Две сестры

     На одном хуторе жили с матерью две сестры. Бедновато жили: 
  хлеб да картошка. Мама часто болела. Работу по дому делали дочери.
  Все бы ничего, только сёстры не ладили между собой. Старшая,
  Клавка, сварливая была и ленивая. А младшая, Дарьюшка, тихая и покладистая.
  Велит мама дочерям натаскать воды. Дарьюшка возьмёт вёдра
  и коромысло, побежит к колодцу. Наберёт воды, в дом воротится, а Клавка
  ещё и с лавки не вставала. Зато, своим визгливым голосом поносила
  сестру, на чём свет стоит.
     - Вы, маменька, потакаете своей младшей дочери. Видать, больше её любите,
  чем меня. Дарья схватила вёдра, какие полегче, и вон из избы. Это чтоб
  мне тяжёлые достались.
     - Зачем напраслину на сестру возводишь? Все вёдра в доме одинаковы, -
  качает головой старушка.
     - Это вам, лёжа на печи, так кажется! Вот потаскали бы их, тогда бы
  и говорили!..
     - О-ох! Таскала я их, таскала. Пока вы росли. А теперь уже мне не
  по силам их носить, - и матушка горько заплакала.
     Вошла Дарьюшка, вылила воду в большую кадку. Тут Клавка и набросилась на нее.
     - Хитришь, сестрица дорогая! - зло зашипела она. - Себе вёдра
  поменьше да полегче взяла, а мне потяжелее оставила?!
     - Что ты, сестрица. И в мыслях этого не было. Взяла вёдра, какие с
  краю были.
    Дарьюшка поставила те ведра на место, взяла другие и
  опять побежала к колодцу. А Клавка поднялась из лавки, посмотрела в
  окно и даже руками всплеснула:
     Ну, Дарья! Ну, змея подколодная! Коромысло-то новое взяла, узорчатое,
  а мне старое, скрипучее оставила. И несется по тропинке... Вода так и
  плещется на землю. Что ж вы, матушка, не глядите?! Это она нарочно так
  делает, чтоб я пошла по этой тропинке, поскользнулась и упала! Погибели
  моей захотела! Нет уж! Пускай сама по этой тропинке ходит!..
     И второй раз, и третий принесла воду из колодца Дарьюшка. А Клавка
  все сидела и лаялась на всю избу. Натаскала воды сестрица младшая и
  села немножко отдохнуть. Да не тут-то было.
     - Гляди-кась, мать, на неё. Барыня, какая! Расселась и ручки сложила!
  Печь не топлена, щи не варены, а она сидит!.. Хоть бы дров принесла.
  Пойду я сама, а то мы так и к обеду есть не сварим.
    Соскочила Дарьюшка со скамейки, как ужаленная, и опрометью побежала
  в сарайку за дровами. Пока Клавка сени перешла, она уже целую охапку
  дров набрала и обратно в дом спешит. Высыпала их под печь и стала
  в печи огонь разводить. Тут и Клавка вошла, одно полено обеими руками
  держит и жалобно охает. Бросила его посреди избы и запричитала:
     - Ох! И за что же меня Бог наказал? У других сёстры, как сёстры, а
  эта лентяйка, так и смотрит, какая работа полегче... А кусок-то ей, со
  стола всегда побольше достается. Вот поглядите-ка, матушка! Выползла змеища,
  выбрала полешки потоньше и шасть в избу. А мне одни занозистые остались.
  Вот, взяла я полено и палец уколола...
     И так изо дня в день. Дарьюшка всю работу по дому делала, а Клавка
  сидела на лавке и укоряла сестру. Мать лежала на печи и, от этих
  повседневных ссор, таяла как свеча.
     Сварит кашу Дарьюшка, подаст матери на печь. Съест она ложку-две...
  А Клавка тем временем новую ссору начнёт. Ей и еда не еда. Так и
  угасла мать. Пришли соседи, схоронили старушку и разошлись
  по своим домам. Две сестры остались вдвоем.

     Вовсе не стало житья бедной Дарьюшке. Весь день она в работе, а
  вечером собирается на кладбище, проведать мамину могилку. И Клавка
  идёт за нею следом.
     Однажды пришли обе сестры на могилку матери, стали и горько
  заплакали. А по дороге мимо погоста ехали два купца. Услышали плач,
  свернули с дороги и, привязав коней, пошли по кладбищенской дороге.
  Видят: две девицы склонились над свежей могилкой и горько плачут.
  Подошли поближе, поздоровались, стали расспрашивать.
     - Одни мы, одинешенькие! - ещё пуще запричитала Клавка. - Матушка наша
  померла и некому нас теперь пожалеть. Некому слово доброе молвить. Видать,
  и нам погибель неминуема...
     Слёзы текли ручьями, и она размазывала их по щекам. Жалко стало
  молодым купцам бедных девушек. Решили они обосноваться на этом хуторе.
  А вскорости и свадьбы справили. Избу разделили на две половины.
  Отгородились. Комнату побольше взяла себе старшая сестра. А ту, что
  поменьше - младшая. Но Дарьюшка и тем была довольна, что Клавка больше
  не будет её донимать. Она так же рано вставала, управлялась по хозяйству.
  И избу выбелит, и пол выскоблит, и печку истопит. Муж ей
  подстать. И дела у них ладятся, и друг на друга не наглядятся, не наговорятся.
     А на другой половине дома всё наоборот. Изба не метена. Стала
  Клавка в печи щи варить. Неловко поддела горшок ухватом, щи и
  расплескались, залили огонь. Муж ходит, вздыхает, свиньи голодные
  визжат, кошка под ногами вертится - тоже голодная. А растрепанная
  хозяйка носится по избе, как дурной Макар в преисподней, и всё у неё из рук
  валится. От того ещё больше злобится, а попрекнуть некого. Не научилась
  ничего по дому делать, вот и пришла ей за это расплата.
     Так и жили две сестры. Мужья  за товаром едут, а жёны
  дома хозяйство ведут. Осень подошла. У Дарьи огород ухоженный.
  Собирает она урожай и песни поёт. А у Клавдии все грядки
  травой поросли. Какой уж там урожай. Забредёт в огород, да только
  репей на подоле и вынесет. Косится на свою сестру и жалуется соседкам,
  что, мол, ей плохая земля досталась - ничего не родит.
     Выпал снег. Дарьюшкино окошко допоздна светится: хозяйка за прялкой
 сидит. А сестра её - курицы на насест, а Клавка - на печь. Наткала
  Дарьюшка полотна, пошила себе и мужу по рубахе и затейливыми узорами
  вышила. А Пасха подошла, посоветовалась она с мужем, и пригласили сестру
  в гости.
     Дарьюшка встала спозаранку, напекла, наварила и стол накрыла. Хлеб
  святой вышитым полотенцем укрыла. Свечку Богу затеплила и стала гостей
  поджидать. Пришли гости. Стали их хозяева потчевать наливками разными
  и кушаньями сладкими. Накинулись Клавка со своим мужем на яства,
  за обе щёки уплетают и завистливо по сторонам поглядывают. А Дарьюшка
  всё в тарелки им подкладывает, муж наливку подливает.
     Наелись, напились родственнички дорогие, и домой подались. Забыли
  даже за хлеб-соль поблагодарить. И с тех пор зависть лютая не даёт
  Клавдии покоя. Мужа поедом ест.
     - Дарьин муж от товару большую выгоду имеет да тебя, дурака,
  объегоривает! Вот и живёт Дарья, как сыр в масле, катается.
     Муж уговаривал ее. Говорил, что они честные купцы и друг перед другом
  не лукавят. Но Клавдия стояла на своём и мало-помалу и ему
  в душу закралась чёрная мысль.
     А время шло. Срок подошёл и две сестры подарили своим мужьям по
  дочке. Клавдия назвала свою дочь звучным именем - Елизавета. А
  Дарьюшка - Машенькой назвала. Материнские хлопоты на время примирили
  сестёр. Подросли дочки, вместе играют. Всевидящие соседки,
  стали подмечать, что Клавкина дочь неухожена, капризна и такая же
  сварливая, как её мать. Дарьина дочь, хоть и опрятная, но, как это часто
  бывает у детей, подражает своей двоюродной сестре.
     Лет десять прошло с того времени, как молодые купцы обосновались
  на этом хуторе. Каждый себе построил новый дом. Дарьюшка по
  посоветовала мужу строить дом небольшой. Сама его выбелила и диковинными
  узорами печь разрисовала. Все по своим местам расставила, стол
  кружевной скатертью накрыла. А Клавдия велела мужу дом большой
  строить, чтоб ни у кого на хуторе такого не было. Дом выстроили, но комнаты в
  нём были пусты и неуютны.  И опять стала Клавка мужа пилить, да науськивать:
     - У Дарьи дом - полная чаша. Неспроста это. Ты поглядывай там за
  её муженьком. Тебя и курица обманет, не то, что этот мошенник...

     Как-то раз поехали они за товаром, а вернулся один Клавдии муж
  на взмыленных лошадях. Закрылся в доме и неделю на люди не показывался.
 Только Клавка ходила важная и, странное дело, молчаливая. Но
  с тех пор на хуторе люди стали разное говорить. Слухи, один страшнее
  другого, будоражили умы местных баб. Говорили, что купцы ехали с базара.
  Заехали, дескать, лошадей напоить в одну деревню. А потом и сами решили
  отдохнуть. Попросились переночевать в крайнюю избу. Хозяин не отказал
  честным купцам.
     Поели, попили купцы и спать легли. А глухой ночью поднялся Клавдии
  муж, лошадей доглядеть. В темных сенцах услышал разговор
  хозяина с лихим человеком. А когда тот человек ушёл, вернулся, опорожнил
  карманы  спящих своих сотоварищей. Тенью выскочил на двор,
  торопливо запряг лошадей в легкие санки и помчался, что было духу, домой.
     На другой день к Дарьиным воротам подъехали скорбные сани-розвальни.
  Сосед, Никодим, стоял, потупившись, придерживая лошадь. Шапку
  держал в руке. Снег большими хлопьями ложился на волосы. Зашлось
  Дарьино сердце, почуяв неладное. В чём была, выбежала на улицу.
  Охнула сердешная, ноги подломились. Она, как подкошенная, повалилась
  на снег.
     Как в страшном сне сидела Дарья у гроба мужа. Смотрела и всё ещё
  не понимала, какое горе пришло в её дом. Казалось, что вот она проснётся
  и всё будет по-прежнему. Схоронили добрые люди мужа. Выпили
  на помин души и разошлись по своим делам. А в опустевшем доме остались
  только Дарья с дочкой Машенькой и кошкой Муськой.
     Долго болела Дарья. Не жаловалась, не охала. Смотрела в потолок
  и думала свою горькую думу. Только возня дочки Машеньки возвращала
  мысли в день сегодняшний. Нужно было встать, затопить печь, покормить
  дочь, обиходить скотину.
     Бежали дни, недели. Дарья так же вставала по утрам, управлялась по дому
  и садилась за прялку. Но все мысли вертелись вокруг одного: как жить
  дальше? Запасы скудеют, а кормилец лежит в сырой земле. Куда пойти,
  у кого совета спросить?

     Отзвенела вешними ручьями весна. Зашелестело молодой листвой лето.
  Машенька с Елизаветой играли в саду. Плели венки из золотоголовых
  одуванчиков, ходили в гости друг к дружке. Елизавета заходила в дом
  к своей двоюродной сестрице, смотрела на простое убранство комнат,
  выпячивала губу и с гордостью говорила:
     - А в моем доме столы дубовые, перины пуховые, посуда золоченая!
     В другой раз говорит:
     - Моя матушка и в будни в шелковые платья наряжается. Перстёнёк
  с камушком бирюзовым только на ночь и снимает с белой рученьки...
     Слушала Дарья этот детский разговор и невеселые догадки приходили
  ей в голову. "Видать тут дело нечистое, - думалось ей. - Как вернулся
  Клавдьин муж в то злосчастное утро на взмыленных лошадях, зажили они,
  что называется "на широкую ногу". Дом полон добра. А скота, только
  коров двенадцать. Еще свиней, кур, гусей и не сосчитать. И за всем этим
  ходит, рано овдовевший Никодим со своими дочками-сиротками. А Клавдия
  день-деньской за самоваром сидит, да на батрачек покрикивает. Поначалу
  Клава слезливо жаловалась сестре, дескать, муж её в одних портках убежал от
  лихих людей...  Дарья молчала. Не верила лживым словам старшей сестры.
     Заходила Машенька к своей тётушке. Елизавета хвасталась новыми нарядами, угощала пряниками медовыми. А домой всегда возвращалась девочка сердитая. Станет её матушка кормить, а она ложку обмакнет и скажет:
     - Ох, и надоели мне эти постные щи! Я у тётушки ела пироги с маком!
     Вздохнет мать, и ей еда не еда.
     Постелет дочке постель, а та поворочается с боку на бок и упрекнет мать:
     - Видно тетушка больше любит свою дочь... На перины пуховые спать
  её укладывает.
     Уснёт дочка, а Дарья ещё долго не спит. Ни одну слезу смахнёт со
  щеки. Незавидная вдовья доля. А любимая дочка Машенька растёт не ласковая, не хочет понять её.
     Однажды вернулась Дарья с огорода, где она полола грядки, вымыла
  руки и позвала дочку обедать. Накрыла стол нехитрой крестьянской
  снедью и сама села. Положила себе и дочке на тарелку по картошине
  варёной и по огурцу солёному, погладила дочку по головке.
     - Ешь, доченька, и быстрей расти. В доме помощницей будешь...
     Фыркнула тут дочка. Смахнула тарелку с обедом на пол, выбежала
  из-за стола, закричала на маму, затопала ногами.
     - Не хочу я больше с тобой жить! И руки у тебя шершавые, и одежда
  на тебе, как у тетушкиных батрачек. Еда у тебя не вкусная, постель
  жёсткая! Я к тётушке уйду жить! Её буду матушкой звать!..
     Выбежала вон из избы и дверью хлопнула.
     Залилась слезами Дарья. Последняя надежда покинула её. Дочь родная,
  дитя единственное, покинула её. Поменяла мать родную на перины
  пуховые и пряники медовые. Долго плакала Дарья. Звала дочку. Но та
  не вернулась. Тогда вышла мать на крыльцо, взмахнула руками и превратилась
  в кукушку. Взлетела высоко над садом, покружила над домом и
  улетела, куда глаза глядят.

     Машенька живет у тетушки. Всё так же венки плетёт с Елизаветой
  да пряники жуёт. Тетку "мамой" величает, а той и невдомёк: с чего бы
  это? Но вездесущие соседки принесли лихую весть:
     - Дарья-то сгинула! Везде уже обыскали... Ох, сиротинушка-Машенька!
  Несчастная! Никого-то теперь у тебя нет, кроме тётушки...
     Повыла на людях Клавдия по сестре, а домой воротилась туча-тучей.
  Долго сидели-рядили с мужем при закрытых дверях.
     - Как с Машей быть? Принять в семью? Так поить, кормить её надо. А малость подрастёт, ей приданое готовь... Накладно это. А выгнать за ворота - люди осудят.
     Решили пока к делу приставить, а там видно будет.
     Позвала Клавдия Машеньку и говорит:
     - Сиротинушка ты наша разнесчастная! Никто тебя не пригреет так, как
  родная тётушка. Будешь у нас жить, гусей пасти... Эй! Никодим! - кликнула она своего батрака. - Вели-ка своим девкам матрац соломой набить
  да постель Машеньке сладить. Отныне она с ними спать будет!
     Уже на следующее утро разбудила племянницу тётка, дала ей в руки
  хворостину и велела гнать гусей на луг. Холодная роса ноги студит,
  утренний туман сыростью донимает. А пуще всего в этот ранний час
  спать хочется.
     Бросила Машенька хворостину и побежала в комнату Елизаветки. Забралась на мягкую перину, укрылась пуховым одеялом и уснула сладким
  сном. А когда солнце поднялось высоко, пошла Клавдия поглядеть, как
  там Маша гусей пасёт. Пришла на луг, огляделась и только руками
  всплеснула.
     - Ах, негодница! Маша! Отзовись! Гуси по всему лугу разбрелись,
  а её и не видать...
     Тут она увидела брошенную хворостину, а немного дальше пух и
  перья, забрызганные капельками крови.
     - Ох, горе мне! - запричитала Клавдия. - Самого жирного гуся лиса
  распотрошила. Где же эта ленивица?! Где эта нахлебница прячется?!.
     А Машенька и не думала прятаться. Она просто спала так же сладко,
  как и её сестрица Елизавета. Так безмятежно спящую и нашла её
  Клавдия.
     - Так-то ты гусей пасёшь? - прошипела она.
     Машенька, протерла кулачками глаза, улыбнулась и говорит:
     - А я, матушка, к тебе пришла не гусей пасти, а на мягких перинах
  спать и пряники медовые жевать. Черную работу пускай батрачки делают.
  А у меня ручки маленькие, мягкие, беленькие...
     Клавдия даже задохнулась от злости. Подобных слов она никак не
  ожидала.
     - Батрачкам за работу платить надобно! А тебя за что ж поить-кормить
  буду? Лиса самого жирного гуся слопала, пока ты здесь спала!..
     Клавдия стащила Машеньку с постели. В сердцах отстегала хворостиной и велела идти на луг гусей пасти.
     До самого вечера проплакала Машенька на лугу. Вечером пришёл за
  нею Никодим. Вместе они пригнали гусей, поужинали с его дочерьми и
  спать легли на соломенных матрацах. Машеньке не спалось. Она думала
  о том, что ей очень не везёт в жизни. Что пряниками её больше угощать
  не будут, а будут попрекать куском. И что батрачки, это не "глупые
  замарашки", как говорила Елизавета, а хорошие, добрые девочки.
     Она с нежностью посмотрела в тот угол, где спали Никодимовы дочки.
  Там было темно. Лунная дорожка освещала только небольшой квадратик
  на полу и ножку стола. А из угла доносилось тихое посапывание. Ей
  вдруг припомнилось, как младшая из девочек, Оленька, отдала ей свою
  подушку, а сама примостилась со своею сестрой Катей спать на одной.
  Машенька погладила рукой подаренную подушку и хотела, было, повернуться
  на другой бок, как вдруг заметила, что через лунную дорожку
  на полу кто-то перебежал. Она вся задрожала и, сжавшись в комочек, затаила дыхание. Существо приблизилось к ней, постояло в нерешительности,
  потом, мягко ступая, направилось к Машиному изголовью. А она, сердешная,
  закрыла глаза  в ожидании чего-то страшного. Но существо лизнуло
  ей руку шершавым язычком, потерлось мягкой шерсткой.
     - Так это же Муська! - с радостью прошептала она. - Ты нашла меня!
  Мусенька, ты моя хорошая...
     Она обняла свою любимую кошку и, под её колыбельную песенку, уснула.
  Утром следующего дня её разбудила Оленька. Вставать не хотелось.
  Но когда вспомнила, что скоро проснётся тётка Клавдия, сон как рукой
  сняло. Муськи рядом уже не было. Она поискала её глазами.
     - Ах, вот ты где! Раньше меня проснулась...
     Кошка сидела на подоконнике. Нежилась под первыми лучами солнца и
  тщательно вылизывала свою шёрстку.
     - Значит и мне пора умываться!
     Поёжившись, Маша бежала по росе к ручью и грустно вспоминала, как
  совсем ещё недавно она в этот утренний час спала, а мама осторожно
  ступая, чтоб не разбудить свою единственную дочь, разжигала огонь в
  печи и заводила блины. От воспоминаний слёзы сами покатились
  по щекам.
     - Мама! Мамочка! Где ты теперь?!
     И только промолвила она это, как на плакучей иве, возле самого ручья,
  закуковала кукушка. Много раз и раньше слышала Машенька кукушкину
  песню, но эта кукушка пела по-особенному. Она как будто и не пела, а
  плакала. Но тут со двора донесся сварливый голос Клавдии. Машенька
  быстро умылась и побежала ко двору. Навстречу ей Никодим гнал
  гусей хворостиной.
     - Возьми, Машенька, лепёшку. А в обед пригони гусей к ручью, я ещё
  чего-нибудь принесу.

     Дни проходили за днями. Маша похудела. Платьице на ней повыгорело
  на солнышке и прохудилось. У тётки ничего не просила и только
  своей любимой кошке Муське жаловалась на свою сиротскую долю. Но горе
  было не горе, пока длилось лето. Маша с утра до вечера присматривала
  за гусиным стадом. Полились осенние дожди. Клавдия гусей свезла
  на базар, а для Маши наступили чёрные дни. Нужно было делать разную
  работу по дому. Не хватало сил и умения, ведь матушка берегла свою
  любимую доченьку. И сама Маша, подражая Елизавете, гнушалась чёрной
  работы. Того времени уже не вернёшь. Теперь она, как не старалась, но
  злой тётке никак угодить не могла. Клавдия всё чаще корила племянницу и
  называла "проклятой нахлебницей".
     Маша уже не плакала. Она смирилась со своей судьбой. Лишь старалась
  реже попадаться тётке на глаза. Катя и Оленька стали ей как
  сёстры. А Елизавета завела себе новых подружек. Машу в комнату свою
  звала разве что пол вымыть и взбить подушки и пуховики. Зато Никодим
   жалел сиротку. Пошлёт его Клавдия на базар за каким-то товаром,
  а он, выполнив наказ хозяйки, купит гостинца дочкам и Маше подарок
  принесёт. Погладит её по головке большой шершавой ладонью и скажет:
     - Не горюй, дочка! И мы ещё посмеемся над бедой!
     Всю зиму девочки пряли, драли пух, ходили за скотиной, носили воду,
  выполняли всякую домашнюю работу и молча выслушивали Клавкины
  окрики. Но и муж её, богатый в округе купец, когда бывал дома, не
  упускал случая вставить словцо. Елизавета же, перед зеркалом примеряя
  материны украшения, высокомерно поглядывала на своих ровесниц.
  А те старались реже встречаться с хозяйкиной дочкой, так
  как знали её вредную привычку задираться, а потом наговаривать матери
  всякую несуразицу. Разгневанная Клавдия, страшнее тучи, налетала на
  бедных девочек, таскала их за косы и грозилась запереть на ночь в чулан,
  где даже днём бегали крысы.
     Кончилась зима. Засуетились скворцы. На скотном дворе резвились
  кудрявые барашки. Машенька подросла за зиму. Её старенькие платьица
  обращали на себя внимание соседок и те, жалея сиротку, судачили на все
  лады, уличая Клавдию в скупости.
     - Чай не чужая она ей. Племянница. И уже год, как батрачит в её доме...
     Пересуды дошли и до Клавдии. А подслушала разговор соседок, мастерица
  на чёрные дела, Елизавета. Долго шептались они с матерью и решили: извести Машеньку. Только как это сделать, никак придумать не
  могли. Вот и велела Клавдия дочери:
     - Приглядись-ка к ней получше. А там решим.

     Воскресным днём попросилась Машенька у тётушки сходить к опустевшему родительскому дому. Та разрешила ей, но только велела сходить
  вместе с Елизаветой. Пошли они вдвоем, и Муська за ними увязалась.
  Как её не гнала Елизавета, кошка стороной, но все-таки шла за ними.
  Пришла Машенька к родительскому дому. Оглянулась вокруг и острой
  болью защемило в груди. Двор опустел, ворота покосились. Яркие узоры,
  когда-то нарисованные матерью на ставенках, поблекли. Двор выглядел
  неуютным и неприбранным. Только в саду, как и прежде, расцвела яблоня.
  Цвела она рясно. Розовые цветочки так часто теснились на ветках, что
  закрывали их. Пчелы суетились, перелетали с ветки на ветку, собирая
  сладкий нектар. Машенька подошла к яблоньке, обняла её шершавый
  ствол и засмотрелась на её весенний наряд. Приплелась Елизавета и начала ломать ветки, складывая их в букет.
     - Не ломай яблоню, сестрица. Не губи её красоту.
     Рассердилась Елизавета.
     - Вот скажу матери. Поили тебя, кормили всю зиму, а ты ветки какой-то
  пожалела.
     - Не сердись, сестрица. Осенью на этой ветке краснощекие яблочки
  созреют.
     - Когда это будет! А я сейчас яблочка хочу.
     И она опять потянулась к ветке, чтоб сломать, даже встала на
  цыпочки, но достать никак не могла. Тут она подпрыгнула и схватила
  ветку. Но, вдруг, охнула и отдернула руку, выронив из рук сломанные
  ветки и с громким плачем побежала домой.
     Клавдия вытащила из пальца пчелиное жало, приложила пятак. А весь свой гнев вылила на Машу. В сердцах велела ей больше со двора не выходить.
  Вечером неожиданно позвала девочку и медовым голосом, чего с нею никогда
  не случалось, заговорила:
     - Прослышала я, что в лесу, за старым колодцем, растёт яблоня, на
  которой за одну ночь яблоки созревают. А где она растёт - одна ты
  знаешь. Вот возьми лукошко и сходи за ними. Да гляди, не опоздай
  к восходу солнца. Завтра гусей погонишь на луг.
     - Не знаю я такой яблони, тётушка. И не слыхала о ней никогда...
     - Ах ты, негодница! Я для тебя ничего не жалею, а ты какие-то лесные яблочки принести не хочешь! Ступай в лес и без яблок не смей домой возвращаться.
     Рассерженная Клавдия затопала ногами. Сунула растерявшейся Машеньке лукошко в руки и вытолкала за ворота.
     Идет Машенька к лесу. Слёзы глаза застилают: где искать эту яблоню,
  она и впрямь не слыхивала о таком чудо-дереве. Откуда только
  такая напасть свалилась на её головушку? Горькие мысли
  царапают душу, а ноги ведут сами, хоть никогда раньше и не была она
  там. Подошла к старому колодцу, села на траву и, не в силах больше
  совладать с собою, горько заплакала. Откуда ни возьмись, Муська к ней
  подошла. Взобралась девочке на колени и громко замурлыкала.
     - Что же мне делать, кисонька? Не велела мне злая тётка без яблок
  домой возвращаться. А где растёт такая яблоня, что за одну ночь на
  ней яблоки созревают, я не знаю.
     - Нет такой яблони, Машенька, - вдруг заговорила Муська человеческим
  голосом. - Не бывает осени раньше лета. Сгубить тебя решила твоя
  тётушка.
     Ещё пуще заплакала Машенька. А Муська спрыгнула с её колен, обошла
  три раза вокруг старого колодца, обнюхивая землю. Потом взобралась
  на сруб колодца и говорит Машеньке:
     - Слезами горю не поможешь. Опусти-ка ты меня в колодец, а как
  громко мяукну, тащи меня наверх.
     Зазвякала старая колодезная цепь. Ведро коснулось дна и замерло.
  Вылезла из ведра Муська, отряхнулась, огляделась, и засветились в полумраке её глаза, как маленькие фонарики. Старый колодец давно не чистили.
  Вода ушла из него туда, где люди ищут её. Заросла травой тропинка к
  колодцу, покрылся мхом старый сруб.
     Муська нагребла четверть ведра всякой всячины и громко мяукнула.
  Потом прыгнула в ведро. Машенька вытащила ведро наверх. Кошка
  выпрыгнула из ведра и говорит ей:
     - Выбери сор из глины и вылепи из нее три яблока. Потом разыщи сухой
  прошлогодней травы и свей из неё большое гнездо. Вскарабкайся вон на
  то кривое дерево, приладь на его ветках гнездо и положи в него глиняные яблоки.   
  Сама спустись в глубокий овраг. Там течёт звонкий ручей. Вымой в нём руки,
  умойся и ложись спать под калиновым кустом. А я, пока солнце не зайдёт,
  буду гнездо сторожить. Потом к тебе приду.
     Машенька так и сделала, как ей кошка велела. Свила гнездо и глиняные яблоки в него положила. Куст калиновый разыскала в глубоком яру. Умылась, и на зелёную травку спать легла.
     Выплыла луна. Осветила всё вокруг. Спустилась Муська в овраг, принюхиваясь к Машенькиному следу. Свернулась калачиком у ног девочки и
  уснула чутким кошачьим сном. А как наступила полночь, выбралась кошка
  из оврага, подбежала к старому колодцу и трижды громко мяукнула. Ей
  в ответ птица трижды прокуковала. Села кукушка на сруб старого
  колодца, и они долго о чем-то с кошкой говорили. Потом Муська взобралась на кривое дерево, сорвала с него два листика, сделала из них
  два ведёрка, кукушка взяла их в лапки и улетела.
     Кошка вернулась к Машеньке и опять свернулась калачиком у её ног.
  Когда загорелась в небе утренняя зорька, кошка проснулась и вернулась
  к тому дереву, на котором было прилажено гнездо с глиняными яблоками
  и стала поджидать кукушку.
     Прилетела кукушка. Отдала кошке полные ведёрки. Муська сперва
  обмакнула хвостик в одно ведерко, где была мертвая вода и, будто кисточкой,
  оросила ею глиняные яблоки. Почернела глина. Загладились на ней
  бугорки и трещинки. Стали яблоки и вовсе, как настоящие, только чёрные.
  Тогда кошка обмакнула хвостик в другом ведёрке и проделала то же с
  живой водой. И тут свершилось чудо! Яблоки сперва позеленели, а потом
  налились соком, щёчки покраснели.
     В третий раз вернулась кошка к Машеньке. Разбудила её, велела умыться в ручье и идти за нею. А когда пришли к кривому дереву, Маша
  взобралась на него и увидела в гнезде три сочных яблока. Ей так
  захотелось откусить хоть кусочек от одного яблочка, но Муська угадав
  её мысли, вдруг выгнула спину и угрожающе зашипела.
     - Не смей этого делать, Маша! Положи яблоки в лукошко и скорей неси
  их своей тётушке. Гляди, вон уже солнце всходит. Пора гусей гнать на луг.
     Заторопилась Машенька. Положила яблоки в лукошко и, что было духу,
  побежала к тётушкиному двору. А тётушка уже поджидала её у ворот.
     - Принесла ли яблочки, Машенька? - запела она слащавым голосом.
     Маша отдала ей лукошко и побежала скорей на скотный
  двор. Оленька уже выпускала гусей, приветливо улыбаясь подруге.
     Клавдия вернулась в дом с лукошком, бормоча про себя:
     - Ох, змеиное племя! Разыскала таки яблоки! Ну, погоди ж ты у меня...
     А когда сели завтракать всей семьёй, Клавдия велела Оленьке подать
  на стол те яблочки. Елизавета схватила самое большое яблоко и шасть
  за порог. Убежала на улицу хвастаться подружкам.
     Клавдия с мужем тоже взяли по яблочку и стали есть. В углу стояла
  Оленька и молча глотала слюнки. Ей тоже хотелось, хоть один разочек,
  откусить от румяного яблочка...
     Но что это?! Толстая тётка Клавдия вдруг стала уменьшаться. Через
  какую-то минуту превратилась в маленькую шелудивую собачонку. А муж её
  враз почернел, нос вытянулся, превратясь в клюв. И вот уже, вместо него,
  на краю стола сидит черный ворон и таращит на собачонку глазища.
  Грозно каркнул ворон. Захлопал крыльями да как налетит на собачонку
  и ну её клевать да крыльями бить.
     Испугалась Оленька. Выскочила из избы и дверь забыла затворить.
  Выбежала на улицу, хотела рассказать увиденное сестре. Но только глядит: стоит у забора Елизавета. А возле неё соседские ребятишки на яблоко смотрят. Тут подошла маленькая девочка Анюта и попросила:
     - Я так хочу яблочка. Дай мне хоть такусенький кусочек...
     И она показала на кончик мизинца.
     Елизавета протянула ей яблоко.
     - Бери, хоть всё!
     Анюта обрадовано протянула ручонку к яблоку. Но не тут-то было...
  Елизавета захохотала и отдернула руку. И сама стала смачно, на глазах у всех, жевать яблоко, пятясь ближе к забору, хотя  никто и не пытался у неё это яблоко отнять. А когда девочка коснулась спиной забора, вдруг
  замерла на месте. Потом, как подкошенная, опустилась на землю. Рыжие её косы
  сами собой расплелись и, как сноп соломы, поднялись вверх.
     Дети заворожено смотрели на то место, где только что стояла Елизаветка. Теперь у забора рос куст шиповника. Анюта испуганно
  заплакала и побежала вон от этого нечистого места. За ней убежали и остальные
  дети. Оленька с Катей побежали к своему отцу и всё, что видели, рассказали.
  Он выслушал, покачал головой и говорит:
     - Что ж, злых людей, за их поганые делишки, всегда ждёт наказание.
  Видать, они это заслужили... Позови Машеньку. Посоветуемся с нею,
  что дальше делать.
     Прибежала Машенька. Никодим говорит ей:
     - Сгинули злые хозяева этого дома. Теперь ты единственная наследница богатой усадьбы. Тебе решать: как дальше жить?
     - Да разве ж я знаю? Ох! Вернулась бы моя мама... Но простит ли
  она меня?
     Тут слетела с дерева кукушка, ударилась о землю и превратилась
  в Дарью.
     - Мама! Мамочка! - сорвалась с места Машенька и бросилась к матери. - Прости меня! Ты для меня самая родная! Самая добрая! Самая ласковая!..
     Обняла мать свою дочь и повела её в богатый дом Клавдии. Дом был
  большой. Всем хватило места. Стали жить одной семьей. Никодим с
  Дарьей были ещё не старые и вскоре справили скромненькую свадебку.
  Но, прожив в Клавдьином доме несколько дней, Дарья призналась мужу,
  что всё ей в этом доме чужое, и она хотела бы вернуться в свой дом.
  Так и сделали. Побелила хозяйка стены, покрасили ставенки, двор вымели.
  А Клавдьин дом, со всем добром, распродали. На вырученные деньги справили приданое дочерям. А уже следующей весной под цветущей яблоней
  качалась люлька с маленьким Иванушкой.
     Шелудивую собачонку и черного ворона видели люди далеко за деревней, куда свозили разную падаль. Но и там они ссорились между собой.
  Куст шиповника за лето разросся, мешая прохожим, своими крючковатыми
  шипами цеплялся за одежду. Люди обходили это место стороной. Новый хозяин
  вырубал его под корень, но на следующий год, куст снова разрастался.
  А люди, проходя мимо него, думали, что зло живучее, и об этом забывать
  нельзя...
                1999 год