Папа К

Вот примерно об этом и хочется написать рассказ.
Дмитрий Ким. О происхождении романов.

* * *

«Проклятая мафия», – думал Карло, бродя по тёмным улицам Марсалы.
«Проклятая мафия, проклятый Джузеппе».
Пошёл дождь. Замёрзший Карло теперь ещё и промок. У него болела голова, его тошнило, и он, чёрт возьми, никак не мог вспомнить, где же, чёрт возьми, находится чёртов притон чёртова Джузеппе! Прошло не больше трёх часов, как он вышел оттуда с поленом под мышкой, а найти снова уже не может!
«Проклятые наркотики».
Карло в изнеможении опустился на мокрый тротуар и обхватил раскалывающуюся голову. Если бы не это чёртово полено, у него бы оставались деньги ещё на одну дозу... Но в порыве эйфории ему что-то почудилось, и он долго ползал на коленях перед Джузеппе, умоляя отдать ему это бревно, а затем выложил за него последние гроши...
Дома нашлась бутылка дешёвого вина, к удивлению Карло, ещё нетронутая. От одного запаха его начало тошнить. Он завалился спать, не разуваясь и в куртке. Короткий сон не принёс облегчения – пробудившись в лучшем случае через час, у него страшно болела голова, а всё тело требовало очередную дозу.
«Всё чаще и чаще, - мучительно подумал Карло. – Проклятье! Мне уже тридцать лет...»
Полено лежало на грязном полу рядом с кроватью. Обшарив все карманы и тайники и не найдя денег, Карло со всей злобой пнул полено, вспомнив, на что он истратил последние деньги. Полено отскочило к стене. В глухом стуке, Карло послышался протяжный, полный боли стон.
Два часа на ночных холодных улицах...
«Проклятье, - думал Карло, сжимая виски, чтобы хоть как-то умерить боль, - Мне тридцать лет, а выгляжу я как пятидесятилетняя развалина... Да я и есть пятидесятилетняя развалина тридцати лет! Проклятье!»
Он знал, что так и будет, он знал это с первых дней – в притоне Джузеппе он видел таких же, измученных наркотиками и пьянками, чей организм пожирал сам себя...
«Пора завязывать с этим, - подумал Карло, - иначе я умру раньше, чем Христос...»
Он поднялся на ноги, собираясь вернуться домой. Его шатало и по-прежнему тошнило.
Он стоял прямо напротив дома, в котором Джузеппе держал свой притон.

- Ты знаешь, я не даю в долг, – лениво протянул Джузеппе, раскуривая трубку. – Дружба дружбой, но дела так не делаются...
Карло знал это. Его трясло от стыда; хотя он и был завсегдатаем наркопритонов, у него всё ещё оставалась капля гордости. Иногда она обнаруживалась весьма некстати, а иногда весьма некстати пропадала.
- У тебя хорошая куртка, - неожиданно сказал Джузеппе.
- Брат подарил на прошлое рождество, - пробормотал Карло, расстёгивая куртку. – Он работает в Неаполе в ателье.
- Я готов даже приплатить за неё, - продолжил Джузеппе, поднимаясь на ноги и подходя к Карло. – Потому что это действительно хорошая куртка...
Карло снял куртку и трясущейся рукой протянул её Джузеппе.
- Взамен я дам тебе по-настоящему стоящую вещь... – на минуту Джузеппе исчез из маленькой комнатки, которая являлась его кабинетом. – Вот, - он протянул Карло малюсенький бумажный пакетик. – Знаю, не то, к чему ты привык, но всё хвалят... И ещё вот, - в другой руке Джузеппе была какая-то книжка в яркой обложке. – Один чудик как-то притащил с собой, да забыл. Клиенты под кайфом просто тащатся от этой книжонки... Ты знаешь, это не в моих правилах, но я сам попробовал, и могу с уверенностью сказать – это нечто невообразимое!
Карло молча забрал пакетик и книгу и несколько мелких купюр, которые благодушно отсчитал ему Джузеппе. Возможно, куртка была действительно так хороша, а возможно Джузеппе просто не хотел терять клиента.
- Постой, - окликнул его Джузеппе уже на пороге. – Лови, - Джузеппе кинул ему луковицу. Карло её, кончено же, не поймал. – На улице сыро и холодно, ты наверняка простудишься. Лук – отличное средство от простуды.

Проснувшись рано утром, Карло долго не мог сообразить, где он. Оказалось, он спал прямо за столом. На другом стуле напротив него стояло вчерашнее полено. Когда он подобрал его с пола, а главное – зачем усадил на стул, точно собеседника, Карло не помнил. Не помнил Карло и того, что было после той «невообразимой стоящей вещи» Джузеппе. Луковица лежала на столе посреди содранной шелухи рядом с почти пустой бутылкой вина, книга валялась на полу.
В дверь постучали.
- Не заперто, - сказал Карло, поражаясь своему охрипшему голосу.
В комнату влетел мальчишка, сын хозяйки. Взъерошенные волосы, острый носик... Наверняка мать послала его узнать, собирается ли Карло платить за жильё, когда и как.
Мальчик поднял книгу с пола и принялся её рассматривать.
- А где твоя куртка, Карло? – вдруг спросил он. – У тебя была такая красива куртка!
- Я её продал, - пробормотал Карло.
- Ты продал свою куртку, чтобы купить луковицу, бутылку вина, полено и букварь с картинками? – изумился мальчик.


* * *

...а летом он ездил к бабушке. Не на всё лето, а так, на неделю-другую. Его бабушка жила не в деревне, хотя многие привыкли думать, что бабушки живут именно там, а в городе, пусть и не в центре, а всего лишь на окраине.
Бабушка его любила. Любила сильно, как все бабушки любят своих единственных внуков. Она много раз предлагала ему переехать жить к ней насовсем, но он отказывался, продолжая обитаться в старой мансарде, в которой раньше жил с родителями – с мамой и папой, а потом только с папой. Отказывался вовсе не потому, что ему было жалко расставаться с памятным местом, связанным с его рано ушедшими из жизни родителями. Он просто не хотел причинять неудобства бабушке. А жизнь с ним под одной крышей непременно привела бы к этим неудобствам!
Во-первых, уже через несколько недель вся бабушкина квартира пропахла бы машинным маслом и бензином. К концу третьего месяца в шкафу с посудой бабушка непременно начала бы находить гаечные ключи и прочие инструменты. Она бы злилась, убирала бы их в другое место, а потом он, не найдя их в нужный момент, тоже начал бы злиться.
Ну и конечно же, непременно возникли бы проблемы с соседями, особенно с соседскими детьми. Они и так возникали. Бабушка волновалась всякий раз, когда он уходил гулять. Когда она говорила ему: «Фридрих, не лазь по деревьям!», её тревожило вовсе не то, что внук может упасть. Хотя и это тоже.
Бабушка была мамой его мамы, а не папы, поэтому иногда она позволяла себе отпускать язвительные, колкие, нелестные и вовсе ругательные замечания в адрес его отца. Это делалось в пол голоса во время какой-нибудь домашней работы, например, протирания пыли, когда она думала, что одна, либо в разговоре с подружками, такими же пожилыми женщинами, как она, у которых наверняка тоже были дочери.
Одной из фраз, которую он почерпнул из слов своей бабушки, это что его отец был одним из таких...
Его отец действительно был странным. Даже боле, чем странным. Став старше, Фридрих признал, что отца вполне можно признать фанатиком. Да, его отец был фанатиком. Учёным-фанатиком. Фанатиком от науки. Он свято верил в прогресс и прочие такие вещи, а ещё ему не давала покоя слава других учёных.
А ещё его отец был одним из тех, кто готов идти по головам ради цели.
Как можно идти по головам, Фридрих долго не понимал. Когда ему было семь лет, умерла мама. Он, конечно же, сильно расстроился, много плакал... Но потом он стал старше и – самое главное! – узнал отца лучше, ему стало казаться странным, что мама так внезапно умерла. Ведь она ничем не болела. А ещё они с папой часто ругались, главным образом из-за того, что маму пугали папины занятия наукой. Бабушка говорила иногда: свёл её в могилу...
Отец умер три года назад, когда Фридриху было одиннадцать. С тех пор он жил в мансарде один. Иногда он, правда, бывал у папиного друга Йозефа. Они с папой были похожи, хотя и не были братьями. Йозеф был такой же худой, остроносый, немного неуклюжий и тоже носил большие очки. Йозеф работал в ботаническом саду. Но кроме всего прочего он разбирался в механике и физике, и Фридрих всегда мог рассчитывать на его помощь, и вообще он был очень умный. У Йозефа была небольшая, но уютная квартирка, в которой он жил один, поэтому Фридриху нравилось проводить зиму у папиного друга. А летом он ездил к бабушке.
Возвращаясь домой, Фридриху всегда казалось, что мама и папа выйдут его встречать или вот-вот вернуться домой из кино – в мансарде оставалось очень много напоминающих о них вещей: мамины духи, папины приборы, фотографии со свадьбы... А вот фотографий самого Фридриха было очень мало, только несколько странных снимков в так и не разобранных папиных бумагах. Детских не было вовсе. Иногда Фридриху даже казалось, что он всегда был взрослым, и только маленькая вырезка из газеты, хранившаяся у бабушки, в которой Карл и Хелена сообщали всему Стокгольму о рождении сына, напоминала, что когда-то он был совсем малышом...
Что бы там не говорила бабушка, Фридрих очень любил отца и очень по нему скучал. Отец тоже его любил, покупал игрушки и много сладостей. И когда в очередной раз просил сына поднять футболку, всегда приговаривал: «Будет немного больно, но ты потерпи. Ты же у меня настоящий мужчина. Мужчина в самом расцвете сил...»