Я - сценарист, я - режиссёр

              В день моего рождения две смеющиеся коллеги, побывав по  производственным

делам на нашем прежнем месте работы, вручили мне цветы и открытку от бывших моих

сослуживцев. Прочтя на открытке стихотворное поздравление, я поняла: судя по веселью,

сотрудницы его тоже прочли и симпатии ко мне не питают. Такие язвительные строки не

пишутся в качестве поздравления, вдвойне обидно, что написал их человек, к которому я

испытывала сильное душевное влечение.

              Сказать, что я огорчилась, не сказать ничего! Ранней весной два года назад

Он написал мне совсем иные строки - признание в любви. Моё же платоническое чувство

восхищения Им было едва ли не единственным источником радости в тяжелейший период жизни.

Я цеплялась за него, как утопающий – за  соломинку, как спасательный  круг держало оно

меня на поверхности житейского моря, иначе бы я давно уже захлебнулась волною отчаяния.

                Я трактовала теперешнее Его поздравление как самое простое, хотя и менее

всего разумное, средство оторваться от привязанности, оскорбив предмет симпатии. В

последнее время мы редко виделись (работали на разных предприятиях) и почти не общались,

посему восприняла я сие "поздравление" ещё и как вызов: Он явно хочет узнать, чем я

сейчас живу и как отреагирую на Его оскорбительное послание. Наша давняя симпатия друг к

другу не была ни для кого секретом и вызывала тайное и явное раздражение, особенно у

женской половины, поэтому я поняла: моего ответного слова ждут и бывшие  коллеги,

заранее потирая руки от удовольствия. Язык мой нередко бывает острее бритвы, и

окружающие не без основания надеялись стать свидетелями яркого события, не зря же они

коллективно подписались под этим убийственным стихотворением!

                Во время чтения оного я так и хотела сделать: "размазать по стенке"

автора, а заодно и всех бывших сослуживцев. Было одно существенное "но": именно этого от

меня и ждут, значит, сделать надо всё с точностью наоборот! Его день рождения следовал

через пару недель, разница в возрасте у нас большая, увы, не в мою пользу. Но есть в

этом и преимущество: можно преподать урок, всем, не только Ему, в назидание.

                Следующие дни я прожила в творческой лихорадке - писала и переписывала

стихотворные строки, подбирала слова, изменяла смысл, шлифовала рифмы с одной целью:

затронуть струны Его души, раньше это удавалось мне не раз. Параллельно я составляла

сценарий "выступления": как, что, когда и с каким выражением произнесу, и всё боялась,

что какое-нибудь непредвиденное событие помешает мне осуществить задуманное!

                И вот день «икс» настал, когда я поздним утром появилась в бывшем

бюро. Его на месте не оказалось, и мне пришлось мучиться в ожидании и волнении, глотая

таблетки валидола (это было как мёртвому припарка) и  выслушивать ехидные замечания,

маскирующиеся под  участие, окружающих. Все ждали начала "спектакля". Наконец, Он вошёл

и сел на своё место. Его закадычный друг радостно произнёс:

-  Смотри, Лида, как Он вырядился сегодня, даже галстук надел!

-  Галстук, конечно, здорово! Ты что, надеешься, он тебя спасёт?

- А что, разве нет? – Улыбается Он, а я вижу, что помимо галстука на Нём рубашка под

цвет синих глаз, и сердце ёкает от этой красоты.

-  Я тут тебе стишок приготовила! Ты сидишь, хорошо, что не стоишь, а то можешь упасть.

Я тоже, пожалуй, сяду…, – сквозь собственное волнение пытаюсь непринуждённо шутить.

-  Тоже боишься упасть? – Язвительный голос "из зала".

- Где-то так..., - отвечаю без энтузиазма. Хочется производить впечатление

невозмутимости, хотя даётся это очень тяжело. Из-за чрезмерного волнения некоторое время

не могу начать своего "выступления", но понимаю: ещё немного, и совсем не начну.

Медленно, с расстановкой выдавливаю из себя заготовленные фразы:

- Так вот... Стишок... Смелый... Потому что я абсолютно ничем не рискую! – При этих

словах Его даже  передёргивает. Опять замолкаю, не в силах продолжать. В этот момент Он

предлагает:

- Может, ты опустишь некоторые места? – И смотрит с надеждой.

- Нет, всё буду читать, - говорю непреклонно. - Ты меня пожалел?!

- Может, ты Ему прочитаешь наедине? Выйдите куда-нибудь…,- вступается за Него самая

жалостливая из женщин. Я игнорирую проявление жалости и  возвращаюсь к описанию «стишка»:

- Правдивый!.. Ну, естественно, в моём понимании правды!.. И, не побоюсь этого  слова,

прекрасный!.. - Поражённые таким смелым заявлением все молчат, только кто-то громко

прыскает: как, мол, "скромно"! Я делаю паузу, а Он в этот момент закрывает уши, говоря:

- Скажешь, когда закончишь, – и прикрывает ладонями лицо, видны только Его глаза, взгляд

которых устремлён в окно. Ясно: Он тоже волнуется, хотя маскируется улыбкой. Я

разворачиваю открытку и начинаю медленно, изменившимся от напряжения голосом читать:


"Очарованья ранние прекрасны.

Очарованья ранами опасны…

Но что с того – ведь мы над суетой

к познанью наивысшему причастны,

спасённые счастливой слепотой.


И мы, не опасаясь оступиться,

со зрячей точки зрения глупы,

проносим очарованные лица

среди разочарованной толпы.


От быта, от житейского расчёта,

от бледных скептиков и розовых проныр

нас тянет вдаль мерцающее что-то,

преображая отсветами мир.


Но неизбежность разочарований

даёт прозренье. Всё по сторонам

приобретает разом очертанья,

до этого неведомые нам.


Мир предстаёт, не брезжа, не туманясь,

особенным ничем не осиян,

но чудится, что эта безобманность –

обман, а то, что было, - не обман.


Ведь не способность быть премудрым змием,

не опыта сомнительная честь,

а свойство очаровываться миром

нам открывает мир, какой он есть.


Вдруг некто с очарованным лицом

мелькнёт, спеша на дальнее мерцанье,

и вовсе нам не кажется слепцом –

самим себе мы кажемся слепцами…"

                Когда я закончила выступление, единственная добрая душа, Надя, даже

зааплодировала: она очень переживала, что я Его не пощажу. Он же во время моего чтения

постепенно успокаивался, медленно убирая ладони с лица, и, наконец, понял: гроза

миновала.

- Здорово, да? – спрашиваю я, закончив чтение. Публика – ни звука. Выдержав  паузу, я

заявляю:

 - Более того, это - Евгений Евтушенко! – Он поворачивается ко мне и смотрит, открыто

улыбаясь, в молчании слушая дальше. - А от себя хочу добавить следующее: когда-то наш

признанный поэт Борис написал, и мне кажется, его строки подходят к данной ситуации, -

волнение моё улеглось, и голос окреп. Я торжествующе смотрю Ему в глаза и говорю

назидательно:

-  Мы Вас не будем раздевать публично

с помощью острейших эпиграмм!

Нехорошо это и даже неприлично:

обидеть можно нашего милого…, - называя Его имя, подхожу к Нему, кладу свою открытку на

стол, а руку - Ему на плечо и добавляю:

- Хотя твои стихи мне "понравились", что ни строка, то - ни в бровь, а в глаз! – Я  иду

к своей сумке, достаю из неё свёрток с сушёной рыбкой (дефицит по тем временам!), на

ходу разворачивая бумагу, говорю:

- В отличие от поздравления подарок мой традиционный, -  и кладу Ему на стол

рыбку. Он улыбается, только говорит укоризненно:

- Ну, ты бы могла и не разворачивать! – И Надя добавляет что-то в этом же духе, на что я

резонно отвечаю:

- Ну, я не думаю, что вы заставите Его делиться с вами! – Потом, понизив голос, говорю

Ему полушёпотом, пододвигая свою открытку, которая так и лежит нетронутой на краю стола,

куда я её положила:         

- А это прочитай, спрячь и никому не показывай!

- Угу! – Реакция у Него молниеносная: открытка мгновенно исчезает в ящике стола, а глаза

понимающе сияют. До этого в них читалось некоторое сожаление, ведь Он  хотел услышать

мой ответ, а не прекрасные строки Евтушенко. Ожидание Его не будет обмануто: Он прочтёт

его на открытке! Потому-то и усугублялось моё волнение, когда я по памяти читала

Евтушенко, для видимости глядя в открытку с собственным опусом. Была бы странная

картина, если бы я замолчала, забыв слова поэта: все же были уверены, что я читаю

написанное на открытке! Самая проницательная, Валя, хитро поглядывала на меня во время

чтения, и я боялась, что она узнает автора и испортит сценарий моего мини спектакля. Но

удача в тот день была на моей стороне, и до сих пор я вспоминаю его с тихой радостью.

          А моё стихотворение, посвящённое Ему, не было язвительным и заканчивалось

словами:

… Как бесконечно жаль, что Он колючий слишком,

и растопить в нём глыбу льда - совсем я не сильна!..