Дорога. Рассказ второй

Теперь я знаю точно, что случайностей в этой жизни не бывает. Можно понимать это или отмахиваться и ёрничать, но каждому в его жизни обозначен маршрут. Петлять, убегая от себя, сворачивать, гонясь за призрачными безделицами,  стоять на месте, доказывая, что  не под силу начертанный путь - всё бесполезно. Ничто не убережёт от главных испытаний этой дороги и как бы мы не старались, конечный час  встретим в том месте и так, как нам это определено. Наверное, поэтому, люди минуют смерти, падая с огромной высоты, и разбиваются насмерть, запутавшись в стареньком коврике возле своей уютной кровати.
Я поняла это, приняла, успокоилась и научилась жить, с благодарностью принимая каждый подаренный мне день. Но каждый приход весны возвращал мне бессонные ночи – я проваливалась в воспоминания. Я победила свои страхи, но в такие дни ко мне снова подкрадывалась опасность - провалиться в нежелание жить.

 Эта ночь была долгой, невыносимо долгой. Я почти не спала. Несколько раз погружалась в забытье и почти сразу просыпалась. Просыпалась и вновь возвращалась в прошлое, как будто в эту ночь мне нужно вспомнить всё прожитое за эти годы. Я мучилась, гнала назойливые мысли, но они снова приходили. Путались, мешались, и настойчиво лезли, отбирали последние силы. Утро принесло облегчение. Холодные струи душа смыли ночное смятенье. Я привела себя в порядок,  заварила чай в маленький походный термос и соорудила бутерброды.  Выбрала на полке книгу, достала блокнот с карандашами, вязаную шаль (на всякий случай), всё  сложила в огромную сумку-торбу. Кажется, ничего не забыла? Взяла сумку и зонт и вышла из дома. Нельзя было оставаться, нужно было идти.

Я шла так быстро, как могла, прихрамывала и сбивалась с шага - ногу сразу сковала боль. Но, я спешила, как будто могла куда-то опоздать. Обгоняла прохожих, сталкивалась глазами с теми, кто спешил навстречу. Утро!
Все торопятся, кто-то - ещё досыпает на ходу, кто-то - уже напряжённо переживает грядущий день. Мне некуда было опаздывать, но я старалась заразить себя  ритмом движения, чтобы сбросить с себя обволакивающую слабость.

  Уже пролились первые весенние ливни с весёлым громом, потоками грязи и пыли,которые накопились за зиму. Чисто отмытое небо с редкими клочками взбитых сливочных облаков,  яркие полоски солнечного света между стволов деревьев, витрины с изобилием товаров. Я  шла всё медленнее, меняющиеся виды успокоили и отвлекли. Я уже не замечала прохожих -  предвкушала свидание с удивительным местом, которое  открыла для себя пару лет назад.  Маленький скверик, похожий больше на кусок аллеи, огороженный замысловатой кованой решеткой - пара дорожек и несколько тропинок между газонов, и единственная клумба на центральном пятачке - я спешила сюда.

Добралась, перемерила шагами дорожки, прошла сквер туда и обратно, несколько раз. Прислушалась к лёгкому шуму листвы, гомону птиц в ворохе ветвей над головой, а когда солнце решительно вынырнуло из-за макушек деревьев и осветило клумбу и скамейки вокруг, выбрала где расположиться, чтобы отдохнуть и погреться на ласковом солнце.
Я почувствовала усталость, села, достала бутерброд и налила горячего дымящегося чая в большую пластиковую кружку, погрела об её обжигающие бока застывшие руки.
 «Посижу, погреюсь с полчасика и начну». Работа погружает меня  в эйфорию: я забываю любые страхи и переживания. Я пила чай и высматривала - чтобы нарисовать в своём блокноте.

 Каштаны вот-вот зацветут. Ярко-зелёные листья вылезли из красноватых почек и стали похожи на морщинистые лапы диковиных птиц. Воробьи под соседней скамьёй шумно спорили из-за крошек. Сбоку от меня, посередине зелёного газона, буйно расцвёл ярко-жёлтой куст. Необыкновенно огромный куст.
Утренняя свежесть разбавилась новыми запахами: разогретой солнцем старой краски на скамье, распаренной прелью земли и  огуречной свежестью первой травы. Весной пахнет!
Усталость сменилась негой и покоем. Я прикрыла глаза, откинулась на спинку скамьи, подложив свою сумку под спину и подставила лицо под нежное тепло. Хо-ро-шо!
 Я осторожно потревожила ночные переживания, прислушалась. Всё, отлегло…
 
*****
Кто-то тихонько потянул меня за полу плаща. Я вздрогнула - кажется, я задремала. Рядом со мной стояла  девочка лет четырёх-пяти, с огромными серыми глазами в пушистых ресницах на худеньком личике. Она смотрела на меня строго и серьёзно, не улыбаясь. Я смотрела  в ответ, не зная, что нужно спросить или сделать. Кто эта девочка, зачем она здесь? Я огляделась по сторонам.
По дорожке к нам спешил мужчина средних лет. Он подошёл, тяжело дыша встал поодаль, то ли испуганный, то ли смущённый. Я не знала, что делать. Он, похоже, тоже. Девочка рассматривала меня, обдумывала что-то своё, наконец, решилась, вытянула медленно руку с зажатым кулачком. Девочка смотрела на меня,  я на кулачок, мужчина стоял неподвижно. Немая  сцена привела  меня в раздражение.

Я забыла, когда в последний раз общалась с детьми. Маленькие дети напоминали мне давнюю обиду, и я старалась не приближаться к ним близко. И сейчас я бы хотела всё это прекратить, но резко встать и уйти я не смогла - лицо этой крохи притягивало меня. Девочка  медленно разжала почти кукольную ладонь, протянула её ближе и я увидела маленькую божью коровку - жучка с красными крылышками в чёрный горох. Я почувствовала боль в виске, напряглась - что дальше? Девочка смотрела на меня исподлобья, упрямо, не мигая, как будто ждала от меня  поступка, словно я должна  пройти испытание, на что-то решиться. Я беспомощно повернулась к мужчине, который по-прежнему стоял в оцепенении.
Странная сцена. Девочка, которая чего-то ждёт от меня, мужчина, который словно побаивается девочки. Или боится сделать ей больно? Я, кажется, видела их уже, или нет? Не помню. Я редко рассматриваю людей на улице и не смотрю на детей. Кто эти двое? Что им нужно?

Мужчина - лет сорока пяти, совершенно седой, в поношенной, но чистой и отутюженной одежде, когда-то дорогой и добротной, но уже обветшавшей, в тщательно начищенных, но в трещинках, ботинках. Непонятно, кем он приходится юной красавице в нарядной курточке и с большим бантом в аккуратно собранных волосах?
Наконец, мужчина попытался взять девочку за руку, обратился при этом ко мне:

- Извините нас, пожалуйста.

 Девочка решительно выдернула крохотную ручку из его большой ладони, притопнула ножкой. Вторая её ладошка всё ещё протягивала мне неподвижного жучка. Он попытался ещё раз, но девочка посмотрела на него и строго сказала:

- Ну! Папа!

И опять обернулась ко мне. Смотрела неподвижно. Чего она хочет? В девочке была загадка, невесомость. Не знаю, что меня толкнуло, но я осторожно взяла детскую руку  своей ладонью, наклонилась совсем близко к её лицу и стала громко шептать, заглядывая в глаза девочки:
- Божья коровка, улети на небко, там твои детки, кушают конфетки, всем раздают, а тебе не дают, всем по одной, а тебе ни одной. Божья коровка…

Глаза девочки округлились от удивления, бровки взлетели к чистому детскому лбу – вероятно, она никогда не слышала эту детскую песенку-молитву и не знала чего ждать от этих заклинаний. Я шептала и чувствовала прилив энергии, как будто сейчас мы сможем взлететь, вдвоём – я и удивительная девочка. Как будто происходит что-то важное, а не просто детская игра. Божья коровка расправила крылья, выпустила чёрные прозрачные крылышки, и взлетела!
Мне показалось, что эта красная козявина  обернулась  и посмотрела на меня своими неподвижными пятнами-глазами, прежде, чем набрать высоту. Понимаю, что бред, но мне показалось. Может, я и бредила, не знаю. А ещё, лицо девочки осветилось на секунды. Может это был свет, вспыхнувших изумлением глаз, может, шальной солнечный лучик? Я ни за что не могу ручаться, потому, что в те минуты пережила нечто  нереальное, удивительное по силе эмоций. Девочка, похоже, тоже.

Она стояла неподвижно, втянув шейку в крохотные плечики, сложила руки ладошками друг к другу и смотрела вслед. Личико застыло в гримаске, которая могла бы вызвать смех, если бы мы  обе не пережили только что чувственные потрясения. И вдруг, она рассмеялась. Рассыпчатым заразительным смехом. Она обернулась ко мне и я не выдержала - тоже рассмеялась!
Не знаю, сколько слов нужно знать и как их сложить, чтобы передать всё, что я испытала в ту минуту. Я воспарила в неизмеримые высоты и опустилась лёгким чистым пёрышком, оборвав тени, которые тянулись за мной сквозь годы.

- Как тебя зовут? - спросила девочка.
- Вера, - ответила я так быстро, будто боялась, что она не дождётся моего ответа. Или, если я не успею вовремя назвать своё имя, это уже никому не будет нужно. А мне хотелось слышать ещё этот детский, уверенный голосок. Она сказала в ответ:

- А меня  Манечка зовут, – и добавила тихо, - возьми меня на ручки, пожалуйста.

Я подхватила её,  взяла к себе на колени почти невесомое тело. Манечка прижалась щекой, вцепилась тонкими пальчиками в мой плащ и замерла. Я дотронулась до её волос, ощутила их запах – сладкий конфетный аромат с никогда ранее не ощущаемой нежной ноткой. «Наверное, так пахнут  все дети», - подумала я. Маленькая ручка с узким запястьем была у меня перед глазами. Я изучала её, любовалась голубоватой ниточкой венки под восковой кожей. С удивлением заметила, что  раскачиваюсь из стороны в сторону, медленно и методично. Наверное, женское тело непроизвольно совершает это движение, когда женщина держит ребёнка на руках.

- Она заснула. Вы простите нас.

Голос мужчины показался громким и резким. И лишним. Но, всего лишь мгновения. Я улыбнулась и пригласила взглядом присесть его рядом со мной, на скамью.

- Нет, всё хорошо. Можно я её немного подержу, - шёпотом спросила я. И, думаю, мой взгляд был не очень нормальным. Мужчина быстро сел, посмотрел испуганно и обеими руками  похлопал по воздуху, как по воздушному шарику, если бы он лежал у него на коленях:

- Что Вы, что Вы! Успокойтесь, пожалуйста. Пусть будет у Вас, я не против. Она  плохо спала этой ночью, а утром попросила идти сюда. Мы гуляем здесь иногда. Почему-то она любит это место.

 Мужчина выглядел устало:  глаза  потухшие, бледная кожа, опухшие веки. Он смотрел в сторону, мимо нас, и молчал. Молчунами оказались мои нечаянные знакомые. Я решила продолжить разговор:

- Давайте знакомиться, раз уж так получилось. Что же мы, молча будем сидеть?- прошептала я.
- Да вы не бойтесь, говорите нормально. У Манечки сон крепкий. После бессонной ночи, да на свежем воздухе, она может долго спать. Устанете - я её возьму, только скажите.
- Нет, нет, –  опять всполошилась я. - Пусть спит, мне не тяжело. Пожалуйста...

Мой собеседник усмехнулся, дёрнулся как-то, потом глянул на меня и посерьёзнел.

- Извините… Я – Велесов Иван Сергеевич. А это моя дочь, но вы уже поняли, я думаю.
- Да. У вас чудесная девочка. А почему – Манечка? Я давно не встречала такого имени.
- Мать её Марией назвала, а я Манечкой, Манюшкой зову. Мою бабушку Маней звали. Она на Машу тоже отзывается, но это для чужих. Вам вот Манечкой представилась, значит, понравились вы ей. Как же вас величать?
- Я Вера Борисовна Морозова, но лучше Вера. Так проще.
- Да, конечно, конечно. Значит, я - Иван.
- Вы как-то странно сказали о матери девочки? Простите, если я нетактична.
- У неё нет матери, - резко ответил мой собеседник.

Я испугалась, что он разбудит девочку и у меня больше не будет причины держать её в своих объятиях. Понимала, что вечно это продолжаться не может, но потерять сейчас, в эту минуту, была не готова. Я замолчала, отвела глаза, прижалась щекой к шелковистой макушке, девочка чуть откинула голову и  приоткрывшиеся губы показали полоски белоснежных зубов. Почти прозрачное лицо девочки было бледным. Девочка была красивой, как на старинной открытке. Теперь я любовалась ею уже как художник. Зашевелилась мысль – написать портрет девочки или отца – всё равно, лишь бы он согласился. Это был повод  не отпустить их, увидеть ещё хотя бы раз. А может, два или несколько? Я размышляла, как бы вывести разговор  к этому предложению, но Иван неожиданно заговорил. Глухим, жёстким голосом, который заставил меня опять испугаться. Но я не повернулась, не вгляделась, сидела неподвижно, как будто он обращался совсем не ко мне. Он решил выговориться и нельзя было помешать.

*****

- Знаете, Вера. Я нескладный человек, из тех, кому женщины часто бросают – ты не мужик. Вы не подумайте, я не жалуюсь, я даже, наверное, с этим согласен. Как-то не хватало мне сил идти к большим целям, совершать великие дела. Я из маменькиных сынков. Не из тех, кто боится высунуться из под маминой юбки или чересчур опекаем матерью. Нет. У меня мама была такая, что её саму надо было опекать, тем более, после смерти отца. Она была библиотечным работником, обожала стихи и старинные романсы. Очень мягкая, рассеянная, романтичная – я очень любил её, и берёг как умел. Я читал, что она советовала, жил так, чтобы она не расстраивалась на мой счёт.
 Я закончил литинститут, потому, что она мечтала об этом. Я работал редактором в журнале потому, что ей доставляло радость, видеть моё имя на последней странице свежего номера. Женился на женщине, которой не смог сказать нет. Потому, что мама учила, не отказывать женщинам. Смешно?

 Я знаю, что смешно. Жена смеялась над моей правильностью  все годы что мы были вместе. Она считала меня несовременным, ущербным. Говорила, что я не умею красиво жить. Когда подросла дочь, их объединило презрение ко мне - с дочерью тоже не сложилось. Я понимаю, что виноват, уделял девочке мало времени. Знаете, как много нужно двум женщинам, чтобы они были счастливы? Приходилось работать, много работать. Днём – в журнале, вечерами преподавал на курсах, занимался корректурой. В молодости даже вагоны грузил.

 Несколько лет назад мне предложили подработку, временную, но очень выгодную, в одном уважаемом ВУЗе. Я, конечно же, согласился - была надежда,  что я смогу там остаться. Карьера, перспективы, достойная зарплата. Я устал жить бегом…
И вот появилась молоденькая девочка, студентка, которая буквально ходила за мной по пятам. Не знаю, что она хотела обрести в моём лице, для меня это до сих пор загадка. А мне, польстило, что юная девица вдруг увидела во мне нечто. И, наверное, сказалась аскетичная на приключения молодость – не знаю, сейчас уже не понять. Но роман состоялся. Я посчитал своим долгом всё рассказать жене - девочка ждала ребёнка.

Я слушала Ивана и просто сочувствовала ему. Не тому, что он говорил – это нужно было ещё понять. Я сочувствовала, потому, что голос выдавал потерянность, страдания этого человека – в нём была боль. Я не могла  не слышать это. Он прервался, и мы опять сидели молча. Моё тело занемело от неподвижности и я попыталась  изменить свою позу. Иван Сергеевич вскочил, хотел забрать девочку но, заглянув в мои глаза, что-то увидел, обмяк, опять присел на скамью и помог осторожно переложить девочку иначе. После паузы я решилась спросить:

- Иван Сергеевич, а что же случилось с Вашей второй женой?

Он усмехнулся, потом опустил глаза и бесцветно сказал:

 - Да не была она мне женой, мы даже расписаны не были – она не хотела. Короткая вспышка страсти, влечение - вот и всё, наверное. Когда она сказала, что ждёт ребёнка, нужно было ей как-то помочь, из общежития забрать. Жить ей на что-то нужно было. Вот  и поселился я с ней у моей мамы. - Мой собеседник запнулся, помолчал немного, явно переживая что-то. Продолжил: - Моей мамы не стало за неделю до рождения Манечки... А через десять месяцев её мама от нас уехала. Теперь она живёт в Норвегии -- вышла замуж за иностранца.
- А как же Манечка? Как она могла её бросить?
- Вы знаете, совершенно спокойно. - в его голосе появилась ирония. - Оформила нужные документы у нотариуса и уехала. Совершенно спокойно. Даже не обернулась, когда уходила. И не вспомнила о Манечке ни разу за три с половиной года, как будто Маня – забытая кукла, а не живая душа.

Иван говорил ровно, без раздражения. Я никак не могла понять, в чём трагедия этого человека? Он спокойно говорил о первой жене, без злости вспоминал предательство другой женщины, но в нём явно жили  боль и надломленность. Что же тогда? Во мне рос интерес.

- Вы переживали её предательство?
- Нет, - он ответил тихо, но  уверено, а в глазах мелькнуло удивление. То ли мой вопрос вызвал такую реакцию, то ли он сам недоумевал своему спокойствию. Мне захотелось разобраться.

- Простите меня, Иван. Может я чересчур любопытна, но я вижу, что вы  страдаете, а в чём причина ваших переживаний, никак не пойму?
- Вы так думаете?
- Я так вижу. Я сама прожила тяжёлый период и чувствую боль и страдание, даже на расстоянии.
- Боль? Я живу болью… Болью этой маленькой девочки, которую очень люблю. Можно сказать - она единственное, что придаёт смысл моей жизни. У Манечки нашли порок сердца. Мне пришлось оставить постоянную работу и быть всё время рядом с ней. В детский сад отдавать  нельзя, в няньки никто не идёт, не хочет ответственности. Вот этой болью я и живу. У нас с ней никого нет, так уж получилось. Я и она. Поэтому я чувствую её боль. Помогает мой друг, подкидывает мне работу. Пишу ночами статьи, рефераты, диссертации, делаю всё, что позволяет моё образование. Так и живём. Я надеюсь на чудо, врачи сказали, что оно возможно, нужно ждать.

«Совсем  малышка, а уже может умереть, едва начав жить - страшно!» –  думала я. Вероятно, я неловко прижала девочку к себе, она открыла глаза, посмотрела на меня недоумённо, а потом оживилась, погладила ладошкой мою щёку, улыбнулась и сказала:

- Вера, скажи ему, что ты моя мама. Он мне не верит, - и зарылась носом в меня.
Сказала очень просто, естественно, словно всё так и было. Иван виновато посмотрел и опустил голову. Я не знала, как отвечать в таких случаях детям, что это – игра или нет? Можно ли серьёзно воспринимать слова полусонного ребёнка? Но Манечка отстранилась, опять заглянула  в моё лицо и настойчиво повторила:
-Ты моя мама, правда? Скажи ему, он не верит. Скажиии!

Я не знала, что стоит за этой выходкой девочки, не знала, как отвечать и что делать, но понимала, что ошибиться не имею права. Чтобы не лишить ребёнка надежды, не ранить. Заговорил Иван:

- Вера. Можно Вас к нам в гости пригласить, мы здесь рядом живём?

Я обрадовалась этому предложению, в голове был сумбур, слишком много я испытала за пару часов. Нужно было время, чтобы подумать и оценить, что же опять подкинула мне затейница-жизнь. Я согласилась.

*****

Мои нечаянные друзья жили в пяти минутах от сквера, в старом четырёхэтажном доме с маленькими балкончиками и большим огороженным двором, который летом, наверное, утопает в зелени. Во дворе росли  липы и акации, которые только начали покрываться  зеленью. Квартира была из двух комнат и крохотной кухни, с высокими потолками и эркером. Такие дома строили в сороковые и пятидесятые прошлого века. Мебель тоже была старая, тяжёлая, как будто декорации к фильму о тех годах. Я с любопытством рассматривала фотографии на стенах, а хозяева рассматривали меня. Я чувствовала взгляд Ивана и видела сбоку маленькую Манечку, которая смотрела на меня также, как когда протягивала мне красного жучка на ладони. Она опять чего-то ждёт от меня?

Наконец, хозяин принёс большой поднос с чашками, пузатым чайником и вазочками с печеньем и сахаром. Мы пили чай, болтали о каких-то мелочах, а девочка молча наблюдала за нами. Мы как будто вдвоём сдавали экзамен перед маленькой суровой леди.
 Я не знала, чем закончится это знакомство, не понимала ещё, что произошло, но я уже не хотела терять этих людей. Большого немногословного мужчину с седой головой и маленькую молчунью с огромными глазами, полными грусти. Я совсем не думала о любовном приключении, но  видела, что  нужна им, а я давно не ощущала свою нужность. Вернее, я никогда не ощущала свою необходимость так, как сейчас, и это был великий дар, который  нельзя потерять.

Манечка вдруг сказала:
- У меня болит голова, - и потёрла лоб ладонью. Иван подошёл к ней и присел на корточки.
- Ну, иди ко мне.

Он протянул к ней руки, но девочка отстранилась и посмотрела на меня:

- Вера, положи меня спать. У меня голова болит.

Иван выпрямился и показал  на дверь в соседнюю комнату, а девочка взяла меня за руку и торжественно повела за собой. Я пошла!
Мы легли на узкую односпальную кровать, накрылись клетчатым пледом и опять смотрели друг на друга. Я не помню, чтобы когда-нибудь  видела так близко лицо ребёнка. Я не думала ни о чём, просто слушала дыхание, чувствовала запах и испытывала состояние умиротворённости. Я не думала, что будет потом, я знала, что мне хорошо сейчас, а это уже много. Я научилась ценить каждый миг.

 Манечка  смотрела не мигая, словно хотела запомнить  моё лицо. Её веки начали тяжелеть, глаза стали сонными, она вдруг сказала:
- Я тебя очень люблю, - помолчала, обняла рукой меня за шею и добавила, - я всегда тебя буду любить.

Меня обдало жаром, я почти задохнулась от услышанного признания. Мне скоро тридцать пять, а никто, никогда не говорил мне таких слов, даже мама. Как-то не принято было у нас в семье говорить нежности. И вот  нашёлся в этом мире человек, который любит меня и обещает любить!
 Не знаю, сколько я лежала с этой маленькой худенькой девочкой, которая выбрала меня для своей чистой любви.  Неожиданно за окном с шумом посыпались крупные капли дождя. Тяжёлые капли сыпались всё быстрее, ветер ударил ветками деревьев в стёкла, форточка захлопала, запутавшись в тонкой тюлевой занавеске. Иван торопливо вошёл, закрыл форточку на защёлку, всмотрелся Манечке в лицо и произнёс шёпотом:
- Она уснула, дождь почувствовала, сейчас гроза будет. Идёмте, она будет спать.

Я вернулась за стол. В комнате был полумрак – за окном бушевала непогода,  небо выстлали чёрные тучи, гром прогремел. Иван посмотрел на меня:

- Вера, вы презираете меня? Скажите честно.

Вопрос был неожиданным, я растерялась, но потом возразила:

- Зачем вы так? И за что я должна вас презирать?
- Я рассказал вам о себе, всё как было, чтобы вы знали, что я неудачник, слабый человек? Разве вы так не считаете?
- Нет, совершенно. В чём ваша слабость? Вы наговариваете на себя. Сегодняшний день был для меня неожиданным, я ещё не знаю, что думать обо всём, что произошло, но, я рада нашему случайному знакомству. И Манечка удивила  меня.
-Я должен признаться. Мы с Манечкой не раз наблюдали за вами, даже подходили близко, когда вы рисовали, любовались вашими работами. Но вы не замечали нас. Манечка придумала, что вы её мама, но вас заколдовали и вы нас не видите. – Он нервно засмеялся, взглянул на меня, осёкся. – Да. Как-то нескладно я говорю. Простите.

 Мы опять сидели молча, каждый думая о своём. Я думала, что он не будет против моего общения с девочкой, может, я уговорю его и он разрешит заниматься с ней рисованием. Можно будет с моей соседкой, Верой Архиповной поговорить. Она одинока и обожает ухаживать за всеми, кому нужна помощь. Она и меня когда-то опекала. К тому же старушка много лет  работала фельдшером, мы вдвоём могли бы присматривать за девочкой, а её отец опять займётся карьерой. Я уже собралась всё это сказать Ивану, но распахнулась дверь и выбежала плачущая Манечка. Она увидела меня, кинулась ко мне с рыданиями, обняла меня за колени.
- Девочка моя, ну что же ты. Я с тобой, я рядом, не плачь, - успокаивала я её.

 И опять я держала невесомое тельце. Я прижимала Маню к себе и уже была готова на всё, чтобы быть с нею рядом, я готова была отдать жизнь, чтобы биение слабого детского сердца не прекращалось.
Иван включил свет. В ярко освещённой комнате, под шелест уже ослабевшего дождя, находилось три человека, из которых только ребёнок точно знал, что с ним произошло. Двум взрослым ещё предстояло это понять.

*****
В тот день я так и не ушла от Манечки и Ивана, осталась ночевать. Понадеялась на то, что утро принесёт какое-то решение. Мы с Иваном готовили вместе обед, Манечка крутилась рядом, потом, после обеда, рисовали, лепили фигурки из пластилина. Я чувствовала себя так, как будто я жила здесь много лет. Мне было хорошо, а что будет завтра, мне не хотелось думать. Я успокаивала себя тем, что Иван согласится на мою помощь, и я смогу как-то участвовать в жизни девочки. Я надеялась на утро.
Когда поздно вечером Маня уснула, опять у меня на руках, Иван забрал девочку и отнёс в кровать. Когда вернулся, спросил:

- Вера, а Вы - художница, или просто увлекаетесь?
- Говорят, что художница, но живописью занимаюсь всего пять лет. Краски и кисти спасли меня от смерти, вернее, вернули к жизни.
- Как это? Расскажите, если можно, конечно.

Что я могла рассказать? Я рассказала всё, начиная с того страшного дня, когда колёса машины раздробили почти половину моего тела. До того дня, когда, проводив Бабу Саню увидела  в маршрутке объявление на крохотном листике - «Научу рисовать. С нуля». Как моя жизнь наполнялась красками, смыслом, мечтами.
Когда я закончила свой рассказ, решилась заговорить о Манечке.

- Иван, раз уж я выложила вам всё о себе, может, вы выслушаете мои соображения по поводу сегодняшнего нашей встречи?

Он посмотрел на меня, потом опустил глаза: – Говорите…
Я задумалась – с чего начать разговор, и решилась:

- Иван, мне очень неловко, я понимаю, что не имею права вмешиваться в вашу жизнь, и всё-таки я хочу сказать, - я помолчала и продолжила. – Вы не подумайте, что я с каким-то умыслом или расчётом. Ни в коем случае. Я прекрасно понимаю, что я инвалид, неполноценная женщина…

Он не дал мне договорить, собрал меня всю в свои объятия, обернул  руками и прижал к  груди. Я задыхалась, но не шевелилась, только слушала, как он быстро-быстро заговорил:

- Как же вы так? Что же вы такое говорите, Верочка. Вы - красивая молодая женщина, и такие слова. Да я любуюсь вами уже несколько месяцев. Мне кажется, Манечка назвала вас мамой, потому, что чувствовала мой к вам интерес. Но разве я смел бы подойти? Вы такая уверенная в себе, возвышенная. Я любовался вашими руками, поворотом головы, глазами. А вы говорите… Вы прекрасны, Верочка! - Он быстро двигался по комнате, говорил возбуждённо, почти громко. Я чувствовала, что он не врёт, не выдумывает и, если я сейчас его испугаю, он может, никогда больше не решится всё это повторить. Он повернулся в мою сторону, посмотрел и сказал ещё раз, выдохнув:

- Вы не представляете , Верочка, как вы прекрасны.

 Он вдруг сник и сказал уже тише, - А я - раздавленный жизнью одинокий неудачник. Если бы не Манечка, меня бы уже ничего не держало в этой жизни. Но я никогда бы не решился, никогда! Поверьте! Я Вам рассказал о себе, чтобы Вы прогнали  меня, побрезговали. А Вы…? Вы необыкновенная, Верочка.

Я попыталась высвободиться из его объятий. Иван  почувствовал моё сопротивление, отпрянул. Он опять был испуган, растерян. Я улыбнулась:

- Я чуть не задохнулась.

 Я поправила волосы, чтобы как-то скрыть своё смущение, и осторожно спросила:
 - Вы, правда, так думаете?
Он заговорил горячо:
 - Конечно, зачем же мне врать? Я никогда бы не решился, но если вы сами заговорили, я скажу. Верочка, выходите за меня замуж. Я буду любить вас, работать день и ночь, лишь бы вам было хорошо.

Второй раз за день я слушала признание в любви, теперь уже от мужчины. Я давно уже смирилась с тем, что мой век мне придётся коротать одной – это судьба. И вдруг, такой поворот. И муж, и ребёнок – в один день. Я растерялась и зачем-то сказала:

- Как, замуж? Я же инвалид, и детей у меня быть не может. Никогда!
- Ну и что? Разве важно, чьи рядом дети?
- Простите, не поняла вашей мысли?
- Я женился на сотруднице, у которой уже была годовалая дочь. И растил её, как родную. А Манечкина мама, как я случайно узнал, тоже родила от кого-то. Но Манечка для меня дар Божий. Я её очень люблю.
- А зачем же вы…? - слишком неожиданным было его признание.
- Пожалел молодую девицу. И если быть до конца откровенным, я надеялся, что буду ей необходим. Подумал, что судьба дала мне шанс построить настоящую семью. С любящей женой и любимым ребёнком. Первая жена презирала меня всю жизнь и рассказала дочери, что я ей не отец, когда девочке исполнилось шестнадцать. Мне кажется,  она ревновала девочку ко мне, а может просто ненавидела меня, не знаю. Оказалось, Манечкина мама, тоже всего лишь использовала меня. Я дал зарок себе – больше никаких женщин, но наблюдая за Вами, я наполнялся радостью от того, что вы есть. Я никогда не решился бы, не посмел, если бы не сегодняшний день.

Я почувствовала неимоверную усталость, минута-другая и я рухну. Нужно было успеть что-то сказать:
- Нужно время, чтобы всё расставить по местам. Но я уже не хочу терять вас обоих. Это я поняла. А дальше, посмотрим.

Я обессилено опустилась на диван. Как же я устала!

- Прости, я не спала прошлую ночь, у меня просто сил больше нет.

Он вышел из комнаты, а я легла, не раздеваясь, и сразу же сон подступил. Последнее, что я почувствовала - тёплый плед, которым меня укрывал Иван, и его тёплые губы на своей  руке. Я улыбнулась. Кажется, я добралась до важной  метки на своём маршруте.