажу я вам. Я его построил сразу после войны, ибо хотел покоя и умиротворения. Здание было закрыто для посетителей много лет, и внутри никогда не горел свет. Однажды я отдернул штору, и свет проник внутрь. Мне стало хорошо и тепло, но после наступила ночь и лишь бледная луна освещала все вокруг своим холодным сиянием тоски и одиночества. А теперь я разрушаю это здание, потому что хочу устроить на его месте прекрасный сад.

«И вновь замечательные дни»
Он уже не помнил, как его звали, но определенно точно знал только одно – этот город был для него родным – роднее того, откуда ему пришлось вернуться сюда и роднее того, где он провел свое детство, о котором тоже не помнил ничего. Это могло показаться странным и очевидным признаком, охватывающего его безумия, но по этому поводу он волновался меньше всего, это было скорее проблемой его врачей, что бегали за ним уже третью неделю и пытались вернуть его в теплый сияющий огоньками дом с холодных, по их мнению, страшных и зловещих улиц. Хотел ли он того – сказать сложно. У него была цель, скорее даже мечта – прийти к ней, прикоснуться губами к ее ладоням и остаться рядом с ней навсегда.
Эта мечта помогала ему идти вперед, редко оглядываясь, чаще улыбаясь – он был счастлив по-настоящему, и ему было все равно, что он забыл свое имя. Его имя принадлежало ей, и она бы нарекла его заново, если бы они встретились. Она подарила ему город сна, вечер и ночь. Она подарила ему музыку, которая звучала в его голове и не отпускала ни на минуту. Он благодарил ее за это, когда засыпал и благодарил ее, когда просыпался. Она и только она жила в его мыслях, и ему не удавалось, да и не хотелось вовсе отказываться от ее прекрасного образа, который дарил ему плащ от осеннего дождя и посох для дальних дорог. Она являлась ему во снах, и они долго курили на кухнях, зная, что они вместе уже очень давно. Столь давно, что никто из живущих не вспомнит тех времен, о которых они говорили ночами за бокалом виски.
Рождество застигало их врасплох в шумном баре за маленьким столиком в полумраке, когда они, закрыв глаза, наслаждались тихими мелодиями рояля, а потом ночь благословляла их на бесконечное путешествие вдоль набережной, заполненной желтыми огнями.
Он часто находил покой в ее ладонях, а она смеялась над его искренностью, и смех ее был звонок и искренен тоже.
В своих пустых карманах они обнаруживали яблоки и апельсиновые деревья, которые оставались в том времени, что убегало от них, а они продолжали идти и не обращали внимания на сгущавшиеся тучи. Их фляги не пустели, виски согревало, сигареты наполняли эти ночи. И мир вокруг замирал, не в силах перечить двум взглядам, которые видели через зеркала ясно и верили в сущее по ту сторону. А оттуда на них смотрели они и улыбались им, иногда пели, а иногда протягивали руки, для того чтобы коснуться кончиками пальцев друг друга и слиться в едином танце жизни и вечного блаженства.
Его увозил поезд, а она ехала с ним. Они писали песни и рассказывали друг другу истории. Вороны кричали о том, что они недостойны, стать ангелами, но им не нужны были крылья неба, у них уже были крылья земли, которые были способны вознести.
Их чаши были наполнены светом, их взоры были светлы, их мысли были чисты и святы.
Она предсказывала ему его будущее, а он видел ее прошлое. Она ведала об этом, она сама рассказала ему, и теперь они оба знали тропинку к дому.
В доме горел очаг. В сердцах горел огонь. Когда наступало утро, они встречали рассвет, а потом закрывали глаза и исчезали. Но они вечны. Они никогда не исчезали навсегда. С наступлением сумерек, они возвращались и не расставались до самого утра.

«Цветок на могиле прошлой жизни»
Очередной стакан виски, очередная выкуренная сигарета, матч на экране телевизора, знакомый бар, кубики льда, грязный столик, пение старого рояля. Вечер.
Он думал о том, что день за днем превращает свою жизнь в карусель, у которой давно уже перегорели лампочки, и никто не катается на ней. Он думал о том, что ему больше не суждено найти себя, и стоя каждое утро перед зеркалом, убеждал себя в правоте своих мыслей.
Серебряная луна вела в сказочную страну, он закрывал глаза и видел мир словно наяву, и никогда не задавался вопросом – кто положит цветы на его могилу.
«Если мне суждено умереть ныне,
Я умру очень тихо и незаметно,
Дождь не раз называл мне мое имя,
Что не раз уносилось с диким ветром».
Увядшая листва расцветала, умершие поднимались и хлопали в ладоши, и это был тот путь, по которому идут счастливые души, которые не задаются вопросом – кто положит цветы на их могилы.
А потом были крылья. И мир изменился. Отчаянно сопротивляясь порвать связь с прошлым, он поддался воле белоснежных и только тогда увидел Ее. Она улыбалась, Она танцевала.
Рядом с Ней был свет – мягкий и теплый.
Он встал из-за столика, вышел на улицу, пошел на кладбище и оставил цветок на своей могиле – больше он не собирался сюда возвращаться, потому что Она ждала его.

«На задворках у Джека»
Луна всегда была ближе, чем казалось на первый взгляд, и я знал это, когда выходил вечером из забегаловки Дженни, где работал посудомоем. Пятнадцати долларов в неделю едва хватало на то, чтобы заплатить хозяину мотеля «Серебряная дорога», где я обитал в последнее время и нормально поесть, но меня это нисколько не смущало, ибо я знал – в свете луны было много боле чем в сиянии всех драгоценных камней мира. К тому же никто не требовал за это любование никакой платы. Я постоянно вспоминал фразу – «Если бы дерьмо хоть чего-нибудь стоило, беднякам запретили бы иметь задницы», крича ее вслед напыщенным господам, учтиво отворачивающимся и проходя мимо моего вечернего обиталища – огромного мусорного бака, что заменял мне барную стойку. В этом уютном заведении, которое я окрестил «На задворках у Джека» не было ни шумной толпы, ни пения рояля – был только лунный свет, а музыка постоянно играла в голове, где перемешивалась неуемная фантазия с хитами столь популярного у Дженни музыкального автомата.
Карманы мои были обычно пусты, но в них всегда находилось место, являющееся приютом для бутылочки «Уайт Хорс» или какого-нибудь пойла пожестче. Мимо пролетали машины, проходили люди – тысячи людей, тысячи машин – этот поток двигался куда-то изо дня в день, не меняя направления, постоянно набирая скорость, и вскоре он был обезличен моим сознанием, оставшись навсегда потоком – серым и шумящим.
Я никогда не знал, каково же мое предназначение в этом огромном мире, и какой путь наиболее верен. Еще в католической школе мне говорили что-то о том, что мученики превращаются в святых, но я мучеником себя не считал – у меня был какой-то доход, хоть и небольшой, крыша над головой по ночам, бутылка виски и потертый «Гибсон». Я часто пел луне и тем людям, что не желали меня ни видеть, ни слышать, но моя Душа была спокойна и безмятежна, оттого, что Она была чиста, а я был искренен – мне нечего было таить в себе или прятать, бояться чего-то. Мир вокруг может и недружелюбен ко мне, но я всегда относился к нему дружелюбно, ибо понимал – он мой, а я его.
А еще я носил у сердца Ее выцветшую фотографию, я знал, что Она тоже видит эту луну и может даже слышит мои вечерние пьяные песни о странности одиночества и долгих прогулках, тонущих в ночных огнях Бруклинского моста и отражениях сурового Гудзона. И Она тоже курит, а в угольке сигареты сгорает время, в котором наши ладони соприкасались и никогда боле не желали чувствовать холод осенних вечеров. И всякий раз я поднимал за Нее свой импровизированный бокал и пел в Ее честь.

«История Дика»
Один мой приятель, кажется его звали Дик, не имел ничего за Душой, ну в принципе мы были с ним довольно похожи, а самое интересное ,что за всем этим неимением все же скрывалась Душа - очень редкая штука в наши дни. Вот однажды ему ударила в голову мысль, что он обязательно должен раздобыть себе "Ройс", как я потом выяснил, дабы показаться в нем дружкам, приезжавшим из Оклэнда, посмотреть на то как малыш Дики устроился в большом городе. А еще он стеснялся своего происхождения - черт, я всегда гордился своими ирландскими корнями, а он нет. Итальяшки ненавидели нас, называли чурбанами, деревенщиной, но какое кому было до этого дело?)) А Дику было. В общем, он рванул к какому-то отелю, нашел паркинг, этот самый Ройс... В общем, ничего не буду говорить в ущерб Нью-Йоркским копам, но они выпустили добрую дюжину пуль в лобовое стекло, когда Дик выезжал.. Интересно, он думал в тот момент о своих дружках?..


«Флейта»
Уже давно зашло Солнце, и даже Луна не показывалась из-за серого плаща холодного зимнего Неба. Лишь Ее слабый свет проникал сквозь темную завесу и осторожно трогал стены домов, мостовые и погасшие окна. Город напоминал зверя, затаившегося перед прыжком в Рассвет – всепроникающий и торжествующий в праздник, что должен был начаться с наступлением нового Дня. Сегодня отдыхал меч. Безмятежный Сон сковывал все тело, пленил Разум и не хотел ни отпускать, ни тревожить чем-либо. Он был проникновенен и нежен как никогда, а Взгляд, что по преданиям, явил себя миру с Небес, правил Сном и вел вперед. По дорожке, украшенной звездами и пещерными кристаллами, которые, как известно, завлекают незадачливых путников и оставляют их подле себя белыми, смеющимися над жизнью скелетами, пророчащими всем единый конец.
Он открыл глаза и увидел этот Взгляд. В едком дыме, или в мятежной праздности таверн, Он всегда был с ним. Свечи, горевшие вокруг, не в силах были противостоять и затухали, как только шепот белых Крыл становился чуть ближе. Она влетала чрез распахнутое окно, садилась на край постели и смотрела на него, а он на Нее. Это могло длиться веками и не прекращалось ни на секунду. И одной холодной зимней Ночью, он, наконец, увидел в Ней, Ту, чью руку он готов держать вечно. Ту, чью Душу он готов познать до самых глубин. Ту, в чьем Взоре он готов раствориться и никогда боле не воспринимать этот мир таким, каков он. Разрушить столпы святости и былого. Воздвигнуть новый храм на равнине милосердия, нетленной памяти и всепоглощающей Любви. Храм этот нерушим, ибо сам Ветер хранит его и его тайны. И не достанет сил ни у кого порушить его, ибо Храм стоит под Древом Жизни – истоком всего, что пришло в этот Мир. И он пел о Ней. Он пел для Нее, а Она слышала, и Млечный Путь был их проводником, а Луна, что никак не желала показаться их взору, благословляла их и играла на флейте. На той самой флейте, что Богам лишь ведома и слышима лишь Ими. Богам или демонам (тут уж кому как нравится).

«Парк»
Я любил прогуливаться темными аллеями Парка Влюбленных – это место очень сильно напоминало Рай, в котором мне все равно не довелось бы побывать, и пока город был заключен под плотным покрывалом темной Ночи, парк действительно был местом, где нет места злу.
У меня в кармане всегда бряцала цепочкой фляга с дешевым ирландским виски, да и вид мой вполне соответствовал образу бродяги, с которого нечего взять, разве что башмаки, которые не успели окончательно развалиться. Потому я вполне спокойно гулял по прекрасным местам, которые днем кипели жизнью, а ночью застывали восковыми изваяниями, тая в себе все, что было с ними и вокруг них при солнечном свете – все разговоры, тени, мгновения, пролетающие с теплым осенним ветром, превращающиеся в вечность под влиянием Любви или стрессов мегаполиса.
Каждая мятая газета под ногами – признак нашей мятой жизни или пиджака.
Каждая выпитая фляга – выпитый до дна День.
Каждый потраченный доллар – часть проданной Души за столп мира.
Каждый шаг – след на Сердце Земли.
Каждый вдох – начало новой жизни.
Каждая выкуренная сигарета – приглушенные дымом Чувства.
Каждая песня – судьба.
Каждый аккорд – Человек.
Каждый взгляд – история живущих ныне и почивших.
Каждое слово – клич пророка.
Каждый День – ожидание Вечера.
Каждое Утро – борьба с Ночью.
Каждая смерть – воспоминания о том чего не было.
Я никогда не думал о жизни серьезно – у меня просто это не получалось, хотелось идти вперед и любоваться огнями не спящего города именно отсюда – из колыбели чистоты и первого рождения – так мне казалось.
Я был чертовски прав насчет этого, хотя и не мог осознать до конца.
Дождь приносил спасение. Дождь приносил Ее Взгляд. Дождь приносил с собой Ее дыхание и тепло, что дарили Ее Крылья.
Я люблю Дождь.
Я Люблю Взгляды – в Них есть все и я вижу в Них все.
Я не Люблю слова, но они повсюду – и хотя в молчании суть, я найду ее в слове так же как и в молчании, и я найду ее во Взгляде так же как в слове – лишь тогда этот парк с прикосновением Дня останется Раем и будет Им до конца времен.

«Маленькие расставания»
Некогда белый, мягкий, пушистый, снег, укрывший темный город, таял, оставляя на блестящем от ярких огней асфальте лишь напоминания о себе, разливающиеся грязными вязкими лужами и ручейками. Каждый раз при расставании с Ней я чувствовал, как сердце мое сжимается, а потом взрывается внутри, окропляя кровью созданный Душой мир – тысячи маленьких игл впивались в сознание, взгляд мутнел и разум угасал, не способный боле существовать. Но с первым же Ее словом, Утренним Взглядом, Ее Улыбкой, иллюзия маленькой войны исчезала, и на смену ей приходил Праздник, и темный город вновь становился золотым.

«Made fresh daily или встреча с Чарли»
Я встретил Чарли случайно на Фронт-Стрит, хотя казалось в Манхэттене это совершенно невозможно – повстречать старого приятеля случайно, но, то ли судьба была ко мне сегодня благосклонна, то ли я должен был извлечь из этого какой-то урок – какой правда я не совсем понимал, да это было и неважно. Мы столкнулись с ним лбами на углу Фронт и Бикман, недалеко от Бруклинского моста и он сразу узнал меня, воскликнув: «О, Бог мой, да это же Джек! Джеки из похоронного бюро. Да, я помню, в последний раз мы встречались на похоронах моего дядюшки Билла. Хороший был человек. А ты сильно постарел за это время. Сколько мы не виделись?» Испытующим взглядом Чарли воззрился на меня, но я не испытывал желания напрягать свою память сейчас, ибо голова нестерпимо болела от потребленного вчера бурбона, потому что-то буркнул в ответ, на что он сказал: «В точку! Так много времени, рад тебя снова видеть, старина. Я иду в кафе тут неподалеку. Может, составишь мне компанию? Вспомнили бы былое, да рассказал бы, как ты поживаешь». Я кивнул в ответ. Мне было все равно некуда больше идти. Дел у меня не водилось лет с пятнадцати, денег и работы тоже. Почему не воспользоваться приглашением приятеля и не улизнуть потом через окно туалета, оставив его наедине со счетом.
Кафе называлось «Made Fresh Daily» и там подавали отличные сэндвичи за восемь баксов и кофейный пирог за два семьдесят пять. Не подавая вида и не говоря о своей несостоятельности, я сходу заказал почти все, что было в меню, сетуя на то, что только прилетел из Джордж Тауна, так ничем не перекусив и теперь нужно набить живот, прежде чем отправиться на деловую встречу в Чейз Банк. Мой немного мятый пиджак тоже не выдавал меня, и все складывалось как нельзя замечательно.
- Часто летаешь? – спросил Чарли
- Да, приходится – клиенты попадаются привередливые.
- А чем ты занимаешься?
- Недвижимостью, в основном, - уверенно сказал я, зная, что дальше расспросы о месте работы будут закончены. Чарльз не переносил все, что было связано с риэлтерскими конторами.
- Хорошо, - протянул он, - А я открыл сеть Кэб парков, теперь живу спокойно, продолжая семейные традиции. Женился на Салли Морган. Помнишь ее? Ну, та девчонка из колледжа, что крутила роман с Саймоном Бриксом, а потом он бросил ее ради Мэгги. Мэгги Джефферсон кажется, ее звали – с параллельного курса, блондиночка.
- Ага, помню, - не обращая внимания на Чарли, ответил я, занимаясь исключительно едой.
- Мы уже вместе с Салли три года. Собираемся завести ребенка, потом, наверное, кота. Не знаю даже. Я еще хотел построить бассейн на заднем дворе. Может сначала бассейн, а потом ребенка. Как ты думаешь, что дешевле обойдется? Я прикинул смету, но что-то совсем ничего не могу понять.
- Бассейн, Чарльз. Бассейн для тебя самое то.
- Вот-вот, я тоже так думал. Теперь я даже уверен, что бассейн важнее, а ребенок подождет – никуда не денется. Ха-ха-ха.
Признаться, у меня появилось нестерпимое желание плюнуть в рожу ублюдку, который поставил на чаши весов Человека и выгребную яму для своей жирной задницы.
- А ты женился, Джек?
- Развелся уже.
- Прости, это, наверное, тяжело пережить.
- Нормально.
- Ты долго страдал?
- Минут пятнадцать.
- Она отсудила у тебя что-нибудь? Хочешь, посоветую хорошего адвоката, он поможет тебе с проблемой.
- Нет, спасибо.
- Что планируешь дальше делать? Карьера? Теперь ведь ей можно заняться. Я бы тоже продолжил расти дальше, но Салли вечно теребит меня – это бесит.
- Пойду вслед за Ангелом.
- Прости, что?
- Я видел Ангела.
- Необычное имя. Так значит, снова собрался жениться? А ты крепкий малый.
- Я говорю про Ангела.
- Хмм.
- Знаешь, я сейчас, мне нужно в уборную.
- Да, Окей, я подожду тебя.
«Жди, придурок» - подумал я, и вышел через окно в туалете, отправившись дальше по делам, которых у меня не было с пятнадцати лет, на работу, которой я не имел. Вслед за прекрасным Ангелом, что оставила мне серебряный след, мерцающий в темноте улиц, манящий и дарящий тепло. Вслед за Той, которой я посвящу всю жизнь, ибо моя жизнь в Ее ладонях становится цветком, а гул вокруг превращается в музыку. Вслед за Той, что стала единственной и неповторимой, самой волшебной и самой святой из всех живущих в этом городе переплетающихся греховных историй и судеб. Вслед за Той, что Люблю.

«Свет звезд»
Был первозданно чист Свет Ее Крыл,
Когда холодная земля внимала Ветру.
И всяк пророк, узрев Его, твердил,
Что станет пленником чарующего Света.
И видели в сиянии златом
Суть мира, но не зрел никто истока.
Крестили все небесное огнем,
А Светлокрылая была столь одинока,
Что сотворила путь из тысяч звезд,
И подарила Свет им свой извечный,
И обрекла Любовью мир без слез,
Чтоб научился чувствовать сын человечий.

«Монолог с Джеки»
Я вернулся в Манхэттен, когда мне было тридцать четыре. Мне пришлось славно помотаться от Мэйна до Аризоны, пока меня не вышибли из Феникса местные бродяги, что не любили заезжих параноиков с притупленным чувством вины и сострадания к ближнему. Черт, таков был я, и с этим ничего нельзя было поделать. Я почти не привык выставлять напоказ всю ту копошащуюся массу, что ютилась и плодилась где-то глубоко в недрах моей души. Массу пороков, увлечений, сомнений, бесконечных неудач и абсолютную неприспособленность к окружающему миру. Потом, со временем, я осознаю, что проще свалить весь этот чертов багаж какому-нибудь католическому священнику на плечи, распрямиться, наконец, шагая свободно и легко. Но это потом, а сейчас я тащил груз на плечах и не мог предполагать, что однажды он станет мне не по силам.
В Манхэттене у меня не было абсолютно ничего, равно как ничего меня с ним не связывало, кроме старых воспоминаний, умерших или пропавших в городской суете приятелей и подруг. Определенно можно было начать все с нуля, но я должен был осознать и пробудить в себе стремление к этому.
Прошел год, а оно не пробуждалось. У меня по-прежнему не было работы, постоянного жилища над головой и семьи. Постоянным был только бар, под названием «Кейси», видимо названный в честь жены хозяина – пышногрудой девицы, явно злоупотреблявшей в юности посещением булочных и гамбургерных. В этом баре наливали в кредит, редко прогоняли, ну разве что за блев под столом и вообще относились довольно лояльно, хоть я и был похож на обычного бродягу, которые штабелями валяются в проулках большого, не замечающего их, города. А по выходным ходят в католическую церковь, дабы наесться до отвала, после очередной идиотской проповеди.
Мне в принципе было глубоко наплевать на них, но в их взгляде я все время видел и себя, а ведь глаза даже у нищих человеческие. Меня не терзали чувства, просто я недалеко ушел от подобного образа жизни.
По сути, я был посредственным человеком, который в своей жизни ничему не научился, не извлек из чего-то выгоду, не обеспечил себе дальнейшую жизнь и процветание, не платил налоги, не имел страховки и даже не мог связать двух слов. Абсолютное дерьмо. Помню, еще в детстве, смотрел фильмы, где герои были героями только в счет того, что они что-то умели – что-то особенное, чего не могли остальные или все сразу. Черт. Я так не мог. У меня не хватало терпения. Я начинал, но продолжать уже не мог. И я все время удивлялся тому, как я вообще выжил, ведь удачливым меня тоже не назовешь. Ну, пару раз действительно повезло, когда на Викофф в квартире Ларри взорвался газ, а я как раз вышел покурить, тем и спасся, и в Салеме – меня чуть не переехал грузовик, но кто-то одернул меня, точнее втащил обратно на тротуар. А кто, даже не помню.
Каждый вечер я пил. Каждое утро приходил в себя. Пытался воедино собрать все свои мысли и говорил себе, что на это нужно время. Но время шло, а ничего не менялось. Осознание же того, что я бесполезен для общества угнетало, потому я изгнал его насовсем и оказался совершенно циничной сволочью.
Вот и сейчас, я ни черта не понимаю, какого хрена я все это говорю тебе, Джек? Чтобы скинуть балласт на тебя и посмотреть, как ты барахтаешься с ним в отравленном Гудзоне? Хотя, знаешь, может, я не так мерзок, как привык о себе думать. Когда Она смотрит на меня, я становлюсь другим, или напротив – самим собой. Точнее так – я начинаю менять мир рядом с Ней, потому что я хочу, чтобы Она была счастлива всегда. Прошло совсем немного времени, но я чувствую, что впереди еще долгая Дорога, на которой будет все, что было ране, но в ином свете – чистом и дай Боги, праведном.
Да ладно, хмуриться, Джеки, не бери в голову. К черту. Увидимся…

«Пара эспрессо, несколько сигарет»
Кажется, это было кафе, хотя я не мог быть уверен в этом окончательно – плотные клубы едкого дыма, которые никогда не рассеивались, постоянный гомон, тонущий в неком психоделическом хаосе, сплетавшийся с запахом жженого солода, делал из этого места самый настоящий паб. Однако хозяин заведения так не считал и потому не желал менять табличку у входа с надписью «Happy Sun» на что-либо другое.
Как ни странно, мы обретали уют даже здесь. Это было не ново, ибо и я, и Она прошли через тысячи заведений подобного рода на своем пути, но теперь, приносящая покой и умиротворение атмосфера словно окружала нас. Бесконечные праздники, каждый день – рождение нового мира, каждый день – исток мира и каждый день – новая песнь, все это сплеталось в одну невиданную доселе картину, застывшие образы которой были чужды будням, отвергались ими, но потом, смирившись, подобно объезженным мустангам, склоняли главу и признавали свое поражение.
Это та победа, к которой стремятся многие. Мы же побеждали всегда – иногда случайно, иногда, имея в руках несколько козырных карт, но триумф был неизбежен.
Пара эспрессо, несколько сигарет – мы были частью царящего вокруг беспредела, гармонично в него вписываясь, но над нашим столиком всегда горел свет. Точнее, это сияние больше походило на блеск кинжала, коим являлся молодой Месяц, спустившийся с небес, посмотреть, как у нас дела.
Он был настолько занят изучением мира и достижением своей цели, что не замечал, как те самые дела протекают сквозь нас, не задерживаясь, словно воды быстрой реки – по-летнему теплой, манящей и податливой.
Месяц искал слова, а слова проникали через молчание в разум, и диалог мог продолжаться всю Ночь, остальным же казалось, что мы оказались вне времени и вне их странного пространства, утонувшего в сепии.
Вместе с Месяцем в мир пришел кот. Молох впервые за долгое время, сменил место своего обитания, то ли из любопытства, то ли руководствуясь своим непревзойденным божественным планом. Он садился на стол, выпивал несколько бокалов свежего пива и начинал гонять завсегдатаев «Счастливого Солнышка», принимая различные причудливые формы.
А Она поднимала ладонь и в это мгновение тысячи звезд выстраивались в ряд, для того чтобы стать красками на новом холсте, сотканном из темной бездны дремлющего далекого неба. Так, с каждым движением Ее руки рождалась Жизнь.
За окнами куда-то спешили люди, увлеченные самой идеей куда-то бежать, ни к чему не стремиться – просто бежать. Молох, глядя на них, недовольно щурился и говорил – «И куда делись кметы, черт их дери?» А Она смотрела на них и чуть заметно улыбалась – это были те, кто когда-то, тысячелетия назад, были рождены в Ее ладонях – Ее капельки Души. Она знала их всех по именам, помнила их лица и ведала их судьбы.
Пара эспрессо, несколько сигарет и пиво для кота – мы просто проводили Вечера – волшебные и безмерно прекрасные.

«Пророчество мастера иллюзии»
Платформа была освещена слабо, сюда не проникал свет, а маленькие фонарики, развешенные на провисших проводах, тянущихся откуда-то сверху, не справлялись с большим подземным холлом.
Здесь было непривычно много людей – простых обывателей, вечно спешивших куда-то по своим делам, работников сабвэя и блюстителей порядка – серых стражей. Что здесь делали последние, было неизвестно – обычно требовалась веская причина для их появления, но что-то подсказывало мне, что скоро все прояснится.
- Не толпиться, не толпиться, поезд скоро подойдет, - выкрикивали люди в синей форме, пытаясь оттолкнуть скопившуюся человеческую массу с шатающимися в разные стороны головами, от края платформы. Обыватели же настойчиво пытались заглянуть в темную бездну тоннеля, откуда вот-вот должен был появиться долгожданный состав, что повезет их в центр – решать свои проблемы, упиваться работой или просто – безнадежно болтаться по улицам, делая сосредоточенный вид.
Я не мог понять, что делаю среди них, и вообще каким образом оказался в этом мире - хотелось верить, что это всего лишь сон, но потом голос Молоха, прозвучавший в сознании, расставил все по местам – «Я должен познакомить тебя кое с кем».
Познакомить. Обычно такие Его фразы заканчивались очередной седой прядью моих волос. Но кто меня заставлял некогда принести клятву на крови и связать себя незримой цепью с пантеоном неназванных Богов?
Никто - это был мой выбор, а посему я должен был идти до конца, независимо от того, что на сей раз придумал демон в обличье кота.
Раздался скрежет – платформа пришла в движение, люди попятились от ее края, с недоумением взирая на происходящее. Дебаркадер начал обваливаться по краям, а серые стражи ринулись в толпу и стали исчезать в ней, словно растворяясь в странном, панически настроенном и беспорядочном месиве людских тел.
Предчувствуя полное обрушение платформы, прогудел поезд, выныривая, словно огромный стальной червь, из своего тайного убежища – остановился, со скрипом открылись двери. Внутрь вагонов сразу же хлынул поток обывателей, все заняли свои места, в предвкушении удачного начала трудовых будней. Я был вместе с ними.
Когда состав двинулся, покидая превращающееся в развалины место, оставляя позади законников, и людей в синей форме, бьющихся в агонии, словно в пасти гигантского чудовища, вагоны начали менять форму. Они, то сжимались, то увеличивались в размерах – исчезали стены, люди вокруг обращались в белый песок и неизвестно откуда взявшееся пламя, начинало свою неистовую пляску.
Тьма тоннеля разверзлась, остановилось время, и предо мною появились огромные белые врата, украшенные драгоценными камнями и узорами, в виде тысяч переплетающихся змеев. Это был вход в чертог демона, с коим мне предстояло завести знакомство во имя смирения с волей Молоха, который считал, что сие должно было меня чему-нибудь научить или, по меньшей мере, осветить мой Путь.
Пройдя чрез врата, я оказался в небольшом помещении, где находился лишь стул, освещенный слабым пламенем, будто застывшей в воздухе, желтой свечи. В комнатке никого не было, она была избавлена от каких-либо звуков, погруженная в гробовую тишину, которой никогда не слышали живущие на земле, люди.
Я не вспоминал о людях, что остались по ту сторону врат, в объятом пламенем, поезде – Молох со временем научил меня не касаться мыслями, сотканных его усилиями иллюзий, проекций и прочих чудес. Хотя порой они казались настолько реальными, что я готов был поверить в них, погрузиться в их воды и взвалить их бремя на свои плечи.
- Зря, - мой разум поймал чей-то неслышимый голос. Я чуть вздрогнул и огляделся, пытаясь понять, нарушило ли слово тишину. Пламя свечи оставалось спокойным. Я молчал.
- Нельзя придавать значение реальности, даже если очень желаешь этого, - казалось, что голос начинал звучать все громче, - Ведь реальность довольно гибкая штука – ты можешь изменить ее одним лишь усилием воли. Она подобна необожженной глине. Но глина представляет интерес только для горшечника. Он делает из нее сосуды, а они привлекают внимание только тех, кто знает, как извлечь из этого выгоду для себя. Ты так не умеешь, и ты не творец. Зачем тогда воспринимать какой-то из миров всерьез, если для тебя они, лишь часть бесконечного Пути?
- Могу я узнать твое имя? – спросил я и заметил, как пламя дрогнуло.
- Имя? – послышалось в ответ, - Зачем тебе это? Люди могут называть меня как угодно, им все равно не проникнуть в суть моего замысла. Хочешь, называй меня Фоорзхмсчв, хочешь, называй Зак или Ганеш, Полли, Фред, мне все равно. Ты разве еще не понял, что у неназванных Богов, или как там вы нас называете, нет имен.
- Имя должно отражать суть.
- А что есть суть? И нужна ли тебе она? Узри ты мое первоначало и у тебя, скорее всего разум помутится – а у меня в свою очередь, будет нарушен договор с ведомым тебе демоном, посему придумай мое имя сам, я здесь не для этого, равно как и ты.
- Ты прав, - я понял, что подобными вопросами пытать древнего демона бесполезно, ибо меня терзал лишь один вопрос, и я его попытался задать, - Я видел Ангела и видел гибель моего мира…
- Опять принимаешь на веру иллюзии, - оборвал меня незримый демон, - Я поражен. Ты разве знаешь, что есть гибель мира? Или до этого ты видел Ангелов? Я тоже могу назвать себя Ангелом, но ты меня не увидишь, и это не изменит моей сути. Ты должен зреть в недра Души того, кого так нарек. А гибель мира лишь тогда станет его гибелью, когда исчезнет сам его стержень. Я же знаю, что такому не бывать никогда. Миры имеют свойство возрождаться, их плоть хрупка, но плоть не имеет никакого значения, особенно, после того как ты уже не раз проходил сквозь врата истин, сомнений, страхов и прочего. Это твоя подготовка, но отнюдь не к жизни на земле. Есть нечто большее, и тебе надо было предугадать последствия своих деяний в тот момент, когда ты скрепил кровью договор.
- Я понимаю.
- Это похвально, - послышалось что-то вроде смешка.
- Но Ангел действительно была осияна небесным светом, и теплые лучи струились по ее пальцам, а Душа парила на огромных белоснежных крыльях, и я видел ее суть. Я познал суть настолько, насколько это возможно смертному.
- Что же, пусть будет так. Но не забывай, что Ангел поведет тебя по пути, который отнюдь не будет исполнен сладостью моментов и даже Она может пасть, ибо избрала эту стезю. Даже Она может лишиться крыл лишь за то, что ты – бродяга паутины миров, видишь во всем сущем жизнь и даешь всему имена. Готов ли ты рисковать?
- Я могу поставить на чашу весов только свою жизнь и свою душу, Ее же я буду оберегать, покуда у меня достанет сил.
- Ты слишком самоуверен. Точнее, ты ведешь себя как человек, которому нечего терять. Но я-то знаю, что ты боишься. Ты боишься потерь настолько, что они тебя преследуют постоянно, ибо если ты перестанешь бояться, то уничтожишь все чувства внутри себя, а следом за ними и разум. Нет ничего хуже отсутствия страха – человек становится големом. Бесполезное существо. Что же, я могу пожелать вам только удачи, хотя даже нет, лучше счастливого пути – так будет вернее. Перед тем как ты меня покинешь, ибо мир демонов плохо влияет на смертных, я скажу тебе то, что будет моим пророчеством для тебя, для Нее, возможно для вашего мира.
Я запомнил слова демона и вышел чрез белые врата, но уже к другому миру. Снежинки неторопливо опускались на лицо, таяли и стекали маленькими ручейками, устремляясь к земле – издали могло показаться, что это слезы, но это была лишь иллюзия, подаренная мастером иллюзий.
Демон изрек: «Одна из сияющих гор низвергнется, и трон исчезнет в пустоте. Путь же будет осиян светом осколков небесных, когда боги восстанут против людей, и когда вы прибудете в земли, где Ветер и флейта правят бал. И когда твое крыло станет белым, а крылья Ангела будут держать венец над благословленным осенью счастьем, тогда, знай - миры переплетутся».
- Я рад, что ты еще жив, - ухмыльнулся Молох, потягивая свежее пиво из огромного темного бокала, - У меня довольно внушительный список встреч, потому будь готов в любой момент оказаться там, где тебя еще не было и получить очередную порцию безумия.
Кот одним глотком допил содержимое бокала, и исчез. Дрогнула стрелка часов, время продолжило свой ход.

«Краткая история Терри и Майи»
- Я расскажу тебе короткую историю, друг мой, и пусть она ничему тебя не научит и возможно даже не взволнует, но я расскажу тебе о молчуне Терри, потому что Терри был хорошим человеком.
Он жил в Орегоне и перебрался в Бруклин в конце семидесятых, устроился работать водителем автобуса, дабы поймать сердцем и взглядом романтику района, где ему предстояло жить.
Терри встретил Майю в кабаре «Лайтнайт», где она пела песни под гитару – ничего особенного, простые песенки о любви, высоких чувствах, подвигах – обычно они звучат тихо и мелодично и никто не обращает внимания на слова. А он, представляешь, он вслушивался и ловил каждый звук, каждую строчку.
Они понимали друг друга с полуслова, они дышали друг другом и не расставались до самого утра тогда. Не расставались и на следующий день, и следующий за ним. Терри подарил ей жемчужину, что когда-то нашел на побережье, а она всегда носила ее на груди.
Они назначили день венчания на 30 октября, а 29-ого Майя умерла от гриппа, во время бушевавшей эпидемии.
Терри нес Майю на руках до церкви, а потом похоронил ее на маленьком церковном кладбище, одинокую и спокойную. А вместе с ней и ее вещи и ее жемчужину, с которой она не расставалась никогда. Сквозь слезы, что он не мог остановить, Терри сказал ей – «Я скоро, обещаю…»
Больше он не произнес ни слова, а два дня назад сдержал обещание.

«Исаак – рождественская история»
- Здесь свободно? – услышал я сквозь сон, а когда чуть приоткрыл глаза, то увидел лицо парня, заглядывающего в окно моего автомобиля, где я ночевал последние три дня. Это был старый проржавевший Форд, уже давно без колес и вместо лобового стекла у него красовалась серая, постоянно трепыхающаяся на ветру пленка, но внутри машины было куда теплее, чем снаружи и я решил поймать момент. Это место было очень популярным среди местных бездомных бродяг, и я был поистине счастлив, что хотя бы на пару дней мне наконец-то повезло, и я не замерзну на улице.
- Так здесь свободно, сэр? – переспросил парень. Я ему кивнул, и он забрался внутрь, сразу же поднеся ладони ко рту, пытаясь согреть их дыханием. Мне внезапно стало любопытно кто он и откуда, как его зовут и почему он оказался здесь.
- Кто ты? – спросил я, не рассчитывая на ответ, но подумал, что может паренек, придумает что-нибудь для старого бродяги, которому иногда просто хочется с кем-нибудь поболтать.
- Я Исаак, - ответил он, - понимаете, сэр, я тут живу неподалеку, в приюте святого Марка, но сегодня я опоздал на перекличку и теперь мне лучше до утра не показываться. Отец Джеффри шкуру с меня спустит, если узнает, что я не на месте – потому вот и решил переждать, а на улице страсть как холодно. Хорошо, что вы мне не отказали, а то я думал, что откинусь сегодня ночью. Спасибо.
- Да не за что, - хмыкнул я, - А зачем вечером-то выбежал раз нельзя?
- Хотел себе рождественский подарок купить – маленькую бутылочку бурбона. Нравы у нас в приюте суровые, а я копил весь год, хотел выпить, а потом сидеть и смотреть через окно на луну – она необычайно красива в это время года. Но задержался в лавке и опоздал. Они бы отобрали ее у меня, если бы я пришел позже, опоздавших к вечерней молитве обыскивают, выясняют причины. Вот теперь я здесь.
- Интересная история, Исаак.
- А вы? Вы тоже здесь случайно, сэр? – Исаак воззрился на меня так, что мне стало как-то не по себе – у него были еще по-детски наивные глаза, и странная мечтательность застыла на его лице, которой у меня уже давно не было.
- Нет. Я здесь не случайно. Я – бродяга, а бродягам нужно постоянно искать место, где можно согреть свой зад.
- Здорово, - вдруг произнес мой собеседник.
- Что же хорошего? – огрызнулся я, - Разве спать в ржавой машине – это предел твоих мечтаний?
Было видно, что Исаак немного смутился, - Простите, сэр, я не хотел вас обидеть, но ведь это значит, что вы абсолютно свободны. Вольны делать все что захотите, идти куда захотите и только ветер ваш попутчик.
- Ты верно книжек перечитал, друг мой, ну да ладно, не буду тебя переубеждать – ты выглядишь слишком счастливым для того, чтобы испортить тебе настроение подробностями, в которые я не хочу вдаваться, честно сказать.

Я бы мог написать дальше, что Исаак поведал мне о том, как учился в школе, как поступил в колледж, как умерли его родители, и он попал в приют святого Марка, как впервые поцеловал девушку на выпускном вечере и что у него опухоль мозга. Но я не буду этого делать, потому что это все происходит рядом с нами ежедневно, а мы просто не замечаем или не хотим замечать – нам проще проживать жизнь чувствами других людей – экранных или книжных героев, взирая на все со стороны и забывая о себе.

Исаак потянулся в карман своего потрепанного плаща, извлек оттуда маленькую бутылочку Джим Бим и произнес: «Я рад, что встретил вас, сэр, и сегодня же Рождество, давайте выпьем за это».
- Давай выпьем, - протянул я, - надо ведь немного согреться. С Рождеством тебя, парень, и дай Бог, чтобы жизнь твоя всегда видела свет солнца и никогда не уходила в тень.
- С Рождеством, сэр, спасибо.
Следующего Рождества, ни он, ни я уже не застали.

«Фрэнк и дедушка – рождественская история»
У Фрэнка был дедушка Джим, которого он очень любил. Каждое Рождество дедушка приносил елку, и они могли просидеть вдвоем несколько вечеров, наряжая ее, а следом за ней и весь дом. Они очень любили праздники. Наверное, это удел стариков и детей – любить праздники и самые невероятные вещи, которые взрослые люди не замечают, или не хотят замечать, топя их в будничной суете.
Фрэнк любил по утрам смотреть в окно, когда дедушка возвращался с ночной смены и нес ему самую красивую и пушистую еловую ветку, купленную в магазинчике за углом. Дедушка Джим приносил Фрэнки утром и вечером конфеты, маленькие игрушки сувенирчики, различные штуковины, которые Фрэнк заботливо прятал в свой маленький ящичек и берег как зеницу ока, ибо это было самое дорогое в его жизни.
По вечерам дедушка рассказывал различные истории, добрые и светлые. И пусть Фрэнк не всегда понимал их, но он точно знал, что на земле есть добро, и есть свет, и что все плохие люди лишь оттого плохие, что не хотят замечать прекрасное и стоит ли винить их в этом.
Дедушка Джим души не чаял во внуке и работал только для того, чтобы иметь возможность преподносить маленькому Фрэнки какие-нибудь сюрпризы. Он знал, что может подарить ему все то, чего он был когда-то лишен – заботу, внимание, уют и тепло.
А когда Фрэнку было шесть, дедушка Джим однажды не пришел утром. Фрэнк ждал долго, но потом пришли полицейские и сказали, что им жаль, но дедушка не может вернуться домой. Они отдали мальчику плюшевого медведя, которого дедушка передал своему любимому внуку.
Фрэнк попал в детский дом, но это, черт возьми, уже не Рождественская история.

«Гори оно все огнем»
Помню, как Томми сказал мне однажды – «Не верь этим скотам, политики похожи на свиней, они валяются в собственном дерьме и таким образом предохраняются от того дерьма, что разлилось океаном за стенами их золотого загона». Договоренности достигнуты и те, кто стоит на коленях, не считают это унижением, ведь «раком» сейчас модно, красиво, эстетично – так говорят защитники нового мира. Мира, в котором нет больше педофилов и трансвеститов, есть только педерасты и пидары – никто не будет плакать по ушедшим в небытие временам лишений и растущей ввысь гордости, а если и будет, то на это уж точно никто не обратит внимания, ибо история держит в себе слишком много буковок, а много буковок в новом мире – признак слабоумия – здесь принято изъясняться кратко и понятно – наскальные рисунки, и язык жестов – 21 век, вашу мать, уловили суть?
Один брат пытается «кинуть» другого, и никто не признается в том, что он не прав, потому что должнику не хватает рупий для найма адвокатов, что способны вылизать блюдце добела, а второму не хватит смелости признаться в том, что он политический импотент, жрущий две красненькие с утра, желтые днем и белые с голубыми – вечером. Внешняя политика не для таких ублюдков – возвращайтесь обратно в свои норы - удалбывайтесь в хлам и ждите весны.
Четвероклассники снова шутят с огнем, никто не знает где – если присмотреться внимательнее, то можно заметить столбы пламени и яркие вспышки, горящих людей и чернеющие кровли домов. Но никто не знает где, потому что бесплатно дают только оправу – на стеклышки нет денег. Время доставать с чердаков калейдоскопы – картинки в них более чем подходят к сложившейся ныне ситуации.

«Когда не о чем писать часть 2»
Сначала казалось, что зимнее солнце меня непременно убьет, но потом я стал, более спокойно и смиренно воспринимать все его попытки поглотить мою волю и разум. В горах Колорадо чертовски холодно и темно, что должно принимать нормой, но меня такие нормы не устраивали. Пришлось устроиться поудобнее у камина, достать уже вторую за день бутылку белого рома и возвести руки над черными кнопками Оливетти.
Вновь не о чем писать. Наверняка подобное происходит, когда в жизни человека, либо все замечательно, либо все настолько ужасно, что даже нет времени предаться размышлениям, отбросив в сторону ворох сложившихся и нависающих грозовой тучей житейских проблем.
Что же происходит со мной сейчас? Вообще «проблема» в своем понятии положения, создающего некую неопределенность, побуждающего к действию или ограничивающего действие, было в данный момент абсолютно неприменимо, или применимо косвенно. Проблемы не было. По-крайней мере, я привык характеризовать ее как четко составленный план, что является очередной ступенькой вверх (или вниз), кому как угодно. Он состоял в том, что мне приходилось отдавать свою ферму с молотка, в надежде погасить накопившиеся долги перед штатом. Фактически я был без пяти минут бездомным, но меня это вовсе не волновало, пока рядом был ром.
Я привык бродяжничать, даже имея крышу над головой, потому в принципе, для меня мало что менялось, разве что по окончании моего следующего путешествия, вернуться мне уже будет некуда.
Происходящие события, однако, не сдвигали моей позиции в сторону ужаса или нелицеприятной паники – я всегда склонялся к замечательности, думаю, так стоит поступить и сейчас.
Когда-то давно я заключил сделку с демоном и путь мой был обозначен дыханием ветра. Когда-то давно я увидел, как вьется серебряная нить, и белоснежные крыла блистают в небесной выси – теперь эти крыла хранят мой сон и все невзгоды мира не способны хоть на мгновение потревожить его, ибо свойство замечательности таково, что она вне мира и в нем одновременно.
- Тебе не нужен четкий план, - Молох всегда любил удивлять своими неожиданными, но малоэффектными появлениями, - Ты и без него способен справиться. Тебе ли не знать, что выбор истинного пути неизменно влияет на все происходящее с тобой и сие есть замысел, в данном случае мой – у нас ведь договор.
- Мои планы все равно ни к черту, - вздохнул я, - Они реализовываются быстрее, чем я успеваю их составлять. Но сейчас я вовсе не хочу опираться на правовую систему и на систему вообще – мне просто хочется пропустить этот земной бред, вплотную подойдя к сути.
- Суть ты всегда успеешь узреть, - фыркнул кот.
- Успею. Сейчас я лишь хочу оказаться рядом с Ней, обнять Ее крыла, коснуться Ее ладоней. Понимаешь, получилось так, что мир не отторгает боле, он гармоничен – это странно, я никогда не испытывал подобного.
- Полеты, полеты. Кстати о полетах, – Молох сменил интонацию, это могло означать лишь одно - сейчас, прозвучит напоминание о моих обязанностях, - Твое крыло вернут к новолунию, будь готов вновь приниматься за работу. Когда мы прибудем в Артеллион в следующий раз, у нас должно быть все на мази. И если в прошлый раз врата отворились через пять лет, то в этот период пребывания продлится лет десять-пятнадцать.
- Что? – я чуть не потерял дар речи, - Пятнадцать лет?
- А чему ты удивляешься? – ехидно ухмыльнулся демон, - все началось с одного дня. Надо принимать перемены с легкостью.
- Мне надо все вспомнить, я правильно тебя понял?
- Более того – не только вспомнить, но и постичь. Парочку встреч я тебе уже назначил. И ты ведь знаешь, что организация сих встреч дается даже мне нелегко.
Оспаривать решение Молоха не имело смысла и, думаю, понятно почему.
- На все твоя воля, - ответил я, краем глаза заметив, как кот умиленно расплылся в улыбке.

- Пророчества не имеют конца, - начал он, - Они построены так чтобы вы, смертные, во всем искали совпадения – события, личности, слова. И что самое интересное – вы ведь их ищете.
- Это к чему сейчас? – мне стало интересно, имеет ли это какое-либо отношение к событиям в метрополитене.
- Это к тому чтобы ты понял, что не нужно ничего искать, а нужно все воспринимать, так как есть. Если тебе сказали, что черная цитадель падет, значит, падет черная цитадель. Если сказали, что дракон будет повержен рыцарем в сияющих доспехах, значит, будет дракон и будет рыцарь. Не забывай о том, что возможности каждого из миров безграничны и тот, у кого достанет сил, сможет стереть ограничения своего разума. Вот ты уже на пути к этому – я рад, что все идет как нельзя лучше.
- Не сумасшествием ли это называется? – скептически произнес я, а Молох расхохотался.
- Сумасшествие. Хватит. Достали меня рамки вашего безобразного языка.

Я промолчал, понимая, что сказал глупость. Действительно, какая разница, что и как наречено миром, не обязательно жить по его законам, важно лишь чувствовать истинные имена.
- Только осторожнее с ними, - заявил демон, - Имя открывает первоначало, а оно иногда губительно. Но, впрочем, кому я объясняю – ты и так все знаешь.
- Знаю, - тихо ответил я.
- Теперь вернемся к крыльям. Подобно венцам, что украшают главы древних правителей, вы должны будете обменяться крылами на холме провидений. Это не прихоть – это закон, который нельзя нарушить и кары которого невозможно избежать. Суть сего канона такова, что когда ваши крыла коснутся друг друга, коснутся ваших Душ, хрупкая паутина мироздания примет в свои сети еще одного перворожденного. Обряд воскрешения, подобный восстанию феникса. Вы станете единым целым, а сила ваших взглядов и тепло ваших ладоней будут способны изменять структуру не только вашего мира, но и, предполагаю, Артеллиона.
- Клятва пред ветром.
- Да, клятва тоже. Еще кое-что, - Молох поглядел на меня из-под бровей.
- Что?
- Путь.
- Путь?
- Да, не забывай, что при переплетении Путей, Они становятся одним. Это вовсе не упрощает дело, наоборот – Вы будете бороться вдвоем, но против ворога, числом вас превосходящего. Хотя я, может быть, помогу, если не буду слишком занят.
- Мне сказать спасибо?
- Не стоит – сие есть грядущее, не забегай так далеко.
Кот перевернулся на спину. Я заметил, что бутылка рома была у него в лапах уже довольно давно, и он почти осушил ее. Пытаясь сохранить хоть несколько капель, я подошел к мини-бару, достал оттуда стакан и наполнил его ромом. Кот фыркнул, когда получил назад, почти пустую бутыль.
- Думаю мне пора, - произнес он, - А тебе я пожелаю поскорее разделаться со всеми неурядицами, касающимися места обитания. Как только разберешься, встретишься с великим Змеем – хранителем сердоликовой пещеры. У него есть, что показать тебе.

Я всегда склонялся к замечательности, и это привело меня к Тебе.

«Бесплатное похмелье»
Недалеко от Хестер, на улице Лафайет с видом на Отель Азура и прочую монолитно-панельную дрянь, 21 января 2010 года в 20:57, я осознал суть предчувствия пятницы.
Не то чтобы это было столь важно и наверняка все произошло из-за холода, тьмы, окутавшей Манхэттен и случайностей, что мечтали о вторжении в мою и без того, наполненную случайностями, жизнь, но это произошло.
Не раздумывая о замыслах богов и людей, я шел на место назначенной встречи с выпускающим редактором издательства «Сэйнт роуз» к Лафайет,112 в ресторан старины Винга, для того, чтобы из уст представителя издательства услышать ответ о моей работоспособности в их конторке.
Последние полгода я жил на пособие и работу было найти чертовски сложно, учитывая то, что я постоянно пил, имел нелицеприятный вид, рвал струны контрабаса, писал некрологи и больше ничего не умел. Может быть, это карма всех ирландцев, некогда обосновавшихся в Штатах, а может я был единственным ирландцем, который позорил все генеалогическое древо от О’Коннелов до МакМахонов. Впрочем, мне наплевать.
Вечер выдался замечательным – дул ужасающе сильный холодный ветер, забираясь под воротник потрепанного пальто, морозя руки, что ютились в прохудившихся карманах и лицо, что к моменту моего прибытия к ресторану, было похоже на застывшую физиономию одного из многочисленных хранителей японского ада - Они.
Редактор, его звали Пол, опаздывал, но мне предложили подождать его за столиком, все было оплачено заранее, и губы невольно произнесли – «Два двойных Джеймсон». Официант повиновался, и уже через полчаса мне было весьма и весьма хорошо. Я даже забыл про отвратительную погоду, бушующую за окнами этого славного заведения.
Вокруг было немного шумно, но виски унял мою постоянную головную боль, а джазовый квартет, игравший на маленькой сцене, заглушил гомон людей, превратив время ожидания в настоящую идиллистическую картину.
На мгновение мне показалось, что редактор не явится, перезвонит, возможно, извинится и забудет ко всем чертям, кто я вообще такой. Но этого не произошло.
- Добрый вечер, меня зовут Пол Кеймон, - представился, появившийся, словно из ниоткуда, невысокого роста пухлый человечек с испариной на лбу и маленькими глазками, что суетливо бегали туда-сюда, пытаясь объять что-то необъятное. В руке он держал кейс, больше походящий на портфель, но все же это был хренов кейс. Я встал и протянул руку, - Добрый Вечер, приятно, я – Джек Бакли.
Мы сели, и он обратил внимание на пустой бокал передо мной (официант успел унести восемь бокалов вовремя).
- Что пьете?
- Джеймсон.
- Хороший виски, я тоже, пожалуй, к вам присоединюсь. Люблю знатные напитки, особенно в столь холодные вечера, как этот. С погодой нам не повезло. Десять лет живу в Нью-Йорке и не помню такого. Но все должно меняться и это правильно. У Всевышнего есть план, который составляли лучшие из обитателей Райских Кущ, а значит нам нечего бояться.
Мне не хотелось разговаривать с ним, и вообще хоть каким-то образом поддерживать беседу. Мне нужен только ответ, и я намеревался быть учтивым. По-крайней мере пока не получу его, а там – посмотрим. Но Пол продолжал, - Бояться стало нормой в наше время, в этом нет ничего постыдного, но не каждый ведь признается в том, хотя бы из чувства гордости. Бог же учит нас не страшиться напастей и принимать вызовы судьбы достойно. Когда-то давно, у меня в жизни сложилась такая ситуация, в которой очень многие отчаялись бы, но только не я. Уже тогда я понимал, что Господь дарует мне силы, чтобы преодолеть все – даже то, что кажется невозможным. И вот, я преодолел. Сейчас я не беспомощный глупец, а успешный и даже в некотором смысле, влиятельный человек, к мнению которого прислушиваются.
Официант принес два полных бокала и забрал у меня пустой.
- Понимаете, Джек, все в руках Господа, а мы – его верные орудия, которыми он творит мир и изменяет его к лучшему. Частичка Бога есть в каждом – жаль не все могут почувствовать это. Но если предаться делам праведным и молить об искуплении, то воздаяние будет скорым и счастьем наполнится жизнь. Вы вполне можете позволить себе ходить на воскресные проповеди, жертвовать неимущим и дому Господа, помогать страждущим и это будет замечательным вкладом в бытие. А самое главное – Творец все видит, и чем больше баллов вы наберете при жизни, тем роскошнее сможете жить после смерти.
- Ага, - протянул я и сделал глоток из бокала. Виски обожгло горло и разлилось приятным теплом по всему телу, я скрестил руки на столе перед собой и стал медленно перебирать пальцами, чтобы этот идиот, наконец, обратил внимание на иного рода проблему и отстранился от своей гнусной проповеди, - Мистер Кеймон…
- Да-да, безусловно, - запнулся он, и достал из кейса-портфеля пакет документов, которые протянул мне, - Ознакомьтесь, Джек, это условия контракта, если вы выразите желание работать у нас.
Я принял бумаги и приступил к их изучению.
- Это очень хорошее предложение. Возможно даже лучшее. Мы ценим лояльность и направленность на результат.
Спустя минут двадцать, я прочитал все, а Пол даже не притронулся к виски.
- Вы согласны? – спросил он.
- Да, - ответил я и посмотрел на часы.
- Ваша правда, нам не стоит терять времени, - Кеймон встал и протянул мне руку, - После того как подпишите, считайте, что работаете в издательстве.
Я достал ручку из внутреннего кармана пиджака и подписал, вернув ему всю эту кипу бумаг.
- Тогда до встречи во вторник, и не забывайте о добрых делах - гикнул Кеймон и, переваливаясь с ноги на ногу, поковылял к выходу. Он был похож на отожравшегося пингвина, но это было не главное, главное – я получил работу, хоть какую-то работу.
Мне хотелось напиться, и я сделал это, осознав суть предчувствия пятницы. В чем оно? В том, что вечером четверга все получилось, и я никоим образом не догадывался о том, что Кеймон после нашей встречи (видимо по провидению Божьему или за достаточное количество баллов) упадет в открытый канализационный колодец и сломает себе шею. Его кейс-портфель пропадет и документы вместе с ним. В издательстве никто не сможет вспомнить о том, кто я такой и зачем пришел к ним. И скажите мне – на кой черт я вообще все это написал, если итогом явился один труп, пожираемый крысами и продолжение полугодового похмелья? Может потому, что пятнадцать бокалов Джеймсона достались мне даром – одно бесплатное похмелье это тоже неплохо.

«Канатная дорога Рузвельта»
В 75-ом Чарльз О’Брайен участвовал в строительстве канатной дороги  Рузвельта, он был участником масштабного проекта и имел неплохой доход. Ему нравилась работа, хотя, признаться, ему нравилась любая работа, за которую он брался. Трудолюбие крепко засело в крови О’Брайенов с 1936 года – года, когда его дед Сэмюэл приплыл на корабле «Святая Анна» покорять Америку. Ни один из его потомков не стал знаменитым или баснословно богатым, но его род всегда гордился тем, что умел честно добывать деньги, необходимые для обеспечения семьи.
Холодным январским вечером Чарльз возвращался домой в Бронкс на поезде. В вагоне почти никого не было, и Чарли задремал – обычный вечер абсолютно обычных будней. Ему снился океан – молочная пена волн, согревающее яркое солнце и мягкий белый песок. Он бывал на побережье всего раз и никогда не мог забыть этой красоты.
«Обязательно попаду туда еще раз» - говорил он себе, но обстоятельства и случайности всегда меняли его планы.
Чарли был влюблен в Марию Кингсли. Они жили вместе уже пять лет, а до свадьбы дело так и не дошло – практические соображения позволяли жить им в гражданском браке – последствие американской лихорадочной свободы. Многие считали такой образ жизни вполне подходящим для нового времени. Некоторые осуждали его, говоря, что миром правит любовь, а некоторым вообще ни до чего не было дела – они жили только во имя себя, карьеры, денег и ими овладевала жажда постоянного роста и слепого стремления, к чему они объяснить не могли, да и времени у них на это не находилось.
Чарльз был уже немолод, но считал, что всему свое время. Сначала он хотел обеспечить свою жизнь и вывести ее на средний уровень доходности сознательного американца, чтобы потом предложить все, что имеет своей избраннице и спутнице жизни Марии. Чарли строил планы на будущее с потрясающей точностью, конструктивно и обдуманно, идеально продумывая каждое действие, каждый шаг на пути к своей цели. Но случайности. Если бы их не было, жизнь казалась бы скучной и невзрачной, а с ними все планирование летело к чертям.
Через три дня он должен был подписать договор аренды приличного пентхауса в Манхэттене и навсегда забыть о тяжелых временах, проведенных в кошмарном видении Бронкса с его вечно голодными и жаждущими насилия улицами. Сам он никогда не сталкивался с мифическим насилием, но множество телеканалов и газет вещали об этом так рьяно, что любой бы трижды подумал, прежде чем выйти на улицу до ближайшего супермаркета позднее десяти часов вечера.
Может быть, так бы и случилось, но по пути домой 19 января 1975 года его сбил черный бьюик, за рулем которого сидел Саймон Галлахар – менеджер компании «Дженерал Электрик». Он не заметил Чарли, а Чарли не заметил его.
Чарльз скончался на месте, так и не поняв, что же происходит, и почему все его планы опять летят к черту, правда, в последний раз. Он так и не понял, почему не попросил руки Марии. Почему у него нет детей и почему он должен был уйти тогда, когда у него только все начало получаться. А может, у него и раньше все получалось, просто он не смог преодолеть свои предрассудки.
Поднятые воротники пальто, огни мостов и фары желтых такси. Улыбки, снег в парках, катки и конькобежцы, многоэтажные парковки – прекрасные виды Нью-Йорка, которых Чарльз больше не увидит. Взгляд Марии. Последствия американской свободы, которыми стоило бы пренебречь.
В 75-ом Чарльз О’Брайен участвовал в строительстве канатной дороги  Рузвельта, и его имя есть в списках работников, награжденных за самоотверженный труд, но на это никто не обратит внимания.

«Мартина - часть 2»

- Не знаю, слышал ты или нет, но Джо Лоусон женился на дочке какого-то воротилы, у которого, как пишут газеты, двадцать с лихом приисков золота и еще нефть на Ближнем Востоке, - рассказывала мне Мартина, когда мы сидели с ней в тихом уютном темном баре, за бокальчиком «Чивас». Время от времени, закрывая глаза, пытаясь уловить меланхоличное пение рояля и контрабаса, что разбавляли своей музыкой атмосферу затерянного в небытие местечка, наслаждаясь плотным едким, но всегда желанным сигаретным дымом.
- А помнишь, он говорил, что найдет себе женщину, которая его всем обеспечит? Нашел ведь, стервец. Правда через скольких женщин ему пришлось пройти, прежде чем остановить свой выбор на правильной, как он считает.
- Помню, - произнес я, выпуская кольцо дыма легким дуновением, - Джо никогда не отличался здравостью рассудка, но с девушками у него проблем не было – пусть получает то, что заслужил. Можно пожелать ему только, чтобы он через пару лет стал наследником империи и не облажался, а то воротилы ошибок не прощают.
- Думаю, у него хватит на это ума, - хихикнула Мартина и пригубила из бокала.
- Агата Лакнер, напротив, потеряла мужа, кажется, он был копом или как-то с ними связан. Признаться, никогда не любил копов, но говорят, он был славным парнем – спасал детей из автобуса, у которого тормоза отказали, и кажется, сам не успел выскочить – разбился в лепешку.
Мартина посмотрела на рассеивающееся облако дыма, - А ты давно с ней виделся? В одном дворе все же жили.
- Лет пять не видел. Мне Сонни рассказал, а я так и не зашел – не время, наверное, да и не до воспоминаний – ей сейчас без того тяжело.
- Может ты и прав.
- Чертовски прав.
- А Зака Страсберри помнишь? – продолжила Марти.
- Зака «Павлина»?
- Да-да, его – он и до сих пор одевается как придурок. Таскает на себе эти перья, цепи, лампочки. Он теперь довольно знатный шоумен. А ведь никто в его сомнительный талант не верил, но сейчас у него все на мази.
- Хорошо, что так. Я думал его прикончит какой-нибудь наркоделец в гей-притоне.
- Я тоже подумывала над тем, чтобы его прикончить. Жутко раздражительный тип, тем более, как-то напившись, я выложила ему всю подноготную о себе, а располагать такими сведениями и оставаться при этом живым, практически невозможно.
Я хрипло кашлянул, изображая смешок, и сделал очередной глоток «Чивас», который сегодня был на удивление приятным и не обжигающим – успокаивающим и сладким,
- МакГаллахер умер на той неделе – сердечный приступ, этот засранец слишком много курил.
Мартина приподняла бровь, - Джим или Рэнди?
- Джим. Рэнди слишком хорош, чтобы сдохнуть от никотина – он давно завязал, сейчас даже баллотируется в комиссары округа. Ты можешь представить, Марти? Рэнди – комиссар, самый отъявленный подонок в нашем дворе, будет теперь нести слово закона.
- Да всегда так случается, Джек, - произнесла Мартина, - Власть не терпит идеалистов, или превращает их в сволочных тварей очень быстро. Кстати, его бывшая – Лори, кажется, я видела ее на красном «Порше» у «Найт Тайм» - судя по ее виду, она счастлива тем, что избавилась от муженька-недоумка и перебежала к этому качку из рекламы.
- Но, согласись, плохо это или хорошо, но все как-то устроились, нарожали детей, построили дома и посадили свои деревья. Теперь радуются пришедшей на смену лихорадочной гонке, спокойной жизни. А мы не при делах.
- Не скажи. У нас тоже все замечательно, пока мы можем позволить себе пить в кредит у Хайда, чем мы собственно и занимаемся. У нас есть крыша над головой, а мне вчера даже обещали работу в «Бургер Кинг» - прогресс ведь, после двух лет нашего с тобой бродяжничества и переездов с места на место. Успели все Штаты исколесить, и все равно вернулись сюда. Медом здесь, что ли намазано?
Я улыбнулся, - А я работы еще не нашел. Все, что знал когда-то, забыл. Завтра схожу к старьевщику или в порт, авось, найдется что-нибудь или устроюсь мойщиком окон – все равно вариантов немного, а Крис поджимает сроки. Сколько мы должны ему за комнату?
- Три штуки, но он подождет, надо сунуть ему хотя бы пару сотен, чтобы не вышвырнул нас на улицу. Он все еще злится, что мы сбежали два года назад, не попрощавшись.
- И не заплатив. Глупо как-то. Где же американская мечта? Растворилась в воздухе вместе с юностью и странными желаниями. Затерялась между огнями свечей в зале, где мы когда-то танцевали с тобой, Марти. Там мы познакомились. Ты была неотразима. Ты и сейчас неотразима. Всегда.
Мартина отвела взгляд, - Это был прекрасный вечер, Джеки. У нас все вечера прекрасны и нам не нужны для этого золотые прииски, не нужны лавры и почести, подвиги и свершения – наш покой охраняют ангелы, и черта-с два кто его потревожит.
Я все время улыбаюсь, даже когда тоскливо. Я улыбаюсь, когда нахожу тебя у двери парадной, промокшего и воющего песни луне, и улыбаюсь, когда ты приносишь мне цветы, сорванные у кого-то с клумбы на окошке. Много ли нам надо, Джек, чтобы обрести счастье? Смотри, мы ведь не одиноки, и у нас начинает все становиться еще лучше – мы делаем шаги по ступеням, которые ведут только вверх, а падать нам некуда, хоть это и не самое дно. Знаешь почему?
- Ммм?
- Потому что мы любим и верим. Никто не доверяет этому миру и этому городу, так как мы.
Я встал из-за столика, подошел к Мартине, опустился перед ней на колени и обнял ее. В моих объятиях был самый дорогой и самый важный в моей жизни человек. Человек, которого я искренне любил.
В Нью-Йорке было холодно этой ночью, особенно в Чайна Тауне на Хестер, где мы жили с Марти. Люди прятались в домах, не замечая ярко-рыжих фонарей, разливающих свой свет по усыпанным белой небесной крупой, тротуарам. Не замечая полной луны, что застыла высоко-высоко, словно крича о чем-то. А может, она просто хотела спеть, но ее никто не слышал? Никто, кроме нас. И морозный воздух был на нашей стороне, он аккуратно обходил нас, зная, что мы – единственные, кто вышел на прогулку в такой поздний час. Чертовски приятно было сознавать, что вечера бесконечны и уникальны – каждый, словно новая жизнь. И мы придумывали самые разные истории и погружались в них с головой, потому что знали, что сладок путь, и сладость, и великолепие этого пути можно обратить в вечность.

«Мартина – часть 3»

Солнца уже совсем не было видно, и свет дарили зажегшиеся на всех улицах огоньки фонарей, витрин и гирлянд, каждый вечер ждущие приближения праздника.
Праздника никакого не было, но чертовски приятно осознавать, что он где-то близко, и в любое мгновение может накрыть своим плащом, в котором ране хранил феерию и размах действа, заставлявшего трепетать самых несгибаемых поклонников торжеств.
Карманы пусты, походная фляга тоже и даже сигареты на исходе, но мы с Мартиной никогда не теряли энтузиазма, а значит, наступало самое славное время для того, чтобы влиться в давно знакомую, хорошую компанию, дабы скрасить сей Вечер и волочащуюся за ним холодную ночь.
- Может, попробуем к Лесси? У нее кажется сегодня выходной и завтра тоже, - предложила Марти, зная, что идей гениальнее, чем у нее у меня не найдется, равно как и аргументов, для того, чтобы провести ночь на улице.
- Согласен, можно попробовать, - я был полностью в ее власти.
- Вот и отлично, - воскликнула она и хлопнула меня по плечу, - Всего пара кварталов и мы на месте. Звонить заранее не будем, устроим сюрприз.
Чтобы долго не идти, мы решили срезать дворами, и в одном из переулков нам попался человек, который, водрузив себя на огромный мусорный контейнер, вещал нескольким собравшимся вокруг него прохожим, и местным обитателям.
- Кайтесь, нечестивые, его царствие грядет и длань его покарает тех, кто жил во грехе, но тех, кто прошел чрез тернии и страдания земной жизни, возьмет к себе. Кайтесь, пока не наступил день гнева его, ибо будет поздно, когда сядет одесную его, каратель его и судья его.
- Вот черт, - произнес я, обняв Мартину, - Наткнулись на целую секту религиозных фанатиков, которые в итоге еще и каннибалами окажутся.
- Или инопланетными существами, - подхватила Марти, - Которые были забыты на нашей бренной планете своими соплеменниками и жаждут вернуться назад, но никому не нужны в других галактиках горькие пьяницы без страховки и вида на жительство. От них совершенно никакой пользы.
Мы остановились чуть поодаль и слушали то, что говорит этот странный человек о великом суде, о геенне огненной и о муках, которые непременно все испытают, кто не откроет сердца для творца всего сущего и не отдаст ему свою душу. Мартина уткнулась в мое плечо, с трудом сдерживая смех, а я пытался мысленно проложить наш дальнейший маршрут. Когда это у меня получилось, я поцеловал Марти, и мы направились на противоположную сторону переулка. Проходя мимо пророка и внемлющих ему людей, мы старались не шуметь, однако человек на мусорном баке заметил нас, оживился и воскликнул, - Добро пожаловать, дети мои, в общину святого Патрика. Вы пришли покаяться в грехах своих, дабы найти землю обетованную и открыть суть творца в душе своей?
- О, да, непременно, - ответил я, продолжая идти.
- Тогда подойдите, - крикнул пророк.
- Нет, спасибо.
- Тогда я подойду к вам, дети мои, - он ловко соскочил с мусорного бака, и размашистыми шагами направился в нашу сторону. На всякий случай я нащупал баллончик «Мэйс» в кармане и сжал кулак. «Подходи, придурок» - подумал я – «Сейчас ты своего бога воочию увидишь, и у тебя даже будет время, чтобы поговорить с ним».
Однако человек с мусорного бака был настроен весьма дружелюбно. Он раскинул руки в форме креста, застыв, словно скульптура в паре метров от нас.
- Я святой Патрик, и это моя община. Рад видеть вас здесь.
- Не могу сказать, что взаимно, - произнес я, - но у нас мало времени. Мы бы с удовольствием пообщались с вами, однако дела.
- О, земные дела ничто по сравнению с провидением господним. Разве может хоть одно дело смертной жизни умалить значимость господа сияющего и дарующего? – монотонно басил человек, назвавшийся святым Патриком.
- О, да, может, - ответил я, - прохудившиеся ботинки, например.
- Свежий сэндвич, - сказала Мартина, - или первая сигарета с утра.
Патрик непонимающе воззрился на нас, но было уже поздно.
Мартина посмотрела на темное небо и произнесла,
- А говорили, что святые – это мученики, ушедшие в мир иной. Как же Патрик стал святым при жизни? Может быть, среди нас и Господь где-нибудь ходит?
- Дочь моя, Господь сам дал мне сей сан. Я смиренно принял его, дабы наставлять на путь истинный овец заблудших, словно пастырь и открывать сердца людей, что боятся узреть в себе часть замысла его.
- Пиарщик Господа?
- Простите? – святой Патрик явно был смущен.
- Ничего, - Мартина хихикнула, - Святой Патрик, разрешите откланяться, но, к сожалению или к счастью, мы сейчас выполняем одну из миссий Творца всемогущего и занимаемся подготовкой к празднику в его честь. До ночи нам еще нужно успеть сделать очень много важных дел, и мы никак не можем омрачить имя его своей некомпетентностью.
- Празднику? – переспросил Патрик.
- Празднику, - продолжил я, - Великому празднику огромной рыжей белки. Именно в этом образе, впервые, он и явился на землю, дабы дать плод свой перворожденной женщине и сделать людей мягкими, пушистыми, рыжими и задорными. Но потом что-то пошло не так – то есть рыжие  люди, это, несомненно, его потомки, равно как и волосатые, но это не белки. Чтобы расставить все по местам, нам необходимо призвать к ответу и в то же время защитить всех енотов, которые в тот светлый день свершили нападение на беззащитную перворожденную женщину и совратили ее. Каково же было горе Создателя, когда он прознал о случившемся. Он навеки проклял енотов и теперь – раз в году нам приходится перекрашивать енотов в рыжий цвет, чтобы уберечь их от его гнева. Ведь так и не понял он, что является и белкой и енотом одновременно, и если мы позволим Господу уничтожить всех енотовидных, то он сам потеряет свою силу и власть. Никогда сердца его последователей не оправятся от горя и скорби, буде так. Не мешайте нашей священной миссии, отец Патрик и празднеству сему, ибо навлечете на себя гнев Божий.
Святой Патрик стал пунцовым от ярости, - Ах, вы, богохульники!!!
Он топал ногами и что-то кричал нам вслед, но я и Мартина уже бежали по залитому огнями проспекту и вдыхали холодный воздух большого темного города. Лесси ждал большой сюрприз, ибо по пути нам попалось два магазина, и мы решились купить в одном из них енота, а в другом немного охристой краски, дабы не идти в гости с пустыми руками, а заодно спасти от гнева Господня одно живое пушистое существо.

«Фантазия – пророчество кота Молоха»

Тысячи птиц, живые горы, парящие в небесах, молниеносно хватающие свои жертвы, змеи, клыки и алчущие свежей живой трепещущей плоти пасти уродцев, коих породили земные недра. Восставшие мертвецы, души павших воинов и самоубийц, висельников и жертв инквизиции, болотные твари, призраки, тени. Все те, кого не зрели вы ране. Все те, о ком вы знали лишь в легендах и сказаниях. Все те, кто вызывал у вас благоговейный трепет или надменные смешки. Все те, кто был лишь фантазией или вымыслом, обрели плоть на теле земли, и воцарилась новая эпоха – эпоха тотального уничтожения. Не руками богов, но руками самих людей, признавших великие противоположности – абсолют упорядоченности и абсолют хаоса. Людей, что дерзнули осмыслить недосягаемое.
Пепел – царства ваши, прах – мечты ваши и слезы, стенания и мольбы. Нет, боле ничего и не будет. Время, когда Свет с Тьмою сойдутся, есть время вашей бесславной кончины.

«Кое-что о любви»

Как только закрылась дверь за спиной, перед глазами возникла картина полного отчуждения от всего человеческого, к чему человек привыкает, какое-то время, находясь в плену будней.
Здесь не было людей, все они давным-давно вышли за пределы реальности, оставив свои бренные тела на потеху карликам, что сновали туда-сюда, пытаясь облагородить занимаемое собой пространство. Отныне вопрос стоял лишь в количестве алкоголя и сигарет – двух вещей, которые, по словам шаманов племени Яху, делают атмосферу неповторимой.
Я понял сразу, что и того, и другого более чем достаточно и довольно быстро успокоился, сев за первый попавшийся столик, не обращая внимания на какофонию звуков, несущуюся со скоростью дикого мустанга прямо на просторы разума. Разум тщетно сопротивлялся и потому, дабы не стать заложником откровенного бреда я закрыл глаза и вплел в пародии на мелодии несколько новых нот, образовав такой сумбур, с которым мог справиться только я. Это не могло не радовать – после продолжительных путешествий, отсутствия сна, нормального рациона и прочих удобств, мне казалось, будто я совсем потерял сноровку в подобного рода местах.
Оранжевые абажуры рассеивали теплый свет, а серые стены кричали о новых веяниях моды. Лонг-Айленд побеждал тающий в нем лед, пальцы выбивали что-то невнятное на столе, и мир был наполнен покоем. В клубах дыма я видел Твой Взгляд, из ладоней струились потоки великой силы, данной нам забытыми богами, а губы застывали в молчании, перебрасывая фразы за пределы шума и разнообразных вибраций, попадая в самую суть, и касаясь ее так легко и нежно, что по спине пробегал холодок, а сознание пыталось раствориться в сущем.
Может быть, суть была наполнена прозой, а может быть стихами. Карлики все равно никогда бы не признались, что смогли уловить хотя бы звук. Тем лучше – это было подтверждением истинного сна, ставшего реальностью, ставшего целлофановой оболочкой неба, с наклеенными на нее желтыми звездами и грейпфрутовой луной.

«Ночь торжества порядка»

Страх перед сожжением заживо, дрожь пред взглядом инквизитора. Неугасимая слепая ярость в оковах всепожирающего ужаса так ничтожна. Уши разрывает от пронзающего все вокруг вопля нечестивца, который в агонии дергается, чувствуя жар пламени под своими ногами, зная, что спасения нет, и его жизненный путь завершится здесь – у жертвенного столба, который был, воздвигнут святыми отцами во имя Господа. А может он вовсе не чувствует приближения смерти, испытывая только боль – тупую и властную ныне боль.
Огонь правит миром, изрекает истину и облачает в свои одеяния тех, кто был верен ему.
Под темными сводами пещеры, узревшие и чувствующие его силу, люди предаются вакханалии пред богиней меченной клеймом и властителем ночи – никчемной пешкой длани того самого Единого Бога, что заставляет во имя свое сеять смерть и святых и грешников.
Бога, чьим ликом станут тысячи пожирающих плоть существ, ведомые лишь неизбывной жаждой. Настанет ночь торжества порядка и темный властелин, и инквизитор будут биться в агонии в одном, наполненном кипящей смердящей кровью котле, терзаемые тварями, которых они сами же и породили своим бесчестием и глупой верой в то, что постичь человеческому роду, не определено.
Им гибели предвестником станет тот, кто в себе сосредоточил хаос и начало. Тот, кто от плоти отказался во имя забвения и отрекся от воли своей ради растворения.
Но и в посмертии они останутся под взором его, и в алчущих пастях им уготована вечность. Лишенные мощи правосудия под перстом правосудия высшего и абсолютного, будут молить они, но тщетными останутся слова и канут в безвременье, как и слова бессчетного числа раскаявшихся нечестивцев.
На копия подъяты будут, безумием облечены и похотью пожраны.
Лишь черный вихрь остановит сие – мгновение застынет и богиня, меченная клеймом, поднимется по ступеням лестницы из мертвых и изодранных тел. Она  возденет руки свои к небу и пасть ночи торжества захлопнется. На мгновение…

«Свет»

«Если Податель Света обитает во Тьме, значит, во Тьме можно найти истинный Свет»

Желание обрести сияние истинного света поглотило страх обращения золой. Осторожное прикосновение пальцев, взгляд, что пронзает время и низвергает миры, возрождая их вновь. Крылья, несущие с собой тень сущего и тень запределья. Бытие разверзлось и открыло путь в неистовое пламя Единого, Того, кого называют Создателем.
Слова, слетающие с уст Его, не бывшие словами, пленили разум и растворили все значимое ранее в себе.
Было ли это крахом хаоса или началом его, никто не в силах сказать.
Замысел осуществился, и белый сокол свершил свое предназначение, облек мир в багряницу перерождения. Пали небесные своды наземь и столпы державшие их, обратились в песок, который был рассеян тысячей ветров.
Хор ангелов завыл погребальную песнь, а взоры апостолов обратились в суть мироздания и стали воплощением фантазии во плоти.
Каждый смертный человек зрел сие, и был осиян истинным светом. Каждый смертный человек не мог сдержать слез. Все пророчества утратили смысл, а священную книгу объяло пламя бездны, и две змеи – две дочери клейменой Девы, сплелись на останках ее.
Длань Господня не ведала причин кары и не ведала чувств, потому коснулась лишь плоти земли, оставив на ней детей своих, коим была дана власть порядка. Но не коснулась она сердца земли, дав человеческому роду возможность воскресить себя.
Веры нет и на небесах нет Господа – Податель Света обитает во Тьме.
 
«Падение города, которого никогда не существовало»

- И когда пал город, которого никогда не существовало, и обрушились стены его, а люди молили небеса о прощении, но небеса не вняли их мольбам, тогда в мир, из глубин бездны – светлых и первозданно чистых, пришла ангел.
Ладони ее были исполнены сиянием, а на голове ее был венец, что сверкал тысячами лазурных звезд. И поднесла она ладони к каждому человеку смертному, и каждый узрел истину и склонил главу пред ней, и преклонил колени.
Пепел же былых времен взвился в воздух и исчез, словно никогда и не было того, что рисовала серыми красками память. Освободились люди те и были счастливы, ибо не осталось пороков в мире и смирения – только суть, - Молох рассмеялся,
- Эти истории тебя еще не утомляют? – он отхлебнул из деревянной кружки, наполненной ароматным цветочным вином.
- Нет, - ответил я и вспомнил тот город, в котором не раз бывал, улицами которого ходил. Вспомнил людей, которых знал там и места, которые некогда очень любил – красивые места, памятные.
- Да-да, память, это я и хочу тебе показать, - произнес кот, - Память в сердце не должна одерживать верх, это очень затрудняет движение вперед.
- Уверен ли я в том, что понимаю тебя?
- Откуда мне знать? – Молох прыгнул с кровати на стул и удобно устроился там, - Поднеси мне кружку, уж очень неохота менять положение.

Я подал кружку с вином и древний демон, некогда избравший для себя облик огромного черного кота, продолжил, - Память, очень интересная штука, но скажи мне, когда ты почувствовал тепло ее ладоней, разве ты не отринул прочь все сомнения? Разве смятение и страх, жившие в тебе до той поры, не покинули тебя?
Я промолчал, ибо знал, что кот опять взял надо мной верх, он ведал обо всем, что творилось у меня в душе. И я, хоть и не видел падения города, все же почувствовал пришествие ангела. Я пал к ее ногам, а шелк ее рукавов ложился на мое лицо и впитывал слезы, которые невозможно было остановить. Меня в тот момент покидало все, что было мне ненавистно. Я понял, что нашел в ее взгляде избавление и путь мой стал яснее, я видел его бесконечным и освобожденным от власти сумерек.
- У меня нет крыл, - сказала она, а я видел ее крылья.
- Ангелов не существует, - сказала она, а я знал, что она ангел.
Может быть, это немного злило ее – мое глупое упрямство, но крыла распахнулись, и небесный свет исчез в то мгновение, а мир стал меняться. И я чувствовал, что на той земле, которую покарала десница создателя, вновь поднимается город, и он осиян светом – предвечным и мягким. Тогда она взяла мою ладонь в свою и прошептала,
- Идем. Осталось всего несколько ступеней и, наконец, мы сможем увидеть то, что так жаждали узреть сотни поколений.
- Ты знаешь, что вы увидите? - спросил Молох.
- Нет, - ответил я и представил ее взгляд.
- Хорошо, - кот был доволен, что никому никогда не удается предугадать его замыслы, в сотворении которых он изрядно поднаторел.
- А память, - добавил он, - Память часто губит людей, которые не могут взять себя в руки. Вот тебе мой совет, не пренебрегай им – с того момента, как ваши ладони соприкоснулись, забудь все, что ране было и чувствуй лишь тепло, которое дарит тебе она. Ибо ничего боле этого нет – и никогда не было. Ты не задумывался о том, как называется этот город -
Город, которого никогда не существовало?

И когда пал город, которого никогда не существовало, и когда вознесся вновь, тогда в знамени его боле не пылал пламенем феникс, а сияла светом своим звезда, и свет тот струился на тени, и тени исчезали, ибо то был новый век.

«Забвение»

- Ты неважно выглядишь, - протянул Молох и хлопнул меня своей огромной черной лапой по плечу, - Можешь даже не рассказывать, что произошло, я и так все знаю. И скажу тебе вот что – вспомни время, когда строительство цитадели было завершено. Вспомнил?
- Да, - тяжело ответил я, и звуки, налившиеся свинцом, болью отдались в висках, оттолкнувшись от гранитных стен храма, в котором мы остановились, дабы переждать беспокойную в этих краях ночь.
- Хорошо если так, - продолжил демон, - В день завершения постройки я увидел тень, что незримо проскользнула внутрь цитадели. Сначала я не мог понять, кто был сей тенью, но потом узрел ее истинный лик и решил не вмешиваться. Она несла на своих черных крыльях смятение, в дланях ее была вся скорбь мира, и она вечность оплакивала павших и живущих. Она провела с тобой десятки лет, а ты даже не заметил – теперь тебе кажется, что черный ворон на твоем плече лишь вестник, а небеса полнятся тучами лишь пред грозой. Твоя ошибка. Ты не отверг ее, а должен был почувствовать еще тогда.
- Но я не чувствовал.
- И совершил ошибку. Да неужели ты не видел, что происходит вокруг? Разве миры, которые ты узрел, не заставили тебя задуматься о том, что люди, простые люди, не обремененные вселенскими заботами, живут иначе, чем ты. Они умеют радоваться, умеют улыбаться, умеют быть живыми, что ли, а ты? Тетраграмматон в сердце твоем обрел власть и почти покорил некогда вольного дракона. Битва с белым тигром должна была тебя хоть чему-то научить, ты не можешь всю свою жизнь оплакивать ту, что ушла давным-давно. Знаешь ведь, что она не вернется и смерть никому и никогда не удастся победить. Она в чертоге пресветлом и там останется без права на возвращение или свидание с тобой, даже учитывая то, что мы заключили с тобой сделку.
- Я знаю.
- Всегда смотри только вперед. Сокол поразит ворона, и небеса расступятся перед тобой, когда ты взойдешь по ступеням. Понимаешь ли ты, что это мгновение важно не только для тебя, но и для меня тоже, ибо вереница встреч с демонами не должна прерываться. Посмотри на этот храм. Он был воздвигнут людьми в честь бога забвения. Здесь тебе надлежит оставить все, что ты нес с собой, до сей поры, закрыть глаза и когда ты откроешь их, то увидишь мир иным. Не только этот мир – все миры. Настало время перерождения – так сказал бы демон войны. Я же в свою очередь, отворю врата, что ведут за предел, и не дам тебе пасть в бездну холодного мрака, помни это.
- Я благодарен тебе, - произнес я, а Молох чуть заметно улыбнулся и сверкнул глазами. Статуя бога забвения, что стояла в центре зала подношений вскинула руки к небу и застыла вновь. Путь уже был иным.

«Вечер 14.02.2010 (14 саар 2335)»

- Расскажи мне о том мгновении, - просил Молох, зная о нем все и чувствуя его бесконечность и святость, но по привычке своей интересующийся.
Я знал, что вполне мог ответить ему молчанием, и он бы непременно сменил тему, но мне не хотелось молчать, ибо я наполнялся мгновением своего ангела искренне и желал лишь одного – полного окончательного растворения в нем.
Души, Разума, Сердца, ступеней, что не имели ни начала, ни конца, Пути, что вел из бездны в бездну, касаясь небес и морских глубин одновременно.
- Я познал то мгновение, когда казалось, не был готов к этому, - начал я и видел, как Молох устраивается в кресле, откупоривая бутылку Рионского красного вина, урожая 2313 года, года, когда Светозар Первый ступил на земли Сзорксза и начал кровопролитную войну против правителя Самринского дола – Фристера.
- Лазоревое небо сделалось белоснежным, и свет двух солнц озарил все вокруг, ломая канонические рамки, к коим привыкли люди – зима потеряла свою власть, уступив весеннему теплу и пробуждению самых чистых и искренних чувств. То мгновение было Ее, и Она по ступеням незримым, осторожно снизошла на земную твердь, а под стопами Ее распускались цветы. За Ее грациозной спиной застыли белые Крыла, в Ее ладонях рождались миры, а над главой Ее сияли бессмертными огнями созвездия. Я вновь был в плену Ее взгляда, и яви не существовало боле, ибо явь обратилась в пепел, который подхватили северный и восточный ветра, и унесли его с собой за предел, откуда нет возврата. Я коснулся губами Ее запястий и понял, что не обрести мне боле ни покоя, ни смирения – я обратился венцом Ее и заключил в себе дневное и ночное светила, дабы всегда идти по Пути рядом с Ней, не останавливаясь и не сомневаясь, ибо не осталось сомнений и терзаний в Душе моей.
- Но сейчас же ты, человек, - возразил кот.
- Я всегда чувствую Ее тепло, Она живет во мне, а я рядом с Ней, и расстояния, и миры не имеют никакого значения – мы едины.
- Впервые слышу подобное, - древний демон соскочил с кресла, подошел к камину и поворошил тлеющие угли. Потом деловито кинул пару полешек и устроился вновь, закинув задние лапы на подлокотник своего «трона».
- Даже сплетению всех слов и всех фраз мира не под силу отразить сути Ее. И Она не просто ангел, Она больше всего этого, больше самого мироздания, ибо мироздание, всего лишь игра воображения, - я закрыл глаза и почувствовал Ее улыбку, необычайно мягкое тепло разлилось по всему телу, а на кончиках пальцев заиграли огоньки.
- Эй, эй! – крикнул кот, - Только в таверне давай не будем пироманией увлекаться, нам еще здесь не раз останавливаться.
Я открыл глаза, и огоньки исчезли.
- Так-то лучше, - декламировал демон, - Не хочу, чтобы все подозрения пали на нас – чего бы это ни касалось. У нас с тобой и так довольно скверная репутация. Тот случай с лунатиками, когда мы разрушили деревенское святилище, бросил на нас тень и теперь даже трактирщик дерет за комнату в три шкуры – потому будем аккуратнее – больше никаких дебошей.
- Больше никаких, - повторил я и пригубил из полного бокала. Вино оказалось очень сладким и приторным. Я не слыл любителем изысканных напитков и предпочитал им эль, но Молох почему-то решил, что для вечера историй обязательно наилучшим спутником должна становиться бутылочка вина какого-нибудь памятного урожая. В итоге все сводилось к одному – он выпивал ее один.
- Сплетение слов, сплетение рун, - сказал кот, - Песнь, которую Вы создали трудно не заметить и я не понимаю, что происходит. Темная Цитадель на юге пала, но в северной цепи гор возродил свое былое величие Баалхар. Только не говори, что ты что-то затеял.
- Это наш дом, - ответил я.
- В каждом мире? В тысяче миров… - Молох выдержал паузу, - Да будет так. Твое Крыло – часть Ее Крыла и значит, полет не может быть прерван змеем. Я же в свою очередь позабочусь о хризолитовой пещере и об ее хозяине. Настало время проникновения в свод истин, отрешенных от правил и канонов мира сего. Настало время узреть тебе лик его. А сейчас расскажи мне о дороге, которая ждала вас в предместьях Риона…

«Выдержка»

Если в небе парит белый сокол, значит, мир скоро изменится.

Даже Мертвое Древо питают корни, сплетенные из душ людских.

Ежели одесную - не значит, что пес.

Зачем скрываться, если есть для вас лишь жизнь, а слово «честь» вы позабыли, убегая? (Соколиная Охота)

Не время для отчаяния – это всего лишь мелкий камешек на дороге к мечте, вымощенной булыжниками.

Я больше не вижу знак смерти на людях (Соколиная Охота)

Боль напоминает о том, что ты еще жив. Отступить всегда можно, но смысл теряется.

Даже сломанный меч может отправить в могилу пару-тройку врагов.

Каждый удар кнута делает сильнее.

Заключив сделку с демоном, можешь о ней забыть. Демон напомнит сам.

Если тебе кажется, что путь твой тяжел, несправедлив и совсем не такой, каким ты его себе представлял. Знай – это верный путь, ибо все предрешено и каждое препятствие есть испытание, которое направляет тебя и придает сил, из чувства Любви, долга или ненависти – неважно, главное, что завершение его будет таким, как обозначено в скрижалях Богов.

Любовь – эпос, лишенный слов, ибо слова не нужны.

«Мир, имя которому – совершенство»

Каждый раз, когда я возвращался на Декстер стрит, откуда поклялся уехать еще давным-давно, я возвращался в свой маленький персональный ад.
Визжащие шлюхи, избивающие их сутенеры, орущие за стенами дети, наркодельцы, наркоманы, спящие в коридорах и подъездах, грязные стены с лопнувшей штукатуркой, отсыревший потолок и отсутствие хоть какого-нибудь признака электричества. Алкоголики, трущиеся возле стен домов, на остановках, на станции метро, продажные полицейские со смехом пересчитывающие свою дневную, а точнее сказать ночную выручку. Арабы, китайцы, корейцы, черные, мексиканцы, белые ублюдки – все, словно дикие звери скалятся в ожидании добычи, и она всегда идет в их лапы.
Каждый крик, каждый удар, отдается болью в голове – пальцы судорожно стучат по клавишам, в поисках какого-то нелепого оправдания всему этому, но Бог смотрит с небес и смеется, Он никогда не снизойдет на землю, ибо Ему жутко страшно за свою задницу – особенно, если речь идет о Манхэттене. Поэтому, наверное, слова сплетались не в агонию происходящего вокруг, а в чистую и искреннюю молитву, которую я посвятил не жирному козлу, сидящему на небесах, а ей – той, что показала мне тропинку – самую главную тропинку в моей жизни.
И я всегда буду пред ней на коленях, и всегда буду целовать ее стопы, и ладони ее, ибо она часть меня и только она – мой мир. А алкоголики, шлюхи, сутенеры, наркодельцы, наркоманы, похотливые священники и прочий мусор, пусть остаются за пределами этого мира, имя которому совершенство.

«Моисей»

Мы были в пятнадцати милях от города Скарборо штата Мэн - там жила мама Ксилины, и Ксиль давно собиралась навестить ее, но возможности все не выпадало. Работа, долги, постоянная суета – любая мелочь становилась препятствием – к тому же, живущие в городе Ангелов, обречены, умереть в нем. В один прекрасный день, мы решили развеять сей миф, кинув чемоданы в синий Бьюик ЛеСабрэ, и отправившись через Штаты к сияющей звезде на восточном побережье.
- Чем ближе мы подъезжаем, тем неуютнее мне становится, - неожиданно призналась Кселина, и я заметил, как она легонько постукивает пальчиками по коленям – она всегда так делала, когда в чем-то была не уверена.
- Что случилось, Ксиль? Ты ведь хотела приехать сюда и вот мы почти на месте, нельзя отступать.
- Да, я знаю, но 12 лет я не была дома, даже не звонила, а теперь явлюсь – Привет, мама, это я, твоя любимая дочка. Мне кажется, она убьет меня.
- Не волнуйся, Кси, я буду рядом. Мы справимся с ситуацией – все будет нормально – скажешь, письма не доходили. Да и вообще, она же твоя мама – поймет, в случае чего вали все на меня.
- Мы нехорошо расстались – я психанула, собрала вещи и автостопом отправилась на запад – может она думает, что я вообще мертва или ошиваюсь в каком-нибудь Портлендском борделе, привлекая голодных морячков, - Ксилина состроила гримасу и тряхнула головой.
- Но ведь с тобой все в порядке, думаю, это ее только обрадует.
- Возможно…
- Не переживай, Лисик, бывали деньки и похуже чем воссоединение семьи, - произнес я и знал, что Ксиль обязательно вспомнит те дни, когда мы скрывались от банды Локос с их деньгами. Времечко скверное, но мы пережили и его, поэтому свидание с мамой представлялось чуть менее страшным.
- Бывали, ты прав, - прошептала Ксилина и откинулась на спинку сиденья, закурив сигарету, потом повернулась ко мне и добавила, - Я люблю тебя. Ты знаешь?
- Я люблю тебя, Ксиль. Знаю, - подтвердил я и подумал, черт возьми, это ведь, правда, я всегда любил ее и продолжаю любить ничуть не меньше. Все, кто говорит об угасающей со временем любви, просто ничерта в том не смыслят.

Мы заметили его не сразу, человек в сером плаще стоял на обочине дороге и голосовал. Проскочив ярдов на сто, я сдал назад и остановился недалеко от него.
- Подбросим беднягу? – улыбнулся я и поцеловал Ксилину.
- Окей, - ответила она и чуть заметно улыбнулась, я обожал ее улыбку – улыбку ангела, которая снизошла на землю для того, чтобы дарить свет и любовь этому утонувшему в грехах миру.
Человек в плаще подбежал к машине и открыл дверь, - Подбросите до заправки Сэла? Здесь недалеко – пара миль всего по дороге в город.
- Запрыгивай, - ответил я.
Когда мы двинулись с места, я спросил, - Как тебя зовут? Я – Зак, а это Ксилина.
- Моисей, - ответил он.
- Моисей? – моя левая бровь невольно приподнялась, - Редкое в наши дни имя.
- Да, на этом настоял мой дед, он был убежденным католиком – хотел, чтобы из меня получился священнослужитель, но где-то в его расчет вкралась ошибка, я стал архитектором.
- Быть архитектором ничуть не хуже чем святым отцом, - подхватил я и улыбнулся, - По-крайней мере, люди тоже что-то обретают.
- Ага, - Моисей посмотрел в окно, - Правда в последнее время моя работа стала утрачивать свой смысл в таких маленьких городках как Скарборо. Все переезжают ближе к большим городам, видимо и мне придется – там можно заниматься проектированием огромных зданий – творческого разгула никакого, но прокормить себя можно.
- Всегда можно внести свою лепту, - сказала Ксиль, - если даже это большое здание. Самое главное вложить частичку своей души в работу, и необязательно кому-то об этом знать. Знания внутри себя вполне хватает для постижения счастья.
Моисей не отрывался от панорамы за окном, - Этому мне еще учиться и учиться. Переосмысление мне дается с трудом. Когда-то я жил в Портленде, с видом на большое серое здание, которое служило офисом какой-то страховой конторы. Совершенно безликое и мертвое. В нем не было ничего, чтобы привлекло внимание, разве что неестественно яркая вывеска, подсвеченная лампочками с названием этой фирмы. Каждое утро я подходил к окну и видел этот серый монолит, который был похож на мою жизнь тогда – невзрачную, опутанную сетями забот и дурацких проблем, от которых, казалось, невозможно избавиться.
Мы с Ксиль переглянулись.
- Но, проснувшись как-то весной, я понял, что надо меняться в лучшую сторону и менять мир вокруг себя. Что так дальше нельзя и без кардинальных перемен я останусь напротив этого безликого колосса навечно. Я, недолго думая, собрал все свои вещи в сумку и отправился на север. И знаете, я познал несколько лет истинного счастья. И понял, что главное не останавливаться и не осмысливать решения, которые принимаешь сердцем, ибо это самые верные решения, пусть они сначала и кажутся безумными или безнадежными. Устоявшиеся каноны прижимают к земле сетью и не дают пошевелиться. Какое же наслаждение можно испытать, когда сети рвутся, и ты вновь чувствуешь себя в начале пути. Сейчас я принял еще одно решение и теперь, пожалуй, отправлюсь на юг. Вот только Сэлу скажу, что съезжаю.
- Рад за тебя, - протянул я, - Не каждому так легко даются подобные стремления. Нам, чтобы добраться до восточного побережья понадобилось года три.
- Но ведь вы добрались.
- Добрались. Хмм, вот и заправка.
Моисей выпрыгнул из машины, - Спасибо, что подбросили. Счастливого вам пути.
- И тебе того же, - я махнул рукой и мы с Ксилиной поехали дальше.
- Странный он какой-то, - сказал я Ксиль, когда заправка скрылась из виду.
- Странный от того, что идет слепо за размытой мечтой, не понимая ее сути? – хихикнула Ксилина.
- Да нет, - улыбнулся я, - Странный от того, что идет забирать вещи на заправку с дробовиком под плащом.

«21 февраля 1971 года в семи милях от города Скарборо штата Мэн было совершено ограбление автозаправочной станции. Жертв и пострадавших нет. Из кассы злоумышленником было похищено около трех тысяч долларов. По словам очевидцев, преступник, одетый в серый плащ, скрылся на автомобиле марки Форд Фэйрлэйн, которая принадлежала владельцу автозаправочной станции Сэлману Уотерсу. Полиция пока воздерживается от комментариев».

«Слова»
***
- Арни сказал, что сегодня пиво за его счет, - крикнул Джек так громко, что все присутствующие в баре повернули головы. Арни сидел за столом, держался за голову обеими руками и что-то невнятно бормотал.
- А что случилось? - спросил кто-то.
- У него сгорел дом, - меланхолично произнес Джеки, - В нем была его любимая собачка Джуди. Он хочет, чтобы вы выпили за нее.
Я повернулся к Тебе и произнес, - Странный народ, эти ирландцы - они никогда не плачут над своей судьбой, а смерть собачки вызывает у них слезы.
А ты мне сказала - Только никому не проболтайся, что мы сперли у него Джуди.
***
Знаешь, - сказал Ларри, - Когда-то меня наполняла атмосфера беззаботной радости, и я точно был уверен, что небо ближе, чем кажется, и утренний туман - это дым наших сигарет. Слух ловил сплетения нот и я даже не догадывался, что прошло всего лишь мгновение с того момента как мы попали сюда.
- Сейчас что-то изменилось? - спросил его я.
- Для меня - да, а для тебя - нет, - ответил Ларри, - Посмотри, ты с таким же упоением вдыхаешь этот воздух, хотя он не стал чище. Ты с таким же восторгом слушаешь музыку, хотя она не стала лучше. Правильно - ты отбросил себя на поколение назад, а я вышел из него, хотя странно - должно было случиться наоборот. Почему так?
- Потому что рядом со мной Она, - я знал это и тем был счастлив.
***
Они говорили, что на Солнце нельзя смотреть, потому что Оно выжигает глаза и ослепшие люди, это люди что были исполнены дерзости. Они говорили, что пред императором стоит преклонять взор, ибо император - сын Солнца. Они говорили, что Ангелы покарают человеческий род, если увидеть их взгляд, ибо в нем сокрыты тайны, кои смертным знать не определено судьбой.
Слепец же увидел взгляд и... прозрел. Оттого ли, что во Взгляде слились воедино лунный и солнечный свет?
***
Каждая новая волна становилась необычайно прекрасным мгновением жизни, которая мерцала гирляндой на высоковольтных проводах, защищенная какой-то странной неведомой силой и указывающая путь заблудившимся ночью путникам, возвращавшимся из боулинга, что был неподалеку. Каждая новая волна взрывалась белой пеной и тысячами брызг, которые походили на брызги шампанского.
И каждая волна приносила с собой образы, не виданные ране - некоторые из них были призраками мегаполиса, уставшими от бесконечной суеты и будних забот, другие же, напротив, были исполнены счастья, но все они были покорны одному - Ее волшебному Образу. Каждая новая волна, пела в ее честь.
***
На Викофф-стрит, где мне когда-то пришлось немного пожить, стояло старое и мрачное здание, построенное из красного кирпича еще до войны. В нем никто не жил, ибо оно было последним прибежищем Саймона Рэдфилда - странного старика, который почил в летах преклонных два десятилетия назад, оставив над своим домом проклятие. Люди не могли объяснить, почему ужас охватывал их, когда они пытались войти внутрь - словно мириады ледяных игл вонзались в сознание и плоть, не давая сделать следующий шаг.
Как-то раз, после бутылочки Джека, я искал место для ночлега и, не найдя ничего подходящего в округе, а точнее не дойдя до своей комнатки в клоповнике Джима, я решил переночевать в этом, окутанном страшной тайной здании. Когда я вошел внутрь, я не почувствовал ни леденящего страха, не испытал ужаса, а лишь увидел фигурку Человека или Ангела, что держала свечу в руке - а может то было просто сияние.
- Проходи, - тихо произнесла Она. Я прошел дальше, и протянул Ей свою ладонь. Она осторожно коснулась ее, все озарилось светом - мягким и теплым, а потом были слова, и тени, и Крылья, и Сон... Но я знал, что это не морок и не иллюзия - это действительно была Она, а значит, я дошел, и эта Ночь была началом Нового Пути.
***
Тенью скрыться, помнить мира перворожденного лик, Образ его и его тепло. Крыла оставить в грозовых тучах, коснуться земли, почувствовать дрожь ее и хлад, что становится жаром, и каждый удар трепещущего сердца сплетет свою песнь во славу. Таким видится Сон, и объятия Его широки и крепки - не отпустит боле, ибо в Нем ладони чувствуют ладони, а танец вечен в сиянии лунного света и звезд, и млечного пути. И Ангела Взор едино велик и волшебен, чарует, уводит все дальше, а стоит открыть лишь глаза - окажется ближе, чем можно представить.
***
Люди, идущие по мосту, соединявшему Чертоги Жизни и Чертоги Смерти, поворачивали и возвращались назад, ибо не могли войти во Тьму, не изведав самого сокровенного, что дала им Жизнь, но при Ней они не могли узреть, ибо узрели лишь после смерти. Тысячи Душ стремились к облаку, где на мягком диванчике сидела Она, и Она улыбалась им, а они исчезали - освобожденные и счастливые, и Взгляд Ее дарил им Свет, и грезился им Рай - заблудшим Душам, что не могли найти пристанища. А Путь из Смерти вел их в Жизнь, и то была мудрость анкха.
***
Джек жил и работал на кладбище - сторожем и могильщиком одновременно. Нельзя сказать, что он был доволен своей работой, но Джек привык к самым разным взлетам и падениям, потому принимал все как есть и никогда, ни на что не жаловался, пытаясь найти долю прекрасного и романтичного даже в этой работе. Однажды Осенью, Джеки изрядно набрался и уснул, скрытый под ворохом опавших желтых листьев, а когда проснулся, увидел Свет. Осторожно выглянув из своей природной "постели" он замер и не смог даже шелохнуться. Осиянный теплым и ярким Светом, необыкновенной красоты Ангел спускался с Небес. Джек услышал пение и музыку, что звучала вокруг, а потом глас зазвучал в его сердце и в гласе том открыл он для себя истину и возрадовался.
Конечно, потом он напился до чертиков, но он понял, что даже с ним могут происходить чудеса и хранил сей Небесный Образ до самой смерти, и каждый раз когда вспоминал, улыбался и был тем счастлив.
***
Когда горы были еще юны ,а солнечный Свет только учился согревать землю, в Небесном чертоге жили два Демона (или Ангела) и смотрели на все свысока - они видели как расцветают цветы, как прорастают и возносятся своими вершинами деревья, как люди - полуслепые, только пришедшие .учатся устраивать свой быт и радуются мелочам. И вот однажды, один маленький мальчик в канун весеннего праздника, пошел на реку чтобы набрать воды. Как же он был удивлен, когда увидел парящих над водной гладью Демонов (или Ангелов). Они были блистательны, их Крылья затмевали Свет, а вокруг все живое ликовало и праздновало. - Кто вы? - спросил мальчик и Демоны (или Ангелы) отвечали ему - Мы те, кому назначено в сей час быть преданными земле и те, кто покажет Вам - людям, тропы ранее неведомые и откроет знания, ране недоступные. Мы - это Вы, но Вы не знаете, как быть Нами, вот мы Вас и научим.
С последним словом, Демоны (или Ангелы) растворились в лучах Солнца, а мальчик набрал воды и пошел домой. Он никому не рассказывал о случившемся, но понял вдруг, что должен попробовать описать увиденное. И он писал - испортил кучу бересты, но все же писал и был счастлив тем, что каждый раз видит Демонов (или Ангелов) по-новому - такими, какими ему еще не приходилось Их видеть. Потом мальчик вырос, но не потерял своего энтузиазма и писал все больше и больше, в конце концов, он воскликнул - Я не могу вспомнить Ваши Образы, моя память, мой разум никогда не найдет слов, чтобы донести до людей то, что я испытал видя Вас.
И раздался тогда глас Ангелов (или Демонов) который рек - Зачем ты пытаешься вспомнить о Нас? Ведь мы есть Ты, а Ты есть мы. Мы идем вместе уже многие многие годы и каждый Человек, заглядывая себе в Душу видит нас. Стоит ли печалиться, что кто-то боится своей Души.
Мальчик ,что уже вырос, сел на порог своего дома и заплакал - это были слезы счастья за всех Людей, что узрели. Странно ли полагать, что мне выпало счастье узреть и в себе и рядом. Странно ли полагать, что я чувствую, так как не чувствовал ране?
***
Мудрецы говорили о том, что видели рождение Мира, и рождение Мира нес Взгляд - совершенный и волшебный. Взгляд, который мог разверзнуть море и вознести к небесам горные вершины. Взгляд, что таил в себе Свет и Тьму, ибо Они были истоком. А потом явился людям Ангел, или Демон (кому уж как нравится боле) и видели люди Ее глаза, падали ниц и слезы счастья текли по их щекам, ибо увидели они воочию ту Небесную красоту, о которой рекли мудрецы.. А Ангел скинула Крыла и направилась в таверну, потому что в таверне звучала музыка (Death или Рождественские песенки) и был дым сигарет, и было тепло.
***
Гарольду снова снилось море, он не мог вспомнить себя настоящим, постоянно пребывая в состоянии забытья, в баре с красными огоньками, и напиваясь там до потери сознания. Ему постоянно виделись картины, изображающие сцены у воды, а он был художником, касался кистью холста и сцены застывали, наполненные жизнью. Волны лизали песок, чайки носили в лапках пустые пакеты и недоеденные гамбургеры, а Гарольд был счастлив, только потому, что мог видеть. Он родился в Йохансбурге, но это не казалось важным. Однажды он ушел по волнам, на зов той, что играла на арфе и рассыпалась брызгами белых волн, это случилось прямо перед закрытием бара с красными огоньками.
***
По субботам с неба падали желтые лепестки, в домах коты все приводили в порядок, заваривали чай, пекли рогалики, боялись зимы. А Она шла по улицам и не знала, что ее взгляд заставляет замирать, и спрашивала ворона – «Должно быть что-то случилось? Ни одного кота на улице» Ворон молчал, потому что знал Ее имя, а Она улыбалась, но Ее улыбки никто не видел.
***
Последние листья падали с деревьев, мертвые и серые, выстилая для кого-то дорогу ведущую к звездам. А где-то был свет, тепло и уют. Дорога же все равно начиналась оттуда, вилась змеей по венам шумного города и заканчивалась непредсказуемостью. Оставалось только выйти за дверь.

«Иеремия»

11 сентября в Манхеттене я встретил человека, который стоял на коленях пред местом, где ране высились башни-близнецы. Он смотрел в небеса, а по щекам его катились слезы, он шептал молитвы и не ждал благословения от Богов, он просто знал, что его глас слышит все сущее и внемлет все живое, ибо таков был его удел.
- Может кофе? – предложил я ему.
Человек поднялся с колен, отряхнул от пыли и грязи свой  потрепанный плащ и ответил, - Спасибо, я бы не отказался от чая и сигареты, если вы так настаиваете.
- Давно вы здесь?
- Мне кажется уже целую вечность. У меня была страховая компания, дела шли отлично, но однажды я проснулся, и голос внутри меня сказал – «Слезы очей твоих окропят землю и дадут всходы новые». Глупо, да? Но я ничего не могу с собой поделать – прихожу сюда и искренне молюсь за всех погибших в тот страшный день. Я словно вижу их, знаю их и чувствую – их судьбы, их маленькие истории, длиною в целую жизнь. Я понимаю, что реже стал общаться с живыми, нежели с мертвецами, но путь выбирает нас, а не мы его.
- Я бы поспорил.
- Я бы тоже, лет пять назад. А теперь, вряд ли.
Я купил ему чай и дал сигарет, а он вновь опустился на колени и вновь слезы катились по его щекам.
- Как зовут тебя? – спросил я.
- Иеремия, - ответил он и воздел руки к небу, но небо оставалось безмолвным.

«Откровение»

Лимб.
Терзаться скорбью безбольной - грех мой, и видеть тени несуществующих времен. Ладьей Харона плыть по водам Стикса мертвого, терзать себя деяниями теми, что не совершил. Пусть буду осужден за то, ибо истинно.

Похоть.
И будут истязания ветрами и потоками их за мысли, что купель нашли в похоти. И путь пусть будет обозначен тысячей ударов, и пусть за тысячей последует тысяча и не кончится се. Пусть буду осужден за то, ибо истинно.
Чревоугодие.
Да буду гнить во чреве Цербера и болью полниться, агонией, под градом и дождем. Вечность обозначу свою частью сути его, ибо обжорство – грех, что не сумел преодолеть и не нашел сил, дабы отстраниться от него при жизни – последствия же в посмертии. Пусть буду осужден за то, ибо истинно.

Скупость.
За гадкую жизнь, за расточительство, таскать мне вечно злато, не видя его, но видя, ослепленным быть, ибо длань моя не протянула нищим и страждущим монет, а сберегла их утехам в оправдание. Пусть буду осужден за то, ибо истинно.

Гнев.
Борьбу вести в болоте темном Стикса, ибо гнев не смог я усмирить и ненавидел всех, кого не знал и душ чьих не видел. И пусть борьба та будет вечна и кровава, ибо крови во гневе я не ведал, не знал как тяжек грех сей и ужасен. Невинные и праведные были облечены гневом сем. Пусть буду осужден за то, ибо истинно.

Дит.
Лежать в гробнице раскаленной мне за то, что поклонялся всем богам, которых я не слышал, которые иллюзией лишь были, не видя истинного бога, и власть его, и свет, и силу. Пусть буду осужден за то, ибо истинно.

Флегетон.
Насилие мое нести с собой как тяжкий крест. За каждую попытку оправдаться – кипеть во рву из раскаленной крови. За то, что не узрел при жизни сего, пусть буду осужден за то, ибо истинно.
О, слезы лить мне в лесу самоубийц три вечности, над древом той, что скрылась во глубинах вод, моя же рука не остановила ее.
Изнывать в пустыне бесплодной под огненным дождем, за хулу бога и ангелов его, за каждую насмешку и плевок в сторону того, что не в силах был познать.

Злопазухи.
Бичеван буду бесами за речи, в дерьме тонуть за лесть, за те слова, что я реку сейчас, пусть будет шея свернута моя, дабы узрел я то, что облеклось в пыль тысячелетних дорог. За лицемерие свое пусть буду скован я цепями, сжат и согнут, ибо видеть лица тех, кому гласил о совершенстве их мне до скончания времен. За каждый украденный пятак пусть буду кусан змеями и проклят. Огнем бичеван за лукавство, ибо есть. И выпотрошен буду за незримый раздор, что с уст срывается подобно речи во спасение.

Предательство.
Я пред тобой, тот, кто вечным пленником во льдах пребывает, но нет на мне вины во твоем круге, ибо я люблю одну и верен буду ей навеки. И не предать мне никого, свободен я от сих оков, ибо любовь в душе моей превыше страха. Пройти готов я чрез все бездны и безумья, дабы попасть в пречистый свет ли, огонь, или в чертоги мрака – неважно, лишь бы быть рядом с ней.

«Записка»
Редко случается, почти никогда – сила февраля, странно искрящийся бокал с темным ирландским виски, быть может, дым сигарет, короткая записка, в которой сознание приглашает Вас…


«Кукла»

Это был самый страшный удар – удар в сердце, пронзающий сначала Душу, потом грудь, удар, который я пропустил, когда встречал рассвет, раскинув руки, удар, к которому я был не готов.
Разорванная в клочья Душа, походила на плащ бродяги, что встречал на пути своем и дождь, и снег, и грязь, в которую он валился, напившись до чертиков, а потом был случайно сбит проходящим поездом или огромным грузовиком.
Душа трепыхалась, но ей уже не суждено было слиться воедино – ее удел – пища псов, что слыли гончими ада, и это по разумению мира, было вполне справедливо, ибо то стало расплатой за мои деяния.
Я даже не сдерживал слез, они ядом окропляли землю и испарялись под жалящим весенним солнцем, ненавистным весенним солнцем, что сжигало плоть, а за нею и разум, невольно исчезающий во тьме, откуда оно пришло.
И крик мой тонул в пустоте, ибо стал он безмолвен и тих. Ртом, хватая воздух, я видел бога, но он смеялся надо мной, стопой своей, вдавливая меня в грязь и смрад всех земных пороков и торжеств. Ледяные иглы вонзились в мое сердце – мириады игл, заражающих кровь истиной – жестокой и горькой, той самой, которую я не смог разглядеть, предаваясь слепому чувству.
Отныне я мертв. Мертв, для всех. Я не чувствую ничего и никого. У меня нет Души, ибо она продана. У меня нет имени, ибо оно проклято. У меня нет сердца, ибо оно разорвано. У меня нет разума, ибо он сломлен. Я кукла, покорно выполняющая приказы мира, во мне нет ничего боле, что вы могли принять за признак человека. Я – кукла.

«Воспоминания»

Когда он вспоминал, ему становилось плохо. Когда он осознавал, ему становилось хуже. Когда он мечтал, он был объят огнем и огонь пожирал его. А он стоял на коленях, лишенный возможности помнить, сознавать и мечтать, и не знал, какой же еще камень окажется на его пути, что сломает его ноги, некогда помогавшие ему истоптать тысячи дорог и улицы сотен городов. Что за пыль мешает ему дышать? А ведь некогда вдыхал полной грудью чистый воздух и ловил взглядом каждое мгновение.
Город мерк пред взглядом, корчился в кровавом исступлении, и кровь та стекала по его венам, капала на серый асфальт и смешивалась с грязным снегом. Снегом, что правил бал ныне.
Воспоминания вцеплялись голодными зверьми и не хотели отпускать ни на мгновение, образы становились смыслом всего сущего, и сила их была безгранична. Он боле не сопротивлялся, пошел в ванную комнату, открыл кран, достал бритву, побрился, поправил воротник, навел порядок в комнате, распахнул плотные шторы, впуская теплый весенний солнечный свет.  И повесился. О нем никто не вспомнил. И плевать. Он был с ней. В Воспоминаниях, которых он о себе не оставил.

«Люди»

Люди, люди, люди. Слишком много людей, и все они к чему-то стремятся, чего-то желают, что-то лелеют в сердце.
Кровь на ступенях сената, кровь на помосте, кровь в чашах с вином – воспоминания о людях выпиты – воспоминаний нет – они стерты.
Висельники улыбаются, утопленники смеются, а те, что были погребены под руинами ныне славных городов, смотрят прямо в глаза и не собираются прятать взглядов. Им есть что сказать, но их никто не услышит. Они не обречены, но о них забыли.
Общество принимает лишь тех, кто хорошо пахнет. Кому нужна гниль?
Люди становятся массой, а масса, задыхаясь, ползет червем к смердящей яме, где и встретит свое пламя, казавшееся ране светом – чистым и вдохновляющим.
Люди безнадежны.

«Право Бога»

Хриплый вой, бешеный бег – время неумолимо приближает события, которым неизбежно суждено случиться. И когда ты понимаешь это, тогда закрываешь глаза, простираешь вверх руки и смотришь на небо, слепыми глазами, словно не видя чертогов выси. Не хочешь видеть, желаешь лишь одного – чтобы яркое солнце поглотило твой разум, выжгло его и оставило тлеть на одной из ступеней к ране желанному замку.
И луна, взойдя над миром, признав свою власть, будет убаюкивать остатки человечности мелодичной и теплой колыбельной, повторяя вновь и вновь, что мир, всего лишь отражение ныне не видящих глаз.
Твой смех пошатнет колоссы, стоявшие здесь веками, и бездна разверзнется, дабы поглотить тело дерзнувшего бросить вызов вечности, человека, в пламени.
Песчаные бури будут хлестать по лицу, в топях будут увязать ноги, а руки бессильно висеть, неспособные даже на движение. Луна станет багряной и затмит тенью своей горизонт. Ты принесешь великую жертву, ради осуществления своей мечты, и познаешь абсолют мироздания, но где-то в глубине души ты будешь всегда помнить тот день, когда в отчаянии, поставил на кон сотни жизней, не имея на то никакого права.
Но ведь наверняка глупо говорить о правах богу…

«Иисус»

Иисус брел по Галахад стрит и опасливо озирался вокруг. День выдался отвратительный – уже с самого утра он не задался, когда Брайан кинул его на бабки, стервец забрал пакет травы позавчера и бесследно исчез, на место встречи он не явился и Иисус корил себя за то, что впервые поверил человеку, а тот воспользовался этим. Потом с автомата он позвонил своей подруге Матише, которая сказала, что они расстаются, и что она не может больше терпеть его ночных прогулок. Он объяснял ей, что это работа, а она упрямо стояла на своем и пророчила ему отличную работу в закусочной. Когда Иисус выходил из себя, Матиша хлопала дверью и уходила к родителям. Он любил ее, но никогда не останавливал, просто падая на диван после таких ссор и напиваясь.
Видимо эта ссора была последней. Он чертыхнулся и зашел в маленький магазинчик, по пути к дому. Продавец – китаец бросил презрительный взгляд в сторону молодого черного парня в балахоне и спрятал руки под кассой, нащупывая то ли дробовик, то ли кнопку тревоги. Иисус не обращал на него никакого внимания, прошел по рядам с продуктами, взял замороженную пиццу, пакет чипсов и две бутылочки пива. Подошел к кассе, игнорируя недоверчивый взгляд продавца, и сказал: - И бутылочку Джек Дэниэлс, пожалуйста.
- Пятьдесят два доллара, - ответил тот.
Парень вынул из заднего кармана джинсов помятый полтинник и бросил его на кассу, - Сдачи не надо.
Китаец явно взбесился, - Я сказал пятьдесят два доллара.
- Черт тебя дери, - буркнул Иисус и извлек из кармана еще два доллара, забрал покупки и вышел из магазина. Сегодня все его ужасно раздражало. Он вспомнил, что днем недалеко отсюда произошла перестрелка между ирландцами и итальянцами, а потом его несколько раз останавливали полицейские, потому что кто-кто может быть виновен в кровопролитии, так это обязательно грязный нигер.
- Офицер, я опаздываю на работу, - говорил он, а они обыскивали его, приговаривая, - Ничего, сукин сын, когда-нибудь мы прижмем тебя.
А ведь когда-то с некоторыми из копов он учился в одном классе, играл в баскетбол. Что случилось теперь?
Когда они пытались завербовать его, чтобы вывести на чистую воду Сумасшедшего Пса, Иисус плюнул им под ноги, послав к черту и с тех пор, законники мечтали о том, что он окажется на скамье подсудимых, откуда есть только один путь – путь в тюремную камеру.
Сегодня Иисусу исполнялось двадцать, он по-прежнему жил с мамой и бабушкой, с братом Моисеем и сестрой Таней в доме, который оставил им отец, погибший во Вьетнаме. У него одного не было приличной работы и ему постоянно об этом напоминали. Иисус хотел завязать с травкой, но поставщик, друг отца - Сумасшедший Пес, крепко держал его за горло, Иисус был лучшим его дилером, а лучших никогда не отпускают, но все же парень не терял надежды вырваться из этого плена.
- Хэй, бро, - кто-то окликнул его сзади, Иисус обернулся, это был Брайан.
- Сукин сын, ты кинул меня утром. Где деньги? Пес с меня шкуру снимет, если узнает о задержке.
- Успокойся, Джиз, все в норме, - Брайан подошел к нему и дружески похлопал по спине, обняв его, - Я тебя уверяю, Пес больше не опасен для тебя, я все уладил.
Иисус понял, что не может сдержать слез, образ Брайана расплывался, и он уже ничего не слышал, все вокруг потемнело, когда он почувствовал, что падает на асфальт.
- День с самого утра не задался, - подумал он, не в силах вытащить нож из кровоточащего бока, а потом потерял сознание.
Через девятнадцать лет он станет сенатором, а еще через пять…

«Пасха»

Ветер, приносящий ране лишь благие вести или пепел войн, был иным. Никто не мог объяснить, что ощутил в то мгновение, когда дыхание самого мира, проникло в тела и сознания людей. И мироздание застыло в абсолюте молчания, словно предвещая явление создателя.
Небеса разверзлись, и образ о двух крылах возник пред взглядами смотревших ввысь – то был страж.
А за образом тем, осиянный светом извечным, предначальным, устремил взор свой на новую землю, тот, кого слепцы назвали богом, а ведающие – другом.
И взгляд его был спокоен, речи тихи, жесты плавны и неторопливы, но за мнимым спокойствием было сокрыто совершенство и смерть. Будучи перерожденным сам, он жаждал перерождения всего сущего.
И преклонили пред ним колени, склонили головы и произносили молитвы, но не внял он словам людей, ибо слову человека внемлет только безумец.
- Поднимитесь с колен и идите вперед, - произнес он, и самая яркая звезда воссияла на небе, а молчание вновь наполнило мир, - Каждый человек – бог в себе, себя самого и не должно быть частью бога лишь затем, что сила его велика, а разум абсолютен. И не должно падать на колени лишь из-за того, что прикрывшись бессилием, ищете спасения и ответов во вне. Каждый человек – мир в себе, для себя, наполненная чаша. Малая толика дерзнувших испить познают сами и открывают в сердце. Прочие же – будьте благословенны, но не ищите утешения в дланях господа. Вот вам взор мой, увидите отражение свое в нем и обретете истину.

«Рамон»

Он еще помнил свое имя, отец назвал его Рамоном, свято веря в то, что он встанет на защиту своей семьи и ее чести, что бы ни произошло. Отец был прав, жаль только финал всей этой истории предвещал быть совсем невеселым.
Обвинение в ереси подразумевало не только казнь его сестры и матери, но и казнь его самого. Рамон даже не знал, живы они еще или нет, сейчас он находился на деревянном помосте, сидя на стуле, накрепко привязанный к столбу, который люди называли гарротой. Обычно сей чести удостаивались разбойники или воры, но, по всей видимости, кардинал и его приближенные решили причислить некогда знатного гражданина к этому отребью.
Время тянулось неимоверно долго, Рамон видел замершую в ожидании толпу – людей, в глазах которых читалась неподдельная ненависть. Он подумал вдруг – «Откуда столько злобы в этих людях? С некоторыми из них он был знаком лично, некоторых знал с малолетства, вырос с ними. Теперь они смотрят на него, словно на приспешника самого дьявола и желают его смерти».
Оправдательного приговора и быть не могло, но Рамона смущал тот факт, что смерть его будет долгой, он уже не боялся за свою жизнь, он боялся боли.
«Нужно сосредоточиться и попросить бога о милости, может быть он остановит мое сердце еще до того как начнется казнь. Господи, взываю к тебе…»
Его мысли тонули в душераздирающих ликующих воплях человеческого стада, которому не терпелось увидеть кровавое действо, развернутое на городской площади.
Что-то обжигало грудь. Это был странный амулет, который достался Рамону от отца – части лица причудливым образом расположились на яйцеобразной форме амулета, он не знал о его происхождении или назначении, но носил постоянно с собой, странно, что безделушку не отобрали при заключении. Почему же он такой горячий? Но это ничего – это всего лишь маленькая ступень на пути к настоящей боли, звериной агонии, которую уже совсем скоро ему придется испытать.
На помост вышел палач, Рамон почувствовал, как руки его начинают нервно подрагивать, - «Как же так? Неужели все закончится прямо сейчас?» - он осознал, что, несмотря на сотканную им иллюзию, он еще не готов встретиться со смертью лицом к лицу.
«Как же так? Я не могу, господи, я не могу умереть здесь, сейчас. Мне только двадцать один, я почти ничего не видел – глупая нелепая смерть без сопротивления. Господи, спаси меня, пожалуйста, молю тебя, боже, ты должен мне помочь».
Толпа ревела.
«Боже, боже, боже, как же так? Я не желаю смерти, я хочу жить, неважно как, но только бы жить. Я не вынесу этого, господи, помоги». По его щекам текли слезы, и он боле не воспринимал окружавшего его мира.
Палач накинул на голову осужденного черный платок.
«Нет, нет, нет» - пронеслось в голове у Рамона, - «Сейчас все начнется, это мои последние мгновения жизни». Он вдруг вспомнил себя от момента самого рождения, каждый день пронесся в его голове, и осознание того, что все это теперь не имеет никакого значения, повергало его в неистовство. Он кричал, но его крик тонул в гомоне толпы.
Палач начал медленно поворачивать винт гарроты.
Рамон чувствовал, как начинает задыхаться, колени конвульсивно дергались вместе с руками, а в голове промелькивали обрывки бессвязных мыслей, в которых четким и ясным было лишь одно – Бог. Тот, на чью помощь он так тщетно уповал.
Крик юноши стал похож на хрип, вырывающийся из сдавленного ошейником горла, палач продолжал неспешно закручивать винт.
Раздался хруст и треск, кровь прилила к голове, Рамон потерял свою последнюю мысль во тьме, и затих.
Палач вышел из-за спины казненного и сбросил платок – лицо Рамона, посиневшее, с разинутым ртом и вывалившимся языком, по которому стекала, окрашенная кровью, слюна, с остекленевшими глазами, застывшими в порыве безумия и отчаяния, теперь внушало толпе ужас и омерзение. Люди отворачивались от места казни, многие просто уходили, крики стихли и теперь все осуждающе смотрели на палача, который отошел в сторону, снял маску и приложился к большой кружке свежего эля, положенной ему после грязной работы.
Некоторые люди со смехом указывали пальцем на чуть приподнятые в области паха, штаны казненного, под которыми виднелось темное пятно, а некоторые изображали его предсмертные мучения.
Амулет на груди Рамона принял образ человеческого лица и истошно завопил. Из его глаз струились кровавые слезы. Именно в этот момент ангелы ждали своего покоса. Они жаждали за возвращенную Рамону жизнь жертву.
«Твоя мать и сестра» - произнес чей-то голос.
«Да» - прозвучало в ответ. Юноша не мог понять – умер он или еще жив, он ничего не слышал, кроме странных голосов и ничего не видел кроме тьмы. Он не чувствовал своего тела. Ему надлежало переродиться апостолом истинного бога, но мог ли он знать, что принеся в жертву тех, кого он любил, ради обретения жизни, ему будет суждено испытать еще более мучительные страдания, которые уготованы ему дланью господней.