Самая красивая

     Далеко за селом вертела огромное колесо старая мельница. Держал
  ту мельницу Макар Сологуб. От деда-прадеда все в их роду мельниками были. Тем и жили. Как и у всякого крестьянина, дом был у него на селе. А возле дома хозяйство кое-какое, Живность всякая водилась.
      Жена его, женщина добрая, работящая, то хозяйство блюла да что ни
  год дочь ему дарила. Макар детей любил. Всё сокрушался, что дома
  редко бывать приходилось. Хоть днём, хоть ночью  при мельнице всё
  обретался.
     - Река у нас блудливая. То прибудет вода, то будто черти её вылакают. Вот и маракуй, лови её, водицу ту. А жена, известное дело, щей
  наварит, детишкам платьица сошьёт, да в огороде тоже руки нужны. Вот
  только, хе-хе, девок мне все несёт. Дело-то мельницкое - мужицкое. Вот
  мы с нею и порешили: родит мне пацанёнка и - шабаш, - говорил он охочим
  до расспросов мужикам, а сам поглядывал на пригорок, где за вишнёвым
  садом виднелся конёк его избы.      В тот год жена ему четвертое дитя принесла. Да видать, вместе с ним
  кончилась её бабья сила. Вскорости схоронил мельник свою хозяюшку. "А дитё-
  то пищит в люльке, есть просит. Что ты будешь с ним делать? Да и дочки,
  мал, мала меньше. За ними ведь тоже уход нужен... А хозяйство? А огород?..»
  - думалось ему.
     Как ни скрёб в затылке Макар, тяжеленько вздыхая, а выход один: в
  доме нужна хозяйка. Да ни какая-нибудь, а чтоб нраву кроткого была.
  "Оно, ведь, не каждая наседка чужих цыплят примет, а тут дети, да ещё
  четверо..." - так-то думал Макар, стоя с подойником посреди двора, не решаясь войти в хлев.
     На ту пору, мимо калитки Парася, с полными вёдрами шла. "Не у меня
  одного горе, у неё тоже солнышко закатилось... А не позвать ли её корову подоить?.. Авось не откажет, ведь мы, как ни как в кумовстве состоим..."- промелькнула мысль в его голове, будто ветер прохладой дохнул в самый солнцепёк. Выбежал Макар за ворота и кричит:
     - Парася! Кума Парася! Подоила б ты мою Зорьку? С вечера не доеная
  стоит. А я, того, к ней и подойти боюсь...
     - Доброго здоровьица, соседушка! Не знаю, что тебе на это и ответить.
  Дитя у меня в люльке уснуло. Вот я по воду и побежала. А проснется -
  закричит... - она утерла рукавом набежавшую слезу и чуть слышно молвила - свёкор и вовсе грозился "задавить гадёныша" и меня со двора спихнуть.
 Не держи на меня зла. Недосуг мне...
     Воротился Макар во двор, сел на чурбак, что под хлевом стоял, и
  самому впору заплакать. Только на ту минуту соседи были на огороде и
  невольно слышали тот разговор. Переглянулись промеж собой и решительно вошли на Макаров двор.
     - Подойник ты моей жене отдай. А мы с тобою посидим, покурим да о жизни потолкуем, – усевшись на сучковатое бревно, достал сосед из кармана кисет. - Да-а, всё вроде ладно было и враз порушилось. Только  ты, того, горе-то к сердцу не допускай. Гони его, проклятущее, взашей!  Да-а-а! Я вот как думаю, - выпуская из ноздрей струйки дыма, размышлял сосед. - И баба моя про то же толковала. Они, бабы-то, живучие. Слезой  умываются да за жизнь хватаются! Ты вон голову повесил. А как ни как  в своем доме хозяин. И мельница у тебя имеется, и достаток кое какой есть... А вон взять Парасю. Вот попала бабёнка как кур во щи! Собой-
  то справная такая! Вот и приглянулась в том годе, когда ещё в девках
  ходила, братьям, Захара Кривоноса сынам. Захарка старшего на ней женил. Всё отделить их собирался. Она уже в ту пору в тягостях ходила.
  Вот младший, спьяну, возьми да ляпни: « Вот, де, сладкая вишенка да поганому ворону досталась». Старший и взъярился на него. Сцепились братья
  за грудки, не разнять. Тузили, тузили друг дружку. Младший всю обиду
  свою в кулак и вложил. Вот и зашиб брата. Тот только ногами задрыгал
  да вскорости и помер. Ещё и схоронить не успели, младшего в железы
  заковали. Да ты, небось, и сам видел, как увозили его? Мать, жена Захаркина, слегла тады,  да так по сию пору и не встаёт. – И, хмыкнув, добавил, -
  - оно, кто говорит, хворает она, а кто не верит этому. Сказывают, что
  она так-то над невесткой измывается. А в чём она, если разобраться,
  виноватая? Дите  от её же сына  родила. От старшего али от младшего.
  По-разному теперь судачат. Ну, так что же? Своя же кровь! Как ни крути...
  А вот не признают старики дите. Свекор удавить девчушку грозится! Да-а!
  Говорит: "В мать пошла..." Вот изверг, какой! Она, надысь, моей говорила,
  что "скоро кончится мое терпение, возьму дитё и брошусь под мельничное
  колесо..." Вот горе у человека, так горе! А ты голову повесил...
     Пока курили, вздыхали да прикидывали, чья беда тяжелее, подошла,
  с полным подойником соседова жена.
     - Ну, вот, соседушка, подоила я твою Зорьку. Вечером кликнешь меня,
  я ещё подою да Сёмушку твоего искупаю. А ты, того, женился бы? Вот
  хотя бы на Парасе. А чего? Вот двоих грудью она бы и выкормила. Она
  баба добрая. И девчонок твоих не обидела бы. Оно конечно, не мать
  родная... А там, хе-хе, и своих нарожаете. Молодые ж ещё...
     Сосед заговорщицки подмигнул Макару и ушёл с женою на своё подворье.
  Вечером опять заглянула соседка: подоила Зорьку, напоила молоком детей
  и спать уложила. Макару же велела надеть новую рубаху. У калитки их уже
  поджидал сосед, держащий под мышкой, завернутый в полотенце хлеб. Вышли за ворота, постояли, посоветовались и пошли на другую сторону
  улицы, ко двору Кривоноса.
     Захар долго в толк не мог взять: зачем пожаловали, в столь поздний
  час, к нему соседи. А как уразумел, что к чему, осерчал. Стал невестку
  свою чернить словами бранными, скликать на её бедную головушку силы небесные. Вдобавок заголосила свекровь, причитая заломила руки. Какое уж там сватовство? Хоть прочь беги. Макар уже и на порог запоглядывал. Но не в характере соседа вертаться с пол пути не солоно хлебавши. Переглянулся он со своей женой, та незаметно вышла за дверь и перешла на другую половину, где Парася с дитём ютилась. Сам же принялся ещё с большим усердием уговаривать Захара: не принимать греха на душу и отпустить бабёнку со двора. Дескать, что случилось, того уже не воротить, а жить как-то дальше надо... Только где  там? В Захара будто злобный бес вселился, глаза огнём полыхают, слюной, брызжет, ногами топает. А старуха и вовсе сдурела, уже такое  говорит, что мужикам и слушать  неловко. Однако сосед пререкается со старым Кривоносом, сам же прислушивается. А как хлопнула сенная дверь,  толкнул Макара локтем в бок, стал прощаться и за дверь. Макар второпях только головой на прощанье кивнул и шагнул к порогу.
     За калиткой их уже поджидали Парася с дитём на руках и соседка,
  держа  узелок с собранной второпях одежонкой.
     - Вот и сосватали тебе жену. А дальше уж будь что будет... До утра
  её не хватятся, а там... чего уж? Дело сделано, - махнула рукой, как
  отрезала, соседка. И смерив взглядом растерявшихся Макара и Парасю,
  ободряюще хохотнула: «Бог вам в помощь и счастья охапку...» - Вполголоса, продолжая нанизывать всяческие пожелания, коими потчуют молодожёнов, дёрнув мужа за рукав, пошла тропинкой к своему двору.
     - Ты, того, зови, ежели чего помочь надо. Мы завсегда поможем,
  - запирая калитку, бормотал сосед.
     - Пойдем и мы домой...
 Взяв у Параси узел с пожитками, несмело  предложил Макар и первым зашагал, переходя улицу.

     Лет пять минуло с того самого вечера, как привёл Макар Парасю в
  свой дом. Усмехались потом соседки, глядя вослед Пелагее Кривоносихе.
  Дескать, и хворь куда-то девалась, как Парася от них ушла. Как в былые годы со всем хозяйством управляется и ни разу не охнет... Не слыхали односельчане жалоб и от Параси, хоть и полон дом детишек, мал мала меньше. Другая б взвыла под этакой ношей, а она ничего. Иной раз,  прибежит Макар домой щец похлебать, станет в сенях и слушает как Парася поёт, а детишки ей подпевают. "Мамой зовут... Вот и ладно, - думает  он и мало-помалу утихает тоска по Аринушке. - Чего уже теперь горевать?..  Как-то ж надо детей подымать. А без Параси чего б я делал?.."
     Однажды послала Парася старших девчонок на луг щавелю нарвать. А
  девчушки, соскучившись за долгую зиму по волюшке, заигрались. Вспомнили, что домой пора, когда солнышко уже за гору закатилось.
     - Ох, и рассердится на нас матушка...
     - Она утром ещё квашню завела, пирогов грозилась испечь, а мы...
     - У щавеля листики повяли, пока мы в догонялки играли. Как теперь
  нам домой идти?
     Марфуша, старшая из дочерей, собрала щавель в подол платьица и говорит:
     - Мама Парася у нас добрая! Мы повинимся, она и простит. Только вы не
  прячьтесь за меня, а давайте вместе попросим её, чтоб не гневалась на нас.
    - То-оже мне... Чего её просить? И не мать она вам вовсе, чтоб перед
  ней на цырлах ходить! Пускай своей Софье указывает! А у вас с Семёном
  своя мать была. Ариной её звали, царствие ей небесное... А то "мама
  Парася, мама Парася!" Тьфу! Век бы не слышать этого имени...
     - Кто это? - шёпотом спросила сестру Докийка.
     - Старая Кривоносиха! Вреднющяя баба! Всё про всех знает...
     - А чего она говорит, что мама нам вовсе не мама?
     - Откуда я знаю? - озлилась Марфуша, но, поразмыслив, добавила. - Раз
  не мама, то и бояться её нечего. Чего стоите? Пошли! Чай в свой дом идём...
     Сестренки, осмелев, зашагали следом. Однако во двор вошли гуськом,
  а, подойдя к порогу, вовсе оробели.
     - Где же вы пропадали весь Божий день? Да за это-то время можно
  три деревни и два села оббежать и раньше вас домой воротиться... - отчитывала их Парася, вытирая фартуком руки.
     Потупили девчонки глазки, а Марфуша и говорит:
     - Чем нас корить, послала б свою Софью за щавелем! А то всё нас шпыняешь!
     - Не будем мы тебя слушаться! Не мать ты нам вовсе! - выкрикнула, будто кипятком ошпарила, голосистая, Докийка. А Феня только капризно ножкой
  притопнула.
     Осеклась на полуслове Парася. Опустились у неё рученьки, склонилась
  головушка и потекли по щекам горькие слёзоньки. Не видя ничего перед
  собой, ушла на огород, села на меже, обхватила головушку руками и так
  заплакала, как отродясь не плакала.
     На тот час воротился домой Макар. Глядит на темные окна, на недоенную корову, на детей, что, притихшие, сидят рядком на завалинке и ума не приложит.
     - Чего стряслось тут? Мать-то где?
     - Там! Сидит! Ревёт!
     - И Сонька к ней побежала! Теперь вместе ревут! Пусть теперь попробует сказать: "Братик, давай вместе играть?.." - передразнивая Софийку,
  довольный собою, поведал сын.
     - Марфа! Ты старшая, объясни мне толком...
     - А чего она нас посылает? Не будем мы её больше слушаться! Не мать
  она нам! Вот пусть теперь ей Сонька за щавелем бегает! А не то мы её так
  за косы оттаскаем...
     - Кого это вы за косы таскать собрались? Софьюшку? Это кто ж вас
  на такое надоумил?.. Тебя, сорванец ты этакий, Парася грудью своей
  кормила! Вы, вместе с Соней, по очереди сосали! А вас, соплюх, кормила, поила, обшивала, а вы ей "не мать!" Вот я вам сейчас умишка подсыплю...
     И при этих словах, схватил отец хворостину и отстегал их в сердцах.
     - Меня так вы не спросили, а послушались злого человека... - сердито
  упрекал их отец. - Живо мне идите к матери и выпросите у неё прощения!
  А нет, так и видеть вас больше не хочу!
     - А я ей ничего не говорила! Я не пойду!
     - Не говорила, так ногой топала. Теперь увильнуть хочешь? - дернула
  её за платье, Докийка.
     Другой раз одним духом добегали детишки до межи, а нынче идут мелкими
  шажками, друг за дружку прячутся, да и слова куда-то пропали. Только и
  вымолвили, виновато склонив головки:
     - Прости нас, мама.
     Поглядела на них Парася, вздохнула и, ничего на это не ответив, пошла доить корову.
     Опять дни потекли за днями. Вроде, как и не было этого печального
  вечера, только царапина в душе осталась. Парася все по дому хлопотала.
  Семён при отце на мельнице пропадал. Девчонки же при матери. Учила она
  их, что сама умела, да борони Бог, чтоб чем-нибудь попрекнуть. Не сказать, чтобы дочки ленились или упрямились. Нет. Памятуя отцовскую хворостину, не досаждали Парасе. А вот сбегать принести чего-то, такое, что  и за работу не считают, она всё Софьюшку кликала. Из всех младшенькая  она, вот и вышло так, что в любом деле меньшая на подтычках. Да и матери покойнее, когда Сонюшке чего поручит. С неё и спросить можно, не обидится. А чтоб прикрикнуть иной раз, так ни-ни. Всё думалось: "А чего  соседи скажут?.." Оно ведь так у людей ведется: сто раз добром одаришь,
  а единожды не угодишь, и упрекнут.  Дескать, "мачеха". Себе обнову не сошьёт,
  а девчонок приоденет. А Софьюшке уже от старших донашивать, "мала ещё наряжаться...» Одна радость: не обидчива доченька. Стерпит. Промолчит.
  "Что ж тут поделаешь, коли младшенькой уродилась?»
     Однажды через то село, дрожки катились. В них сидел старый  бородатый купец, а за кучера - сын его единственный, Прошка. Едут они да промеж собой разговоры всякие ведут: что да по чём на нынешней ярмарке продавалось, кого повстречали, да с кем повидаться следовало бы,  да вот не случилось. И нет-нет, да и попрекнёт отец сына, дескать, - тебе бы за товаром приглядывать, а ты на девок да молодух пялишься.
     - А чего мне молодому да не женатому? - беспечно на то отвечал сын
  купеческий.
     Все бы хорошо, но, видать, не ко времени слово молвилось. Осерчал отец,
  велел остановить коней. Потом и спрашивает проходившую мимо с полными
  вёдрами молодуху:
     - А скажи мне, красавица, чья  изба  на пригорке? И нет ли там
  дочерей на выданье?
     - Как не быть! Четыре дочери у Макара Сологуба! А по что это тебе?
     - Завтра, после полудня, сватов зашлю!
     - А которую ж сватать будете? - допытывалась молодуха.
     - Самую красивую! - ответил сын купеческий и стегнул лошадей.

     - Парася! Парася! Выдь сюда! - Стучась в калитку, громко звала соседку  молодуха. - Ой, чего я тебе скажу... Открывай же скорей! - нетерпеливо тараторила она.
     - Софьюшка! Поди открой! У меня руки в тесте... - недовольно откликнулась Парася. - Ох, и сорока! Чего уж там ей не терпится рассказать?.. -
     - Ой, чего я вам расскажу, тётя Парася! Надысь я по воду бегала. Иду
  я, значит, с вёдрами, а навстречу легкие дрожки катятся...
     Рассказывает всё, как было, а сама хитрющими глазками на девушек поглядывает да про себя гадает, которая из них купеческому сыну достанется?
  А девушки видят, как соседка их взглядом меряет да губы поджимает,
  зарделись. Друг на дружку поглядывают и от волнения губы себе покусывают, платья одергивают.
     - Ну, чего будет, поглядим. А пока недосуг нам, - вымешивая тесто,
  скороговоркой ответила Парася и услала дочерей на речку бельё полоскать.
  Софьюшке же велела полешек принести и в печи огонь развести. Сама же,
  проводив словоохотливую соседку, невольно задумалась. "Чего это там молола эта пустомеля? Неужто и впрямь сваты завтра нагрянут? Надо бы печь
  подбелить. Вышитой скатертью стол застелить... Вот время-то как быстро
  летит! Как знать, даст Бог завтра старшую и благословлю... Макару бы
  надо сказать, а то всё на своей мельнице... Уже и не заметила, как
  головушка его без мучной пыли побелела. Эх, годочки-годочки, как с яблони
  лепесточки..."

     Воротились  купцы домой. Сели под образа и, загибая пальцы, прикидывают, сколько выручили за нынешнюю ярмарку, да сколько с этого барыша на свадебку потратить придётся. Матушка, хлопоча у стола, к словам их прислушивается и в толк, не возьмёт: о какой свадьбе говорят её муж и сын? Не утерпела и спрашивает:
     - Вы, соколики мои, чевой-то говорите да недоговариваете. Чья
  свадьба вам покою не даёт?
     - Прохора Аверьяныча, матушка-голубушка, женить будем! - пристукнув
  кулаком по столу, ответил старый купец. - Будет ему девкам головы дурить! Пора остепениться! Даст Бог завтра, и высватаем ему девицу! 
     - Хороша ли собой девица? Доброго ли роду-племени? И сколь приданого за нею? - поспешила с расспросами матушка.
     - Не видал я её вовсе, матушка. Говорят, что в том доме четыре девицы на выданье. Вот одну из них мне и высватают завтра! - беспечно ответил сын.
     Матушка, услыхав это, только руками всплеснула.
     - Виданное ли дело кота в мешке покупать! Портки покупаете и те
  примеряете, а с женой-то до веку жить, горе и радости делить... А вы,
  в глаза не видавши, людей не спросивши, сватать собрались! Одному
  только Богу ведомо, чего на веку может статься... – и, покачав головой,
  задумалась.

     На другой день в усадьбе Макара Сологуба суета: двор метут, в доме
  прибирают и гостей поджидают. Дочери сундуки открыли, платья материны
  примеряют да косы заплетают.
     - Которую сватать придут? - допытывался Макар.
     - Ну, до чего же ты недогадлив? Марфушеньку! Старшая она. А те пущай
  ещё погуляют, ума поднаберутся, - глядя на дочерей, ответила Парася.
     - А я, что ж, дура, по-вашему?! - выпалила быстрая на язык Докия. -
  Сказано же, что сватать будут самую красивую! А Марфуша ни дать ни
  взять -  сноп в сарафане, на плечах горшок с косами. А в том горшке каши никогда и не бывало...
     - Нет, тебя высватают! Курица цыбастая! Из волос - мышиный хвост
  да глаза поросячьи! Заприте, маменька, её в чулан, а то ещё жениха
  напугает!
     - Это у меня "мышиный хвост"? - взвыла Докия, - я тебе сейчас космы-
  то повыдеру! И на мышиный хвост не останется...
     Она вцепилась в сестрины волосы обеими руками, и обе повалились на
  пол. Но тут же, взвизгнув, отпустила её.
     - Собака ты, бешеная! Ой, папенька, укусила она меня! - плаксиво
  пожаловалась средняя дочка. И тут же злой огонек сверкнул в её глазах, -
  да я её сейчас скалкой угощу!.. - Но, оглянувшись на Феню, забыла о
  своём решении. - А ты куда вырядилась? Пигалица конопатая! Не уж-то и
  тебе замуж захотелось? А ну, снимай матушкино платье! Оно ж на тебе
  как на корове седло!
     Марфа и Докия принялись силой снимать с Фени платье. А та, сопротивляясь, исцарапала им лица, растрепала волосы. Визг да гвалт в Макаровом доме. Из-за этого сватовства передрались сестрицы, будто собаки из-за брошенной кости. В суматохе никто и не заметил, как в калитку вошла старушка-побирушка. Оперлась плечом о ствол старой корявой груши и глядит на распахнутые окна, за которыми мелькают рассерженные девицы. Покачав головой, тяжело вздохнула и уже хотела уйти, но на ту минуту во двор вошла Софьюшка в своём простеньком платьице,
  с полными вёдрами воды на коромыслице.
     - Дай попить, доченька, - смущённо попросила старушка. - Устала я,
  с дороги. Дозволь присесть хоть где-нибудь?
     - Садитесь, бабушка, на завалинку. А я молочка вам налью. Вот только
  воду отнесу, - приветливо ответила ей Софьюшка.
     - Кого там ещё принесло? - высунулась в окно растрепанная голова
  Докии. - В такой-то день побирушек нам только не хватало, - недовольно проворчала она.
     - А что за день такой, голубушка? - спросила старушка.
     - День как день! - выглядывая из другого окна, вступила в разговор
  старшая сестра, - только вот, с часа на час, сватать меня приедут...
      Лишь успела она это вымолвить, как младшая сестра огрела её
  вдоль спины скалкой. Старшая взвизгнула, и уже в следующую минуту в доме
  послышался звон разбитой посуды. Вздохнула старушка и, пятясь назад, направилась к калитке.
     - Бабушка! Бабушка! Погоди маленько! Я молочка вам несу и краюшку
  хлебца...
     Оглянулась старушка, посмотрела умными глазами на Софьюшку и улыбнулась. Взяла в одну руку хлеб, а в другую молоко в глиняной кружке и,
  поблагодарив, поклонилась девушке.
     - За доброту твою, девица, подарю я тебе бусы. Носи их милая и верь
  в свою удачу.
     Но только надела те бусы на шею Софьюшка, как на порог выбежали
  три сестры.
     - А нас, отчего не одариваешь? - капризно надула губы Феня.
     - Ну, что ж, придётся и вас одарить. Берите да поторопитесь надеть их. Жених уже в пути...
     Схватили бусы девицы и, забыв поблагодарить, скрылись за дверью.
     - А ты что ж не торопишься? - спросила старушка Софьюшку.
     - Мне и надеть-то нечего. Младшая я среди сестриц. За ними платья
  донашиваю. Да и не красавица я вовсе, - смущенно улыбнувшись, ответила
  девушка. - Пойду матери помогать, стол накрывать.
     Вышла старушка за ворота и пропала, как и не бывало. А по дороге
  уже троечка мчится, из-под копыт пыль клубится. Подкатила под самые
  ворота Макара Сологуба и остановилась. Вошли на широкий двор сваты,
  кланяются вышедшим их встречать хозяевам. Те их в горницу зовут. И
  пошло сватовство, как по писанному, как исстари водится, с шутками-
  прибаутками да с хлебом святым и рушниками, петухами расшитыми.
     - А не пора ли вам показать невестушку... Которая у вас на выданье? - прищурив лукавый глаз, спросил молчавший, до поры, важный сват.
     Девицы будто только и ждали этого вопроса. Толкая, друг дружку в
  дверях показались Марфа, Докия и Феня. Косы наспех сплетены. Зато все
  в маменькиных расшитых платьях и с дарёными бусами на шее. На расцарапанных лицах улыбки кривят, а сами на жениха поглядывают да важно носы кверху задирают. Дескать, вот мы какие! Вот поглядим на тебя да, может, ещё и от ворот поворот укажем... А сват потеребил пальцами бороду и вкрадчиво так говорит:
     - Слыхал я, что в этом доме четыре невесты. Что ж вы от нас четвертую-то прячете?
     - Рано ей ещё тута стоять! Пускай с чугунами управляется, - хихикнула Докия.
     - С чугунами управляться не рано, а людям показаться недосуг значит?
  А может она у вас того, ущербная?..
     Заныло материнское сердце: "Ее-то Софьюшка ущербная?»
     - Сонюшка! Выглянь сюда, доченька! Пусть поглядят на тебя. Чего в
  тебе ущербного...
     Вошла Софьюшка, поклонилась гостям и, смутившись, глазоньки долу опустила.
  "И у этой бусы на шее! Молодец, матушка! Вот теперь и поглядим, - которая
  чего стоит..."- подумал жених.
     - Ездили мы за товаром давеча, в края далёкие. И случилось мне однажды от одного странника услышать, что, дескать, человека распознать
  можно в ту самую минуту, когда он одаривает гостя. Мне же жену на век
  выбирать. Так не подарите ли вы, девицы красные, мне бусы свои?
     А девушек и уговаривать не пришлось. Стали они второпях снимать их
  с шеи, сопя и чертыхаясь. Собрав в горсть свои бусы, поднесла их жениху старшая дочь, Марфа. Только протянула молодцу, как в ладонях оказались навозные жуки. Отвернулся молодец. Не по нраву ему этакий подарок.
     Прикусив губу, торопливо понесла свой подарок Докия. Но в горстях у
  неё жених увидел с дюжину пучеглазых лягушат. Та, разревелась после
  такой оказии и выбежала за дверь. Феня не стала собирать в горсть бусы.
  Держа нитку на пальчике, поднесла молодцу. Но только протянула руку, как
  разорвалась нить. Покатились бусы по полу и разбежались по щелям тараканами. Топнула ногой рассерженная Феня и выбежала прочь из избы.
     Подошла очередь Софьюшки дарить жениху бусы. Сняла их с шеи и,
  смущенно протянула суженому на правой ладони. Оборотились
  бусы спелыми вишнями. Взял вишенку добрый молодец, в рот положил и
  веки от сладости смежил. А как открыл глаза и взглянул на невесту,
  то сразу и не узнал её. Стояла перед ним красна девица в наряде дорогом
  и приветливо улыбалась.
     - Вот теперь честным пирком да за свадебку! - скороговоркой воскликнул сват, протягивая матушке хлеб святой.
     Переглянулись Макар с Парасей и благословили молодых. А уж как свадьбу справили и проводили Софьюшку от родительского порога, будто
  счастье она с собой увезла. Что ни день - ссоры-раздоры между сёстрами.
  И Парася всё чаще слезами умывается, да грозится уйти из этого дома,
  куда глаза глядят.
     Как-то раз рассорились сёстры, вцепились друг дружке в волосы. И
  уж такое там началось, что и не пересказать. Парася в сердцах хряпнула горшок об пол и выкрикнула: "Будьте вы прокляты, змеиный выводок!"
  Хлопнув дверью, без оглядки, выбежала за ворота. Глядь, а по тропинке
  домой Макар идёт. Рассказала ему обо всём жена и заплакала. Видать, и
  Макару это ох как надоело. Схватил он палку и ступил через порог. А
  там, на полу, три змеи шипучие сплелись. Не долго думая, стал их палкой хозяин угощать, да так угостил, что они издохли. Побежал  за
  веником, чтоб вымести поганую тварь, а как вернулся, глянул и охнул.    На полу лежали его дочери.
     - Это ж я их...
     Не договорил он. Подломились ноги, и упал Макар замертво. Воротился
  с мельницы Семён. Утёр слезу и стал скликать соседей. Схоронил, как
  полагается, родных, а матушку удерживать не стал. Видать, ей всё тут
  опостылело.
     - Пойду я, сынок, к Сонюшке. Буду ей детишек нянчить. А ты меня не
  забывай. В гости наведывайся. Жениться надумаешь, жену добрую выбирай, как встарь говорили: "Не по лицу, а по сердцу".
     С тем, взяв узелок с хлебцем, вышла Парася за ворота. И легко ей
  так стало на душе, будто и не было тех долгих лет, которые прожила она
  в этой деревне. Ветер шевелил беленькую косынку, а впереди стелилась
  узкая полевая дорога.

                28 июня 2002г.