Мимоза

Когда проходит время, все становится гораздо легче. Некоторые вещи пишешь двадцать минут, некоторые – несколько лет, вот как эту, например. А все началось два года назад, когда она выбирала духи «Мимоза» в «Ив Роше». Оставалось дня три до Нового Года, изо рта у нее валил пар, когда мы встретились на улице, и у нее запотели стекла очков, как только мы звякнули колокольчиком, о который навязчиво ударялась дверь в «Ив Роше» всякий раз, когда кто-то осмеливался зайти или выйти. У нее запотели стекла очков, она сняла очки и стала, как всегда, протирать их кончиком шарфа. От кончика шарфа на линзах оставались ворсинки, она недовольно поморщилась, жарко подышала на очки, чтобы они снова запотели, и достала наконец, покопавшись в сумке, специальную тряпочку, ворсистенькую и маленькую, с мягким оттиском марки.

А потом мы сидели в кафе и не знали, с чего начать. На большом подвесном экране крутились полуголые солистки неизвестной группы, мы рассеянно смотрели на них, потом они сменились клипом Пугачевой, и мы отвели глаза, сосредоточив взгляд на изящной салфетнице. Я бывал в этом городе примерно пару раз в год и всегда ненадолго. Город напоминал мне о школьном детстве, и воспоминания не были радостными, потому что в них золотоволосая и голубоокая Катенька все время смеялась над забытым мною внутри парты дневником. Но неважно.

- Расскажите что-нибудь, – произнес я.

- Что тебе рассказать? – улыбнулась она.

- Что-нибудь.

Мне всегда доставляло удовольствие слушать ее речь, вне зависимости от того, о чем она говорила. Худенькие плечи неуверенно колебались между костлявостью и изящностью, на длинной шее можно было различить несколько унылых длинных морщин. От глаз тоже отходили не по годам глубокие морщины, и только длинные, круто загнутые ресницы совершенно не старели.

- …обычно когда начинаешь о чем-то сильно мечтать, это не сбывается.

- Это почему еще? – уловил я, наконец, смысл произносимых ею слов.

- Ну, – она удивленно подняла аккуратные дуги бровей, – а ты никогда не замечал? Если о чем-то мечтаешь, все время представляешь себе это, представляешь, то потом не сбывается обычно.

- Не так мечтаете.

- А как надо? – ее брови опять поползли вверх.

- Надо визуализовать свое желание, но не испытывать удовольствие от своей визуализации, понимаете? Вы должны это видеть как в кино. И не надо произносить «хочу, хочу», надо представить себе, что это у вас есть. Да ведь это же общеизвестные методики исполнения своих желаний! Вот вы, вы чего хотите? – сказал я и осекся.

- Я? – растерянно переспросила она. – Я – ну, допустим, чтобы сейчас, когда я приду домой, дочь уже хорошо убрала бы квартиру и мне не нужно было бы весь остаток вечера контролировать качество ее уборки.

- Ну вот, отлично! Представьте себе, что вы уже пришли домой, и там все блестит! Дочь убралась так, что лучше просто некуда.

Она задумалась.

- Я, конечно, могу это себе представить, но в чем смысл? Все равно сейчас приду домой, а там как обычно, кавардак, а ведь я же ей говорила…

- Вот потому что вы этого ждете, потому все и происходит согласно вашим ожиданиям! Ждите хорошего, и оно обязательно случится.

Она недобро усмехнулась.

- И что же – ждете и случается?

- Случается… – поспешно подтвердил я и вдруг смолк под ее пристальным взглядом.

- Мне пора идти, – сказала она, достав телефон из сумки.

Не люблю я этот жест – когда телефоны вынимают. Углубляются в них, как будто там смысл жизни расписан.

- Да, конечно, мне тоже, – ответил я.

Мы вышли и она сказала:

- Можно я возьму тебя под руку, такой ужасны гололед в эти дни.

Мы так шли до самой остановки, и я чувствовал ее руку сквозь толстую шкуру своей дутой куртки и ее зимнего пальто. Мы шли, и я почему-то думал о том, что у нее такая белая кожа, что сквозь нее жилки кажутся ярко-голубыми, как на какой-нибудь учебной картинке в кабинете биологии. Глупые мысли по отношению к женщине.

Потом я посадил ее на автобус и пошел домой, к сестре.

- Как там твоя школьная любовь? – встретила она меня ехидной ухмылкой.

- Заткнись, – бросил я.

- Да ладно, ладно…

Сестры всегда лезут туда, куда их не звали.

- Все же я поверить не могу, что ты до сих пор в нее влюблен, – бурчала она себе под нос, разливая в тарелки суп.

- Я не влюблен.

- Разве? – заинтересованно взглянула она, вытирая руки о фартук с жирным темным пятном как раз посередине. Как раз о пятно она руки и вытирала. – А зачем тогда так рвешься с ней встретиться каждый раз?

- Не твое дело.

- Не мое дело, не мое дело… – продолжала она, доставая ложки, – Я вот тоже была когда-то влюблена в учителя информатики, а позже, в вузе, в преподавателя финансовой математики. И сейчас я о них даже не вспоминаю. Мне даже не было бы интересно посмотреть, во что они одеты.

- Ты не была влюблена, просто учитель информатики слегка смахивал на… На кого? Не припомню.

- Господи, на ДиКаприо, как ты мог забыть, – застыла она с улыбкой на лице и тарелкой с солеными огурцами в руках.

- Ах да, точно. Сходство не было, надо сказать, очевидным. Вероятно, только любящие имеют глаза, ага. А тот математик просто поставил тебе пятерку, хотя ты ничего не знала, и в этом заключались все его заслуги.

- Настоящий мужчина должен быть великодушен, – сказала она, заслонившись открытой дверцей холодильника, чтобы скрыть улыбку.

- Да, и настоящий мужчина должен говорить: «будем считать, что мир спасет красота, а не формула рентабельности»?

- Конечно! – ответила она, вынырнув из холодильника с бутылкой клюквенной настойки, и мы одновременно рассмеялись.

В тот вечер мы сидели на кухне допоздна, пили настойку и разговаривали о старых влюбленностях, мечтах и недостижимостях. Впрочем, я утверждал, что недостижимостей не бывает, а бывает лишь немотивированные люди. Сестра в ответ на это интересовалась, почему в таком случае я до сих пор не материализовал свой идеал женщины. Я отшучивался, что давно материализовал, но, поскольку она идеальная, ее нигде не видно, не слышно, и я могу себя чувствовать полностью свободным.

Когда мы уже собирались спать, сестра спросила:

- Ты заедешь завтра к маме?

- Ты же знаешь, что мне уже надо уезжать отсюда, у меня дела.

- К маме – это полчаса!

- Никакие не полчаса. Расспросов, разговоров, слез и упреков – на весь световой день.

Она молчала, сгружая в раковину грязную посуду, и я заметил огрубевшую кожу на ее локтях, пониже засученных рукавов.

- Слушай, ты вообще маму любишь? – спросила она, не поворачиваясь.

Я поморщился.

- Очень.

- Не похоже.

- А что я должен делать? Я не могу ничего сделать. поэтому стараюсь об этом просто не думать.

- Ты бредишь исполнением каких-то там желаний и бежишь встречаться с бывшей учительницей, чтобы на миг почувствовать себя шестнадцатилетним пацаном, окрыленным первой любовью, но при этом прячешься от реальных проблем.

Она напоследок сильно громыхнула крышкой от кастрюли, поставила пустую бутылку из-под настойки рядом с мусорным пакетом, выключила свет со словами «счетчик крутится, между прочим» и ушла в свою комнату, не пожелав спокойной ночи.

Я стоял в темноте, смотрел на фонари, одиноко горевшие под окнами, и думал, что сестра умудрилась-таки испортить вечер.

- Я не прячусь, но что, что я могу сделать? – спросил я зачем-то вслух, хотя в кухне никого не было.

Чуть погодя, я сам себе ответил:

- Ничего. Ничего ты не можешь сделать, дружище.

Задернул занавески на окнах и ушел воевать с dial-upным модемом.