Рука, протянутая в темноту продолжение 9

Мне не хочется возвращаться в свою одинокую, успевшую остыть с вечера спальню, где я всё равно не засну, и я устраиваюсь, сидя по-турецки и привалившись к завешенной ковром стене, на кровати у него в ногах – благо, кровать достаточно длинна для этого. Мне кажется, рассвет уже очень близко, и скоро всё равно наступит пора вставать – не знаю, угадаю ли я её наступление в засыпанном снегом мире, который глушит все шумы – так что, не всё ли равно, где я скоротаю остаток ночи. Ей-богу, я совсем не собираюсь спать...
И просыпаюсь от движения Уотсона, пытающегося выбраться из-под моей руки, по хозяйски обхватившей его шею. Бог знает, как это получилось, но я лежу с ним рядом, в его постели, да ещё крепко обняв и прижавшись – потому, видимо, что меня донимает утренний холод.
- Чёрт! Как это я...? Извините, ради бога, Уотсон, я не собирался...
- Спите-спите, Холмс, ещё рано.
Он по поводу захвата части постели претензий не предъявляет. Даже наоборот - его голос кажется смущённым – он совсем не хотел разбудить меня. Но иначе ему просто отсюда не выбраться. Кто виноват, что я сплю так чутко?
Я сажусь на кровати и некоторое время сижу, опустив голову, немного ошалевший спросонок, и не могу решить, снова упасть и уснуть, перебраться к себе в комнату или всё-таки вставать. За меня решают обстоятельства – снизу, из гостиной доносится молодой весёлый голос с сильным немецким акцентом, который просит у миссис Хадсон извинения за слишком ранний визит, но, может быть, её постояльцы уже встали и примут его?
- Одну минуту, коллега! – кричит Уотсон. – Мы сейчас спустимся.
Я в который раз благословляю строителей, оставивших между нашими смежными комнатами проход. Обыкновенно он завешен ковром, и мы им не пользуемся, но вот в таких случаях... Интересно, что бы сказал Раух, появись я из спальни Уотсона поутру в одном белье. А так я, чихая от пыли, лезу под ковёр – и всё в порядке.
Пока я торопливо привожу себя в пристойный вид, Уотсон уже спускается, и они с Раухом, кстати, успевают посплетничать на мой счёт вволю.
- Доброе утро, мистер Холмс, - приветливо говорит Раух, берёт мою протянутую руку и крепко пожимает. – Вы есть скверно выглядеть, если к этот вопрос с чисто медицинской точка зрения я подходить – вы есть совсем худой и бледный. Нельзя так уставать после тяжёлый ушиб мозга. Я хотель вас немножко ругай за это. Но... и всё-таки я радостный есть, что вы сделались живой человек, а не тот застывшая марионетка, которая я, закрепив сердце, из госпиталя отпускал. Как ваши успехи?
- Феноменально! - вместо меня отвечает Уотсон, и в его голосе неподдельное восхищение. – Я даже не ожидал, что ваша идея так сработает. Холмс превзошёл не только самого себя, но и вообще человеческие возможности.
Тут только до меня доходит, и я холодею:
- Ваша идея? Так это была ваша идея, Раух? Вы, без сомнения, решили проверить на мне новый метод лечения депрессий, да? Поставить опыт? А вы, Уотсон, выполняли инструкции вашего коллеги? Ещё, наверное, и дневник вели: «...сегодня Холмс впервые нашарил зубную щётку без моей помощи, а сегодня сам побрился, не порезавшись, и научился наливать чай в чашку, не проливая через край». Что, статья-то выйдет? Почитаете мне вслух? - я почти кричу, я – на грани срыва. Чёрт знает, почему, но я чувствую себя страшно уязвлённым, обманутым, обыгранным.
- Перестаньте! – вдруг резко говорит Раух, и акцент его куда-то исчез. – Прекратите вашу девчачью истерику, не то я вас по щеке ударю! Не смейте оскорблять своего друга, а моего коллегу Уотсона вашими инсинуациями. Я знаю: от вас он и не то стерпит, но я терпеть не намерен. Извинитесь перед ним тотчас!
- Раух! – кричит Уотсон, и уже тихо, просительно, добавляет – Не надо...
А меня словно и в самом деле с размаху ударили. Но мне никогда пощёчины на пользу не шли – Уотсон это знает, Раух – нет.
- Вы правы, простите меня, - говорю я. – Уотсон, извините, я к вам, действительно, несправедлив.
- Холмс, послушайте, Холмс, я...
- Пожалуйста, извините меня, - перебиваю я, не слушая. – Это всё просто головная боль. У меня с утра очень болит голова. Я лучше пойду прилягу...
Я направляюсь к себе – быстро, чтобы не успели окликнуть,  особенно схватить за плечо, потому что если это сделают, будет драка.
Едкая досада на себя, на Рауха, на Уотсона – разъедает меня, как крепкая кислота.
 «На пустом месте, - сквозь зубы шиплю я. – Нет, просто на пустом месте! Да, Шерлок, тебе только казалось, что этот перелом у тебя срастается. Вот он – проверочный тест: вчера – Сальварес, сегодня – вот это. Ты – тряпка, брат Шерлок, и место тебе, как всякой тряпке, в помойном ведре».
На лестнице я внезапно спотыкаюсь, пытаюсь схватиться за перила, но их, проклятых, на месте не оказывается – рука уходит в пустоту, и я классическим образом скатываюсь по ступенькам к ногам двух эскулапов. Хуже завершения этого инцидента придумать невозможно. Представляю себе, как я сейчас жалок и смешон – с задравшейся пижамной курткой, нелепо распластавшийся на ковре, как недокормленная голенастая лягушка.
- Проклятье! Проклятье! Проклятая слепота!!! – ору я, совсем уже срываясь. – Не хочу так! Идите вы к чёрту с вашей заботой!!! – в этот миг я верю, что сейчас пойду и застрелюсь.
Меня вздёргивают вверх за лацканы крепкие руки, а потом бьют наотмашь ладонью по лицу. Проверенное лекарство от истерики – повторюсь, для меня совсем непригодное.
- Раух, нет!!!
Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. В голове – звон, во рту вкус бешенства. Невидимые стальные струны натягивают меня, как лук.
И я бью наугад кулаком. А в следующий миг мы уже отчаянно тузим друг-друга. Из трёх два я промахиваюсь, но я недаром практиковался на ринге - австрийцу приходится со мной нелегко.
Мы не успеваем достичь какого-то логического завершения.
- Брэк! – Уотсон расшвыривает нас по углам, довольно грубо хватая за плечи. – С ума спятили, господа! Холмс! Раух!
- Нет, это просто блеск! – Раух задохнулся, говорит с трудом. – Мои поздравления, Холмс! Я, правда, в голову вам старался не метить, но вы и от ударов в грудь уворачивались, как зрячий. Как вы это проделываете?
Я тоже тяжело дышу. Я ещё не пришёл в себя, но усилие Рауха свести всё недоразумение на нет оценил, поэтому отвечаю, как могу, миролюбиво:
- При энергичном движении – ударе, например, вперёд идёт посыл воздушной волны. Если сосредоточиться, и если противник такой слабый, как вы, кое-какие удары можно предугадать и успеть увернуться.  К тому же новичок в боксе действует руками попеременно и приблизительно одним образом – в приоткрытую часть тела. Будь на вашем месте боец более опытный – Уотсон, например – он, конечно, легко побил бы меня и, скорее всего, увернулся от всех моих ударов без потерь. А вам я, кажется, разбил губу, да?
- А об этом вы как узнали?
- Ну... на костяшках пальцев у меня осталась влага с характерным запахом крови. Скулу или бровь поранить труднее, так сильно я ни разу не ударил, а будь это нос, вы им хоть раз, да шмыгнули бы.
- Да-а, - в голосе австрийца столь явное восхищение, что все остатки моего раздражения слетают с меня, как шелуха. – Мистер Холмс, ваш друг совершенно прав. Это феноменально!
И тогда я исправляю все свои ошибки одной фразой:
- Сдаётся мне, мой друг вообще всегда и во всём прав, доктор Раух.
- Это абсолютно точно, - радостно соглашается он. -  Вашу руку!
Я протягиваю, и он крепко сжимает мои пальцы.
 - Простите, что я полез в ваши отношения с доктором Уотсоном, Холмс. Это было ошибкой, теперь я признаю. Это, кажется, совсем  не моё дело...
- Простите и вы мою выходку, Раух.
Историческая веха. С этого момента слова «мистер» и «доктор» по отношению друг к другу из нашего лексикона практически исчезают.