Пластиковый костюм совсем чуть-чуть

Проснулся я плохо, так как не спал практически всю ночь, а активно налаживал связь с миром через Интернет и кидал в него бедственные сообщения. Снов тоже не было. Хотя, я слышал, что есть они всегда, но не всегда запоминаются. Так что на этот раз мой мозг предпочел сделать вид, что ничего не помнит и говорить мне не собирается. В последнее время, я с утра уже представляю свой вечер и даже следующее утро. Естественно идти в таком положении никуда не хочется. Это просто не интересно открывать глаза, зная, что ты в любом случае их снова закроешь. Неинтересно выходить из комнаты, неинтересно вступать в контакт с кем-либо, таким же обреченным, скучно курить и есть, сегодня все как-то скучно. Раньше… Да хуля раньше? Семь лет назад, меня очень интересовало все абсолютно. Бегать и орать, играть в солдатики, общаться с окружающими и окружающим. И что самое интересное – у меня это отлично получалось. А сейчас я проснулся и уже жалею об этом. Что ж...

Я вспоминаю, что сейчас я не учусь, так как пришло время летнего отдыха, сейчас я работаю. В прошлом месяце центр занятости предложил мне всего три варианта работы – это покраска городских заборов, должность разнорабочего на швейной фабрике (а там я работал в прошлом году во вредном для здоровья покрасочном цехе, и впервые испытал токсическое опьянение), и вакансию помощника-слесаря ремонтника 3го разряда на шахте им. 50 лет октября. Я выбрал последний вариант, так как два других меня не привлекали, в том числе из-за моей аллергии, которая являлась реакцией на всякие «воздушные» раздражители. Зарплата и нагрузка меня устраивали, потому что работал я там не за деньги, а за ощущения, о чем до сих пор не жалею.

Этот присущий молодым страх продаться за комфорт и потерять себя среди однообразно-бежевых квартир и одинаковой участи проживающих там людей, толкал меня на что-то превосходящее меня. Мои силы и мои возможности. Хотелось доказать себе, что ещё не всё потеряно, что пока остальные будут тратить своё время на кормление своих инстинктов, я буду там. Я буду учиться жить не так, как хочет общество, на канализации которого я недавно наткнулся, не так как хочу жить я, а так, как никто ещё не пытался, так как надо. Конечно это всё в пределах моего скромного поля зрения, на который мне приходится постоянно опираться. Просто больше не на что.

Семь утра. У меня начинается смена. Я маленький, но работаю, как большой. Мне за это немного доплачивают. Всё-таки поднялся с кровати, выполнил все надлежащие утренние процедуры и отправился на остановку. Несмотря на лето по утрам ужасно холодно, я одеваю что-то вроде кофты и олимпийку сверху и все равно замерзаю. Инструмента и тормозка у меня нет, поэтому перемещаюсь налегке. Сегодня даже мелкий дождик. Он дарит городу эскиз забвения, какой-то безопасности и непогрешимости советских строений и изношенного асфальта. Пугает своей независимостью и попадает мне на очки, от чего приходится каждые пять минут их протирать. Остановка служебная, там стоят около десяти (так хочется сказать «таких же») работников шахты им. 50 лет октября. Большая их часть молчаливы, стары и закодированы, редко улыбаются как-то через чур по доброму. Обмениваются опытом в каких-то шахтерских делах и совершенно безобидны. Другие наоборот молоды, разговорчивы и агрессивны. Много курят и пьют, громко разговаривают на темы преступлений, мест лишения свободы, некомпетентности начальства и товарищей, которых нет на данной остановке. И часто на меня смотрят. В общем все шахтеры меня недолюбливают – и те, и другие. Чувствую себя обсосанным рядом с ними. Пытаюсь курить, чтобы как-то обособится, не смотреть на них. И жду, что кто-нибудь заведет со мной разговор, а я мастерски его продолжу и мы подружимся и мне станет не так одиноко. И кажется я тут только и страдаю, что морально, что физически. Кажется, что может быть печальней этого. Но это то, чего я хотел. Ведь так?

Поначалу мне было тяжело. Я встал с кровати, утренняя каша, чистая одежда, музыка и целый день в моих руках – ненавязчивый туман начала дня. Но он моментально рассеялся и я слышу, что меня просят что-то прикрутить, почистить или отнести. Ничего не понимаю сначала. Я тут первый раз, а уже должен разбираться, где что находится, как называется, к кому можно обратиться за помощью, а к кому нет. Не могу же я подойти к своему бригадиру и поведать о своей беспомощности. Приходится методом проб и ошибок учиться, так сказать выживать здесь. Больше всего пугает не физический труд, а ориентация в этом месте. Бегаю по всей территории, ищу какие-то цехи, ловлю насмешливые взгляды, а меня уже ждут, за следующим заданием. 

Когда я пришел сюда устраиваться, был рабочий день, но первая смена уже закончилась. Шел ливень. Сначала я пробирался по кабинетам, за всякими бумажками,  о состоянии здоровья, умственной дееспособности, половой активности и всего прочего. Затем меня отправили на территорию. Огромные железо-бетонные конструкции, множество металлических приспособлений, вдобавок дождь. Все это составляло индустриальный пейзаж, который осел в моей памяти и иногда выходит наружу. Всем о нем я рассказываю, как чуть ли не о части моей жизни. Конечно это не так . Был я там недолго, да и ливень был не такой сильный, и здания не такие и страшные. Но тогда всё казалось огромным и крайне интересным. Мне сказали идти куда-то в конец территории, найти там дверь которая стоит под лестницей, которая тоже куда-то ведет и что-то там ещё… Я поперся не туда. Нашел лестницу, метров в 30 высотой, с очень старыми и ржавыми креплениями. Она чуть не развалилась, пока я поднимался по ней. Опять же зашел не туда, а как потом оказалось в какое-то помещение для вентиляции. Стоял и смотрел вниз. Я не боюсь высоты, но желание вновь залезть сюда отпало.

«Когда долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть в тебя. Тянет тебя к себе» Да нихера она меня не тянет. В любом слове работницы продуктового магазина, можно отыскать пророчество. Можно создать религию, можно верить и ставить ей идолы. Любому предмету в мире можно поклонятся. Каждый обыватель во что-то верит, так или иначе. Некоторые даже уверены. Беззащитного реалиста сожрет стадо романтиков. Как овцу или как лань. Или как больного мальчика Ванечку, компания здоровых и успевающих в развитии детей, которым одновременно смешно и страшно играть с ним. Подавление ближнего это здоровая конкуренция. Кем бы ты ни был, хоть Богом, хоть работником продуктового магазина, хоть ребенком, хоть помощником слесаря-ремонтника 3го разряда.

Кругом одни раздражители. Оцениваешь всех в реальном времени. Каждое действие на 50% составляет мнение об источнике. Друг-враг в принципе ничего не меняет, но границы установлены. Ты принимаешь правила игры и вступаешь в контакт. Оступаешься на каждом шагу, делаешь не так, говоришь не тому, но дорога положена. Азарт берет своё, и ты уже чувствуешь себя охотником, а не жертвой. Но это продолжается не долго. Вскоре твои соперники, которые в прошлом были только в рамках игры, приобретают очертания чего-то знакомого и даже живого. Наступает мерзкий период понимания. Это уже не раздражители, а люди.

И люди тяжелые. Они все тяжелые. У самого развязного весельчака, стоит только к нему приблизиться, найдутся какие-то фобии и травмы тяжелого детства. К чему не подойди, оно уже готово излить на тебя все отходы, которые скопились за жизнь. Привыкаешь слушать и когда кто-то, кто явно обделен хорошим качеством жизни – сидит, молчит и играет в карты, становится странно и интересно, почему он ещё не кричит изо всех окон о своей тяжелой судьбе. Тоже, наверное, занимательный процесс, по частичкам узнавать о нем, собирать данные и анализировать. Но диагноз всегда один. Я его даже называть не буду.

Одиночество сдавливает голову каждого, кто сейчас находится в слесарской. У нас перерыв. Кто-то не показывает его, строит видимость заинтересованности в жизни, в зарплате, в детях и прочей ерунде. Кто-то активно занимается оптимизацией существования здесь и сейчас. Продает товарищам-шахтерам самогон или ворует детали. Кто-то уже смирился. Зарплата будет не скоро, а дома Ванечка, который сидит на полу, возится с машинками, редко улыбается и просит папу о чем-нибудь вкусненьком. Я смотрю, и вижу в каждом присутствующем его судьбу. Но не вижу имён. Хоть убейте не вижу.

***

Инфаркт на рабочем месте. Сколько стыда для адекватного человека. Смерть - высшая степень беспомощности. Для неадекватного самое лучшее средство привлечения внимания. Или относительно неадекватного, или просто все о нем такого мнения. Можно проработать всю свою жизнь, истратить всего себя на идею или станок, искать глаза, которые оценят или хотя бы обратят внимание. И всё безрезультатно. Разрывать себя на куски и совать в лица прохожим, мол – «Эй, я здесь, я пока живой. Оставьте комментарий на паспорте». И всё мимо. Но стоит вам умереть.… Казалось бы, что может быть проще смерти или рождения? К вам сразу потянутся те же самые лица. Ваша жизнь, будет признана гениальной, ваша смерть покроется тайной. Может быть вам даже посвятят группу памяти Вконтакте. Что-то типа «Помним, скорбим, скучаем». К вам, наконец, прислушаются. Все самые дорогие сердцу награды выдаются посмертно. А вдруг случится чудо? Вы внезапно воскреснете. Группа тут же будет удалена, вас возненавидят и выгонят из собственного дома, который за такой короткий срок, уже успел стать музеем.
А Василевича просто унесли, а затем увезли куда-то. Я с ним даже знаком не был. Просто слышал раза два, как его кто-то звал. Он был достаточно стар, беден и неактивен. Будто после лоботомии. Семьи у него тоже, кажется, не было. В общем, в морге давно заняли ему место. Лучше бы было так. Я о нем больше ничего не слышал, только нажрался как-то непроизвольно, за его упокой со своими коллегами. А как ещё? Не думаю, что он смог бы повесится или вскрыть себе вены бритвой, для красоты моего рассказа. Тихо и незаметно. Амбиции здесь, по-моему, лишнее.

Вообще меня не любят, не потому что я поклоняюсь дьяволу или у меня заячья губа, а потому что я просто не тот, кого бы окружающие хотели видеть. Не тот, к кому они привыкли. Мне было 15 лет на тот момент, и какого черта я делаю на шахте? Естественно я скрывал свой возраст, внешность благо позволяла. Но, так или иначе, на проверенного временем человека, на которого можно положится  в таком нелегком деле, я не походил. И именно отсюда косые взгляды, недоверчивые. Работа заключается вообще в том, что я делаю то, что мне скажут делать. Интересно, наверное. Хожу с ведрами, полными металлических частей чего-то. Копаю ямы в поисках пробитой трубы. Чищу наждачным камнем задвижки или затворки, или забойники или что-то вроде этого. Устаю от всего этого. Зато получаю свою долю физической искренности и ухожу, в принципе довольный домой. Кстати, понял важную для выживания вещь – чтобы установить дружественный контакт с человеком, достаточно попросить у него сигарету и спичек. И он уже, по крайней мере, в ближайшее время, не ударит ножом в спину. Только сигареты как правило «прима», редко «наша марка» и очень редко «бонд» или что-то вроде этого.

Утром всегда холодно. Как правило, работа начинается несколько позже положенного срока, и до её начал мы пьем чай, они играют в карты, а я иногда брожу по территории. Одежда не греет и от сигарет уже тошнит. Я хожу, рассматривая старые металлические конструкции. Конвейеры и бетонные плиты – все покрыто десятилетней сажей. Однажды меня послали в бойлерную выгребать грязь над трубами. По словам единственной, работницы этого места сажа смешанная с металлической стружкой и ржавыми деталями тут уже более двадцати лет. Выгребать очень неудобно, руки до локтя покрыты этим дерьмом. Потом всё это надо отнести наверх и скинуть в вагонетку. Опять пошел дождь, ведра очень тяжелые. Что касается Лены (этой самой работницы), то она тут уже очень давно. У неё дефицит внимания в целом, а в частности мужского. Ей тридцать с лишним лет, она много курит и пожирает меня глазами. Пытается завести со мной разговор о музыке, спрашивает, люблю ли я шансон или танцевальную музыку. У меня вибрирует телефон, от входящего сообщения. Я стараюсь поддержать разговор, блеснуть своими скудными познаниями в этих музыкальных жанрах, а потом вовсе перевести тему на генерального директора шахты и задержку зарплаты. Надеюсь на то, что её это заинтересует. Но нет, она начинает рассказывать мне о своем бывшем муже, который спился и умер от чего-то характерного для алкоголиков. Пора идти на перерыв, я мою руки в умывальнике, ставлю лопату, осматриваю вдребезги грязные джинсы, прощаюсь с ней и ухожу. Смс от моей девушки. Её зовут Катя, и только благодаря ней, я держусь и с нетерпением жду следующего сообщения. Пора кушать и пить. Кто-то сказал мне, что здесь нет понятия перекур, есть понятие перепив. Или я это сам уже придумал…

Воздух тут кажется чистым. Но это обман. И всё тут обман. Унылые движения и лица. Всё порождение лени и лжи. Все их самозагубленные жизни, вся их недовольная нудятина. Каждый их взгляд. Понимание – мерзкий период. Как же противно смотреть на всё. Будто развалившиеся здания проникают тебе под кожу, сажа оседает на твоих легких, пыль покрывает нейроны и ты уже точно такой же. Старый и бесполезный. Ты скрипишь креплениями, ноешь об упущенных возможностях, засоряешь всё вокруг своей массивностью и медлительностью. Импотенция и тебе стыдно. Ужасно стыдно перед собой. Стыдно за что ты потерял себя, продал, предал, что у тебя не стоит, и ты можешь выполнять только элементарные функции, которые от тебя и требуются. Природа сама заботиться о таких. Они сами уходят гордо и молча. И никто не приходит навестить их засранную могилу, под тем же станком, за которым рассыпал свою жизнь. И все эти шахтеры, и все около-климаксные женщины, и весь этот (заметьте нихера не романтичный) индустриальный пейзаж, и всё это. Агония. Типа реквиема по мечте, только не реквием по мечте, а именно невыносимая боль от гниения твоих глаз, рук и половой системы. Здравствуйте, я Денис и пришел сюда учиться жизни. Наелся этого дерьма безысходности и теперь не хочу просыпаться.

***

Моросил дождик, солнце смотрело сквозь одностороннее зеркало серых туч, не показывая себя земле. Куда-то ехали машины, всё ещё страшные и непонятные. Люди с продуктами расходились по своим норам. Еды должно хватить надолго, можно не выходить обратно. Укутаться в свои пластиковые костюмы, совсем чуть-чуть оставить. Чтобы было место для мечты. Нечего тут смотреть.
Ветер нес по городу гул конвейеров и станций. Становилось холодно. Начиналась осень…
А Ванечка сидел один в песочнице, играл с машинкой, сделанной из уже пожелтевшего алюминия. И редко улыбался.

Кто-то сказал мне, что мы умираем, только потому что воспринимаем смерть как неизбежность. Или я сам уже это придумал…