Каракольские приключения или Зов Вечности

«Уеду я в горы,уеду
С друзьями, которым я предан.
Одним фиолетовым небом
Укроемся мы...»

            «Да здравствует 1 Мая!»            

            Спроси любого россиянина, ранее живущего в Советском Союзе:
           -Какой твой самый любимый праздник? и он, не задумываясь, назовёт кроме   Нового года и    Пасхи,    праздник «1 Мая».
            Первомай- это красные флаги на домах всей страны и маленькие бантики на одежде трудящихся. Это театрализованные шествия взрослых и детей в колоннах  демонстрантов, под звучную песню «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...». Это сошедший снег, у нас в Сибири, и первые тёплые дни, когда уже можно снять пальто.

            1 Мая, а с ним еще три выходных. Красота-то, какая!
            Шел 1997 год.
            Компания подобралась просто замечательная. Александровы, народ заводной, бросили клич, что в Элекманаре нас ждут, не дождутся на празднование 1 Мая. Мы с Мартьяновыми, как народ легкий на подъем, не заставили себя долго ждать. Проснувшись утром, поняли – надо ехать.
            Красивейшее, голубое небо, легкие белые облака, ласковые солнечные лучи всё это поднимало настроение. Деревья вдоль Чуйского  тракта, преобразившиеся за пару теплых дней, приняли  вид весеннего убранства.  Лёгкая зеленоватая дымка окутала все ветви. Она с каждым часом, меняла  свой зелёный  оттенок. Маленькие  тополиные листочки, увеличивались на глазах, наполняя воздух, запахом горьковатой смолки. От этого свежего ароматного воздуха, от близости гор, от весёлых шуток друзей, сердце наполнялось любовью.  Оно замирало  в груди,  и  если бы порывы чувств ты не сдерживал, оно точно бы вырвалось наружу и полетело, полетело бы в высь над всей этой красотой, над всей этой звенящей весной, над нами сильными, красивыми, влюбленными.
            Это был зов. Зов весны!

            И мы мчались на машинах по Чуйскому тракту, и солнце слепило глаза, и  бурные потоки Катуни несли свои талые воды навстречу нам. И старый «Бабыр-Хан»,  венчал короной целую гряду Алтайских гор.
            Могучий исполин вечно стоял на страже ворот, открывающих царство гор,  их вечных, снежных вершин. Под колёсами звучала музыка- музыка мелькающих вёрст. Она то нарастала, то утихала. Казалось, что в ней отчетливо слышался бубен шамана, исполняющего ритуальный танец вокруг  костра, высоко в горах, где ночуют звёзды.
            Это был зов. Зов гор!

            Встретили нас и, правда, радушно.  Бросив  свои машины,  и  пересев в Уазики  мы тряслись по  такому жуткому бездорожью, что все предшествующие эмоции, стёрлись после первых пяти километров. Тридцать км мы пробирались крадучись два с лишним часа. Прилично устав, но,  подбадривая себя и друзей  тем, что нас ждет красивейшая горная база богатого мораловедческого совхоза- орденоносца, мы старались изображать радость. К тому же, база находилась  в горном ущелье у подножья тайги, где из окна можно было наблюдать величавых маралов и их  весенние  свадьбы. Повара готовили яства из дичи, накрывая столы накрахмаленными скатертями. И всё это для нас, далеко от цивилизации, в горном ущелье, в весенний праздник- Первомай! За этими мечтами  мы и не заметили, как машина затормозила возле высоких  столбов, обтянутых сеткой рабицей. Это  были загоны для маралов, тянущиеся на многие километры по горной местности. Красивые гордые животные давали нам понять, что здесь они хозяева,  и они допустят на эту землю только тех, кто примет их законы.  Мы не сопротивлялись. Мы любовались ими, их весенними играми, их силой, их мощью, их нежностью. Водитель рассказал, что в период гона, маралы могут  грудью разорвать эту металлическую сетку.
            Силы им даёт зов. Зов Любви!
 
            Между двумя огромными горами, нашему взору открылась не туристическая база, ждущая нас своим комфортом, теплом и уютом, а две свежесрубленные постройки, возле которых огромный участок черной земли, взрытой копытами лошадей и маралов, и  развозюконый после дождя  колёсами машин. К постройке нельзя было подойти, не провалившись по щиколотку в грязь. Базой,  оказался  одноэтажный строящийся барак.
           -Без окон, без дверей, полна горница людей!- Что это?-   закатившись в истеричном смехе, выкрикнул Сергей.
            Все стояли с вытаращенными  глазами и просто недоумевали. Такого из нас никто не ожидал. В горах смеркается очень рано, часа в четыре- пять по полудню, как только солнце спрячется за ближайшей горой.  Так, что об обратной дороге никто и не мечтал. К тому же нас никто обратно вести и не собирался. Надо было смириться с происходящим ужасом и попытаться  создать себе и другим чувство праздника. Женская часть нашей компании поглядывала с опаской друг на друга. Каждая из женщин не знала, что ей вперед начать делать,- толи зареветь от огорчения, толи дать тумака Александрову за его Первомайский сюрприз.
            Рабочие строители уже копошились, как муравьи,  таща какие-то доски, палки, железки, пыхтя, ругаясь и сплёвывая через плечо. Похоже, и для них встреча с нами была такой же неожиданностью, как и для нас,- эта «комфортабельная база».
           -Ну, вот и порядок!- прозвучал над ухом чей-то бас, и огромнейшие лапищи навешали на петли  тяжелую деревянную дверь.
            Пока я размышляла над увиденным, огромная гора  высотой два метра и весом килограммов 160, затащила в барак печку-буржуйку, обхватив её одной рукой. Подобие трубы тут же высунули в окно, верней туда, где оно должно было быть,  в его проём. Еще через минуту, эта гора развела в печке огонь, и из всех её щелей повалил дым, наполняя всё пространство едким  запахом.
           -Красота!- сама себе сказала гора и тут же поставила на плиту сковороду, диаметром с метр.
            Раньше никогда в жизни мне не приходилось видеть таких огромных сковородок. Гора была круглой, но шустрой и очень быстро перемещалась внутри помещения и за его пределами.
           -Наверное, он катается, как колобок, а не ходит - предположила я, но поразмышлять мне не дали, потому, как гора  тут же всунула мне в руки огромный бидон, очень тяжелый, пахнущий свежениной.
           -Дичь!- односложно пробасила гора.
           -Жарь!
            Глядя на всё это, можно было предположить, что  здесь все страдают гигантизмом, но есть хотелось нестерпимо, да и 1 Мая подходило к концу, а мы еще и за столом то не сидели. Короче, как в поговорке: «Время спать, а мы не ели!».
            Гора, обтерла об себя руки от сажи и грязи, и тут же ими залезла в бидон, и начала  сортировать его содержимое, что на стол, что на сковороду, объясняя терпеливо и доходчиво, как правильно это всё надо готовить и как, что называется. Было ощущение, что гора говорит сама с собой. На сковороду вывалилось такое изобилие таёжных деликатесов, что типичный горожанин, от увиденного мог и сознание потерять.
            По комнате  очень быстро распространился вкуснющий  аромат свежо-жаренного мяса. Наши мужчины подсуетились, налив всем по рюмашке водочки. Все, в честь праздничка, быстро опрокинули, закусили  вкусным ароматом, исходящим от сковороды, смачно чмокнули и весело рассмеялись.
           -А что?- прищуриваясь, сказал Серёга,- жизнь-то налаживается!
           -Между первой и второй, перерывчик небольшой!- выкрикнула его жена Татьяна, весело подмигнув всей честной компании. Одобрительный гул толпы поддержал революционные начинания Мартьяновых, и вся компания оживилась.
            Это был зов. Зов праздника!

            Почему-то  всем стало смешно. Смешно, тепло и легко. А первая рюмка, на удивление, очень быстро дошла не до желудка, а до сознания, словно в этом таинственном месте всё меняло свои направления.
            Место действительно было таинственным. Горное ущелье, в котором мы обнаружили остатки молокозавода, который процветал в 30-ых  годах 20-ого столетия. Как при той жизни, на лошадях по бездорожью, удалось доставить сюда оборудование, построить заводик,  а потом отсюда  развозить лучшие алтайские сыры по всей России – матушки, и даже, как донесла молва, по всей чужеродной Европе, действительно оставалось для нас загадкой. 
            Рядом с останками этого заводика  находилась церквушка. Совсем-совсем  малюсенькая, она стояла,  гордо вонзаясь своим деревянным куполом в  звенящую  синеву горного неба, заброшенная, покосившаяся, полусгнившая,  поруганная и униженная советской властью. Чьи руки возводили это  божье пристанище, чьи души приняли здесь крещение и упокоение? Тайна!               
            И вот новое обустройство этого ущелья. Словно горница к празднику меняет своё убранство, так и это ущелье расстраивалось уже не молокозаводом, а маленьким совхозом по поставке и переработке маральих пантов. И маленькая церквушка издали посматривала на происходящее. В ветряную погоду она качала своей головой, а в дождливую горько плакала.               
            Это был зов. Зов прошлого! 

            Мы сидели за наспех сколоченным столом, перед огромнейшей сковородой жареной дичи, там был глухарь и кабан, лосятина  и маралятина, зайчатина  и медвежатина, а огромный человек-гора, сидел слегка захмелевший, и  травил нам байки  о трудном прошлом и о светлом будущем. Это был  директор совхоза   Абанин. Все звали его просто  Филиппыч.  Большой, добрый, заботливый, улыбчивый и слегка  глуховатый. Молодых ребят, наших сыновей,  он  сразу отправил  в ночь на глухариную охоту.
           -Ты был когда-нибудь на глухариной охоте?- спросил он,  близко наклоняясь к рядом сидящему Сергею, так близко словно, глухой был не он, а Сергей. И не услышав ответа,  уже повествовал о том, какая это дивная сказка, когда ты лежишь под елью, засыпанный снегом и лапником, и ждёшь. И вот  когда  луна поднимется высоко и осветит своим голубоватым, таинственным светом  поляну, на ней появляется пара глухарей, которые распушают своё оперенье, и  гортанно издавая  трели, начинают танцевать по поляне, зазывая тетерку своим танцем и своими красивыми любовными песнями. И как только они почуют, что их зов привлек её внимание, и она польщена любовной  игрой, они начинают свой петушиный бой. Тут охотнику самое время действовать.
            И глухарями и охотниками правит одно. Зов страсти!

            По утру, мы проснулись от  радостного возгласа  Ильи Александрова:
           -Вставай мать, сын с охоты вернулся! Принимай трофеи!
Он гордо положил на стол  двух глухарей.  Но на долгие восхищения время не хватило, так как, Филиппыч пригнал десяток лошадей к бараку и крикнул:
           -Разбирайте  себе друзей полюбовно.  Идём  на Каракольские озёра!
            Мне приглянулся красивый гнедой жеребец «Еремейка». Я ни разу в жизни  не сидела  в седле и страшно боялась предстоящего похода. Четверо мужчин посадили меня  верхом на него и разошлись по своим  лошадям. Я визжала, сердце моё замирало, я прижималась к Еремейке  и зажмуривала глаза, боясь упасть. 
           -Смотри, Гала, не обделайся со страху!- посмеялся Юрка. А Филипыч добавил:
           -Не пугай мне коня, он сам боится такого беспокойного наездника! Он у нас еще строптивый, не совсем объезженный.
            В этот-то момент и произошло  что-то невероятное, я в ужасе почувствовала, как  подо мной заходили все мышцы жеребца. Словно где-то внизу просыпался вулкан.
           -Ой, мамочки!-  крикнула  я – он что родил?!
Никто не мог вымолвить слово. Во всё ущелье разливался дикий хохот. Жеребец затих и отошел пару шагов в сторону.
           -О, ужас!- Моему взору открылась картина: на земле лежали две свежие кучи дерьма,  парящие в морозном утре.
            До меня дошло, я так боялась этого жеребца, что  ему передалось моё волнение, а так, как считается, что наездник и конь это одно целое, то  Еремейка подо мной со страху,  попросту говоря, обделался.  После таких  неожиданных казусов, мы с Еремеем простили друг друга и, пойдя на компромисс, дали слово  быть более чувствительными и внимательными. Минут через пятнадцать  мы были  уже одним организмом. И Еремей нёс меня по склону аллюром, галопом, рысью. Утренняя свежесть била в лицо. Шапка набекрень. Волос развивался по ветру. Глаза горели. Щёки раскраснелись. Это не Еремей нёс меня. Это нас с Еремеем нёс ветер!
           -Во,  даёт! - восхищенно воскликнул Юра.
           -Так,  у неё же дед из донских казаков!- гордо произнес Сергей,  укратко  любуясь женой.
            Я летела по склону, летела в майском,  морозном утре, летела в своих мыслях, и Дон шумел в моём сознании, и волны бились о берег, и  казачья конница неслась галопом по прибрежной степи. А я, я  вольной птицей парила  над всем этим простором высоко-высоко в облаках!      
            Это был зов! Зов предков!
               
            Природа просыпалась.
            Через желтую прошлогоднюю траву пробивалась молодая зелень. А  зелено- голубые верхушки сибирских елей, остриём пробивали сочную синь весеннего неба. И лишь только вековые кедры, мудрые, крепкие великаны, своими мощными корнями впивались в землю, как гигантские осьминоги, обхватывая своими щупальцами каменные валуны. Было непонятно, земля держала эти корни или  они Землю.  И  маленькая группа  людей и лошадей, стоя на мощных корнях под кронами величавых кедров, чувствовала себя  маленькой  песчинкой, в фундаменте мироздания, несущейся  в потоке времени навстречу своей мечте.
            Это был зов. Зов вселенной!   

            Сутулая спина Филиппыча  сонно раскачивалась в седле. Дождевик, одетый поверх душегрейки, накрывая своими полами, часть  такого же мощного, как сам Филиппыч,  коня, казался огромным шатром,  плывущим  среди этих необъятных гор.
            По мере нашего продвижения, в глубь тайги,  природа становилась более скудной, воздух  более прохладным, а  небо, серым.  Под копытами лошадей  всё чаще скрипел снег. Наконец, наступил момент, когда  лошади начали по брюхо  проваливаться в сугробы. Они,  может быть бы, и повернули назад, да конь Филиппыча, как танк Т-34, пробивала грудью дорогу. Они не могли ослушаться вожака.
            Вожак был стар и мудр, как  и его хозяин, и очень силён.  Они были так похожи, что мы, идущие след в след, за ними,  долго не могли разобраться, кто из них двоих «портит воздух» толи Филиппыч задремав, толи его конь под тяжестью хозяина.
            Илюша, без умолку смеялся, и после каждого раската «грома» командовал нам:
           -Ложись! Химическая атака!
            Так, спустя часов пять, мы добрались до «Каракольских озёр». Озёра спали, прикрыв свои бездонные голубые глаза белым покрывалом снега. А мы стояли на вершине горы, как Гуливеры в стране лилипутов, и нашему взору открывались невиданной красоты снежные горы. Большими хлопьями падал снег с небес. Границы между небом и снежным покровом гор не было видно. И казалось,  не снег падал, а мы летели в снежную мглу.  Так бы и стояли мы, любуясь величием гор, да уж больно быстро подмерзали ноги. Из нас никто не предполагал, что из теплой солнечной весны, с первыми полётами шмеля, мы попадем в царство зимы. Невидимые силы звали нас возвращаться.
            Это был зов. Зов времени!

            Обратный путь был уже более привычным. Досаждало только седло. Оно так больно впивалось в мягкое место, что наездникам приходилось всё чаще и чаще ёрзать на коне. Спустившись со снежных гор в ложбину, где снова правила весна, мы сделали небольшой привал возле одинокого дома, какого-то фермера, предусмотрительно откупившего часть альпийских лугов для пасеки. Сойдя с коня, все упали на траву, потому, как ноги от длительной езды в седле затекли и отказывались держать тело.  Своего Еремея я привязала к длинному плетню.
            Минут через 15, прозвучала команда «по коням!» и все нехотя зашевелились. Мне хотелось обратить на себя внимание всех друзей и еще раз доказать, что я дочь свободного казачества. Я легко и быстро запрыгнула в седло, и  только потянулась за уздечкой, которую начал отвязывать от изгороди Илья, как над ухом раздался чей-то свист. Я испуганно вскрикнула и ударила ногами по брюху Еремея. Он принял это за команду, рванулся галопом с места, а так как был привязан, потянул за собой часть городьбы, которая потянула и опрокинула за собой почти всю изгородь вокруг пасеки. Я держалась за гриву, и пыталась дотянуться до уздечки, болтающейся впереди меня и коня, рискуя свалиться под копыта и быть растоптанной.
           -Помогите!- кричала я диким голосом, но меня никто не слышал. Конь вихрем нес меня по полю, оставив далеко позади всю нашу компанию.
            Первым сообразил Александров, что мои дела плохи. И кинулся вдогонку. Но чем ближе приближалась его лошадь, тем быстрее нёсся Еремей. Со стороны создавалось впечатление, что мы участники забега на ипподроме. У меня было одно желание остаться  живой. Хорошо, что впереди начался затяжной многокилометровый подъём. Еремей выдохся на рысях мчаться в гору, сбавил бег, обмяк, и пошел шагом. Юра, поравнявшись с нами, подхватил уздечку  моего Еремея, передал мне в трясущиеся руки, оторвав мои затекшие пальцы от гривы коня. Потом наклонился ко мне, крепко сжал обеими руками, чмокнул в заплаканное лицо и восторженно шепнул:
           -Ты молодчина! Ты настоящая казачка!
            Я всплакнула, толи от похвалы, толи от перенесённого страха. Но тут подтянулась вся компания. И слёзы мои высохли.
            Подъем был нудным, и лошади ели-ели передвигались. Находиться в седле было просто невыносимо. Хуже всех пришлось Серёге. У него как, оказалось, попало, самое неудобное седло. Он всё стер между ног и набил синяков на мягком месте. От всей этой нестерпимой боли, его красивые, ясно голубые глаза, превратились в мутно-синие и стали на выпучку, как при базедовой болезни. Именно из-за этого он и стал объектом шуток в компании, хотя ему было не до них.
            Мы тогда с Ольгой работали в туристической компании «Турсервис», так мы со смехом пообещали ему бесплатную турпутёвку «Двухнедельное путешествие на лошадях по Алтаю». 
           -Сколько путёвка стоит?- неожиданно включился он в игру,- Так вот, даю вам три цены за неё,  вы только сами путешествуйте конным маршрутом, а я прослежу, потому как сам я больше не ездец! 
           -Да,  мы, после дня проведенного в седле, похоже, все не ездуны! - подключился Александров.
            Вся компания грохнула со смеха. Все дружненько на разные лады начали  склонение по падежам слов «ездец» и «ездун». Тут же к ним нашлись весёлые рифмы,  и все громко загоготали.
            Вечерело, мы и не заметили, как небо стало звёздным. А звёздное небо в горах – это  что-то! Звёзды там очень низко, огромные, можно разобрать все созвездия, все туманности, кажется,  протяни руку, и возьмёшь любую из них.
Так в тёплой майской ночи  среди миллионов звёзд, по млечному пути плыл наш усталый караван. Превозмогая боль, Мартьянов грустно и проникновенно запел:
«Если б я,  сквозь  ночей  тишину, мог войти  в царство дремлющих звёзд,я бы взял осторожно луну и  её на руках, к нам на землю принёс!»
            Это был зов. Зов космоса!

            Все устали, и ели удерживались в седле. В глазах всё рябило и плыло. Лошади тоже устали, видимо от неумелых наездниках, и спотыкались на ровном месте. Очередь всех насмешить дошла и до Ольги. Они оба с конем засмотрелись на ночные горы, на приближающиеся огни нашего барака, на огромные звезды над ним, и, споткнувшись, плавно повалились набок. Мы испугались. Нам казалось, что произошло несчастье. Что конь всей своей тяжелой тушей задавил Ольгу. Мы все ускорили шаг. Нашему взору открылось весьма удивительное видение. Ольга и конь приспокойненько лежали на обочине, прикрыв глаза в дрёме. Они,  наверное,  так бы и захрапели оба – конь и всадница, удобно сидящая на нем, потому как, ни тот, ни другой не хотели подниматься с обочины дороги, не подоспей мы вовремя и не пристыди их своими насмешками.
            Но веселей всего было, когда конное путешествие закончилось, и мы все слезли с коней. Мы только тогда, посмотрев друг на друга, поняли, почему местные коренные жители Алтая все низкорослые и кривоногие. Мы тоже за один только день, стали ближе к земле, и косолапее в ногах. 
            Прощаясь с Еремеем, я обхватила его красивую, мужественную морду, заглянула в его карие глаза, так похожие на мои, и тихонько чмокнула.
            Он всё понял. Его глаза, наполнившись влагой, сказали мне в ответ, что будут помнить меня всю свою жизнь. Я отвернулась от него,  и быстро пошла, не оглядываясь, чтобы не видеть этих грустных глаз. Он тихонько заржал мне вслед. Он звал вернуться.
            И это был зов. Зов сердца!

            Только бы добраться до лежака, а потом до стола. Все хотели спать и есть. Но бидон с дичью исчез без следа. Нашли его метрах в двухстах от барака пустым, а рядом с ним щенка овчарки, неимоверно поправившегося в животе. Он так объелся свежего мяса, что мог только перекатываться. Но сытость и лень заставили его уснуть прямо здесь на снегу, не отходя  от места преступления. Все удивились, каким же сильным оказался щен, ведь он зубами тащил неподъемный бидон, который размером был в два раза больше его. Да, щенок не промах! Такой, как он, в жизни не пропадет! Он не будет ждать подачек, он возьмёт всё сам. Он  лежал на боку,  и слегка поскуливал.
            Это был зов. Зов жизни!

            Угомонились мы не скоро. Мы еще парились в бане.  И весь организм казался обновленным, наполненным энергией гор, звёзд, резвых коней и добрых друзей! Потом пили и пели. Но усталость взяла  своё. Все уснули.
            Ночь была  короткой и беспокойной. Почти все постанывали, дрыгая руками и ногами. Почти все  во сне разговаривали.
            Что снилось каждому? Кем каждый был в этом мире?
            Краткий миг счастья  уносил наш маленький мирок во вселенскую бесконечность. Всё переплелось, в загоне ржание уставших коней, в доме стоны уставших наездников. Их души бок о бок  летели в космическом просторе. Вокруг бушевала весна. А они неслись опьяненные любовной истомой.
           Вдруг в ночи кто-то из мужчин всхлипнул,  прерывисто  засопев, заплакал, и как, испуганный ребёнок,  жалобно и протяжно позвал:
          -Ма-ма-а-а-а?!- Сонные головы оторвались от лежака, повернувшись в сторону плачущего, но никто не пошутил, не засмеялся. Спящий мужской голос еще раз тихонько позвал-Ма-м!
           Эти два слога неслись над бараком, над заброшенной умирающей церквушкой, над танцующими глухарями, над слившимися, в едином, любовном порыве, маралами,   над горами, над «Караколами», над Первомаем, над вселенной.
           Никто не посмел разбудить спящего, потревожить его сон.

           Каждый знал – это зов. Вечный зов!!!